Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)

Начало

Неужели были времена, когда не существовало ни тебя, ни меня, ни даже телевизора?

Медиаструктуры гораздо умнее людей, иначе как вы объясните тот факт, что аудитория все еще позволяет манипулировать собой и слепо верит во все глупости и надувательства, которые ей каждый день сообщают с экранов телевизора, на интернет-страницах и радиоволнах?

Медиа разумна. Просто примите это на веру. В очередной раз. Ведь так гораздо проще. Для всех.

Для всех?

Копирайтер

Ноябрь 2004 года, Москва

За три года четыре месяца до выборов Президента РФ

«…It’s a CNN international. People, countries, opinions. Our view on the most principle events in the world. You’ll see all of them – first…»

Я слышу бодрый голос телеведущего программы новостей на СNN. Чёртов таймер! Ведь ставил же! На самом деле электроника достала. Вероятно, стоит заставлять себя вставать с кровати, вырубать телевизор, а уж потом спокойно засыпать. И главное, телевидение вдребезги разносит мой сон только тогда, когда снится что-то реально хорошее. Так. А что мне снилось-то? Куда-то летел «Сингапурскими авиалиниями», азиатские стюардессы, рядом телочка, кажется русская. Или не «Сингапурскими»? Как же обидно!

Я лежу с закрытыми глазами и пытаюсь упорядочить обрывки сна, чтобы получить более-менее чёткую картину, но куда там! Что характерно, все гадости, кошмары и страшные сны я помню до мелочей, а хорошие грёзы пролетают, как мухи. До последней секунды ты находился в ярких декорациях, был участником какого-то действия и врубался в сценарий, и – бах! Будто ничего не было. Глаза открывать не хочется. Приснятся мне ещё луноликие азиатки или нет? Интересно, который час? Сколько до утра?

Стоп! Нет, не может быть! Я махом открываю глаза и утыкаюсь в мерцающий экран телевизора, на котором девушка в деловом костюме озвучивает биржевые котировки. Я медленно поворачиваю голову и вижу электронные цифры: 08.15. Утро уже наступило…

Если бы на потолке моей комнаты вдруг оказалась телекамера, глазам любопытных зрителей открылась бы следующая картина. В постели, на смятых простынях, наполовину укрытый одеялом, лежит человек. Тело его неестественно изогнуто, будто он вовсе и не спал, а упал с Останкинской башни, расплющился о землю, вроде кота из мультфильма «Том и Джерри», а потом кто-то взял его, как лист фанеры, и перенёс в кровать. Человек выжил благодаря сверхъестественным обстоятельствам. Как, он и сам не понял. Оттого и лежит сейчас, с всклокоченными волосами и тупым удивлением на лице. Лежит и подозрительно смотрит на мир широко раскрытыми красными глазами, ожидая то ли прихода врачей «скорой помощи», то ли появления чертей, которые потащат его прямо в ад для самоубийц, а на самом деле дилеров. Реально именно так это и выглядит.

Так вот, этот плоский чувак – я. Зовут меня Антон Дроздиков. Я не падал с Останкинской башни (хотя и был вчера в Останкино), я действительно похож на лист фанеры (такой же тупой по утрам) и я не жду никаких чертей или санитаров (хотя последние, весьма вероятно, мне скоро понадобятся), a ещё я пассивный педераст, и мне это нравится. Я просто лежу в своей постели в это ужасное, холодное, мерзкое и депрессивное московское утро. С добрым утром, страна! Хочешь ты этого или нет, но я проснулся.

Утро – самое отвратительное время суток. Я его ненавижу. Особенно зимой. Я не знаю, где старик Пушкин брал эти лучи солнца, освежающий морозец и пение зимних птах. Не исключено, что он уже с утра начинал бухать, а через бокал шампанского любое время суток очаровательно. Я встаю, подхожу к окну. «Вечор, ты помнишь? Вьюга злилась… А нынче погляди в окно». Поглядел. Вечор был всяко лучше. Точнее, никакой разницы. На улице темно, понурые люди чистят машины, ведут детей в детские сады и школы и спешат на работу. Никто этому утру не рад. По мне, так я бы вообще начинал рабочий день в России часов с двенадцати. Все равно утром никто ничего не соображает. Реальные дела начинаются в обед, потому что наши люди до этого времени не могут втянуться в рабочий ритм. Клерки – пока не налакаются трёх чашек кофе, рабочие – пока не ёбнут два стакана. А людям креативных специальностей я вообще бы законом ввёл начало работы в час дня. Какой прок от нас, когда мозги ещё окутаны сонной дымкой? Особенно зимой. А ведь нам надобно творить…

Я принимаю душ, неровно бреюсь, иду на кухню, достаю из холодильника сок и жадно пью прямо из пакета. Потом закуриваю и смотрю в окно. По улице быстрым шагом идёт парень в модном чёрном пальто и лакированных офисных ботинках. На ходу он разговаривает по мобильному и жестикулирует. Тоже мне, реалити-шоу «Офис» с сурдопереводом. Его жестикуляция становится все активнее, он рубит левой рукой воздух, видимо, кого-то распекая, ускоряет шаг, огибает припаркованную машину, поскальзывается и бахается навзничь. Да так, что мобильник отлетает метра на два. Bay! Хоть чей-то начальник наконец сел на жопу. Жаль, что не мой, но тем не менее настроение немного улучшилось.

Я наливаю кофе и иду в комнату. В отличие от меня, ведущий утреннего блока СNN бодр и свеж. Он активно балаболит с гостем программы – биржевым брокером. Телевизор демонстрирует их улыбающиеся рожи, вперемежку с графиками котировок, сценами из офисов и маленькими репортажами из жизни ударников капиталистического труда. Да, сотрудники офисов тоже улыбаются. У всех по-настоящему доброе утро. До отвращения.

Появляется реклама «Тайских авиалиний». Улыбчивые стюардессы, хорошие обеды на борту, довольные пассажиры первого класса, вытянувшиеся в удобных креслах. Так значит, вот что это за сон. Вот она – истинная сущность рекламы. Ты думаешь, что попал в волшебный сон с мулатками, тайками и морем выпивки, – а в конце всё оборачивается коммерческим наебаловом. Я переключаю канал и вижу муллу, читающего проповедь. Щёлкаю обратно на CNN, потому что боюсь исламских людей. В реальности пропаганда современных ценностей многое взяла из ислама. Бейся насмерть с врагами, и ты попадёшь на небо, в райские кущи, где прислуживать тебе будут сотни гурий. В сущности, утренние каналы дают схожий messаge. Иди, победи всех конкурентов, посыпь их земли солью, отбери у них работу, заставь голодать их детей – и тебе гарантировано место в раю. Да! В отличие от любых религий мы не говорим о рае в конце жизни! Два раза в год ты имеешь право попасть на небеса! Стань лучшим воином – и самолёт, наполненный гуриями-стюардессами, вознесёт тебя на небо, где приветливый архангел-стюард предложит тебе бесплатное шампанское (если ты, конечно, заслужил первый класс). Чем не рай? Это даже лучше, чем в Священных книгах. Зачем ждать всю жизнь, если можно получить быстрорастворимые небеса здесь и сейчас? Правда, всего на четыре недели в году, но в условиях нынешней мировой экономики это уже много, ты же понимаешь. Итак, зачем ждать всю жизнь? Рай right now!

Принимая во внимание всеобщую глобализацию, смешение культур, исторических наследий и религий, у кого-то реально получится поиметь все в одном флаконе. То есть в салоне. Пара-тройка арабских террористов на борту и – добро пожаловать на небо. Настоящее небо. При таком раскладе одни и вправду попадут к гуриям, а другие так и останутся с тайскими стюардессами. Но тут уж, как говорится, кто во что верил. Вот такие недобрые мысли лезут мне в голову при просмотре этой утренней бизнес-проповеди.

Я смотрю на ведущего. Мы как будто ровесники, хотя он точно старше, просто выглядит хорошо. Интересно, как подбирают людей на утренние эфиры? Может, такие спят днём? Или это просто специально клонированные «жаворонки»? Не понимаю, как можно связно излагать что-то по утрам? Надо будет спросить на работе, по каким принципам проводят кастинг для утренних блоков.

Я смотрю в зеркало на себя, потом на ведущего на экране. Мы очень разные, да что там, мы – полные антиподы и представляем разные сферы. Только особый прищур и огонёк в глазах делают нас похожими. Я знаю, этот огонёк – отличительная черта работников медиа. Он возникает то ли от софитов, то ли от того, что все информационщики знают больше, чем простые смертные. Интересно, замечают ли это другие? Или только я? Или, может, мне просто очень хотелось бы, чтобы этот огонёк был только в глазах коллег? Я не знаю.

Кстати о коллегах. Позвольте представиться: я работник Средств Массовой Информации (иезуитское название, вам не кажется?). Если выражаться профессиональным языком – я медийщик. Очень приятно. Понимаю, вам не совсем приятно или совсем неприятно. А мне как раз приятно оттого, что вам неприятно. Вот такая тавтология.

Если вы не поняли, я вам сейчас в двух словах объяснил суть СМИ. Или медиа. Создание информационного поля. То есть вроде бы я сказал ерунду, а получилась довольно интересная конструкция. Клево? Вот этим я и занимаюсь. Я копирайтер. Иными словами, я пишу то, что этот придурок по CNN вам озвучивает. Точнее, не он, а ему подобные. Ну, на самом деле среди тех, для кого я пишу, есть много хороших и умных людей (им-то я в основном и помогаю), но иногда приходится работать и для «говорящих голов». Профессия копирайтера – самая важная (это вам любой медийщик скажет, ну или почти любой). Потому что копирайтер рождает тексты. Посему мы – этакие демиурги СМИ. Ибо в начале было слово. А уж потом появился телевизор. Это из Священного писания, если помните.

Помните такое? Да? Вы опять попались. Потому что в Писании было только про «слово». Про телевизор я от себя добавил. А получилось так, будто в Писании эти строчки были рядом. Именно такое, аудиовизуальное ощущение, правда? Я же говорю, это медиа. Врубаетесь?

В общем, я – работник СМИ. Сам я никогда так не представляюсь. Среди моих коллег, конечно, есть люди, которые подходят к вам вплотную, жмут руку и говорят замогильным голосом: «Я работник СМИ». С таким трагичным пафосом, помните, как в этом фильме про войну, где герой остался один против дивизии немцев и вышел им навстречу со словами: «Я – русский солдат». Эти тоже говорят подобными голосами. Откуда только трагизм – неясно. От чересчур больших зарплат? От сострадания простым смертным, коим недоступно большинство земных благ? Да ещё и визитку сунут, посмотрят в глаза, удостоверясь, что вы её прочли. Требуют уважения к себе, суки. А на ваши письма по электронной почте будут отвечать двумя словами. Как министерские бюрократы.

Ну, это не про меня. Я стараюсь быть ближе к людям. Так сказать, «строить свою работу не бюрократическими методами, а основываясь на живом человеческом контакте», как сказал доктор Геббельс. А он знал как общаться с людьми. Основная проблема нашего общества – отсутствие умения общаться с людьми. Нет её, живой человеческой связи. Не умеем.

Моя последняя мысль тут же находит подтверждение в реальности. Звонит мобильный, и вместо «Доброе утро» или дружелюбного «Антон!» я слышу вечно недовольный голос офисной секретарши Тани:

– Дроздиков, ты уже на работу едешь, я надеюсь?

– Доброе утро тем не менее, – отвечаю я, стараясь быть как можно вежливее.

– Не уверена. Тебе ещё долго ехать?

– Ну, всё зависит от пробок… Я ещё хотел заскочить… Дай прикинуть. Я буду через…

Но договорить она не даёт.

– Ты будешь через полчаса в кабинете Гордеева. Он звонил час назад, сказал, вызывает тебя срочно.

– Но я через полчаса…

– Это твои проблемы. Все, у меня вторая линия.

– Скотина хамская! – бросаю я в трубку после того как абонент отключился.

Похоже, начался пожар. Я быстро-быстро, перебежкой ниндзя, мечусь по квартире, напяливаю костюм, на ходу проверяю кошелёк и пропуск и ломлюсь вниз, к машине. Какая же муха Гордеева укусила? Вроде бы дела уже закончились, Новый год днями. Или я что-то пропустил?

Отъехав от подъезда, выруливаю за угол дома и чуть не втыкаюсь в мусоровоз. Отчаянно давлю на сигнал, потом опускаю стекло, высовываю голову и кричу:

– Убери машину! Ты всю дорогу занял, придурок!

Ноль эмоций. Я вылезаю, подхожу к мусоровозу и рывком открываю водительскую дверцу:

– Ты чего, не слышишь, урод?! Я на работу опаздываю из-за твоей помойки!

– Антох, ты чё, с похмелья, что ли? – из кабины на меня смотрит добродушная физиономия Васи из второго подъезда. – Чего орёшь-то, я сам проехать не могу.

Я смотрю вперёд и замечаю раскоряченную поперёк дороги «девятку», из-за которой не может проехать Васькин мусоровоз.

– А кто это так машину бросил? – интересуюсь я.

– Да телка какая-то. Бабки у подъезда сказали, у неё в квартире сигнализация сработала, менты приехали, вот она и ломанулась.

– Ясно… и давно?

– С полчаса. Да сейчас выйдет, погоди.

Сзади начали сигналить.

– Хули ты дудишь, баран? Не видишь, мы сами проехать не можем! – злобно огрызаюсь я в сторону невидимого барана.

– Залезай в кабину, – кивает Васька. – Посидим, покурим.

– Я лучше на воздухе, – пытаюсь я отговориться от сомнительного удовольствия посидеть в кабине мусоровоза.

– Да ладно, брось. В «Мерседесах» да БМВ каждый дурак в салоне был, а в мусоровозе когда ещё посидишь? – смеётся Васька.

Я смотрю по сторонам, нет ли поблизости знакомых. Обхожу машину и залезаю в кабину:

– Высоко у тебя здесь.

– Круче, чем в джипе.

– Ну да. Интересно, когда эта сука тупая выйдет, как думаешь?

– Да скоро, Антох, ты опаздываешь куда?

– У меня совещание уже идёт, а я тут из-за неё ерундой занимаюсь. – Я достаю пачку сигарет, вытаскиваю одну, случайно ломаю от нервозности и беру другую. – Вот падла! Сигнализация у неё сработала.

– Ты все там же? – Васька даёт прикурить. – На телевидении?

– Спасибо. Ага. Там же.

– Ну и как? Тебя повысили, ты говорил? Когда уже будешь всем теликом рулить?

– Угу, – киваю я, вспоминая, когда мы с Васькой последний раз виделись и чего я ему говорил. – Пока отвечаю за информационные программы на Первом и Втором каналах. Там посмотрим.

– Слушай, я чего спросить-то хотел… – плюёт Васька через открытое окно.

– Ну?

– Чего, правда, что Ходорковского перевели на урановые рудники? Типа, там уровень радиации превышает норму в сто раз.

– А ты где слышал?

– Вчера Светка моя новости по Восьмому каналу смотрела.

– Вот пиздоболы! – Я выпускаю дым и отворачиваюсь к окну, раздумывая, что бы соврать. – Это всё враньё. Я тебе по секрету скажу, он вообще в Майами живёт.

– Это как? – Васька смотрит на меня широко раскрытыми глазами. – По телику же сказали…

– Да там скажут. Все хуйня. Ну, за неуплату налогов его пожурили, конечно, акций чуть-чуть отобрали и попросили до следующих выборов не показываться и не подогревать скандалы. А это народ пугают всякие гады.

– Во пиздец, – Васька выкидывает окурок в окно и от нахлынувших эмоций лупит меня по коленке. – Не, ну ты смотри, чего творят, а?

– Фс-с-с, Вась, ты аккуратнее, а? – тру я коленку. – Больно же.

– Ой, прости, я не нарочно. Слушай, ну я всё равно не верю. Неужели правда в Майами?

– Точно тебе говорю. У меня парень знакомый в ЮКОСЕ работает. Пресс-секретарём.

В это время из подъезда выбегает девица в коротком полушубке, высоких сапогах и тёмных очках. Девица садится в «девятку» и заводит мотор.

– Девушка, а поаккуратнее нельзя машину парковать? – кричу я ей, но она не реагирует. Видимо, шум двигателя заглушил мой вопрос.

– Вот сука тупая, – говорю я довольно громко, так как она всё равно не слышит.

«Девятка» сдаёт задом, водительское окно опускается, и оттуда высовывается голова девушки:

– Сам ты урод тупой, – отвечает она и резко трогается.

– Ха-ха-ха-а! – ржёт Васька. – Во даёт, а? Нормально она тебя, а?

– Ничего смешного, – говорю я и вылезаю из мусоровоза.

– Антох, ты чего, обиделся, а? – Васька вылезает вслед за мной. – Ну ладно, прости, а?

– Нормально все. – Я сажусь в свою машину.

– Антох, скажи по-честному, – Васька подходит к моей дверце и опирается на стойку машины, – а по телику вообще правду говорят или все пиздёж?

– Вообще говорят. Иногда, – сухо замечаю я.

– А как узнать, что правда, а что враньё? – Василий делает настороженное лицо.

– Вслушиваться нужно внимательнее. Всё, Вась, поехали, а то я совсем опоздаю.

– Ну ладно, спасибо. Хотя я всё равно ничего не понял. Покеда, – Васька махнул мне рукой и понуро поплёлся к своему мусоровозу.

– В этом и есть наша работа, – шепчу я, – чтобы ты ничего не понял.

Я веду машину как угорелый. Пересекаю две сплошных, пару раз проскакиваю на красный, «подрезаю» «Газель» и несусь дальше, получая в спину истеричные гудки. У метро «Белорусская» я «подрезаю» «Москвич», и водитель орёт:

– А правила ты учить не пробовал, козёл?

– А телевизор в окно ты выбрасывать не пробовал, придурок?

Такого поворота он не ожидал. Удивлённо пялится на меня и говорит:

– А при чём тут телевизор?

– А при том! Я на телевидении работаю. Если ты на работу опоздаешь, это говно вопрос. А если я – вечером полстраны без новых программ окажутся.

– Во как… – мычит мужик.

Вот он – тот редкий момент, когда твоя работа вызывает отклик в сердцах зрителей. Работа на телевидении – то немногое, что способно вызвать уважение у окружающих. Практически в любых ситуациях меня это выручает. Нет такого человека, который остался бы равнодушным, узнав, что беседует с телевизионщиком. Телевидение передаёт свою магию всем, кто прямо или косвенно с ним связан: от ведущего до мастера по починке телевизоров. Благодаря этой теме можно развести любого, кроме, пожалуй, работника ГИБДД. У тех своё ежедневное реалити-шоу «Алчность», перед которым меркнет очарование любой телепередачи.

– Вот так… – отвечаю я.

Какое-то время мы едем рядом, и водила «Москвича», пользуясь случаем, удовлетворяет любопытство:

– Слушай, мужик. А я тебя где-то видел. Точно! Лицо мне твоё знакомо. Ты, случаем, не в «Аншлаге» работаешь?

– Ну, бываю там иногда, – уклончиво отвечаю я.

– А скажи, нельзя там Коклюшкина почаще ставить? Или эту бабу, как её… Елену Воробей? Она нормально так хохмит.

– Мы как раз расширяем программное время «Аншлага», – натянуто улыбаюсь я, – их как раз больше будем показывать. Вы извините, я тороплюсь.

– Понимаю, – мужик поднимает стекло. Я ускоряюсь и слышу, как он приветственно гудит мне вслед.

Вот люди, а? Если бы сказал, что на «Культуре» работаю или в новостях, такого внимания не получил бы. А «Аншлаг» – это наше всё. Реально, вместо того чтобы ломать голову над сетками вещания, нужно запустить по трём федеральным Петросяна в нон-стопе, а в перерывах давать рекламу и новости села. И вся аудитория навеки наша. Я останавливаюсь на светофоре и вижу, как ко мне снова подъезжает мужик и опускает стекло: «Да как же ты заебал», – думаю я.

– Это… мужик… я чё хотел тебе сказать, – лицо его снова стало агрессивным.

– Да поставим мы сегодня твою Воробей, поставим, не волнуйся!

– Не, обожди, я не про то. Я чё хотел сказать-то. Вы заебали со своей рекламой, понял? В натуре, смотреть невозможно. Одни «памперсы» да «тампаксы». Вы чё, думаете, мы нанялись вашу рекламу смотреть?

Тут я уже не выдерживаю.

– Слушай ты, урод! Благодаря «тампаксам» твоя жена «Санта-Барбару» смотрит, а ты, урод, «спартачьё» в Евролиге под пиво хаваешь, понял?

– Не, я не понял…

– А ты пойми, кретин. Пораскинь мозгами, если не пропил. Ты думаешь, это ты со своими тупыми друганами оплачиваешь эфирное время? Да ты за всю свою никчёмную жизнь на десять минут трансляции не наработал, скотина! А туда же. Реклама ему не нравится.

– Слышь, ты чё, а? Ты чё гонишь-то? – опешил мужик.

– Через плечо. А «Аншлаг» твой в воскресенье снимают с эфира к ебеням, понял, нет? Всё! Пиздец вам, колхозники. Теперь федеральные каналы будут показывать только рекламу, новости и балет. А всё остальное – за бабки. Так что будешь приглашать свою любимую Воробей к себе домой, если денег хватит. Поюморит у тебя на кухне. Вы с женой и друзьями поржете. Можешь ещё стриптиз у неё заказать. Или водкой угостить. До свиданья, любитель юмора и сатиры!

Загорается зелёный, и я уношусь вперёд. Мужик остаётся стоять, переваривая информацию. Ему в спину тут же начинают сигналить остальные участники движения. Я вижу в зеркало заднего вида, как он вертит башкой по сторонам, пытаясь врубить передачу. Вид у него такой, будто его телевизором по голове треснули. Такая вот сатира.

Всю оставшуюся дорогу я размышляю над тремя вопросами: что сегодня скажет жене водила «Москвича», кого из тёлок удастся вытащить на дачу к Саше под Новый год, и зачем я срочно понадобился Гордееву?

С водителем, в общем, всё ясно – у него траур начался. С женой его и подавно. Остались тёлки и Гордеев. Вроде бы Гордееву я ничего не должен. Предновогодние тезисы подготовил, экономическую ситуацию набросал. Чего ж с тёлками-то делать? Светка не поедет, Ольге можно позвонить, Людка с подругами в Египте (или врёт, что с подругами, а сама с чуваком). Лариса? Надо у Сашки спросить, он её знает лучше. Тамара. С Тамарой можно попробовать. Тамара. Тома. Тома, Тома… Вспомнил. «Тема дня» – выступление Павловского на Первом. Я же тезисы по внешней политике сегодня сдаю. Он вроде говорил до обеда. Чего ему с утра-то припёрло?

