Башня одиночества

ПРЕДЫСТОРИЯ

Колонна медленно двигалась вперед среди ослепительного блеска неба и песка; оазис Цидамус, с его прохладной водой и свежими финиками, остался всего лишь воспоминанием. Они в страхе покинули его уже много дней назад, а южный горизонт продолжал удаляться, призрачный, зыбкий и обманчивый, словно марево, колышущееся среди барханов.

Впереди на лошади ехал центурион Фульвий Макр с прямой спиной, расправленными плечами и в потускневшем на солнце шлеме, который он никогда не снимал, чтобы показать своим людям пример дисциплинированности.

Уроженец Ферентино, он происходил из семьи землевладельцев и долгие месяцы гнил вместе со своим отрядом в лагере на сиртском берегу, в горячечном бреду малярии, утоляя жажду прокисшим вином и тщетно грезя Александрией с ее наслаждениями, когда наместник провинции внезапно призвал его в Кирену и поручил пересечь пустыню вместе с тридцатью легионерами, греческим географом, этрусским предсказателем и двумя мавританскими проводниками.

Путешественник, несколькими годами раньше совершивший экспедицию вниз по течению Нила вместе с Корнелием Галлом, сообщил Цезарю, что, по словам торговцев слоновой костью, на границе огромного песчаного моря существует государство, которым правят черные царицы, потомки и наследницы тех, что когда-то воздвигли пирамиды Мероэ, уже многие века пустующие и полые, словно зубы старика.

Приказано было добраться до тех далеких земель, установить с верховной царицей торговые отношения и по возможности подготовить договор о союзничестве. Поначалу Фульвию Макру согрело душу то обстоятельство, что наместник вспомнил о нем и поручил эту экспедицию, но радость быстро улетучилась, когда ему показали на карте маршрут, который он должен пройти, — страшную дорогу, пересекавшую пустыню в центральной части, самой иссушенной и безлюдной. Однако то был единственно возможный путь, иных не существовало.

Рядом с центурионом ехали верхом мавританские проводники, неутомимые всадники, с кожей темной и сухой, словно рогожа. Позади следовал предсказатель Авл Випин, этруск из Тарквинии. Про него говорили, что он долгое время жил в Риме во дворце Цезаря, но потом император удалил его от себя, недовольный его пророчествами. Рассказывали, что, отсылая Випина, Цезарь цитировал слова Гомера из «Илиады»:

Быть может, весь поход и был задуман исключительно ради того, чтобы зловещий прорицатель навсегда сгинул в море песка. По крайней мере, такие слухи ходили среди воинов, которые ехали позади, покачивая головами под палящим солнцем.

Випин и это предсказал: хотя они и двинулись в поход в начале зимы, зной будет все сильнее, словно в разгар лета.

Теперь они ехали по совсем уж пустынной местности с камнями, черными, словно угли; куда бы ни падал взгляд, повсюду виднелась лишь бесконечная выжженная земля, над которой дрожал очередной мираж.

Мавританские проводники обещали, что на исходе этого утомительного дня можно будет сделать привал у колодца, но прежде чем настала пора разбить лагерь, им пришлось остановиться по иной причине.

Прорицатель внезапно натянул поводья своей лошади, съехал с дороги и, спрыгнув на землю, подошел к скале. На выступе камня он увидел высеченную фигуру скорпиона. Випин протянул руку, чтобы прикоснуться к единственному творению человеческих рук в этой бесконечной пустыне, и в этот момент ему послышался плач. Он обернулся к людям, застывшим в неподвижности и молча глядевшим на него, затем осмотрелся — кругом была одна пустота, и у него прервалось дыхание, а по спине пробежала дрожь.

Он снова протянул руку, чтобы потрогать фигуру, и снова услышал плач, горький, безутешный, перешедший в хрип. Совершенно четкий звук, который ни с чем не спутать. Он обернулся и прямо перед собой увидел растерянного центуриона.

— Ты тоже слышал?

— Что?

— Плач… Этот звук… выражение безграничной боли.

Центурион взглянул на своих людей, ожидавших его на дороге: те спокойно переговаривались и пили из своих походных фляг. Только мавританские проводники беспокойно озирались, словно предчувствуя нависшую над ними угрозу.

Центурион покачал головой:

— Я ничего не слышал.

— А животные слышали, — сказал прорицатель. — Взгляни на них.

Лошади и впрямь проявляли странное беспокойство: рыли копытами землю, фыркали и грызли удила, позвякивая фаларами. Верблюды тоже крутили головами, капая на землю зеленоватой слюной и оглашая пространство отвратительными криками.

В глазах Авла Випина мелькнул ужас.

— Нужно возвращаться. В этом месте обитает демон.

Центурион расправил плечи.

