Сергей Самаров Человек без лица

ПРОЛОГ

1

– В прошлом году, помню, посильнее снежок был, – хрипя простуженным горлом, сказал мордастый старший лейтенант и ударил о коленку шапкой, стряхивая снег. – Мокрющий, тяжеленный и с метелью. «Чехи»[1] ночью в прорыв ломанулись, им ветер в задницу, а нам в харю. Глаза откроешь – их тут же залепит. Не видишь, куда стреляешь. Так-то вот… Из-за этого и до «рукопашки» их допустили. Это я тогда три пальца на левой сломал. Навстречу звезданул, а у него, козла, нос на метр вперед рос. Так я этот нос через затылок ему выпустил. А сам без пальцев остался. Ладно хоть на левой…

– И что? Много положили? – затягиваясь сигаретой, зажатой в ладони, чтобы снегом ее не замочить, спросил капитан с длинными и белесыми, словно седыми, ресницами.

– Человек сорок… Два десятка прорвалось. Только за нами десантура на отдыхе стояла. Их вывезти должны были, да «шмели»[2] из-за погоды стали. И хорошо, что не вывезли. В бинокль картинкой любовались. С ПНВ.[3] Как кино, когда пленка рвется. Окулярами тряхнешь, снег слетает. Глазей дальше… И этих, что прорвались, десантура положила. Хотя тоже чуть дело до рукопашки не дошло…

– Здесь не окопы. Здесь в прорыв идти некому.

Капитан щелчком отбросил окурок далеко на дорогу и резко обернулся, потому что мимо его уха с мокрым свистом пролетел снежок.

– Кому в глаз надо? – спросил он сердито под общий смех.

– Скажи спасибо, что не гранатой.

Настроение у всех приподнятое. Такой пустяк, как погода, в состоянии, оказывается, настроение поднять.


Это утро обернулось другой стороной, нежели минувший вечер, когда морозило, но предзимняя смерзшаяся земля лежала сухой, жесткой и колючей, по которой ходить-то, не спотыкаясь, было проблематично. Ночью пошел наконец-то снег, которого уже давно ждали – большими хлопьями, мягкий, и сразу показалось, что стало теплее. Ну если уж не теплее, то по крайней мере уютнее стало жить на настоящей зимней земле с настоящим снегом.

Жить на земле – это совсем не то, что жить в теплом доме со всемит удобствами и даже без удобств. Дощатый настил в палатке мало защищает от холода.

Блокпост, расположенный на перекрестке пяти дорог неподалеку от Грозного, обрадовался снегу не только потому, что он напоминает о среднерусской зиме. У омоновцев, занявших здесь позицию, интерес сугубо практический. Снег, как книга. Он дает возможность читать следы. Да и движение на дороге соответствует погоде – не такое интенсивное, как обычно. Первый снег многих заставляет пять раз подумать, прежде чем выехать за ворота. Скользко, а пойди, купи-ка сразу подходящую шипованную резину в современных полувоенных условиях… Только по надобности едут, а визит в гости откладывают до следующего раза, когда погода устоится и снежный наст станет привычным хотя бы для ног. Тогда покажется, что и колеса к нему попривыкли.

Сам блокпост сложен из мешков, засыпанных сырым песком, и потому скрепленных морозом, как зацементированных, – пуля порой отлетает рикошетом, омоновцы сами проверяли. Из центральных амбразур торчат, с угрюмой насмешкой глядя на дорогу, стволы двух пулеметов. На других, укороченных по бокам амбразурах, как на полочках, лениво устроились автоматы. Но эта лень обманчива. Протяни только руку, и стреляй, если возникла такая необходимость. Но пока необходимости нет, автоматы отдыхают, как и люди.