Я думаю, о чём буду врать и за какое время успею набросать «внешнюю политику». Включаю радио, бегаю по ФМ-диапазону в поисках хорошей музыки, но по всем станциям отвратительные утренние шоу. Перед подъездом к офису ведущая одного из них, хохоча, озвучивает тему:

– О новогодних подарках. «Что бы вы первым делом сказали своему начальнику, если бы он сообщил вам в преддверии Нового года, что вы уволены?» – прислала нам такой вопрос Екатерина из Перми. – Хороший вопрос, правда Петя?

– Да, неплохой такой подарочек, – отвечает соведущий.

– Как вам такой вопрос, дорогие слушатели? Ответы на него вы можете присылать на наш пейджер, электронную почту или с помощью эсэмэс на короткий номер…

В этот момент я подъезжаю к офису. Выключив радио, ещё несколько минут размышляю над этим идиотским вопросом для радиослушателей, затем над тем, что можно было бы ответить, передёргиваю плечами, трижды плюю через левое плечо и выхожу из машины.

Поднявшись на свой этаж, сразу бегу в приёмную Гордеева. Увидев меня, Таня шипит из-за ресепшн:

– Спрашивал два раза. Ты опоздал на десять минут.

Она поднимает трубку и сообщает:

– Фёдор Иванович, Дроздиков приехал. Всё, поняла. Заходи.

В кабинете, кроме самого Гордеева, сидит дама из аналитического отдела и Вовка из «мониторинга». Я широко улыбаюсь, стараясь не выдать нервозности, и громко здороваюсь.

– Скажи, Антон, ты вчера вечером не смотрел Восьмой канал? – вместо приветствия обращается ко мне Гордеев.

– Знаете, я вчера вечером решил пораньше лечь спать.

– Жаль. А давай я тебе запись включу! Помнишь, как на советском телевидении было? По многочисленным просьбам телезрителей мы повторяем художественный фильм… Помнишь?

– Припоминаю. А что было по Восьмому? Они отреагировали на речь, которую я написал позавчера для Игнатова?

– Отреагировали, Антон, ещё как отреагировали. – Гордеев взял со стола пульт и включил телевизор.

На экране был один из депутатов «Единой России», который говорил о задачах, стоящих перед государством по отношению к армии. Он говорил минут пять, а я сидел и лихорадочно соображал, в чём тут мой косяк. Вроде бы эту речь готовил не я. Я уже почти полностью отвлёкся на собственные мысли, как депутат следующим абзацем вернул меня в реалии:

– Наша так называемая оппозиция может говорить об антитеррористических операциях всё, что ей хочется. Со всем своим интеллектуальным багажом и навыками пропаганды они вряд ли смогли бы противостоять терроризму, – вещал депутат. – А сейчас их выступления и статьи настолько хороши и злободневны, потому что сами они в безопасности. Вряд ли у них была бы возможность критиковать политику государства в Чечне, если бы наши контртеррористические подразделения стояли в стороне и позволяли бандитам вести свою преступную деятельность по всей России. Один солдат Российской армии делает больше для России, чем вся оппозиция вместе взятая со всеми своими пустыми лозунгами! Со всей своей болтовнёй, которая возможна только потому, что тот самый российский солдат закрывает её своей грудью от международных террористов.

– Это твой текст, Антон? – Гордеев нажал на паузу.

– Да, мой, Фёдор Иванович, – кивнул я.

– То есть ты сам писал, пытался передать задачи и цели правительства, понимал, какую реакцию это вызовет у аудитории и у наших противников, да?

– Да, конечно. Я же написал в подстрочнике, что данный акцент делается для того, чтобы аудитория понимала, кто стоит на страже интересов страны, а кто просто вредит ей, прикрываясь термином «оппозиция».

– Ага. А теперь послушай, как эта оппозиция среагировала.

Он перемотал плёнку до сюжета, в котором давала интервью Новодворская. Она зачитала тот самый фрагмент речи, отложила лист и начала говорить:

– Они дошли до такого бесстыдства, что даже уже не пытаются придумывать новые формы для своих ушатов с помоями, которые льют в народные уши. Я сейчас прочту текст, с которого практически слово в слово была списана эта речь. Послушайте:

«Наши нейтральные критики могут говорить всё что хотят. Со всеми их литературными и социальными навыками они, вероятно, не смогут завоевать одну советскую деревню. Эти всезнайки не особенно размышляют на тему того, о чём пишут, так как сами они не находятся в опасности, пока героическая немецкая армия защищает Европу, а значит, и их. Они не имели бы большого шанса писать военную критику, если бы немецкая армия стояла в стороне и позволяла Большевизму проходить торжественным маршем… Один немецкий солдат, борющийся на Востоке, делает больше, чем все они со всей их болтовнёй, которая возможна лишь потому, что тот самый немецкий солдат защищает их своим мечом».

Новодворская закончила читать, камера взяла её лицо крупным планом.

– Автор этого текста – коллега кремлёвских мастеров пропаганды. Широкой аудитории его имя хорошо известно. Это доктор Йозеф Геббельс. Фашист и военный преступник. Министр пропаганды Третьего рейха. Именно эти его речи лежали в основе преступлений против человечества. Именно его министерство оправдывало перед немецким народом концлагеря, зверства и массовые убийства. Хорошие выросли у него ученики. Становится понятно, что ждёт страну в следующем году, если нынешний заканчивается трансляцией речей Геббельса по федеральным каналам.

Гордеев выключил телевизор и уставился на меня:

– Может, объяснишь?

– Да, по-моему, и так всё понятно, Фёдор Иванович, – начинаю я речь в своё оправдание. – Это же за уши притянуто.

– А по-моему, непонятно.

– Иван Фёдорович, да что её слушать, она же сумасшедшая. Помешанная на «кровавой гэбне» и фашизме. Небось, сама на ночь Геббельса читает, вот ей призраки везде и мерещатся. Уцепилась за русского солдата, который закрывает грудью страну от террористов, и вспомнила Геббельса с «мечом». Все, кто связан с медиа, читали когда-то Геббельса. Может, у меня в момент написания и всплыла в сознании его формулировка. Знаете, иногда бывает, когда пишешь…

– А я вот Геббельса не читал, Антон.

– Ну… Фёдор Иванович, я тоже его… не особо… просто.

– Просто?! Вов, ну-ка прочти, что ты мне утром показывал.

Вова открывает папку и начинает читать:

«Именно это происходило с телекомпанией НТВ. Существовали огромные зарплаты, щедрые страховые полисы, неоправданно высокие затраты, обычно обратно пропорциональные положительным финансовым результатам. Некоторые говорят сегодня, что были „создателями нового российского телевидения“. Я хочу им ответить, что, скорее, они были его убийцами. Потому что вместо того чтобы развивать искусство общественного телевидения, они эксплуатировали его ради собственной выгоды. Безусловно, в телекомпании НТВ работали блестящие профессионалы (которые, я уверен, и останутся на канале), чья беда в том, что они были вынуждены находиться рядом с такими людьми, без чести и совести, но с огромными оффшорными счетами».

– Это откуда? – спрашивает Гордеев.

– Выступление, посвящённое смене руководства телеканала НТВ, в апреле 2001 года, и проблемам, стоящим перед современным телевидением в России. Текст готовил Дроздиков.

– Так. Мария Викторовна, что там получилось у вас?

Винокурова из отдела аналитики надевает очки и читает голосом архивного работника:

«Именно это прежде случалось в немецкой системе радиосвязи. Были огромные зарплаты, возмутительные счета расходов, щедрые страховые полисы, обычно обратно пропорциональные любым положительным достижениям. Есть некоторые сегодня, кто называет себя „отцами радио“. Можно ответить им, что они не были теми, кто развивал радио, а скорее теми, кто не извлёк из этого никакой пользы в трудные времена. Они только знали, как эксплуатировать радио для собственной выгоды. Конечно, были и хорошие люди, те, кто действительно создавал немецкое радио, но вынужден был стоять рядом с этими охотниками за приданым с их полными бумажниками и пустой совестью».

– Так. Вова, давай следующий кусок.

– Из этого же выступления, Фёдор Иванович:

«Это не означает, что государство хочет превратить телевидение в структуру, обслуживающую исключительно его собственные интересы. Напротив, государство против любых пристрастных позиций. У общества должна быть возможность выбора той или иной позиции и право получать информацию из различных, независимых источников. Мы выступаем за то, чтобы было музыкальное телевидение, развлекательное телевидение, юмористическое телевидение, культурные каналы, политические каналы. Единственная позиция государства в том, чтобы ставить морально-нравственные задачи перед техническими, обеспечивая свободные информационные потоки, представленные различными источниками».

– Мария Викторовна, есть аналогичный текст?

– Есть, практически идентичный: «Это не означает, что мы хотим превратить радио в бесхребетного служащего, приверженца нашим политическим интересам. Новая немецкая политика отклоняет любые пристрастные ограничения. Мы хотим комнату для развлечений, популярных искусств, игр, шуток и музыки. Но всё должно иметь отношение к нашему дню. Всё должно содержать тему нашей большой восстановительной работы или, по крайней мере, не стоять на её пути. Прежде всего необходимо ясно централизовать все радиодействия, помещать духовные задачи перед техническими, вводить принцип лидерства, обеспечивать ясное мировоззрение, и представлять это мировоззрение гибкими способами».

– Вова, давай дальше. – Гордеев встаёт из-за стола и нарезает круги по комнате.

– Дальше из выступления нового менеджмента НТВ: «И прежде всего это вопрос к новому руководству телеканалом. Не может быть нехватки профессионалов, средств или талантливых менеджеров. Моральная ценность или её нехватка зависят не от слов, а от содержания».

– Маша, читай исходник, – Гордеев закуривает в кабинете, чего я раньше никогда не видел.

Я чувствую себя так, будто меня облили водой и выставили на мороз. И вот я сижу на своём стуле, превратившись в ледяную глыбу. У меня начинает сводить живот. Из его глубин поднимаются вверх струйки страха. Мне даже кажется, я точно вижу его цвет. Он белый, как стена кабинета. И наверняка такого же цвета моё лицо. Я пытаюсь вытащить себя из этого состояния, но только больше начинаю паниковать. Винокурова продолжает читать:

– «Это требует ясно выраженного руководства. Я говорил об этом часто относительно различных областей нашей духовной жизни. Не может быть никакой нехватки руководства, людей или вещей. Моральная ценность или нехватка таковой зависят не от слов, а от содержания. Руководство и цель всегда определяют, хорошо ли это, бесполезно или даже вредно для наших людей»

– Фёдор Иванович, здесь не дословно, как в предыдущих кусках, но по смыслу идентично, – заканчивает она. – Все три фрагмента взяты из речи Йозефа Геббельса «Радио как восьмая великая сила». Совпадение построчное, только радио заменено на телевидение, – растерянно резюмирует Винокурова.

– Есть вот ещё, – вступает Вова: – «Те же самые проблемы, которые стоят перед народом. Проблемы, которые освещает телевидение, так же должны быть по-настоящему близки людям…»

– Достаточно. Спасибо, вы свободны. Из приёмной пока не уходите далеко.

Винокурова и Вова берут папки и, не глядя в мою сторону, шмыгают вон из кабинета. Собственно говоря, исходник я помню наизусть и без Винокуровой: «Проблемы, с которыми сталкивается правительство сегодня – те же проблемы, которые стоят перед человеком на улице. Проблемы, которые мы освещаем в эфире, в играх, речах, посланиях, – это проблемы, непосредственно касающиеся людей. Чем лучше радио освещает их различными способами, тем лучше оно выполняет свои задачи и тем больше людей решит бороться с этими проблемами».

Гордеев подходит ко мне вплотную и тихо говорит:

– Ты вообще понимаешь, что ты наделал?

– Я…

– Ты – ленивый, необразованный, неразвитый и тупой мудак, Дроздиков! Ты уволен! Вместо того чтобы готовить свою работу в нужное время, вместо того чтобы думать и работать как все, ты тупо скопировал фашистских пропагандистов. Ты думал что, это будет вечно продолжаться? Ты не себя и меня, ты хороших людей подставил, сволочь! – Гордеев поднимает палец, указывая на потолок. – Тебя в порошок сотрут, понимаешь? Люди работают во имя страны. Пока ты спишь или хуйней занимаешься – они работают. Мы здесь для того, чтобы чуть-чуть облегчить им труд. Подготовить материалы, подработать речи. И один ублюдок решил, что он самый умный! Да?! Ты уволен! Вон пошёл, с тобой разберутся! И уже не я! – Гордеев переходит на крик.

– Фёдор Иванович, вы понимаете, это традиции политических речей. Все друг друга копируют или используют ссылки и цитаты из речей великих политиков прошлого. – Я всё ещё пытаюсь подвести его к диалогу.

– Чего ты сказал?

– Тэтчер использовала Черчилля, Джордж Буш копирует своего отца, Ширак перерабатывает Де Голля, а Колль использовал обороты Аденауэра.

– Именно что великих политиков! Де Голля, понимаешь?! Ты что, разницы не чувствуешь?! Де Голля и Аденауэра, но не Геббельса с Гитлером. Ты, может, ещё Пол Пота где задействовал, а, сучонок?

И это его просторечное «сучонок» подбрасывает меня со стула. Я уже не хочу оправдываться. Я хочу высказать этому старперу в лицо всё, что думаю. Всё, что могу сказать про четыре года моей работы в Фонде. Бросить обратно ему в рожу пафосные наставления, нравоучения и разорвать его тупую необразованность.

– А вы, Фёдор Иванович, не считаете Геббельса великим политиком?

– Я?! – Гордеев опешил и посмотрел по сторонам. – Нет, блядь, не считаю.

– Почему же, Фёдор Иванович?

– Ты издеваешься, сучонок? Потому что я не считаю великими фашистов!

– Да? А могли бы у него многому поучиться. За него не писали речи двадцатисемилетние молодые люди. Он работал сам, разницу чувствуете? Работал, а не ставил визы. Его речи слушали миллионы людей. Он был асом пропаганды, а не бюрократом, который привык работать обкомовскими методами. Вам же всё равно, что «Вперёд в светлое коммунистическое будущее», что «Вперёд в ВТО». Только абзацы местами поменять. Разве не так? Что же вы такой образованный и неленивый спохватились в конце года, а? Раньше не заметили? Или не читали? Может, за вас уже и визы специально обученный человек ставит? Чем вам Геббельс не хорош? По мне, так он очень чётко понимал идеологию. В отличие от вас.

– Что-о-о?! Вон пошёл! Нахуй отсюда, галопом! Мразь фашистская! Вещи собрал под охраной и вон! Ты ещё и уголовное дело получишь, сволочь!

– За что? За сценарии монологов? Или за нарушение авторских и смежных прав? Так вроде НСДАП как правообладатель уже лет шестьдесят как не существует. Да и наследники не объявятся.

– Я сказал вон пошёл! Я тебе устрою сейчас такое – пожалеешь, что мамка родила! Ты труп.

– Вы мне угрожаете?

– Я тебе, дебил, не угрожаю. Я тебе конкретно говорю. Тебя больше не существует в СМИ. Ты сегодня умер как медийщик. Я сделаю так, что тебя на работу даже в школьную стенгазету не возьмут. Не говоря уже о больших компаниях. Ты сдохнешь от алкоголя или наркотиков, с книгой твоего любимого Геббельса на груди. Или всю жизнь будешь жить как бомж, в подвале. Я для тебя тему закрыл. Всё, я сказал. Пошёл вон.

Я поднимаюсь, чувствуя, что дальнейшей пикировкой рискую получить стулом по голове. Иду к выходу и, не оборачиваясь, говорю:

– Не исключено, что я обойдусь без медиа. Или создам медиа, которая обойдётся без тебя.

– Ты ничего не создашь, мальчишка. Ты не творец – ты пересмешник ёбаный.

– Я просто талантливый копирайтер в отличие от тебя.

– Таня, Дрозда без охраны не пускать на его рабочее место. Охрану вызови ко мне срочно.

– Сам ты Дрозд, – бросаю я, выходя из кабинета.

Вечером у себя в квартире я сидел перед телевизором и смотрел выступления чиновников, депутатов и пресс-секретарей, фрагменты речей которых готовил я. Уже третий раз я просматривал самый удачный из моих текстов. Это было почти год назад, в ток-шоу, посвящённом национальной идее, историческим корням и поискам духовности. Меня озвучивал известный в прошлом журналист-международник, а ныне депутат Госдумы. Он говорил о необходимости изменений на телевидении в сторону морально-нравственной составляющей:

«Как и во всех иных областях, движущей силой этих изменений должна стать духовность. Телевидение – уже не просто набор технических совершенств, но духовная среда нашего времени. Телевидение не может игнорировать время. Больше, чем любое другое СМИ, телевидение обязано отвечать проблемам сегодняшнего дня. Телевидение, которое не стремится иметь дело с народной проблематикой, не имеет права влиять на большую аудиторию. В противном случае оно превращается в детскую площадку для техников и дикторов. Мы живём во времена общественных интересов: общество справедливо требует своего участия в больших событиях. Телевидение – самый влиятельный и важный посредник между духовным движением и нацией. Между идеями и людьми».

Его речь лилась плавно и чётко. Она была проста и доступна любой аудитории – от профессоров МГУ до чукотских оленеводов. Как и подобает настоящим шедеврам политических речей. Единственное, чего не хватало говорящему, это напора, значимых пауз и интонации истинного оратора, привыкшего зажигать массы. Это и понятно, потому что выступающий не автор. О, да! Ему далеко до автора. Ему далеко даже до литературного обработчика, то есть меня. Я вынимаю CD и беру в руки брошюрованные листы с переводом оригинала. Для того чтобы ощутить экспрессию речи, не нужно видео. Достаточно просто прочесть:

«Как и во всех других областях, изменения должны иметь духовную природу. Радио должно быть перенесено из пустоты его технических ограничений в живые духовные события нашего времени. Радио не может игнорировать время. Больше, чем любая другая форма общественного выражения оно обязано отвечать нуждам и требованиям сегодняшнего дня. Радио, которое не стремится иметь дело с проблемами дня, не имеет право влиять на широкие массы. Иначе оно станет пустой детской площадкой для техников и интеллектуальных экспериментаторов. Мы живём во времена масс; массы справедливо требуют своего участия в больших событиях дня. Радио – самый влиятельный и важный посредник между духовным движением и нацией, между идеями и людьми».

Я откладываю текст и иду в ванную посмотреть на себя в зеркало. Да, синяк под глазом приличный. Не стоило мне хамить охране, хотя понятно, в каком был состоянии. Я возвращаюсь в комнату, наливаю виски и просматриваю документы, что скопились за год работы. За исключением черновиков речей, в принципе немного. Я упаковываю черновики в файл, обматываю скотчем и кладу во внутренний карман пиджака.

На первом этаже, у почтовых ящиков, засовываю его в трещину под подоконником. В то место, куда в детстве прятал сигареты. Дома такие вещи лучше не держать. На всякий случай. Вдруг пригодится?

Вернувшись в квартиру, собираю некоторый хлам – расписания важных информационных событий в этом году, какие-то распечатки, визитные карточки – беру все в охапку, кидаю в раковину на кухне и поджигаю. Уволен. Интересно, какую формулировку они поставят в приказ? «Уволен ввиду несоответствия высокому облику современного российского информационного работника и плагиата Геббельса?» Если вдуматься, я ничего криминального не совершил. Всего лишь обработал речи доктора Геббельса, придав им, так сказать, современное звучание. Почему никто не судит диджеев за ремиксы? Их делают кумирами за обработку чужих песен. Чем хуже я? Может, я ещё войду в историю, как первый политдиджей?

Я курю и смотрю, как огонь пожирает бумагу. Дольше всего горят визитки. Я жду, пока последняя не превратится в обугленный квадратик плотной бумаги. Смотрю, как огонь уничтожает остатки моей карьеры: «Дроздиков Антон Геннадьевич, референт информационного отдела Фонда Эффективной Политики». Всё. Я кидаю в раковину окурок и ухожу.

Через час, уже пьяный в хлам, смотрю выступление Геббельса «Восстань, нация!» на Олимпийском стадионе в 1945 году.

«Я хочу задать вам последний вопрос, – говорит Геббельс, – готовы ли вы к последней, решающей битве?»

Сорок тысяч человек на стадионе вскакивают со своих мест и кричат: «Зиг хайль!» Я будто слышу, как миллионы слушавших его речь по радио также вскакивают и кричат: «Зиг хайль!» Геббельс подаётся вперёд, почти касаясь грудью трибуны. Он берет самую высокую ноту:

«Готовы ли вы к тотальной войне?»

«Да!»

«Я спрашиваю, ГОТОВЫ ЛИ ВЫ К ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЕ?»

«Да! Да! ДА!!!»

Поддавшись общей эйфории, я тоже вскакиваю с дивана. Мне кажется, что Геббельс обращается ко мне:

«ГОТОВЫ ЛИ ВЫ К ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЕ?»

«ДА, ДА! Войди в меня!!!» – ору я.

Стакан виски падает из моей руки, разбивается, и лежащая на полу брошюра заливается алкоголем вперемешку с битым стеклом. Я сажусь, поднимаю текст с пола, обрезая осколком пальцы. Тупо листаю страницы, пачкая их своей кровью. Мои глаза утыкаются в цитату:

«Время никогда не останавливается. Оно большими шагами движется вперёд. Мы счастливы, потому что следуем за ним. К тому часу, когда откроется дверь в новое столетие».

«Дверь в новое столетие»… В этот момент мне стоило бы оторваться от бумаги, посмотреть в сторону телевизора и сказать: «I’ll be back!». Но я этого не говорю. Во-первых, потому что не люблю голливудские фильмы, а во-вторых, потому что сильно пьян. Я бросаю бумагу, заваливаюсь на бок и засылаю.

Freelancer

Февраль 2007 года, Москва

За тринадцать месяцев до выборов Президента РФ

Этот слоган я заметил метров за восемьсот до рекламного щита, на котором он был написан. Во весь щит огромными буквами – НЕ НАДО ГАДИТЬ!

Социальная реклама, что ли? Своевременно. Весь город уже загадили лет десять назад, а власти опомнились. Не надо гадить! Грязь им, значит, помешала. Каково? Может, слоган сменить? Например: Не надо экономить на уборочной технике. Или: Не надо посыпать дороги химическим говном. Или просто: Надо убирать улицы! А то не делают ни черта с этой грязью, a потом завешивают город идиотскими лозунгами. Может, издать указ, запрещающий в Москве продолжаться зиме дольше двух месяцев. А может, зиму вообще запретить? Или лень? И тогда реально станет чище?