— Цезарь отдал мне приказ, Випин, и я не могу ослушаться. Осталось уже немного, я уверен. Всего пять или шесть дней пути — и мы доберемся до земли черных цариц, земли сказочных сокровищ и огромных богатств. Я должен передать послание и обсудить с ними условия договора, а потом мы вернемся. Нас встретят с великими почестями. — Он помолчал. — Мы изнурены усталостью, нас мучит жара, этот засушливый климат — испытание и для животных тоже. Идем, продолжим наш путь.

Прорицатель стряхнул песок со своего белого плаща и снова сел на лошадь, но в его глазах таилась черная тень — тревожное предчувствие.

Они медленно ехали еще несколько часов. Географ-грек то и дело слезал со своего верблюда, втыкал в землю шест и измерял длину тени, наблюдал за положением солнца через диоптр, а потом делал пометки на листе папируса и географической карте.

Солнце зашло за унылый горизонт, и небо сразу начало темнеть. Воины собирались разбить лагерь и приготовить ужин, как вдруг поднялся ветер и в сумраке над пустыней блеснул далекий свет. Одно-единственное яркое пятно на всем пространстве, различимом взглядом.

Его заметил один из воинов и немедленно показал центуриону. Макр, внимательно изучив этот дрожащий огонь, похожий на звезду в глубине Вселенной, сделал знак проводникам и сказал прорицателю:

— Ступай и ты с нами, Випин, — вероятно, это огонь костра, и мы сумеем получить нужные сведения. Ты сам убедишься, что цель близка и твои страхи необоснованны.

Випин ничего не ответил, лишь пришпорил пятками коня и пустился галопом рядом с остальными тремя путешественниками.

Возможно, обманчивый закатный свет искажал расстояние, но огонь будто все отдалялся, хотя четверо всадников неслись по пустыне — земля здесь была плотной, и лишь легкую дымку песка встречный ветер поднимал под копытами лошадей.

Наконец они добрались до одинокого огня, и центурион вздохнул с облегчением, увидев, что это действительно костер, а вовсе не химера; однако, приблизившись, он пришел в недоумение и глубочайшее замешательство. У костра сидел одинокий человек, и рядом не было ни верхового животного, ни поклажи, ни воды, ни провизии. Казалось, его внезапно породила сама земля. На нем был плащ, лицо скрывал широкий капюшон. Он рисовал на песке какие-то знаки указательным пальцем, другой рукой опираясь на палку.

В тот самый миг как центурион коснулся ногой земли, человек перестал чертить на песке, поднял худую, как у скелета, руку и указал в ту сторону, откуда только что прибыли чужестранцы. Авл Випин опустил глаза на песок и вздрогнул, ясно различив перед собой изображение скорпиона.

Человек тем временем поднялся на ноги и, опираясь на свою изогнутую палку, молча пошел прочь. Изображение скорпиона осталось на земле, освещенное трепещущим, постепенно угасавшим пламенем.

Проводники с серыми от панического ужаса лицами вполголоса взволнованно переговаривались на танжерском диалекте. И тогда ветер усилился, окружая их плотным облаком пыли, словно непроницаемой стеной, за которой все было чисто в этот спокойный вечерний час.

Прорицатель пристально и тревожно посмотрел на центуриона:

— Теперь ты веришь?

Тот не ответил и бросился бежать за таинственным незнакомцем, который то пропадал, то снова появлялся из облака песка, поднятого перед ним ветром. Вдруг Макру показалось, что он разглядел его — темное пятно в эпицентре вихря.

Центурион протянул руку, чтобы схватить незнакомца за плечо, заглянуть в глаза и заставить заговорить на любом языке, но пальцы сжали лишь пустой плащ, висевший на палке, воткнутой в землю, оболочку, оставленную среди песка мистическим существом. Фульвий Макр в ужасе отшвырнул плащ, словно дотронулся до отвратительной твари, а свист ветра тем временем все больше походил на стоны боли. Центурион в смятении вернулся к своим товарищам. Он сел верхом на лошадь и, пришпорив ее, двинулся на запад, догоняя отряд, который вскоре показался впереди: люди стояли шеренгой на гребне бархана, четко вырисовываясь в сиянии красноватого света, и что-то разглядывали.

Макр спешился, поднялся на вершину холма, прошел сквозь ряды своих людей и понял, куда они смотрят. Перед ними высилось одинокое здание, нечто вроде цилиндрической башни с куполом. Стены таинственного строения были гладкими, словно из бронзы, — без изображений, орнамента и надписей, — только этот странный красноватый свет, пятнавший песок, словно кровь. У подножия башни виднелась арка, ведущая внутрь, где все тонуло во мраке.

Центурион разглядывал строение, ошеломленный и сбитый с толку.

— Сейчас уже ночь, — наконец сказал он. — Мы разобьем лагерь здесь. Никому не отлучаться без моего разрешения и ни под каким предлогом не подходить к этой… к этой штуке.

Лагерь погрузился во мрак, и даже странное сияние погасло. Загадочное строение казалось теперь всего лишь темной массой, утопающей в ночи. Единственный свет исходил от костра, который зажгли двое часовых, чтобы согреться: ведь к середине ночи холод только усилится.