Как и полагается каждому блокпосту, на верхней точке крыши – российский флаг. Сменный состав живет, естественно, не здесь, а в двух палатках, расположенных за другой стеной, сложенной из таких же мешков с песком. Там потеплее, чем на блокпосту. Не так много щелей, сквозь которые ветер выносит тепло от печки, да и дополнительная стена от ветра спасает больше, чем на блокпосту. Уголь для печек сложен здесь же, между палаток, большой кучей. Рядом ведро для угля, лом и лопата. Кто больше других замерзнет, тот и топит вне очереди свою палатку.

С другой стороны прикрывает палатки от ветра и от возможного обстрела омоновский БТР…


Утром, как только рассвело, все омоновцы вывалили на улицу – снегом полюбоваться. Соскучились. Те, что службу несли, тоже вышли – на товарищей посмотреть. Только один двинулся к шлагбауму. Со стороны города шел «уазик» зеленого цвета, но номер снегом так залепило, что не видно ни одного знака. Впрочем, в такую погоду омоновцы к номеру придираться не собирались. Входят в понимание участи водителя – не будешь же через каждые сто метров останавливаться, и снег с номера счищать. Но «уазик» не стал подъезжать к шлагбауму, а свернул к блокпосту, и это заставило омоновцев среагировать по-своему. Сразу заняли боевое положение стволы пулеметов, и автоматы перешли из горизонтального положения в вертикальное.

Машина остановилась, открылась дверца. Высунулся, обнажив плечо с погоном, армейский старший прапорщик. Значит, машина все-таки военная.

– Привет, менты! – К армейским офицерам он, естественно, так вольно обратиться бы не посмел. К ментам может.

В ответ на вольность – вольность такая же.

– Привет… Какого тебе хрена надо?

А ни пулеметы, ни автоматы в сторону не отворачиваются. Смотрят черными отверстиями стволов без стеснения прямо на «уазик». Мало ли, кто прапорщиком вырядиться может. И даже старшим прапорщиком…

– Мне ничего не надо. Там, – старший прапорщик показал большим пальцем за спину, – мужик на дороге валяется. Живой… Чуть шевелится… Морда вся в крови. Одет легко. Похоже, из машины выбросили. Сгоняйте!

– Далеко?

– Метров триста будет.

– Вот, ни хрена себе, ближний путь. Что ж сразу не подобрал?

– А если там засада?

Такое уже не раз встречалось в армейской практике. Определяется идущий по дороге военный транспорт. Кто-то, чаще всего в военной же форме, валяется окровавленный на дороге. Машина останавливается, водитель и пассажиры выскакивают, чтобы помочь, и нарываются на автоматные очереди. В этом старший прапорщик прав, и обвинять его в равнодушии трудно.

– Отвези! – скомандовал капитан.

– Непонятливый ты. Я ж говорю, а вдруг там «чехи»…

– И что?

– У вас вон своя техника стоит, – кивнул старший прапорщик на БТР. – Ее очередью не пробьешь. А моя… – и он для наглядности постучал по брезентовому тенту.

– Нашу технику заводить до вечера, – ответил, морща широкую физиономию, старший лейтенант, который год назад сломал пальцы на левой руке, и счистил ногой снег с номера армейской машины. – Запиши номер… – сказал тому, что стоял у шлагбаума.

– Бывайте, – старший прапорщик не напугался того, что его номер записали, только усмехнулся и зло хлопнул дверцей. Впрочем, это омоновцам могло показаться, что он хлопнул зло, а в самом деле просто дверца машины закрывалась с трудом. И поехал.

– Заводи свой трактор, – скомандовал капитан одному из омоновцев. – Сгоняем посмотрим.

Это уже приказ, прозвучавший вполне серьезно и по-деловому. А после приказа снежками не бросаются. Омоновец бегом направился к проходу в стене, над которой возвышалась серо-зеленая башня БТРа.


Рядом с операционной палатой гарнизонного госпиталя в Ханкале, на стандартной больничной низенькой скамейке для ожидающих, устроились двое. Первый, старший опер республиканского управления ФСБ подполковник Рамазан Хожаев. Рядом с ним вытянул ноги второй опер, прикомандированный из Москвы капитан Виктор Трапезников. Подполковник держится более сдержанно и сидит прямо. Капитан, как обычно бывает с прибывшими из головной организации, понимает, что эта сдержанность вызвана его присутствием, но сам чувствует себя вполне раскованно. Не видит причин чувствовать стеснение.

