Коллектив Авторов
Горячие точки

Валерий КУРИЛОВ

ОПЕРАЦИЯ «ШТОРМ-333» (АФГАНИСТАН-79)[1] Документальная повесть

Пролог

Мне бы хотелось предварить свое повествование некоторыми замечаниями.

В те времена мы, сотрудники КГБ СССР, жили по правилу: то, что тебе положено знать, твое руководство тебе сообщит, а что не положено – не надо и пытаться узнать. Эта формула – золотое правило всех спецслужб мира. Именно поэтому и я, и другие офицеры-оперработники, став бойцами отряда специального назначения «Зенит», прекрасно понимали свою роль. Мы тогда были просто бойцами. Мы осознавали, что к нам будет поступать только та информация и в том объеме, который необходим для выполнения конкретного задания, приказа. Каким бы фантастическим или абсурдным этот приказ ни казался, мы были готовы выполнить его точно и в срок! Нас учили, что для спецназа невыполнимых задач нет.

Поэтому, не обладая в те времена всей полнотой информации, зачастую я не мог доподлинно знать истинной подоплеки событий, поводов и побудительных причин поступков государственных деятелей, которые толкали, двигали колесо истории в ту или другую сторону (газетные публикации и так называемые «официальные» версии событий по понятным соображениям я в расчет не принимаю). Хотя, конечно, о многом я и догадывался, наблюдая движения этого самого «колеса», а также то, что происходило при мне или при моем участии.

Мне и сейчас трудно дать однозначную оценку правомерности наших действий с точки зрения политической целесообразности и необходимости, поскольку я не располагаю необходимым объемом документальных материалов, которые могли бы подтвердить или опровергнуть ту или иную точку зрения на начало афганских событий. Да и не хочется сбиваться на политику, которая и так всем надоела (хотя от нее никуда не деться!).

Велик был соблазн рассматривать эти события с точки зрения того, что известно сейчас, когда всем и все можно говорить, когда появилось множество описаний афганской эпопеи, причем все они в той или иной мере разнятся между собой, во многом противоречат друг другу. По возможности я старался избегать этого.

Человеческое восприятие уникально и неповторимо: одни и те же люди, наблюдавшие одни и те же события, могут совершенно искренне и «объективно» описывать их совершенно по-разному. Это отлично знают ученые-психологи, следователи и оперработники спецслужб. Так уж устроен человек! Иногда и впрямь задумаешься: а возможно ли на самом деле объективно реконструировать события прошлого?

В нашей стране (да и не только в нашей – так уж, повторю, устроен человек; так уж устроено человечество) с приходом к власти нового политического лидера всегда первым делом «исправлялась» и «переписывалась» заново история, которая с каждым новым политическим «сдвигом» становилась все запутаннее и недостовернее.

В результате мы имеем то, что имеем. Ведь порой история бывает схожа с действительно имевшими место событиями только некоторыми датами да еще местом событий. Но исходя из «политических принципов» и «воспитательных соображений» можно изменить и даты и места! А можно и вообще «опустить» сами эти события. И когда умрут их последние очевидцы, – окажется, что этих событий и не было вовсе!

А мне очень бы не хотелось такого результата.

В те уже далекие времена мы были молоды, энергичны и простодушны. Нас связывала крепкая боевая дружба. Причастность к одному из наиболее элитных специальных боевых формирований, которому было поручено реализовать совершенно фантастическую операцию, придавала нам чувство гордости и за себя и за Державу. Именно память о тех временах, память о моих друзьях заставляет меня взяться за перо и запечатлеть на бумаге то, что может так легко забыться и кануть в Лету.

Я не исключаю, что в моем повествовании могут встретиться неточности в изложении каких-то деталей: ведь я тогда не фиксировал специально чьи-то слова, высказывания, не вел дневник (это было категорически запрещено!), не копил про запас черновики секретных оперативных документов (как и положено, эти черновики я уничтожал в установленном порядке).

Просто я постарался изложить события так, как я это видел и воспринимал тогда, в далеком 1979 году...

Глава 1

Снижаясь, самолет совершал множество кругов над серо-коричневым пространством с коробками домиков и полосками полей, которые лежали в кольце гор. Сверху эти горы, лишенные даже признаков растительности, были похожи на скомканную коричневую оберточную бумагу. Потом самолет пошел на посадку, содрогнулся, коснувшись колесами бетонки, заревел двигателями и задрожал, притормаживая.

Только тогда я вспомнил, что сегодня день моего рождения. Тридцать лет – это тебе не шутка! Это уже возраст! И вот где довелось оказаться...

Мы прилетели в Афганистан! И наш самолет бежал по взлетно-посадочной полосе Кабульского международного аэропорта.

Мы – это отряд специального назначения КГБ СССР под кодовым названием «Зенит»: тридцать восемь офицеров, тридцать восемь молодых и здоровых бойцов, прошедших парашютно-десантную, минно-взрывную и специальную оперативную подготовку. Каждый из нас владел одним или двумя иностранными языками, приемами рукопашного боя, холодным и огнестрельным оружием, имел опыт контрразведывательной и разведывательной деятельности. Мы были обучены в автономном режиме вести поиск и осуществлять дерзкие силовые акции на вражеской территории. Мы были готовы выполнить любой приказ и жаждали на деле испытать приобретенные навыки.

Мы ничего и никого не боялись. Не боялись и смерти: чем страшнее, тем интереснее! В то, что смерть может настигнуть кого-то из нас, тогда просто никто не верил. Каждый в душе полагал, что уж он-то наверняка уцелеет. А если и придется. Ну что ж, наверное, ничего страшного: это ведь очень быстро: чик – и нету!

Самолет неторопливо катился, переваливаясь и постепенно замедляя ход. Все припали к иллюминаторам. За бортом проплывали неказистые аэродромные строения, самолеты на стоянках: транспортники, истребители с зачехленными двигателями. На отдельной стоянке приткнулись вертолеты с обвисшими лопастями винтов. Аэродром лежал в чаше между голых каменистых гор.

Наконец мы остановились, заглохли двигатели. Подкатили трап. Техник в аэрофлотовской форме открыл люк, и в салон хлынул полуденный пыльный жар. Воздух над бетонными плитами аэродрома дрожал и переливался, искажая перспективу.

Афганистан. Кабул. Июль 1979 года...

Что мы тогда знали об этой стране? Да почти ничего.

Ну промелькнуло как-то в газетах сообщение о том, что в Афганистане произошла какая-то революция. Да еще на память приходило название старого фильма «Миссия в Кабуле», где игравший нашего разведчика-нелегала актер Глузский под видом хазарейца в лохмотьях катал по городу тележку и что-то там разведывал, кого-то спасал... Еще вспоминалось, что там жарко, что там живут кочевники («на лицо ужасные, добрые внутри!») и что у нас с Афганистаном всегда были хорошие отношения. А еще зимой этого года в наших газетах были сообщения о том, что в Кабуле какие-то террористы убили американского посла. Вот, пожалуй, и все.

Правда, перед вылетом нам предоставили справочные материалы о стране: в Афганистане проживает, по приблизительным подсчетам, около 13–15 миллионов человек, промышленности практически нет, большинство населения занято сельским хозяйством, скотоводством. Долгое время страной правил король Захир-Шах – вроде был неплохой мужик и к нам относился хорошо. Потом был дворцовый переворот, и место короля, который, кстати, успел уехать в Италию (молодец, сумел выбрать хорошее место!), занял его дядя по имени Дауд. Но Дауд тоже не смог удержать власть: в 1978 году здоровые силы афганского общества объединились и сплотились вокруг Народно-демократической партии Афганистана (сокращенно – НДПА), которая считала Дауда тираном. Ведомый партией, добрый, веселый и трудолюбивый афганский народ совершил Великую Апрельскую революцию. Тиран был свергнут. К власти пришел народ во главе с хорошим лидером по имени товарищ Hyp Мухаммед Тараки. Именно он был главой Народно-демократической партии Афганистана.

Но силы реакции не успокоились. Они организовали активное сопротивление прогрессивному режиму народной власти и стали осуществлять саботаж, террор и диверсии. За контрреволюцией стояли США, Китай, еще какие-то злобные силы, которые в бессильной злобе... ну и так далее. Развязан террор. Гибнут лучшие сыны афганского народа.

Дружески настроенное по отношению к нам новое правительство страны попросило у СССР помощи. Афганистану, нашему мирному южному соседу, грех не помочь: нельзя его отдавать на растерзание мировому империализму и реакции. Ну что ж, помочь – так помочь! И вот мы здесь.

А для меня вся эта афганская эпопея началась почти год назад.

Глава 2

За окном моросил мелкий нескончаемый дождь, и под порывами ветра холодные капли барабанили по стеклу. Я, тогда еще старший лейтенант, оперуполномоченный 1-го отделения 2-го отдела (контрразведывательная работа по инодипломатам и интуристам) областного Управления КГБ СССР, тихо и мирно сидел в своем кабинете на четвертом этаже недавно отстроенного здания (старое, постройки прошлого века, совсем пришло в негодность) и готовил отчет о работе за год. Радиоприемник вполголоса бубнил об итогах очередной битвы за урожай и подготовке к зиме тружеников полей. Позади был бурный туристический сезон, впереди маячила долгая и слякотная зима... Мне казалось, что в этой устоявшейся жизни не может быть никаких изменений, ничего не может случиться яркого, интересного.

Я не мог знать, что именно сейчас затейница-судьба отсчитывает последние секунды перед решительным вмешательством в плавный и, казалось бы, нерушимый ход моей жизни.

И вот свершилось: зазвонил телефон. В качестве гонца, принесшего мне известие о необходимости моего участия в грядущих событиях, был избран начальник моего отдела, который буркнул в трубку:

– Зайди!

Явившись на зов начальства, я узнал, что пришла разнарядка на учебу в Москву и руководство Управления решило направить именно меня, и что это – большая честь и огромная ответственность.

По простоте душевной я тут же подумал, что меня хотят отправить учиться в 101-ю Школу (так тогда называлось учебное заведение, где готовили кадры для внешней разведки). Однако оказалось, что до 101-й Школы мне было еще очень далеко. Для такого рода учебы у нас в Управлении еще были не оприходованы более родовитые, чем я, молодые сотрудники (те, чьи родители или ближайшие родственники занимали хорошее служебное или партийное положение). Куда уж мне было с ними тягаться!

Выяснилось, что меня отправляют учиться на Курсы усовершенствования офицерского состава, сокращенно – КУОС, а в просторечии – «курсы диверсантов».

Учеба начиналась с января и заканчивалась в августе. Эти курсы, насколько я знал, находились под эгидой Управления «С» ПГУ КГБ СССР (нелегальная разведка). Прошедшие эти курсы молодые опера со знанием иностранных языков заносились в спецрезерв нелегальной разведки в качестве командиров или заместителей командиров групп специального назначения. При наступлении «особого периода» или во время войны эти группы, доукомплектованные резервистами: разведчиками, подрывниками и радистами, – планировалось забрасывать на вражескую территорию для реализации специальных силовых акций, а также для ведения агентурно-оперативной работы в тылу противника. Этим группам должна была передаваться агентура, находящаяся до поры до времени на связи у наших легальных резидентур. По завершении учебы прошедшие спецподготовку опера, как правило, возвращались в свои подразделения. Правда, по слухам, некоторым удавалось закрепиться в Москве, но таких было мало. Все отмечали, что на этих спецкурсах дают очень большую физическую нагрузку, и якобы некоторые не выдерживали, просились обратно в свои управления.

Конечно, я мог бы отказаться, сославшись, например, на отсутствие постоянной квартиры (мы тогда снимали забронированную квартиру на окраине города), на многочисленность семьи (уже тогда у меня было двое детей) и прочие обстоятельства.

Однако, с другой стороны, мне было вовсе небезразлично, что обо мне подумают начальство и коллеги по работе, если я откажусь.

А кроме всего прочего, мне, сказать по правде, самому было очень интересно: нелегальная разведка, парашют, пятнистый маскхалат, диверсии в глубоком тылу врага, приказ сурового, но справедливого командира: «Идите, лейтенант, и без „языка“ не возвращайтесь!» Ну и так далее... Романтика!

Надо сказать, что в те времена мы были простодушны и доверчивы. Мы полагали, что нашей могучей державой руководят мудрые и толковые головы, которые, на основе единственно правильной и верной марксистско-ленинской теории, все просчитывают и учитывают. Мы верили, что временные трудности и перебои с продовольствием рано или поздно кончатся, рассосутся как-нибудь; что впереди у нас – светлое, блистательное и спокойное для всего нашего народа будущее. Только вот несколько раздражал престарелый Леонид Ильич, который неутомимо награждал себя все новыми и новыми наградами. Это было очень чудно: и смех и грех! А вообще-то, воспринималось, как невинное чудачество старого, постепенно выживающего из ума человека, за спиной которого, однако, как нам представлялось, стоят мудрые и верные, недремлющие и не знающие сомнений. Уж они-то маху не дадут, они-то твердо знают, куда и зачем нам всем надо идти!

Глава 3

Кабул лета 1979 года даже и не подозревал, что по его улицам уже едут те, кому всего через несколько месяцев будет суждено первыми вступить в бестолковую, наверное, никому не нужную (а может быть, и нужную – кто его разберет!) войну. Эта война с нашим участием продлится десять долгих лет, исковеркает жизни не одному поколению людей. И даже когда мы уйдем из Афганистана, война не остановится, а вспыхнет с новой силой и уже полностью разорит и практически развеет по ветру то, что когда-то называлось государством Афганистан. А ведь намерения вроде бы были самые хорошие: мы просто хотели навести порядок. Но, как сказал какой-то мудрец, в этом мире осталось очень много беспорядка после тех, кто хотел привести его в порядок.

Да мы тогда не знали и не могли представлять возможных последствий нашего появления здесь. А посему мы просто с любопытством глазели из окон автобуса на мелькавшие мимо многочисленные витрины дуканов, базарчики, на чудно одетых в просторные светлые портки и рубахи местных мужиков и на закутанных в чадру (по такой жаре сопреть можно!) женщин, на запряженных в тележки осликов. Мимо проезжали иностранные легковые автомобили: допотопные «опели» и «фольксвагены», блестящие новенькие «тойоты» со скошенными практически на нет капотами (последний писк автомобильной моды!). Здесь были и наши «Волги», УАЗы, «Жигули». Ревели смрадно чадящие разномастные грузовики с высокими кузовами, расписанными яркими примитивными картинками, изображавшими каких-то невиданных животных, китов и птиц. В одном месте на перекрестке я заметил бэтээр. На глаза часто попадались солдаты, одетые в форму мышиного цвета. Некоторые были с оружием: встречались наши АКМы, ППШ, карабины и винтовки. Реже в толпе мелькали щеголеватые офицеры в фуражках с неимоверно высокими тульями.

Когда автобусы заворачивали на проспект Даруль-Аман, где располагалось наше посольство, я заметил на углу портняжную мастерскую, на витрине которой красовались афганские офицерские кители и фуражки. Я подумал, что неплохо было бы купить такую фуражку в качестве сувенира, чтобы потом, когда все кончится, рассказывать о своих приключениях в далеких краях и под охи и ахи родственников, друзей и знакомых демонстрировать чудной головной убор. Я тогда и думать не думал, что через десяток с небольшим лет и в нашу армию придет латиноамериканско-азиатская мода на офицерские фуражки с вызывающе высокой тульей и блестящими бляшками. Мне до сих пор эта мода кажется смешной, а кроме того, вроде бы стыдно армии великой державы перенимать украшательские элементы с формы войск развивающихся стран. И вообще, это похоже на то, как в былые времена солдаты стройбата, остро чувствующие свою неполноценность как воинов (многие из них за всю службу и автомата в руках не держали!), на дембель цепляли себе на мундиры купленные значки парашютистов, «За кругосветное плавание» и прочие атрибуты воинской «крутизны». Кстати сказать, фуражку я так и не купил.

На территорию советского посольства мы заехали через запасные ворота и стали разгружаться. В отдельном помещении поселилось наше руководство: командир отряда полковник Бояринов Григорий Иванович, инструктор по специальной физической подготовке, а ныне – заместитель командира подполковник Долматов Александр Иванович, еще один заместитель (по политической части) – Глотов Василий Степанович, который был офицером Первого Главка, а также несколько наших преподавателей с КУОСа и трое наших бойцов. Это был наш штаб. Там же хранились ящики с оружием и боеприпасами, все наши съестные припасы (сухпайки). Ребята развернули радиостанцию для связи с Центром, работа началась.

От непривычно сухого воздуха (более полутора тысяч метров над уровнем моря – недостаток кислорода) во рту все пересохло, страшно хотелось пить и спать.

Мы расположились в большой комнате на раскладушках. Постельного белья пока не было, да и Бог с ним, и без него было жарко и душно. Вещмешок с личными вещами – под раскладушку, обернутый полотенцем полиэтиленовый пакет с чистыми носками – под голову (чем не подушка!), автомат и поясной офицерский ремень с пистолетом, ножом, подсумками и гранатами – под правую руку; вот и все размещение.

Всухомятку кое-как перекусили. Я достал припасенную бутылку водки (в отряде был введен строгий «сухой закон», но ведь мы еще не начали воевать, а только размещаемся), и все по глотку выпили за новорожденного, то есть за меня, хорошего. Вот и отпраздновал свой день рождения!

Поступила команда: «Выходи строиться!»

Построились в коридоре. Все были одеты в новую, еще не обношенную толком спецназовскую форму песочного цвета, которую нам выдали в Москве.

Командир произнес небольшую речь, смысл которой сводился к тому, что мы теперь переходим к жизни в условиях военного времени. Обстановка тревожная. Возможны провокации со стороны сил, оппозиционных нынешнему прогрессивному режиму страны. Не исключены нападения на наше посольство. Предельная бдительность и осторожность. Беспрекословное подчинение. То, что нужно будет довести до нашего сведения, будет доводиться по мере необходимости.

Наша ближайшая задача – круглосуточная охрана и оборона территории посольства, изучение обстановки, рекогносцировка на местности.

Потом выступил офицер безопасности посольства полковник Сергей Гаврилович Бахтурин. Он предупредил нас, что морально-психологический климат в посольстве весьма своеобразен, и поэтому нам не следует общаться с сотрудниками и служащими посольства, особенно с одинокими женщинами (которых здесь, оказывается, очень много – секретарши, машинистки и т. п.). Эти одинокие женщины, по словам офицера безопасности, будут пытаться устанавливать с нами интимные отношения.

– Так вот, кого застукаю – немедленно откомандирую в двадцать четыре часа, с позором и вонью! – вещал Бахтурин, оглядывая нас осуждающим взглядом, словно мы уже неоднократно совершили аморальные действия со всеми сексуально озабоченными одинокими женщинами посольства и его окрестностей.

Из его дальнейшей речи следовало, что нам по возможности вообще надо избегать попадаться посольским на глаза. Тем более с оружием и в форме. Особенно предостерег в отношении жены посла (посольские за глаза называли ее «мама»). Оказывается, она заранее вознегодовала, узнав, что приедут «солдаты» – по ее представлению, грязные, вонючие и грубые, – которые будут жить в посольской школе.

– Ведь там потом дети должны будут учиться! – содрогаясь в благородном ужасе, говорила послица.

«Мама» заявила, что сама, лично каждый день будет контролировать состояние помещений и прилегающей территории.

Пользование большим бассейном посольства «мама» категорически исключила для нас: «Ведь там купаются женщины и дети!»

Нам нельзя было купаться и в маленьком бассейне перед школой.

– А где же мыться? – спросил кто-то из строя.

– Душевых здесь вроде бы не видно... – вполголоса озабоченно заметил Долматов, – бойцам необходимо соблюдать гигиену.

Оказывается, и этот вопрос «мама» предусмотрела. Мыться (и стираться?) нам можно будет на заднем глухом дворе школы, пользуясь резиновым шлангом для поливки газонов.

Мы переглядывались друг с другом: как-то все это звучало диковато и малопонятно. Ведь мы приехали сюда не по своей прихоти и не отдыхать: мы приехали защищать, проливать за них и чужую, и свою кровь! А здесь такое отношение... Что же они – нелюди?


До этого никто из нас за границей еще не был, и мы, естественно, не могли знать, что многие посольские, торгпредские и прочие члены совколоний (колоний советских граждан, находящихся в загранкомандировке) – это особая каста, которая здорово отличается от нормальных людей. Это было общество избранных, в котором, несмотря на постоянную текучку кадров (загранкомандировки ведь не вечны!), десятилетиями сохранялись и действовали совершенно непонятные и для непосвященного человека странные, никем не писанные, но свято оберегаемые и неуклонно соблюдаемые нравы, нормы и правила поведения и взаимоотношений.

Этот абсурдный мир существовал сам по себе, он был создан, взлелеян, детально расписан и накрепко вбит в души людей, видимо, нашими номенклатурными бонзами – «слугами народа». Ведь именно многие из них, проворовавшись, оскандалившись, натворив или отчебучив что-то такое, что не лезло ни в какие ворота, что не укладывалось не только в рамки приличия, но и в рамки законодательства, отправлялись не в тюрьму, не на увольнение без пенсии, а – с глаз долой: руководящими работниками за границу.

Обо всех этих внутрипосольских делах я узнал много позже. Да... Тогда мы еще многого не знали. Хотя и догадывались, что «не все ладно в датском королевстве». Но ведь мы и сами были детьми этого мира, а поэтому многое воспринимали как само собой разумеющееся: сначала кажется диковатым, а потом – вроде бы так и надо. А вообще-то, по сравнению с нынешними «закидонами» сильных мира сего и существующими в настоящее время порядками (а вернее сказать – «понятиями») в наших заграничных, да и иных учреждениях, все прошлые дела кажутся просто детскими шалостями!

Глава 4

И вот потянулись дни по формуле «шесть через двенадцать». Это означало, что шесть часов боец несет службу, двенадцать часов отдыхает. Вернее, на время для отдыха (сна) было выделено всего шесть часов, остальные шесть – пребывание в резервной группе быстрого реагирования. То есть бодрствовать в форме и при оружии.

На плоских крышах четырехэтажных зданий по всему периметру обширной территории посольства мы оборудовали огневые ячейки из мешков с песком. В наряд заступали двое. Вооружение штатное: автомат, пистолет, двойной боекомплект, штык-нож, гранаты. А кроме этого еще один ручной пулемет (или снайперская винтовка), бинокль, радиостанция.

Днем, лежа на плащ-палатке, брошенной на бетон крыши, я часами, глядя в бинокль, наблюдал чужую жизнь чужого для меня народа – афганцев.

Строения местных жителей начинались метрах в ста от каменного посольского забора. Дома были одноэтажные и двухэтажные, причем первые этажи, как правило, были сложены из самана (самодельные кирпичи из обожженной глины) и побелены, а вторые были деревянными и напоминали наши голубятни. Над домами торчали какие-то шесты с болтающимися на них полуистлевшими тряпками, над некоторыми крышами были антенны. Каждый дом был обнесен корявым забором из того же самана, хотя кое-где участки забора были из гофрированного металла. Территория вокруг была захламленная и пыльная. Под испепеляющими лучами солнца лениво бродили облезлые собаки и кошки.

В пыли копошились одетые в лохмотья грязные дети. В бинокль я смог разглядеть, что у маленьких девочек, несмотря на убогую одежду, лица нарумянены, глаза и губы подкрашены. Тогда я только подивился этому, а позже узнал, что по местным обычаям, особенно в деревнях, детей специально одевают плохо, более того, им специально пачкают лица: это якобы спасает их от дурного глаза. А макияж на девочек наносят их матери, чтобы с самого детства они выглядели красиво.

На небольшой площадке подростки постарше, пыля, азартно играли в волейбол через веревку.

По утрам из узких переулков выходили люди, в основном мужчины, одетые весьма прилично, многие в пиджаках, некоторые при галстуках. Они шли через пустырь к проспекту Даруль-Аман, видимо, на работу.

Чуть позже появлялись женщины с сумками: наверное, шли на базары за покупками. Через какое-то время они возвращались, и над домами и двориками показывались небольшие дымки: готовилась еда. Иногда ветерок доносил до меня запахи свежеиспеченного хлеба или лепешек, реже – аромат жареной баранины: рядовые жители Кабула жили весьма скромно и мясо ели не каждый день.

Потом, когда солнце поднималось в зенит и начиналась дикая жара, наступало затишье. Все живое пряталось в тень.

Эх! А все-таки хорошо было на КУОСе!

Наш объект находился в лесу. Среди старых могучих сосен стоял двухэтажный деревянный коттедж, где мы жили по два-три человека в комнате. Объект был построен до войны, еще в 1936 или в 1937 году, и с тех пор использовался для подготовки разведчиков-нелегалов и групп специального назначения. Говорят, именно здесь готовился перед заброской к немцам знаменитый Кузнецов. Кого только не видели эти старые сосны и стены коттеджа! Если б только они умели говорить... А потом здесь была 101-я Школа. Сколько народу прошло через этот объект! Кто навстречу славе, а кто навстречу смерти.

Как поется в одной из наших куосовских песен:

...Если гром беды великой грянет,

В неизвестность улетят они...

Вот и мы улетели в неизвестность.

А между тем жизнь шла своим чередом и ставила перед нами все новые и новые задачи.

По указанию руководства ввели круглосуточное патрулирование по внутреннему периметру посольства. Занятие достаточно дурацкое и утомительное. На кой черт, спрашивается, таскаться днем под палящим солнцем вдоль забора, когда обстановку вполне можно было бы контролировать и с крыш? Но жаловаться было некому, да и указание это судя по всему поступило из Москвы, а с Центром не поспоришь!

Буквально на следующий день к нашему командиру заявилась разгневанная послица. Оказывается, по ее словам, «солдаты», бесконтрольно шляясь по территории посольства, пугают своим «диким видом» и оружием дипломатов и членов их семей. А по ночам громко топают «сапогами» и не дают никому уснуть.

Командир, смутившись под напором истеричной и вздорной бабы, попытался было объясниться с ней, но потом махнул рукой и сказал, что примет меры. И меры были приняты. Нам было приказано ходить на патрулирование только ночью и. обутыми в спортивные тапочки!

Хорошо хоть, что не босиком!


А в это время в Афганистане происходили бурные политические события. Как это обычно бывает, пришедшие к власти «слуги народа» выясняли, кто из них главнее.

«Халькисты» во главе с Нур Мухаммедом Тараки и Хафизуллой Амином начали теснить «парчамистов» со всех государственных постов, из армии, из спецслужб. К тому времени, когда мы попали в Афганистан, это им вполне удалось. «Парчамисты» уже считались «врагами народа» (знакомое словосочетание, где-то мы его уже слышали!), а их лидер Бабрак Кармаль был сослан из страны послом в Чехословакию. Вот это по-нашему, «по-бразильски»!

Волею случая ставший у кормила власти Тараки – мужик, в общем-то, неплохой, только очень непрактичный, болтливый, мечтательный и выпить не дурак (говорили, что печенка у него от выпивки уже почти не работала), особо не утруждался поисками наиболее приемлемых для местных условий путей построения нового общества «без эксплуатации человека человеком».

А в это время «верный ученик и соратник» Амин за спиной «великого отца народа» потихоньку набирал силу, подбирал преданных людей, подчинял себе силовые структуры, уничтожал сомневающихся, мешающих и прочих «лишних людишек». Короче говоря, рвался к власти. Шел старый, как сам мир, процесс: «революция пожирала своих детей».

Глава 5

Из Центра пришла шифровка о том, что наш отряд должен обеспечить безопасность вылетающего в Кабул из Москвы одного из наших видных политических деятелей.

По нашему разумению, он ехал сюда, чтобы разобраться все-таки, кто же лучше: Тараки или Амин, на кого делать ставку, с кем идти дальше. Уже тогда вопрос с Амином стоял достаточно остро. Умный, быстрый в решениях, фантастически работоспособный, жестокий и вероломный, Амин явно превосходил по своим деловым качествам своего «учителя» Тараки. Он мог быть хорошим другом для нас (если бы мы вели себя по-умному), но мог быть и большим врагом. Амин нутром чувствовал слабых, не способных защититься, и запросто подавлял их. Либо морально, либо физически...

Так что надо было решать, с кем нам дружить дальше.

Встреча и беседа нашего видного политического деятеля с Амином должна была состояться в резиденции нашего посла. Мы обеспечивали безопасность этой встречи: враг не дремлет, вооруженная оппозиция набирает силы, возможны попытки нападения, совершения террористического акта и прочее.

Мне довелось попасть в группу ближнего кольца охраны. Мы, двенадцать бойцов, группами по четыре человека с разбивкой на парные патрули, должны были охранять и оборонять непосредственно резиденцию посла. Патрулировали в саду, который с одной стороны примыкал вплотную к резиденции, а с другой стороны – к внешнему забору. Наша задача: не допустить проникновения посторонних или нападения со стороны забора. В случае чего – огонь на поражение.

Хорош был сад у посла! Посторонние лица туда не допускались. А чего только там не было! Множество плодовых деревьев и кустов, грядки с клубникой, петрушкой, луком, свеклой, картошкой, морковкой. Розы и тюльпаны, иные цветы и растения. Все там было.

Надо сказать, что с едой у нас в то время было тяжко. Питались мы тем, что привезли с собой, то есть – сухпайками. Да и то не вволю. Экономили: неизвестно, сколько еще здесь пробудем и где придется дислоцироваться. Так что фактически получалось, что один сухпаек делили на двоих, а то и на троих бойцов. Овощей и фруктов, естественно, не было: их ведь надо было покупать на месте, а денег для этого не выделяли. А занятия по физподготовке, которые так способствуют повышению аппетита, активно продолжались: два-три раза в день! Да и охранная служба отбирала много сил. Короче говоря, все мы постоянно испытывали чувство голода.

И вот мы оказались в саду, где с деревьев свешивались уже вполне зрелые, налитые соком яблоки, аппетитные груши, на кустах виднелись богатые витаминами ягоды, на грядках уже созрела клубника, а спелая морковка, такая полезная для поддержания остроты зрения, аж вылезала из земли сама. В голове бродили мысли о том, как добрый дедушка посол дает указание своим приближенным, и те, чтобы поднять нашу боеспособность, выносят для нас подносы с фруктами, а может быть (чем черт не шутит!), и с шашлыком, запах которого явственно ощущался нашим обостренным обонянием и вызывал, как у собаки Павлова, обильное слюновыделение.

Но не тут-то было.

Вместо хлебосольных посланцев с явствами на ступеньках резиденции показалась послица – «мама». Это была неряшливо одетая, толстоватая, с виду неказистая баба со стертым лицом в очках. Мы молча поприветствовали ее, став по стойке смирно. Не обращая на нас никакого внимания, она начала медленно прохаживаться по тропинкам сада, подолгу задерживаясь у плодовых деревьев и кустов, останавливаясь у грядок. При этом она пристально вглядывалась во что-то, шевелила губами, время от времени делала какие-то пометки ручкой на клочке бумаги.

Потом она повернулась, так же медленно возвратилась к ступенькам резиденции и поманила нас к себе пальцем.

– Ребятки, – брезгливо проговорила она. – Ничего здесь не трогайте, – это н а ш садик!

Только тут до меня дошло! Е-мое, да она же прямо перед нами открыто ходила и считала количество яблок на деревьях, запоминала расположение овощей на грядках и все это записывала! В ее глазах мы были не офицерами, не бойцами, которые были готовы пролить кровь и отдать жизнь за ее же безопасность, мы были просто скотиной, которая могла потравить ее посевы!

Краска стыда и обиды ударила в лицо. Да пропади ты пропадом! Да удавись ты на своей яблоне, да подавись ты своей морковкой поганой! Да я с голоду буду подыхать – не притронусь даже пальцем к твоей проклятой собственности!

– Смотрите... я все здесь запомнила! – еще раз озабоченно оглядев поверх наших голов сад, сказала послица и, шаркая по мрамору домашними шлепанцами, гордо удалилась.

А мы, оплеванные и смертельно оскорбленные, понуро разбрелись по своим местам в этом ставшем ненавистным саду, удивляясь человеческой жадности и глупости, которые не имеют границ и предела.