Февраль действительно стоял весьма мерзкий, впрочем, как и всегда. Под ногами отвратительная серая каша из бензина и машинного масла, приправленного снегом, над головой не менее отвратительная каша из рваных серых туч, из которых этот снег и сыпался. Люди на улицах также не разнообразили пейзаж. Прохожие были одеты довольно ярко, что характерно для зимней Москвы, в которой в это время года все как сговорились изображать этакое летнее настроение – надевать все оранжевое, зелёное, жёлтое, красное – вроде им вдруг показалось, что они в Лос-Анджелесе. Одеться-то они оделись, а вот лица… Лица не изменились. Лица оставались неизменно серыми и перекошенными, будто всех одновременно тошнило. Скорее всего, эту серую кашу на улицах они и наблевали. Реально, как ещё могут выглядеть мостовые города, в котором всех тошнит?

Нет, не подумайте, будто я начинающий шизик, видящий жизнь в сером цвете. Отнюдь! Просто… Просто так оно всё и выглядит. На дворе четырнадцатое февраля, День всех влюблённых, а радостных лиц что-то не прибавилось. Интересно, куда подевались все эти счастливые обнимающиеся парочки, разгуливающие по городу с красными коробками в руках или прижимающие к груди красные же открытки в виде сердечек? Где они, я вас спрашиваю? Дома обнимаются? Бегают по магазинам? Строчат друг другу «валентинки» по е-мейлу? Или стоят в пробках, как и я? Или, может быть, никто никого уже не любит? Может быть, я прав и всех нас просто тошнит друг от друга?

Взять, к примеру, меня. Что-то я не припомню, чтобы меня вчера кто-нибудь поздравил. Про женщин, с которыми я провожу досуг, умолчим. Каждая считает, что моё к ней отношение несерьёзно, посему и День влюблённых проводить со мной никто из них не собирается. Тем более дарить «валентинки». Проводить со мной отпуск, выходные, увеселительные мероприятия – это пожалуйста. А вот праздник святого Валентина – это мимо. Впрочем, меня это особо и не парит.

«Не надо гадить!» (До щита метров триста). А я никому и не гадил. Сто процентов, и в мыслях не держал. Не могу сказать, что был радушен и мил с девушками в преддверии праздника, но не гадил уж точно. Особенно учитывая то, что в последнее время чаще всего я общался с двумя. С Дашей, светской журналисткой по профессии и проституткой по призванию, и Светой, проституткой и по профессии, и по призванию. Им-то я уж точно не гадил. Могли бы прислать открыточку, кстати. Но не прислали.

Может, коллеги по работе ещё сподобятся? Дайте-ка подумать. Девушки из компаний клиентов? Знакомые журналистки? Пресс-секретари заказчиков? Может, коллеги мужчины? Так, в качестве подъёбки? Кто обрадует подарочком славного парня Антона Дроздикова? Наконец я подъезжаю к щиту и вижу, что на самом деле надпись читается как «Не надо гадать!» и рекламирует какой-то банк с супервыгодными процентами по вкладам. Ха, ха, ха. Действительно смешно.

Я, кстати, и не гадаю. Если прокрутить последние события, получается, единственным подарком ко Дню влюблённых оказался банковский перевод на десять тысяч долларов, который я получил вчера. За пиар-кампанию одного строительного холдинга, организованную моим агентством в различных СМИ. Я вчера думал об этом перед сном. Получается, единственная, кто меня любит, – это медиа. Я даже «валентинку» вчера отправил по электронной почте. С одного своего ящика – на другой. Взял картинку с сердцем и написал: «Медиа любит вас, Антон!» Для полноты картины стоило бы отправить в ответ что-то вроде: «Медиа, я вас тоже очень люблю!» – только вот знать бы ещё её настоящий электронный адрес.

Честно говоря, за последний год я стал всё больше и больше сомневаться во взаимности наших чувств, потому как дела у моей компании шли как-то вяло. Я даже подумывал о правильности принятого четыре года назад решения. Хотя, объективно говоря, после увольнения из ФЭПа выбор у меня был не слишком-то велик. Кому всерьёз может быть интересен молодой политтехнолог? Точнее, у кого он может получить серьёзные деньги? Да, можно было бы сменить поле деятельности. Например, заняться имиджевым пиаром или открыть столь модное нынче «рекламное агентство полного цикла», занимающееся всем, на чём можно заработать больше тысячи долларов: от изготовления подарочных упаковок до предоставления девочек для продвижения товаров в клубах и ресторанах. На худой конец, можно было бы попробовать устроиться в маркетинговый отдел крупной компании и тихо-мирно воровать там рекламные бюджеты до седых мудей. Но во всём этом было две проблемы. Первая состояла в том, что рекламный бизнес не подходил мне из-за атмосферы. Не важно, на какой стороне баррикад ты находишься, в любом случае имеешь дело с ублюдками из больших корпораций. Либо ты им подчиняешься, работая на них, либо ежедневно лижешь жопу, выполняя их заказы. И в целом совершенно всё равно, получать от них зарплату или бюджеты. Тебя имеют во все дыры, в любом случае. Вторая проблема состояла в моём увлечении политическими технологиями. А политика – это как генитальный герпес: подцепишь один раз – и на всю жизнь. Он может затухать, может обостряться, но никуда от тебя не денется. Так получилось и со мной. Начав карьеру с политтехнологий, я заболел ими. Поэтому продолжать свою карьеру я решил именно на этом поле. Чем я мог быть интересен?

О работе на государственные структуры после истории с Гордеевым, ха-ха, точнее, с Геббельсом, не могло быть и речи. Структуры, «сидящие» на бюджетах состоятельных кротов, всяких там стальных, нефтяных и алюминиевых олигархов, уже имели своих руководителей, таких же пиарщиков без страха и упрёка. И собственных работодателей они защищали от подобных мне ландскнехтов политических технологий практически как Брестскую крепость. В свете будущих выборов идеальным вариантом была бы игра на поле оппозиции, но для получения в разработку серьёзного направления нужно было иметь в своём портфеле предыдущие проекты, а их на момент увольнения из ФЭПа у меня не было. Таким образом, оставалось одно: открыть собственное агентство, занимающееся пиаром. В том числе политическим. Что я и сделал. Поскольку агентству предстояло (по моему мнению) совершить революцию в СМИ, я, недолго думая, назвал его «Че Медиа».

Работать на вольных хлебах комфортно, но не слишком прибыльно. Поначалу всё шло хорошо, и я корил себя за то, что не ушёл в самостоятельное плавание раньше. Мне удалось несколько раз неплохо прислониться к выборам мэров в провинциальных городах. На пике развития моего агентства наша команда ухитрилась работать одновременно на два противоборствующих лагеря, стремившихся получить контроль над нефтеперерабатывающим заводом. Если можно было бы придать ту историю огласке, она вошла бы в учебники по технологиям и разводу хозяйствующих субъектов. После мэрских выборов и этой «нефтянки» заказов было много. Мы заделывали трещины в репутации провинциальных чиновников, обслуживали пару корпораций, занимаясь контрпиаром, поддерживали информационные войны олигархов лёгкого веса. А потом как-то сразу всё стихло. Не то чтобы заказы резко кончились, нет. Они просто… как бы точнее выразиться? Они усохли… Съёжились до микроскопических размеров. Я почувствовал эту перемену, возвратившись однажды из отпуска. В какой-то момент денег стало катастрофически не хватать. Понимаете, о чём я? Я не стал больше тратить, я стал меньше зарабатывать. Сначала закрылся рынок депутатов-одномандатников, которые теперь проходили в Думу по партийным спискам, затем у нас перестало получаться работать в провинции, которая больше не испытывала благоговейного трепета перед столичными пиарщиками, предпочитая работать с собственными кадрами. Надо отдать им должное, они сильно выросли за прошедшее время.

В конце концов мы перестали получать доходы от нашей традиционной работы – медийных кампаний для московских заказчиков. Мы вели переговоры, встречались с потенциальными заказчиками, писали предложения, рисовали схемы, но в финале нам либо доставались крохи, либо не доставалось ничего. Мы продолжали встречаться с клиентами на бизнес-форумах, презентациях и вечеринках, но они лишь улыбались и, отводя глаза, говорили что-то типа «вы знаете, мы пока решили отложить намеченные с вами проекты». Кое-кто даже уклончиво говорил: «вы же знаете, какая у вас репутация» – и даже «к вам обращаться не рекомендуют».

Так мы доползли до того порога, когда имя на рынке вроде бы ещё есть, а денег уже нет. Проекты становились все мельче и мельче. «По совету знакомых» к нам изредка приходили какие-то тревожные пассажиры, предлагавшие небольшие бюджеты за то, чтобы снять материал с какого-нибудь сайта или, наоборот, разместить в интернете или прессе информацию о том, что их конкурент строит элитное жильё, которое в любой момент может развалиться. Платили они мало, да ещё и долго, посему мы после размещения соответствующей информации шли к их конкурентам и предлагали купить на этом сайте «блок». То есть гарантию отсутствия любой негативной информации в течение определённого времени. Но это были уже семечки. Занимаясь подобными вещами, мы со временем непременно станем обычной швалью. Из разряда тех, что в ответ на появление гадостей на сайте компромат. ру предлагают клиентам хакерскую атаку. Обещания эти выполнять несложно, потому что «компромат» планомерно вырубается пару раз в месяц из-за атак молодых сетевых хулиганов, тренирующих свои навыки. Такой ерундой можно было заниматься довольно долго, зарабатывая долларов по пятьсот за каждую «хакерскую атаку». Чувствовал я, что если не брезгуем заниматься такой херней, в скором времени мы окончательно измельчаем. Иными словами – доебёмся до мышей.

Я утешал себя тем, что после затяжного штиля жизнь сама выносит на твой берег новых заказчиков. Я надеялся, что вот-вот у нас наконец появится Большой Проект. Главное – быть к нему готовым. А в ожидании я от безысходности разрабатывал два направления: сетевые блоги и политический глянцевый журнал. Оба проекта были довольно утопичными, если выражаться корректно. Точнее представляли из себя банальное наебалово, если называть вещи своими именами.

Сетевые блоги получили широкое распространение в интернете, потому что давали шанс любому бездельнику в одночасье стать звездой, новостным ресурсом, порносайтом или службой знакомств в одном лице. Поскольку открытие личного дневника не требовало от человека знаний по созданию интернет-сайтов, а количество таких же, как и он, лоботрясов, проводящих все рабочее время в Сети, ежедневно росло – такие сервисы быстро стали самыми популярными местами общения различных социальных групп. Однако в российском сегменте интернета блоги имели свою специфику. Они были намного более политизированы, чем их международные аналоги. Сотни людей обсуждали политику в своих личных дневниках на livejournal.com, liveinternet.ru или blogs.mail.ru. Такие блоги пользовались устойчивой популярностью, и я вынашивал проект создания агентства, специализирующегося на продвижении нужной информации политического или коммерческого свойства через дневники наиболее популярных пользователей.

Вторым моим проектом было создание глянцевого журнала о политике с либерально-оппозиционным уклоном. Издав пару-тройку номеров со скандальными материалами, думал я, можно было бы через полгода продать журнал кому-нибудь из гонимых олигархов для использования этого СМИ перед выборами.

Оба проекта я предлагал уже десятерым потенциальным покупателям, но то ли они боялись, то ли не понимали моего новаторства, то ли банально жали бабки. О том, что мои проекты слабые, понятно, не могло быть и речи. Всё-таки я шесть лет работал в медиа и чувствовал новые тренды.

Тем не менее время уходило, а Большой Проект так и не появлялся. Даже смутно не маячил на горизонте. И что-то подсказывало мне, что надежд на его появление у меня практически не остаётся. И агентству моему суждено исчезнуть из информационного поля, так и не произведя в нём переворота. Да что там. Даже не оцарапав всерьёз.

Вот с такими, прямо скажем, не радужными мыслями я приехал в свой офис, когда-то занимавший целый этаж здания на «Парке культуры», а нынче ссохшийся до трёх комнат. «Мы просто хотим быть более мобильными, поэтому отказались раздувать штат», – врали мы последним не убежавшим от нас заказчикам, если те вдруг приезжали на переговоры. Сами мы, понятно, предпочитали проводить переговоры на их территории. Один кабинет занимали трое девушек, ведущих клиентов, в другом сидели секретарша и бухгалтер, третий занимали мы с моим партнёром Сашкой Епифановым.

Зайдя в кабинет, я нашёл Сашку играющим на компьютере в «Путин-чесс». Судя по кислой роже, играл он уже час как минимум, но результатами не блистал.

– Здарова, партнёр.

– Здарова, партнёр.

– Чего не весел, сударь? Вечор прошёл в возлияниях по случаю иноземного праздника?

– Вечор мой, Антон, прошёл в объясняловах с женой.

– Ты забыл послать ей «валентинку»? – картинно ужасаюсь я. – Нет, Саша, я не верю, ты не такой! Ты романтичный. Что же стряслось?

– Иронизируй-иронизируй. Тебе можно, пока холостой.

– Что случилось-то?

– Да банально. Потребности есть, а денег нет. В общем, забей.

– Ясно, – вздыхаю я, – «БМВ любви» разбился о быт. Ты, кстати, машину-то починил?

– Ага. Сегодня из сервиса забрал.

– Ясно. Ты сегодня газеты покупал?

– Вон, на столе валяются.

– Есть чего интересное?

– Не-а. Новости однако имею.

– Поведай.

– Никитоса помнишь?

– Этого бандоса? Дружка твоего, который к нам три года назад обращался, но так и не стал работать? Помню порожняка твоего.

– Ладно, хватит тебе. Он через сорок минут приедет.

– Опять порожняки гонять? На хуй он нам нужен?

– Слушай, что ты заладил? «Порожняки»-«порожняки». Я тебе скажу, он нормально поднялся. Говорит, хочет какое-то дело предложить. Ты полагаешь, в нашем положении стоит его послать?

– Да пусть приедет, за спрос денег не берут. К сожалению. А чего хочет?

– Сказал: при встрече.

– Что же, будем ждать. Может, принесёт пять копеек.

– Я на это очень надеюсь, – с выражением посмотрел на меня Сашка.

Никита Исаев, также известный как Никитос, мало изменился со времени нашей последней встречи. Может, чуть пополнел, надел более дорогой костюм и украсил себя очками в интеллигентской оправе, которые придавали его лицу более осмысленное выражение. По тому, как он оглядывал наш кабинет, по его вопросам о наших делах и скептичной улыбочке, я понял, что сегодня нам придётся применить все наше актёрское мастерство, если у него есть реальное предложение. Включить снисходительное понимание и лёгкое хамство. Иначе Никитос ни за что не поверит, что мы ещё на плаву. Одним словом, я решил играть ва-банк.

После обмена воспоминаниями и расспросов об общих знакомых мы наконец сели говорить о деле.

– Дело в следующем, – начал Никита и тут же сделал паузу, многозначительно посмотрев на меня. – Есть одно предприятие, в районе Кутузовского проспекта. Бывший военный завод по выпуску каких-то там антенн или радаров, хуй их разберёт. Территория громадная. Цеха, склады, площадки. И все это дело государственной важности в руках у полных уродов. Мы с моими партнёрами…

– С пацанами, что ли?

– Антон, ты друг и партнёр Саши, а значит, и мой друг, вопросов нет. Но ты базар-то фильтруй. Сейчас не девяносто третий год. Где ты пацанов увидел? Мы бизнесмены. У нас серьёзные интересы в строительном бизнесе. А ты, своими «пацанами», в натуре, криминализируешь мой… этот, – тут Никитос запнулся и обратил свой умоляющий взор к Саше, – ну, как теперь говорят?

– Дискурс… – подсказывает Саша.

– Во! Точно. Короче, ты, Антон, неправильно говоришь.

– Это кто же тебя таким речевым оборотам научил, стесняюсь спросить? – спрашиваю я у Никитоса.

– Стараюсь идти в ногу со временем и выбирать правильных друзей, – Никита улыбнулся, одёрнул пиджак и обвёл нас торжествующим взглядом.

– Ну, вы, ребята, даёте, – смеюсь я, – скоро будете изъясняться как настоящие филологи. Нормальные люди вас совсем перестанут понимать. Ладно с ним, с дискурсом. Ты скажи лучше, зачем тебе завод? Почему-то мне не верится, что ты решил отнять у плохих парней дело государственной важности и передать обратно государству. Или, может, ты хочешь в «оборонку» деньги инвестировать?

– Да какая «оборонка»! Там земли десять гектаров. Завод, ясное дело, снесём, а земля в том районе, сам понимаешь, золотая.

– Это уже яснее, да Саш? А то начал с «дела государственной важности». И в чём проблема?

– А вот в чём, – Никитос достал из внутреннего кармана толстенную чёрную ручку, опоясанную кольцами из белого металла. Предположительно золота, судя по тому, что, по словам Сашки, Никитос ездит на тюнингованном «Porsche Cayenne».

Я наклоняюсь к Никите, чтобы рассмотреть ручку поближе, и говорю:

– Какая у тебя ручка интересная. Дорогая, наверное?

Никита, довольно ухмыляясь, отвечает:

– Картье. Две штуки стоит.

– Импортная?

– Ну, не русская, ясен хуй. – Никита явно не понимает моего сарказма, но остаётся весьма доволен эффектом, который, по его мнению, произвела на меня ручка.

– Короче, к делу.

Он рисует на листе бумаги аккуратные квадратики со стрелочками, подписывая их ровным, почти чертёжным шрифтом. Видимо, это занятие со времён школы доставляет ему невообразимое удовольствие. Никита увлечённо пыхтит и изредка отрывается, оценивая схему, что наводит меня на мысль о том, что в советских ПТУ всё же неплохо учили.

– Двадцать процентов акций принадлежат вот этим двум фирмам, учредителем которых является фонд «Бауманец»…

– Это в честь братвы, что ли? – вежливо интересуюсь я.

– Не смешно. Ещё двадцать процентов принадлежат фирме «Велес», по пять процентов принадлежат фонду «Содействие спорту» и частным лицам. Мы выступаем учредителями холдинга «Господарь», контролирующего банк «Прогресс», который является учредителем во всех фондах. Короче, везде мы.

– Какая схема красивая, – подмигиваю я Саше.

– Это же додуматься надо. На тебя, Никит, наверное, полк специалистов по захватам года два трудился, – подыгрывает мне Саша, настроившийся на мою волну.

– И как сложно все, – продолжаю глумиться я, – никогда бы не подумал, что можно всё так хитро запутать. Кто же это придумал? Или правда рейдеров нанял?

– Рейдеры-шмейдеры. Никого я не нанимал. Сами и придумали, что тут сложного-то? – Никитос демонстративно кидает ручку на стол, показывая собственное превосходство в вопросах захвата предприятий и выстраивания хитрых экономических моделей. – А вы думали, мы по-прежнему палатки крышуем?

– Что ты, Никита. Просто для нас это тёмный лес, – тихо говорю я. – Так в чём проблема-то, брат?

– Ещё сорок процентов принадлежат четырём структурам, которые контролируются банком «Зевс». Остаются десять процентов, необходимые для контрольного пакета…

– Которые находятся в руках у трудового коллектива, – говорит Саша.

– А директор завода, ветеран производства, крепкий хозяйственник, сам владеет частью акций и симпатизирует чувакам из «Зевса»… – резюмирую я.

– Откуда знаете? Они к вам обращались? – испуганно тараторит Никита.

– А завидев, что завод хотят захватить, «Зевс» через директора стал науськивать коллектив, чтобы не продавали акции чужакам… – Саша подходит к окну и поворачивается к нам спиной.

– И стращает коллектив тем, что захватчики – не просто плохие люди, а самые настоящие бандиты… – продолжаю я.

– Что в целом недалеко от истины, – Саша закуривает.

– Коллектив устраивает пикетирование территории, митинги. В общем, готовится «Зевс», руками рабочего класса, приковать тебя, Никитос, к стене, что Прометея… – я встаю из-за стола совещаний и сажусь за свой стол, – за то, что ты у него хочешь спиздить священный огонь, исторгаемый доменными печами завода. Кстати, на этом заводе доменные печи есть?

– Печи? А при чём тут печи? – удивляется Никитос.

– Так просто, для красоты повествования. Забей.

– Не исключено ещё, что скоро на твои подставные «помойки» налетят, как орлы, проверяющие органы… – Саша подходит к Никите и кладёт ему руку на плечо.

– Действительно, непременно должны появиться орлы, клюющие печень рейдеров. Для полного соответствия мифам Древней Греции. – Я делаю скучающее лицо и утыкаюсь в монитор. – Помнишь миф о Прометее, а? Никит?

– Значит, они тут раньше побывали… Суки. – Никита встаёт и принимается ходить по кабинету. – Когда они приходили?

– Кто, Никит?

– Люди из «Зевса».

– Да не приходил никто, бог с тобой.

– А откуда же вы схему знаете? – Никита останавливается и обводит нас недоверчивым взглядом.

– Этой схеме, Никита, лет десять уже. Ох… лучше бы вы по-прежнему палатки крышевали… И повторяется она каждый месяц. Меняются только названия объектов и спорящих хозяйствующих субъектов.

– В целом задача ясна – говорит Саша, – ничего нового. Кампания предстоит довольно сложная.

– А варианты какие есть?

– Варианты, Никита, есть всегда. Велосипед выдумывать не надо. Все и так ясно. Никит, скажи, ты Прометей или нет?

– Не понял!

– В смысле, работать готов?

– Так я за этим и пришёл.

– Саша, бери бумагу, пиши план.

– Дай ручку или карандаш.

– Момент, – я вынимаю из подставки несколько карандашей, которые оказываются тупыми, поднимаю бумаги на столе в поисках ручки и говорю раздражённо: – Медиа структура, бля, ни одного пишущего предмета нормального. Невозможно работать! – Я открываю ящик стола, достаю оттуда увесистую ручку и запускаю её по столу в сторону Саши. – На, хоть этим говном, что ли, пиши.

Никита провожает глазами ручку, пока она не оказывается в Сашкиных руках. Глаза его выдают туземный интерес.

– Нормально. Это ж «Монтеграппа», да? Косаря два стоит, я в каталоге видел.

– Ага, – согласно киваю я, – полное говно. Писать неудобно.

– А я своей научился грецкие орехи колоть, – отзывается Саша.

– Хорошо вы тут живёте, – пожимает плечами Никита.

– Не жалуемся. В общем, Никитос, цена вопроса сто штук…

– Уфф, – выдыхает Никита, – крутовато.

– Это только гонорар. Ещё на дополнительные расходы полтинник накинь.

– А… – начинает Никитос.

– Не интересно, – говорю я, – рыночная цена. За меньшее можем только палатку у метро отжать.