Дверь вскоре открылась, и вышел полковник медицинской службы, на ходу снимая белый халат, – заведующий хирургическим отделением.

– Это вы меня дожидаетесь? Который из вас следователь? – не глядя на вставших при его появлении офицеров, спросил полковник и махнул рукой кому-то в другой конец коридора, привлекая внимания и жестом прося подождать.

– Следователь, товарищ полковник, еще не приехал. У него выезд в район… Там серьезное происшествие. Как вернется, займется этим делом. Пока занимаемся мы… Что с раненым? Вы не будете сами оперировать?

– Вы считаете, что заведующий отделением оперирует всех подряд? – исподлобья глянул полковник и вздохнул: – Жестоко ошибаетесь. Я большей частью, к сожалению, администратор. А здесь, в Ханкале, – администратор трижды… Но я иногда оперирую… только самых тяжелых…

Обреченный вздох показал, что полковнику-хирургу не слишком нравится быть администратором, но он мирится с этим, потому что находится в Ханкале только в длительной командировке.

– А наш подопечный?

– Видимых травм у него нет. Просто основательно избит. И еще… Вам это будет интересно… Он недавно перенес операцию. Похоже, что пластическую. То есть сменил свою внешность. Шов один разошелся. Мы посмотрели, шов слишком интересный, скрытый. И не подумаешь, что это операционный шов. Естественно, проверили. Есть и другие характерные швы. Это как раз по вашей линии. Я попросил дежурного сообщить командованию. Так вы из прокуратуры или из ФСБ?

В Чечне и прокурорские работники, и сотрудники ФСБ ходят в одинаковой с войсковиками камуфлированной форме, чтобы не «светиться» издали. Только знаки различия в петлицах собственные. Но петлиц под халатами, как и погоны, не видно.

– Из ФСБ, – ответил капитан.

– Да, значит, это по вашей линии.

– Что он сам говорит? Что с ним случилось?

– Он ничего не говорит. Он почти без сознания. По крайней мере, на вопросы не отвечает, хотя реакция на боль положительная. Не пьян. Может быть, наркота. Но я не уверен. То есть зрачок расширяется. В наркотическом опьянении чаще всего этого не бывает. Хотя все зависит от вида наркотика… Некоторые сами зрачки расширяют… Впрочем, в этом вопросе я не специалист.

– Что такое «почти»? Я не понимаю такой формулировки, – недовольно сказал капитан.

– Я же говорю – я бы подумал, что он в наркотическом опьянении. Но гарантировать не могу. Внешний вид не говорит, что это наркоман. Слишком холеный. Кроме того, наркоманы пластические операции не делают. Их такие мелочи, как внешность, волнуют мало…

– Пусть так. Когда нам можно будет поговорить с ним?

– Только завтра. Сейчас его обработают, потом поставят укол, и до завтрашнего обеда проспит, голубчик, как убитый. Завтра подходите?

– Надо бы часового рядом с палатой поставить, – в раздумье сказал подполковник.

– Ни к чему. – Хирург усмехнулся. – После укола даже лунатики спят. У нас палата на восемь человек. Офицерская. В солдатской народу больше, и мы его в офицерскую. За ним присмотрят.

– Его разве не в послеоперационную?

– Что ему там делать? У него только побои. В общую… А завтра уже забирайте. Мы его сразу выпишем.

И, не обсуждая далее вопрос, полковник заспешил по коридору к человеку, который остановился по его знаку. Старший опер переглянулся с опером, оба синхронно пожали плечами и двинулись в сторону лестницы. Похоже, что им здесь в самом деле больше узнать нечего.