Встреча и беседа нашего видного политического деятеля с товарищем Амином прошла успешно и без всяких неприятностей. Умный и хлесткий, с математическим складом ума Амин, будучи к тому же восточным человеком, совершенно точно знал, как надо производить хорошее впечатление на человека из Москвы. Знал об этом, видимо, и наш посол.

Ранним утром следующего дня мы, обливаясь потом, перетаскивали в грузовик сильно пополнившийся багаж посланца партии и правительства, с которым он вылетал домой: картонные коробки с аудио– и видеотехникой, ящики с изюмом и орехами, какие-то тяжеленные свертки, похожие на свернутые ковры, и прочее, прочее, прочее... Багаж сопроводили в аэропорт и погрузили на самолет.

Скрылся в пронзительно голубом и бездонном кабульском небе, улетел на север, в Москву, самолет с «охраняемым лицом», а мы остались...

Глава 6

Часть наших ребят во главе с Долматовым переехала жить в другое место: на какую-то виллу, расположенную неподалеку от посольства. Что они там делали – никто не знал, но все им завидовали: все-таки они были не в четырех стенах посольства, а на воле.

Однажды нам объявили, что будут выдавать зарплату в местной валюте! Все страшно удивились и обрадовались. Сказать по правде, мы вовсе не ожидали, что нам будут что-то здесь платить. Дома, в Союзе, нам шла наша обычная зарплата. Уезжая в Афганистан, мы написали соответствующие поручения в финотдел, с тем чтобы большую часть денег пересылали нашим семьям, соответствующие суммы перечисляли на партвзносы, немного оставили на счетах: чтобы было потом на чем домой добраться. И вдруг такие дела! Кто бы мог подумать!

И мы повалили в посольский магазин, где, оголодавшие, смели подчистую с полок все съестные припасы. Даже то, что зажравшиеся посольские вообще не брали. Реакция последовала мгновенная: по указанию послицы вход в посольский магазин «солдатам» был строго воспрещен!

Но к тому времени мы уже начали выезжать в город. Первыми «ласточками» стали наши отцы-командиры и «офицеры штаба», которые повадились ездить в город на «рекогносцировку» – дело, вообще-то, нужное и, как потом выяснится, крайне необходимое. Ведь первая заповедь разведчика за границей – детальное знание и постоянное изучение города, местности, региона ответственности. Необходимо совершенно точно знать расположение улиц и ситуацию на них в любое время суток, надо знать, где дислоцируются государственные объекты, объекты министерства обороны и спецслужб, а кроме того... да мало ли что еще! Ведь нам здесь, возможно, предстояло осуществлять агентурно-оперативные, оперативно-войсковые, специальные операции, а может быть, и вести открытые боевые действия.

Из поездок на «рекогносцировку» народ возвращался притворно озабоченный сложностью «оперативной обстановки» и. с покупками! По тем временам это были диковинные для нормальных советских людей вещи: джинсы, батники, японские часы и магнитофоны, дубленки.

Между тем с очередным рейсом к нам из Союза прилетело небольшое пополнение. Среди прибывших было несколько ребят, которых я помнил еще по учебе в ВКШ. Они раньше меня заканчивали КУОС, и сейчас их, как резервистов, выдернули для пополнения нашего Отряда. А кроме того, нам прислали несколько переводчиков, знающих местный язык дари, а также фарси.


Однажды мы в очередной раз выехали на рекогносцировку на двух машинах. Дело было 5 августа.

Вот уже неделю местные держали пост – был мусульманский праздник Рамазан (некоторые называют – Рамадан, Ураза, но это сути не меняет). Весь этот праздник – он длится около месяца – мусульманам нельзя от восхода до захода солнца есть, пить (не только спиртное, но и воду!), сморкаться, плеваться, вступать друг с другом в интимные отношения и так далее.

Нас предупредили, что в городе набирают силу антисоветские настроения, да и вообще на всех иностранцев, которые не держат пост, местные смотрели с раздражением. Их можно понять: конечно же, обидно! Поэтому нам было рекомендовано в городе, на виду у афганцев, не есть, не пить, не курить. Ну что же, сказано – сделано. Еда, питье и курево, конечно же, могут подождать. А что касается сексуальной стороны вопроса, то мы и так воздерживались за неимением объекта приложения усилий, а также потому, что советскому человеку не к лицу изменять жене, тем более в тревожных условиях заграницы. «Изменяя жене, ты изменяешь Родине!» – любил повторять один из начальников курса в Высшей Школе полковник Панкин.

Так что мы вовсю воздерживались, чтобы не задевать религиозные чувства местных граждан.

В этот раз мы прорабатывали маршруты возможной эвакуации сотрудников посольства и торгпредства в аэропорт.

У всех еще свежо было в памяти то, что произошло весной этого года в Герате, когда местные маоисты взбунтовали жителей города и афганские воинские части. Была крупная пальба, солдаты перебили своих командиров и политработников. Тогда же погибло несколько наших специалистов и советников. Говорят, что их растерзали буквально по кусочкам (о, добрый, веселый и трудолюбивый афганский народ!). Об этих событиях мне как-то рассказывал один военный советник, который был в Герате в то время. По его словам, от неминуемой и жуткой смерти многих наших специалистов тогда спасли какие-то специально обученные советские офицеры, которые перебили кучу повстанцев и на бронетехнике вывезли всех в гератский аэропорт. А там уж они держали оборону до подхода верных правительству частей. Тогда я не знал, что речь идет об одном из первых боевых крещений за границей ребят из спецгруппы «А», да и вообще не знал о существовании такой группы.

Так что рекогносцировку, с учетом всех этих событий, мы проводили всерьез и очень тщательно.

Закончив запланированный на сегодня участок трассы, мы, перед возвращением домой, решили заехать на так называемый Грязный рынок, тем более что это было почти по пути.

Грязный рынок – это было особое, знаменитое и даже легендарное среди членов совколонии место в Кабуле. Представьте себе несколько кварталов, заполненных торговыми точками: три этажа вверх и три этажа (а может быть, и больше) вниз!

Чего же только там не было! Если к богатому и непривычному для нас ассортименту товаров еще добавить гудящую, постоянно находящуюся в движении толпу народа, многочисленных калек и одетых в причудливые лохмотья нищих, продавцов газет и лотерейных билетов, вопящих, как грешники в аду, грязных, пребывающих в броуновском движении попрошаек-мальчишек, мрачных, разбойного вида хазарейцев с черными лицами, толкающих свои тележки, груженные дровами и еще каким-то хламом (говорят, что по ночам хазарейцы действительно разбойничали, убивая свои жертвы страшными, огромных размеров ножами), если еще добавить кричащих ишаков, блеющих баранов, из которых тут же на месте жарили шашлык, крики зазывал, рекламирующих свой товар и заманивающих покупателей в дукан, вопли пойманных за руку и избиваемых лавочниками воров, запах каких-то тошнотворных индийских благовоний (в дуканах, наряду с местными, торговали и сикхи – выходцы из Индии), смешанный с устойчивым ароматом гашиша и вонью испражнений и помоев, – вот тогда можно будет иметь некоторое представление о Грязном рынке.

Таинственным местом был этот Грязный рынок. Здесь можно было купить все что угодно: спиртное, оружие, валюту, наркотики. Здесь бесследно пропадали люди, и найти их потом было невозможно – ни живых, ни мертвых. Здесь были и бани, и парикмахерские, и притоны, и «святые места», помеченные грудой камней и шестами с развевающимися на них грязными тряпками и какими-то блестящими бирюльками (это означало, что здесь умер какой-то святой человек или дервиш).

Среди этого живописного восточного бедлама мы старались держаться вместе. На нас, казалось бы, никто не обращал внимания, однако стоило обернуться – все смотрели вслед: кто с интересом, кто с любопытством, кто с недоброй усмешкой, а кто и с открытой ненавистью. Вообще-то, это не очень приятно, когда за тобой так наблюдают и когда все вокруг непонятное, чужое, враждебное.

Мы были одеты в гражданское: брюки, рубашки навыпуск. За поясом под ремнем – пистолет Макарова (восемь патронов в обойме, девятый – в стволе), в кармане запасная обойма и граната, в сумке или портфеле – еще две-три гранаты.

В случае чего мы могли бы дать неприятелю на месте сильный отпор. Наверное, афганцы этот наш настрой чувствовали, поэтому нас никто не задевал, а наиболее рьяные противники пребывания советских граждан в Афганистане вообще и на Грязном рынке в частности просто отводили глаза или отворачивались, хотя некоторые скрипели зубами и что-то недовольно бормотали себе под нос.

Тем не менее мы чувствовали себя в этом гадюшнике достаточно уверенно и независимо.

Мы не были обременены весьма ныне распространенным среди русских людей национальным или религиозным комплексом неполноценности. И мы не были верующими православными христианами в полном смысле этого слова. Но, оказавшись в чуждой среде, мы ими себя вдруг почувствовали. Здесь, наверное, в действие вступали уже некие генные категории русского человека. Да. Мы гордились тем, что мы – русские. Мы инстинктивно осознавали, что на основе чуждой для нас веры и обрядности сформирован иной тип человека, совершенно отличный от нашего. И что, хоть живем мы с этими людьми зачастую рядом, они совершенно иные, внутренне совсем не похожие на нас. У них другой образ мышления. Они исповедуют иные ценности, их понятия о морали, нравственности, чести и порядочности, мотивация их поступков значительно отличаются от наших. Даже сказки, на которых воспитываются здесь дети, иные, совершенно непохожие на наши. Например, самый распространенный сюжет: молодой юноша полюбил девушку, а ее родители были против. Тогда юноша ночью пробрался в дом невесты, зарезал ее родителей, похитил возлюбленную и увез ее в горы. Тогда братья невесты по закону кровной мести зарезали родственников юноши-жениха... А родственники юноши зарезали оставшихся в живых родственников невесты. И так до бесконечности все друг друга режут и убивают. Вот такие сказки.

Конечно, подходить к ним с нашими нравственными мерками было по меньшей мере неразумно, а по большому счету – бессмысленно. Однако мы отлично осознавали, что эти люди имеют полное право жить по своему укладу и правилам. Так же, как и мы – по своим. И все-таки они были для нас чужими, непонятными, а потому – враждебными.

Но мы их не боялись! И они это понимали... Они чувствовали нашу силу, не только чисто физическую, но и моральную. Видимо, от нас исходила ощутимая аура уверенности, силы, решимости. Именно поэтому даже самые ярые отводили глаза и уступали дорогу, хотя среди них наверняка было полно ухарей, которые с удовольствием распластали бы нас ножами и, подвесив, как баранов, содрали бы с нас – иноверцев, которые их не боятся, – шкуру.

Солнце стояло в зените. Я взглянул на часы – было десять минут первого. Именно в этот момент внезапно где-то далеко раздался взрыв, потом еще один, затем послышались отдаленные звуки автоматно-пулеметной перестрелки. Басовито и раздельно пророкотал КПВТ бэтээра. Базарный люд на секунду застыл, вслушиваясь, а затем все пришло в движение: народ стал разбегаться, прятаться. Началась паника. Рядом с нами вдруг упал на землю и, с пеной у рта, забился в судорогах юродивый. Завизжали женщины.

Мы бросились к машине. Что случилось? Почему стрельба? Нападение духов или... Переворот?

Глава 7

Да, это была попытка переворота.

Как потом выяснилось, этот нарыв уже давно зрел в афганской бригаде специального назначения, расположенной на окраине Кабула в крепости Бала-Хисара. Бригада спецназа, по сравнению с другими подразделениями местных вооруженных сил, была неплохо подготовлена и достаточно хорошо вооружена. Толковые офицеры, физически крепкие солдаты, с голоду никто не помирал. В чем же дело?

А дело было в том, что новый режим слишком стремился к сплошной и скорейшей победе социализма, а также к условно-досрочному (в рекордно короткие сроки!) привитию местным людям коммунистической идеологии. Дело дошло до преследования мулл. Кое-где их даже стали расстреливать. Начали прикрываться мечети. Народ лишали религии, а значит – идеологии, той, которая веками владела не только умами этих людей, но и определяла порядок их жизни, взаимоотношений в семье и друг с другом.

Вместо мулл появились комиссары-политработники, которые заставляли людей заучивать совсем другие идеи и ценности.

Противники режима Тараки умело использовали неуклюжие попытки властей по перевоспитанию населения и вели активную контрпропаганду, зерна которой падали в весьма благодатную почву и давали хорошие всходы. Армейская среда не была исключением.

А вдобавок ко всему – офицеры! Они почти все были из знатных и богатых родов и кланов землевладельцев. А землю-то национализировали! На армейское жалование особо не проживешь, тем более, в стране свирепствовала инфляция, цены росли с каждым днем. Крути не крути, а офицерство здорово обидели. А из Союза уже возвращались отучившиеся на краткосрочных офицерских курсах молодые партийцы: напористые, активные, жадные до власти и должностей. Они вытесняли старое офицерство. Да и в среде новых офицеров были серьезные разногласия: одни, кто победнее, симпатизировали «Хальку», другие были за «Парчам».

Как обычно, мятеж начался со стихийного митинга, после которого перебили комиссаров и активистов. Потом кто-то кинул клич идти на Кабул, штурмовать Дворец Арк и свергать Тараки. Вскрыли склады, вооружились, заправили горючим и боеприпасами бронетехнику. Некоторые, прихватив оружие и сколотившись в группы, отправились в город сводить личные счеты с обидчиками, порезвиться в дуканах. Вблизи Бала-Хисара начались грабежи, перестрелки. Однако кому-то из партактива удалось спастись, ускользнув от расправы. Власти были предупреждены. Кабул спешно готовился к обороне.


От Грязного рынка до посольства мы долетели по вмиг опустевшим улицам за пять минут.

Здесь уже готовились к обороне. Были данные о том, что часть мятежников якобы была намерена штурмовать наше посольство, так как, по их мнению, именно «советские были во всем виноваты». Резидентура получила сведения о том, что к мятежникам могут присоединиться затаившиеся в городе вооруженные «духи» (в те времена их звали – «ихван», что на дари вроде бы означает «враг»).

План обороны посольства нами был разработан заранее, каждый из нашего отряда знал свое место, свой сектор обстрела и свой маневр на любой случай. Заранее оборудованные и обжитые нами огневые ячейки на крышах посольских зданий и в некоторых других местах полностью перекрывали все возможные направления появления противника.

Мы забежали в нашу казарму, быстро переоделись в форму, прихватили оружие, боезапас, бинокли и – после короткого и энергичного инструктажа – по своим местам.

Крепость Бала-Хисар была построена в незапамятные времена на другом, противоположном от нас северо-западном конце города. Во время рекогносцировок мы объезжали этот объект: крепость стояла на господствующей над городом высоте, старые, но достаточно еще крепкие стены с бойницами, винтовая дорога вверх. Кругом посты, однако с северной стороны, там, где старое кладбище, постов не было, да и стены пониже, местами с проломами.

С нашего балкона я мог разглядеть в бинокль смутно виднеющиеся светло-коричневые стены Бала-Хисара. Там что-то горело, и в безветренном небе медленно поднимались и нехотя таяли столбы дыма. Слышалась отдаленная стрельба.

Нам в поддержку было выделено афганское пехотное подразделение, усиленное тремя танками. Афганцы должны были держать оборону по внешнему периметру, а мы – по внутреннему.

Когда афганцы прибыли, мы с удивлением обнаружили, что танки у них наши – «тридцатьчетверки» (броня крепка, и танки наши быстры!). Вот это да! Это ж исторические экспонаты, да еще на ходу! Чудеса, да и только.

Афганцы стали окапываться. Взглянув вниз, я увидел, что несколько пехотинцев роют себе окопы на противоположной от нас обочине дороги, идущей вдоль забора посольства. Огневые ячейки они сооружали себе прямо перед глухим и довольно высоким каменным забором виллы, стоящей по другую сторону дороги. От кого же они будут защищаться? Ведь в десятке метров перед ними стена! Тут рядом с пехотинцами остановился танк и развернул башенное орудие. тоже в направлении забора! Неужто совсем ничего не соображают? Ну и вояки!

По рации я соединился с командиром и сообщил о странных маневрах наших боевых друзей.

– Ладно, разберемся, – ответствовал Григорий Иванович. – Как там у вас дела? Что видно?

– Да вроде бы пока все тихо. В крепости что-то горит, но не сильно. С той стороны слышна стрельба, но никаких передвижений не видно.

– Смотрите повнимательней. Конец связи.

Через несколько минут к незадачливым пехотинцам подкатил «уазик», из которого выскочило несколько наших бойцов. Объяснялись в основном жестами и матерными терминами, но пехотинцы все прекрасно поняли. Они лениво собрали свои манатки и, подгоняемые нашими ребятами, бренча плохо закрепленной амуницией, неуклюже перебежали чуть левее, на открытое пространство, где снова стали окапываться.

А танк остался стоять там, где стоял. Оказывается, его двигатель заглох и больше заводиться не хотел. Из люков вылезли медлительные, в замызганных черных комбинезонах и шлемофонах афганские танкисты и тут же присели на корточки в тени у гусениц танка. Ремонтировать своего «боевого коня» они, похоже, не собирались. Сломался – и хрен с ним!

Вот тут-то в дело вмешался наш Андрей. Небольшого росточка, цепкий, жилистый, с кривоватыми, как у кавалериста, ногами, он прекрасно разбирался в технике и мог заставить двигаться любой механический агрегат. Он вылез из-за руля УАЗа и подошел к танкистам. О чем-то коротко спросил их. Те только разводили руками и скалили белые зубы.

Андрей легко запрыгнул на броню и исчез в люке. Затем вылез наружу уже с инструментальным ящиком, открыл заслонки моторного отсека, начал там копаться.

– Андрей! Ну что там? – крикнул я с балкона. Он поднял голову, махнул рукой.

– Да ну их на хрен! Руки из задницы растут, довели машину до ручки. Сейчас все сделаем. – и тут же заорал на танкистов: – Ну чего стали, дармоеды! Ну-ка, ты, дай ключ на двенадцать... и вот здесь подержи... да посильней, возьми вон плоскогубцы!

Удивительно, но афганец понял, что от него хотят, подал нужный ключ, взялся за плоскогубцы.

– Так... держи вот здесь, а я буду затягивать... – командовал Андрей, и работа спорилась. Минут десять Андрюха зычным голосом руководил ремонтом, перемежая технические термины заковыристым матом. Потом он сел на место механика-водителя, погонял стартер, и двигатель, пахнув едким синим выхлопом дыма, взревел. Андрей высунулся из люка и показал афганцам рукой: вот, мол, как надо делать! Потом дал газку, лихо развернулся на одной гусенице, промчался с десяток метров и резко тормознул.

– Во машина! – крикнул он мне, показывая большой палец. – При хорошем уходе еще сто лет бегать будет!

И, повернувшись к подходившим танкистам, незлобливо добавил:

– У-у, дармоеды!

Те улыбались, кивали головой, жали Андрею руку.

– Да ладно, чего уж там... – размягченно говорил он. – Толку от вас как от козла молока.

Танкисты были согласны, что толку от них мало. Андрей им явно нравился своей ухватистой манерой, веселым дружелюбием, незлобливостью и знанием техники, в которой афганцы явно ничего не смыслили.

Вообще-то, и у танкистов, и у лениво наблюдавших за ремонтом пехотинцев был вид людей, которым глубоко на все наплевать.

Это обстоятельство внезапно вызвало у меня какое-то непонятное, тревожное предчувствие. Если придется воевать по-серьезному, то толку от этих ребят действительно не будет никакого, подумал я тогда, и все придется делать самим. Как потом выяснилось, я как в воду глядел: так оно и было.

В тот день нападения на посольство мы так и не дождались. Помитинговав, мятежная бригада уселась на грузовики и на броню (которую смогли завести) и спустилась в город, чтобы «воевать» дворец Арк и свергать Тараки. На узких улочках в километре от крепости всю их бронетехнику пожгли НУРСами поднявшиеся с аэродрома боевые вертолеты (мне так думается, что экипажи в вертолетах сидели наши.).

Некоторые мятежники разбежались, но большая часть возвратилась в крепость и попыталась занять круговую оборону. Однако, деморализованные потерями и лишенные единого командования, долго продержаться они не смогли. Уже к вечеру крепость Бала-Хисар была взята преданными Тараки элитными, хорошо вооруженными подразделениями царандоя (народной милиции).

А все остальное было делом техники. Царандоевцы подогнали бульдозеры, вырыли несколько рвов. Оставшихся в живых после штурма мятежников, разоруженных и ободранных, поставили вдоль насыпи и покрошили из пулеметов. Бульдозеры заровняли землю – и следа не осталось. Просто и сердито.

Глава 8

К утру все было кончено, новых катаклизмов пока не намечалось. Наше афганское подкрепление снялось и уехало к себе в казармы.

Снялись с усиленного варианта службы и мы.

После завтрака (треть консервной банки с перловкой и микроскопическими вкраплениями мяса, две сухие галеты из сухпайка и кружка чая с одним кусочком сахара: не хлебом единым жив человек!) меня вызвал к себе командир.

Григорий Иванович был чем-то озабочен и немногословен:

– Сейчас подъедет машина, отвезет тебя на виллу. Теперь будешь там. Поступаешь в распоряжение Долматова. Он скажет, что надо делать.

Вилла оказалась просторным двухэтажным каменным домом с большим подвалом. Веранда с бетонным козырьком, зеленая лужайка. Все обнесено двухметровым забором с колючей проволокой и вмазанными по верхней кромке в бетон острыми осколками битого стекла. Вдоль забора колючий кустарник и молодые плодовые деревца.

Я поднялся на второй этаж. В огромной комнате, которая, видимо, была гостиной, мебели никакой не было, кроме раскладушек. Под каждой – рюкзак, сбоку на полу свернутый кольцом ремень с подсумками, гранатами, ножом и пистолетом. Поверх – автомат. Кроме меня в этой комнате жили еще трое наших ребят. За стенкой, в соседней комнате – еще пятеро. В отдельной комнате поменьше расположились двое приехавших вместе с нами преподавателей с КУОСа – Коля и Виктор.

На КУОСе Коля был куратором нашей учебной группы. Голова у него была набита самыми разнообразными сведениями: тактико-технические данные американских ракет и другой боевой техники стран НАТО, рецепты изготовления взрывчатых веществ и зажигательных смесей, боевые уставы пехоты, номенклатура разметки топографических карт и прочее, всего не перечесть. Коля обладал прекрасной памятью, но. увы, был крайне несобран и болтлив. Он мог совершенно неожиданно для всех (а может быть, и для себя!) в компании брякнуть такое, что вовсе не следовало бы говорить. Он давал направо и налево обещания, которые заведомо выполнить не мог, хотя за язык его никто не тянул. И наши ребята, и другие преподаватели КУОСа откровенно подсмеивались над ним. Хотя мне его иногда было жалко. Увидев меня в коридоре, Коля радостно заулыбался:

– Кого я вижу! Привет! Ну что, переселился? Ну вот, будешь теперь в нашей группе. Только никому ничего не болтай! – Коля сделал серьезное лицо и понизил голос. – Мы будем ездить за город тренировать афганских контрразведчиков. Понял? Будешь у нас инструктором по специальной физической подготовке, а заодно охранником группы, так сказать, офицером безопасности. Тебя одного из всего отряда Долматов выбрал. Учти, я тоже поддержал твою кандидатуру! Не подведи!

Все ясно. У Коли, как всегда, ничего не держится. Фонтан! Спускаясь вниз по мраморной лестнице (кругом мрамор, действительно – вилла!) к Долматову, я уже в общих чертах представлял, чем мне придется здесь заниматься.

Александра Ивановича Долматова мы все любили и уважали. Крепко сбитый, среднего роста, с короткой стрижкой, он разговаривал хрипловатым, отрывистым голосом. Я его помнил еще по учебе в Вышке – так мы называли Высшую Краснознаменную школу КГБ имени Ф. Э. Дзержинского (давно, друзья веселые, простились мы со Школою!). Там он преподавал у нас физическую подготовку. Бывало, выведя нас на беговую дорожку стадиона «Динамо», он, надрывая голос, угрожающе-бодрым тоном орал:

– Внимание, товарищи слушатели! Цель нашего занятия – укрепление пошатнувшегося здоровья!.. Четыре круга вокруг стадиона! Шаг вправо, шаг влево считаются попыткой к бегству! Шаг в сторону – провокация! Карается дополнительным кругом!.. Бего-о-м... Марш!

Долматов отлично знал психологию, физиологию, был прекрасным педагогом и преподавателем. Умел все объяснить и, что немаловажно, сам все показать. По натуре Александр Иванович был человеком очень честным и порядочным. Однако, при случае, рассказывая какую-нибудь историю, любил чуть приукрасить ее, с тем чтобы конец получился поучительным (в смысле необходимости в повседневной жизни хорошей физической подготовки). Свои истории он обычно начинал так:

– Гуляем мы как-то с женой по Центральному парку культуры и отдыха. Я в костюмчике, белая рубашка, галстук.

Вдруг.

А дальше начиналась вариация с появлением на горизонте неких хулиганов, которые приставали к окружающим или (о, неразумные!) к самому Александру Ивановичу. Концовка всегда была неизменная: тем или иным приемом, как правило тем, который мы изучали в настоящий момент занятий, Александр Иванович расправлялся с группой нарушителей порядка. А упоминание о костюме и галстуке обычно делалось для того, чтобы лишний раз показать, что изучаемые нами приемы рукопашного боя действенны в любой ситуации и вовсе не подразумевают необходимости валяться по земле, пачкать или рвать костюм.

Как правило, поучительные истории Александр Иванович обычно заканчивал так:

– ...А я поправил галстучек, взял жену под ручку и пошел пить пиво.

Ко всем слушателям Долматов относился уважительно и бережно. Уже потом он рассказывал мне, что воспитать хорошего бойца-рукопашника очень непросто. И что главное при этом – уважать ученика, всячески его оберегать, с тем чтобы ненароком не сбить с него боевой гонор, психологически поощрять и лелеять, а физические нагрузки увеличивать постепенно, в зависимости от внутреннего состояния и моральных ресурсов бойца.

Следует сказать, что я был у Долматова неплохим учеником. На занятиях он, объясняя и показывая очередной прием, всегда подзывал меня. Дело в том, что силой меня Бог не обидел, а кроме того – неплохая реакция, но что самое главное: в спарринге я никогда не терял чувство меры, всегда контролировал свои эмоции и никогда не травмировал партнера. Настоящих противников травмировал, а партнеров – нет. Все это Александр Иванович выражал так: «силен, свиреп, но умен», что очень льстило моему самолюбию.

Хорошо, что удалось уехать из посольства. А то эти «шесть через двенадцать» так уже осточертели, что хоть на стенку лезь! А здесь предстоят какие-то выезды за город, общение с новыми людьми, разнообразие. Красота, да и только! Да и засиделся я в замкнутом и затхлом мирке посольства.

На волю, в пампасы.

Глава 9

На волю, в пампасы мы выехали уже через пару дней.

Вечером к нам на виллу пригнали «жигуленок» шестой модели, песочного цвета с местными номерами. На нем мы утром после завтрака и отправились в путь.

Мы – это Долматов – старший группы, Коля и Виктор – преподаватели теории (они учили нас еще в Балашихе), переводчик Слава из Душанбе – бородатый резервист, владеющий местным языком. В миру он занимался какими-то историческими изысканиями и переводами в системе Таджикской академии наук. И, наконец, ваш покорный слуга – в качестве инструктора по специальной физической подготовке, охранника и офицера безопасности группы. Среди экипажа нашей машины я был единственный действующий оперработник-контрразведчик.

Ехать нам предстояло через весь Кабул, затем по автотрассе на северо-восток в курортный пригород столицы Паг-ман. До победы Великой Апрельской революции там отдыхали на собственных виллах и в прочих загородных резиденциях члены местного правительства и богатеи (что, впрочем, было одно и то же). Естественно, после революции все виллы были конфискованы. На одной из этих вилл, переданной новым режимом местным спецслужбам, нам предстояло в течение месяца теоретически и практически подготовить для активной работы группу афганских молодых контрразведчиков. Нам сказали, что это – партийный набор: ребят взяли на службу прямо из Кабульского университета и Политехнического института. Раньше они были активистами НДПА, работали в подполье, а теперь вот служили в контрразведке.

Проезжая по набережной реки Кабул (наши прозвали ее – Кабулка, так как большую часть года эта река являла собой неширокий и мутный, пахнущий нечистотами ручеек), мы наблюдали прелюбопытную картину.

Идущая перед нами прекрасная, сверкающая перламутром «тойота» новейшей модели наехала на нищего, который перебегал дорогу. «Тойота» остановилась (мы тоже), и из-за руля неспешно вышел красиво и чисто одетый мордатый афганец. К нему, грохоча подкованными высокими военными ботинками, уже мчался постовой полицейский с жезлом регулировщика в руках и в белой портупее.

– Ну, сейчас он даст ему прикурить! – злорадно сказал Коля. – Видишь знак: здесь переход, водитель должен был остановиться и пропустить пешехода!

Однако, к нашему удивлению, регулировщик, подбежав к «тойоте», стал бить ногами пытающегося отползти в сторону нищего. Наконец потерпевший сумел встать на четвереньки. Под крики моментально собравшейся толпы зевак и улюлюканье грязных, беснующихся мальчишек, подволакивая ногу, сопровождаемый пинками и бранью полицейского, он выполз на тротуар и проворно юркнул куда-то в переулок.

Закончив на этом разбор дорожно-транспортного происшествия, полицейский подскочил к владельцу «тойоты», который озабоченно осматривал слегка треснувший пластиковый бампер и фару. Судя по жестикуляции, полицейский извинялся за недосмотр и выражал сочувствие по поводу причиненного новенькой автомашине ущерба.

Не поворачивая головы и не глядя на полицейского, владелец «тойоты» вытащил бумажник, достал несколько купюр и небрежно опустил их «в пространство» – в сторону полицейского. Представитель транспортной полиции сделал неуловимое движение, и деньги исчезли в кармане его форменного серого френча. Инцидент был исчерпан. «Тойота» укатила. Полицейский мгновенно обрел облик озабоченного службой неприступного стража порядка и строго огляделся. Собравшаяся толпа стала рассасываться: больше ничего интересного не предвиделось. Одернув френч, регулировщик прошелся туда-сюда, а затем, вдруг потеряв всякий интерес к службе, помахивая жезлом, не спеша подался в сторону дуканов, где прямо на улице в мангалах дымились шашлыки.

– Во дела! – покрутил головой Долматов.

– Обычное дело, – отозвался переводчик Слава и пояснил, – у нас в Душанбе примерно то же самое. Просто за рулем был богатый и уважаемый человек. Таких на Востоке не обижают зазря...

Дорога была гладкая и пустая. Изредка навстречу нам попадались перекошенные набок, ободранные и забитые до отказа пригородные автобусы, зловонно чадящие убогие грузовики, пикапы.

Потом дорога постепенно стала подниматься, горы приблизились, мы въехали на перевал. Справа в долине синело большое озеро. На его берегу виднелись какие-то машины и механизмы. Нам уже рассказывали, что примерно год назад афганцы зачем-то попросили у нас понтонное оборудование. Им был передан целый понтонный батальон. Именно эти машины стояли и ржавели на берегу озера Карга. Зачем афганцам понадобились здесь понтоны? Непонятно.

Где-то в этих местах около полутора месяцев назад бандиты прихватили французских туристов. Машину потом нашли, а людей и вещи – как корова языком слизнула. Никаких следов. Что с ними стало, какие мучения бедняги претерпели перед смертью – одному Богу известно.

На самом верху перевала стоял пост: деревянная будка, шлагбаум. На звук приближающейся машины из будки неторопливо вышел солдат-афганец с карабином за спиной и стал нам махать рукой, предлагая остановиться. Подойдя к притормозившему в туче пыли (мы съехали на обочину) «жигуленку», солдат вдруг стащил с плеча карабин, наставил его на нас и с истошным криком: «Др-р-э-э-э-ш!» («Стой!») сделал выпад, как в штыковом бою, ткнув стволом чуть ли не в щеку сидевшего за рулем Коли.