Этрусский прорицатель тоже не спал и пристально смотрел на основание здания, где угадывался вход. Он покрыл себе голову, словно умирающий, и вполголоса мрачно и печально пел под звон систра. Мавританские проводники, убедившись, что все спят, а часовые сидят к ним спиной, пробрались к своим лошадям и неслышно растворились в темноте. Часовые переговаривались, разглядывая черную массу башни.

— Может, мы уже добрались до земли черных цариц, — сказал один.

— Очень может быть, — ответил другой.

— Ты когда-нибудь видел что-то подобное?

— Нет, никогда. А я многое повидал, служа в своем легионе.

— Что это такое, интересно?

— Не знаю.

— По-моему, это гробница, а что ж еще? Гробница, доверху набитая сокровищами, как это принято у варварских народов… Так оно и есть, говорю тебе. Вот почему центурион запрещает туда входить.

Его товарищ промолчал, хотя и понимал, что от него ждут одобрения. Ему была отвратительна сама мысль осквернять гробницу, к тому же он боялся, что та защищена каким-нибудь проклятием, которое потом будет преследовать его всю жизнь. Но первый настаивал:

— Чего ты боишься? Центурион спит и ничего не заметит. Возьмем немного драгоценных камней и золотых ожерелий — спрячем в складках плаща, а потом продадим на рынке в Лепсисе или Толемаиде… Или, может, боишься?.. Да, так и есть, ты боишься колдовства. Какие глупости! Зачем тогда мы взяли с собой этрусского прорицателя? Ему знакомо любое противоядие, слышишь? Ты слышишь этот звук? Это он своим колокольчиком отпугивает духов от лагеря.

— Ты меня уговорил, — согласился второй, — но если центурион прознает и велит наказать нас палками, я скажу, что это все твои затеи, а я ни при чем.

— Говори что хочешь, а сейчас шевелись. Мы быстренько управимся. Никто ничего не заметит.

Они взяли несколько головешек из костра вместо факелов и осторожно приблизились к башне. Но в тот момент, когда часовые намеревались перешагнуть порог, освещая себе путь, из башни донесся звериный рык, гулко отразился от огромного свода и вдруг перерос в душераздирающий громоподобный рев.

Авл Випин вздрогнул, когда тишину внезапно нарушили вопли двух легионеров, припал к земле и замер, охваченный леденящим ужасом.

Воины вскакивали, спросонок хватая оружие и мчась во тьме, как обезумевшие ночные тени. Макр вынырнул из своего шатра с мечом в руке, громко призывая своих людей, и вдруг остановился, объятый паникой.

— О боги… что это?.. — только и успел он пробормотать, оглушенный криками воинов. Но тут ужасный рев, наполнивший воздух до самого горизонта, сотряс землю, проник в его голову и опустошил мозг. Тело полководца разорвалось на куски, словно растерзанное когтями кровожадного зверя, и кровь ударила в песок тугой струей.

Авл Випин, застывший от ужаса во мраке, укреплял свой дух, пытаясь бороться с чудовищным звуком, с кровавым убийцей, со слепой яростью неведомого зверя, но то была неравная битва. Он лежал недвижно, выпучив глаза, и видел на своей белоснежной тунике пятна крови, а вокруг остатки растерзанных тел. Рев зверя становился все громче и постепенно приближался, пока прорицатель не ощутил на своем лице обжигающее дыхание. Он понял, что через мгновение зверь выпьет из него и жизнь, и кровь, — и тогда, собрав все силы, снова запел молитву, качнув коченеющей рукой священный систр.

И серебряный звон усмирил зверя. В одно мгновение чудовищная ярость угасла. Рев стих и перешел в тяжелое дыхание. Випин продолжал ритмично покачивать систром, неотрывно глядя перед собой остекленевшими от натуги глазами, его землистое лицо покрылось потом.

В лагере воцарилась мертвая тишина.

Тогда он поднялся и, пошатываясь, побрел среди растерзанных тел римских воинов. Никто не спасся. Мертвые люди валялись вперемешку с трупами лошадей и верблюдов, использовавшихся в этой злосчастной экспедиции. Випин подошел к огромной темной арке и замер пред ней, пытаясь осмыслить то живое и угрожающее, что ощущал перед собой. Он продолжал ритмично раскачивать систром и кричал:

— Кто ты? — И вопрошал в отчаянии: — Ты кто?

Но слышал только тяжелое, мучительное, словно предсмертное дыхание. Тогда прорицатель повернулся спиной к таинственному мавзолею и двинулся на север. Он шел всю ночь, а с первыми лучами утренней зари разглядел на вершине холма неподвижную фигуру — то был один из верблюдов их экспедиции, груженный бурдюком с водой и мешком фиников. Випин подошел, взял верблюда под уздцы и залез ему на спину. Звон систра еще долго раздавался в зачарованной тишине пустыни, пока не затерялся наконец в бледных лучах рассвета, в безграничном пространстве.