Это дело не привлекло к себе особого внимания. Человек без документов… Избит… Именно потому, что без документов, омоновцы с блокпоста сразу позвонили, как и полагается, в ФСБ, и только после этого вызвали санитарную машину. Потом еще и из больницы звонили в прокуратуру. Но из прокуратуры тоже позвонили в ФСБ. Дело показалось не срочным, мелким, и всем хотелось его сбросить на работающие параллельно структуры… Тогда о пластической операции разговор не заходил. Теперь зашел, и…

Завтра, когда неизвестный проснется, можно будет все и проверить…

2

Пятиэтажный стандартный дом из силикатного кирпича отремонтировали совсем недавно. В Ханкале военных больше, чем гражданских, и здесь восстановительные работы идут быстрее, чем в других городах и районах Чечни. И значительная часть жильцов дома после ремонта сменилась. Кто-то уехал насовсем – одни подальше от Кавказа, Россия-то большая, другие обосновались за границей, кто-то за годы разрухи и повсеместного разлада погиб, а кто-то до сих пор в горах прячется от федералов. Некоторые и не с боевиками, но предпочитают у родственников в горных селениях выждать самое опасное время. И не знают даже, что дом восстановили и даже электричество подключили, отопление, воду дали… Но никто не ведает, где искать хозяев, не заявивших свои права на квартиры. А когда кругом столько бездомных, желающих вселиться в стены найдется немало. Да и военных поселили здесь же. Только в одном подъезде Мадины, считай, два этажа из пяти им отдали. Но и не военных она тоже всех в лицо не знает. Слишком много вселилось в дом незнакомых, а одна квартира в их подъезде вообще считается общежитием.

Мадина пришла с базара, где торговала чужим товаром, получая за эту работу столько, что едва хватило бы одну себя прокормить, не говоря уже о детях. А их трое. Муж тоже зарабатывает не много. Но и за эту работу уцепился, рад, что хоть что-то имеет, но каждый день задерживается – на час, а то и на два позже жены приходит, хотя заканчивает работать официально на час раньше. Иначе нельзя, иначе на его место могут и другого подыскать, кто задерживаться будет…

Поднявшись к себе на четвертый этаж, она стала открывать дверь, когда услышала за спиной шаги и оглянулась. По лестнице поднимались два человека. У одного в руках большой «дипломат». Выглядят оба интеллигентно. Может, и видела их когда-то, может, не видела – Мадина точно сказать не могла. Да рассматривать их некогда. Мадина пыталась открыть дверь, но что-то ключ в замке не проворачивался.

– Тебе помочь? – услышала голос за спиной.

Не чувствуя беды, она посторонилась, чтобы мужские пальцы, конечно же, более сильные, чем ее, справились с непослушным ключом. Они и справились. Легко, словно и не было никакой проблемы. Мадина толкнула дверь, и с порога позвала старшего сына:

– Азат!

Но сын не отозвался. Она хотела еще раз позвать, чтобы он взял у нее из рук тяжелую сумку с чужим товаром, но тут двое мужчин, что все еще не ушли с лестничной площадки, просто затолкнули ее в квартиру. И сами вошли следом. Дверь тотчас плотно, но без стука прикрылась. И замок щелкнул.

Мадина возмутилась, испугалась, но даже закричать или сказать что-то не успела, когда увидела наставленный ей в голову пистолет. И другой пистолет, наставленный на сына… В квартире оказалось еще двое мужчин. Только теперь, рассмотрев их, она убедилась, что лица незнакомые. Это явно не жильцы их дома.

– Мы вас не тронем… Только погостим недолго… – сказал младший, с красивым, но неприятным лицом. Впрочем, сказал совсем без угрозы, почти извиняясь.

– Что вам надо? – спросила Мадина, подозревая, что их хотят просто ограбить, что в республике не в диковинку. Пожалела, что носит с собой товар. Чужой товар… Теперь за него не расплатиться…

– Надо, чтобы вы сидели тихо, внимания не привлекали и нам не мешали. Будете мешать… Не маленькая, сама понимаешь… Сына пожалей… И других детей… У тебя же еще двое?