– Я могу пацанам позвонить?

– Партнёрам в смысле? Легко. Мы даже выйдем, чтобы тебя не смущать.

Мы выходим из кабинета, Саша снова закуривает и спрашивает у меня:

– По ходу довыебываемся мы сейчас, не думаешь?

– В нашем положении, Саша, или пан или пропал.

– С ручкой хороший фокус. Не переборщили?

– Нет, не переборщили. Клиент должен видеть, что перед ним профессионалы – это раз. И что другие люди платили нам такие же деньги, а может, и больше, за те же услуги – это два. Мы должны демонстрировать, что у нас по-прежнему все охуительно. Даже ещё лучше.

– Чего предлагать будем?

– Схему с «нефтянкой».

– Классика, – улыбается он.

– А другой схемы, брат, у нас с тобой и нет, – тихо резюмирую я.

Через пять минут Никита выходит из моего кабинета и говорит:

– Мы согласны. Давайте ваш план.

Мы возвращаемся, снова садимся за стол, и я начинаю излагать:

– Итак, первое, что необходимо сделать Прометею, – это доказать людям, что священный огонь он спиздил для них. Для этого на завод запускается реальная братва, которая начинает запугивать заводчан. Неплохо было бы кого-нибудь отпиздить жёстко, для полноты картины. Люди из «Зевса» начинают бороться с братвой. Братва наезжает на директора. На предприятии устанавливается атмосфера страха. Подключается пресса с рассказами о бандитах, которые хотят отобрать завод. Запускается слух, что и сам директор, в общем, шибко нечист на руку, потому что бандиты на честных людей не наезжают, а только на жуликов или людей, имеющих связи с криминалом. Раскручивается тема о том, что подконтрольные «Зевсу» структуры подчиняются кавказцам. Народная вера в «своего» директора колеблется. А директору подбрасывается информация о том, что как только он передаст свои и народные акции в руки ребят из структур «Зевса», они же его и завалят. С другой стороны, с «Зевсом» за акции борются бандиты. Директор начинает нервничать, потому что непонятно, как себя вести. Единственное его желание – быстро продать акции все равно кому и соскочить живым.

– Так кому он продаст-то, если везде одни бандосы? – живо интересуется Никита. – Где ж ему нормальных людей найти?

– Спокойно. Главное, чтобы были акции, а нормальные люди найдутся. В этот момент и появляется компания «Прометей», связанная с правительством Москвы, и предлагает директору и народу продать акции хорошим людям, которые ни за что не разрушат их родной завод, так как сами они государственные чиновники. И всё, что «Прометей» хочет, – это вернуть заводу нормальное хозяйствование, с зарплатами вовремя, путёвками и детским садиком дешёвым. То есть «Прометей» выполняет своё предназначение – отдать священный огонь/завод в руки людей.

– А чего, у вас в мэрии настолько крутые завязки, Антон? – Никита до сих пор зачарованно слушал, но возвращение к мифу о «Прометее» заставило его воспрянуть. Видимо, прошёл устойчивый ассоциативный ряд с выклеванной печенью.

– В смысле?

– Ну, ты же сказал, конторку эту, «Прометей», будут чиновники из мэрии крышевать. А где мы их возьмём?

Мы с Сашей переглядываемся, и он обращается к Никитосу:

– Брат, ты когда ворованные тачки продавал, рассказывая, что это лизинговые машины из Германии, ты клиентам реальных немцев показывал?

– Нет, а на хуя? И так все на рынке знали, что у меня немецкие машины.

– Откуда они знали?

– Пару-тройку раз пиздунка запустили, и все. Народ повёлся.

– Тогда, внимание, вопрос: если все вокруг будут говорить, что фирма «мэрская», потребует ли кто-нибудь из народа предъявить живого мэра?

– Или живых древних греков, учредивших компанию «Прометей», – ржёт Сашка.

– Да… – кивает головой Никита, – чё-то я затупил. Ничё нового, как на рынке, только оборот больше. Только вот непонятно одно.

– Что тебе, дорогой, непонятно?

– А «Зевс» чё, тупо будет смотреть со стороны?

– А «Зевсу», брат, мы устроим на Олимпе, то есть в его родном банке, пожар, и ему не до завода будет. Спасти бы своё.

– А как?

– А вот так. Будем твой «Зевс» банкротить…

– Во пиздец-то… И чё, правда обанкротим?

– А чё нет-то? – включается Саша. – В первый раз, что ли?

– А у вас уже такое было?

– Было, Никита. У нас и не такое было. Как, думаешь, мы работали на парламентских и президентских выборах? Там не завод, там целые регионы отжимать приходилось…

– Круто… – Никита встряхивает головой, от чего становится похожим на ротвейлера.

– В общем, да. Ладно, Никита. Мне нужна следующая информация: данные о директоре завода, данные о подставных фирмах «Зевса», данные о PR-отделе банка, его работе с прессой, об имидже банка…

Всё это время Никита сидит, уставившись в стол, затем поднимает голову и кротко спрашивает:

– А можно чаю попросить? И листок бумаги, мне записывать надо, я так не запомню.

– Тебе, может, коньячку накатить? – предлагает Саша.

– В общем, неплохо было бы… а ещё…

– А давайте обед закажем? – предлагаю я.

– Я только хотел предложить, – Никита поворачивается ко мне, его взгляд исполнен признательности. Где-то в глубине его серых глаз отчётливо читается: клиент готов.

Через три часа мы согласовали план действий, получили двадцатку задатка, обещание Никиты, что завтра будет ещё тридцать штук, и разъехались из офиса.

По пути домой я зарулил в обмен валюты в «Седьмом континенте», и уже было собирался поменять пару сотен, как завибрировал мобильник. Звонила Ольга, сорокалетняя журналистка, работающая, кажется, на все газеты и интернет-ресурсы вместе взятые. Её статьи мне попадались столь часто, что я начал думать, не продала ли она своё имя для подписи любых материалов как бренд-нейм. Во времена моей работы в ФЭПе мы находились в разных лагерях, но то ли ввиду того, что баба она была вменяемая, то ли ввиду обоюдной симпатии, мы изредка общались. Пару раз после увольнения я получал от неё небольшие проекты, пару раз привлекал её в качестве копирайтера для своих целей.

– Антон, привет. Это Ольга Авдеева, узнал?

– Определитель узнал, – смеюсь я.

– Значит, богатой не буду.

– Будешь, раз мне звонишь. Ты же в последнее время без дела не звонишь.

– Да как-то все в бегах. Сам понимаешь, нас ноги кормят.

– Связи нас кормят, Оля, а не ноги. Ну, рассказывай.

– В общем, есть один человек, который хочет с тобой встретиться. Ты же медийкой ещё занимаешься? – на всякий случай уточняет она.

– Только ею и занимаюсь. А что за человек?

– Знаешь, он последнее время здесь редко бывает. В основном «там». Ну, ты понимаешь, да?

– Догадываюсь. И чего хочет?

– Хочет с тобой встретиться, чтобы обсудить один проект.

– Серьёзный?

– Я не в курсе, по телефону, как понимаешь, выяснять не стала. А человек… человек, в общем, серьёзный. Мне его так рекомендовали. Он звонил мне вчера, но тебе я не дозвонилась, у тебя телефон был отключён.

– Ага. – Забыла просто, сука, или ещё кому хотела проект спулить. – Когда встреча?

– Сегодня, в семь в «Свисс-отеле», сможешь?

– Да, постараюсь.

– Тогда я его секретарше сейчас скажу. Как всё закончится, позвони, встретимся, чаю попьём.

– Конечно, Оль, какие проблемы. – Ты же не бесплатно мне встречу тут намыливаешь. – Даже если не получится ничего с твоим пассажиром, обязательно встретимся. Давно не виделись.

– Точно. Я уверена, что всё получится, – говорит она таким тоном, в котором слышится «не соскочишь, дорогой мой».

Я кладу телефон в карман, протягиваю в окошко обмена двести долларов и неожиданно для самого себя говорю вслух:

– Медиа всё ещё любит вас, Антон…

– Во-во, цветы ей купи, раз любит, – услышал я за спиной чей-то надтреснутый голос.

Обернувшись, я увидел маленькую старуху, одетую в чёрное пальто и чёрный же платок. За спиной старухи висел рюкзак, а опиралась она на палку. Помните бабку в фильме «Собачье сердце»? «Странница я, собачку говорящую пришла посмотреть». Именно такая бабка мне и попалась.

– Чего купить?

– Цветов, внучек.

– Кому?

– Как кому? Ну, ты про девку говорил какую-то. Вот ей и купи. А мне дай на хлебушек.

– Девку? Ха-ха-ха! – Бабка меня порядком рассмешила. – Так я не про девку говорил, ха-ха-ха!

– Ой, – отшатнулась бабка, – а про кого? Ты может, этот? Ну, как их? Вроде не похож…

– Не, бабка, я не гомик. Но говорил я не про девку. На вот тебе, – протянул я бабке сто рублей.

– Спасибо, внучек.

Я сел в машину и уже собирался отъезжать, но тут снова увидел старуху, прямо у водительской дверцы.

– Чего? – опустил я стекло.

– В башню не ходи, слышишь? Не ходи в башню.

– В какую башню-то?

– Сам знаешь в какую. Не ходи туда, проклятое это место.

– Да не собираюсь я ни в какую башню. Брось ты.

– А я те говорю – не ходи.

– Ладно, не пойду. Все, давай. Ехать мне нужно.

Я тронулся, посмотрел в зеркало заднего вида, но бабки больше не увидел. Дорогой я размышлял, про какую башню она говорила. Старуха, видать, с ума спрыгнула. Что за башня? «Свисс-отель», например, в башне и что? Черт её поймёт, старуху эту.

Работодатель

Без пятнадцати семь я подъехал к гостинице «Swiss Hotel – Красные Холмы», на двадцать первом этаже которой, в модном City Space Bar, мне была назначена встреча непонятно с кем. Поднимаясь в лифте, я думал, что, скорее всего, Ольга подбросила мне заказчика олигарха, из тех, что бродят в окружении десяти моделей по модным местам. Серьёзные люди не обсуждают в барах деловые вопросы. Следовательно, меня ждёт часовой монолог очередного сорокалетнего дяди, который в перерывах между ежедневными мандежниками и рисовками ухитряется извлекать неземные прибыли в каком-нибудь бизнесе вроде производства алюминия или переработки нефти. И решил этот чувак хитро пропиарить себя или предприятие, имиджа ради. Либо, что скорее всего, очернить и без того не самое белое имя конкурента, который имел несчастье что-то нелицеприятное брякнуть в его адрес, – либо банально увёл телку. Знаете, как в школе, когда ученики писали про обидчиков гадости в туалете, типа «Соколов Колька – мудак и говноед»? Теперь школьники подросли и используют в качестве стен туалета средства массовой информации. Последние, впрочем, давно и без них превратились в сортир, но это уже другая история. В общем, спасибо Ольге (хотя эта сучка ещё и комиссию с меня и с заказчика сшибёт). Тем не менее потратить три часа времени, сдобренного тремястами граммами виски, выслушивая чужой тщеславный бред, не самый сложный труд, согласитесь. Особенно имея в виду заработок в полтинник грина. Меньшие проекты Ольга, как правило, не предлагала. В целом сделка обещала быть лёгкой…

Я сел за столик, вытащил из портфеля «Ведомости» и принялся разглядывать телок за барной стойкой, раздумывая, что заказать. Виски или всё-таки воду? С одной стороны, встреча деловая. С другой – я человек творческой профессии, практически художник, а следовательно, в этом статусе можно начать деловой разговор и с виски. Я поднял руку, подзывая официанта, и уже было открыл рот, чтобы сделать заказ, когда услышал сзади довольно приятный мужской голос:

– Два Dewars, будьте добры. Лёд и воду отдельно. И меню.

Официант кивнул и исчез. Я повернулся и увидел стоящего за моей спиной мужика лет пятидесяти-шестидесяти, в довольно хорошей форме. Мужик имел здоровый цвет лица, седые волосы, расчёсанные на аккуратный левый пробор и пронзительные голубые глаза, из тех, что бывают у чекистов в чине, либо у старых советских диссидентов.

Одет он был в тёмно-синий двубортный костюм в полоску, хорошего кроя, белую рубашку, синий галстук и платок в тон к галстуку. Причём платок нарочито небрежно торчал из кармана розеткой. В руках у мужика был журнал «WHERE in Moscow». To ли иностранец, то ли стареющий плейбой, посещающий места для съёма в целях поддержания имиджа ловеласа.

– Я знаю, что вы предпочитаете Chivas, тем не менее я взял на себя смелость заказать восемнадцатилетний Dewars, который, как мне кажется, более подходит для встречи двух джентльменов. Вы не против?

Типа, «взял на эффектный приём». Интересно, ему про Chivas Ольга сказала или справки навёл?

– Да, в общем… в общем, не против.

– Ну и отлично. Позвольте представиться – Вербицкий Аркадий Яковлевич, – протянул мне руку мужик и улыбнулся.

– Очень приятно. – Интересно, сколько ты дантисту платишь? Я пожал руку и достал из кармана визитку. Мужик взял её, мельком глянул и положил во внутренний карман.

– У меня, к сожалению, нет. Я человек старомодный, знаете ли. Вырос и сформировался в советской среде, а тогда какие визитки? Что на них можно было написать? Старший научный сотрудник? Кандидат наук? Так в то время каждый приличный человек подобные регалии имел. Да и работали все тогда на одном предприятии – в Советском Союзе. А я с тех пор чинов не нажил и остался, в сущности, тем же научным сотрудником. Пусть и старшим. Так что незачем они мне.

– Я, Аркадий Яковлевич, вас очень хорошо понимаю. Сам, признаться, к этой англо-саксонской традиции пиетета не испытываю. Скорее, дань окружающим. Мне звонила…

– …Ольга.

– Именно. Но не уточнила, с кем именно будет встреча. Поэтому…

– Я был в Лондоне в то время и не рассчитывал вернуться, был уверен, что встречаться с вами от моего имени будет мой сотрудник, но, к счастью, успел прилететь сам. Полагаю, мы хорошо побеседуем и поужинаем.

– Я в этом уверен, Аркадий Яковлевич.

– Вот и славно, – ответил Вербицкий и открыл меню.

Пока мы изучали меню, я думал о том, что Ольга на этот раз ошиблась. Или рынок вконец измельчал. Мужик, видимо, возглавлял какую-то правозащитную организацию. Знаете, из тех, что вовремя подсуетились и слиняли за границу, выбив у международных правозащитников гранты на поддержку свободы слова или построение гражданского общества в России. В Лондоне он был в то время. Индюк. Сам-то в Лондоне сидишь, пользуясь халявными бабками, а в России на тебя работает пара десятков престарелых бывших диссидентов за три рубля или за идею, пока ты отжигаешь с молодыми тайками и филиппинками. А сейчас, видать, припекло, и ты припёрся в «Рашку» строить новую химеру. А то под старые схемы в виде митингов старушек бабки уже не дают. Да…

– Вы не знаете, Антон, что здесь, так сказать, фирменное блюдо?

– Девушки, – широко улыбнулся я. – Возьмите рыбу на гриле, в любом случае не отравитесь.

– Спасибо, – кивнул Вербицкий и снова уставился в меню.

…Да… Понеслись прелюдии: «я человек старомодный». Чё тогда приехал, на старости-то лет? Доживал бы на Темзе. Или не хватает уже на Темзу? Сейчас начнётся. Сначала длинный монолог о ситуации в России, глазами практически иностранца, потом про её собственный путь, потом «но всё-таки есть ещё свободные люди», а закончим на «не согласитесь ли вы, Антон, как русский интеллигент, помочь будущему своей страны, организовав в прессе…». И все это под соусом «как вы понимаете, бюджет у нас ограничен, но мы можем говорить о трёх… нет, даже пяти тысячах». А то и за идею попытается развести, старый жулик. Ольга, Ольга. Какая же ты дура. Чем тебя-то он развёл?

Мы заказали еду, и я демонстративно посмотрел на часы, давая понять старперу, что времени выслушивать его бредни у меня нет и развести меня на работу за идею вряд ли получится.

– Понимая, что вы человек занятой, Антон, постараюсь сразу к делу.

Да уж, давно пора.

– Что вы, Аркадий Яковлевич, я никуда не тороплюсь! – Я скорчил извиняющуюся рожу, посылая ясный сигнал, что ещё час назад должен был быть в другом месте.

– Знаете, Антон, я ведь слежу за вашими работами и, признаться, являюсь вашим давним поклонником.

О, да! Стоит ли об этом говорить?

– Аркадий Яковлевич, мне даже неловко! Я себя чувствую, как провинциальный писатель на встрече с поклонниками.

– Вы не ёрничайте, Антон, не ёрничайте. Я вас старше практически вдвое и знаю, о чём говорю. Во все времена талантливых людей было мало. И я с некоторых пор решил, что талантливым людям нужно непременно помогать. По мере возможностей.

– Вы, виноват, благотворительностью занимаетесь? – игриво спросил я.

– Нет, не занимаюсь, – довольно сухо ответил Вербицкий.

– Тогда, может, грантами заведуете или из телепередачи «Алло, мы ищем таланты»?

– Грантов у меня, к сожалению нет. Впрочем, как и программы. Хотя я и отношу себя к работникам СМИ, некоторым образом.

Значит, денег всё-таки нет, только идея.

– А к работникам каких именно СМИ? Радио, телевидение, интернет, тактические медиа?

– Тактические? Интересное какое словечко. Это из модных?

– Вроде того.

– Надо запомнить. Я работник не тактических, но просто медиа. Меня интересует медиа в целом.

– Понимаю.

Ага. Мастер-фломастер. Мне что плитку положить, что человека.

– Так вот, повторюсь. Я слежу за вашим творчеством давно, с тех пор, как вы провели избирательную кампанию мэра в Самаре. Потом этот алюминиевый проект. Я видел всю вашу работу за последние два года. К примеру, дело с нефтеперерабатывающим заводом этих, как их… ну… гангстеров новых. Неважно. Особенно мне понравилось, как вы умудрились втянуть в комбинацию экологов, тогда как все ждали, что основной акцент будет на противоборстве местных чиновников с центром…

– Bay! Да у вас целое досье на меня.

– Я продолжу. Как видно, в последний год работы у вас не то чтобы много. Рынок политического лобби практически исчез после последних думских выборов, мелкие сделки с тёмными бизнесменами не слишком прибыльны. Что осталось? Региональные князьки? Мэры городов русских? Тактика заказных «блоков» для бизнеса? Сбор и продажа компромата? А вы ведь уже не юноша бледный. Хочется чего-то большого, правда, Антон? Чего-то значимого. Настоящей, большой игры.

– Так вы приехали предложить мне пост главы предвыборного штаба Путина или штаба кандидата от лейбористской партии на пост премьера?

– Мне ясен ваш скепсис, Антон. Вы, вероятно, думаете, что я приехал агитировать вас помочь русским правозащитникам сделать сайт в интернете или возглавить организацию митингов оппозиции. Знаете, такой престарелый эмиссар с сотней фунтов на представительские расходы в кармане.

– Нет, что вы, и в мыслях нет. Я думаю, что речь пойдёт о Большой игре. Иначе, зачем вам было из Лондона лететь?

– Да уж побольше, чем ваша идея журнала для истеблишмента с диссидентским уклоном, который вы думаете продать беглым олигархам. Или проекта по организации лобби за возобновление импорта грузинского вина в Россию.

Вилка уже падала из моих рук, но я довольно ловко удержал её, обтёр губы салфеткой и весьма безразличным, как мне показалось, тоном ответил:

– А рыба у них действительно вкусная.

Информированность Вербицкого о моих проектах, которые и проектами-то ещё нельзя было назвать, била наотмашь.

– По сценарию плохого американского боевика мне следовало бы ответить, что я предпочитаю мясо с кровью, но у меня, к сожалению, гастрит. Вы так вцепились в вилку, Антон, будто намереваетесь меня убить ею. Прямо какой-то «укол зонтиком» получается. А хороших работодателей не убивают. К ним идут работать.

– А вы хороший работодатель?

– Я? Безусловно. Я отличный работодатель, великолепный такой работодатель. Потрясающий. Из тех, что встречаются раз в четыре года, в канун президентских выборов. Вы же интернетчик? Помните известную повесть сетевого писателя Сумерка Богов «Сон Темы Лебедева»?

– Значит, всё-таки глава Путинского штаба, – вяло попытался отшутиться я.

– Если вы о Комитете Третьего Срока, так опоздали. У него уже есть глава.

– Кто? Сумерк Богов?

– Антон, может, настроимся на более серьёзный лад? У нас не так много времени.

– А что? Сумерк ведёт личный дневник в интернете, пишет там каждый день: «Путичка, иди на третий срок, мы за тебя». Вот я и подумал… – пока я произношу весь этот бред, в моей голове лихорадочно пульсируют два вопроса: Кто он? Чего он от меня хочет?

– На то Сумерк и писатель, чтобы писать. Так вот, Антон, возвращаясь к началу разговора. Я не случайно сказал, что пытаюсь искренне поддерживать талантливых творческих людей. Все, чем мы занимаемся, имеет отношение к искусству или, скорее, к шоу-бизнесу.

– Кто «мы»?

– Медийщики. Как я уже сказал, вы кажетесь мне человеком талантливым. Более того, мне кажется, вы именно тот, кто мне нужен.

– Кто же вам нужен, Аркадий Яковлевич? – Я поменял тональность и начал говорить в подчёркнуто уважительном тоне в надежде отказаться без последствий, в случае чего.

– Мне нужен продюсер.

– Кто?

– Мне нужен медиапродюсер. Молодой человек с ясными мозгами, опытом, желанием играть в Большую игру и получать за это хорошие деньги. Например, пятьдесят тысяч долларов США в месяц. Так сказать, на испытательный срок.

– А что…

– Не включая бюджеты на проекты и представительские, разумеется.

– А что он должен делать?

– Постойте, не торопитесь. Давайте сначала проясним некоторые идеологические моменты.

– С удовольствием.

– Вы работали у Павловского, в ФЭПе. Сменили работу четыре года назад. Информации на этот счёт у меня мало. То ли вы сами, то ли вас «ушли». Не суть. В связи с этим у меня вопрос: какие у вас убеждения, Антон?

– Вы знаете, Аркадий Яковлевич, на сегодняшний день я убеждён в одном: в том, что бармены не доливают виски во всех московских заведениях.

– Я вам больше скажу. Вы думаете, что пьёте виски, потому что у вас в меню написано, что это виски, и потому, что люди за соседними столиками наслаждаются виски. Хотя не исключено, что все мы тут пьём не виски, а бурду, попав под обаяние рекламы коммерческих брендов Chivas или Johnny Walker, называющих свой продукт виски. Реклама рождает любые образы. Тем не менее, Антон, я переформулирую вопрос. Как вы относитесь к существующему режиму? Что вы думаете о проблеме третьего срока?