Поведение солдата могло бы выглядеть для нас необычным и даже агрессивным. А свое дурацкое «Дрэш!» солдат вообще не успел бы произнести. Готовый к бою автомат лежал у меня на коленях, прикрытый курткой, и я мог бы моментально срезать этого клоуна, как только он потянулся за карабином. Но дело в том, что повадки местных военнослужащих нам были уже знакомы, поэтому мы спокойно сидели на своих местах и приветливо улыбались. На всякий случай я все же направил на солдата невидимый для него ствол своего автомата, а палец держал на спусковом крючке: вдруг он переодетый «ихван».

Однако солдат посчитал свою миссию по охране перевала и проверке всех проезжающих мимо машин на данный момент полностью выполненной, заулыбался, закинул карабин за спину и тут же жестами попросил у нас сигарету. Из будки выскочил в грязной нательной рубахе еще один солдат, который тоже получил сигарету.

Мы уже спускались с перевала. Я обратил внимание на то, что по склонам гор справа и слева, параллельно друг другу, как ступеньки, тянулись обработанные узкие участки земли с какими-то насаждениями. Кое-где виднелись сгорбленные фигурки крестьян, одетых в просторные светлые рубахи и такие же штаны. Потом я узнал, что эти участки земли называются террасы. Из-за недостатка пригодных к земледелию площадей местные жители долбили эти террасы в скалах, потом таскали туда землю в мешках, удобрения и прочее. Адский труд!

Наконец за очередным поворотом перед нами открылась привольно раскинувшаяся в чаше гор прекрасная зеленая долина. Из-за крон огромных деревьев выглядывали крытые красной черепицей и оцинкованным железом крыши каких-то дворцов.

– Это и есть дачи? – спросил я у Коли. – Ничего себе!

– О-о! Ты еще внутри посмотришь – ахнешь! – довольно смеясь, ответил Коля.

Петляя по узкой дороге между высокими глухими заборами, мы подъехали наконец к нужной нам даче. Там нас уже ждали.

Ворота открылись, и мы заехали во двор. Обливаясь потом, вылезли из раскаленной на солнце, пышущей жаром машины и осмотрелись.

Если где-то и был рай на земле, так это – здесь.

Перед нами стоял двухэтажный белокаменный дворец с колоннами, башенками и лепниной. Вокруг здания росли огромные деревья, раскидистые кроны которых давали спасительную тень и прохладу. В ветвях пели какие-то птички. Перед фасадом дома – просторная асфальтированная площадка. От площадки вниз по склону – дворец стоял на небольшом холме – вела широкая каменная лестница с перилами. По склону шли заросли немного запущенного плодового и декоративного кустарника. От цветников легкий свежий ветерок доносил благоухание роз. А внизу виднелась окаймленная вековыми деревьями Огромная круглая лужайка, засаженная газонной травой. Ее пересекал неширокий чистый ручей. Вся эта благодать была окружена высоким каменным забором с непременной колючей проволокой и битым стеклом по гребню.

На ступенях дворца нас встречал сам начальник объекта – полковник Хабиби. Лет сорока пяти-пятидесяти, с седыми висками и умными живыми глазами на смуглом худощавом лице, среднего роста, с хорошей военной выправкой, он выглядел внушительно и производил весьма приятное впечатление.

Приветливо улыбаясь, полковник поздоровался с нами за руку. Представились по именам. Беседа велась через переводчика Славу, который бойко лопотал на дари. Полковник представил нам и своего заместителя – худощавого капитана лет тридцати пяти. Звали его Ясир. «Рожа хитрая, глазки бегают, в глаза не смотрит. Прохиндей!» – решил я про себя.

Затем подошли еще двое сотрудников объекта: молодые ребята в военной форме без погон. Оказалось, что оба они хорошо говорят по-русски. Один – Абдулла – закончил в Союзе машиностроительный институт. Второй, по имени Ахмад, тоже учился у нас, но с началом событий в Кабуле в прошлом году был отозван партией для работы в контрразведке.

Афганцы были настроены дружелюбно. Обращались с нами очень уважительно, что было весьма приятно. Они услужливо подливали в бокалы холодную газировку, оказывали всяческие знаки внимания.

Рамазан еще не кончился, поэтому пить воду пришлось нам одним. Афганцы постились.

Мы обсудили технические вопросы процесса обучения, время начала и окончания занятий, с учетом того, что курсанты уже работают и проводят самостоятельные операции. Договорились, что заниматься будем пять раз в неделю. Два дня не занимаемся. В пятницу – «джума» – выходной день у афганцев. А в воскресенье – выходной день у нас.

Полковник заявил, что посещаемость занятий будет стопроцентной, так как курсанты направлены на учебу приказом самого министра безопасности Асадуллы Сарвари. Человек он строгий, требовательный, любит, чтобы все его приказы исполнялись точно и в срок.

В то, что министр безопасности требователен и строг, я охотно поверил, так как кое-что о нем слышал. Недавно в одной воинской части в провинции Джелалабад был очередной мятеж, который, кстати, достаточно быстро подавили. Но факт сам по себе был очень неприятный. Сарвари лично прилетел туда для разбирательства.

Уцелевших мятежников в окружении конвоиров построили перед министром. Их было человек тридцать. Сарвари прошел вдоль строя, вглядываясь в лица испуганных и ободранных солдат, что-то вполголоса коротко спрашивал. Следом за министром, чуть поодаль, следовала охрана и местное руководство. Там же был наш партийный советник и переводчик.

Вдруг Сарвари резко повернулся и выхватил из рук ближайшего к нему охранника автомат, клацнул затвором. Все шарахнулись в сторону.

Широко расставив ноги, Сарвари с бедра, веером, стал поливать из автомата мятежников. Когда кончились патроны, министр отбросил дымящийся автомат в сторону и, ни на кого не глядя, быстро пошел к машине. Вслед за ним поспешила свита. Конвоиры, восприняв действия Сарвари как приказ, добили оставшихся в живых.

Да, министр был строг! Поэтому на занятия уж точно будут приходить все.

А между тем в разговор влез наш Коля и стал рассказывать о подготовленном им плане теоретических занятий.

От нечего делать я стал рассматривать гостиную.

Напротив на стене висели два огромных фотопортрета Тараки и Амина. Изображения вождей нам уже примелькались, так как были развешаны по всему Кабулу.

Тараки изображался красивым (в восточном понимании этого слова) и мудрым пожилым мужчиной с благородной яркой сединой на висках, черными густыми бровями и толстыми могучими усами. Неизменно вид у него был очень нарядный, внушительный и одновременно добрый. Морщин на лице не присутствовало. На щеках – румянец. Направленный чуть в сторону и вверх взгляд – пронзительный и мечтательный, как бы пронизывающий времена и пространства, видящий то, что недоступно простым смертным. Встречались плакаты, где Тараки был с румяным и упитанным ребенком на руках в обрамлении ярких цветов на фоне голубого неба.

Впоследствии я воочию убедился, что парадные портреты всегда лгут. На самом деле Тараки внешне был малопривлекателен: глубоко посаженные глаза с желтоватыми белками, под глазами набрякшие мешки, рябое лицо (про таких у нас в деревнях говорят: «Черти на морде горох молотили!»). Когда вождь улыбался, то являл на обозрение огромные, кривоватые, широко отставленные друг от друга и желтые от никотина зубы. На голове редковатые, забитые перхотью и пегие от седины, как окрас у миттельшнауцера – «соль с перцем», – волосы.

Амин на портретах выглядел более скромно, но тоже красиво. Умный, понятливый и преданный «отцу народа» взгляд, приятный и горделивый разворот головы, аккуратная стрижка слегка вьющихся, красиво уложенных волос. На губах – мудрая и ласковая полуулыбка. Определение «мудрый и преданный» так и напрашивалось при виде его портретного изображения. Вместе с тем, присмотревшись, можно было уловить в чертах лица Амина некие признаки хитрости, изворотливости, склонности к быстрому принятию решений и настойчивости в достижении поставленных целей. Таким он и был. Умный, изворотливый, подхалимистый и одновременно беспощадный и мстительный, самовлюбленный и властолюбивый до крайности. Настоящий образчик восточного тирана. Такому поперек дороги не становись – сожрет с потрохами и не пожалеет на это ни времени, ни средств!

Однако таких подробностей я, естественно, тогда еще не знал и поэтому просто глазел на портреты и прислушивался к беседе.

Сказать по правде, я не знал, как себя вести с нашими афганскими партнерами, так что от активного участия в разговоре решил воздерживаться. Сначала нужно отработать себе линию поведения, а потом уж ее реализовывать на всю катушку. Так что я просто сидел, слушал, запоминал, наблюдал за реакцией собеседников, пытаясь составить свое мнение о партнерах, определиться в отношении к ним. Во мне говорил контрразведчик, который попал в общество представителей иностранной спецслужбы. И хотя на данный момент предполагалось, что они как бы дружественно к нам настроены и мы являемся партнерами, неизвестно, что будет потом: будущее туманно и непредсказуемо.

Тут за окном послышался шум подъехавшей машины. Это был автобус с нашими курсантами.

Когда мы спустились на асфальтированную площадку у центрального входа, курсанты уже ожидали нас, построившись в две шеренги. Это были молодые худощавые ребята примерно одного возраста: от двадцати до тридцати лет. Все были одеты в полевую военную форму, на ногах – армейские башмаки. Полковник Хабиби пояснил, что впредь – в целях конспирации – курсантов будут привозить сюда в гражданской одежде, а здесь они будут переодеваться в военную форму. Возражений не было.

Выйдя перед строем, Долматов встал по стойке смирно, молча обвел взглядом лица курсантов, а затем хриплым, отрывистым командирским голосом прокричал:

– Здравствуйте, товарищи курсанты!

Все присутствовавшие при звуках внезапно прозвучавшей команды приосанились, тоже стали смирно. Наш бородатый Слава бойко, стараясь повторить интонации, тут же перевел с русского на дари. Курсанты, показывая знание азов начальной строевой подготовки, нестройно и неразборчиво, но с энтузиазмом ответили на приветствие.

– Поздравляю вас с началом занятий! – продолжил на той же ноте неутомимый Долматов.

Строй отозвался чем-то вроде нашего «Ура!»

Глава 10

Занятия начались в тот же день.

Хитроумный и опытный Долматов решил сразить всех сразу наповал, начав процесс обучения с так называемой «показухи» – показательного занятия, в ходе которого мы должны были вместе с ним продемонстрировать то, чему мы научим наших подопечных.

Мы скинули с себя гражданскую одежду и облачились в нашу легкую, ладно и крепко сшитую спецназовскую форму.

Построив курсантов кружком на лужайке (чуть в отдалении стал полковник Хабиби со своей свитой), Долматов хриплым и бодро-мужественным голосом, с паузами для перевода, рассказал, что ровно через месяц мы сделаем из курсантов суперменов, которые будут владеть не только необходимыми для контрразведчиков теоретическими познаниями, но и станут неотразимыми бойцами, настоящими мастерами рукопашного боя, перед умениями которых померкнут даже каратисты-попрыгунчики из японских и китайских фильмов.

После краткого вступительного слова мы перешли к демонстрации того, чему грозились обучить притихших афганцев.

Для начала Долматов продемонстрировал на мне различные способы силового задержания противника: «загиб руки за спину» и прочие «цветочки». А потом пошли «ягодки». Я нападал на Долматова с кулаками, пытался ударить его ногой, а он ловко, как бы играючи, отражал все мои удары, с бросками и завершающими ударами ногой. Проводя каждый прием, Долматов громко пояснял, что и как он делает. Слава добросовестно переводил.

Потом мы показали притихшей аудитории рукопашный бой-спарринг, в котором я, естественно, получил кучу гулких впечатляющих ударов, несколько раз был повергнут на землю, но неизменно после очередного практически «смертельного» удара красиво вскакивал и нападал вновь.

Наконец, после очередного удара, от которого в очередной раз оказался на земле, я якобы впал в бешенство: вскочил, затравленно огляделся вокруг, кинулся к сложенным под деревом нашим вещам и оружию и выхватил из ножен финку. Наши легковерные зрители ахнули, испуганно загалдели и попятились назад. А я с мерзкой и кровожадной улыбкой прирожденного убийцы-живореза стал приближаться к Долматову, угрожающе жестикулируя и размахивая сверкающим на солнце остро отточенным лезвием ножа. Нас бросился «разнимать» наш «подсадной» – переводчик Слава. Однако я сделал в его сторону выпад, и Слава отбежал на безопасное расстояние.

Долматов весьма артистично изобразил на лице и во всей своей фигуре страх и стал пятиться от меня. С победным ревом я вскинул нож и бросился на него... и в тот же момент в ходе четко проведенного приема (шаг вперед, пригнувшись, под удар, левая рука вверх, защита, остановка и захват руки, одновременно маховый удар ногою в пах – и-и-и р-р-аз! – резкий поворот, бросок через плечо – и-и-и два! – завершающий удар ногой по ребрам – и-и-и три!) оказался на земле.

Вуаля!

Все произошло быстро, но очень четко и красиво, а главное – натурально. Я громко припечатался о землю, прихлопнув ногой и плашмя рукой. Уж что-что, а падать красиво и без травм Долматов научил нас хорошо.

На афганцев наш трюк произвел нужное впечатление. Они громко загалдели, но, не дав аудитории отвлечься на обсуждение увиденного, я быстро вскочил, нащупал в траве выскочивший из руки нож и снова кинулся на Александра Ивановича. Я варьировал удары, бил тычком, махом, сбоку, снизу, сверху. Но тщетно!

Каждый раз моя атака заканчивалась либо крепким захватом, либо эффектным броском, каждый раз я, вооруженный ножом, оказывался побежденным безоружным Александром Ивановичем.

Отражая мои атаки, Долматов не забывал пояснять свои действия (Слава переводил) и время от времени щедро обещал наши курсантам, что скоро они так же научатся бороться против вооруженного противника.

А я тем временем уже схватился за автомат с примкнутым ножевым штыком. Но и тут, все мои атаки штыком и прикладом оканчивались плачевно и пресекались Долматовым самым решительным образом.

А Александр Иванович уже приступил к показу способов бесшумного снятия часового: я расхаживал с автоматом на груди возле дерева, а он, применяясь к местности, подкрадывался и внезапно набрасывался на меня с ножом, с удавкой, без ничего, с голыми руками... Результат был всегда неизменным.

И вот наступило время заключительного аккорда.

Я, имитируя часового, стоял, прислонившись спиной к дереву, автомат в руках. Долматов подкрадывался ко мне. Но кустики кончились, дальше открытое пространство.

– Что делать? – вопрошает Долматов у курсантов. – На открытом месте он меня увидит и убьет из автомата! Курсанты не знали, что делать. Долматов прицелился в меня из пистолета, но отложил его:

– Стрелять не могу – противник услышит! Что делать? – продолжал он интриговать публику.

Затаившая дыхание публика не знала, что делать, но всем своим видом показывала уверенность в том, что находчивый Александр Иванович обязательно найдет выход из создавшейся ситуации. Ей-богу, эти ребята смотрели нашу «показуху», как кино! Краем глаза я успел заметить, что полковник Хабиби тоже с величайшим интересом следит за нашим представлением и, как и все, увлечен происходящим.

И тут Александр Иванович ставит красивую точку: он резко взмахнул рукой, и увесистый «НР» («Нож разведчика»), сверкнув кромкой отточенного лезвия, коротко прошелестел в воздухе (в-ш-ш-и-и-к!) и гулко воткнулся в ствол дерева в пяти сантиметрах от моей шеи! Все.

Потрясенное молчание. Взрыв оваций. Поклоны. Занавес.

Загалдев, курсанты сломали строй и подбежали к нам. Улыбались, жали руки. Попытались вытащить «НР» из ствола дерева, но – слабаки – не смогли: глубоко засел. Я небрежно, одной рукой выдернул нож и вложил его в ножны.

Тут подошел ко мне Слава-переводчик и сказал, что курсанты хотят пощупать, все ли ребра у меня сломаны. От себя он добавил:

– Они, кажется, думают, что у тебя вокруг туловища прокладки от ударов. Я благосклонно разрешил. Никаких прокладок, смягчающих удары, не оказалось, и ребра все были целы.

Прирожденный педагог Александр Иванович тут же обыграл ситуацию:

– Товарищи курсанты! Если вы будете нас слушаться, стараться и беспрекословно выполнять все, что мы вам скажем, вы станете такими же крепкими, как он! – жест в мою сторону, – и ни один враг революции вас не сломит!

Товарищи курсанты изъявили полнейшую готовность поступить в наше распоряжение, причем немедленно.


С переездом на виллу жизнь стала приятной и окрасилась разнообразными и яркими впечатлениями. Выезды в Пагман и занятия с контрразведчиками чередовались с выездами в город для изучения и разведки объектов, проработки маршрутов, вояжами по местным лавкам.

Учить афганцев навыкам рукопашного боя оказалось занятием достаточно трудным. Дело в том, что в их системе дошкольного и школьного образования практически отсутствует такой предмет, как физкультура. Поэтому у наших подопечных не было наработок мускульной памяти. Так что нам пришлось восполнять пробелы физического образования у наших курсантов и нарабатывать им эту самую мускульную память, координацию движений.

И вот наконец мы решили, что пришло время для обучения наших курсантов в спарринге. Отрабатывали прием «ма-ховый удар ногою в пах» и защиту от него.

Александр Иванович показал прием на мне. Он нанес удар, я, отступив правой ногой назад, прогнулся вперед, выводя корпус из-под удара, и одновременно поставил предплечьями крест-накрест защиту. Показали еще раз, в замедленном темпе. Потом я наносил удар, а Долматов защищался.

– Все поняли?

– Да, поняли.

Поставили группу в круг, лицами в середину, все наносили удар по воображаемому противнику, а я бегал по кругу, поправлял, потом все отрабатывали защиту.

– Ну что? – спросил меня Долматов, когда я подбежал к нему.

– Да так, в целом вроде бы усвоили, можно ставить в спарринг!

– Рановато, давай еще! Мне травмы не нужны!

И снова я, как борзой кобель, носился по кругу, показывал, объяснял, потом они наносили удары мне, а я ставил защиту. Потом я имитировал удар, а курсанты защищались.

Наконец Долматов потребовал внимания:

– Товарищи курсанты! Сейчас вы разделитесь на пары и будете отрабатывать удар друг на друге! Помните, что перед вами стоит не враг, а ваш товарищ по партии, по работе! Поэтому не бейте изо всех сил! Сначала все движения надо проделать медленно, чтобы вы их запомнили и чтобы мы могли вас поправить! Все поняли?

– Да... Поняли!

Я оглядел наших курсантов и заметил, что у некоторых из них появился в глазах нехороший азартный блеск, кое-кто сделал зверское лицо, оскалил зубы. Взглянув на их тяжелые военные ботинки с подковками, я успел подумать, что добром это не кончится. Хотел сказать Долматову, но не успел.

– Внима-а-ние. Пригото-о-овиться. Пр-р-р-ием!

И в следующий момент пять наших курсантов замертво свалились на землю. Скорчившись в три погибели, хватая широко открытыми ртами воздух, они катались, зажимая руками пораженные гениталии. Еще человек шесть потирали ушибленные бедра.

Ни хрена у них не получалось!

– Эх, эт-т-т-ить твою мать! – в сердцах воскликнул Александр Иванович. Поверженных бойцов мы отнесли на пригорок, поставили на колени, головой к земле, задом вверх.

– Чтоб кровь отливала от паха! – пояснил озабоченный Долматов. Мы приняли решение в ближайшем обозримом будущем, во избежание травм и кровопролития, занятия в спарринге пока не проводить. Пусть тренируются на воображаемом противнике.

– Все это хорошо, а вот как они у нас зачет будут сдавать? – спросил я. – Да и для работы им надо: ведь мужики служат и уже активно участвуют в боевых операциях!

– Да. Это вопрос! – задумчиво сказал Долматов.

– А я что говорю! Надо что-то придумать.

И тут я заметил, что Александр Иванович с интересом и как-то оценивающе приглядывается ко мне. Он с минуту помолчал, а потом заявил:

– Слушай, так они действительно ничему не научатся... Знаешь что... Давай они на тебе будут отрабатывать и удары, и защиту! Ну как, выдержишь? Хватит силенок?

Неожиданный поворот! Это что же, пусть меня калечат? А впрочем. Вряд ли эти валенки смогут это сделать даже при большом желании. А для меня будет хорошая дополнительная тренировка.

Я сказал, что силенок-то хватит, но лучше было бы переобуть наших курсантов в какие-нибудь тапочки.

– А то в ботинках им, нетренированным, будет тяжеловато бегать и заниматься.

Долматов заулыбался и, похохатывая, пообещал, что обязательно поговорит по поводу тапочек с полковником Ха-биби. Через два дня по указанию полковника Хабиби для наших курсантов были закуплены легкие спортивные тапочки – дешевые китайские полукеды.

Глава 11

Все шло своим ходом, однако одна мысль не давала мне покоя. Дело в том, что, занимаясь в Пагмане с нашими курсантами, я постоянно удивлялся, почему никто из нашей резидентуры не проявляет интереса к этим ребятам. А между тем наши курсанты являли собой идеальную вербовочную базу. Настроены просоветски, с хорошим общеобразовательным уровнем, уже занимают соответствующие должности в аппарате контрразведки, имеют реальные перспективы продвижения по службе! Ну что еще надо?

Я заговорил как-то на эту тему с Долматовым, однако Александр Иванович прямо заявил мне, что в этих делах особо не разбирается.

– Если хочешь, попробуй поработать с ними, – сказал он, – но имей в виду: если будет с твоей стороны прокол – пеняй на себя! В общем, здесь я тебе не советчик. Делай, как знаешь.

Я решил работать. Соберу, думал я, хотя бы первичные материалы на каждого курсанта: установочные данные, политические убеждения, место работы и должность, родственники, связи и прочее. Подготовлю фотографии, потом подработаю наиболее перспективных. И сдам все в резиденту-ру. Пусть они доводят до ума. А то жалко ведь! Пропадает такой контингент!

Работа у меня пошла хорошо. Афганцы мне полностью доверяли, как доверяют ученики преподавателям иностранного языка и тренерам. Я быстро перезнакомился со всеми и часто беседовал с ребятами «по душам»: с кем на русском языке, с кем на английском, с кем через переводчика Славу, который, кстати, тоже мне здорово помогал.

Курсанты рассказывали мне много интересного не только о себе, но и о своей работе, о некоторых конкретных делах, об оперативной обстановке в городе и его окрестностях, о политической ситуации, как они ее понимали.

Оказалось, что все они практически круглосуточно были задействованы в различных контрразведывательных мероприятиях, причем основная работа заключалась в поиске и арестах так называемых «врагов народа» – «парчамистов». Операции шли по накатанной дорожке: сигнал от агентуры, засада по месту жительства и в местах вероятного появления, захват «парчамиста», короткий допрос, обыск в доме, расстрел. Если дом хороший – его конфисковывали в пользу государства вместе со всем содержимым (составление описи и т. д.), а если хибара – сжигали к едрене фене!

– А как же жена, дети, родственники? – спрашивал я.

– Так они же тоже враги народа, были все заодно... – отвечали курсанты, удивляясь про себя непонятливости своего любопытного советского друга, – кого тоже под расстрел, а кого в тюрьму Пули-Чархи. Неизвестно еще, что лучше!

На одном из занятий мы учили афганцев работать с удавкой. Как всегда: нападение, защита. А на следующий день один из курсантов, думая, что делает мне приятно, похвалился:

– Вчера ночью мы ловили одного опасного «парчамиста». Раньше майором был, а потом перешел на нелегальное положение. Он хотел убежать через двор, а я наискосок, через крышу сарая, а потом как прыгну на него сверху! И удавкой, как вы учили! У него аж глаза повылезали, а язык вылез вот на столько! Здорово! Мне потом все ребята завидовали. И начальник похвалил!

Во дела! Конечно, с одной стороны, это хорошо, что наша наука не пропадает даром, но. во всем этом было что-то не то. Ведь в принципе то, чему мы обучали наших курсантов, они должны были использовать против вооруженного противника, в боевой обстановке или хотя бы в ситуации, приближенной к боевой! Хотя. С другой стороны, если вдуматься, то обстановка здесь и так приближенная к боевой. По ночам да и днем стреляют. Рвутся мины-сюрпризы. То тут, то там диверсии, поджоги. Контрреволюция! Против существующего режима идет война и в полевых, и в городских условиях. Конечно же, под эту марку списываются и другие дела: борьба за власть среди лидеров режима, личные амбиции, партийные склоки... Это все ясно: нет человека – нет проблемы! Короче говоря, получается, что лес рубят – щепки летят. Наверное, и у нас в свое время так было... Кучу народа зазря положили. Во имя принципов и святых идеалов. Можно ли иначе? Наверное, можно. Но ведь все это не зависит от конкретных исполнителей, от рядовых бойцов, от людей, которые посланы приказом и которые связаны присягой и погонами. Во все времена приказ командира – закон для подчиненного. За неисполнение приказа в боевых условиях – позорная смерть.

Эх. Здесь сам черт ногу сломит. Как прав был товарищ Сухов, когда он говаривал: «Восток – дело тонкое!»

Ну ладно. Посмотрим с другой стороны. Афганистан граничит с Советским Союзом. Нам небезразлично, что здесь происходит. Если нынешний режим удержится на плаву – хорошо для нас. А если не удержится? А если к власти придет проамериканский режим? Тогда все ясно. Американцы наверняка разместят здесь свои ракеты средней дальности, которые будут простреливать всю нашу европейскую территорию. Из Ирана-то их выкурили! Надо наверстывать... Кроме того, у американов появится прекрасная возможность мутить воду в наших, и без того не очень-то чистых, среднеазиатских республиках. Там и без них творится черт знает что. Таким образом, находясь здесь и способствуя укреплению нынешнего режима, мы фактически защищаем свою страну. Ведь хоть все и бубнят про разрядку, а холодная война продолжается полным ходом. Есть НАТО, есть потенциальные противники, есть и главный противник. Вон, американские «зеленые береты» пристреливают свои новые автоматические винтовки с «прыгающим патроном» по овцам, прикрытым попонами из русского солдатского шинельного сукна. Мол, чтоб все было, как взаправду, и как поведет себя новый боеприпас в живой плоти под шинелью.

Так что с этой стороны все в порядке. Афганистан – это зона наших государственных интересов. Поэтому мы здесь.

Хотя – невинных людей все-таки жалко.

Глава 12

А на местном политическом горизонте сгущались мрачные тучи, предвещавшие крепкую грозу, перемену ветра и обязательное в таких случаях обильное кровопускание.

Улыбающийся с многочисленных портретов в присутственных местах Хафизулла Амин упорно рвался к власти. Он ловил удобный момент, чтобы навсегда распрощаться с «вождем народа», «учителем и отцом» Тараки, скинуть его с партийного и президентского поста и взять всю полноту власти в свои руки.

В это время благодушно настроенный Тараки гостил на Кубе у Фиделя Кастро. Домой он будет возвращаться через Москву, где встретится с Леонидом Ильичом Брежневым. Будут поцелуи, заверения в нерушимой дружбе и любви...

А между тем дни Генерального секретаря Народно-демократической партии Афганистана и первого Президента Афганистана Нур Мухаммеда Тараки были сочтены. Его планировали застрелить у трапа самолета в Кабульском международном аэропорту.

Однако судьба распорядилась иначе. Воистину, кому суждено быть повешенным, никогда не утонет! Не без вмешательства нашей резидентуры, которой удалось получить упреждающую информацию о готовящемся теракте, акцию удалось сорвать.

Вспоминая те времена, я с удовлетворением могу констатировать тот факт, что к срыву террористического акта в Кабульском аэропорту я тоже имел хоть и небольшое, но достаточно прямое отношение.

Проводя работу по изучению наших курсантов, я выявил несколько ребят, которые, как оказалось, люто ненавидели Хафизуллу Амина.

Один из них, двадцатипятилетний выпускник Кабульского университета по имени Асад, как-то обратился ко мне:

– Не верьте Хафизулле Амину! – возбужденно зашептал Асад. – Он – враг народа!

Я сделал «большие глаза»:

– Для таких обвинений нужны серьезные основания.

– Честное слово! Он – фашист! Знаете, сколько невинных людей убито по его приказу? Он. – тут афганец сделал паузу и, облизав враз пересохшие губы, выдохнул: – он. хочет убить. Тараки!

– Не может быть! – шепотом воскликнул я.

– Это правда! Вы – хорошие люди, стараетесь, хотите нам помочь. Поэтому я вам скажу. Он хочет убить его в аэропорту... когда он прилетит из Советского Союза... Будут стрелять. прямо около самолета.

Вот это да!

– У Амина всюду свои люди. – свистящим шепотом продолжал курсант, – помощник полковника Хабиби капитан Ясин – человек Амина. Он учился в военном училище в Америке. Он следит за всеми вами! Осторожней с ним. Если Амин придет к власти, то революции – конец! Вы, наши советские друзья, должны нам помочь.

Информация была серьезная, но я всю дорогу до дома помалкивал. Когда мы въехали во двор нашей виллы, я отозвал в сторону Долматова, рассказал о беседе с Асадом и предложил доложить информацию в нашу резидентуру.

– Поехали к Бояринову! – сказал Александр Иванович.


Через час я сидел в одном из кабинетов посольства перед моложавого вида человеком лет сорока с хвостиком. Это был один из заместителей резидента внешней разведки. Я последовательно рассказал ему о беседе с афганцем и его предупреждении. Затем передал ему блокнот с моими записями и пленку с фотографиями наших слушателей.

– А вам, что... кто-то в Союзе давал задание на изучение и разработку этих слушателей-афганцев? – полистав мой блокнот, доброжелательно осведомился мой собеседник.

– Да нет. Никто не давал мне никаких заданий. – несколько растерялся я. Черт возьми, мелькнула мысль, может быть, я им карты попутал? В конце концов изучение афганцев вроде бы не входит в мои обязанности здесь.

– Понимаете, как бы это объяснить. Ведь, будучи бойцом отряда спецназа, я не перестал быть оперработником. контрразведчиком. Мне просто жалко было упускать такую возможность: ведь наши слушатели – офицеры иностранной спецслужбы. У них есть возможности роста по служебной линии. Это сейчас они как бы друзья, а что будет завтра? Да и друзей надо знать, контролировать, направлять. Я это так понимаю.

– Так. Это хорошо. Вы кого-нибудь информировали о том, что ведете изучение этих афганцев?

– Конечно. Я информировал командира нашего отряда. Он дал «добро».

– Ну а что касается возможного теракта по Тараки, то вообще-то нам об этом уже было известно. Но ваша информация – еще одно подтверждение... Это хорошо. Спасибо. Теперь по вашему блокноту. Работу по слушателям продолжайте. Особо интересными могли бы быть для нас вот этот, этот и этот. Так, вот еще этот. – он показал мне несколько фамилий слушателей. – Но только аккуратно. Понимаете, о чем я говорю? Без нажима, полегоньку... Ладно?

– Ладно. – ответил я, а про себя подумал, что вот уж этому меня учить не стоит, сам не дурак, чтобы голову под топор совать.

– По мере накопления материалов подходите сюда. Отписываться будете здесь. Там у вас на вилле никаких записей не держите, мало ли что.

Глава 13

Меры по предотвращению террористического акта в Кабульском аэропорту были приняты. Нашей резидентурой была проведена сложная многоступенчатая операция по доведению до сведения Амина информации о том, что замысел покушения на Тараки известен окружению последнего и что по этому поводу предприняты соответствующие меры безопасности. Одновременно до окружения Тараки были доведены сведения о том, что некие контрреволюционные силы хотят организовать физическое устранение лидера в Кабульском аэропорту. Чтобы не усугублять ситуацию (может, еще помирятся, чего не бывает между друзьями и соратниками: «милые бранятся – только тешатся»), естественно, никто не упоминал, что к чему на самом деле и кто инициатор планируемой террористической акции.