– Двое…

– Гуляют? Когда прибегут?

– Не прибегут. Они у бабушки ночуют.

– Найти не долго… Побереги и их тоже…

Она поверила, что жизнь детей сейчас только в ее руках. И поняла, как надо себя вести, чтобы не случилось чего-то страшного. Ее грубо затолкнули на кухню, и посадили рядом с сыном. Азат молчал, красными воспаленными глазами смотрел на незваных гостей. Рядом пристроился самой пожилой из четверки и пистолет из руки не выпускал, поигрывая стволом, переводя его с матери на сына и обратно.

Трое ушли в большую комнату.

Говорили между собой по-чеченски чисто, но это были не чеченцы. Чуть-чуть другое произношение, – уловила Мадина. Может быть, более правильное. Не говорят так правильно в народе. Не всегда все фразы договаривают до конца, потому что продолжение понятно и без лишних слов. Эти договаривают. Но понять, кто они, Мадина не смогла.

Ожидая, что грабители будут их бедную квартиру обыскивать, она прислушивалась больше к звукам, чем к речи, представляла движение людей по комнате. Но так и не услышала, как открылась дверца платяного шкафа, где под постельным бельем были спрятаны небольшие сбережения семьи. А потом надолго установилась тишина. Мадина не знала, что и предположить, не понимая, чем мужчины занимаются там, за стеной, чего они ждут. Может быть, прихода мужа? Может быть, именно он им нужен? Тогда это беда еще большая…

Потом по звуку догадалась, что открывают окно. Зачем открывают? Мадина несколько дней назад старалась, заклеивала щели в рамах полосками бумаги. А мужчины эту бумагу отрывают. Но и не в этом дело. Если окно распахнуть полностью, внутренняя рама не держится и падает. Разобьют стекло, пока найдешь другое, чтобы заменить, вся квартира выстудится. Но возразить Мадина не посмела. Даже предупредить не решилась.

Но стекло не зазвенело…

– Это он? – спросил один мужчина другого там, за стеной.

– Подожди… – другой ответил неопределенно, и раздались новые звуки. Мадина догадалась не сразу, что набирают номер на трубке сотового телефона. – Что не сообщаешь? Да… Да… Которого привезли только что? Он? Понял… Он…

– Работай! – со стороны первого мужчины прозвучала откровенная команда.

А еще через несколько секунд раздался выстрел. Громкий и звучный в стенах тесной квартиры. Он по ушам ударил даже Мадину, находящуюся на кухне. И она испуганно обхватила двумя руками голову сына.

– Порядок, – сообщил третий голос.

– Куда попал?

– В ухо. Мозги должны из другого уха вылететь?

– Вылетели?

– Там зеркала нет. Мне не видно.

Мадина догадалась: «порядок», это значит, что кто-то убит. Вокруг так много убивают, так много знакомых нашло себе место на кладбище, а многие погибли и вообще неизвестно где, что чужая смерть не волновала…

Через минуту троица вернулась на кухню. Один на ходу продолжал закрывать свой «дипломат». Тот молодой, что командовал всеми, протянул Мадине пачку долларов. Она взяла робко.

– Здесь тысяча баксов. На базаре плати. Они фальшивые. Менять надумаешь, «заметут»… Это тебе плата за молчание. А начнешь болтать… О детях подумай…

И они вышли из квартиры.

Вообще-то Мадина всегда считала, что свидетелей убивают. И в эти последние минуты думала о том, как ей спасти старшего сына. Самой погибнуть, но сына спасти. В голову, однако, ничего не приходило. Ящик кухонного стола, где лежали ножи, находился как раз под рукой пожилого, что охранял их, поигрывая пистолетом. До ящика не добраться. Чем-то по голове ударить? Но тяжелого под рукой ничего нет, кроме сковородки. Что можно сделать сковородкой?.. Только звон в ушах вызвать.

