Байки старого мельника

Брянск-Смоленск

Скрежет металла… Приглушённый удар… Несколько плавных шагов… Скрип дерева…

Михаил, держа в левой руке стакан крепкого чёрного чая, закреплённый в подстаканнике, в несколько движений избавился от серой, не пропускающей свет шторки, отодвинув её к краю окна. Впрочем, сильно уровень освещения от этого действия не улучшился. Циклично звучали колёса несущегося в даль поезда… Сделав глоток чая, Михаил поставил стакан на небольшой выступ, чем-то напоминающий стол, после чего уставился на бесконечные снежные пейзажи российской глубинки, с невероятной скоростью пролетающие в окне.

Слегка сгорбившись, Михаил правой кистью водил по левому рукаву своего вязаного тёмно-зелёного свитера, вслушиваясь в происходящее в коридоре. Там женщина и мужчина, по догадкам Михаила – жена и муж, о чём-то рьяно спорили, срываясь на крики, но быстро уходя от них, памятуя про остальных пассажиров и бесноватую проводницу, рыскающую по коридорам поезда в поисках тамбурных курильщиков. Типичные семейные разборки: жена отчитывала мужа из-за того, что тот вновь напился в самые дрова. Именно такой вывод сделал Михаил, с минуту внимая их прениям. Михаил не злился, но почему-то эти люди вызывали у него сильное раздражение. Не то что бы своими криками… Вовсе нет. Скорее…

Сняв с верхней полки свою сумку, Михаил изъял из неё потёртую газетку, вместе с которой из сумки выпал крохотный бумажный прямоугольник. Михаил быстро поднял его, будто испугавшись, но его взгляд, защищаемый толстыми очками, вновь померк, когда в своих руках Михаил узрел лишь желтоватую бумажку с большими буквами «Брянск-Смоленск». Скомкав билет, Михаил без толики сомнения бросил его в выдвижную урну. Затем, в очередной раз вкусив горького чая, убедившись, что коридорный конфликт переместился в купе, Михаил раскрыл ранее купленную на вокзале газету.

В газете не было ничего необычного, совершенно банальный набор новостей: восстановление экономики после дефолта, арест крупного чиновника Брянска, рыночные карманники, убийства в Брянске, исчезновения, новые кредитные программы… Рутинное чтение Михаила прервал резкий звук открывшейся двери. Вздрогнув, мужчина поднял глаза: пред ним стояла полноватая женщина лет 50, одетая в дешёвую, но со вкусом подобранную одежду. Волосы её были уложены, окрашены в карий цвет. Было видно, что делала она причёску на скорую руку, не в силах позволить себе нечто большее, но и не разрешая себе обойтись вовсе без неё. В руках женщины была пара крупных сумок, а за спиной виднелся маленький рюкзак. По-видимому – школьный.

– Добрый день, – Михаил, немного погодя, кивнул.

Он и сам не был уверен во времени суток: всё небо было затянуто серой массой то ли туч, то ли облаков. Однако в небесных красках всё ещё преобладали светлые оттенки.

– Здравствуйте! – искренне, но не без видимой усталости, улыбнулась женщина.

Покрутив головой, она перешагнула порог купе и расслабила кисти рук, бросая сумки на пол, параллельно закрывая дверь ногой. Михаил, помедлив, опомнился, смотря на сумки женщины:

– Давайте я, может, помогу?

– Да нет, спасибо, я сама, – тихо лепетала женщина, старательно водружая сумки в багажное отделение.

Михаил, игнорируя слова своей попутчицы, подошёл к ней и одним движением переместил вещи в специальный отсек.

– Спасибо Вам большое, – выдохнула женщина, садясь на противоположное Михаилу место.

Отряхнув руки, Михаил вернулся на своё место, вновь открывая газету.

– А куда Вы едете? – не успев перевести дух, спросила женщина.

– Смоленск, – сухо бросил Михаил, не желая вступать в диалог.

– Я в Великие Луки еду. У меня там тётка, ей уже 75 лет, но женщина такая боевая, что «ух»! – заливалась смехом попутчица. – А как Вас зовут-то?

– Михаил, – всё также стараясь не обращать внимания на попутчицу, вчитывался в газету мужчина.

– У меня сын Ваш тёзка получается! – с потрясающей наивностью воскликнула женщина. – А меня Людмила зовут, можно просто Люда.

Михаил, на секунду подняв глаза, увидел протянутую ему женскую руку. Пожав на удивление очень крепкую кисть Людмилы, мужчина поправил очки и перелистнул очередную страницу.

– А-а… Брянский вестник, – завороженно протянула Люда. – Читала этот выпуск, читала… Вы видели статьи про серийного убийцу?

Михаил понял, что избежать разговора у него не выйдет и посмотрел на соседку, глаза которой пылали каким-то нездоровым азартом. Так смотрит, пожалуй, лев, наблюдающий за ничего не подозревающей жертвой, пасущейся у водопоя.

– Тот, что по России гастролирует? – усмехнулся Михаил.

– О, да! – закивала Людмила. – Вот, позавчера его след заметили в Брянске, – женщина указала пальцем на заголовок статьи из газеты Михаила.

– Я, честно сказать, – отодвигая газету подальше от женщины, говорил Михаил, – не верю в это. Я считаю, что это лишь ход журналистов, которые из ряда примитивных убийств в разных уголках страны, пусть и схожих, создали для читателей один таинственный образ «серийного убийцы». В нашем мире, а тем более в России, любят такие сюжеты… Из фильмов, что ли? – подбирал правильное сравнение мужчина, протирая стёклышки в своих очках.