– Аркадий Яковлевич, если честно, я никак не отношусь к существующему режиму. Раньше относился, а теперь в свободном плавании. А о проблеме третьего срока я думаю вот что: если он состоится, я буду заниматься шняжными низкобюджетными проектами ещё как минимум четыре года. Тогда как я хочу заниматься рынком политических технологий.

– Здравая позиция, Антон. Ещё вопрос. А как вы относитесь к другой стороне баррикад? Можете назвать это оппозицией, можете просто «другой Россией», неважно.

– Пока не отношусь. Особых претензий у меня к ним нет, впрочем, как и особенно тёплых чувств. У них своих технологов хватает. Одно могу сказать: там все очень разрозненно, а я не хочу отвечать за один из проектов. Особенно в ситуации, когда левая рука не знает, что делает правая.

– То есть, если я правильно вас понял, вам всё равно, на кого работать, чьи интересы представлять, главное, чтобы деньги платили?

– У меня встречный вопрос. А чьи интересы представляете вы?

– Разных людей, – Вербицкий задумался, – очень разных. В принципе, они все очень похожи, только говорить друг с другом не умеют. Учатся. Я как раз отвечаю за то, чтобы левая нога и правая нога делали одно дело. Исходя из того, что задумает центр.

– То есть вы голова?

– Голова, Антон, бывает в казачьем войске. Я же сказал вам, я сотрудник. Старший научный сотрудник. Так что с моим вопросом? Все равно или нет?

– Я… понимаете… мне не то чтобы совсем всё равно, но умирать за идею я не готов. И с голоду тоже. Знаете, – я несколько раз щёлкаю пальцами, – я сторонник рационального либерализма. То есть я за построение в России гражданского общества и борьбу с тоталитаризмом, но чтобы при этом бабки достойные платили. Я не очень путано излагаю?

– Куда уж яснее. – Вербицкий засмеялся. – Но всё-таки скажите, Антон. У каждого, помимо материальных ценностей, есть ещё ценности духовные. Что-то такое, что заставляет тебя выбирать политический лагерь. Это не идеология, нет. Это что-то внутри. Очень сильное чувство. Например, увлечённость, цель или любовь. Да! Хорошая формулировка. Например, есть достаточно большая часть избирателей, которая любит в своём кандидате какую-то черту. Или любит самого кандидата. У вас есть что-то такое?

– У-у-упс! Есть, и ещё какое! Только не правы вы тут, Аркадий Яковлевич. У меня есть чувство посильнее чувств неведомых мне избирателей. Не любовь, нет. У меня есть ненависть. К тем, с кем я когда-то вместе работал. К тем, кто думает, что умнее меня. А цель и увлечённость у меня тоже имеются.

– Какие же, если не секрет? Это важно.

– Цель одна – я хочу совершенствоваться в работе медиа. Потому что я очень увлечён ею.

Вербицкий достал сигарету и закурил. Я тоже. Минут пять мы сидели в полной тишине, и я начал было думать, что ляпнул лишнего или сказанул не то, что от меня ожидали. Внезапно Вербицкий изрёк, глядя в окно:

– Знаете, Антон, я тоже всегда был уверен, что ненависть – не деструктивное, а созидательное чувство… Мне кажется, у нас получится работать вместе. Так вы согласны стать продюсером?

– Я могу подумать?

– Конечно. – Вербицкий улыбнулся, дав понять, что только дураки могут раздумывать над его предложениями. – Сколько вам нужно времени?

Вероятно, моя последняя фраза была лишней. Обдумывать тут в принципе было нечего:

– В общем, не очень много…

– Вот и отлично. Значит, завтра приезжайте ко мне в одиннадцать, познакомимся ближе. Пишите адрес.

Продиктовав адрес, он подозвал официанта, расплатился и встал из-за стола:

– Спасибо, что нашли время встретиться. Я пойду, а вы тут посидите. Сейчас внутреннее освещение приглушат, и откроется потрясающий вид ночной Москвы. До свидания. Да, кстати. Предположение о том, что мы пьём бурду, навязанную нам рекламой, – фантасмагория лишь отчасти. Именно поэтому я предпочитаю менее раскрученный классический Dewars. Кстати, как он вам?

– Великолепно.

– Отлично. Антон, можно личный вопрос?

– Пожалуйста, сколько угодно.

– Это правда, что вас уволили из ФЭПа за то, что вы копировали речи Геббельса, придавая им современное звучание?

Я на секунду задумался, затем медленно, для придания моим словам большей значимости, сказал, глядя чуть поверх головы Вербицкого:

– Гения пропаганды трудно копировать. И незачем. Доктор Геббельс всегда современен, как показывает история.

– Интересная точка зрения. Я, признаться, так и думал.

…Вербицкий ушёл, а я стоял у выгнутого окна и разглядывал вечерний город, оживавший «московских окон негасимым светом». В это время горожане возвращались домой – кто с работы, кто из кино или ресторана, или просто из гостей. Некоторые – со свадьбы друзей или с торжеств, посвящённых рождению ребёнка. Иные – с похорон или поминок. Они заходили в свои квартиры в разном настроении и самочувствии: усталые и грустные, жизнерадостные и весёлые, раздражённые и благодушные. В общем, у каждого было собственное состояние души. Объединяло их одно – каждый входивший, спустя полчаса или меньше, включал телевизор, радио или залезал в интернет. В этот момент он уже не являлся индивидуумом – он становился аудиторией. Всех их – таких разных, озабоченных своими проблемами, разделённых барьерами убеждений, религий, национальностей и языков, – объединила Медиа.

Во все времена ни одна партия, общественная организация, секта, религиозная конфессия или мультинациональная корпорация не обладала столь мощным объединяющим ресурсом. И дело здесь не в особой идее или новых средствах коммуникаций, а в том, что медиа сумела предложить людям что-то большее. Она предлагала не просто зрелище, она дарила им другую жизнь.

Я любовался загорающимися тут и там окнами. В какой-то момент мне показалось, что свет вспыхивает не хаотично, а волнами, как бывает, если кинуть в лужу камень. Круги разбегаются от центра сначала часто-часто, а потом всё тише, пока не успокоятся совсем. Почти как московские окна под утро. Я попытался найти точку падения условного камня. Огни были разных цветов, но чем дольше я на них глядел, тем яснее становилось, что доминирующий цвет – голубой. Казалось, я смотрю на сотни тысяч мерцающих в ночи телевизоров. А значит, нетрудно догадаться, где эпицентр этих «кругов на воде»: на северо-востоке, там, где стоит Останкинская телебашня…

Город смотрел на меня огнями телевизоров. Они были всюду на том пространстве, которое мог охватить глаз. И только ближе к центру голубой свет постепенно мерк. Возможно оттого, что я не мог проникнуть взором столь далеко. Или оттого, что в центре голубой свет встречался с более сильным светом. Светом Кремлёвских Звёзд. Интересно, подумал я, у них там что, телевизор не смотрят?

Я допил виски, поставил стакан на стол и пошёл к выходу. На первом этаже, возле ресепшн, перед висевшим на стене телевизором толпились люди. Все входившие в гостиницу и выходившие из лифтовых холлов замедляли шаг и поворачивали голову в сторону телевизора. Он транслировал выступление президента. Я подошёл ближе и услышал, как Путин говорил о том, что российские спецслужбы получили право убивать особо опасных преступников, находящихся в федеральном розыске, даже за рубежами России. Услышав это, многие захлопали.

Когда на такси подъезжал к дому, я поймал себя на мысли, что синий цвет ближе к центру мерк вовсе не из-за того, что там меньше телевизоров. Просто в районе нахождения пресловутых красных звёзд находился другой эпицентр, чьи импульсы пусть не такие зримые, как у Останкинской башни, зато более сильные.

Выйдя из такси, я закурил. Интересно, что бывает, когда сталкиваются волны, исходящие из разных эпицентров? Кажется, согласно законам физики, более сильные поглощают более слабые. Какая же из башен сильнее?

Я выбросил сигарету и потянул на себя дверь подъезда. В жизни, видимо, придётся выбрать какое-то одно занятие: либо медиа, либо конспирологию.

«Возвращение к истокам»

На следующий день, в половине одиннадцатого утра, я стоял перед подъездом трёхэтажного, немного обшарпанного дома.

Вход в единственный подъезд украшала медная табличка:

Прокрутив в голове вызванные табличкой ассоциации я не нашёл ничего мне близкого, кроме водки «Исток», которую, впрочем, никогда и не пил. Я постоял на крыльце, сплюнул через левое плечо и зашёл.

– Вы к кому? – раздался дребезжащий голос, исходивший, казалось, из ниоткуда.

– Я? В организацию… «К истокам»… – повернув голову, я заметил в углу столик, за которым сидел вахтёр лет семидесяти, похожий на чудом выжившую после велосипедного наезда лягушку.

– Я Дроздиков. На встречу к Вербицкому.

– Обождите, – сказал вахтёр и поднял телефонную трубку. – Дроздиков пришёл. Ага. Проходите налево.

«Молодёжное отделение». Судя по вахтёру, у Вербицкого с юмором порядок. Или, может, на вахтёра просто свет неудачно падал? Повернул налево и оказался перед железной дверью с домофоном. Я позвонил и дёрнул дверь на себя, услышав зуммер. За ней оказался холл с металлической рамой и четырьмя охранниками. Пройдя через раму, я протянул одному из них паспорт, подвергся дополнительному осмотру с помощью ручного металлоискателя, старший охранник поговорил по рации, и меня пропустили к лифтам.

«А молодёжь-то всерьёз литературой и наследием интересуется. Не иначе нашли наконец библиотеку Ивана Грозного и сюда привезли», – прикинул я.

– Вам на четвёртый, – сказал напоследок охранник.

– Какой четвёртый, тут же три всего!

– Снаружи так кажется. А внутри не то, что снаружи, – ответил охранник.

Выйдя из лифта, я увидел сухощавого мужчину в хорошем костюме, который направился ко мне, протянул руку и представился Алексеевым Александром Петровичем, сказав, что будет меня сопровождать.

В длинный коридор выходили двери пяти или шести кабинетов, что делало пространство похожим на советскую школу типовой застройки, только без рекреаций. С одной стороны коридор упирался в холл с лифтами и лестницами, с другой – в стеклянную дверь, за которой сидел ещё один охранник. Там, вероятно, располагались офисы старших товарищей.

– Что, Антон Геннадьевич? С чего начнём экскурсию? Может, пойдём по кабинетам, знакомиться?

– А давайте лучше покурим?

– Я не курю, – сухо ответил он.

– А я курю. Много.

– Как скажете, – пожал плечами Алексеев, глядя на часы. Тем самым он, видимо, пытался продемонстрировать, что негоже терять время на ерунду в первый рабочий день. Но мне его намёки были до фонаря, потому что курить-то я как раз и не хотел.

Очевидно, только очень наивный человек начнёт знакомство с новым коллективом с дурацкой церемонии представления. Как правило, она неинформативна и ничего, кроме траты времени, не преследует. Я чётко представил, как Алексеев примется водить меня по комнатам, словно корову на верёвке, ставить в центр кабинета, говорить дежурные слова, а я буду переминаться с ноги на ногу под оценивающие взгляды будущих подчинённых, чтобы в конце этой клоунады промямлить что-то типа «я уверен, мы хорошо поработаем» или понести оправдательно-вводную ахинею «мы с вами одной крови», «я довольно давно в профессиональных СМИ, как и все вы».

Приходя на руководящие должности в новый коллектив, не стоит тут же бросаться по кабинетам, жать руки всем вплоть до уборщицы, пытаться вникнуть в суть обязанностей каждого, меняться визитными карточками, лицемерно улыбаясь и приговаривать извиняющимся тоном: «У меня, хи-хи, своих пока нет, хи-хи». Во-первых, все имена вы по любому не запомните, во-вторых, даже не будете пытаться, в-третьих, вы держите в голове тот факт, что большую часть сотрудников, которым сегодня жали руки, вам придётся уволить к чертям. Не исключено, что в один день и наверняка без выходного пособия. Объясняется это тем, что, коль скоро вас пригласили возглавить направление за хорошие бабки, значит, предшественник справлялся плохо. Может, даже все развалил. А сотрудничков его, тех ещё баранов, вам придётся заменить своей командой. Гораздо легче прийти на царство со своими стрельцами, привыкшими к вашей манере руководить, нежели переучивать прежних.

Посему, если хотите узнать, чем дышит контора, – посетите сначала курилку, потом туалет. Там вы узнаете, насколько болтливы секретарши, ленивы водители, завистливы коллеги, тупы подчинённые и прочая, и прочая. Заодно возьмёте на карандаш всех теневых лидеров коллектива, заботливых мамаш, «сынов полка», агнцев на заклание и милых тёлок, готовых отдаться вам «за помощь» в случае тотальной неудачи в новом проекте.

В курилке стояли трое. Двое увлечённых диалогом пятидесятилетних мужиков в костюмах одинаковой серой расцветки и рубашках с замусоленными воротниками. Один – худой, со всклокоченными «а-ля Венидиктов» волосами, – дополнил свой прикид галстуком в серо-красную диагональ и парой значков неведомых мне организаций. Второй, напротив, был весьма тучным, в очках, с короткой стрижкой и аккуратно подстриженной бородой. Этот носил под пиджаком свитер и держал под мышкой журнал. Кажется, «Профиль». Третьей в их компании была тётка без возраста, в чёрном деловом костюме, которая курила через мундштук отвратительно воняющую сигарету и смотрела на собеседников через толстые стекла очков, изредка вставляя свои замечания.

Когда мы с Алексеевым вошли, компания затихла и принялась нас рассматривать. Но поскольку Алексеев бывал тут редко, а меня они и вовсе не знали, граждане курящие решили, что наши уши не могут представлять для них угрозу и продолжили беседу.

– Толя, уверяю тебя, – с жаром говорил мужик с журналом, – время пассивного непротивления прошло. Нужно действие! Мы и так уже погрязли в междоусобице, где каждый отстаивает собственный дискурс! Пора понять, что нас спасёт только объединение! Свои права нужно отстаивать не в кабинетах и коридорах, а на улицах!

«Ты что ли, старый козёл, на улицу пойдёшь? Или ты как всегда отмажешься в стиле „я знаю тех, кто знает тех, кто пойдёт“»? Говорящий был знаком мне по кадрам с митингов „гражданской оппозиции“. Второй сильно смахивал на интернет-лидера новых славянофилов, патриотов или как они там себя называли. Мне показалось, я даже знал его фамилию, похожую на фамилию не то баснописца, не то критика.

– Чтобы объединиться, нужна общая идеология, которую бы все разделяли.

– Она есть, Толя! Мы просто забыли о наследии Синявского, Даниэля. Вполне универсальная идеология! Они боролись с режимом на улицах!

«Ты ещё Елену Боннер помяни. Тоже мне, диссидент кухонный», – подумал я.

– А здоровья у вас хватит, мужчины? Для улицы? – заметила тётка.

«Умная баба. Зрит в корень, надо бы познакомиться поближе».

– А что здесь с удобствами? – в полголоса спросил я Алексеева.

– По части?

– По части столовой, парковки. Ну, эти, знаете, условия для комфортного ведения бизнеса. Чай, кофе там.

– Я, честно говоря, тут редкий гость. Узнаю.

В этот момент в курилку залетел козлобородый юноша небольшого роста с приросшей к уху трубой мобильного:

– Во сколько повесили плакаты? Что? Ночью? А как? Прямо напротив приёмной? И что, говоришь, не сняли до сих пор? Да? Я тебе говорил, Паша, они боятся. Не знают, как реагировать. Консультируются. А прессы сколько? Молодцы. Могу тебя поздравить, мы победили! Все, отбой, перезвоню.

Он повесил трубу и обратился к мужикам:

– Представляете, мы вчера ночью вывесили плакаты напротив приёмной МЧС «Хватит расчищать мнимые завалы! Расчистите от них Россию!» и фотографии Путина, Грызлова, Шойгу. И они не сняли до сих пор! Там у нас три корреспондента, один австралиец. Боятся!

– Вот тебе, Толя, пример! – включился в беседу всклокоченный. – Выход на улицу! Молодцы ребята. И эти не знают, что делать! Испуг!

«Просто обоссались эмчеэсники, что тут говорить. Сейчас баррикадировать двери начнут и жечь документы. А сами „борцы“ повесили плакаты где-то за углом и хихикают, как мыши за плинтусом. Да, судя по всему, работа тут шла нешуточная. Интересно прикинуть, скольких тут гнать? Или, может, проще завтра новый офис открыть?»

Докурив, я двинулся вслед за Алексеевым по коридору. По нему уже перемещались старпёры, выглядевшие так, будто только что из НИИ образца 1982 года, молодняк с плеерами в ушах, наверняка изгнанный из института, и девушки с большими сумками через плечо, которые непонятно что тут делают: то ли новую Россию строят, то ли просто ебаться хотят. «Интернет», «Отдел культуры», «Отдел радиовещания», «Креативное бюро», «Колокол» – читал я мимоходом таблички на дверях. Такое впечатление, будто я реально находился в школе, в которой учатся одновременно инженеры 80-х годов, бездельники блогеры и томные перезрелые красавицы времён моего университетского прошлого. Школа-интернат для одарённых учеников, страдающих запорами. Мы прошли все кабинеты и остановились перед стеклянной дверью. «К завучу идём… а то и к директору», – усмехнулся я про себя.

За дверью находилась квадратная комната со столом с телефонными аппаратами, факсом и компьютером. На месте секретаря сидела блондинка лет сорока, просматривавшая журналы и одновременно разговаривавшая с охранником. Когда мы вошли, она улыбнулась Алексееву: «Здравствуйте, Александр Петрович, как у вас дела?» – меня же одарила сухим «добрый день», оглядев сверху вниз. «Вот же сука!» – подумал я, произнося ответное «здравствуйте» и улыбаясь ещё шире, чем она.

– Вас уже ждут, – сказала она, распахивая дверь кабинета.

Рядом со столом начальника стоял Вербицкий, одетый в вельветовые штаны горчичного цвета и коричневый свитер, вероятно для того, чтобы всем своим видом показать неформальный стиль общения истинно творческих людей, в пику государственному официозу. За вторым столом, предназначенным для совещаний, сидели четверо, одетых тем не менее в строгие деловые костюмы. Совместив их костюмы с вельветовыми штанами Вербицкого я понял, что эта мнимая неформалка, скорее всего, является ширмой для общеизвестного делового подхода «мягко стелят, больше болит».

– Прошу любить и жаловать: Антон Геннадьевич Дроздиков, – добродушно представил меня Вербицкий, кивнув Алексееву, чтобы тот уходил. – Антон, я решил провести сегодняшнее совещание в твоём кабинете, хотя обычно провожу их у себя в фонде. Я полагаю, здесь проще всем познакомиться.

Ух, ты, какой подход, я просто расплачусь от такого респекта моей скромной персоне. – Спасибо, Аркадий Яковлевич, мне даже несколько неловко.

– Ну ладно, ладно. Без реверансов – сразу к делу. Итак, господа, Антон будет заниматься координацией работы наших отделов. Мы с вами давно говорим, что каждое направление у нас сильное в отдельности, а вот взаимодействие нас подводит. Я уверен, вы знакомы с деятельностью Антона и его пиар-агентства «Че Медиа», посему представлять его не нужно.

Все дружно закивали.

– Знакомься, Антон. Павел Берестов отвечает за работу с печатными изданиями и правозащитными организациями. Геннадий Орлов – за интернет и молодёжные социальные сети. Евгений Сазонов занимается радио. И наконец, Вадим Даев, работающий с телеканалами, он будет твоим заместителем.

Гена был знаком мне ещё по компромат-войнам в интернете. Я догадывался, что основной источник его доходов – не «сливы» информации, но сейчас понял, что он умнее и серьёзнее, чем я думал. Берестова я частенько видел на журналистских тусах, а Сазонова всегда считал дурачком, диссидентствующим в собственной радиопередаче на «Эхе Москвы». Да, много же я пропустил за годы после работы в ФЭПе. Ситуация изменилась, и люди научились фуфлить тоньше, ничем не выдавая своего истинного места работы и источника доходов. Я поочерёдно пожал всем руки и сел на самое дальнее от Вербицкого место.

– К сожалению, реалии сегодняшнего дня таковы, что за тринадцать месяцев до начала президентских выборов демократические силы вынуждены работать в условиях информационной блокады и фактической монополии со стороны государства. Почти все крупные СМИ – телевидение, газеты, радио – под контролем режима. Я полагаю, нет смысла повторяться, вы сами это знаете. С чем сталкивается среднестатистический представитель аудитории? Каждый день ему показывают картинку времён 1980 года. Тактика официальных СМИ проста – замалчивание фактов, ложные выводы о событиях с помощью комментариев аналитиков, тотальная пропаганда, манипуляция телекартинкой, враньё и подмена понятий. Каждый день электорат погружён в атмосферу «информационного шума», общая тональность которого – «у нас все отлично». Антон, работавший «там», это хорошо знает. Что же остаётся нам?

«Действительно, что же остаётся нам? Раз традиционные механизмы работы с аудиторией уже задействованы, не иначе, как нам придётся оперировать одной только правдой», – ухмыляюсь я про себя.

– Нам остаётся тактика точечных ударов, молниеносная реакция и оперативное информирование аудитории об истинном положении вещей.

«Министерство Правды, не иначе».

– Наши средства медийного покрытия по сравнению с государственной машиной ничтожно малы. Я не хочу быть пафосным, но хочу напомнить о Давиде, который победил исполина Голиафа.

«О, еврейская тема пошла».

– Наша традиционная проблема…

«В воровстве, распиздяйстве и лени».

– Наша традиционная проблема – это масса талантливых, я бы даже сказал, гениальных людей, у которых не получается работать в команде.

«Да-да. А вы друзья, как ни садитесь…»

– Я согласен, это особенность всех творческих людей и главное отличие их от солдафонов. Но тем не менее наступил пороговый момент, когда всем нам предстоит работать одной командой. По-настоящему. Начну с того, что на прошлой неделе, на встрече в Лондоне…

«В „Хакассане“, как всегда, было вкусно, а шопинг был хорош только так, как может быть хорош настоящий лондонский шопинг».

– …всеми основными игроками ещё раз была подтверждена готовность работать на единого кандидата от оппозиции. Все имеющиеся у нас инструменты в эти последние месяцы должны работать максимально слаженно.