Оказалось, она беспокоилась напрасно. Ей даже заплатили. Но, даже держа в руках деньги, пусть и фальшивые, она все еще не находила в себе сил, чтобы встать, и прижимала деньги к голове сына.

– Мама… – позвал Азат. – Они ушли… Совсем ушли…

Он высвободился из ее ослабевших рук и поспешил к двери, закрыл ее на ключ и на задвижку. И только после этого Мадина смогла подняться. Она прошла в комнату и остановилась рядом с окном. Окно так и осталось приоткрытым. Открывали только так, чтобы создать маленькую щель. И из нее стреляли. Мадина подняла глаза, отыскивая мишень, и увидела вдалеке окна военного госпиталя. И даже невооруженным глазом можно было рассмотреть пробитое стекло в одном из окон. Там горел свет, и какие-то люди бегали, суетились. Подробности из-за расстояния разобрать было невозможно…


Муж пришел, как всегда, через полтора часа после прихода Мадины. Она рассказала, что произошло. Он сел на кухне, ковырял пальцами кусочек овечьего кислого сыра и думал. Долго думал, взвешивая все последствия. Как всякий настоящий мужчина, он любил сначала все обдумать и только после этого высказать свое мнение. Тогда уже не придется брать слова обратно…

– По выстрелу могут окно вычислить, – сказал наконец. – Менты приедут, тогда уж… Никуда не денешься… Но сама никому не говори. И ментам… Доллары спрячь. Не говори. Просто, выстрелили и ушли. Пригрозили. Ты за детей испугалась…

3

Эмир Зелимхан Кашаев снял с головы вязаную шапочку, потер ею руки, разгоняя в пальцах кровь, и только после этого протянул ладони к очагу, грубо сложенному из слоистого горного камня. Металлическая неровная труба от очага уходила в крышу и по ночам, когда топить приходилось сильнее, более того, когда можно было позволить себе топить сильнее, не боясь, что дым обнаружат самолеты-разведчики федералов, активно гудела. Руки у эмира не замерзли, в землянке не холодно, потому что камень хорошо держит тепло, но очень уж сыро, как всегда бывает в землянках, расположенных поблизости от ручья. И у Зелимхана в последнее время болят суставы пальцев. Наверное, это от всегдашней сырости. По крайней мере так говорит врач-араб, что уже второй год служит в одном из джамаатов Кашаева. Удивляться нечему – столько лет уже Зелимхан в сырости живет, что скоро не только пальцы, скоро все суставы болеть начнут. Пора бы и перебираться в теплые края, чтобы там, на солнышке, прогреться. Но сначала необходимо все дела здесь завершить. И когда это удастся сделать, неизвестно. А пока дела не завершены, характер не позволяет Зелимхану уйти. Но он при этом понимает, что уходить придется вскоре, и уходить, скорее всего, навсегда. Прочь из этой сырости!

Землянки базы всегда ставятся в самых глухих и дремучих урочищах, через которые обязательно должен протекать ручей. Чтобы не ходить за водой куда-то далеко и не показывать свое месторасположение. Случайные посторонние взгляды не купишь и любопытных, которых не знаешь и не видишь, не заставишь закрыть навсегда глаза. И эти места, как все низины, обязательно бывают сырыми. А строить базу где-нибудь на вершине или на склоне нельзя. Главное препятствие – лес там не такой густой. И именно потому по склонам больше троп проходит, чем по низинам. А зимой низины еще и снегом заметает по самые крыши землянок. Совсем базу не видно…