– Зря Вы так, – сменив улыбку на губах и огонь в глазах чем-то, что невозможно описать, выдохнула Людмила.

– В самом деле, я удивлён, что они не придумали ему какой-нибудь отличительной черты: шляпа, оружие, улика… Помнится, в 94 году так уже делали. И что? Обычные сказки для читателей, не более, – удовлетворённо откинулся назад Михаил, делая глоток уже совсем крепкого и холодного напитка, некогда именуемого чаем. – Превращают новости в басни… Вздор…

Михаил, после продолжительного молчания, посмотрел в окно: белые пейзажи лесов были залиты тьмой – наступил вечер, поздний вечер. Крупные хлопья снега с неумолимой быстротой проносились в окне, гонимые холодным февральским ветром. Как не хотелось идти туда, к нему, но поезд всё ближе и ближе подбирался к Смоленску…

– Знаете, Михаил… А ведь у этого убийцы действительно есть своя особенность, которую Вы не нашли в газетных статьях…

С не малой долей скепсиса, но и не без такой же доли интереса Михаил подался вперёд, желая узнать, что же такого в череде этих убийств обнаружила его попутчица.

– Евгений Хорков, Марат Лерия, Дмитрий Кринский, Андрей Александрович… Все они… Все жертвы – прожигатели своих жизней, – переведя томный и пустой взгляд с окна на соседа, говорила Людмила. – Никто из них не ценил жизнь. Они плевали на людей, стоящих ниже их на ступенях жизни. «Если у тебя больше денег или славы – твоя жизнь дороже других» – вот девиз жизни этих людей!

Михаил, не скрывая удивления, смотрел, как глаза женщины вновь заливаются пламенем.

– И пускай прозвучит цинично… Пускай… Но я считаю, что смерть этих людей не сделала мир хуже. Нет. Их убийца лишь оказал миру услугу… Да, своеобразную, но… Услугу…

– Прожигатели жизни? – задумчиво повторил Михаил.

– Так! – воскликнула Людмила.

– А Олег Сауз? – Михаил взял в руки газету и нашёл фотографию убитого в Брянске мужчины.

– Английский богатей-писатель, интеллигент… Они даже хуже. За чей счёт они живут? А ведь живут такие, как он, хорошо, да не скрывают этого! Живут, плюя на всех и вся!

– А они? – палец Михаила перешёл на фото двух молодых парней, расположенных всё в той же статье.

– Бизнесмены! Да Господи, Михаил, Вы же знаете, как в нашей стране делают бизнесы!

– А она? – указав на фотографию девушки в этой же статье, вопросил Михаил.

– Дочь министра! Вы уж меня простите, но…

Михаил уже даже не слушал то, что говорила Людмила, он всматривался в её глаза. В какой-то момент ему удалось понять, что огонь в них – не пламя радости или восторга. Это пламя боли, которое разгорается за счёт самого себя. Михаил и подумать не мог о такой закономерности, которую преподнесла ему Людмила. Более того – он и сейчас был уверен, что слова этой женщины – лишь плод её воображения. Осознавая это, ему невольно хотелось смеяться… Смеяться и плакать: народ, доведённый до отчаяния, ненавидит и желает худшей доли любому, кто живёт лучше его самого. А видя банальные преступления, он рисует себе мистические сюжеты и закономерности, мня себе какую-то справедливую кару в обычной людской жестокости и их деяниях. И народ нашёл своё отражение в ней – в Людмиле, в простой русской женщине, едущей из Брянска в Великие Луки, везя с собой тонну бесполезных вещей, не имея ничего кроме бесконечных родственников, дешёвых вещей и, возможно, провинциальной квартирки где-то на отшибе их общей родины. Она не желает кому-то смерти и если её одёрнуть на улице с вопросом «Нужно ли убить человека в дорогом костюме и с пачкой денег в кармане» – она скажет, что ни в коем случае этого делать нельзя. Но в кулуарах жизни, на самой обочине России, запершись со своими близкими в полуразрушенной кухоньке, она скажет, что смерть этих людей – дело верное, что гибель этих людей – дело оправданное, что убийство этих людей – дело справедливое…

Поезд, поскрипывая колёсами, приближался к Смоленску… Лес уже переходил в разрушенные и покинутые деревни, где из жильцов остались лишь единичные старики, доживающие тут свою мало кому интересную жизнь.

– Мне пора, – встав, произнёс Михаил.

– Ещё рано, – растерялась Людмила.

– Я подожду в тамбуре, – парировал Михаил, перекинув сумку через плечо и смотря на часы: 23:42. Дело близилось к ночи.

– Прощайте, Михаил, – будто разочаровавшись в чём-то, проронила женщина, недолго бывшая попутчицей мужчины в вязаном свитере.

– Прощайте… Людмила, – Михаил покинул купе.

Громоздкие хлопья снега кружили в воздухе, опадая на растягивающиеся в противоположные стороны рельсы. Людмила сидела у окна, опираясь на стену головой, и, сама того не замечая, провалилась в сон.

Разбудили женщину лишь ранним утром крики в коридоре. Множество голосов сливались в один гомон, в котором было нереально что-то разобрать. Нехотя поднявшись, Людмила побрела к выходу из купе и выглянула в коридор: в метрах пяти от неё, у входа в другое купе, столпились люди. Кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то говорил по телефону.

Подойдя, Людмила узрела страшную картину: в купе, залитом кровью, лежало два трупа – мужчины и женщины. На полу валялся выпавший из подстаканника стеклянный сосуд, из которого вылилась липкая жидкость, напоминавшая какой-то алкоголь.

Людмила подняла взгляд и только смогла, что упасть на пол, увидев на окне кровавую отрывистую запись «А они?».