Я все менее внимательно слушал Вербицкого. На этот час меня интересовал только круг моих полномочий, организация подчинения и бюджет. И ещё мне не терпелось поскорее познакомиться с моим будущим замом.

– Я не случайно говорю «президентские выборы», а не «выборы президента». Мы получили окончательное подтверждение того, что долгое время считалось мифом. Да, ребята, это по-настоящему плохая новость. Администрацией президента образован так называемый Комитет Третьего Срока, который будет отвечать за работу по подготовке общественного сознания к третьему сроку нынешнего президента. Это могут стать просто «его» выборы. Такие дела.

– Аркадий Яковлевич, – прервал Вербицкого Паша-правозащитник, как я с ходу его окрестил, – но ведь в прошлом месяце мы пришли к выводу, что ими будет разыграна схема «хороший преемник» против «лучшего преемника»! Последние медиасобытия указывают именно на такой сценарий.

– Да, помните Красавчег против Медведа, акцию, которую админка в интернет запулила? – поддержал его Гена, мазанув по мне взглядом.

«Да, Гена, как был ты аферистом, так и остался. Я смотрю, ты и молодёжные блогерские приколы решил в бюджеты обратить. Такими темпами ты и почтовых спамеров к администрации за уши притянешь».

– Гена, прости, а термин «админка» я правильно расшифровал?

На сленге компьютерщиков «админкой» называется часть сайта, отвечающая за его администрирование, – управление, внесение изменений и проч.

– Администрация президента.

– Ага, я так и думал.

– Ребята, всё оказалось не так просто. Вы помните, мы смеялись над тем, что сказал по Первому Леонтьев? Что может быть рассмотрен вопрос о референдуме по изменению конституции, если кто-либо из субъектов федерации поднимет вопрос о возможности третьего срока.

– Да, но это было месяца три назад, мы на «Эхе» это обсуждали, – сказал Сазонов.

– Жень, всё оказалось не так просто. Они решили оставить главный удар напоследок. Вчера на главном канале телевидения Татарстана состоялся круглый стол, на котором обсуждались вопросы нерационального распределения налогов нефтяной отрасли. Гости дружно пришли к выводу, что все сто процентов налогов следует оставлять республике, а не делиться с федеральным центром. То есть общество начали готовить к тому, что в отсутствие «сильной руки» начнётся неминуемый развал России. По полученной нами информации, в ближайший месяц готовятся столкновения на национальной и религиозной почве в разных регионах страны, а потом последует обращение одного из субъектов с предложением внести поправку о третьем сроке.

– «Хитрые вы, менты, с подходцами вашими», – процитировал Гена.

– Аркадий Яковлевич, а есть какие-либо подтверждения этой информации? – спросил я. – Например, кто возглавляет этот комитет?

– Комитет Третьего Срока возглавляет некто Константин Рыков. Этот человек работал на прошлых выборах в Думу на Первом канале, у Эрнста. Непосредственно подчинялся Марату Гельману. После совещания я раздам вам копии «тёмника», который нам удалось получить. Он касается основных направлений деятельности и ответственных лиц в Комитете Третьего Срока, а также содержит сценарий месячной медиа-активности. Ты как человек, работавший с документами администрации, узнаешь стиль сразу.

– Конечно, – кивнул я, который видел настоящий «тёмник» пару раз в жизни.

– Нам с вами предстоит образовать силу, которая будет противостоять комитету. Да, ребята, мы становимся настоящим МЧИС. Министерством по чрезвычайным информационным ситуациям.

«Я и говорю, Министерство Правды».

– Что у нас есть? Во-первых…

«Бабки».

– …телеканал федерального уровня.

«Во черт, не угадал».

– Во-вторых, сильная, работающая на интеллектуальную элиту радиостанция. В-третьих, интернет и тактические медиа, которые в современном мире играют такую же, а зачастую даже большую роль в оперативном информировании аудитории и формировании альтернативной новостной сети. Вспомните, какую роль сыграли они во время украинских событий!

Услышав эти слова, Гена слегка расправил плечи.

– В-четвёртых, сильная гражданская оппозиция, особенно в столицах, творческие круги, которые уже воют от цензуры, и радикально настроенная молодёжь. Это – наша будущая сила и наши нынешние избиратели, которые устали от ежедневного промывания мозгов. И последнее. Самое важное, что у нас есть, это…

«Вот теперь о бабках. Ну, Яковлевич, давай. Три-четыре – финансирование!»

– …это идея. Все мы здесь настоящие профессионалы, которые работают не во имя карьеры, статуса или имени, но во имя идеи, которая всех нас и объединила.

«Э-э-э, постой, чувак, я все понимаю, но я к такому не готов».

– Мы хотим жить в другой России. Изменить её – наша задача. Простите, я сегодня немного перегибаю, но после Лондона я хочу, чтобы вы поняли – у нас есть реальный шанс всё изменить, и не воспользоваться им – преступление.

Вербицкий отпил кофе. Сделал паузу и посмотрел в окно. Все сидели с каменными лицами, даже не ёрзая на стульях. «Я не узнаю вас, чуваки, вы такие же, как я, или я много пропустил за это время?» Признаться, в душу стали закрадываться сомнения о целесообразности моего присутствия.

– Теперь о главном. Я хочу, чтобы главной целью нашей работы было не просто контрреагирование в СМИ. Мне не нужны вчерашние методы митингов и круглых столов на радио, не нужны простые осуждающие или альтернативные комментарии по телевидению, не нужны пространные статьи в газетах. Я хочу нового подхода. Я хочу фантазии и смелых решений.

Вербицкий снова замолчал, затем круто развернулся в кресле и уставился на меня.

– И вот за этим я пригласил Антона. Я хочу не просто координации, но выработки, как теперь говорят, креатива. Хочу свежих идей и точечных, но эффективных ударов по информационной среде. До сегодняшнего дня мы были эффектны. Теперь нам нужно быть эффективными. Антон, в течение месяца твоя задача создать новую команду креативщиков, готовых рождать идеи в режиме нон-стоп. У нас мало времени. Практически нет. Твой предшественник, Игорь Муратов, был неплохим специалистом, но старого формата. Как видишь, коллеги практически твои ровесники. Ребята, я очень хочу, чтобы у нас всё получилось. Другого шанса изменить что-то в стране, боюсь, не будет.

«Я, Аркаша, с удовольствием бы поверил в то, что ты весь из себя идейный. Только что-то мешает. То ли наличие такого количества охраны, то ли частые поездки в Лондон. Не знаешь, что именно?»

– Теперь о финансировании…

В этот момент мне показалось, что кабинет, подобно гигантскому организму, сжавшемуся до прошедшей секунды в комок, наконец расслабился и выдохнул. Узнаю вас, пацаны! А я уж было начал волноваться. Да, мудаки вы все, конечно, бываете изрядные, но иногда делаете то, что возвращает вам ваше доброе имя.

Вербицкий принялся рассказывать, как следует планировать бюджеты, каковы предельные сметы расходов, и сообщил, что отныне финансирование будет осуществлять он лично. После прочтения комитетского «тёмника» и пары технических вопросов все вышли, оставив нас с Вербицким наедине.

– Ты знаешь, Антон, а ты молодец. Хорошо держался. Пару раз дал понять, что в теме. Я почему-то, как впервые о твоих делах прочитал, подумал, что когда-нибудь мы будем работать вместе. Я верю, что у нас всё получится. У тебя получится. Потому что ты теперь здесь мозг.

– Аркадий Яковлевич, я вижу, ребята хорошие, их только направить нужно. Я вас уверяю, в течение месяца будут первые результаты. У меня вопросы, чисто технические.

– Давай.

– Мне нужен автомобиль с водителем и бюджет на формирование новой команды. Ещё я хотел бы привести с собой часть своей старой.

– С машиной вопросов нет, с бюджетом тоже. Команда у тебя большая?

– Да нет, человек пять.

– Годится. Что ещё? По охране и режиму Алексеев введёт тебя в курс. Твои личные условия обсудим завтра. Ещё есть нюансы?

– Да, в общем, нет. Работать хочется, тут не до частностей.

– Отлично. Если что – на этот мобильный, – он протянул бумажку с номером. – Я поехал. Будем на связи.

– Спасибо – и до встречи, – протянул я руку.

– Увидимся. Я уверен, всё получится. – Вербицкий сжал мою руку чуть сильнее и вышел из кабинета.

Я сел в своё новое кресло, закурил, не найдя пепельницы, оторвал от пачки сигарет крышку и начал разглядывать кабинет. Взгляд мой упёрся в бар, я подошёл, открыл дверцу, убедился, что он пуст, и вернулся к столу. В дверь постучали.

– Да.

– Здравствуйте. Можно? Я хочу представиться. Меня зовут Алла. – В кабинет зашла та самая телка с ресепшн, с глубоким трауром в глазах. У некоторых секретарш есть такая тактика – скорбь об ушедшем боссе, невзирая на то что он с собой не позвал. Видимо, они думают, что таким образом сразу добьются расположения нового начальника, который, как и все, любит преданность. Это не мой случай. Хотя её главная ошибка не в этом, а в том, что настоящее искусство ассистента – с порога угадывать статус входящих. Или будущий статус.

– Очень приятно. Алла, можно кофе? Чёрный, два сахара. Не растворимый.

– А… ещё что-нибудь?

– Пепельницу принесите. Даже две.

– Пепельницы? А у нас их нет. Игорь Эдуардович не курил, – слегка укоризненно заметила она.

– Нет, так купите. И позовите кого-то, чтобы дверцу бара подкрутил, она скрипит.

– А… а Игорь Эдуардович не пользовался им никогда, он все больше чай любил. Зелёный.

Последняя реплика этой дуры меня просто взбесила.

– Чай? А ещё что он любил?

– Ещё? Ну…

– Ну, например, чтобы вы соски солью посыпали? Не просил, нет?

– Что? – зарделась секретарша. – Что посыпала?

– Соски, – я дотронулся двумя руками до своей груди, – солью, простой пищевой солью, знаете? Говорят, некоторые боссы с пивом уважают. Так просил или нет?

Она выскочила за дверь. Какое-то время я слышал удаляющийся стук её каблуков. Затем всё стихло. Я набрал на мобильном номер и после паузы сказал в трубку:

– Аркадий Яковлевич, простите, что отвлекаю. Я ещё секретаршу сменю, вы не против?

Первые шаги

Апрель 2007 года, Москва

За одиннадцать месяцев до выборов Президента РФ

– Антон Геннадьевич, телевизионщики приехали, – говорит мне Лена Вязьмина, координатор по работе со СМИ.

– Ага. Камер много?

– Честно говоря, всего две. С Восьмого канала и американцы.

– Пресса вся собралась?

– «Эхо», «Свобода», четыре газеты и интернетчики.

– Всё, начинаем. Где Яша?

– Я его сейчас позову.

Подходит козлобородый юноша Яша, который работает с молодёжью и студентами. Он хлюпает носом и неловко пытается засунуть мобильник во внутренний карман куртки.

– Так, Яша, начинаем. Сколько у тебя народа?

– Человек семьдесят, Антон Геннадьевич.

– Ты же двести обещал! Во всяком случае, в бюджетном отчёте указал столько. И где они?

– Так холодно же…

– Холодно? Ладно, после разберёмся. Раздавай реквизит, группируй их и двигайтесь на камеры из-за угла института. Мне к кому потом подходить?

– В первом ряду крупный парень и с ним девушка. У них большие жёлтые значки с перечёркнутой надписью «Цензура».

– Ясно. Всё, погнали.

Я подхожу к прессе, здороваюсь со всеми, обсуждаю сценарий съёмки, выясняю, куда мне встать, и вместе со всеми смотрю демонстрацию. Из-за здания РГГУ хаотично выходит группа молодёжи, держащая в руках плакаты и транспаранты с лозунгами «Путин! Верни нам прямую речь!», «Мы не хотим молчать!», «Цензуру обратно в Кремль!», «Скажи это вслух! Скажи это первым!». У многих рты залеплены пластырями с надписью «цензура». Камеры лениво всё это снимают, затем переключаются на импровизированную трибуну, где стоит Яша, две девчонки и Толя, один из наших старпёров из отдела правозащиты «Колокол». Колонна подходит к трибуне и останавливается.

Яша берёт микрофон и вещает про то, как это здорово, что все мы здесь, несмотря на, из солидарности с, и просто потому, что хотим жить свободно. Он говорит долго и незажигательно. Затем слово берет Толя, который нудит своё традиционное про эстафету поколений, время семидесятников и прочую херь. В общем, я их не слушаю, потому что ничего в их речах не изменилось с того времени, когда я работал по другую сторону баррикад. Я курю и смотрю на время. Вместе с ожиданиями и подготовкой наш митинг продолжается второй час. Демонстранты в задних рядах нервно переступают с ноги на ногу, кто-то украдкой зевает. Я думаю о том, что если такими чахлыми сборищами мы будем и дальше вершить медиа-революцию, всех нас уволят ещё до выборов.

Наконец слово берет последняя из выступающих. Девушка говорит цветастыми фразами, забавно жестикулируя. Временами срывается на крик, но в целом смотрится, пожалуй, лучше всех. По крайней мере, ей легче верить.

– И я рада, что мы, молодые, первыми говорим о свободе слова здесь и сейчас! Не дожидаясь, пока нас пригласят на телевидение или о нас напишут газеты. Скажи, что ты думаешь! Скажи это вслух! Скажи это первым!

Она заканчивает своё выступление, и собравшиеся начинают дружно скандировать:

– Первый нах! Первый нах! Первый нах!

По этому сигналу я подхожу в первые ряды и становлюсь между девушкой и парнем с жёлтыми значками. К нам тут же подходят представители СМИ:

– Антон, Мария Лапшина, радио «Свобода», скажите, почему вы не на трибуне, а тут, внизу?

– Вы знаете, я не умею говорить речи, да и не хочу. У нас есть кому сказать! Там, на трибуне молодые надежды России, новые лидеры демократической молодёжи. Они должны говорить. А я сторонник живого человеческого контакта, я хочу быть рядом с трибуной, вместе с ребятами. – Я обнимаю обоих за плечи и улыбаюсь.

Девушка со «Свободы» протягивает микрофон стоящему рядом парню:

– Молодой человек, вы из какого института?

Парень мнётся и смотрит на меня.

– Денис – молодой историк, учится в МГУ, – отвечаю я за него. Парень кивает и наконец улыбается.

– Антон, да вы тут всех знаете.

– Я люблю общаться с людьми. На улицах, а не в стенах кабинетов, – скромно отвечаю я.

– Скажите, Денис, когда состоятся новые молодёжные митинги в защиту свободы слова?

– Ну… скоро… мы скоро снова выйдем на улицы.

– Вы надеетесь чего-то добиться с помощью этих выступлений?

– Мы… мы надеемся. Конечно.

Корреспондентка переключается на девушку, стоящую рядом со мной, задаёт вопросы ещё кому-то. В этот момент парень спрашивает меня вполголоса:

– Долго ещё стоять-то? Нам обещали, что в два отпустят.

– Стой пока. Видишь, пресса работает.

– А нам за переработку не платят.

– Заплатят.

– А я, может, замёрз уже. Я ща возьму и домой пойду, сегодня футбол, кстати, – не унимается он.

– А я ща возьму и по ебальничку заеду, а потом деньги заплаченные отберу, вот и согреешься. Как тебе такой расклад?

– А чё сразу деньги-то? – чуть повышает голос парень.

– Тихо. Улыбайся, кретин, – шепчу я, – нас телевидение снимает.

К нам подходят журналисты с камерой:

– Антон, как вы считаете, будут ли изменения в политике государства по отношению к СМИ?

– В том будущем, которое нам навязывают, конечно нет. Если нынешнему режиму удастся остаться у власти на третий срок, нас ждут худшие времена.

– Антон, вы надеетесь на то, что молодёжь сможет изменить ситуацию? Будут ли наши дети жить в новой России?

– Я не просто надеюсь. Я в этом уверен. Потому что с такими ребятами, – я хлопаю по плечу быковавшего парня, – с такими ребятами и девчонками нас ждёт удивительное будущее. Потрясающее будущее. Мы просто обязаны им в этом помочь.

– Это был Антон Дроздиков, политолог, правозащитник и представитель…

– …тактических медиа, – заканчиваю я.

– …тактических медиа, – заканчивает журналист.

Нас ещё минут десять поснимали, затем камеры свернулись и уехали. Тут же разошлись и демонстранты. Только какие-то интернетчики продолжали задавать вопросы Яше. После того как ушли и они, я подошёл к Яше, взял его под руку и спросил:

– Ты менее колхозный контингент можешь в следующий раз привести?

– А чем этот-то…

– А тем, бля. У тебя в первом ряду баран двух слов сказать не мог, да ещё и быковал на меня, сопляк.

– Антон Геннадьевич, издержки бывают, сами понимаете. Не всё же тут идейные. Просто…

– Просто оплачивать надо лучше, а не «до часа уплочено». Тогда и народу больше придёт. Такую картинку стыдно показывать. Ты на основе каких фотографий собираешься статьи писать? Фото с пятью дебилами?

– Можно в фотошопе подрисовать, если для интернета.

– Я тебе зарплату в другой раз в фотошопе подрисую, понял?

В этот момент к нам подъезжает «Мерседес» Вадима, и я, не выслушав Яшиного ответа, сажусь в машину и показываю Вадиму, что можно ехать. На площади перед трибуной остались лежать два плаката, пустая бутылка и несколько пачек сигарет. Вот такие результаты.

Вадим рассказывает про митинг, который должен состояться на Пушкинской площади:

– Антон, мы идём по графику. После молодёжи выступят интеллигенция, журналисты и правозащитники в четыре часа дня. А вечером там же соберутся молодые представители бизнеса. Ты приедешь в четыре?

– Нет.

– А на митинг менеджеров?

– К мэ-э-э-энеджерам? Зачем? Помэ-э-экать?

– Антон, что-то случилось?

– Вадим, я только что выступал перед камерами, имея за спиной десяток уродов призывного возраста. Я больше не готов ходить на такие мероприятия. Подумай о том, какую картинку мы создаём.

– Ты же сам говорил, главное – информационный повод.

– Так он должен быть поводом, а не парадом горстки проплаченных уродов. Я тебе так скажу: нам нужно что-то менять в этих митингах. Либо вообще отказываться. Организация ниже критики.

– Яша?

– Не только. Посмотрим, что будет на «Пушке». Всё не то, понимаешь. Это уже никому не интересно. Это уже не работает.

– Но ты же понимаешь, есть стандартный набор инструментов и способов привлечь внимание аудитории. И мы их используем. Вопрос в том, что, имея ограниченное число каналов распространения информации, трудно достичь большого эффекта вовлечения целевой аудитории.

– Это ты мне, так сказать, доносишь мнение трудящихся? Это то, что сегодня мне будут рассказывать на собрании главы департаментов?

– Я просто излагаю своё видение проблемы. Мы боремся с соперником, в руках у которого все средства коммуникаций. Нам остаются узкие каналы, которые просто не в силах зацепить большую аудиторию. Это как на рынке дистрибьюции товаров. Большие бренды с большими бюджетами и тотальным информационным покрытием рынка не оставляют места для маленьких конкурентов. Выжимают их. Поэтому бороться с монстрами сложно.

– Да? И как же тогда получается, что в любой индустрии, наряду с большими брендами всегда существуют маленькие, но очень агрессивные компании? Тебе не приходило в голову, как в некоторых отраслях экономики семейные предприятия бьют мультинационалов и становятся лидерами? Может, дело не в размере, а в способах борьбы за рынок? Может, дело в том, что нужно быть умнее, креативнее наконец? Может, банально, стоит голову включать вместо схем, а?

– Я с тобой согласен, но…

– Что «но»?

– Ой… Поворот проскочил. Все из-за мудилы на «девятке». Едет как на осле. Теперь придётся разворачиваться на Садовом.

Я выразительно посмотрел на Вадима, который так лихо сменил тему, и включил радио. По «Эхо Москвы» шли новости. Дикторша голосом, каким обычно читают некрологи, рассказывала, что ещё плохого произошло сегодня в мире.

– В Саудовской Аравии пять женщин, устав от мужского господства и собственного бессилия, сменили пол.

– В Куала-Лумпуре с самого высокого небоскрёба десять человек совершили одновременно прыжок с парашютом.

– Глава «Роскультуры» Михаил Швыдкой считает ошибочной отмену отсрочки от призыва в армию для особо одарённых юношей.

– Расследование по факту избиения известной правозащитницы Марины Горчаковой пока не дало никаких результатов, – сообщил в интервью нашей радиостанции адвокат потерпевшей. – Сама Горчакова находится в больнице.

– Сегодня в четыре часа дня на Пушкинской площади состоится митинг гражданской оппозиции в защиту свободы слова. Собравшиеся потребуют от официальных органов подробного освещения «дела Горчаковой».

– В России сбываются самые пессимистичные прогнозы относительно распространения птичьего гриппа по территории страны.

– Президент Грузии Михаил Саакашвили призвал своё правительство срочно найти альтернативные рынки сбыта вина.

– По данным независимых аналитиков рейтинг президента Путина в феврале упал ещё на десять процентов. Таким образом, за всё время нахождения Путина на президентском посту его рейтинг достиг рекордно низкой отметки.

– В Липецке неизвестные осквернили фашистской символикой строящийся еврейский общинный центр.

– Акции и лозунги скинхедов вызывают возмущение большинства опрошенных радиостанцией «Эхо Москвы».

– По оценкам экспертов, летом этого года Россию ждёт новый финансовый кризис, гораздо более тяжёлый, нежели кризис лета 1998 года.

– Сотни населённых пунктов Сибири и Дальнего Востока, возможно, останутся без телевидения и радио ещё полтора года.

– Подавляющее большинство россиян не поддерживают возможность третьего срока для президента Путина – таковы результаты опроса, проведённого аналитическим центром Юрия Левады.

– Адвокаты бывшего главы ЮКОСа Михаила Ходорковского подтверждают информацию ряда СМИ о том, что жалоба их подзащитного будет рассмотрена Европейским судом по правам человека в приоритетном порядке.

– Две трети россиян поддерживают сокращение срока службы в армии и отмену некоторых отсрочек – таковы результаты опроса, который провёл аналитический центр Юрия Левады.

– В Германии продолжается судебный процесс, связанный со скандалом вокруг правительственных гарантий, выданных на кредит российскому предприятию «Газпром» на строительство газопровода.

Вадим удовлетворённо кивал:

– Молодцы ребята. Ты заметил, как она читать научилась? Слушаешь её и после каждой новости ждёшь чего-то ещё более ужасного. Такое впечатление, что в конце выпуска она объявит, что началась война.

– Сазоновские ребята блоки пишут целиком?