Операция по доведению информации прошла успешно, были получены данные о том, что Амин якобы решил отказаться от силовой акции в аэропорту. Однако небольшую группу ребят из нашего отряда все-таки переодели в гражданское и на всякий случай направили в аэропорт в числе сотрудников посольства, сопровождавших нашего посла.

Охраны в аэропорт нагнали видимо-невидимо. Перекрыли трассу движения чуть ли не до самого дворца. Прикидывая организацию системы обеспечения безопасности лидера, мы с ребятами пришли к выводу, что хоть здесь и полно народу, много шума и помпы, но толку от всего этого – ноль. Мы знали, что вопрос о направлении в Кабул группы наших советников из 9-го Управления КГБ для организации охраны руководителя Афганистана вроде бы уже обсуждался. Может быть, наши и смогли бы навести в этом деле порядок. А сейчас все эти приготовления по обеспечению безопасности встречи высшего руководителя страны были весьма бестолковы и малоэффективны. Я еще тогда подумал, что если бы нам поручили убрать охраняемое лицо в такой вот ситуации – то никаких особых проблем не было бы. Хоть из снайперской винтовки, хоть с использованием минно-взрывной техники.

Рассредоточившись в толпе встречающих чиновников и представителей дипломатического корпуса, мы наблюдали, как самолет афганской авиакомпании «Ариана» сделал над аэропортом положенное количество кругов, затем снизился и пошел на посадку. Наконец самолет подрулил к зданию аэропорта.

Hyp Мухаммед Тараки в строгом черном костюме, в белой рубашке и при галстуке ступил на трап, остановился и сверху, улыбаясь, помахал всем рукой. По-моему, он был немного подшофе. Затем он стал, осторожно перебирая ногами, сходить по лесенке трапа.

Ковровая дорожка. Почетный караул. Оркестр. Все как у нас!

Первым к прибывшему с чужбины «отцу народа» устремился Хафизулла Амин. Он шел с достоинством (это для тех, кто присутствовал на встрече, чтобы каждый понял, что именно он, Амин, является «вторым номером» после Тараки), и вместе с тем с почтением (это – для лидера), держал правую руку у сердца, чуть склоня голову и с радостной улыбкой на блудливых устах. Мне даже показалось, что на глазах Амина были слезы радости и умиления. Он просеменил по кроваво-красному с черными узорами ковру, пожал протянутую вождем руку, а затем. припал к его груди. Как любящий сын, соскучившийся без мудрого и доброго отца! Тьфу, прости Господи! Ну и артист!

Исторический момент, вспышки фотокорреспондентов, овации, цветы.

Встреча вождя прошла без крови. Пока. Все еще впереди.


А занятия с нашими слушателями продолжались. Начались боевые стрельбы, которые мы проводили в открытом тире академии царандоя. Договариваться о конкретном расписании занятий с руководством академии послали меня и нашего второго переводчика, бойца «Зенита» Нурика. Нурик был родом из Таджикистана, отработал опером в Душанбе.

На первом же занятии выяснилось, что стрелять наши афганцы, конечно же, толком не умели. В основном они были люди городские, с оружием никогда не обращались. Нурик шепнул мне, что между собой афганцы говорили, что, мол, это автоматы плохие, что у них мушки сбиты, поэтому никто и не попадает в мишень.

Вечером я рассказал об этом Долматову. Тот посоветовал мне самому пострелять из тех автоматов, которые кажутся слушателям «бракованными».

Но меня опередил Коля. В очередной раз, когда афганцы неудачно отстрелялись, Коля вдруг ухватился за автомат и заявил:

– Вы зря говорите, что оружие плохое. Все зависит от стрелка! Вот смотрите, как надо стрелять!

Я пытался его остановить, но за него вступился Витя, который зашипел на меня:

– Товарищ старший лейтенант, знайте свое место! Что вы нам, двоим майорам, пытаетесь здесь доказать! В конце концов мы старше вас по званию!

Я, конечно, мог бы пойти на открытый скандал и послать наших теоретиков к такой-то матери, но, во-первых, неудобно было это делать в присутствии наших афганских слушателей, а во-вторых, я решил: пусть Коля опозорится – впредь будет умнее!

Коля отстрелялся еще хуже афганцев. Он огорченно разглядывал мишени, осматривал автомат.

– Может быть, действительно, мушка сбита! – наконец авторитетным тоном заявил он.

Я молча взял у него автомат, подсоединил новый рожок (Коля расстрелял почти все патроны).

– Давай мишени! – крикнул оператору. Встали пять ростовых мишеней. Я прицелился и, осекая по два-три патрона, стал стрелять. Мишени попадали.

– Давай твой автомат! – скомандовал я стоявшему вблизи слушателю. В общем я отстрелял пять автоматов. Все работали исправно.

– Ребята! – сказал я афганцам. – Запомните навек: оружие советского производства – самое лучшее в мире! Тем более – автомат Калашникова! Он всегда и при любых условиях надежен и безотказен!

Репутация советского оружия была восстановлена, однако я приобрел двух серьезных врагов в лице прилюдно опозоренного Коли и его приятеля Вити.

Глава 14

В конце 1979 года обстановка в Кабуле все более осложнялась. Кстати сказать, сколько я помню, во время службы практически все оперативные документы общего и аналитического характера имели в своем первом абзаце именно это словосочетание: «осложнение оперативной обстановки». Когда я это сообразил, то подумал, что пессимист, уловивший эту особенность, давно бы уж руки на себя наложил: и так жизнь нелегка, а тут еще постоянные «осложнения»...

Но тем не менее ситуация действительно обострялась.

С ростом опасности совершения в отношении советских представителей террористических акций со стороны оппозиции в составе нашего отряда была создана группа сопровождения. Туда отобрали рослых ребят (по причине небольшого роста и ряда других обстоятельств, о которых расскажу позже, я в эту группу не попал). Они были вооружены автоматами, пистолетами Стечкина и, естественно, гранатами. Каждый вечер ребята чистились и гладились. На службу выходили в нашей спецназовской форме светло-песочного цвета, которая в те времена не только смотрелась просто роскошно, но и была очень удобна.

А служба была достаточно проста, но утомительна. На «Волге» (водитель и три бойца) нужно было угнаться за «мерседесами» нашего начальства. Задача – обеспечение личной безопасности охраняемых лиц. Дикая гонка за охраняемыми «мерседесами» по городу, затем томительное ожидание «хозяев», затем снова гонка... И все это на фоне явно принимающей самые угрожающие черты нестабильности обстановки. Политическая атмосфера была так сильно наэлектризована, что в воздухе явственно витали флюиды опасности, пахло началом гражданской войны и большой кровью. Целеустремленный Амин рвался к власти. Тараки, по распространяемым злопыхателями слухам, пьянствовал и развратничал с местными «комсомолками», переживая разлад с Амином. Наши представители по нескольку раз на день выезжали во дворец, пытались их примирить, беседовали с обоими то порознь, а то вместе. Судя по высказываниям наших «хозяев», переменчивые в своих симпатиях и антипатиях, как ветер в мае, лидеры Саурской революции то мирились (по настоянию наших миротворцев жали друг другу руки, обнимались, троекратно целовались и клялись в вечной дружбе), то снова ссорились.

Но страшный нарыв распри назревал, наливался всеми цветами гнойной радуги. И вот однажды начал прорываться. А было это так.

Еще с раннего утра мы сидели в полной боевой готовности. А часам к девяти, по приказу Бояринова, оставив на вилле только усиленную охрану и двух преподавателей-теоретиков Колю и Витю, мы прибыли в наше посольство.

Что-то затевалось, а что – мы не знали.

– Мужики, не расслабляться! Мы в любой момент можем потребоваться! – сказал Долматов и пошел к зданию посольства узнавать, что там и как.

Мы присели на стриженую травку газона за жиденькими кустиками справа от входа в посольство.

Двери открылись. Вышли и остановились под козырьком Бояринов с Долматовым. За ними вышел офицер безопасности Бахтурин. Они посторонились, когда вышли посол и представитель КГБ.

Тут же с места сорвался «мерседес» посла и подкатил под козырек.

При виде охраняемых лиц ребята из группы сопровождения кинулись к машине, застыли у открытых дверей, затем вскочили внутрь, и «Волга» рванула вслед за «мерседесом» посла.

Долматов подошел к нам.

– Они, – он кивнул в сторону выездных ворот, которые медленно закрывались, пропустив «мерседес» и «Волгу», – поехали снова мирить Тараки и Амина. Нам приказано быть в состоянии повышенной готовности. В случае чего – поедем на помощь.

Прошло около получаса.

Из посольства выскочил дежурный и прокричал:

– Долматова! Срочно!

Придерживая деревянную кобуру «стечкина», Александр Иванович забежал в здание и выскочил обратно буквально через пару минут.

– Значит, так. В резиденции у Тараки перестрелка. Есть раненые и убитые. Наши сейчас возвращаются. Как только машины заедут на территорию – блокировать ворота. Возможно преследование, попытка проникновения!

Мы кинулись к воротам, которые уже медленно открывались. Во двор залетели «мерседес» и наша «Волга». «Машины вроде без повреждений», – мелькнуло в голове.

«Мерседес» заехал под козырек, а «Волга» остановилась тут же. Из нее вывалились наши ребята, все бледные, дерганые. Ни слова не говоря, они стали разряжать оружие: отсоединили магазины, щелкнули затворами. На бетонные плиты с тупым стуком посыпались извлекаемые эжекторами из стволов патроны.

О том, что случилось в резиденции Тараки, мне потом рассказал Серега Чернота.

А было так. Промчались через город. Въехали в резиденцию Тараки. Остановились. «Шефы» прошли внутрь. Наши ребята остались снаружи. Вышли из машины, осмотрелись. В тенистом, засаженном розами дворике резиденции стояло несколько автомашин, среди которых были машины Амина и его сопровождения. Его телохранители, поглядывая по сторонам, стояли рядом. Чуть поодаль маячили телохранители и бойцы охраны резиденции Тараки. Все уже знали друг друга в лицо, издали поздоровались, однако все продолжали оставаться около своих автомашин.

Вдруг в здании раздались выстрелы. Несколько пистолетных, затем короткая автоматная очередь.

Не сговариваясь, ребята мгновенно изготовились к круговой обороне, присели, используя автомашину как защиту.

Обстановка была неясная. Что делать? Кто стрелял? Что с нашим начальством? Все находящиеся во дворе телохранители и охранники проделали тот же самый маневр. Все держали друг друга на мушке, вмиг вспотевшие пальцы прикипели к спусковым крючкам. Еще секунда – и у кого-нибудь не выдержат нервы: начнется стрельба.

В следующее мгновение на ступеньки из-за колонн выбежал окровавленный человек в форме афганского старшего офицера и тут же упал. Вслед за ним выскочил афганец в строгом темном костюме и в галстуке – один из секретарей Тараки. Он крикнул что-то на местном языке, а затем по-русски:

– Все в порядке! Не стрелять! Все в порядке! Это – недоразумение! Вслед за ним выбежал кто-то из окружения Амина.

– Спокойно, не стрелять!

В кольце четырех телохранителей, ощетинившихся во все стороны короткоствольными немецкими автоматами «Хеклер и Кох», из-за колонн показался бледный и на вид сильно испуганный Амин. Оскользнувшись на гладком мраморе ступенек в крови лежащего без движения офицера, он кинул взгляд в его сторону, что-то сказал охране и поспешил к своей машине. Хлопнули дверцы, взревели мощные двигатели. Черный «мерседес» пулей вылетел за ворота, за ним рванул здоровенный белый джип сопровождения. Трое оставшихся охранников подхватили лежащего на ступеньках офицера, споро запихнули его во второй джип и тоже умчались. Как выяснилось впоследствии, тот окровавленный офицер был из свиты Амина.

Через какое-то время на выходе замаячили бледные и крайне раздраженные лица наших шефов. Они сбежали по ступенькам и сели в машины.

Рывок по городу до посольства. Обратили внимание на то, что на перекрестках появились усиленные патрули, кое-где неизвестно откуда вылезли бэтээры и несколько танков.

До поздней ночи мы просидели в посольском дворе, ожидая приказа. Потом разделились на две группы: одна осталась в посольстве на ночь, а вторая уехала на виллу.

Что же все-таки случилось?

Только позже мы узнали, что за перестрелка произошла в приемной Тараки.

Оказывается, Тараки приказал Амину являться к нему без оружия. Однако тот притащил за собой в приемную вооруженную охрану. Увидев скрытое под одеждой оружие, адъютанты Тараки стали стрелять. Пострадали двое. Тот окровавленный офицер из сопровождения Амина был ранен. А главный адъютант Тараки по имени Тарун в перестрелке был убит.

Почему так случилось? А черт его знает. Нам сказали, что это была спланированная Амином провокация. Вместе с тем было известно, что первыми вроде бы начали стрелять люди Тараки, которые увидели оружие у свиты Амина. Непонятна была роль погибшего Таруна.

Говорили, что Тарун был продвинутым в окружение Тараки агентом Амина. И что именно у него под одеждой было спрятано оружие, которое и спровоцировало перестрелку. Сейчас уже вряд ли кто сможет рассказать, что же там было на самом деле...

Через день были организованы пышные похороны Таруна. Его тело на лафете в сопровождении почетного караула (рослые ребята, красивая форма, наши карабины СКС и почему-то немецкие каски времен Второй мировой войны) и огромной толпы скорбящих граждан было препровождено на кладбище Героев Революции. В газетах писали, что Таруна убили враги революции и народа. Под официальным некрологом стояли подписи и Тараки и Амина. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат!

Нарыв прорвался.

Колесо истории, заскрипев, стало раскручиваться все быстрее и быстрее, подминая под себя события, жизни, судьбы. Афганистан медленно, но верно приближался к большой войне.

Да... Все-таки политика – грязное, лживое и кровавое дело.

А обстановка все нагнеталась. Судя по всему, счастливая звезда Тараки, волею случая вознесшая своего хозяина к президентскому креслу, неумолимо гасла и закатывалась.

Все это отлично понимали. Здесь нужно было уже что-то решать: если нам нужен Тараки – надо убирать Амина, если нас устраивает Амин – все оставить как есть, пустить дело на самотек. Двум медведям в одной берлоге не ужиться. Не знаю, как Тараки, а Амину явно было тесно.

Видимо, это понимали и в Москве. Но почему-то медлили с решением.

Со своей стороны, мы, как потом оказалось, достаточно четко определились в этой сложной обстановке. Были проведены дополнительные мероприятия по доразведке резиденции Амина. Разработан план захвата.

Хитромудрый Бояринов вполне резонно полагал, что надо быть готовыми ко всему: военная закалка остается на всю жизнь!

Наконец из Москвы пришла шифровка, смысл которой сводился к тому, что деятельность Амина дискредитирует революционные преобразования, играет на руку мировому империализму и т. д. и т. п. Предлагалось силами отряда специального назначения «Зенит» провести мероприятие по похищению Амина и доставке его на территорию СССР. В случае если похищение сорвется – Амина необходимо будет уничтожить физически. Операцию разработать и. ждать сигнала.

Когда руководство нашего отряда вызвали на беседу резидент и представитель КГБ, Бояринов четко и уверенно изложил наши наработки и задумки.

А план наш был прост и убедителен. Отряд делился на три группы: группа захвата, группа прикрытия и резервная группа (в ней – подгруппа сопровождения). На двух наших УАЗах и двух военных грузовиках (бронетехники у нас тогда не было) мы подъезжаем к резиденции Амина. Идущий первым грузовик таранит ворота, на кузове грузовика два гранатометчика и двое с ручными пулеметами. Гранатометами подавляем стоящий перед домом бронеобъект, из «ручников» ребята бьют по наружной охране и деморализуют ее. Затем грузовик поворачивает за угол здания, и гранатометчики поджигают второй бронеобъект. Далее они занимают оборону и блокируют заднюю часть здания. При необходимости ведут огонь на поражение по всем местным, пытающимся покинуть помещения. Идущий следом за грузовиком УАЗ с группой захвата подкатывает к самым ступенькам, и пять человек – группа захвата – проникают в здание и, перебив внутреннюю охрану (их по ночам в доме не более 3–4 человек), пробиваются на второй этаж к спальне Амина, где и производят его захват. Мы даже приготовили кляп и мешок, куда планировали посадить Амина. В это время бойцы из второго УАЗа во дворе нейтрализуют охрану и замыкают кольцо вокруг здания, прикрывая действия группы захвата от возможного вмешательства в события извне. Второй грузовик с гранатометчиками и пулеметчиками блокирует перекресток и подъезды к резиденции. Связь со всеми бойцами – по рации. Время на операцию с момента пересечения территории резиденции – от семи до десяти минут.

Затем – бросок на автомашинах в том же составе до небольшого городка Баграм, расположенного в семидесяти километрах от Кабула, где была наша авиабаза и стояло небольшое подразделение десантников. Они числились здесь кем-то вроде советников. Там нас ждет транспортный самолет. Загоняем грузовик с Амином и бойцами в самолет – и на взлет. Через сорок минут мы уже в Ташкенте, сдаем Амина под расписку... и идем кушать шашлык и пить водку. План выглядел неплохо.

Отписались в Центр, Центр одобрил. Оставалось только ждать.

После убийства Таруна мы думали, что пришло время действовать. Мы ждали сигнала.

Глава 15

И вот на следующий день – утром 15 сентября наконец-то Москва «проснулась». Пришла шифровка с требованием привести в готовность отряд специального назначения «Зенит» для возможного осуществления операции по Амину.

Целый день мы просидели в полном вооружении на заднем дворе нашего посольства. Ждали из Москвы сигнала к началу операции. Около десяти часов утра с нами провели дополнительный инструктаж, еще раз напомнили порядок действий, уточнили вопросы взаимодействия. Через полчаса из посольства прибежал офицер безопасности Бахтурин и сообщил, что минут через пятнадцать мы выступаем на операцию. Принес пару бутылок «Посольской» водки. Мы с удовольствием распили вкусную водочку, о которой уже стали забывать в ходе нашей девственно чистой и непорочной жизни на чужбине. «Наркомовские сто грамм», добрые старые традиции, предстоящее интересное дело – все это поднимало настроение и окрашивало все вокруг в праздничные цвета.

Однако через час к нам вышел Долматов и сказал, что решение пока не принято, надо ждать. Потом я узнал, что вопрос о начале операции согласовывался лично с Брежневым, а тот никак не мог решиться.

Нам еще два раза выносили «Посольскую» «перед боем», однако боя так и не состоялось. Мы просидели в посольстве весь день. Москва ни на что не решилась.

А зря. Хоть история и не терпит сослагательных наклонений, но тем не менее: если бы мы тогда взяли Амина – а мы бы наверняка его взяли, куда б он делся! – то многих неприятностей можно было бы избежать. Так, верный наш друг Тараки остался бы жив... Правда, надолго ли? Наверняка не пришлось бы вводить в Афганистан наши войска. Сколько народу бы и у нас, и у них уцелело! Был бы подписан договор ОСВ-2: американцам просто некуда было бы отступать.

А так – декабрьский ввод войск предрешил судьбу этого многострадального договора.

Таким образом, небольшое «хирургическое» вмешательство, принесение на «жертвенный алтарь» спокойствия десятка жизней спасло бы жизни сотням тысяч людей, сгоревших в афганской бойне. И кто знает, может быть, именно афганские события ускорили метастазы в престарелом организме руководства великой державы, способствовали дальнейшему развалу экономики, спровоцировали распад страны.

Вечером «перегоревшие», уставшие от ожидания и с головной болью от огромного количества выкуренных сигарет, мы возвратились на свою виллу. Поужинали. Почти все свободные от дежурства ребята легли спать.

А мне не спалось. Вот уж и ночь наступила, а я сидел на веранде и в полудреме слушал по приемнику Би-Би-Си на английском языке. Вдруг в сводке последних новостей диктор скороговоркой сообщил, что, по полученным данным, сегодня в Кабуле по причине болезни был отстранен от власти президент Афганистана Нур Мухаммед Тараки.

Я тут же помчался к Долматову, разбудил его и сообщил новость.

– Там ведь не по-русски говорили? На английском, да? А ты уверен, что правильно понял? А не брешут они? – переспросил он.

– Конечно, уверен! А насчет брешут или нет – кто знает?

– Так. Давай сообщим нашим в посольство.

По рации мы связались с дежурным посольства, сообщили новость. Через полчаса по Би-Би-Си пошел повтор новостей, который мы уже слушали «консилиумом»: собрались все ребята, кто владел английским. Все точно. Слово в слово. Мы даже записали на листок короткое сообщение о Тараки.

Я не знал, что в посольстве на радиоперехвате сидела целая группа и что они тоже перехватили сообщение диктора Би-Би-Си. Срочно был поднят с постели резидент, представитель КГБ. По их указанию дежурный разбудил посла. Тут же связались с Москвой. Через полчаса посольские, так же, как и мы, повторно прослушали сообщение.

Через пять минут из посольства по рации пришла команда – «в ружье!»

Мы срочно нацепили на себя всю амуницию, заняли места по боевому расчету. В окутанном ночной сентябрьской прохладой городе все было тихо. Время от времени слышались отдаленные выстрелы, где-то взревел на высоких оборотах двигатель автомашины, вдали лаяли собаки, иногда до нашего слуха доносились приглушенные расстоянием истошные крики местных патрулей «Дрэш!». Все как обычно.

Глава 16

И вместе с тем все уже давно изменилось. Оказывается, еще с утра Амин посадил Тараки под «домашний арест» в одном из помещений дворца. Всем было объявлено, что президент приболел, поэтому не показывается на людях.

Тараки был обречен.

Сначала по-тихому, без шума и криков, перебили его охрану, секретарей, помощников. Часть трупов вывезли и закопали на окраине города, несколько человек закопали у задней стены дворца. Одновременно по известным адресам выехало несколько оперативных групп, которые арестовали и доставили в загородную тюрьму Пули-Чархи всех родственников клана Тараки. Кое-кого сразу же расстреляли.

Потом, как стемнело, начальник личной охраны Амина с двумя своими подчиненными зашел в комнату к Тараки.

Услышав звуки отпираемой двери, президент встал из-за стола, за которым что-то писал. Наверное, он подумал, что к нему пришел в очередной раз Амин, требуя отречения от власти. А может быть, он пришел просить прощения? Президент заранее придал своему лицу соответствующее моменту мудрое и оскорбленно-гордое выражение. За ним стоят советские друзья, которые никогда не дадут его в обиду! Его обласкал совсем недавно в Москве сам Леонид Ильич Брежнев! Был званый обед, заверения в обоюдной дружбе, поцелуи, торжественные встреча и проводы в аэропорту.

Последнее время Амин активно наседал на него, убеждал, угрожал, требовал передать ему власть. Тараки был человеком мягким, слабовольным и в целом достаточно сговорчивым. Настырность Амина его сначала испугала. В одной из бесед с советским послом и представителем КГБ, после очередного «крупного разговора» с Амином, Тараки, чтобы прощупать позицию СССР, даже сказал, как бы размышляя и советуясь:

– Дети мои. Я свое дело сделал, революция победила. Я уже стар, болен. Может, действительно мне уйти. Пусть теперь пробуют другие.

Его тут же с жаром принялись отговаривать. Ну что вы? Как можно! Вы – признанный народный лидер, у вас – международный авторитет в рабочем и коммунистическом движении! Вас ценит лично Леонид Ильич!

Отговорили. И он согласился. Еще бы: кто добровольно отдает власть?. А с Амином мы разберемся, заверили советские друзья.

Да. Действительно, Амин полностью потерял чувство меры. Эх, Хафизулла! А ведь как хорошо все начинали! Вместе, коллегиально, по-хорошему, по-партийному. Конечно же, была куча неувязок, но ведь все обошлось! И что тебе не живется спокойно? Зачем рвать кусок изо рта? На всех хватит, еще и внукам останется! Лучше бы направил свою энергию на борьбу с контрреволюцией.

Вообще-то, Тараки в глубине души понимал, что ему тягаться с Амином трудно. Конечно, Амин и похитрее, да и кругозор у него пошире. Везде поспевает, все знает. А что касается твердости в достижении поставленных целей – здесь у Хафизуллы равных не было.

Одна надежда – на советских друзей да на свое окружение. Вокруг много преданных людей, которые обязаны ему, Тараки, своими нынешними должностями, доходами. Что говорить, конечно, эти преданные люди злоупотребляли своим положением, приворовывали. Когда это ему докладывали о начальнике таможни? Ага, это было еще до поездки в Гавану. Как его звали? Забыл. Но не это главное. Там вроде фигурировали огромные суммы взяток. Но дело-то житейское, тем более, эти взятки дают те, у кого есть лишние деньги: ведь не у народа же последний кусок отнимают!

Да. Приворовывают. Да что там приворовывают – тащат все, что под руку попадется. Это, конечно, плохо! Но что делать? Эти люди долго жили в нищете, в бедности. По крайней мере действительно богатых среди революционеров и сподвижников было не так уж много. Но ничего страшного, пусть вознаградят себя и своих близких за долгие годы лишений и борьбы. Тем более что Советский Союз помогает и будет нам помогать всегда!

Хотя и нехорошо все это. Как-нибудь надо будет поднять вопрос о финансовой дисциплине. Чтобы дать понять, что все они у меня на заметке. Пусть знают, боятся и. любят. А если что – можно ведь и дать ход судебной машине.

Но это все потом. Сейчас надо объясниться с Амином. Может быть, действительно самому отдать ему власть? Ну его, пусть пользуется. А то ведь и убьет – ему это раз плюнуть! У этого кровопийцы руки уже по локоть в крови. И уехать отсюда куда-нибудь подальше, в Европу, например... Деньги на счету в Швейцарии есть...

Подслеповато щурясь (в полумраке комнаты горела только стоящая на столе настольная лампа), Тараки вглядывался в лица вошедших. Амина среди них не было.

«Кто это?» – удивился президент. Какие-то офицеры, глаза бегают, у одного с лица – пот градом. Волнуется, что ли? Зачем они пришли? Что им надо?

– В чем дело, товарищи. – начал он и внезапно замолчал. Он увидел выражение их лиц, и. страшная догадка пронзила его мозг! Он понял, зачем они пришли! И он узнал одного из пришедших – это был офицер из личной охраны Амина по имени Джандат.

Мгновенно охвативший страх парализовал волю президента. Он обильно вспотел. Колени подогнулись; чтобы не упасть, он дрожащей рукой попытался схватиться за спинку стула, но стул опрокинулся, и Тараки боком мягко завалился на толстый, с темно-красным замысловатым узором пыльный ковер. Перед самым лицом он увидел до блеска начищенные, остро пахнущие гуталином высокие военные ботинки. Он почувствовал, как чужие, грубые руки больно схватили его и перетащили на стоящую в углу кровать.

Тараки хотел закричать, ему хотелось убедительно объяснить этим идиотам, что его убивать нельзя! Он хотел пообещать им денег, все что угодно! Только жить! Путь власть забирает кто угодно! Ему ничего не нужно!!! Только жить...

Но язык отнялся, и он лишь мычал: «А-а-в-ва, а-а-а...»

Неумолимое время бесстрастно и четко отщелкивало медным, украшенным резьбой маятником на стоящих в полутемной комнате старинных напольных часах последние секунды жизни первого президента ставшей на путь социалистического развития Народно-демократической республики Афганистан Hyp Мухаммеда Тараки.

Двое офицеров, завалив обмякшее тело на кровать, держали его за руки и за ноги, а начальник охраны душил президента подушкой.

Когда все было кончено, труп закатали в ковер, вынесли из здания и затолкали в багажник автомашины.

Руки у Амина были развязаны, и сторонников Тараки начали отстреливать открыто, никого не стесняясь.

Двое министров были убиты прямо в своих кабинетах. В одного стреляли из снайперской винтовки с крыши соседнего дома и одновременно через дверь кабинета из автомата.

Глава 17

Шла вторая половина сентября. Ночи стали прохладнее, небо – еще чернее, а звезды – ярче. Вечерами я продолжал слушать Би-Би-Си. Там говорили о чем угодно, только не об Афганистане. А наше радио и слушать было нечего – сплошная обычная мура.

Однажды, когда уже стемнело, поступила команда всей группе в полном вооружении прибыть в наше посольство. Мы быстро загрузились в два УАЗа и через пять минут были на месте. Потом еще около часа чего-то ждали. Долматов и еще двое, прихватив какой-то пакет, вошли в посольство, а мы остались у машин.

Минут через десять нам поступила команда «к машине!».

Задача: выехать в район Зеленого рынка и там, на перекрестке, дождаться «тойоту» с дипномерами офицера безопасности посольства Бахтурина и еще одну посольскую машину и сопроводить их до посольства. При попытках остановить эти машины кем бы то ни было – огонь на поражение!

По опустевшему к вечеру городу мы быстро добрались до нужного нам перекрестка. Через пять минут показались наши автомашины. Бахтурин притормозил около нас, махнул рукой и прибавил скорость. Мы помчались следом и вскоре без всяких происшествий добрались до посольства.

Обе посольские машины въехали на пандус и остановились прямо около центрального входа в посольское здание (сюда имел право заезжать только посол). По приказу выскочившего из здания Бояринова мы прикрыли их двумя УАЗами с внешней стороны, а сами стали полукругом, заняв оборону. Стоя с автоматом в руках спиной к посольским машинам, краем глаза я заметил, что Бахтурин и еще один парень (по-моему, из нашей резидентуры) открыли багажники и помогли выбраться из них трем афганцам (двое в национальной одежде, один – в спортивном костюме), которые тут же юркнули в посольство. Прошло еще полчаса.

Из посольства выскочил Бахтурин и позвал Долматова. Минут через десять Долматов вышел вместе. с тремя неизвестными нам людьми, одетыми в нашу спецназовскую форму.

– Они пока поживут у нас на вилле, – сказал Долматов, – головой за них отвечаем!

Эти трое были министрами правительства Тараки, которым Амин уже негласно подписал смертный приговор. Здоровенный, знакомый уже мне по Пагману, министр безопасности Асадулла Сарвари, маленький и щуплый министр внутренних дел Гулябзой и среднего роста, худощавый министр погранохраны (забыл его имя). Все они были явно испуганы, подавленно молчали, настороженно озираясь по сторонам.

Вилла располагалась совсем недалеко от посольства, и добрались мы туда без особых приключений.

Нашу троицу разместили на первом этаже в небольшой комнате без окон. Три раскладушки, три тумбочки, стол, три стула – вся обстановка. Выходить из комнаты всем троим было строжайшим образом запрещено: только в темноте, под усиленной охраной, им можно было по одному прогуляться во дворе. Еду носили им в комнату.

Теперь все наше время было посвящено усиленной охране нашей виллы. А охранять было от кого: местная контрразведка усиленно разыскивала внезапно пропавших кандидатов на тот свет. Весьма резонно полагая, что без «руки Москвы» дело не обошлось, афганская наружка постоянно крутилась около наших объектов, в том числе и около виллы, где жили мы. Под видом праздношатающихся граждан (каких, вообще-то, в Кабуле было большинство) и торговцев на тележках сотрудники местного наружного наблюдения буквально облепили ранее пустынные улицы вокруг нашей виллы. Наиболее ретивые подходили вплотную и пытались заглядывать во двор через щели ворот и калитки. Для подстраховки мы растянули вдоль каменного забора виллы замкнутый контур сигнального устройства, а на кустах навесили дополнительную сигнализацию натяжного действия из гранатных запалов с проводом, привязанным к чеке.

Через пару дней наши затворники начали томиться, тосковать и капризничать. Они потребовали радиоприемник, чтобы знать, что творится в стране и мире, новое белье (трусы, майки), бритвенные принадлежности, зубные щетки, пасту, одеколоны и прочее. Резидентура выделила деньги, и мы закупили все необходимое на Грязном рынке. Только приемник покупать не стали: наше начальство заявило, что слушать последние новости – только расстраивать наших министров. Обойдутся.