Вообще-то Зелимхан к этому времени обычно уже спокойно отдыхал вместе с семьей. Когда в Грузию, когда в арабские страны отправлялся. Один раз по хорошим документам даже в Сочи ездил. И ничего, сошло гладко, хотя его лицо хорошо известно всем, и не только ментам и фээсбэшникам – газеты, журналы, телевидение… Журналистам его физиономия нравится. Ею детей пугают… Короче говоря, в отдыхе он себе отказывать не привык. Случалось, и подлечиться требовалось. За две войны три ранения, одно из них тяжелое – не шутка. Но нынешняя зима не похожа на другие. В нынешнюю зиму Зелимхан решил остаться, чтобы раз и навсегда поставить точку в своих делах, а потом распроститься с родными краями. Он отправил часть своих людей на отдых. Ни к чему им подставляться под автоматы «волкодавов», которые, как настоящие собаки, следы в зимнем лесу ищут. А сам пока остался… Да и не может он уехать, не дождавшись возвращения младшего брата. А брату пора бы уже и закончить все дела там, в Европе, и прибыть к нему. Давно ждет его Зелимхан… Пять месяцев… Ждет хотя бы вестей… И сегодня тоже ждет…

Зелимхан Кашаев знает, что федералы предлагают за его скромную голову немалую сумму. И даже специально охотятся за ним и за его младшим братом Алимханом, считая, что они оба скрываются в здешних лесах. И потому сам никакой связи ни с кем не поддерживает. Даже по спутниковому телефону. Хорошо помнит, как уничтожили Дудаева. И его могут уничтожить так же. Ракета – дура. Ей куда ни скажешь, туда она и полетит. Скажут, что надо лететь в точку, откуда раздался телефонный звонок, она в эту точку и ударит. И нет возможности с ракетой договориться, нет возможности сунуть ей «в волосатую лапу» пачку долларов, чтобы она предупредили тебя о наступлении «часа Х». Так договариваться можно только с людьми, ответственными за поимку эмира Кашаева, или хотя бы с людьми, работающими вместе с теми, кто за поимку ответственен. Система разработана четко и сбоев пока не дает. Десятки раз федералы организовывали широкомасштабную травлю Зелимхана Кашаева. Но всегда бомбили пустое место, потому что он был предупрежден не одним, а многими агентами, которых держал в силовых структурах. То есть не просто держал, а содержал… Тратиться на них приходится основательно, но безопасность никогда не бывает лишней. В этом эмир Зелимхан давно уже убедился.

Маленький огонек в очаге. Почти нет пламени. Это и не огонек, это угли, оставшиеся от ночного костра, прогорают долго, тлея. Но тепла они дают не меньше, чем большое пламя. И кажется, что боль в суставах проходит. По крайней мере пальцами уже можно шевелить активнее и не чувствовать внутреннего скрипа.


После короткого стука с железным рычанием кованых петель открылась тяжелая дверь.

Ее специально утяжелили, основательно утепляя, когда Зелимхан Кашаев решил остаться в горах на зиму. Точно так же поступили с дверьми в эмирских землянках на всех четырех базах джамаатов Зелимхана. Там, на каждой из баз, сейчас находится по нескольку человек, которые следят за сохранностью землянок и заодно осматривают окрестности, чтобы эмир однажды не прибыл в опасную зону. Обычно Зелимхан не задерживается больше чем на месяц на одной базе. Считает это опасным – предатели и изменники могут быть везде. А федералы слишком много предлагают за его голову. Мало ли кто соблазнится возможностью списать все свои грехи и обеспечить себе до конца жизни безбедное существование. И потому он часто менял базы. Но так всегда было летом. Сейчас же, когда снег выпал, хотя и очень поздний, небывало поздний, оставаться на одной базе более безопасно, чем переходить с места на место, оставляя следы и показывая свое местонахождение и маршруты передвижения. Так можно вообще без резервных баз остаться, и когда еще умудришься новые подготовить…

– Эмир, человек прибыл с новостями. Ему звонили… Просили что-то вам лично передать… – сообщил араб-охранник на арабском языке, которым Кашаев владел свободно.

Зелимхан держал при себе охранников-арабов, не знающих чеченский язык. Далеко не каждый чеченец умеет по-арабски разговаривать. И если найдется предатель, он не сумеет договориться с такими охранниками.