– Когда как. В основном, конечно, основные направления дают, а новости уже подбираются как канва. По-моему, неплохо.

– Так себе. Вот она говорит, что у Путина опять рейтинг упал, так? Но при этом непонятно, по чьей оценке? До какого процента?

– Какая разница? Это просто нагнетание. Главное, по радио сказали – рейтинг упал «до рекордно низкого показателя». Люди что, помнят, какой у него рейтинг был в предыдущем месяце?

– Дело не в людях. А в том, что завтра это используют ребята из Комитета Третьего Срока, которые отслеживают медиа. И ответят нам на Первом в духе «оппозиция опять искажает информацию». Они-то точно знают, какой был рейтинг, какой он сейчас и каким будет. И влепят нам за непрофессионализм в своих эфирах, понимаешь?

– Ты думаешь, они такой вал информации успевают отследить?

– За двенадцать месяцев до выборов они все успевают, не волнуйся.

– Надо сегодня Сазонову сказать, чтобы были точнее в подаче новостей.

– Он давно на радио?

– Лет пять. Я его помню ещё по прежней работе.

– Кстати, все забываю спросить тебя. Где ты работал до того, как пришёл к Вербицкому?

– Я? В табачном концерне. Отвечал за маркетинг и стратегическое продвижение брендов.

– И как? Серьёзные проекты?

– А то! Да у меня бюджет был несколько муликов только на поддержку мероприятий, не говоря уже о прямой рекламе. Мы такое творили…

– Круто, а чего ушёл?

– Да так, – помрачнел Вадим, – хуйня одна получилась. Я вообще-то давно хотел уходить в политический пиар. Сам знаешь, другой размах. А тут ещё история с одним приятелем. В общем, ну его в пизду, даже рассказывать не хочу.

– Да ладно, расскажи. Подсидел кто?

– Нет. Короче, был у меня один друг. Тусили мы с ним, по тёлкам ходили, выпивали. В общем, стандарт. И тут предложили ему два известных в Москве промоутера клуб открыть ночной. Ну, модное место, в общем. Он стал партнёром, а меня уговорил поддержать его рекламным бюджетом. Ты в курсе, что большие алкогольные и табачные бренды дают спонсорские бюджеты клубам и ресторанам?

– Ну, естественно.

– Вот. В общем, уговорил меня, чтобы моя компания поддержала его проект соткой тысяч долларов. Я согласился. Надо же другу помочь, вот я и помог. А промоутеры эти сбежали со всеми бабками. Клуб, понятно, никто открывать и не собирался. Я у этого приятеля спрашиваю, как, типа, будем деньги моей компании возвращать? Он бээ-мэээ. В общем, в кусты.

– Обалдеть. И чего? Так всё и закончилось?

– В компании началось служебное расследование. Подняли уставные документы этого не открывшегося клуба. Оказалось, что эта сука, мой приятель, зачем-то вписал меня учредителем.

– А как он это сделал-то?

– Как-как. Паспортные данные мои знал. Подпись подделал, наверное, делов-то.

– А ты не мог своим начальникам объяснить, что ты тут ни при чём?

– Не смог. Для них-то выходило, что я к этой афёре прямое отношение имел. Вот и ушёл.

– А друг твой чего?

– Пропал. В тусовке не появляется. Говорят, видели его в Москве, но я его видеть не хочу. Для меня его нет.

– Может, появится ещё. Такие обычно проявляются через годы.

– Не знаю. Для меня это перевёрнутая страница. Ушёл, и всё. Но я вообще-то не жалею. Лучше заниматься реальными вещами, чем для америкосов строить замки на песке.

– Это точно. «Мы помогали сами себе, занимаясь реальными вещами, а не иллюзиями».

– Это Рузвельт?

– Нет… это Геббельс.

До самого офиса мы ехали молча. Интересно, думалось мне, какую часть этой истории Вадим переврал? Или все действительно было так просто? Не похож он на тех, кто готов по первой просьбе броситься помогать другу. Что-то мне подсказывало, что в его рассказе отсутствовало важное звено, характеризующее Вадима несколько иначе. Время покажет…

В переговорной было душно. Судя по пепельницам, в ожидании моего приезда собравшиеся выкурили уже пару пачек. Я поздоровался, сел в своё кресло и стал просматривать почту. Начальники департаментов тихо переговаривались с Вадимом, обсуждая прошедший митинг.

Я собирался начать, когда дверь переговорной открылась, и в комнату вошёл Гена Орлов, отвечающий за организацию митингов:

– Извините. Застрял на Тверской. Проверял готовность к вечерней акции.

– Садись, Гена. Я, собственно, коротко, чтобы не тратить ни своё, ни ваше время. Работаем мы вместе почти два месяца, и мне хотелось бы подвести некоторые итоги. Очень бы хотелось… но их нет… Понимаете? – Я сделал выразительную паузу и обвёл собравшихся взглядом, предлагая диалог.

– Я бы не сказал, что их нет, – первым, как опоздавший, включается Гена. – мы с Пашей за два месяца организовали пару десятков выступлений молодёжи, правозащитников и митингов гражданской оппозиции.

– Чего вы там организовали? Вы сами-то на эти митинги ходите? Я вот был несколько раз, в том числе сегодня. И знаете, что мне пришло в голову?

Гена и Паша поднимают на меня глаза.

– Мне пришла в голову мысль, что вы вместе работаете на пиво.

– То есть как? – спрашивает Гена.

– А так. Бабок, которые вы платите массовке, хватает только на пиво. Отсюда и выхлоп. Пиво уже никого не интересует, врубаетесь? Мы больше денег тратим потом на копирайт и медиапокрытие, чтоб хотя бы частотой упоминаний скрасить вечные картинки с двумя десятками жмущихся друг к другу мудаков. Особенно хорошо это под дождём смотрится, правда, Гена?

– Под дождём?

– Ага. Ты вспомни, каким идиотом тебя выставили «Наши», когда вы проводили митинг на Лубянке и пошёл дождь. Как «Наши» твоей демократической молодёжи зонты принесли, а? Про твоих стариков-диссидентов, Паша, я вообще говорить не хочу. Им уже прогулы на кладбище ставят, а они пытаются беззубо вещать про наследие Синявского и Даниэля. Я весь твой «Колокол» с завтрашнего дня на хуй разгоню, понял?

– Антон, но они же не только на митинги ходят. А кто обеспечивает полемику в прессе?

– Паш, давай ты сейчас скромно помолчишь, ладно? Твоих колумнистов никто не читает. Люди, у которых нормальный русский язык напрочь отсутствует. Мы работаем с массами, понимаешь? А массы не врубаются в слова типа «дискурс», «компрадорство», «сателлиты режима». Им нужно ясно и просто: тут разборки, тут кровавая гэбня, тут её союзники, понимаешь? А этот твой главный мудак, Толя из «Колокола»? Такое впечатление, что он пишет для себя и трёх своих друзей, таких же анонимных алкоголиков.

– Антон, я не согласен! Он работает на свою целевую аудиторию – интеллигенцию.

– А мне твоя интеллигенция нахуй не нужна, понял? Она мне на выборах и двух процентов не даст, поэтому работать нужно на обычных людей. А вместо этого твой Толя пишет мне подстрочник «я бы рекомендовал в вашем выступлении заменить „разношёрстный политсброд“ на „неряшливую политическую палитру“. Подстрочник, блядь. Помнишь, были фильмы с субтитрами? Там в конце всегда было написано – редактор субтитров Э. Зеро. Это не он случайно? Ему, наверное, кажется, что он охуительно тонко скаламбурил: „политическая палитра“.

– У него литературное образование.

– Да? Правда? Ну, тогда пусть пиздует в интернет и каламбурит там с обсосами всякими в стиле «Слон но сов». У нас тут не «проза ру». Литераторы, ёб твою мать! Мы с твоими литераторами все газеты проиграли.

– У нас была хорошая аналитика экономического состояния страны в «Коммерсанте». Помнишь, «Скоро август…»? – пытается оправдаться Паша.

– И что? Если бы ты под это дело реальный кризис создал, а так твоя статья мёртвому припарок. За два месяца мы не создали ни одного события. Посмотрите, как работает комитет – у них что ни событие, то мегахит. Поймают трёх молдаван – борьба с нелегальной иммиграцией, построят три квартиры для военных – армия получила жилищную программу, в теннис бабы выиграли – вот так развивается национальный проект «Спорт».

– Мы, кстати, в сети нацпроект «Спорт» хорошо отстебали, – вступается Гена, – когда прошла тема на «Эхе», что в качестве сувенирной продукции этого нацпроекта изготовляются зажигалки и пепельницы, под огромные бюджеты. Помните, в сети флеш-моб, где логотипом был Путин, прикуривающий от Олимпийского факела?

– Да, на «Эхе» был тогда скандальный живой эфир, – наконец дошла очередь и до Жени Сазонова, – помните?

– Ага, помним. Вечно помним, как покойников. И скорбим, кстати, тоже. Ты мне про эту передачу лучше не вспоминай. Собралась вся демшиза, полпередачи вспоминали Попова с Гайдаром, кто из них чего предрекал, и куда мы теперь идём другим путём. «А помните, Егор в 1994-м это предвидел! Вы же с ним дружили, да, Евгений? – Ну, не так чтобы близко, но…» И в конце передачи заговорили о кризисе нацпроектов. А половина аудитории уже переключилась, потому что слушать их посиделки никому не интересно. Пусть на кладбище идут и вспоминают, кто с кем дружил, а кто просто на поминки пришёл.

– Антон, ты говоришь про работу комитетовцев, но как можно сравнивать? У них любой пшик – событие. Когда есть такая лупа, как телевизор – можно масштабировать всё что угодно, – вступается за своих подчинённых Вадим. – Радио и интернет – единственные наши СМИ, которые ещё создают информационное поле. Кстати, ты заметил, тебя теперь именуют известным политологом и правозащитником? За два месяца у тебя было шесть эфиров на Восьмом, а радио и интернет нам в этом сильно помогли. Выстроить новый имидж за такой короткий срок – это задача.

– Спасибо тебе, Вадим, большое, человеческое, – почти кланяюсь я, – действительно, как я мог забыть? Мне Вербицкому это в отчёт написать? «За два месяца моей группе удалось выстроить мой имидж. Точка». Вы не информационное поле создаёте, а информационный шум, чувствуете разницу? У нас нет событий, вокруг которых можно строить систему. Мы даже с новостями не умеем работать. Например ты, Женя, новости на «Эхе» слушаешь?

– Да, конечно.

– А ты понимаешь, как на них аудитория реагирует? Они ей интересны?

– Я думаю, да…

– А я думаю, нет. Ты скажи, на хуя мне нужно знать, сколько человек одновременно прыгнули с парашютом с небоскрёба в Куала-Лумпуре?

– Ну, Антон, – усмехается Женя, – это же вода. Мы не можем строить новостные блоки только из наших новостей.

– А ты давно радио занимаешься? Что такое «ядовитый сэндвич» знаешь? Нет? Это когда весь позитив и вся вода типа Куала-Лумпура и прав женщин в Саудовской Аравии остаются в середине новостного сюжета, а про то, что «45 % населения не доверяют Путину», а «экономический кризис приближается», ставятся в начало и конец, потому что слушатели запоминают только то, что говорится и показывается в начале и конце. Слышал про такую хуйню? Или тебя этому не учили?

– Я предлагаю сменить тему, – пытается погасить эмоции Вадим. – Антон, мы отработали слабо, но, согласись, в отсутствие реальных поводов «дело Горчаковой» было реализовано хорошо.

– Вадим, я согласен, то, что ты предложил изобразить драку Горчаковой со строителями как нападение, – это великолепно. Удивительно, как ты её уговорил согласиться на эту подставу.

– А у неё выбора особо не было, СМИ ею уже не интересуется, вот я и предложил ей триумфально вернуться, – смеётся Вадим.

– А она действительно со строителями подралась? – спрашивает Женя.

– А я думал, после банкета в подъезде ёбнулась, – ржёт Паша.

– Она поехала смотреть, как таджики ей ремонт в новой квартире делают. Устроила им скандал, верещала. Но таджики же политически безграмотные. Они слов «диссидент» и «правозащитник» не знают, у них в таджикском языке таких и нету. Вот кто-то из них не сдержался и переебал ей. Она позвонила Вербицкому, чтобы он охрану прислал, а Вадим с Антоном были в тот момент у него. Вадим поехал, уговорил её, я закрутил в интернете, и понеслось, – рассказывает Генка.

– На самом деле, почти три недели тему держали, спасибо Гене. Радио и телевизору было из чего материалы делать.

– Да, согласен, отработали шикарно, но этого мало, ребят. Мы не можем постоянно из воздуха поводы генерить.

– А что дальше? Она не собирается, например, на «Свободе» выступить? Тема-то умерла почти, а, Вадим? – спрашивает Женя.

– Да чёрт её знает, дурная она баба. По ходу правда поверила, что является теперь «главной мишенью системы». – Вадим изображает выстрел из ружья и довольно улыбается.

– У нас, кстати, проблема с этой Горчаковой, – заметил я.

– Какая? – морщится Гена.

– Она уже трижды была у Вербицкого, жалуется, что мы её игнорируем, не встречаемся, не отвечаем на звонки. Говорит, согласилась на эту афёру только ради общего дела, а теперь, когда трагедия грозит превратиться в фарс, мы непременно должны поддержать её образ мученицы.

– Вот она, наша глубоко ранимая «старая гвардия»! – Паша хлопает себя руками по ляжкам и встаёт. – Только, значит, ради общего дела. А за бабками, получается, её тень приходила? Про бабки она случайно не вспомнила?

– Деньги – вещь, не интересующая настоящего аристократа духа, ты же понимаешь. В общем, Горчакова сказала, что мы её использовали, а теперь выбросили, как старый диван.

– Как шкаф тогда уж. Она скорее на него похожа, корова старая, – говорит Вадим. – А зачем Вербицкий с ней встречается?

– Ей симпатизирует кто-то из «богов». Она грозится на следующей неделе поехать в Лондон и рассказать, что мы вместо построения фронта национального сопротивления просто бюджеты воруем. В общем, Вербицкий требует подогреть тему.

– Интересно, каким образом? – спрашивает Женя. – Мы её тему в медийке больше недели не продержим. Мученица нашлась. Думает, она Жанна д’Арк или кто? Так Жанна дралась с англичанами, а Маринка – с таджиками-гастарбайтерами. Есть разница?

– Тупик какой-то, – мрачно замечает Гена, – чем больше мы её тему мусолим, тем больше вызываем смех. Вы видели, как чуваки из комитета сегодня нас обстебали?

– Нет, а где? – оживляются все.

– С утра запустили сайт zubov.net. Там фото Горчаковой, история нападения на неё с главным акцентом на то, что ей выбили два зуба. Ниже призыв ко всей демократической общественности засылать по рублю на то, чтобы Горчакова смогла вставить новые.

– Вот суки! – смеюсь я.

– Да, с юмором у них всё в порядке, – улыбается Вадим.

– А главное – слоган: «По ком стучат зубы Марины Горчаковой? Они стучат по тебе!» Сегодня уже половина лайв-джорнала охвачена флеш-мобом «зуб за руб». Они коммьюнити создали, где каждый желающий может нарисовать Марину с новыми зубами. И понеслось – рисуют вампиров, саблезубых тигров и всякую хуйню.

– Креативно. Сегодня у неё истерика начнётся, а завтра Вербицкий устроит нам флеш-моб, – подмечает Женя. – Чем мы будем её тему оживлять? Если она хочет славы мученицы, пусть пойдёт и под КамАЗ бросится. Мы её вытягивать больше не можем.

В комнате становится тихо. Слышно только, как Генка скрипит ручкой, что-то подрисовывая в газете. И тут мне приходит в голову идея:

– Зачем же под КамАЗ-то? Она нам ещё понадобится. Хочет, чтобы не фарс, а реальная мученица? Без проблем. Давайте её ещё раз отпиздим.

– Информационно? – одновременно спрашивают все.

– Не-а. На самом деле. Реально, возьмём и отпиздим.

– Антон, Антон, не загоняйся, есть же пределы! Она живой человек, – говорит Женя.

– Но мы же не до смерти… – осторожно начинает Вадим.

– …и в Лондон не поедет, – замечает Паша.

– …и фотографии обрабатывать не придётся, – отрывается от рисунка Гена.

– А главное – тему оживим. Ты спрашивал, чем тему оживить, правда, Женя? – интересуется Вадим.

– Да, но… вообще-то, – мямлит Женя, потом обводит всех взглядом и соглашается, – вообще-то это идея.

– Вот и чудно, – резюмирую я. – Вадим, сегодня перед моей встречей с Сашей задержись, хорошо? Так, с этим решили. Что у нас дальше? Телевизор? Позавчера я был на брифинге журналистов западных телеканалов. Попенял им на то, что в последнее время мало внимания уделяют альтернативной информационной картине из России. Но понимания в их глазах не нашёл. Не знаешь почему, Вадим?

– Они в последнее время совершенно обленились. Я несколько раз предлагал разным телеканалам сделать ток-шоу по России, пытался обратиться к опыту времён холодной войны, когда радиостанции специально вещали для населения СССР, но все как-то вяло. Если честно, я не знаю, почему. Такое чувство, будто их убедили, что третий срок неизбежен, и время тратить попусту не стоит.

– А я тебе объясню. Я поговорил с Джефом из CNN, и он сказал, что не может снимать программы ни о чём. Я убеждал его, что этот штиль в СМИ искусственный, и освещение любого события проходит через сито ребят из администрации. А он посмотрел на меня так по-ленински, с прищуром, и сказал: «Не бывает так, чтобы ничего не происходило, Энтони. События происходят. Их нужно уметь замечать. Иногда кажется, ерунда, но если приглядеться, можно получить сенсацию». Вы понимаете, что он имел в виду?

– Неужели мы такие слепые? – хмыкает Гена.

– Нет, дорогой мой, просто мы не туда смотрим. Он говорил о том же, о чём и я. Медиа не может питаться пустотой. Нам нужно генерировать контент. Нам нужен креатив, коллеги. Нам нужны большие события. Похоже на то, что сами они не произойдут. Придётся нам самим стать ньюсмейкерами.

И тут все словно по команде превращаются в копии роденовского мыслителя. Кто-то подпирает рукой подбородок, кто-то морщит лоб, кто-то сосредоточенно курит. Кажется, ещё чуть-чуть, и кто-нибудь вскочит с криком «Эврика!». Но ничего не происходит. Все только бубнят:

– Интересно, как?

– Мы пытаемся…

– Уцепиться бы за что…

– Может, переставить акценты с одних ресурсов на другие?

И так далее. Мне очевидно, что дальнейшие посиделки бесперспективны в плане рождения идей. Также очевидно, что манипуляции в виде прогона тонн ненужной информации через различные ресурсы абсолютно безрезультатны и ничего, кроме шума, не дают. И сдаётся мне, что дальше кровати двигать бесполезно. Нужно девочек менять… Ну, мальчиков, то есть…

– Окей. Давайте подытожим. Все, чем мы занимались, за редким исключением, было полной лажей. Я вижу ситуацию так: либо за месяц мы что-то придумываем, либо нас шлют на хуй. Второе пока более вероятно. Перейдём ко дню завтрашнему. Вадим, что у нас с митингом, посвящённым НТВ?

– Люди готовы, выступающие почти все подтвердили. Народу приведём по максимуму, человек тысячу. Все западные телеканалы, восемьдесят аккредитованных журналистов.

– Гена?

– Молодёжь поеду перед митингом смотреть лично. Интернет-ресурсы заряжены.

– Жень, ты с прямой трансляцией на «Эхе» решил?

– Да, будут работать две бригады, в плане техники всё утром проверили, ещё раз прогоним завтра.

– Пресса, соответственно, готова, как сказал Вадим. Думаю, по факту даже больше будет, – подытожил Паша.

– Хорошо. Завтра в одиннадцать пришлите на планёрку всех выпускающих директоров, глав отделов и ведущих журналистов. Хочу поговорить с людьми лично. У нас сбор в пять, за час до митинга. Всем удачи.

После того как собрание закончилось, в переговорную зашёл Саша, мой партнёр по «Че Медиа».

– Привет, Саш, у нас тут проблемка нарисовалась. Нужно силовое решение.

– А в чём дело-то?

– Вадик, расскажи, что мы имеем.

– Да есть одна старая пизда, которая ищет славы и приключений. Если вкратце, нужна пара молодых отморозков, которые ей эти самые приключения обеспечат. Ну, там помять бока в подъезде, но не сильно. Чтобы следы были, а переломов не было, понимаешь?

– Я смотрю, у вас тут в политике приёмы образца 1993 года. Я думал, это в прошлом.

– Не, Сань, просто люди из прошлого. Не хотят принимать современные методы, понимаешь? Сможешь решить?

– Говно вопрос. А когда?

– Скажем, послезавтра.

– Попробую.

– Вот и хорошо.

– Я тебе позвоню потом, – кивнул Саше Вадим, – если больше ничего нет, я поеду, да? Антон, я ещё хотел бы обсудить банкет и развлекательную программу после митинга. Ты смотрел сценарий, который я написал в соответствии с твоим планом?

– Да, глянул мельком. Мы смету не превысили?

– Нет, конечно.

– Вот и здорово. А с самим мероприятием я тебе доверяю, у тебя большой опыт. В твоём плане упомянут промоутер один, это кто?

– Олег Шурыгин. Он организовывает мероприятия для сильных мира сего, у него хороший послужной список. Большая часть завтрашних гостей его клиенты.

– Наш человек? Тогда тем более. Езжай, я позвоню вечером по поводу завтрашнего.

– А чего у вас тут за бычки-то? – спросил меня Саша, когда Вадим ушёл.

– Да так, одна дура хочет быть жертвой режима. А режим про её существование и помнить перестал. Мы ей тут устроили псевдонападение, так ей мало. Ну и… – Я махнул рукой.

– Антох, как же хорошо, что я с тобой в твой новый проект не перешёл. Может, свалишь? Чего-то не нравится мне всё это. У нас вроде в «Че» проекты кое-какие наклёвываются по корпоративному пиару.

– Да ладно, всё будет нормально. Не переживай. С чем приехал-то?

– Нам через полчаса надо встретиться с Никитосом. Он не сильно доволен.

– Никитос? У меня дел ещё много сегодня. Может, ты один?

– Нет, дорогой мой, мы вдвоём его запутали, получили бабки, а теперь ты мне предлагаешь одному с ним разбираться?

– А чем он недоволен-то? Ты же мне показывал мероприятия по заводу, прессу, интернет.

– Ну, значит недоволен. Поехали, тут недалеко, на месте расскажу. Мы уже почти опаздываем.