Глава 18

Мои контрразведывательные изыскания с нашими подопечными в Пагмане в нашей резидентуре не забыли. На второй день после прибытия гостей меня в сопровождении Бояринова и Долматова вызвали в посольство и, припомнив, что я неплохо рисую, а также относительно недавно закончил ВКШ и, следовательно, еще помню различные школьно-научные премудрости, предложили составить словесный портрет наших министров. Чтоб было все, как положено, по науке: козелок, противокозелок и так далее. Кроме того, общее описание фигуры, манеры поведения, голоса и прочее. Я предложил их сфотографировать, но мне дали понять, что этого делать нельзя. Ну, нельзя так нельзя.

Через пару дней полный словесный портрет и прочие описания (вплоть до мелких шрамов на лицах и характерных особенностей походки) были готовы. Вечером я переписал все начисто, добавил к справке карандашные наброски лиц министров и контуров фигуры.

У меня сложились неплохие взаимоотношения с Асадуллой Сарвари. Несколько раз ночью я выводил его на прогулку по дворику виллы. Он хорошо говорил по-русски и искренне радовался случаю поговорить со свежим человеком: судя по всему друг другу они уже порядком поднадоели, и в последнее время разговор у них в комнате шел только на повышенных тонах.

Сарвари, оказывается, помнил меня по зачету с рукопашным боем в Пагмане и, видимо, решил, что уж я-то в случае чего наверняка смогу его квалифицированно защитить. Поэтому он обратился к нашему руководству с просьбой ходить на прогулки со мной. Возражений не было.

В основном наши беседы по инициативе Сарвари сводились к обсуждению ситуации в Афганистане, к тому, что Амин – предатель революции, что народ его не потерпит и, как только узнает чуть-чуть поближе, – моментально свергнет. То, что любая революция подразумевает собой большую кровь, Сарвари считал само собой разумеющимся. Да и я так считал.

– Кругом враги революции! – возбужденно раздувая ноздри, говорил он приглушенным голосом (я постоянно просил его не орать громко).

Иногда он заводился по поводу того, что в настоящее время главная наша задача – отомстить за коварно убитого президента Тараки, что «революция в опасности» и что ему лично надо срочно «идти в народ», которому задурил голову Амин, и «поднимать массы на борьбу». Сарвари был глубоко убежден, что Амин – американский агент, что он работает на ЦРУ. Нам, кстати, говорили то же самое. Был ли он завербован американцами на самом деле? По-моему, это никому не известно. Вернее, это, конечно, известно американцам, но они вряд ли нам скажут.

В общем, все разговоры у нас сводились к одному и тому же – политике, и постепенно он начал утомлять меня своими политинформациями.

Черт побери, думал я, ты ведь больше года был у власти! Что же ты раньше помалкивал, почему не убрал Амина и прочих, если считаешь, что они враги революции! И потом, если ты хочешь действительно идти в народ – иди! Кто тебя особо удерживает? Если все вы такие самостоятельные и умные, то наши начальники – тебе не указ. Плюнул на все – хлопнул дверью и ушел «поднимать массы». Так нет же... Значит, что-то здесь не так. И народу-то твоему, видимо, наплевать, кто у власти, – лишь бы в стране было тихо и спокойно.

– Ребята, помогите нам сейчас! – убедительным голосом вещал Сарвари. – Мы расправимся с Амином и другими врагами революции, вы все будете у нас советниками! Тебе лично я обещаю райскую жизнь! Я тебе дам хорошую виллу, машину, обеспечу всем необходимым! Будешь жить здесь с семьей, у тебя будет все! И всех других ребят обеспечу!

– Ну конечно, товарищ Асадулла, какие проблемы! Мы вас в обиду не дадим. Все будет хорошо! – отвечал я, хотя дальнейшую судьбу Сарвари и его спутников представлял себе слабо: планами относительно наших затворников начальство со мной не делилось. Вообще-то, у нас был приказ охранять и оборонять их до последнего человека и ни в коем случае живыми не отдавать врагу. Видимо, мужики много знали. Елки-палки! Тут до меня как до верблюда дошло! Вот зачем надо было составлять словесные портреты: чтобы потом при случае их можно было опознать. если они будут ликвидированы. Нами или боевиками Амина.

Да... Политика – это тебе не шуточки! Здесь все средства приемлемы.

Глава 19

К нам на виллу приехали наши ребята из провинций Гардез и Джелалабад. Они были направлены туда для разведработы, рекогносцировок, для оказания советнической помощи местным органам безопасности. Рассказывали страшные вещи. По стране прокатилась огромная волна репрессий. Весь госаппарат в центре и на местах, в том числе аппарат спецслужб, обновлялся, но обновлялся весьма своеобразно.

Так, в провинции приходили из Кабула однотипные телеграммы с предложением такому-то и такому-то сотруднику прибыть в столицу якобы для участия в совещании или в семинаре, или на переподготовку и т. д.

Люди выезжали и... пропадали бесследно. На их место назначали других – лично преданных Амину. Достаточно быстро все поняли, в чем дело.

Приехавший из Джелалабада мой приятель Володька рассказывал о своем подсоветном – начальнике отдела местной контрразведки по имени Сафар. Он рассказывал мне о нем еще раньше. Дело в том, что этот Сафар виртуозно владел пистолетом. Как фокусник, он моментально выхватывал его из-за пояса и без промаха стрелял в цель. На учебных стрельбах, если в них участвовал Сафар, собиралось все местное начальство. И Сафар показывал все, на что он способен; стрельба на скорость, на звук, стрельба рикошетом об пол или о стену – неизменно мишени оказывались пораженными.

Но самое главное – это был очень умный, смелый, профессионально подготовленный контрразведчик. Он разрабатывал и реализовывал головокружительные оперативные комбинации по вооруженной оппозиции. Умело сталкивал их лбами друг с другом, если нужно – мог договориться с кем угодно, хоть с самим чертом. И вот в последнее время он, в результате длительных интриг и переговоров через посредников, вышел на две очень крупные бандгруппы, которые в принципе были готовы на определенных условиях прекратить борьбу с существующим режимом и сложить оружие. Наступал последний этап – личные заключительные переговоры с главарями. На такие переговоры Сафар обычно выходил один, без оружия. Его все уважали и верили на слово. Условия переговоров – прекращение огня в договорной зоне, переход на сторону правительства, организация в составе уже действующей группы отряда самообороны.

Рано утром Сафар, с вечера еще раз предупредив свое руководство, а также местное военное командование о прекращении боевых действий, вышел пешком в сторону кишлака, где проживали родители и родственники главаря банд-группы.

Когда до кишлака осталось около двух километров, над Сафаром с ревом пронеслось три боевых вертолета. Через несколько минут со стороны кишлака послышались взрывы. Взбежав на пригорок, Сафар увидел, что вертолеты НУРСа-ми атакуют кишлак. Отстрелявшись, боевые машины сделали разворот и ушли в сторону Джелалабада. От кишлака ничего не осталось.

Вне себя от злости, Сафар возвратился к себе и тут же пошел к своему начальству. Он пытался доказать, что уничтожение кишлака – провокация, что такие операции приведут к эскалации гражданской войны, обозлят население, толкнут к вооруженной оппозиции тех, кто еще колеблется, но потенциально может присоединиться к революционным процессам.

– Так мы потеряем поддержку народа! – надрывался эмоциональный Сафар. – Мы не должны никого обманывать! Нам должны верить! Это же провокация!

Недавно поставленный на должность начальника местного управления контрразведки подполковник из Кабула высокомерно, не глядя на Сафара, выслушал его гневные тирады, а затем разом охладил его пыл, поинтересовавшись, почему это Сафар так переживает за бандитов. Уж не вступил ли он с ними в сговор?

На аргументы Сафара о переговорах подполковник ответил, что с врагами народа нельзя вести переговоры – их надо уничтожать. Таковы директивы из Кабула, таково было данное ему в ходе личной беседы с лидером НДНА Амином указание.

А через два дня из Кабула пришло указание командировать Сафара в столицу для «участия в совещании».

Вечером Сафар пришел к Володьке. Оба напились до чертиков. Сафар жаловался. Ругался. Плакал. Показал Володьке предписание и уже выписанное командировочное удостоверение.

– Я всю жизнь положил за дело революции, я им так верил, а они...

Сафар отлично понимал, что означает его вызов в Кабул. Уже трое из его управления уехали на «учебу» и на «совещания». И ни слуху ни духу... И вот теперь пришла его очередь.

– Нет, я не дурак! Никуда я не поеду! – говорил Сафар, сжимая кулаки.

– А что же ты будешь делать, старик? – спросил Володька, разливая водку по стаканам.

– Уйду на нелегалку. Сегодня я уже переправил родителей и младших братьев в зону свободных племен к границе. Если что – уйдут в Пакистан, там у нас много родственников.

– А сам что делать будешь? Против нас воевать?

– Да ты что! Володя, ты мне – как брат! Я ведь к тебе пришел со своим горем! Как я могу поднять руку на тебя и твоих товарищей! Давай выпьем! За тебя, Володя! И за Советский Союз! Все равно, рано или поздно, вы поймете, что Амин – враг! Ему выгодно, чтобы в стране шла гражданская война!

Сафар, по усвоенной им во время учебы в Саратове русской традиции, чокнулся и лихо опрокинул стакан, сморщился, передернулся, отломил кусок лепешки.

– Я еще появлюсь, Володя! Мы еще вместе поработаем... А утром Сафар, прихватив свой автомат, пистолет, исчез. Официальные поиски результатов не дали. Сотрудникам объявили, что Сафара похитили душманы.

Все в этом мире имеет свое начало и свой конец. Пришло к концу и временное пребывание у нас на вилле опальных министров. Обстановка накалялась. Вокруг виллы уже вовсю шастала афганская наружка. Пару раз сотрудники местного наружного наблюдения даже пытались, подтягиваясь на руках, заглянуть через забор в наш двор. Либо произошла утечка материалов о месте пребывания министров, либо афганцы нас просто вычислили. Мы всерьез опасались налета на виллу. Усилили охрану, особенно в ночное время.

В Москве наконец приняли решение о нелегальном вывозе министров в Союз.

На нашем объекте в подмосковной Балашихе подготовили три контейнера для министров – длинные деревянные ящики, похожие на те, в которых хранится стрелковое оружие. На дно ящиков постелили матрацы. В крышках и по бокам просверлили отверстия, чтобы узники не задохнулись.

Ящики были доставлены в Афганистан транспортным самолетом, который приземлился на авиабазе Баграм. На этом же самолете прилетела к нам подмога – еще человек пятнадцать наших сотрудников.

Глава 20

Информация о том, что самолет приземлился и ждет нас, поступила рано утром. У нас уже все было готово. Во двор виллы мы загнали крытый тентом грузовик с местными номерами, который только что прибыл из Баграма и привез выгруженные с самолета контейнеры. Ворота подперли автобусом.

Контейнеры споро перетащили в дом. Опальные министры залезли в них, прихватив с собой по автомату и фляге с водой. Лица у них были напряженные и бледные от волнения.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо! – бодро напутствовал министров Долматов. Те покивали головами, но особого оптимизма на их лицах заметно не было.

Крышки ящиков наглухо заколотили гвоздями.

Мы подхватили ставшие тяжеленными ящики, вынесли их из дома и загрузили в кузов грузовика. Сверху накидали картонные коробки, перевязанные бечевками.

Места в грузовике и автобусе были размечены для всех заранее, поэтому никакой сутолоки при погрузке не было. В кузов грузовика под тент сели наши ребята во главе с Долматовым. У каждого был автомат, пистолет, гранаты и двойной боекомплект. Тент наглухо задраили. В автобус загрузились несколько наших в гражданской форме одежды, но тоже с оружием, которое положили на пол и прикрыли куртками и брезентом. Легенда всей операции была такова: группа советских специалистов выезжает в отпуск в Союз. В грузовике лежит их багаж, личные вещи. В автобусе сидят сами специалисты.

Мы быстро расселись по местам, дежурный распахнул ворота, и мы выехали на улицу. Из автобуса по рации сообщили, что нас сопровождают две машины афганской службы наружного наблюдения. Мы это предвидели. Конечно, наружка должна была быть обязательно: они ведь последнее время везде за нами таскались. Весь вопрос в том, что у них на уме! Ведь эти две бригады постоянно сообщают на базу о нашем передвижении. Так что при необходимости они смогут перехватить нас, если, конечно, захотят, где угодно. Весь вопрос в том, захотят ли?

На всякий случай мы подстраховались: где-то рядом с нами идут еще две наши машины: «жигуль» и УАЗ. Там семь наших бойцов. Да и мы все вооружены. В автобусе шесть человек, и нас в грузовике шестеро. В случае чего, конечно, отпор мы им дадим и народу кучу покрошим. Да только этого нам не надо. Нам нужно добраться без всяких приключений до Баграма и загрузить три ящика в самолет. Только и всего! У нас – приказ! И мы его выполним любой ценой. Заработала рация:

– Первый, я – Второй! Одна коробка обогнала вас и пошла на скорости вперед!

– Вас понял!

– Они, наверное, думают, что мы едем в Кабульский аэропорт, – сказал Долматов.

– Знать бы, что они думают! – отозвался кто-то из наших.

Примерно через полкилометра заканчивается административная граница города... А там и КПП!

Вот где нас можно под вполне безобидным предлогом остановить: выезд из города, проверка документов, осмотр автомашин и прочее. А что у вас тут? Оружие? А кто разрешил, а откуда оно у вас? Мы вынуждены вас задержать для досмотра багажа. И пошло-поехало.

Вот и КПП. Шедшая впереди нас машина наружки уже стояла сбоку будки охраны, а старший бригады, заскочивший внутрь, выходил вместе с лейтенантом и двумя автоматчиками.

– Первый! Первый! Я – Второй! Внимание! Идут к вам... Кажется, хотят проверять грузовик.

– Вас понял. Приготовиться!..

Долматов отключил рацию, оглянулся на нас:

– Ну, что, к нам идут все-таки. Могут пытаться досмотреть нас. Всем приготовиться. Без моей команды не стрелять!

Офицер, высокий и сухощавый молодой парень с тщательно ухоженными усами, подошел к кабине нашего грузовика и о чем-то заговорил с Андреем. Нам в кузове были слышны приглушенные голоса Андрея и сидевшего рядом с ним переводчика Нурика, однако слов разобрать мы не могли. Наверняка ребята рассказывали ему нашу легенду об отпусках советских специалистов.

Потом офицер обошел наш грузовик и подошел к автобусу. Солдаты, лениво глазея по сторонам, немного отстали от него. Сотрудник наружки ушел к своей машине. В узенькую щелку отошедшего на стыках брезента тента грузовика я мог наблюдать все, что творится у автобуса.

Офицер, не заходя в автобус, заглянул внутрь через открытую по его указанию переднюю дверь. Тут открылась задняя дверь автобуса, через которую вышли громадный Серега Лисовый Брат и костистый, жилистый Толя Косяков. Они подошли к офицеру вплотную.

«Ну же! Дурачок, не нарывайся! Не губи ни себя, ни нас!» – мысленно заклинал я лейтенанта.

Не обнаружив ничего подозрительного, офицер повернулся к Сереге и Толику и что-то им сказал. Толя заулыбался и вытащил сигареты. Лейтенант закурил. Потом посмотрел на наш грузовик и неторопливо пошел в нашу сторону.

– Александр Иванович, – шепнул я.

– Вижу! – хрипло ответил он.

А между тем лейтенант подошел к заднему борту грузовика и попытался отогнуть прихваченный веревкой край брезентового тента. Серега и Толик с окаменевшими лицами зловеще маячили сзади.

Послышался голос вышедшего из кабины Нурика, который, видимо, говорил офицеру, что в кузове только ящики – личные вещи советских специалистов.

Лейтенант, однако, развязал веревку, оттянул тент, приподнялся на цыпочках и вытянул шею, всматриваясь в глубину затемненного кузова. Потом он поставил левую ногу на буксировочный крюк грузовика, а правой рукой ухватился за борт. Вот именно на правую кисть руки лейтенанта и поставил ногу в тяжелом спецназовском ботинке Долматов.

Офицер инстинктивно попытался выдернуть руку, но Долматов прижал сильнее. Афганец поднял глаза и увидел направленную ему в лоб пахнущую оружейным маслом бездонную дыру ствола автомата Калашникова со скошенным компенсатором (калибр 7,62 мм, модернизированный, десантный вариант с откидывающимся металлическим прикладом).

Лицо у афганца посерело. Зрачки расширились. Он как-то вяло опустил левую ногу на землю и уперся левой рукой в борт, а с лица вдруг градом покатились крупные капли пота.

Держа автомат в правой руке, Долматов медленно поднес палец левой руки к губам, рекомендуя офицеру помалкивать.

Лейтенант беспомощно повел глазами и увидел еще несколько направленных на него автоматов. А за ними – чужие, решительные и страшные лица.

Челюсть у офицера отвисла, на уголке рта вскипела белая пенка слюны. Да, тут уж надо выбирать. Либо умереть сразу, непонятно за что и почему, либо еще пожить хоть немножко. Он скосил глаза: сзади со зловещими физиономиями стояли двое здоровенных русских, которые угощали его сигаретой. Наверняка с оружием тоже. С пистолетами или с ножами. Надо решать...

И лейтенант сделал свой выбор. Опустив глаза, он заторможенно кивнул головой.

Долматов, не опуская автомат, тоже кивнул и убрал ботинок с покрасневшей кисти офицера.

Тот, опустив голову и не снимая руки с борта, несколько секунд постоял у грузовика, а потом, ходульно передвигая ноги, пыля, пошел прочь. Отойдя на несколько метров, лейтенант обернулся, посмотрел на наш грузовик и автобус, что-то злобно крикнул солдатам у шлагбаума и махнул рукой.

Полосатый шлагбаум поднялся, и мы, поднимая тучи пыли, наконец-то выехали из Кабула. Я выглянул из-за тента и увидел, что лейтенант, расслабленно сгорбившись, пошел к будке. К нему подбежал сотрудник наружки, схватил за рукав и, судя по жестам, что-то спросил. Лейтенант резко выдернул рукав, отрицательно мотнул головой и скрылся в будке охраны.

Глава 21

До Баграма оставалось около семидесяти километров, которые мы проехали за полтора часа с небольшим и без особых приключений.

Две машины наружного наблюдения долго тянулись за нами, а потом, где-то в районе Баграма, когда уже пошли домишки и огороды, отстали.

Здесь нас встречал офицер безопасности посольства Бахтурин на своей «тойоте». Дальше мы ехали за ним. Наконец мы вырулили на бетонку аэродрома. Андрей прибавил скорость.

– Внимание, не расслабляться! – напомнил Долматов. Огромный транспортный АН-12 с эмблемами «Аэрофлота» ждал нас с работающими двигателями на дальней стоянке.

По мере того как мы приближались, задняя рампа самолета стала открываться. Я успел подумать, что, наверное, Бахтурин дал сигнал по рации. Из бокового люка на бетонку стали спрыгивать бойцы в нашей спецназовской форме с автоматами в руках и объемными рюкзаками за спиной. Они быстро заняли круговую оборону. Это была подмога: из Москвы нам прислали еще пятнадцать бойцов, прошедших ранее КУОС.

Рампа полностью открылась, внутри суетились техники в синих комбинезонах.

Взревел двигатель, и наш грузовик медленно заехал по направляющим прямо в самолет.

– К машине! – скомандовал сосредоточенный Долматов. Мы горохом посыпались из кузова. Техники бросились ставить под колеса колодки и крепить наш грузовик врастяжку цепями.

Александр Иванович подошел ко мне, крепко пожал руку:

– Ну, до свидания! Счастливо добраться! Как только взлетите – сразу вскрывай ящики, а то они задохнутся. В группе наших бойцов ты – старший. Никого не слушай. До места высадки за их, – он кивнул в сторону грузовика, – безопасность отвечаешь ты. Кто бы что тебе ни говорил – посылай всех. сам знаешь куда. Все. Пока!

Долматов и остающиеся с ним ребята покинули самолет.

Самолет задрожал и покатился по взлетной полосе. Я подскочил к маленькому круглому иллюминатору, но ни наших ребят, ни машин уже не увидел.

Ко мне подошел Глотов:

– Подходите ко мне, у меня колбаска есть вареная. Из Москвы ребята с этим самолетом передали. И немного водочки.

Как у собаки Павлова, у меня тут же началось обильное слюноотделение. Непроизвольно сглотнув, я ответил:

– Спасибо, подойдем.

Затем, вспомнив про ящики, я испытал внезапное угрызение совести: елки-палки, про жратву говорим, а о людях забыли! Каково им там. И живы ли?

Штык-ножом поддел крышку ящика, гвозди вылезали туго, но вылезали. Упершись ногой в край ящика, я ухватился за крышку, потянул вверх.

В ящике на полосатом красно-белом матрасе лежал совершенно мокрый маленький Гулябзой. В руках он держал короткоствольный «Хеклер и Кох».

– Все в порядке, мы – в воздухе. Скоро – Союз! – поспешил я успокоить его. Протянул руку и помог выбраться из ящика.

– Спасибо. спасибо. – тяжело дыша, еле слышно бормотал Гулябзой. Я вскрыл остальные два ящика. К моей радости, оба других министра оказались живы.

В мокрой от пота рубахе, с лицом свекольного цвета, верзила Сарвари тяжело вылез из кузова грузовика и сел на пол. Затем вскочил и подбежал к иллюминатору.

– Где мы летим? – хрипло спросил он.

– Не знаю. мы ведь только взлетели. – я посмотрел на часы, – десять минут, как взлетели. Еще Афганистан.

– Зачем вы меня увозите!!! – взвыл Сарвари. На шее у него вздулись вены, плечи тряслись. «Плачет, что ли?»– подумал я.

– Скажи пилоту, пусть разворачивается! Я не оставлю Родину в такое время! Я подниму мой народ!!! – не отрываясь от иллюминатора, кричал в истерике Сарвари. Он повернулся ко мне, и я увидел, что глаза у него налились кровью, а по лицу градом катился пот:

– Мой народ верит в меня!!! Я растопчу кровавого Амина!!! Мне стало не по себе. Как бы его удар не хватил! Внезапно Сарвари обмяк и тяжело опустился на покрытый заклепками дрожащий алюминиевый пол салона.

Я подсел рядом. Отстегнул от пояса флягу с водой.

– Вот. Попейте воды.

Сарвари припал к фляге, и вода стекала ему на грудь. Потом он плеснул на ладонь и вытер мокрое лицо и шею.

– Сердце болит, – прошептал он.

– Все будет хорошо! – сказал я и побежал к пилотам за валидолом.


Глотов беспокойно посмотрел в сторону иллюминатора.

– Знаешь, а ведь они могут поднять истребители. Тогда нам конец.

А ведь точно! Лету истребителю из Кабула до Баграма пять минут. Если они хватятся – лучше не придумать. Самолет упадет в горах: и через сто лет никто не найдет! Вот черт! Я вспомнил, что еще в Баграме обратил внимание на то, что будка стрелка в хвосте самолета наглухо задраена. Значит, мы в воздухе практически безоружны.

– Пойдем сходим к пилотам, – предложил я. В кабине было тесно и душновато.

– Вентиляция барахлит, – пояснил командир корабля, – ничего страшного, скоро будет прохладно. Вам там в салоне не холодно?

– Да нет, нормально. Граница скоро?

– Уже скоро. Там наши уже подняли звено истребителей для нашей встречи и сопровождения.

– А что же раньше не подняли? – спросил Глотов.

– Нельзя им далеко залетать на чужую территорию...

А потом мы все вместе: три опальных министра, Глотов, я и трое наших ребят – сели перекусить. Прямо на полу расстелили какой-то брезент. Распили глотовскую поллитровку, закусили чем Бог послал.

Тут-то я и почувствовал усталость. Посмотрел на часы: около трех. А сколько событий! Перед глазами промелькнули пыльные кварталы Кабула, бесконечная пустынная дорога перед КПП, испуганное лицо лейтенанта.

Самолет, выравниваясь после крена, заходил на посадку. Мы долго катились по бетонке и наконец заехали на какую-то, по-моему, самую дальнюю стоянку. Смолкли двигатели.

Несколько минут назад братавшиеся с нами опальные министры правительства Тараки сразу стали какими-то чужими, отстраненными. Что их ждет здесь? Как сложится дальше их судьба? Я попытался представить их чувства. Официально они как бы уже не существуют. Они вне закона своей страны. У них нет никаких документов. Они вообще не существуют в природе! Их нигде нет: они перешли на нелегальное положение. Да. Не позавидуешь. Но с другой стороны, все верно: чем выше заберешься – тем больнее падать вниз. И все равно их жалко.

Оказалось, что мы приземлились в Ташкенте.

Глотов взял меня за плечо:

– Все. Приехали, слава Богу! Выпускай этих. троих. Свое оружие и вещи пусть забирают с собой. Вы – летите на Москву.

– Есть! – ответил я.

Мы приземлились на военном аэродроме «Чкаловский». Отсюда мы вылетали в неизвестность почти три месяца назад. Нас встречал сам Григорий Иванович Бояринов.

– Ну, герои, как долетели? Здорово! – он жал нам руки, был радостно возбужден. – Все в порядке? Без потерь? Молодцы!

Примерно через час, когда уже стемнело, мы въезжали в ворота родного объекта в Балашихе. Здесь стояли высокие разлапистые ели, желтым и багряным отсвечивали в лучах автомобильных фар клены. Накрапывал мелкий дождик. Было свежо, прохладно и очень тихо... Вот где воздух Родины! Здесь можно вздохнуть полной грудью! И запахи-то все родные. Пахнет лесом, влагой, грибами и сладостной прелью опадающих листьев. Красота! Да. Это вам не потная и вонючая Азия! Одно слово – Россия.

Нас разместили на первом этаже центрального учебного корпуса: деревянный двухэтажный особнячок, где мы жили до Афганистана, был занят. Там жили ребята, которые ранее кончали наш КУОС. Их призвали со всех краев необъятного Союза. Сейчас они проходили краткий курс переподготовки, а потом на самолет – и в Афган.

Мы пошли сдавать оружие и амуницию. Потом к нам в комнату прибежал дневальный солдат с красной повязкой и сказал, что нас вызывает начальник объекта полковник Бояринов.

Мы поднялись на второй этаж, постучали, зашли в кабинет Григория Ивановича.

Григорий Иванович с озабоченным и значительным видом начал так:

– Ну что, ребята. Вопрос о вас еще решается. Поэтому – дисциплина и еще раз дисциплина. О том, что видели там и что знаете, – молчок. Никому! Ясно? Это приказ даже не мой, а вышестоящего командования!

Помолчали.

– Ну, что... Я думаю, все всем понятно... Так что оформляйте документы, езжайте по домам. В отпуск. Потом видно будет.

– Григорий Иванович, да мы особо-то и не устали! Мы готовы обратно лететь. – начал я.

Бояринов собрал бумаги со стола, сложил их в папку. Встал.

– Езжай домой. Спокойно отдыхай, раз уж прилетел, – он усмехнулся, – искатель приключений!

Он положил папку в сейф, запер его на ключ, опечатал, положил ключи с печатью в карман брюк.

– Все. Спокойной ночи. – Григорий Иванович печально вздохнул. – Не бойся, на твою жизнь войны хватит! Скоро вызовем обратно.

Через трое суток я был дома.

Глава 22

Афганистан произвел на меня неизгладимое впечатление. В родном городке мне уже было тесно. Я вдруг почувствовал, что мир огромен и что чужеземными краями можно любоваться не только по телевизору в «Клубе кинопутешественников», а самому, воочию. Рутинная и скучная жизнь опера в заштатном городке для меня, уже вкусившего сладкий и ядовитый аромат тайных операций, политических интриг, опасностей и военных приключений, казалась скучной и пресной. Неодолимо тянуло снова окунуться в водоворот событий. По ночам мне снился Кабул, его пыльные кривые улочки, глинобитные домишки, как ласточкины гнезда, лепившиеся по склонам гор.

Время от времени, выходя из дома, я ловил себя на мысли, что мне чего-то не хватает, что я что-то забыл. Потом спохватывался: при мне не было оружия! Ведь все это время я не расставался с пистолетом и автоматом. Да и гранаты все время мы таскали с собой.

Я тщательно просматривал от корки до корки все газеты, но там ни единой строкой Афганистан не упоминался. Как будто его нет вообще. Что там творится? Как разворачиваются события?

Рассказывать было можно только то, что я был в качестве советника в Афганистане. Это – для руководства Управления и отдела. И все. А насчет того, что видел, что там делал, – молчок. Это был приказ. Никому ни слова. Даже генералу. По-моему, даже шифровка была разослана по всем Управлениям, чтобы нас никто не расспрашивал.


Как-то в начале ноября, уже после того как я отгулял отпуск, меня вызвали в финансовый отдел.

– Вот, распишитесь, – сказала пожилая финансистка, подавая мне бланк.

Я расписался. Она отсчитала мне деньги: двести двадцать рублей новенькими десятками.

– А что это такое? – спросил я.

– Все вопросы в отдел кадров, – сказала она, поджав губы. Я уже открывал дверь, когда она сказала:

– Это по шифровке из Москвы. Приказано выдать премию в размере месячного оклада за успешное выполнение правительственного задания. – финансистка с любопытством смотрела на меня. – А что за задание, а?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Наверное, за хорошую учебу в Москве.

Ну что ж, приятно, что не забыли. Видимо, бюрократическая машина все же крутится, я где-то числюсь, обо мне помнят там, в Москве. Это отрадный факт. Да и деньги – это всегда кстати, особенно когда их постоянно катастрофически не хватает.

Стояла поздняя осень. Зачастили дожди со снегом. День заметно уменьшился: уходишь на работу – еще темно, приходишь с работы – уже темно. В городе слякоть. В общем, настроение ужасное.

А тут еще случилась весьма неприятная история. Дело было под 7 ноября – в канун очередного юбилея Великой Октябрьской социалистической революции. Намечалась какая-то очередная партконференция.

Она проходила в Доме политпросвещения. Мы, практически весь оперсостав, должны были стоять на входе, на дверях в зал, за кулисами и прочее. Что самое интересное, оружие нам на такие мероприятия не давали. Почему? А черт его знает! Может быть, именно потому, что реальной опасности не было. Получается, что они нас задействовали просто для интерьера, поднятия своего собственного престижа и значимости. Как, например, толстосумы для престижа заводят породистых собак. Опера были недовольны: нас уже затаскали по таким мероприятиям. Роль швейцара была крайне неприятна. Кто-то из наших горько пошутил насчет того, что скоро нам придется обеспечивать безопасность пионерских сборов и собраний октябрят.

Я стоял на дверях в зал и должен был проверять у всех входящих наличие партбилета и специально отпечатанного по такому случаю приглашения. Большая часть добросовестно предъявляла необходимые документы, однако попадались и гонористые. Один из таких, породистый, крупноголовый, гладкий, в отлично сшитом импортном костюме, шел, задрав нос и с каменной мордой.

– Ваш партбилет и пригласительный, пожалуйста! – вежливо обратился я к нему (на инструктаже начальник 5-го отдела все время упирал на необходимость вежливости и тактичности в обращении с делегатами).

Он капризно поджал тонкие губы, брезгливо посмотрел на меня, как на какое-то мелкое неприятное насекомое. Предъявлять документы он явно не собирался, намереваясь пройти просто так.

– Стоять! – тихо, но жестко и угрожающе скомандовал я и заступил ему дорогу.

По роже этого надутого индюка явственно было видно, что он никакой не террорист и не посторонний человек с улицы. Но мне вдруг стало обидно. Какого черта! Вы же сами установили такой порядок: все должны предъявить документы! Так исполняйте! Или порядок не для всех? И вы выше этого порядка? Тогда на какой хрен нас сюда притащили? Просто для мебели?

Позади столпился народ.

– В чем дело? Почему стали? Что вы, побыстрей не можете пропускать? – доносились голоса.

– Ваши документы! – повторил я.

Застопоривший всех индюк барственным жестом правой руки попытался оттолкнуть меня, как бы отстранить внезапно возникшее у него на пути досадливое препятствие.