– Зови… – Зелимхан поднялся с пенька, заменяющего ему табуретку, и повернулся к двери лицом. Он любил стоять прямо, полностью расправив плечи, чтобы при своем и без того высоком росте выглядеть еще выше. Это, как казалось Зелимхану, придавало ему больший авторитет.

Охранник сделал рукой приглашающий знак за спину. И не вышел сам. Охрана всегда присутствовала при разговорах с посторонними. Эти разговоры, как правило, велись на чеченском языке. И это была еще одна причина, по которой Зелимхан запрещал своим моджахедам обучать охранников чеченскому, и охранникам, в свою очередь, запрещал изучать чеченский. Его могли изучать простые арабы-наемники, которых тоже в джамаатах Кашаева немало. Им язык нужен для взаимопонимания во время боевых действий. Охранники же вполне могут обойтись арабским. Если надо отдать приказание охранникам в отсутствие эмира, это вполне могут сделать его заместитель или комендант базы, начальник штаба или начальник разведки – они все арабским владеют. Пока такая система охраны срабатывает и не допускает сбоев, как допустили сбой охранники Хаттаба и Масхадова.

– Здравствуйте, Зелимхан Абдулович!

Вошедший оказался человеком невысокого роста, со щеками, заросшими седой щетиной, и щербатым, всегда полураскрытым ртом. И фигура сгорбленная. Неприятная внешность. Такого к себе в джамааты Зелимхан никогда бы не взял. Но вот разведчики и связные из таких неприглядных получаются хорошие. Этого на внешность эмир не помнил. Да он и не обязан помнить всех, кто ему служит. Обычно они общаются через начальника разведки, докладывая все сведения ему, а начальник разведки, в свою очередь, обобщив данные, обсуждает их с начальником штаба. И только потом, уже с выводами, данные поступают к самому Зелимхану. Но сейчас случай особый. Зелимхан ждет брата Алимхана. Знает, что тот выехал. Но сам не в состоянии провести его через половину Европы и всю Россию, не имеет возможности контролировать его передвижение. Однако отрывочные сведения уже поступают. И только с такими сведениями агенты допускаются, минуя начальника разведки, напрямую к Зелимхану.

– Что скажешь? – Зелимхан не унизился до приветствия такого ничтожного человечка.

– Мне позвонили из Грозного. Велели сказать, что Его менты забрали.

Именно так – «Его», а не Алимхана. Никто не знает, что речь идет об Алимхане.

– Менты забрали? С чего это вдруг?

– Что-то, говорят, с визами у него не в порядке. Менты не любят тех, кто из-за границы домой приезжает. Или наоборот.

– Что – наоборот?

– Наоборот, любят… С иностранцев баксы стрясти можно. Они и держат, пока не стрясут сумму. Бандиты, а не менты.

Эмир с досадой ударил кулаком в ладонь. Брату в его положении следовало избегать всяких неприятностей и никак не попадать к ментам в лапы. Эти-то уж своего не упустят.

– И что дальше?

– Пока ничего. Спрашивают, в каких пределах можно усердствовать, чтобы выручить.

– Когда звонить будешь?

– Как только домой вернусь. Сразу и позвоню. Что передать?

– В каких пределах… Что за дурацкий вопрос! Никаких пределов! Все положить, но выручить. Это очень важно! – рявкнул Зелимхан так, что чуть не сорвал голос.

– Я понял, эмир. Так и передам, что вы ругались.

– Так и передай. Часто к нам ходишь?

– Только когда попросят что-то передать.

– Правильно. Лишний раз сюда ходить не надо. Не музей. Родня у меня служит?

– Сын.

– Видел его?

– Еще нет. Хочу перед уходом поговорить.

– Надолго не задерживайся.

– Десять минут…

– Иди.

Связной вышел вместе с охранником. Зелимхан прошелся по тесной землянке, потом остановился посредине и положил руки на бревно потолочного перекрытия.

– Ох, как я не люблю случайности…

Загрузка...