Приехав в «Павильон», мы заняли столик у крайнего слева окна, и пока Сашка кому-то названивал, я смотрел на Патриарший пруд и думал о том, как отвратительно разворачиваются события. С одной стороны, моя группа вроде бы создавала определённое движение информации. Мне удалось выгнать большую половину старой команды, набрать молодых ребят, заставить департаменты координироваться между собой. Но в итоге вся наша деятельность рождала только большой шум. Тогда как, изначально, все ожидали больших проектов. Все последние месяцы я жил со странным ощущением зрителя в театре. Я видел движения героев, слышал монологи, знал, к какому финалу они идут. Единственное, чего не понимал, – как они это исполняют. Я понимал направление движения медиа, но не чувствовал, как ею управлять. Кажется, я стоял на пороге, но в конечном счёте получалось так, будто я прочёл учебник, но ни черта в нём не понял. Дважды два – четыре, но только как это получается? Понимаете? Я – нет. Странная пьеса выходила…

– …пьесы.

– Что?

– Антон, я говорю, попали мы по ходу пьесы. Чую я, Никитос едет требовать бабки назад…

– Почему такое мнение? – задаю я нелепый вопрос, пытаясь переключиться с одной проблемы на другую.

– Никитос сказал, что хочет поговорить о целесообразности инвестиций.

– О как! – вырывается у меня. – Нормальный оборот. С каждой встречей у Никитоса появляются все более отточенные формулировки, тебе не кажется? Может, он работает над словарным запасом с преподавателем?

– Может, и работает. Вот только с нами он, кажется, работать не собирается. Когда Никитос изъясняется такими фразами, жди проблем.

– Ну ладно, погоди. Он нам ещё ничего не сказал.

В этот момент я вижу, как входит Никитос и высматривает нас в зале.

– Здорово, Никита.

– Привет, брат. Хорошо выглядишь, – машем мы ему.

– Похудел! В спортзал ходишь?

– С вашей работой похудеешь без спортзала.

– Да ладно! При чём тут наша работа?

– Как раз хочу об этом поговорить.

– А что, проблемы какие-то? – картинно развожу я руками, обращаясь к Саше. – А почему мы не знаем?

– А чё, по-твоему их нет? – говорит Никитос.

– Нам кажется, все идёт по плану, – косит под идиота Саша.

– Вот я и хочу поговорить за ваши планы. Время идёт, мы бабки палим, а результатов пока ни хуя нет.

– Может, поесть сначала закажем? – спрашиваю я.

– Жрать неохота. Я только кофе буду, так что давайте сразу о деле.

– Ты лучше скажи, чего злой такой? – улыбается Сашка.

– Я не злой, я нормальный. Времени просто мало.

– Ну, как скажешь.

– А скажу я так… – вероятно, Никита хотел выдержать театральную паузу, которой его кто-то научил, но получилось, что вместо проникновенного взора, оценивающего нашу реакцию, глаза Никитоса отразили всю мучительность подбора слов, с помощью которых он хотел «сказать так», – …а скажу я так. Мы с партнёрами провели консультации на тему нашего с вами сотрудничества, и решили, что затраты, которые мы на вас затратили, неадекватны времени, которое вы на нас затратили, и результатам, которые мы с вами пока не получили, несмотря на то, что затраты уже…

– Затратили… – осторожно предположил я.

– Да. Затраты-то уже затра… тьфу, блядь. Антон, можно не перебивать, когда я говорю, а? – заорал Никитос, бешено вращая глазами.

– Что ты, что ты, Никита, я не перебиваю! Я просто, как бы, стараюсь поймать твою мысль, – успокаиваю я Никиту.

– Мы хотим быть на одной волне. Мы же партнёры, – вторит мне Сашка.

– Вот и не перебивайте, партнёры, бля! Короче так. Мы с пацанами перетёрли и решили – палюбэ выходит, что вы нас кидаете. Мы вам бабки отдали – так? Схему вашу приняли – так? – Никитос начинает демонстративно загибать пальцы. – Братву на завод прислали – так?

– Всё так, Никит, и…

– А по ходу вырисовывается босый хуй. Вы уже два месяца ебёте нам мозги, показываете какие-то статейки в интернете и газетах, а толку нет. Когда созданная нами по вашей схеме компания «Прометей» подъехала, директор ихний сначала вроде кипешнулся акции скидывать, а потом, видать, «Зевс» с ним разрамсил, и он опять в отказке. А вчера троих из нашей братвы, которые братву изображали, менты взяли.

– Постой-постой! Непонятно, кого братва твоя изображала?

– Братву.

– Какую братву она изображала, если она и есть братва? – путается Саша в дебрях речевых оборотов Никитоса.

– Сань, ты чё, тормозуху по утрам вместо кофе пьёшь? Проснись, нах. По вашей схеме всё. Вы сказали, должны появиться, типа, беспредельщики, которые вгоняют в ахуй «напильников» на заводе и самого директора. Вот наши ребята, которые этим занимались, и замусорились.

– А…

– Хуй на. Щас есть маза, «зевсовцы» под «Прометей» начнут копать, чё да как. И спалят, что это не мэрская, а наша структура. А мы за этот ёбаный «Прометей» кучу бабок отдали, чтобы откупить название у одного коммерса.

– А что, другую фирму нельзя было открыть? – спрашивает Саша.

– Так вы, бля, талдычили про «Прометей», чё, нет? Вот мы по схеме и идём.

– Так мы же фигурально…

– Нет, Саш, всё правильно Никита говорит. Правильно, что «Прометей» купили, – толкаю я его под столом ногой.

– Мы-то всё правильно, да вы вот чё-то не чешетесь. А щас я реально хочу послушать, почему результатов нет и что вы сделали за это время. – Никита откинулся на спинку кресла и насупился.

– Ок, Саш, начнём с документов, – предлагаю я.

– За это время мы провели следующую работу: во-первых, в прессе и интернет-СМИ проведена мощная кампания по дискредитации банка «Зевс». Основной мотив статей – в банке назревает экономический кризис, вызванный проблемами с государственными структурами, которые начали проверку банка на предмет нелегальных финансовых операций. Данные материалы прочли более трёхсот тысяч человек (вот отчёт о покрытии аудитории), среди которых довольно много вкладчиков и бизнес-партнёров банка. Фокус-группы с представителями различных социальных слоёв доказывают, что за последний месяц доверие к банку неуклонно падает. В частности, аудитории предлагалось оценить десять банков, с их точки зрения надёжных для размещения вкладов. В итоге «Зевс» занял в списке десятое место. В начале нашего проекта индекс доверия был большим – «Зевс» входил в тройку самых надёжных банков. Вот отчёты о фокус-группах в начале проекта и результаты двухнедельной давности. – Саша протягивает пачку с цветным графиками и диаграммами Никите, тот механически пролистывает их и смотрит на Сашу, словно спрашивая: «И чё дальше?».

– В качестве полевой кампании мы проделали большую работу с работниками завода, которые являются держателями акций. Нами была реализована задача построения негативного имиджа директора завода и его связей с бандитской крышей в лице партнёров-«кавказцев» из «Зевса», которые готовятся скупить народные акции.

Саша прерывается и смотрит на Никиту, который продолжает листать отчёты, не поднимая головы.

– После появления ваших людей, изображающих конкурирующую криминальную группировку, нами была распространена информация о том, что коллектив завода может стать жертвой банальных бандитских разборок. В районных газетах появился цикл статей о криминальном переделе государственной собственности и готовящемся в мэрии Москвы проекте по защите стратегических оборонных предприятий. Таким образом, была подготовлена почва для появления на сцене компании «Прометей», а директор завода и его партнёры из «Зевса» в глазах заводчан были окончательно криминализированы. Подготовленные нами агитаторы распространяли информацию о «бандитском беспределе» в местах досуга работников завода и их семей – парке, барах и школах. В целом, за два месяца была проделана часть работы, описанная в первоначальном плане. Я считаю, что достигнутые результаты указывают на оптимистичный исход дела.

– Для кого? – Никитос наконец оторвался от бумаг и бросил их на стол. – Для кого оптимистичный? Для «Зевса», что ли? Кстати, «зевсовцы», по ходу, купили ваших газетчиков, а агитаторов вычислили. В последние две недели в газете вышло несколько статей, раскрывающих нашу схему и представляющих директора и его крышу белыми и пушистыми, шо твои зайцы. Одного агитатора «напильники» отпиздили, а весь завод обклеен листовками, типа «работай со своими, не слушай провокаторов».

– Да, тут есть определённые трудности, – кивнул Саша, – но мы их решаем… постепенно…

– Решалки, бля. Это чё? Всё?

– Почему же, – вступил я, – мы договорились с несколькими модераторами из бизнеса, тусовки и чиновников, которые распространяют информацию о скором отзыве лицензий у «Зевса», а значит, часть партнёров «Зевса» в ближайшее время начнёт сомневаться в надёжности банка. Через две недели, максимум месяц, мы ожидаем ухода из «Зевса» нескольких серьёзных корпораций.

– Каких?

– Никита, я пока не могу их назвать, сам понимаешь. Это серьёзные люди. В этой части, могу тебя заверить, мы продвинулись очень далеко. Так что твои опасения я считаю безосновательными. Всё будет хорошо, уверяю тебя. – Я улыбаюсь и смотрю на Никитоса взглядом, полным любви.

– Хорошо будет, говоришь? Дай-ка я тебе расскажу за одну тему, Антон. Два года назад любовница одного из наших пацанов, Толяном его звать, захотела стать светской дамой. Ну, там, чтобы своей быть в тусовке, типа, иметь вес и все дела. И хуй бы с ней, если бы она цацки новые попросила или тачку, так нет же. Развела она его на деньги, чтобы делать гламурный, бля, журнал. Ну, он чего, дал ей, конечно. Наняла она пару умников из этой тусовки и стали они делать журнал. Название придумали «Эпикур», офис в центре сняли, людей набрали, все чичи-гага, секретарша с сиськами сидит, все при бабках и при деле. Тусовки стали модные делать, с названием «балы эпикурейцев». Пацаны её нарисовали нашему Толе бизнес-план, доходы, хуё-моё. Короче, процесс пошёл.

– Интересно, – прокомментировал я.

– Типа того. Короче, проходит полгода, год, ещё полгода, пацан наш тока бабки палит, а дохода ни хуя нет. Ну, тут кто-то присоветовал ему нанять спеца, чтобы он работу тех двух чижиков проверил. Он так и сделал. Вызывает свою тёлку и двух её менеджеров с отчётом. Они приехали все на понтах – в ушах серьги, на шеях шарфики, под мышкой папки, чистые петухи. Понеслось: графики-шмафики, отчёты всякие, покрытие рынка, имидж журнала, будущее повышение оборота, разработка крупных рекламодателей. В общем, все красиво, базара нет. Только и денег тоже. Я как раз на той сходке с ними сидел. Послушали мы их и начали проверять ихнюю бухгалтерию. И повскрывались там косяки. По итогу вышло, что всё это время они просто бабки на себя проёбывали, а тёлка велась на их базары про красивый бизнес. Короче, закрыли тот журнал. Чуваков этих с тех пор никто не видел, а тёлке своей Толян пиздюлей навешал и запретил впредь вести базары за бизнес. Вот как было. Врубаетесь?

Не врубиться в такую очевидную параллель мог бы только конченый идиот. В целом, со слов Никиты, мы получались полными козлами.

– Это что же у тебя, Никита, получается, – спрашиваю я, – выходит дело, мы, как те два чувака, тебя просто на бабки разводим, так?

– Не, Антон, выходит ещё хуже. То, как вы выглядите, это хуй бы с ним. Другое дело, что я выгляжу, как та тёлка. Это чего получается, я тёлка, что ли? Меня чё, можно ебать, по-вашему?

Признаться, меня всегда поражало умение криминальных персонажей производить в ходе конкретного базара весьма неожиданные для собеседника сравнения, которые били под дых больнее приклада и позволяли сделать из услышанного кристально чёткие выводы.

– Никитос, мне кажется, ты загнул, – тихо говорит Саша. – Мы имеем на этом этапе некоторые трудности, но остаёмся при этом честными партнёрами. Мы решаем проблемы, понимаешь? Мы не пытаемся соскочить там, или что.

– У меня не соскочишь, бля. И как вы их решаете? На бумаге? Короче, ситуация такая. Поскольку вы люди мне знакомые, и я вас привёл в наш проект, решение будет такое. Дело вы не сделали. Подписали нас на сотку, и всё. По всем понятиям, вы нас развели, а за это отвечают. Но поскольку я Сашу знаю, обойдёмся без санкций. Вы возвращаете сотку, а всё, что истратили, это ваши дела. А то получается, что…

Никитос бубнил про «честность», «деловые отношения», «репутацию», «кидалово» и ещё что-то. Я пил виски, смотрел телевизор, висевший на стене напротив, и думал, что после всей, пусть и безрезультатной, работы, отдавать деньги обратно мне не хочется. За какие-то десять минут то ли доза алкоголя, то ли безвыходность ситуации открыла во мне второе дыхание. Я вдруг почувствовал, что меня несёт. Вероятно, такое ощущение испытывают прижатые к стене аферисты. Я был аферистом, но медийщиком. А проиграть своё поле вчерашнему «бригадиру» медийщик не может. Точнее не должен. Тем более когда речь идёт о сотке грина. Тем более когда деньги уже потрачены. Я поставил стакан и заговорил:

– Послушай, Никита. Всё, что ты сейчас сказал, правильно. С твоей точки зрения. А с позиции своего опыта, могу тебе сказать, что ты не прав. Ты просто неверно оцениваешь ситуацию. И дело не в сотке. Если мы сейчас всё свернём, то откажемся от выигрыша на полпути. Ты видишь ситуацию со своей стороны, а я вижу её в целом.

– И как же, интересно, ты её видишь?

– А так. Давай договоримся, если я тебе сейчас расскажу, что будет дальше, ты даёшь нам ещё месяц. Если не хочешь слушать, получишь свои бабки обратно и всё. Согласен?

– И чё? Ты мне опять впарить хочешь?

– Нет, Никит, я хочу, чтобы ты проанализировал события и совместил это с тем, что я расскажу. Согласись, глупо же соскакивать на полпути?

– Ну… за спрос денег не берут. Говори. Только короче.

– Короче так. Ты сказал, что «Зевс» купил наших газетчиков, вычислил агитаторов и поймал ваших братков. Так?

– Ну.

– Агитаторы попались, потому что лохи, так? Но пацаны твои, они же не фраера, значит, их как-то хитро взяли, правильно?

– Ну… типа того. Они тёртые ваще-то ребята.

– Правильно. Значит была какая-то сложная комбинация. Так? А если прибавить к этому то, что «зевсовцы» купили газетчиков, выходит, мы им серьёзно в печень дали. Значит, они оценили, что комбинация может вскипешить «напильников» и директора, и они акции потеряют, правильно?

– Ага. Но фишку-то они просекли и решают проблему, а у нас мазы нет. Наши методы все проехали мимо денег.

– Вот! Правильно, Никита. Они тоже так считают. А что дальше-то будет, они не знают и думают, что это конец комбинации, а это только начало.

– А чё дальше-то?

– А то. Вот представь, Никитос: ты снова контролируешь авторынок и узнал, что чуваки, у которых с тобой доля в предприятии коммерсанта, прознали, что в такое-то время этот коммерсант привезёт себе в офис миллион баксов. И решили его грохнуть. А тебе ничего не сказать. Вот ты чего бы сделал?

– Гы. Ясно чего. Приехал бы с братвой и накрыл их на хуй, вместе с коммерсом. Взял бы лимон, да ещё по братве слух бы пустил, что это они общего коммерса грохнули.

– Правильно. Вот и прикинь. Едешь ты со своей братвой в офис этого коммерса, чтобы взять лимон. Подъезжаешь – а тебе звонят и говорят, что на рынке, который ты контролируешь, начался пожар и под эту тему какие-то залётные увозят самые дорогие тачки, грохают твой офис и на самом деле жгут рынок. Ты бы чего сделал?

– Как чего? Бросил бы все на хуй и вернулся. На рынке же бабла больше, понимать надо.

– Вот, Никитос, и они так думают. И так же, как ты, будут спасать наиболее значимый бизнес, забыв про завод. А прикинь, приезжаешь ты на рынок, и оказывается, что горит пара дешёвых тачек, в окно офиса чисто бросили «коктейль Молотова», никаких залётных нет, а есть только небольшой кипеж. Ты приехал рынок спасать, а мулик проебал. Как тебе такой расклад?

– Так это… это же чистая подстава! Я бы вычислил ту суку, что мне звонила, и…

– И что? Мулик-то всяко проебал? Суку ещё вычислить надо, а мулика уже нет. Так?

– Бля. Не понял, и в чём тут суть?

– А суть в том, что через неделю на банковских форумах интернета начнётся кипеж, типа, сотрудников «Зевса», что им зарплату задерживают и что филиалы закрываются. Потом выйдет статья в «Коммерсанте», уважаемом, между прочим, издании, где будет написано, что у «Зевса» не хватает денег расплатиться с вкладчиками, и у банкоматов очереди. И всё это связано с тем, что у банка, по информации из компетентных источников, скоро отзовут лицензию. Затем на улицы выйдут толпы людей осаждать банкоматы «Зевса», это покажут по телевизору… Понятно, да?

– А где ты эти толпы возьмёшь?

– А это уже моя проблема. Я митинги собираю по тысяче человек. А в твоём случае мне нужно человек триста максимум. Остальное телевизор и интернет с газетами увеличат в размерах. Как думаешь, при таком пожаре до завода им будет?

– Бля… чистый развод. Ахуеть, – Никита зовёт официанта и просит водки. Повисает пауза.

– Ну как, брат, нравится тебе такая схема? Месяц для неё – это долго или как? Тем более, что для тебя ситуация со всех сторон ровная.

Приносят водку. Никита принимает сто грамм, перегибается через весь стол ко мне и спрашивает:

– А ты отвечаешь, что всё так и будет?

– Без базара, – чётко говорю я.

– Значит так. Месяц даю, не вопрос. Если через месяц по-твоему не выходит, вы возвращаете сотку и даёте мне ещё сотку за моральные издержки, согласен?

– Без базара, – снова говорю я.

– Я тебе или Сашке через час позвоню. Мне с пацанами увидеться нужно. Я согласен. Думаю, они тоже не будут против. Но, если всё будет не так, вам пиздец, ребята, врубаетесь?

– Врубаемся, – отвечаю я за обоих.

– Тогда лады. Я поехал.

Никитос уходит, а мы с Сашкой молчим, тупо глядя в свои тарелки. Наконец Сашка не выдерживает:

– Послушай, а ты не мог раньше мне об этом рассказать?

– О чём?

– Ну, о том, что ты Никитосу сейчас говорил. Я всю встречу сидел, как на еже. Если бы я знал, что у тебя есть готовый вариант, я бы так не нервничал.

– А… ты об этом. Так в том-то и дело, Сашка, что нет у меня никакой схемы.

– Бля… То есть ты всё на ходу придумал?

– Ага…

– А зачем ты его парил-то, если схемы нет?

– Так ведь и сотки уже тоже нет, вот в чём дело… вот в чём дело…

– И что нам теперь остаётся?

– Попытаться воплотить эту схему. Она не так уж плоха, правда? Кстати, у тебя есть кто-нибудь в «Коммерсанте»?

В мире животных

На митинг «гражданской оппозиции» я не поехал, хватило утреннего. Шёл дождь, настроение было омерзительное, и единственным моим желанием было отключить телефон, садануть виски, поваляться в ванне и протупить час перед телевизором, обдумывая завтрашнее выступление.

Не успел я зайти в квартиру, как в кармане куртки затрещал мобильный. «Вербицкий» – высветилось на экране. Я хотел было ответить, но раздражение взяло своё, я сказал вслух: «Да пошёл ты на хуй, нет меня!» – и стал наполнять ванну. Телефон продолжал звонить. «Нету, нету меня. Абонент послал всех и больше не доступен для вас, уроды». Телефон замолчал, затем выдал два коротких звонка, будто послав меня в ответ, и замолчал. Я разделся, залез в воду, прикрыл глаза и попытался отключить голову. Но куда там. Снова этот чёртов сотовый. Такое впечатление, что звонок стал даже более громким.

– Да, Аркадий Яковлевич.

– Антон, ты телефон потерял?

– Нет, просто в душе был.

– Так ты дома уже? Я вообще-то ожидал, что ты в фонд заедешь. Есть разговор к тебе.

– Аркадий Яковлевич, я сегодня замотался, митинг, потом собрание с главами департаментов, потом ещё пара встреч, башка трещит, я решил отоспаться перед завтрашним событием.

– А ты на «Пушкинскую», значит, не поехал?

– (Нет, бля, поехал. Что за манера задавать идиотские вопросы?) Не поехал.

– А кто там?

– Вадим. Он вечером расскажет.

– Ясно. А я с тобой поговорить хотел.

– О чём?

– Думаю, ты и сам знаешь. Есть проблемы.

– Какие именно, Аркадий Яковлевич?

– Проблемы эффективности. Проект работает вхолостую. Я за два месяца не вижу никаких подвижек. Мы занимаемся тем… мым…

– Что?

– Я говорю, мы занимаемся тем же самым, что и до твоего появления у нас.

Поскольку я уже успел намочить голову, мне приходилось держать телефон на некотором удалении от уха, из-за чего голос Вербицкого звучал издалека, и последние предложения съедались. Капли воды с волос текли по шее, ноги уже ощущали холод кафеля, в общем, разговор начинал меня порядком раздражать.

– Аркадий Яковлевич, я сегодня как раз собирал ребят по этому вопросу. Излагал текущие проблемы. Мы наметили некоторые решения.

– Интересно. Я как раз сегодня хотел тебя послушать.

– (Ну, давай теперь мусолить одно и то же.) Вы хотите, чтобы я прямо сейчас приехал?

– Нет, зачем? До завтра терпит, конечно. Просто я ощущаю некий кризис. И потом есть неудовлетворённость у наших друзей. Я хотел бы, чтобы ты, Антон, это чётко понимал. Нам нужно менять ситуацию, а времени остаётся всё меньше. В одну из первых встреч я говорил тебе, что можно доказать, что солнце вреднее луны, равно как и наоборот, помнишь? Вопрос в том, как доказывать.

Ноги уже немного замерзли. В ванну, что ли, лечь обратно? Блядь, как же ты меня заебал, старый козёл! Ну, давай, выскажи мне в пятый раз, за то, что я к тебе не приехал. Ну, кризис, и чего? О чём говорить-то? Я пытаюсь решать вопросы, и последнее, что хочу слышать, это твоё мерзкое нытьё. Давай, доведи меня, чтобы я тебя послал и наконец принял ванну по-человечески.