В голове у меня промелькнула мысль о том, что этого делать не надо, но я уже ничего с собой поделать не мог. Едва только его рука коснулась моего плеча, я быстрым и почти незаметным движением правой руки захватил его ладонь, легонько сжал и потянул чуть влево и вниз. Если бы я это сделал чуть порезче, двумя руками, с приседом, да еще с отвлекающим ударом ногой в пах или под колено, эффект, конечно же, был неизмеримо больше: противник бы моментально оказался на полу с порванными связками кисти руки. Но я просто хотел показать этому самодовольному барину, что мы, сотрудники «конторы», не холуи и что людей, которые исполняют служебные обязанности, надо уважать! Поэтому, сделав только чуть-чуть больно, просто обозначив эту боль, я тут же отпустил его и с невинным лицом повторил:

– Ваш партбилет, пригласительный билет, пожалуйста! Тут этот индюк поднял такой крик! Он орал, что уже сегодня вечером я буду уволен и прочее, прочее. Но напролом уже не лез, отошел в сторону. К нему сбежались какие-то люди. Смотрю, с взволнованным лицом подбегает начальник 5-го отдела, ответственный за наше участие в мероприятии. Раньше он сам работал в парторганах, а в КГБ попал по партнабору: для «укрепления». Потерпевший, увидев наконец-то знакомое лицо, начал орать на него, а тот стоит, как побитая собака, только головой кивает. После накачки начальник подскочил ко мне.

– Иди сюда! Сергей, встань вместо него! – прошипел, ухватив меня за рукав и увлекая в сторонку.

– Ты что наделал?

– Ничего.


– Почему не пропускал этого товарища? Ты ему чуть руку не сломал!

– А он документы не предъявлял! Пытался силой прорваться в зал, – заявил я и с невинным видом предположил: – Может, он террорист?

– Какой он на хрен террорист! – яростно заорал начальник, но тут же испуганно оглянулся, прикрыл рот ладошкой и продолжал уже шепотом:

– Да это же товарищ... – он назвал какую-то фамилию, которая мне ничего не говорила.

– Ну и что? Я такого не знаю.

– Да он же заместитель. – тут он назвал какую-то должность, типа «предрика»[2] или что-то тому подобное. – Ты таких людей должен знать в лицо!

– Откуда я их могу знать? Я с ними не выпиваю, а по работе имею дело только со своей агентурой да с интуристами или инодипломатами! В крайнем случае – с фарцовщиками!

– Ну, товарищи, я не знаю, у меня нет слов! Вон отсюда! Я вас снимаю с задания. Завтра будем с вами серьезно разбираться!

Назавтра мне устроили головомойку, но я держался твердо и уверенно. Был инструктаж. Меня поставили на проверку документов. Неизвестный гражданин документы не предъявлял. Пытался силой проникнуть в зал заседания. Я его не пропускал. Раньше я его не видел. Он мне не представлялся. В конце концов от меня отстали и потом долго не подряжали на такие мероприятия. И слава Богу!

От этой истории на душе остался очень неприятный осадок. Тошно здесь, а деваться некуда! Выход один: ждать очередного вызова (Бояринов ведь обещал!) и там пробивать себе и своей семье будущее, бороться за него.

Глава 23

Уже и снежок выпал, и вот однажды утром секретарь нашего отдела баба Клава (она еще в войну партизанила, работала в СМЕРШе) позвонила и сказала, что меня вызывает генерал.

– Баба Клав, а чего он меня вызывает? – спросил я, зная прекрасную осведомленность нашей секретарши обо всех интригах и событиях в Управлении.

– Не знаю уж, что ты натворил, – ответила она ворчливо, но доброжелательно, – правда, не знаю. Беги скорей, сказали, чтоб срочно прибыл.

Бегом я спустился на этаж ниже. Секретарша генерала сказала:

– Проходи, Иван Васильевич тебя ждет. Я сел у приставного столика.

– Ну, как дела? – спросил генерал.

– Нормально, – настороженно ответил я.

– Как в семье?

– Все в порядке, – пожал я плечами.

Иван Васильевич помолчал, пожевал губами. Потом взял со стола папку, открыл, просмотрел лежащую в ней бумагу. Передал папку мне:

– Вот ознакомьтесь и распишитесь.

Это была шифротелеграмма из Москвы.

«...командировать старшего лейтенанта... в течение 48 часов... прибыть в Москву на объект... с последующим выездом в загранкомандировку сроком до полугода.»

Это был вызов в Афганистан! Ура!!! А может быть, в Польшу? Там как раз в то время злодействовала «Солидарность» и обстановка была крайне нестабильная, поговаривали о возможном вводе наших войск. Все равно – ура!!!

А дома меня ждал сюрприз. Узнав о командировке, вдруг взбунтовалась моя жена Таня.

– Никуда ты не поедешь! – категорически заявила она. – А если и поедешь – то только с семьей! Со мной и с детьми!

Я пытался объяснить, что в отряд спецназа жен и детей не берут, но все было тщетно. Разговор шел на повышенных тонах:

– Я не хочу оставаться вдовой! Что я буду делать с двумя детьми? Ходить побираться? Твое Управление ведь пальцем не пошевелило, когда я здесь без копейки сидела, в голодный обморок падала!

– Да что ж ты меня заранее хоронишь! Ведь в тот раз все было нормально, тихо и спокойно! Ты же спокойно проводила меня тогда.

– А в этот раз я не хочу, чтобы ты ехал! – в запальчивости твердила она. – Если ты меня любишь – ты останешься здесь!

На мои аргументы о присяге, о долге офицера, о приказе, о том, что эта поездка – единственная возможность выбраться из нашего захолустья, переехать в Москву, получить квартиру и прочее, прочее, она только отрицательно качала головой и ничего не воспринимала.

В конце концов договорилась до того, что, мол, если поедешь – считай, что мы с тобой в разводе. Детям нужен отец, а не его образ, о котором мать все время рассказывает.

Чемодан я собирал сам. Собирать-то, собственно, было особо нечего. Положил пять блоков болгарских сигарет «Ту-134», пару сменного белья, нунчаки, купленную в Кабуле подмышечную кобуру (она оказалась гораздо удобнее наших штатных), пакетик с носками, две бутылки водки. Положил в чехол свою гитару. Вот и все сборы.

Так в состоянии ссоры и полной неопределенности мы и расстались с Таней в тот раз. Ничего, думал я, все образуется, все будет хорошо.

Уезжал я днем проходящим поездом. Было слякотно, шел мерзкий дождь со снегом, и на душе тоже было пасмурно и пусто.

В Москву поезд прибыл часов в шесть вечера. Было уже темно. Здесь тоже было слякотно. Но к вечеру похолодало, стало подмерзать. В московском метро было полно народу: «час пик». Все ехали с работы. Я с завистью посматривал на деловых и уверенных москвичей. Живут же люди! Есть своя квартира. В магазинах полно продуктов. Театры, музеи. Цивилизация! А тут...

На «Измайловской» вышел наверх к остановкам пригородных автобусов. Поглядывал по сторонам: нет ли еще кого с чемоданами. Ага, вон стоит один. Примерно моего возраста, из-под шарфа виден галстук. С чемоданом. Может, тоже наш?

Подошел автобус. Поехали. Вот и город кончился. За окном смутно виднелись какие-то леса, глухие заборы.

– Следующая остановка – «ДорНИИ»! – сонно оповестила кондуктор. Моя остановка. Вышел из автобуса. Воздух здесь был чистый. В ушах зазвенела тишина. Тот парень в галстуке и с чемоданом тоже вышел на этой же остановке и пошел по направлению к нашему объекту.

Одноэтажные финские домики стояли среди сосен прямо напротив того корпуса, где мы жили во время учебы на КУОСе.

– Идите в домик. – дежурный капитан сверился со списком, – в домик номер двенадцать. Размещайтесь там на любую свободную койку. Выход с объекта запрещен до особого указания. Питание в столовой за свои деньги.

В домике номер двенадцать светились окна и слышались оживленные голоса. Я поднялся по ступенькам, открыл дверь, прошел небольшим коридором и вошел в ярко освещенную комнату.

– Привет, мужики!

– У-у-у! – заорали ребята, сидевшие за столом с водкой и нехитрой снедью. – Еще один! Давай ему «штрафную»! Господа офицер-р-ры! Ор-р-лы! От винта!

Тут же мне в руку сунули стакан с водкой. Я осмотрелся. Здесь было не менее десяти человек. Среди них, по крайней мере четверо, с кем я учился на КУОСе, а потом был в Афганистане.

– Со свиданьицем! – сказал я и, по-офицерски подняв локоток, жахнул стакан.

– Давай садись! Закусывай!

– Ребята, а куда едем?

– Да никто пока не знает. Вроде бы в Кабул, – ответил Володька из Петрозаводска, который учился вместе со мной на КУОСе.

Снова открылась дверь, и в комнату зашел припорошенный снегом очередной куосовец с чемоданом.

– У-у-у! – уже вместе со всеми закричал я, – «штрафную» ему! От винта!

Стало тепло, чувство душевного дискомфорта от безрадостного расставания с Таней постепенно проходило. Все будет хорошо, все утрясется само собой! Вот я сижу с ребятами, мы все бойцы спецназа, мы все братья, и все нам нипочем! Да мы свернем шею любому, на кого укажут! Потому что мы лучше всех подготовлены, потому что мы сильные, ловкие и умные! Куда до нас пресловутым американским «зеленым беретам»!

... Ко сну мы отошли уже часа в два ночи.

На следующий день нас собрали в административном корпусе. Начальник объекта полковник Бояринов Григорий Иванович коротко сообщил нам, что мы в составе отдельной группы полетим в Афганистан. О дате вылета сообщат отдельно. Задача будет поставлена на месте. Пока всем быть на объекте, за территорию не выходить, разве что по самой крайней нужде, с его разрешения. Отдыхать. Готовиться морально.

На следующий день вечером нас посадили в автобусы.

Глава 24

Уже по дороге Бояринов сказал, что мы едем в Первое Главное Управление КГБ. Автобус долго пилил по кольцевой дороге. Народ придремал. Наконец подъехали к объекту.

Никто из руководства нам не представлялся. Только потом я узнал, что это были: заместитель начальника Главка Шебаршин, кто-то из Управления «С» (нелегальная разведка), начальник Управления «К» (внешняя контрразведка) генерал Калугин и начальник «афганского» направления Управления «К» полковник Голубев Александр Титович.

Беседу начал Шебаршин. Он в общих словах рассказал о том, что обстановка в Афганистане сейчас сложная, что враги Апрельской революции при поддержке агрессивных кругов США и враждебных к нам китайцев-гегемонистов пытаются дестабилизировать ситуацию, и так далее.

Затем было сказано, что все присутствующие здесь будут выполнять в Афганистане некую особую задачу, о которой сообщат нам позднее. Что в Афганистан мы вылетом скоро, но когда – опять-таки нас известят позже. Что старшим нашей группы назначается полковник Голубев (Александр Титович чуть приподнялся и кивнул головой). Нашей группе придается несколько опытных сотрудников Первого Главка со знанием местного языка (в зале с кресел привстали двое: оба восточной наружности, примерно лет сорока – сорока двух). Кроме того, в нашу группу включаются несколько сотрудников военной контрразведки.

Под конец было сказано, что, если кто не хочет или по каким-то причинам не может лететь выполнять ответственную миссию, тот может отказаться прямо сейчас. Ничего ему не будет. Отказников не оказалось. Есть вопросы? Нет вопросов!

На следующий день была отдана команда получить оружие и амуницию. Мы паковали рюкзаки.

На этот раз к выезду мы готовились осмотрительно: время зимнее, в Афганистане тоже зима. Надо брать с собой для «сугреву» спиртное. Мы скинулись и купили на группу два ящика водки. Подумали... и купили еще третий ящик. Руководивший закупками Володька из Горького с юморком сказал:

– Если водки окажется много – лишнюю выбросим!

Взяли также кое-что из «деликатесов»: селедку, черный хлеб, лук, чеснок.

Наконец пришел день вылета, и рано утром мы покатили на «Чкаловский».

Перелет до Ташкента прошел без особых событий. Пребывание в нем было достаточно скучным и однообразным. Из гостиницы мы особо не отлучались: все ждали сигнала или указаний к дальнейшим действиям.

Так прошло четыре дня.

Наконец что-то зашевелилось. Мы съездили в войсковую часть куда-то не то на дальнюю окраину, не то в пригород Ташкента. Там получили оружие: автоматы, пистолеты, гранаты с запалами, а также форму. но не нашу, спецназовскую, а солдатскую! Гимнастерка, шаровары, солдатские кирзовые сапоги, ремень с белой бляхой (такие ремни носят стройбатовцы), зимнюю шапку, бушлат, нижнее белье, портянки. Да и автоматы были не наши любимые – десантной модификации со складывающимся металлическим прикладом, – а обычные солдатские АКМы с деревянными прикладами. Мы были в недоумении, однако помалкивали. Примерили форму, подшили подворотнички, нацепили общевойсковые эмблемы. Затем все это сложили в вещмешки и оставили в ангаре склада.

А на следующее утро Титыч нам объявил, что мы сегодня вылетаем. Фу-у-у! Слава Богу! Наконец-то. А то ведь от этого ожидания и безделья совсем отупеть можно.

Когда стало темнеть, нас привезли на аэродром, и мы загрузились в здоровенный транспортный самолет. В нем уже стояли закрепленные цепями и колодками грузовик-бензовоз и БРДМ.

До места лететь минут сорок. Что нас там ждет? Какую задачу придется выполнять? Я выглядывал в маленький иллюминатор, но там все было черно.

А ребята уже разложили на брезенте закуску. Выпили «по чуть-чуть» (в огромном ангаре транспортника было прохладно). Потом немного придремали. Наконец самолет пошел на посадку. Бортмеханик сказал нам, что приземляться будем на территории Афганистана, на нашей авиабазе в городке Баграм.

Когда мы выбрались из самолета, то оказалось, что никто нас не встречает. Было темно, хоть глаз коли. Дул порывистый и холодный ветер, который нес с собой желто-коричневые тучи песка. Песок больно сек по лицу, забивался в глаза, в рот.

Появились какие-то солдаты в нашей форме, завели бензозаправщик и БРДМ и уехали на них. Самолет тоже куда-то урулил.

Минут через десять к нам подкатил БТР. Из верхнего люка вылез молодой офицер в нашей полевой форме, хромовых сапогах, но в афганской военной шапке с козырьком. Он спрыгнул и подбежал к нам.

– Вы – инженерно-техническая группа? – спросил он.

– Да! – выступил вперед Титыч.

– Следуйте за БТРом!

Мы подобрали свои чемоданы и, увязая в песке, спотыкаясь о какие-то кочки, цепляясь за колючки, поплелись вслед за пылящей впереди бронемашиной.

– Хоть бы чемоданы погрузили на «коробку»! – в сердцах чертыхнулся кто-то из наших.

Километра через полтора затемненные фары БТРа высветили какие-то сооружения. Это оказались капониры. Такие я видел, когда служил в армии, – туда загоняют самолеты. Рядом с капонирами стоял палаточный городок.

Титыч вместе с офицером из БТРа пошел представляться какому-то руководству, а мы присели на наши пожитки и стали ждать. Через полчаса Титыч вернулся, и не один, а с солдатами. Те притащили нам свернутую огромную армейскую палатку.

– Ну вот, ребята, – сказал Титыч, – в этой палатке мы будем пока жить. Вон там лежат деревянные щиты. Надо их уложить, чтобы не на земле спать, а над ними раскидывать палатку.

Палатку устанавливали долго. Часам к двум ночи все было готово, но хватились: а как же без печки? На улице колотун! Померзнем, к чертям собачим!

Пришлось пройти в глубь палаточного городка, офицеры по одному, по двое, а то и по трое пристраивали нас в свои палатки. Мне указали на пустую раскладушку, расположенную очень удачно: недалеко от раскаленной буржуйки. Не раздеваясь и не снимая сапог, я завалился и тут же заснул мертвым сном.

Глава 25

Так началась наша жизнь в Баграме. Саша из Владивостока, по прозвищу Малышонок, именно в те дни написал:

...Оглянись, незнакомый прохожий,

Мне твой взгляд по Баграму знаком.

Мы с тобой с неумытою рожей

У буржуйки сидели вдвоем...

Да. Баграм... Постоянный холод. Кругом пыль, грязь. По утрам просыпаешься, хочешь помыться и побриться – а вода в баке замерзла. Поднимешь крышку бака, постукаешь кружкой о лед: не разбить. Ну и ладно. Обойдемся пока без умывания. Подождем, пока вода растает. Через некоторое время все перестали бриться. Что толку? Вода холодная. Только раздражение на лице получать. А специально разогревать воду на буржуйке для бритья – это полдня потратить. Да и накладно все это: ведь вода привозная! Хватило бы на питье. В общем, все отпустили усы и бороды.

– Натуральная шерсть! – хвастали мы друг другу. – Лучше всякого шарфа!

С едой дело было плохо. Кормились мы солдатским сухпайком, который еще в Союзе деятельные армейские хозяйственники освободили от всего мясного. Открываешь коробку: сверху лежит бумажка, на которой написано, что в пайке. В числе прочего перечисляются и мясные консервы. А вместо них – тошнотворный, цвета лежалого дерьма рыбно-перловочный «Завтрак туриста».

– Эх! – мечтал Серега Чернота, – эту бы банку запихать бы в задницу сволочам-прапорщикам, ворюгам поганым!

Буржуйку топили саксаулом, который на самолете нам привозили из Союза. Здесь никаких дров не было. Саксаул был тверд, как железное дерево. Полдня мучились с его рубкой.

Что мы должны здесь делать? На этот вопрос ни у кого ответа не было. Хотя в воздухе уже витало: мы пойдем на Кабул, будем свергать Амина, будет большая стрельба.

А между тем к нам стали прибывать из Москвы новые самолеты, с которыми небольшими группами приезжали наши ребята. В этих же самолетах нам перебрасывали дополнительные боеприпасы, кое-какую амуницию. Обмундирования уже на всех не хватало. Закончились ботинки. Поэтому некоторые ребята из тех, что прилетели попозже, ходили в своей гражданской обуви.

Был налажен «воздушный мост», по которому из Ташкента в Баграм постоянно курсировали огромные транспортники. Вот выгрузились бронемашины и подразделения наших десантников. Народу прибывало.

Время от времени появлялось какое-то начальство. Тогда Титыч уходил с ними совещаться.

Именно тогда мне приснился «вещий сон». Снилось мне, что я нахожусь в каком-то огромном здании, бегаю по бесконечным коридорам, стреляю из автомата по каким-то людям в чужой форме, а они стреляют по мне. И вот я подбегаю к высокой двухстворчатой двери. Пытаюсь ее открыть, а она не открывается: заперта на замок. Отбегаю в сторону, кидаю гранату. И вдруг дверь падает на меня и придавливает к полу. А из комнаты выбегают афганские офицеры в фуражках с высокой тульей, пробегают по двери, под которой я лежу, и разбегаются в разные стороны. А я не могу никак выбраться, и автомат у меня выпал, не могу до него дотянуться. Острое чувство опасности и беспомощности. Тут я проснулся.

Я рассказал сон ребятам, и мы все единодушно решили, что сон, несомненно, «в руку» и что скоро начнутся боевые действия.

С очередной группой в Баграм прилетел Толя Муранов из Свердловска. Мы вместе с ним в одной группе учились на КУОСе и дружили. Вместе часто ходили в «Бычий глаз», где выпивали, расслаблялись, дрались с местной шпаной, наглыми спекулянтами-кавказцами, пропивающими в ресторане свою базарную выручку, и цыганами, которых в ту пору в Балашихе было множество. Я был рад появлению Толика, с ним было интересно разговаривать о том, о сем, вспоминать разные случаи из оперативной жизни. В прошлый раз Толя не попал в наш отряд. Перед вылетом в Кабул его прихватил радикулит. Толик очень переживал, пытался скрывать свой «ридикюль», как он выражался, ходил уговаривать Бояринова, да все без толку. Ответ один: Родине нужны здоровые бойцы! И вот Толя здесь. Он доволен, бодр, энергичен. Под галетки мы с ним на радостях распили бутылочку водки, которую Толик привез из Москвы. Несколько дней Толя жил в нашей палатке, спал на соседней раскладушке. Потом его причислили к другой группе, и он переехал в другую палатку.

Смотрю – появился Боря Суворов. Он тоже учился на нашем потоке. Его отставили в прошлый раз от поездки под тем предлогом, что он холостой.

Тут я подумал, что затевается действительно что-то серьезное, если подбирают и гонят сюда всех, кто когда-либо заканчивал наши «диверсантские» курсы. Приезжали мужики лет уже по сорок.

На ночь по всему палаточному городку расставляли посты, запускали парные патрули из солдат. А надо сказать, что все солдаты были азиатской национальности. Мы их прозвали «мусульманским батальоном». Кстати, наша группа под командованием Титыча числилась именно в этом батальоне и называлась «группой инженерно-технической поддержки». Офицеры «мусульманского батальона» взаправду считали нас инженерами и всерьез спрашивали, когда же придет из Союза наше оборудование: колючая проволока, охранная сигнализация, средства радиосвязи.

Многие бойцы «мусульманского батальона» плохо владели русским языком да и, вообще, видимо, не в ладах были даже с арифметикой. Каждый день в городке назначался пароль.

Например, сегодня пароль – цифра «семь». Патруль, видя в темноте кого-то, спрашивает: «Стой, кто идет?» и говорит «четыре!». А человек должен ответить: «три» («три» плюс «четыре» – получается «семь»).

Однажды глубокой ночью мы сидим, играем в «кинга» и слышим из палатки:

– Стой! Кто идет, да? Чатырэ!

А в ответ:

– Сваи, да! Сэм!

– Харашо, прахади, да!

Все на секунду притихли, что-то высчитывая.

– А какой сегодня пароль? – спросил кто-то.

– «Семерка»!

Мы так и грохнули от смеха. Ну и охраннички! Так всех порежут, а они и не заметят!

А как-то однажды вечером вдруг поступила команда:

– Тревога! В ружье!

Мы надели каски, подхватили автоматы, ввинтили в гранаты запалы и выскочили на улицу. Озабоченный Титыч бегом повел нас к двум УАЗам. Мы забились в машины и куда-то помчались. За нами пылил еще крытый грузовик с нашими ребятами.

По дороге Титыч объяснил, что на взлетной полосе диверсия: кто-то вырубил все сигнальное освещение и наш транспортник чуть не грохнулся в темноте.

Мы промчались по проселку и наконец выскочили на бетонку аэродрома. Здесь действительно все было темно.

Вдруг кто-то крикнул:

– Вон там! Мужики! Вон, слева кто-то шевелится!

Мы почти на ходу выпрыгнули из машин и увидели слева несколько фигур, которые воровато копошились у каких-то ящиков.

Увидев нас, неясные в темноте фигуры метнулись в разные стороны, пытаясь скрыться.

– Не стрелять! – крикнул Титыч. – Брать живьем! Короткий рывок. Одного догнали и сбили с ног. Тут же прихватили и второго. Пойманные пытались вырываться и что-то кричать. Мы решили, что они криком хотят предупредить возможных сообщников, поэтому заткнули им рты тряпками, найденными в машине, быстро связали и бросили на пол «уазика».

Когда их вязали, один, тот, который покрупнее, здорово брыкался, и Титыч очень ловко саданул его сапогом под копчик. Злоумышленник тут же задохнулся от боли и обмяк.

Мы в темпе обежали окрестности, но, насколько можно было видеть в кромешной темноте, вокруг вроде бы никого больше не было. Внезапно на взлетно-посадочной полосе вспыхнули огни.

– О! Загорелись! – воскликнул кто-то из ребят.

– Все. Поехали, там с ними сейчас разберемся... – садясь на переднее сиденье УАЗа, удовлетворенно проговорил Титыч. При этом он обернулся назад и погрозил лежащим под ногами пленникам:

– У-у-у! Гады такие!

Злоумышленников мы отвезли в капониры, и Титыч остался там разбираться с ними, а мы возвратились в нашу палатку.

Минут через пятнадцать вдруг прибегает Титыч, очень взволнованный и вроде бы как смущенный чем-то, и с ходу:

– Ребята, у кого водка осталась, дайте бутылку взаймы! Я потом отдам!

Народ притих, друг на друга поглядываем: водку-то всю давно уж выпили.

– Ребята, может, у кого осталась! Очень нужно! Смотрю, один из наших полез в рюкзак, достает бутылек.

– Вот, Александр Титович! Если уж так надо – берите! Это я на свой день рождения приберег, хотел ребят угостить.

– Вот хорошо! Ну ладно, я побежал!

– Александр Титыч, а что случилось-то? Титыч замешкался у входа, повернулся и говорит:

– Перестарались мы. Те, кого поймали – вовсе не диверсанты! Один – афганский начальник авиабазы, а другой – его заместитель. Когда свет погас, они побежали на взлетную полосу неполадку устранять. Там вроде замыкание какое-то было. – Титыч покаянно вздохнул и потупил глаза. – А я этого начальника по копчику. Он говорит, что до сих пор больно: сесть не может! В общем, пойду извиняться!

Часа через два мы с Володей Быковским пошли прогуляться перед сном. Когда мы проходили мимо капониров, до нас донеслось нестройное пение. В холодном декабрьском воздухе пыльной Баграмской авиабазы, в самом сердце Афганистана диковато было слышать:

...Если б знали вы-ы-ы,

Как мне дороги-и-и

Подмоско-о-вные ве-че-ра-а-а!

Судя по чувственной выразительности исполнения и тональности голосов, певцы крепко поддали. Мы с Володей переглянулись и заулыбались: было и без слов понятно, что Титыч помирился с начальником авиабазы.


А самолеты из Союза все прибывали и прибывали...

С очередной волной к нашей группе добавилось еще несколько человек. Среди них Саша Звезденков, оказавшийся братом моего однокурсника по Высшей школе. Саша мне рассказал, что здесь затевается очень серьезное дело со стрельбой и кровью. И что в Центре многие сотрудники заранее отказывались сюда ехать. Один даже специально пошел на медкомиссию, чтобы доказать, что у него плохое здоровье и что его нельзя посылать на войну. Врачи дали заключение, что здоровье у него хорошее и что ехать можно. Тогда этот ухарь раздобыл где-то медицинскую справку о том, что у него на ногах плохо растут ногти, и сумел доказать, что с таким недугом его нельзя посылать в регионы с жарким сухим климатом. Комедия, да и только!

Глава 26

Когда я в очередной раз вышел из палатки прогуляться перед ужином, то обратил внимание на то, что ситуация вокруг капониров сильно изменилась. Небольшая площадка у входа оказалась огороженной колючей проволокой, над входом на кольях была растянута маскировочная сетка.

Я подошел поближе и увидел, что на площадке прогуливаются несколько человек в длинных солдатских шинелях без хлястиков. Одна из фигур показалась мне знакомой. Е-мое! Да это же Сарвари! Точно! Асадулла Сарвари собственной персоной! А кто же с ним еще? Ага! Вон маленький Гулябзой! Шепчется с каким-то мужичком среднего роста с очень темным лицом и толстым горбатым носом, который делал его похожим на тапира.

Я тогда еще не знал, что человек, похожий на тапира – Бабрак Кармаль, будущий президент Афганистана! Именно в тот день его и костяк будущего правительства Афганистана на одном из наших транспортных самолетов привезли в Баграм. Их сопровождали бойцы тогда еще мало кому известной группы «А». Даже мы тогда не знали о существовании этой группы, которую впоследствии будут называть «Альфой».

Тут Сарвари всмотрелся и узнал меня.

– О! – воскликнул он, – а ты уже здесь! А ребята ваши тоже здесь?

– Все здесь, товарищ Сарвари! – ответил я.

– Ну, тогда все хорошо! Мы победим! Вы уж постарайтесь как следует, мы будем вашими должниками до конца жизни!

Сарвари оглянулся и, понизив голос до шепота, сказал:

– Кровавый Амин должен быть жестоко наказан! Ему не место на земле! Ну ладно, увидимся еще.

Сарвари попрощался и отошел от меня. Я хотел тоже уйти, но ко мне приблизился какой-то парень: здоровенный, метра под два, одетый в нашу спецназовскую форму. Приглядевшись, я увидел, что у входа в капонир стоит еще несколько таких же крепеньких ребят. Но ни одного из них я, как ни странно, не узнавал. Ну не было у нас на КУОСе этих ребят! Да и вооружение у них было другое. На поясе – американские обоюдоострые штыки от М-16, «стечкины» с многочисленными подсумками, новые автоматы АК-74 с «прыгающими» малокалиберными пульками.

– Здорово! – сказал мне верзила.

– Привет! – ответил я.

Так я познакомился с Лешей Баевым– бойцом группы «А».

Мы долго темнили, выпытывая, кто есть кто. Я нутром чувствовал, что эти ребята из нашей «конторы», из КГБ, а понять, из какого подразделения – не мог. На «девяточников» вроде не похожи: те вальяжные, гладкие. в общем, другие. А эти – вроде нас. Боевики. Это сразу чувствуется.

Леша, естественно, тоже ничего конкретно не говорил. В конце концов мы все же уяснили, что мы из одной системы.

Ну и ладно. Не хочет говорить – не надо. И тут я сообразил, что Леша подошел ко мне вовсе не из простого любопытства, а из-за того, что я вступил в контакт с Сарвари. Судя по всему, эти ребята их охраняли. Чтобы не мучить людей, я прямо сказал Леше, что знаком с Сарвари еще с сентября и что помогал ему уезжать отсюда.

– А-а-а! Ну, тогда все ясно! – облегченно сказал Леша. – Только ты вот что. не ходи сюда больше, а то начальство зудеть будет. расшифровка, неприятности, то да се. И помалкивай, что их видел. Ладно?

Я возвратился к своей палатке, остановился у входа и закурил. Уже стемнело и стало прохладно.

А у меня из головы все не выходила неожиданная встреча с Сарвари, усиленные меры охраны группы афганцев у капонира.

Ну что ж, подумал я про себя, все ясно. Сарвари, Гулябзой и прочие с ними – это, судя по всему, новое правительство. Иначе что бы им здесь делать? А кроме того, если принять во внимание пребывание здесь наших ребят, «мусульманский батальон», прибывающие из Союза подразделения наших десантников с легкой бронетехникой.

Вывод напрашивается один: значит, очень скоро мы будем брать с боем Кабул и свергать Амина. Мясорубка еще та будет.

А между тем прибытие нового афганского руководства в Баграм ознаменовалось для нас хоть какими-то подвижками.

На следующее утро было собрано совещание, на котором Титыч, сверяясь по бумажке, распределил нас по БТРам «мусульманского батальона». Наша задача: познакомиться с командиром машины и экипажем, проверить боеготовность БТРа, быть готовым в составе экипажа в качестве старшего машины совершить марш-бросок по маршруту Баграм – Кабул с возможным ведением боевых действий в городе.

БТРы «мусульманского батальона» стояли в небольшой ложбине на окраине охраняемой зоны. Около них возились экипажи и приданные им отделения бойцов-пехотинцев. Я познакомился со своим экипажем. Это были солдаты срочной службы – молодые ребята восточной наружности, которые приняли меня очень радушно. Командир машины – сержант по имени Аслан рассказал, что он родом из Узбекистана, что его БТР находится в отличном техническом состоянии, а экипаж готов выполнить любую задачу. Я предложил завести машину. Водитель проворно вскарабкался на броню, скользнул в люк, запустил стартер, и двигатели взревели. Я тоже залез в БТР, сел на место командира, предложил проехаться туда-сюда. Насколько я мог судить, машина вроде была технически исправна. Я перебрался на место стрелка, покрутил в разные стороны пулемет. Все работает. Осмотрел инструменты, боезапас. Порекомендовал навести внутри порядок, сложить как следует патроны, гранаты, чтоб не валялись под ногами.

Ребята рассказали, что они раньше служили кто где – по разным войсковым частям Союза. Всех вместе их собрали в пригороде Ташкента, Чирчике, на базе десантно-штурмовой бригады. Там они получили оружие, БТРы и все прочее. Там же в течение нескольких месяцев проходили боевую подготовку. Как выяснилось, сюда они прилетели с теми же БТРа-ми, на которых учились ездить в бригаде. БТРы были уже явно не новыми, а скорее – старыми. И у меня возникли неприятные мысли по поводу того, что на боевое задание, причем очень серьезное, выделяют подержанную бронетехнику, мягко говоря, не первой свежести. Как впоследствии выяснилось, мои предчувствия по этому поводу оправдались.


А вечером того же дня в палатку к нам забежал Яша. Он был у нас преподавателем тактики на КУОСе, а теперь стал командиром нашего отряда. Небольшого росточка, крепенький, с лицом монгольского типа, очень приятный и компанейский мужик.

Поздоровавшись со всеми, Яша спросил:

– Ребята, кто из вас раньше бывал в Кабуле? Отозвалось несколько человек.

– А в чем дело?

– Вы на рекогносцировки ездили? – поинтересовался Яша.

– Конечно, ездили, – ответил я, – практически весь город исколесили и исходили.

– Это хорошо... А ни у кого, случайно, карты Кабула не осталось?

– У меня есть. – отозвался Боря из Воронежа, полез в рюкзак и достал небольшой буклет – туристическую карту Кабула.

Яша с интересом развернул буклет, стал рассматривать схематичные изображения улиц города и достопримечательностей.

– Да... – сказал он, – негусто, конечно. Хорошо... Через полчасика зайдите в «командную» палатку, там будет небольшое совещание. Послушаете. Может, что подскажете. Ладно?


Яша ушел, а мы вышли на улицу покурить и обсудить ситуацию.

– Ну и что это значит? – спросил Серега Чернота.

– Да. Мне особенно не нравится вопрос насчет карты, – отозвался Боря из Воронежа, – неужели у них нет карты города? Я ведь ее тогда летом купил как сувенир, а сейчас просто на всякий случай в чемодан бросил.

– Если нам придется воевать по туристической карте, то наше дело хреновое. – сказал отчаянный пессимист Володька Быковский.

– Ну что, полчаса вроде бы прошло? Пойдем, что ли?

Мы отряхнули щеткой от пыли сапоги (мартышкин труд:

кругом пыль, и сапоги после нескольких шагов снова приобрели свой прежний вид) и не спеша потянулись к «командирской палатке».

Там на складных алюминиевых стульях уже сидели офицеры из «мусульманского батальона», старшие некоторых наших подгрупп, какие-то незнакомые нам военные, несколько офицеров-десантников. Все были в солдатской форме и с солдатскими погонами. Лычка ефрейтора на погоне означала, что его владелец имеет звание от лейтенанта до капитана. Две лычки младшего сержанта обозначали звания от капитана до майора, сержант – подполковник, а старший сержант – полковник.

Вот и начальство появилось. За стол сел командир «мусульманского батальона» – крепкий, высокий и немногословный майор угрюмого вида с загорелым широкоскулым лицом и раскосыми глазами (таджик или узбек?). Рядом с ним сел наш Яша, который все продолжал о чем-то шептаться с каким-то лет тридцати пяти человеком в нашей спецназовской форме. Рядом сели еще несколько человек, в том числе наш Титыч.

– Ну что. Все собрались? – спросил, ни к кому отдельно не обращаясь, незнакомый нам человек в полувоенной форме без знаков различия (такую в Афгане носили наши военные советники). – Тогда будем начинать.

И он стал рассказывать нам, какие неисчислимые беды принес афганскому народу кровавый режим Амина и какой ущерб имиджу СССР и нашей миролюбивой политике наносит все, что сейчас творится здесь. Массовые репрессии. Расстрелы мирных жителей. Многозначительным тоном он сообщил нам, что «по полученным данным, Амин, возможно, связан с ЦРУ США» и что объективно он действует фактически в интересах «США, мирового империализма, китайского гегемонизма и региональной реакции» (имелся в виду Пакистан).

Получалось, что куда ни кинь, – Амина надо убирать. Оратор заверил нас, что весь прогрессивный народ Афганистана хоть сейчас готов встать на борьбу с тираном. Я подумал: как народ – не знаю, а уж Сарвари и Гулябзой, сидящие со своими дружками в капонире, – так это точно! Хоть сейчас готовы. нашими руками свергать тирана. Не щадя. нашей крови и жизни. А нам-то что: это наша работа, служба такая. Уж поскорей бы все, а то так здесь надоело! Чего тянем? Свергать – так свергать! Отработали – и по домам! А то сидим, «удовольствие» растягиваем...

Затем слово взял наш Яша. Про политику он не говорил. Он стал излагать нам план боевой кампании, в которой нам предстояло участвовать.

Когда речь зашла о самых что ни на есть весьма конкретных вещах, нам всем стало несколько не по себе. Мы и сами были ухари хоть куда, но такого никто из нас даже и ожидать не мог. По изложенному им плану, завтра или послезавтра мы должны были сесть на БТРы «мусульманского батальона», молодецким ночным марш-броском преодолеть семьдесят километров и ворваться в Кабул. Там мы должны разделиться и небольшими группами атаковать и захватить все важные правительственные объекты.

На этих объектах местные люди якобы ждут не дождутся нашего появления. Стрелять вроде как и не придется: обо всем уже позаботились и договорились, и все тут же будут нам сдаваться и выходить с поднятыми руками. Более того, весь народ готов подняться тут же на борьбу с режимом Амина: стоит нам появиться на окраине города, как к нам присоединятся огромные людские массы, которые сметут прогнившего тирана и его приспешников.

Самое сложное задание будет у группы БТРов. при этом Яша посмотрел на какой-то мятый листок и назвал номера машин – среди которых я уловил и номер своего БТРа, – которые пойдут занимать расположенный в самом центре Кабула Дворец Арк – резиденцию Амина.

По плану, мы в составе пяти БТРов должны на огромной скорости снести броней парадные ворота Дворца. Быстро подавить из гранатометов стоящие с внутренней стороны вблизи ворот два танка (которые вроде бы даже вкопаны в землю по башни) и две или три БМП, а затем разъехаться вправо и влево по узким дорожкам вдоль четырехэтажных казарм, где располагаются гвардейцы. При этом на броню вылезет переводчик и в мегафон («мегафоны мы вам привезем позже!») объявит, что антинародный режим кровавого Амина пал, и предложит гвардейцам сдаваться и выходить из казарм без оружия и с поднятыми руками. Предполагается, что гвардейцы тут же выйдут из своих казарм. Ну, и так далее.

При этом нам надо проявлять максимум дружелюбия, доброжелательства и улыбчивости, а если кто-то из нас попытается затеять ненужный шум и стрельбу, если у нас не выдержат нервы, то разбираться с виновными будут по всей строгости закона! Ведь мы находимся на территории дружественного нам государства, и любой случайный выстрел или неосторожно брошенное слово могут послужить причиной международного скандала.

Чем дольше слушал я Яшу, тем больше во мне росло убеждение, что либо я сошел с ума и неадекватно оцениваю действительность и сказанное, либо Яша сошел с ума. Все, что он говорил, настолько не вязалось с реальностью! Это был чистый авантюризм, элементарное незнание обстановки и полнейшая безграмотность! У меня даже слов не находилось.

Мы тогда не знали, что Яков Семенов, оглашая этот план, и сам сгорал от стыда. Конечно же, это была не его задумка. План составил какой-то большой военный начальник (не помню его фамилию). Потом уже Яша говорил мне, что высокое руководство поставило его как старшего всей нашей группы практически в безвыходную ситуацию: вот вам план действий – действуйте. Все возражения – признак трусости.

Я огляделся по сторонам: у всех присутствующих были озадаченные и растерянные лица. В «президиуме» Яша и Титыч стыдливо отводили глаза. Да что же это такое? Нас хотят просто гнать на убой? Да Бог с нами, ведь за державу обидно, если нас здесь просто перебьют, как кроликов!

Объявили перерыв на перекур. Все вышли из палатки на свежий воздух. Закурили, разбились на группки, стали вполголоса обсуждать услышанное. В принципе, мнение у всех было единое: предложенный план – дикость, рожденная незнанием обстановки. План явно составлял дилетант.

Вторая часть нашего совещания получилась скомканной. Все задавали вопросы, на которые ни у кого не находилось ответов.

Например, вопрос с воротами Дворца Арк, которые мы должны снести БТРом. Для этого машину нужно разогнать до хорошей скорости, однако, чтобы подъехать к воротам, надо сделать прямо у них поворот почти на девяносто градусов. Естественно, скорость будет снижена до минимальной! Так что как ни корячься, а массивные ворота на скорости пять – десять километров в час не снесешь!

А как подавить гранатометами два вкопанных в землю танка? Да эти танки в щепки разнесут наши БТРы при первом же приближении! Что значит танковая пушка против крупнокалиберного пулемета и слабенькой брони БТРа? Здесь все ясно и младенцу.

А эти казармы с гвардейцами? Там их как минимум тысячи две. И вот мы с двумя БТРами приезжаем, и они нам тут же сдаются! Смех, да и только. А если они начнут стрелять? Нам надо ответить огнем и подавить! А как мы сможем подавить огневую точку, например, на четвертом этаже казармы? На относительно узкой площадке перед казармами наш БТР не сможет поднять свой КПВТ даже до уровня третьего этажа! Да нас просто сверху расстреляют из гранатометов, забросают гранатами – и дело с концом!

Так ни с чем мы и разошлись.

Обсуждение продолжили уже в своей палатке. Но что бы ни говорили, всем было совершенно ясно: если прикажут – мы пойдем. Это – как действие непреодолимой силы. Если вверху что-то задумали, то тут хоть тресни – делай, и все!

Глава 27

Через день утром нам объявили, что сегодня в ночь мы выступаем на Кабул. Однако в полдень дали отбой. Этому предшествовало одно событие: внезапно погрузилось на самолет и улетело в Союз все жившее в капонире новое правительство Афганистана. Почему? Зачем? Что случилось? Ответа на эти вопросы не было.

Так или иначе, авантюрный вариант плана сорвался. И слава Богу! Потом нам объявили, что мы все-таки поедем в Кабул, но сразу воевать не будем. Просто переберемся на новое место дислокации: у Дворца на Даруль-Аман, который Амин избрал своей резиденцией. Мы расположимся в непосредственной близости от дворца под предлогом его охраны. Кстати, Амин неоднократно просил выделить для обеспечения его безопасности советское подразделение. Вот мы в составе «мусульманского батальона» и будем этим подразделением!

Ну что ж, это уже гораздо лучше и умнее!

А куда же денутся десантники? Они тоже войдут в город, но рассредоточатся по другим объектам.

Молодецкий марш-бросок на Кабул решили провести ночью.

Когда стемнело, мы со всем своим нехитрым скарбом расселись по приписанным БТРам. БТРы построились в колонну. Часть «мусульманского батальона» и десантников оставалась на месте охранять авиабазу, обеспечивать безопасность южного крыла «воздушного моста», принимать грузы и т. д.

Поехали...

Водителям машин было приказано держать соответствующую дистанцию, ни в коем случае не терять из виду впереди идущую машину. Ни карт, ни схем движения в БТРы не дали.

Не прошло и пяти минут движения, как мой БТР начал выказывать признаки неисправности. Двигатели то выли на каких-то диких оборотах, то вдруг глохли. Надсадно визжал стартер, заводился только один двигатель. Потом стала «западать» скорость. Нас стали обходить, обдавая едкой пылью и гарью выхлопных газов, идущие позади машины.

– В чем дело? – угрожающим тоном поинтересовался я у сержанта – командира машины, который вот уже полторы недели заверял меня в полной технической исправности и боевой готовности БТРа.

– Все в порядке, товарищ начальник! Сейчас все наладим!

Однако дело кончилось тем, что все двигатели окончательно заглохли, и мы остановились.

– Ну так что? Мы поедем или как, – спросил я.

– Не заводится, да! Чего я изделаю! – как-то легко и совершенно беззаботно ответствовал водитель и облегченно откинулся в своем кресле.

Я приоткрыл верхний люк и огляделся. Уже полностью стемнело. Нас обгоняли последние машины колонны. Вот вдали уже стали не видны красные огоньки задних габаритов последнего грузовика. Потом мимо пропылила БМП хвостового дозора. Все. Колонна ушла. Кругом темно. Небо затянуло тучами, ни звездочки не видно. Куда ехать? В какую сторону?

– Рация работает?

– Нет, что-то в проводке сломалось. – отозвался сержант.

Тут меня прорвало. Это что же такое?! Ведь все это время я им уши прожужжал о том, что машина должна быть полностью готова. И вот результат! Ни хрена не сделано! А эти засранцы сидят себе спокойно.

– Ну-ка, вылезайте и срочно ремонтируйте! Что расселись! – прикрикнул я.

Сержант даже не повернулся ко мне и только пожал плечами, а водитель снова пробурчал недовольно:

– Чего я изделаю. здесь балшой рэмонт нужен.

– Машина старая. – равнодушно поддержал его сержант.

А сидевшие в отсеке солдаты, человек семь, вообще не обращали внимания на происходящее. Они весело галдели между собой на своем языке.

Тогда я вспомнил, что несколько дней назад, когда мы выпивали с особистом «мусульманского батальона» Мишей, он заявил нам, что с солдатами этого батальона в силу их национального менталитета иногда надо разговаривать с позиции силы.

Я вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор и, специально придав голосу яростной дрожи, тихо сказал:

– Так. Хорошо. Для вас я здесь старший командир. Мы находимся на боевой операции. Значит, с вами я буду поступать по закону военного времени. Если через десять минут неисправность машины не будет устранена – я расстреляю сержанта! За умышленное неисполнение приказа о боеготовности и срыв особо важного задания партии и правительства!

При этих словах я саданул рукояткой «макарова» по обтянутой танкистским шлемом голове сержанта. Тот ойкнул и, скорчившись на своем сиденье, втянул голову в плечи.

– А еще через десять минут я расстреляю водителя! Я перегнулся и шарахнул по башке водителю.

Окончательно войдя в образ, я обернулся к сидящим в отсеке солдатам и пояснил им:

– А потом и вас всех расстреляю, так как вы – пособники вот этих вредителей!

Солдаты отпрянули от меня и затихли, испуганно поблескивая глазами. Потом демонстративно отогнул обшлаг бушлата, взглянул на часы и голосом старшины, дающего команду на подъем новобранцам, крикнул:

– Время пошло!

С моими подопечными произошли удивительные изменения. Все тут же вскочили, открыли люки, выскочили из БТРа. Водитель расторопно вскрыл моторные отсеки и залез туда с головой. Члены экипажа сгрудились вокруг него, услужливо подавая ключи и прочие инструменты. Я тоже вылез наружу, спрыгнул на пыльный проселок и закурил, поглядывая на солдат. Все-таки убеждение – великая сила!

– Товарищ командир! Сейчас мы устраним все неполадки! – заверил меня ужом вывернувшийся из столпившихся солдат сержант.

Я злобно посмотрел на него и прошипел:

– А ну, быстро ремонтируй рацию, гад вонючий!

– Есть, товарищ командир!

Сержант мухой юркнул в БТР и прокричал весело изнутри:

– Через две минуты все будет готово! Здесь просто контакты отошли или окислились! Я мигом, товарищ командир!

Действительно, минут через пять рация заработала. Я связался со старшим колонны и доложил о поломке.

За нами прислали БТР с офицером-механиком. Когда он, вытирая ветошью руки, отошел от моторного отсека, я его спросил:

– Ну что?

– Хана! – коротко ответил механик. – Все машины – старье! Свой ресурс они уже отходили дважды... Будем тянуть на тросе. Ваша машина – уже четвертая.

Все семьдесят с лишним километров от Баграма до Кабула мы ехали на буксире, на гибком тросе. Колона двигалась черепашьим шагом. Треть машин вышла из строя, и их тащили на буксирах чудом еще не заглохшие остальные. Если кто не знает, что такое ехать в буксируемом на гибком тросе заглохшем БТРе, я скажу коротко: не приведи Бог! Резкие рывки, от которых кажется, что вот-вот отвалится голова, неожиданные остановки, снова рывки. А кроме того – пронизывающий до костей холод. Двигатель не работал, печка, естественно, не включалась... И так около четырех часов!

А если бы все-таки настояли на том идиотском плане с ночным марш-броском и последующим вступлением в бой? Удивительно, как будто люди живут на другой планете и в другом измерении!

Но всему бывает конец. Наступил конец и этому мучению. Мы въехали в Кабул со стороны северного КПП. Тут колонна в очередной раз остановилась.

Я высунулся из люка и вдруг заметил, что на броне соседнего БТРа сидит весь его экипаж, более того, они весело переговариваются с афганскими солдатами, стоящими у КПП!

– Ну-ка, послушай, о чем они говорят! – приказал я своему сержанту. Тот высунулся из люка, пару минут вслушивался, потом доложил:

– Товарищ командир, афганцы спрашивают, кто мы такие и откуда едем, а наши отвечают, что мы из Союза. из Чирчика, который под Ташкентом... что мы едем из Баграма и будем жить в Кабуле.

– На каком языке они говорят? На дари, что ли? – спросил я.

– Нет, на таджикском... Афганцы говорят, что они тоже по национальности таджики, земляки, значит, зовут чай пить...

Так. Вся конспирация и все предосторожности – к чертовой матери! Ведь инструктировали же этих ослов: в контакт с местными не вступать ни в коем случае! И вот тебе.

– Вызови мне по рации старшего колонны! – раздраженно сказал я. – Да поживей, что уши развесил! Давай сюда! – я взял микрофон и сообщил старшему о несанкционированных контактах наших «мусульман» с местными:

– Надо срочно пресечь! Надо передать по всем машинам, чтобы никто не высовывался наружу! Как поняли? Прием!

– Вас понял! Спасибо! Я им, засранцам, покажу небо в алмазах! Конец связи, – ответил комбат – старший колонны.

В витиеватых матерных выражениях комбат так доходчиво объяснил нежелательность контактов с местным населением и военнослужащими, что солдат с брони как ветром сдуло.

Однако позже, уже в городе, к нам в колонну затесались две или три автомашины с местными номерами. Судя по всему, это была служба наружного наблюдения контрразведки. Кто еще мог оказаться на пустынных ночных улицах: на часах – полвторого ночи! Когда колонна стопорилась на перекрестках, афганцы открывали дверцы машин и перекликались с нашими «мусульманами», которые, памятуя энергичное наставление комбата, на броню не вылезали и вели беседу, высунувшись из верхних и боковых люков БТРов. Я заметил, что афганцы что-то перекидывают нашим солдатам. Присмотрелся – они бросали пачки сигарет, которые наши «мусульмане» с криками восторга ловили.

Меня снова кольнуло дурное предчувствие. Как тогда, летом во время мятежа в крепости Бала-Хисар, я подумал, что с этими ребятами много не навоюешь: продадут с потрохами!

А между тем колонна начала петлять по кабульским улицам. Вот мы поехали в сторону микрорайона. Здесь от колонны отделилась группа десантных «бээмдэшек» и скрылась за поворотом. Они до поры до времени будут прятаться где-то здесь, на каком-то нашем объекте. Вот мы повернули к дороге на крепость Бала-Хисар. И снова от нас откололось несколько бронеединиц.

Мы подъезжали к стоящему на юго-западной окраине Кабула Дворцу, который совсем недавно Амин избрал своей резиденцией. Где-то здесь нам выделено место, где мы – по легенде – советский батальон охраны, будем базироваться якобы для обеспечения безопасности Хафизуллы Амина, главы и лидера Афганистана.

Мы медленно проехали КПП Дворца. Нас встречали гвардейцы, которые группой (человек шесть-семь) стояли у ворот КПП. Рядом, с правой стороны, виднелись караульные помещения.

Разминая затекшие ноги, я спрыгнул на землю. Осмотрелся. В свете фар были видны какие-то недостроенные двухэтажные здания из красного кирпича. Оказалось, что именно там мы и будем базироваться. Стали разгружаться. Солдаты таскали с грузовиков в здание разобранные двухъярусные железные койки, матрасы.

Комбат выставил боевое охранение: по близлежащим холмам запустили парные патрули, расставили несколько БМП и БТРов.

Часа через два наша группа кое-как разместилась на первом этаже недостроенной двухэтажной казармы.

Глава 28

Тяк началась наша жизнь на новом месте – в семистах метрах от предполагаемого объекта захвата – Дворца Амина.

Первым делом мы занавесили пустые глазницы окон и дверей плащ-палатками. Потом, набросив матрасы на панцирные сетки кроватей, мы, не раздеваясь, завалились спать, оставив дежурного, которого договорились менять каждые три часа.

Побудка состоялась через полтора часа.

– Тревога!

Мы моментально вскочили, прихватив оружие, и выскочили во двор. Уже светало. Небо на востоке окрасилось в розовые тона. Было очень холодно. Клочья пожухлой травы на склонах горки были покрыты изморозью.

– Что случилось?

– Пропал парный патруль! – ответил озабоченный Титыч, тараща красные от недосыпа глаза. – Надо быть наготове.

Куда же делся этот парный патруль? Неужто его захватили «ихване»? Откуда они могут здесь появиться? Кругом ведь афганские части стоят!

Вдруг на гребне холма, на фоне разгорающегося рассвета появились две нелепые фигуры: расхристанные, в шинелях без хлястиков, в зимних солдатских шапках с опущенными ушками, они были похожи на каких-то оборванцев или дезертиров. В таком виде у нас в армии обычно ходят стройбатовцы. Однако за плечами у обоих было оружие: у одного ручной пулемет, у другого – снайперская винтовка Драгунова.

Кто-то из офицеров крикнул:

– Да вон же они! А ну, давай сюда! Бегом, марш!!

Это и был тот самый парный патруль, который потерялся. Подчиняясь команде, солдаты неуклюже побежали вниз по холму, причем один, запутавшись в длинных полах шинели, упал и, пыля, покатился, как куль, по склону, но затем поднялся, подобрал пулемет, закинул его за спину и, переваливаясь, снова побежал.

После опроса солдат выяснилось, что они, оказывается, успели побывать в гостях.

Судя по их рассказу, все выглядело приблизительно так: примерно через полчаса патрулирования к ним вдруг подошел какой-то человек в военной форме и по-таджикски сказал, что, мол, сейчас холодно, вы, наверное, замерзли, пойдем к нам, чаю попьем с земляками. Втроем спустились с холма, прошли по тропинке. Там стояли какие-то одноэтажные здания. Привели внутрь. Там был афганский офицер. Он начал спрашивать, кто такие, сколько нас, откуда, зачем приехали, кто командир и так далее. Отобрал оружие. Потом бил по щекам, чтобы правду говорили. Ему все что знали, то и рассказали. Офицер похвалил, сказал, что земляки должны уважать друг друга и помогать. Потом пили чай с конфетами и орешками, разговаривали. Потом они их отпустили, и они пошли обратно. Вот, офицер подарил сувениры: пачку сигарет «Кент» и брелок для ключей.

Комбат заскрипел зубами, потемнел лицом и объявил общее построение.

– Товарищи бойцы! – зычно выкрикнул комбат. – Сегодня всех вас подняли по тревоге из-за пропажи вот этих двух. – комбат запнулся, подбирая определение «этим двоим», однако не подобрал и продолжил: – ...А они, оказывается, добровольно сдались первому встречному и выболтали все, что знали! Мы выполняем здесь боевой приказ! Нас послала Родина! На нас возложена огромная ответственность! И вот эти двое нарушают приказ, нарушают присягу, за что, по закону военного времени... – при этих словах комбат вытянул из кобуры длинный ТТ, – ...положен расстрел!

Двое нарушителей стояли перед строем, опустив головы. Оба плакали, и текущие потоком слезы оставляли полосы на их грязных лицах. Услышав слово «расстрел», оба упали на колени.

Неужто пристрелит? Вообще-то, есть за что...

– Однако, – потрясая пистолетом, продолжал комбат, – меня тут уговорили (кивок головой в сторону стоявших отдельной кучкой офицеров) до расстрела дело не доводить. Поэтому приказываю: этих двоих отвести в сарай и бить палками! Увести их.


Мы вышли покурить на свежий воздух. У входа встретили спешившего куда-то Мишу-особиста.

– Миш! Правда, что их палками наказывают? Тот махнул рукой:

– Да ну вас на хрен! Совсем, что ли, соображения нет? Командир просто припугнул их! Будут сидеть на «губе» в сарае – вот и все! Все, ребята, мне некогда.

Солнце уже встало над горами и над окружавшими нас холмами. Там, где еще лежала тень, на земле сохранился серебристый иней.

– Завтрак будет еще через полчаса, пойдем пока посмотрим окрестности, – предложил Володя из Воронежа. Неспешным шагом мы стали подниматься на горку, откуда открывался вид на окружающие нас окрестности.

Внизу, в лощине, образованной холмами, стояли несколько кирпичных коробок: недостроенные казармы для гвардейцев Амина. Все здания были без окон и дверей, но под крышей. Чуть выше, на склоне холма прилепились штук пять-шесть глинобитных сараев. За казармами в небольшой впадине стояли БТРы «мусульманского батальона».

На холмах были выставлены несколько наших БМП и БТР, а также приданные нам «Шилки». Вообще-то, громоздкая машина на гусеничном ходу с четырьмя скорострельными зенитными пушками под названием «Шилка», приспособлена бить по воздушным целям. Внутри она под завязку напихана электронной аппаратурой, которая позволяет поймать в прицел и не выпускать из виду самолет. Но если «Шилка» шуранет, например, по танку, то может его перевернуть: такой силы огонь.

Дальше за холмами в лучах солнца возвышался Дворец. Он стоял на высоком скалистом холме с весьма крутыми склонами, вокруг которого серпантином вилась подъездная дорога. С прилегающей к Дворцу стороны дороги была видна кладка из огромных гранитных плит, какие-то двери, прямо в скалах были амбразуры. Это была настоящая крепость. Над Дворцом виднелся флагшток, но флага на нем не было. Значит, хозяин – Амин – в настоящее время отсутствует.

Вот солнце поднялось выше, и стекла на высоких окнах обращенного к нам полукруглого с колоннами торца здания вспыхнули золотом, слепя глаза.

– Да. Впечатляет. – сказал я.

– Слушай, а как же к нему подбираться? Пока дойдешь или доедешь – расстреляют, как в тире! – негромко проговорил Нурик.

С нашего холма мы видели, как у входа во Дворец копошатся люди в военной форме. Присмотревшись, заметили, что вокруг Дворца, а также по всему серпантину идущей к нему дороги расставлены посты.

Мы продолжали осматриваться вокруг и выяснили, что нас практически со всех сторон окружают афганские военные части. Прямо под нами, на той стороне холма, начиналось ограждение из колючей проволоки, а дальше виднелись военные бараки, какие-то вышки с часовыми. Правее стояли казармы гвардейцев. Левее, как нам сказали, располагалась артиллерийская часть афганцев. А за Дворцом стоял танковый афганский полк.

– Во попали! Кругом враги! – сказал Серега.

Через день откуда-то приехали грузовики, из которых выгрузили перевязанные веревками мягкие тюки. Это была зимняя афганская форма (из грубого ворсистого сукна, похожего на наше шинельное), в которую нам всем надо было переодеться. Форму свалили в отдельную комнату. Рядом грудой навалили военные башмаки. Когда наша группа пошла подбирать себе форму, оказалось, что это не так уж и просто. Короткие куртки и брюки были раскроены и сшиты кое-как: одна штанина длиннее другой, застежки на рукавах с другой стороны и так далее. Кроме того, нитки были совершенно гнилые, и даже при примерке форма расползалась по швам. На ботинках подошва была очень хорошая, рифленая и даже на вид прочная. На ней стояла маркировка: «Made in Italy». Кожа на ботинках тоже была вроде бы неплохая, но сшиты они были ужасно!

– Наверное, наши хозяйственники перепутали и вместо нормальной обуви закупили «испанские башмачки* для комнаты пыток! – примерив ботинки, заявил Серега. – Я такие надевать не буду.

– Делать для армии такую одежду – прямая диверсия. Ведь ничего лучше даже придумать нельзя, чтобы вывести из строя солдат! – сказал я, рассматривая куртку. Чуть потянул материю – и сукно на глазах расползлось!

– Видно, на этом деле кто-то крепко нажился! Ведь наверняка заплачено было за нормальное сукно и хорошую форму.

Да... Воистину говорят: «Кому – война, а кому – мать родна.»

Мы перебрали половину огромной кучи одежды, пока выбрали себе более или менее прилично скроенную форму из не до конца сгнившего сукна. Потом до вечера сидели, как портные, с иголками и нитками, укрепляя швы. Ботинки брать не стали: просто взяли да и загнули насколько было возможно голенища наших сапог. Издали они теперь смотрелись вроде бы как высокие ботинки.

Через день заработала столовая: напротив казарм разбили три большие палатки. Одна – для офицеров, две – для солдат. Еда готовилась поваром «мусульманского батальона» улыбчивым Алишером из Азербайджана и дежурными по кухне из числа солдат. Правда, кулинарными изысками Алишер не блистал и кормил нас всех супами из концентратов и кашей-кирзой – обычное армейское меню. Видимо, на поддержание боеспособности «мусульманского батальона» все же были выделены какие-то деньги, потому что ко второму блюду подавалось закупаемое на местном рынке жесткое мясо какого-то неизвестного животного (мы решили, что это – мясо павших от старости или непосильной работы верблюдов), а на третье иногда давали апельсины.

Ребята из группы «А» жили в том же корпусе, что и мы, только на втором этаже. Они тоже переоделись в афганскую форму, но их форма не шла ни в какое сравнение с нашей.

Ходили слухи, что эту форму они привезли с собой и что ее шили на заказ и с примерками на московской фабрике «Большевичка». Форма была хорошо подогнана. Сукно легкое, но крепкое и теплое. По внешнему виду весьма похожее на афганское, но гораздо лучшего качества. И нитки, конечно же, были не гнилые. А ботинки у них были – просто загляденье: из хорошей лоснящейся кожи, на крепкой и толстой подошве. Короче говоря, экипированы они были отлично. По сравнению с ними мы выглядели оборванцами-бомжами. Да и с едой у них дело обстояло получше: у ребят постоянно на столе была сухая колбаска, сахар, кофе, масло, овощи и фрукты. Чувствовалось, что о них заботятся по-настоящему. Держались они несколько обособленно и от нас, и от офицеров «мусульманского батальона».

Глава 29

А между тем наши ряды потихоньку пополнялись. Из Москвы прилетали ребята, с которыми я когда-то учился в «Вышке», бывшие КУОСовцы.

Стал пополняться и наш так называемый генеральский корпус. На втором этаже нашей казармы появились новые жильцы, которые вместе со своими адъютантами занимали отдельные помещения. А потом прилетел и наш самый главный командир – новый начальник Управления «С» Первого Главного Управления Дроздов Юрий Иванович. Все говорили, что он очень толковый мужик, настоящий профессионал. Имеет опыт боевых действий еще с прошлой войны. Дроздов оказался высоким худощавым человеком с удлиненным лицом. Он обошел все наши позиции. На вид приветлив, доброжелателен, со всеми здоровается, не гнушается побеседовать с младшими офицерами. Не то что генералы со второго этажа!

– Хороший мужик! – сделал вывод Серега Чернота. – Уж он-то спланирует все как надо! Чтобы все быстро и без потерь!

Титыч нам сказал, что старшим группы, которая будет дислоцироваться у Дворца, назначен Яша Семенов. Наша подгруппа под командованием Титыча остается в составе группы Яши. Задача нам будет поставлена отдельно.

– И еще, ребята, – сказал Титыч, – воздушный мост Союз – Баграм продолжает работать, самолеты с грузами идут постоянно. От нас в Баграм каждый день будут ходить колонны грузовиков: до десяти машин. Комбат попросил нас выделять каждый день по два офицера, которые могли бы ходить с колонной туда и обратно. Ну, в общем, обстановка на трассе неспокойная, могут быть разные ситуации. Короче говоря, наши офицеры в случае чего должны грамотно организовать отпор противнику, отразить нападение, при необходимости – объясниться с местными постами. Основной груз, который будет перевозиться, – оружие, взрывчатка, боеприпасы. Ну и, конечно, продукты и так далее. Все ясно? Вот и хорошо. Определитесь с очередностью, и двое уже завтра утром после завтрака должны выезжать.

Сидеть без дела в казарме было очень скучно, поэтому я сразу же вызвался ездить с колоннами. Перед нами стояла задача – ни в коем случае не допустить досмотра наших грузовиков местными властями, вплоть до применения оружия.

– До этого, конечно, допускать нельзя, надо действовать убеждением. Если надо – угостите патрулей сигаретами, дайте консервов или еще чего-нибудь. В общем, выкручивайтесь как хотите! – так нас напутствовал сначала Титыч, потом Яша Семенов, а потом, перед самым выездом, и комбат «мусульманского батальона».

Кроме патрулей была еще опасность налета на колонну со стороны вооруженных отрядов оппозиции. Для возможного отпора на кузовах нескольких грузовиков под тентами установили автоматические гранатометы – короткие, с толстым стволом, штуковины на станинах с заправленными в ленты округлыми гранатами – очень эффективное средство против вражеской пехоты.

Мы выехали, когда солнце еще не показалось из-за гор, но уже было светло. По городу низко стлался пахучий дымок: народ топил печки древесным углем.

Этот дым печных труб, его запах вызывал в памяти детские ассоциации и ностальгические воспоминания. Вспоминалась какая-то поздняя осень, утро, туман, деревья с опавшей листвой, влажные разноцветные листья под ногами, запах дыма из печных труб и я – маленький, еще дошкольник. Мы с бабушкой идем на рынок за покупками. До конца нашей улочки нас провожает огромный полосатый кот Степка. Мы уйдем, а он терпеливо будет ждать нашего возвращения. Степка очень любил бабушку, а она всегда приносила ему с рынка что-нибудь вкусненькое. Когда бабушка заболела и ее положили в больницу, Степка не находил себе места, по ночам жалобно и тоскливо мяукал в сенях. Потом бабушка умерла, и Степка куда-то пропал. Только через несколько дней его нашли на нашем чердаке: он залез туда и, зарывшись носом в старое бабушкино пальто, умер от тоски. Господи! Как давно это было.

А между тем мы медленно катили по Кабулу. Несмотря на ранний час, на улицах уже был народ. Город жил своей обычной жизнью, не обращая никакого внимания на проезжавшие по его улицам военные грузовики с обтянутыми тентами кузовами. Никто и не знал, какую «подлянку» мы им всем готовим. Хотя простой бедный народ, наверное, был здесь настолько далек от политики, им, наверное, было все равно, кто стоял у власти: лишь бы давали жить, работать, торговать. Хотя нет! Революционные преобразования затронули здесь практически все сферы жизни. Как всегда, при любых политических изменениях цены на продукты неумолимо ползли вверх, а доходы населения падали. Конечно же, были и пострадавшие от смены власти, которые не хотели мириться со своим нынешним положением.

Мы миновали город и выехали на трассу. Никто нас не тормозил и не интересовался, кто мы такие, куда едем. Мы проезжали редко попадавшиеся у обочины шоссе бедные глинобитные поселки. Иногда приходилось снижать скорость, и тогда за машинами бежали грязные оборванные дети, которые что-то кричали и попрошайничали, протягивая руки.

Дорога до Баграма была достаточно скучная и однообразная. Никто на нас не нападал, так что доехали мы без приключений.

На авиабазе в течение двух часов мы загрузились тяжеленными ящиками, в которых, судя по всему, было оружие и боеприпасы. Сверху прямо на ящики набросали разобранные солдатские металлические койки, матрасы, узловатый саксаул, которым мы топили наши буржуйки.

На обратном пути тоже все было спокойно. В Кабуле мы посетили несколько объектов, где частично разгрузились. Часть зеленых ящиков, в которых, как оказалось, были карабины СКС и патроны, мы сгрузили на нашей вилле неподалеку от посольства. И теперь здесь жили ребята из нашего «Зенита». Их было много, все комнаты были перенаселены. Ящики с карабинами затащили в обширный подвал виллы. Ребята сказали, что это – оружие для патриотически настроенного местного населения, которое вот-вот поднимется на борьбу с режимом Амина... Кое-что завезли еще и на другие объекты.

К своим казармам подъехали уже, когда стемнело. У КПП при въезде на территорию Дворца нас остановили гвардейцы, но через пару минут беспрепятственно пропустили.

А тут наступил наш профессиональный праздник – 20 декабря. В этот день по всему Союзу сотрудники КГБ празднуют День ЧК. Дома мы обычно вечером вместе с женами шли в ресторан, заказывали хороший стол. Водочка шампанское, салат «оливье», закусочки, бифштекс или лангетик. Потом мы меняли ресторан, и все повторялось, потом ехали к кому-нибудь домой и там продолжали.

А здесь оказалось, что не только поесть вкусно, но даже и рюмочку опрокинуть не удастся: водка уже давно кончилась. Но оказалось, что Виталик из Ленинграда припрятал бутылку водки и бутылку сладкого вина для своего дня рождения, которое должно быть у него в начале января.

– Ха! В январе! До января еще дожить надо... – авторитетно заявил Серега.

– Это точно, давай, вытаскивай, а то протухнет! В январе, если будет все хорошо, еще достанем! В крайнем случае, купим у лавочников «вискаря», – поддержали мы Серегу.

Под дружным напором Виталик сдался и извлек на свет божий заветные предметы.

Под сухие галеты, под разогретую на буржуйке кашу из сухпайка мы выпили из железных кружек за нашу «контору», за наше здоровье, за здоровье наших родных и близких, за удачу и «успех в безнадежном деле». Выпить всем досталось буквально по капельке, но дело ведь не в количестве, а в традиции! Праздник – он и есть праздник.

Время от времени наши командиры ездили в посольство на какие-то совещания. У меня уже давно зрела мысль как-нибудь вырваться вместе с ними, чтобы помыться и постираться. Наконец выдался случай, и я, переодевшись в гражданскую одежду, выехал на УАЗе в посольство в качестве сопровождающего. Я заранее отпросился у Титыча, предупредил Яшу Семенова о том, что задержусь в посольстве. Мы договорились, что из посольства я приду на нашу виллу № 1 – это там, где мы летом жили, – и буду дожидаться машину, которая придет туда часов в семь вечера. С этой машиной я и вернусь в казармы.

Глава 30

В посольской школе, которую мы в свое время осваивали под казарму было полно пограничников. Они здорово благоустроились, даже завели себе душевую комнату. Я тут же вспомнил вздорную старуху-послицу. Вот, наверное, переживает: кругом грязные солдаты-мужики! Не школа – а прямо-таки казарма! Я быстро договорился с дежурным комендантом и с огромным удовольствием помылся, постирал носки, майку и трусы. Ребята угостили чаем.

Чистый, освеженный, я вышел из школы и глубоко задумался. Для полного счастья не хватало одного: хорошо и крепко поесть. Обед я и так уже пропустил. Поесть можно было бы в городе. Ну что ж, поедем в город, будем есть шашлыки.

Я вышел к воротам посольства и дождался выезда очередной машины. Договорился с водителем, который и подвез меня до Даруль-Аман и высадил на кругу около той самой лавки, где летом я видел на витрине офицерские фуражки и кителя. Рядом был дукан, туда я и направил свои стопы.

Народу внутри было немного. Диким женским голосом орал индийские песни магнитофон, пахло шашлыками, какими-то тошнотворными благовониями, керосином и немного анашой. Шашлыки здесь делали мелкие: несколько хорошо прожаренных маленьких кусочков свежей баранины на коротком, не более двадцати сантиметров, металлическом шампуре. Мой аппетит возрастал с каждой минутой. Давненько я не лакомился жареным мясом! Поэтому я заказал пару бутылок «Кока-колы» и сразу двадцать шампуров. Дуканщику показалось, что он ослышался, и он несколько раз переспросил меня. Я подтвердил цифру по-английски, для верности показал на пальцах: двадцать!

Весь дукан широко открытыми глазами смотрел на меня, когда мне принесли на большом подносе целую груду полузавернутых в широкий лаваш дымящихся шашлыков. Я огляделся вокруг и увидел, что у всех посетителей на тарелке самое большое – два-три шампура. Поэтому они на меня так и глазели. Ну и ладно. Ваше здоровье, ребята!

Потом я заказал еще десять шампуров.

Через полчаса совершенно разомлевший и в прекрасном расположении духа я наконец вывалился из дукана.

На улице уже начинало темнеть. Шел дождь со снегом.

Я пошел пешком вдоль проспекта Дар-уль-Аман. Вскоре я обнаружил, что все вокруг пахнет какой-то тухлятиной. Поводил носом и обнаружил, что запах идет от меня, вернее, от моей купленной еще летом афганской дубленки. Под дождем она вся намокла и стала источать такой мерзкий запах, что хоть святых выноси! До нашей виллы идти было еще достаточно далеко. Я ускорил шаг. Тошнотворный запах усиливался. Что делать? Может, скинуть эту гадость с себя и бросить вон в тот арык? Я уже начал расстегиваться, но тут вспомнил, что под дубленкой на мне красный свитер, а поверх него подмышечная кобура с пистолетом, причем кобура на белых ремнях. Оглянулся вокруг. Кругом народ. Зайти бы в какой-нибудь подъезд, чтоб расхомутаться с кобурой, да какие тут подъезды: по одну сторону какие-то дуканы, по другую сторону проспекта – виллы. Вот черт! Придется идти так.

Наконец, мокрый насквозь, вконец продрогший и злой как черт, я добрался до виллы. Обидно: так хорошо все начиналось, и вот концовка вся смазана.

Первым делом скинул проклятую дубленку. Прошел на кухню. Там кто-то из ребят, исполняя обязанности дежурного по кухне, готовил еду.

– Мужики, где бы мне развесить дубленку, просушить...

– Да вешай прямо здесь, около буржуйки!

Я так и сделал. Ребята налили мне кружку горячего чаю, и я вышел в холл, где стоял большой обеденный стол. Я замерз, как собака, ноги промокли, всего колотило. Горячий чай был весьма кстати.

Тут со второго этажа в холл спустился какой-то человек, остановился и стал меня весьма недоброжелательно рассматривать. Я мельком взглянул на него: вроде бы незнакомый, по возрасту старше наших бойцов и явно не из «силовиков». Снабженец или хозяйственник? Я из вежливости кивнул ему:

– Здрасте.

Тот ничего не ответил, повернулся и пошел на кухню.

– Эт-т-то что такое? – услышал я с кухни раздраженный голос.

– Да вот, парень наш, из дворцовской охраны, дубленку свою сушит... Он в городе был, за ним машина должна подъехать.

– Кто разрешил пускать посторонних на объект, да еще на кухню? Кто разрешил развешивать здесь всякое тряпье! Здесь продукты! А ну, скидывай эту дубленку и гони в шею отсюда всех посторонних!!!

Я с удивлением слушал эти крики. Что это? Это про меня говорят, что я посторонний? Про меня, который прожил на этой вилле почти два месяца, причем тогда, когда и духа этого крикуна в Кабуле не было! Ни фига себе, порядочки здесь установились!

Из кухни вышел парень, который готовил еду, и смущенно сказал мне:

– Слышь, старик, шумят тут. уходить тебе надо, и забери свою дубленку.

– А кто это так шумит? – демонстративно громко поинтересовался я, наливаясь злобой. Вообще-то, я человек очень спокойный и сговорчивый, но иногда бывают моменты, когда сдержаться трудно.

Из кухни выскочил тот самый неприветливый, с которым я поздоровался пару минут назад. Он решительно подошел ко мне вплотную, видимо, ожидая, что его почему-то должны бояться, и вызывающе, с какой-то угрозой почти выкрикнул:

– Я!

– Ну и что случилось? Чего ты шумишь, мужик? – с тихой яростью спросил я, глядя на него снизу вверх и чувствуя, что меня понесло. Как перед дракой, в кровь вспрыснулся адреналин и внутри все потеплело.

– А ну, выметайся отсюда сейчас же! И тряпье свое забирай! – заорал незнакомец.

Я встал и угрожающе прошипел:

– А пошел бы ты.

При этом я чуть приподнял правую руку с растопыренными как бы для удара в глазницы пальцами. Выразительность тона и чистота движения убедили незнакомца в решительной искренности моего боевого настроя. Он изменился в лице, повернулся и молча пошел к лестнице.

Я отвернулся от него, сел за стол и начал прихлебывать из кружки.

– Ты что натворил! – подбежал ко мне парень с кухни.

– А что такое?

– Да это же командир нашей группы!

Это сообщение меняло дело. Командир объекта в принципе, вправе распоряжаться на своей территории. Но мне отступать было некуда.

– Ну и фиг с ним. Мне – он не командир! У меня свое начальство! И потом, какого хрена он выгоняет на дождь! Видит же, что я промок и замерз! Тоже мне, нашелся.

Сзади послышался топот ног, в холл с лестницы скатилось несколько ребят с автоматами. Возглавлял их мой обидчик.

– Вон он! – крикнул он и благоразумно стал в сторону.

– О! Кого я вижу! – воскликнул один из автоматчиков.

– Юра! Привет! И ты здесь? – отозвался я.

– А где мне еще быть! Мы же вас сменили в сентябре! Вот до сих пор здесь сидим. А ты сейчас где?

Юра, с которым мы учились в свое время в «Вышке» на параллельных курсах, присел рядом со мной, автомат положил на лавку. Ребята стояли вокруг, прислушиваясь к нашему разговору. В это время с улицы послышался гул мотора, затем просигналил клаксон: подъехала машина.

– Ребята, это – за мной! – сказал я.

Приехавший грузовик здорово разрядил обстановку, все облегченно вздохнули. Я забрал с кухни немного подсохшую (но не переставшую издавать мерзкий запах) дубленку.

– Ну, до свидания. Спасибо за приют. Увидимся.

Командир объекта молча отвернулся.

Забегая вперед, скажу, что через четыре года, когда я уже работал в Москве в центральном аппарате, оказалось, что этот командир живет недалеко от меня. Мы вместе ждали на остановке наш маршрутный автобус и мирно беседовали о делах минувших, по обоюдному молчаливому согласию не вспоминая этот конфликтный эпизод.

На следующий день мы поехали отвозить все наши гражданские вещи в посольство.

После того как все переоделись в афганскую форму, весь этот скарб был пока вроде бы ни к чему. Вот-вот должен был поступить приказ о начале боевых действий. Мы все должны быть налегке.

Глава 31

И вот наконец наступил этот день – 27 декабря 1979 года.

Уже с ночи мы знали, что сегодня будет операция. Только не знали, когда именно, во сколько. Сначала говорили, что акция начнется прямо после обеда, часа в три. Называли и другие сроки. В любом случае мы были ко всему готовы, и время выступления для нас уже не имело ни малейшего значения. С самого начала было ясно, что мы должны будем брать этот Дворец. И задачи уже поставлены, и группы определены. Например, мы, то есть группа Голубева, должны захватить первый этаж. Там стоят в кабинетах сейфы с документацией. Это – наша цель. С документами будет разбираться Мусаич со своим напарником: они подтянутся во Дворец после того, как мы дадим им сигнал, что все в порядке. Кроме того, мы должны помогать по возможности и другим группам сломить сопротивление, если таковое будет.

Меня все время донимала мысль: как же мы будем штурмовать Дворец, не зная, что там внутри. Ни плана, ни просто схемы у нас не было. Чудно все это.

На завтраке я решил про себя, на всякий случай, сегодня едой себя не перегружать: мало ли что может случиться? А вдруг (не дай Бог, тьфу-тьфу-тьфу – через левое плечо, стук-стук-стук – по деревянному прикладу автомата!) ранение в живот? Поэтому я просто попил тепловатого чаю и съел кусочек лепешки. Все. Хватит. Посмотрел по сторонам, гляжу: ребята тоже не особо налегают на еду.

Потом мы сидели в нашей комнате, чистили оружие, набивали патронами запасные автоматные рожки, разбирались с амуницией.

Из посольства нам прислали водку. Да какую! Это были красивые бутылки с «винтом» и черной наклейкой «Посольская». Несколько бутылок принесли в нашу комнату.

– Ух ты...

– Вот это – жизнь! – Глубокомысленно заявил Саша Иващенко.

А я подумал про себя: если принесли водку – значит, все свершится сегодня. Хотя кто знает? Я вспомнил, как мы сидели летом во дворе посольства и ждали команды на захват Амина. Тогда нам тоже выносили водку. А операция так и не состоялась.

Стало вечереть. Титыч куда-то исчез, а затем вернулся в сопровождении четырех солдат, которые стали затаскивать в нашу комнату и складывать у стены бронежилеты.

– Ребята, разбирайте броники! – скомандовал Титыч. Кстати, таких бронежилетов я никогда позже не видел. Тяжеленные, с большим вырезом на груди – как декольте! Спина не защищена. По бокам – шнурки, которые надо завязывать. Поверх металлических пластин эти бронежилеты были покрыты каким-то темным материалом со швами, как на телогрейке. Почти все жилеты оказались коротковаты: нижняя передняя часть не доставала до паха.

– Эх, коротка кольчужка! – сказал рослый Серега, примеривая бронежилет.

Жилет был тяжелый и сковывал движения. Поверх него кое-как натянул куртку. Потом надел поясной ремень со всеми подсумками, с рожками для автомата, с гранатами, с пистолетом в кобуре, со штык-ножом, с саперной лопаткой. Да. Как же двигаться в таком снаряжении? Но делать нечего: надо привыкать! Через полчаса я вроде бы как-то пообвыкся.

Зашел Титыч.

– Ребята, чтобы своих не пострелять, решено на правый рукав каждому из наших надеть белую повязку. Так что давайте, делайте.

Попробовали сделать повязку из бинта – ерунда получается. Нужно столько бинта намотать на рукав, чтобы издали такая повязка выглядела белой!

– Мужики, давайте сделаем повязки из простыней! – подал кто-то идею. Мы стали ножами резать простыни и делать повязки.

– А может, повязать на обе руки?

– Ага, еще на ноги и на голову!

Но все-таки мы повязали белые повязки на каждую руку: береженого Бог бережет!

Наконец Титыч озабоченно посмотрел на часы и сделал знак в сторону лежащих на крайней койке бутылок.

– Орлы! От винта! Есть от винта! – потирая ладони, оживленно крикнул Саша Иващенко.

Хозяйственный Усман, добродушный, начинающий полнеть опер из Туркмении, который с самого начала добровольно взял на себя обязанности, как он говорил – «буфетчика», стал колдовать над жестяными кружками. С серьезным видом, преисполненный сознания многозначительности и торжественности момента, он разливал по кружкам водку, отмеривал, подливал: чтоб всем досталось поровну.

– Ну, давайте побыстрее разбирайте кружки, – сказал Усман, – а то на всех посуды не хватает!

Держа в руках кружки, все повернулись к Титычу, как к старшему. Тот откашлялся и произнес внезапно осевшим голосом:

– Удачи вам всем, ребята!

Чокаясь, молча сдвинули кружки. Выпили. Водка была холодная, наверное, качественная, но я не почувствовал ее вкуса.

В это время полог прикрывавшей вход плащ-палатки откинулся и в комнату зашел Григорий Иванович Бояринов. За ним Борис Степанович Плешкунов – большой практик и знаток минно-взрывных устройств.

Бояринов был одет в потертую коричневую кожаную куртку и синие летные штаны. На голове – спецназовская шапка с козырьком. Через плечо был перекинут ремень деревянной кобуры со «стечкиным». Вид у него был недовольный, движения торопливы.

– Как дела? Вы готовы? Почему не получили «Мухи»? Немедленно пошлите кого-нибудь наверх, возьмите по две на каждого!

Кто-то из ребят выскочил в коридор, побежал на второй этаж, где в торце темной комнатушки были сложены одноразовые гранатометы с безобидным названием «Муха».

Бояринов внимательно обвел всех присутствующих испытующим взглядом.

– Как настроение?

– Боевое, товарищ полковник!

– Молодцы! Скоро уже начнем. Главное: когда начнется стрельба – не стойте на месте как мишени! Постоянно надо передвигаться! Помните, чему мы вас учили.

– Григорий Иванович, давайте с нами... – предложил Александр Титович, кивнув на кружки.

– Нет, ребята, спасибо, я уже...

– Григорий Иванович, давайте по чуть-чуть! – загалдели мы.

– Ну ладно... – Он взял кружку. – Вот! Как на фронте: наркомовские сто грамм!

– Ну, что. – Григорий Иванович опустил голову, помолчал. – Давайте выпьем за то, чтобы завтра утром всем нам за таким же. может быть, чуть побогаче, столом. в том же составе. – он обвел нас взглядом и продолжил, чуть повысив голос: – .в том же составе встретиться вот здесь и поднять тост за нашу победу! Удачи всем!

Глава 32

Зимние дни короткие. Когда я вышел из казармы, было уже совсем темно. Небо было затянуто темными тучами, звезд не было видно. Дворец возвышался на своем холме, освещенный прожекторами.

Все было вроде бы, как всегда. Однако каждый понимал, что сегодня должно случиться нечто из ряда вон выходящее. Именно сегодня, 27 декабря 1979 года, горстка бойцов в чужой стране, без тылов, без прикрытия, без хорошей огневой поддержки должна была захватить столицу чужого государства. Не только захватить все важные государственные объекты, но и суметь продержаться, обороняя их, до подхода основных сил.

Сколько нас шло на штурм Дворца? Из отряда «Зенит» нас было всего человек двадцать пять. И столько же бойцов из группы «А», которая на этой операции значилась как группа «Гром». Да человек двадцать пять солдат и офицеров «мусульманского батальона» – в основном, механики-водители бронетехники, стрелки-операторы. И бронетехника: четыре поношенных БТРа и четыре БМП. Еще было прикрытие: на горках сидели снайпера, гранатометчики, которые должны были прикрывать нас огнем.

БТРы «мусульманского батальона» уже выстроились в колонну. Фары потушены, двигатели работают. Возле складских помещений в ряд стояли грузовики с установленными на кузовах пулеметами и автоматическими гранатометами. По двору бегали связисты, тянули куда-то провода. Со стороны наша казарма казалась пустой и нежилой. Только приглядевшись, можно было увидеть, что кое-где в окнах, прикрытых изнутри плащ-палатками, виднеются полоски света.

Я докурил «Приму» и снова вернулся в комнату. Почти вслед за мной вошли несколько незнакомых нам людей в гражданских пальто и шляпах. Они поздоровались со всеми, пожали руку Титычу, о чем-то вполголоса с ним переговорили.

– Ребята, все сюда! – позвал Титыч.

Один из незнакомцев развернул на табуретке план-схему.

– Смотрите все внимательно и запоминайте! – сказал он. Это был план Дворца. «Ну, наконец-то», – подумал я.

– Задача вашей группы: захватить и полностью «очистить» первый этаж Дворца. Вот центральный вход. Вот вход с противоположной стороны. Вот, смотрите, коридоры. служебные помещения. здесь лестничный пролет. вот еще один. На первом этаже. вот здесь. стоят несколько железных ящиков, или, скажем, сейфов. С документацией. Вот здесь. и здесь. Вот в этом кабинете тоже. После того как проведете полную зачистку – вам будут помогать все, – ваша группа берет под охрану эти сейфы и вообще все, что находится здесь. Это задача первого этапа. Потом часть группы, смотря по обстановке, возможно, будет оказывать помощь в зачистке второго этажа. Задача понятна?

– Понятна.

– Остальное знает Александр Титович, который дополнительно будет давать указания по другим этапам операции, сообразуясь с обстановкой. И еще. Когда войдете внутрь, из окон не высовываться: их будут «обрабатывать» с внешней стороны боевые машины и снайпера. И обратно до завершения операции и соответствующего сигнала не выходить. Всех, кто высовывается, будут «снимать». Смотрите, своих не перебейте... Ясно?

– Ясно.

Снова вышли покурить во двор. На темном небе – ни звездочки. Ветер гнал тяжелые снеговые тучи.

– А что, – начал было Усман, – может, завтра уже кого-то недосчитаемся.

Серега резко оборвал его:

– Кончай болтать, накаркаешь.

Но каждый про себя подумал: а что, вполне возможно.

– Во сколько начало? – спросил кто-то из ребят.

– Я слышал, что вроде бы в семь...

К нам подошел Мусаич. Его работа будет потом: когда мы захватим Дворец, Мусаич будет разбираться с трофейной документацией.

– Ребята, не бойтесь, все пройдет тихо и гладко. – потихоньку сказал мне Мусаич.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Оттуда... – уклончиво ответил Мусаич. – Амина уже нет в живых! Понял? Его уже, – он посмотрел на часы, – два часа, как отравили!

– Кто?

– А ты не догадываешься? В общем, они сопротивляться практически не будут. Там наши доверенные лица среди охраны, в общем, они там всех своих подработали. Они будут сдаваться без стрельбы!

– Правда, что ли?

– Ну, что я тебе врать буду! Вы там поаккуратнее, зря не стреляйте.

Вот, значит, какие дела! Да, видимо, наша резидентура не сидела здесь сложа руки. Смогли подработать гвардейцев. Сумели отравить Амина. Молодцы, если все так, как говорит Мусаич. Вообще-то, у Мусаича связи – дай Бог каждому! Видимо, в резидентуре у него работает какой-нибудь земляк, который и нашептал ему. Ну что ж, если так, то это очень хорошо!

Вдруг все вокруг засуетились, к нам подбежал Володя Быковский и сказал, что всех срочно собирает Титыч. Мы бегом бросились в комнату.

– Ну все, ребята! – твердо сказал Титыч. – Давайте по местам. Будьте осторожны, берегите себя!

Толкаясь, мы побежали по коридору во двор к своему БТРу номер сто двенадцать. А я опять посмотрел на Дворец, который празднично сиял в ночи в свете прожекторов. Флаг у центрального входа был поднят. Значит «сам» – на месте. И увидел, что маленькие фигурки у его подножья вдруг забегали, засуетились, а потом. исчезли! Мелькнула мысль: неужто произошла утечка информации, и они готовятся к обороне? Нет, что-то не верится мне, что все обойдется без крови. Так не бывает!

Глава 33

А в это время группа наших ребят, которые свою основную задачу на этот день уже отработали, возвращалась на виллу.

Только что на виду у всех они заложили тридцать шесть килограммов взрывчатки в коммуникационный колодец в самом центре Кабула, напротив Дворца Арк. Взрыв должен разметать в клочья все кабели и полностью прервать телефонное сообщение в городе, оборвать связь Кабула с внешним миром. Пока переводчик отвлекал внимание патрульных солдат, наши ребята, под видом ремонтных рабочих, втащили в колодец два рюкзака со взрывчаткой, удачно все там расположили и поехали уже обратно. Но вовремя спохватились: забыли запустить замедлитель. Пришлось снова возвращаться.

Заряд должен был взорваться в девятнадцать часов пятнадцать минут. Все озабоченно посматривали на часы. А вдруг не сработает? Не дай Бог! Тогда провал!

УАЗ уже заехал в ворота виллы, ребята вышли из машины, и, в это время грохнуло. Да так, что окна в вилле зазвенели! Сработало! Точно в семь пятнадцать!

Тут откуда-то из города до нас долетел приглушенный расстоянием звук сильного взрыва. В небо взвились сигнальные ракеты.

Все! Пора!

Мы быстро заняли свои места в БТРе.

По рации прозвучала команда: «Вперед!». Механик-водитель поддал газку, БТР качнулся, взревел двигателями и покатился в низину, отделяющую нас от Дворца.

Тут же раздался душераздирающий рев «Шилок» – они били с горок поверх наших голов, – и отчетливо были слышны разрывы. Начался обстрел Дворца. Заработали наши гранатометчики, пулеметчики и снайперы, засевшие на ближних холмах.

Я посмотрел вперед, через незакрытые заслонками лобовые стекла машины и увидел, как вокруг ярко освещенного прожекторами Дворца и на его стенах вспыхивают неправдоподобно красивые багрово-красные бутоны разрывов.

– Эй, сержант! – стараясь перекричать рев двигателей, заорал я, обращаясь к сидящему впереди командиру машины. – Скажи водителю, чтобы закрыл заслонки, а то ведь через окна и залететь что-нибудь может!

Видя, что сержант не слышит меня, я толкнул Быковского:

– Володь, скажи, чтобы водила заслонки закрыл, поубивают ведь до срока!

Поняв, что от него хотят, сержант обернулся и прокричал в ответ:

– Я ему уже говорил, а он не хочет! Он ни разу не ездил с закрытыми заслонками! Говорит, что через триплекс плохо видно!

– Я сейчас башку ему оторву, вообще ничего не увидит больше! – сделав свирепое лицо, крикнул я. Стволом автомата (иначе не достать) я ткнул механика-водителя в спину:

– Закрой заслонки, идиот! Водила понял и опустил заслонки.

БТР сильно сбавил ход, почти остановился, затем, резко дернувшись, пошел снова. Начался подъем.

Нервно ерзавший напротив меня Сашка вдруг повернулся боком, открыл стрелковую бойницу и заглянул в нее. Было видно, что нервы у него на пределе, ему хотелось что-то делать: не сидеть сложа руки, а действовать.

– Мужики! Огонь! – вдруг заорал он, сунул наружу ствол автомата и начал палить в темноту. Горячие гильзы веером разлетались по тесному и слабо освещенному чреву БТРа, ударяясь о металлические переборки, обжигая руки и лица.

Куда он стреляет? В кого? Ведь ни черта не видно! Нервишки подвели?

– Сашка! Прекрати! Ты что, с ума сошел? Куда палишь? Своих перебьешь!

Это Серега отдирал его от бойницы.

Сидящий прямо перед нами с Володей стрелок БТРа бешено крутил свои ручки, что-то выцеливая своим КПВТ.

Сержант, прижав к уху наушники, напряженно вслушивался в переговоры командования.

– Стрелок, огонь по зданию! – озвучил он прошедшую по всем машинам команду.

Тут же загрохотал крупнокалиберный башенный пулемет.

Уже некоторое время я ощущал, что по броне БТРа что-то молотит, вроде бы как град пошел. И тут я сообразил: это же пули бьют! По нам стреляют, вернее сказать, нас просто-напросто поливают свинцом. Видимо, это пулеметы. Хорошо хоть, что не крупнокалиберные, не ДШК, иначе нам всем здесь была бы хана.

Поездка казалась мне нескончаемо долгой. Мы притормаживали, потом резко трогались. Что там снаружи творится? Когда же мы доедем? Скорей бы!

Тут мы в очередной раз остановились. Тронулись. Снова остановились.

– К машине! – округляя глаза, закричал сержант, оборачиваясь к нам. – По рации сигнал: «К машине»!

Вот и началось!

Сердце екнуло, на секунду как бы остановилось, запнувшись, а потом, как двигатель после переключения на повышенную передачу, учащенно забилось. Внезапно стало тепло, даже жарко, во всем теле вдруг почувствовалась легкая дрожь, прилив сил, свобода движений. В голове что-то зазвенело, а потом стало пусто-пусто... Я понял, что мое подсознание, уловив опасность, в срочном порядке отключило мозговые центры, ведающие за различного рода теоретическую информацию и вопросы, прямо не относящиеся к предстоящей практической стычке, и впрыснуло в кровь лошадиную дозу адреналина. Активно заработал животный инстинкт самосохранения: насыщенная адреналином кровь легко сворачивается при ранениях. В состоянии боевой готовности организм легко переносит самые нечеловеческие испытания и перенапряжения.

– Вовка, открывай люк! – возбужденно заорал я. Володька откинул верхний люк.

– Только не толкайся! – с озабоченным лицом попросил он меня. Он полез в люк и. застрял! Я рассмотрел, что он зацепился ремнем автомата за какой-то выступ, быстро высвободил ремень и сильно наподдал Володьку плечом под зад. Он вылетел как пробка из бутылки шампанского. Как я сам выбирался из люка – не помню, но, видимо, проделал я это очень быстро. При десантировании из машины мне да и Володьке повезло.

В это же время из соседнего БТРа через верхний люк под градом пулеметного дождя выбирался жилистый и юркий Борька Суворов.

Ему-то как раз и не повезло: автоматная пуля калибра 7,62 попала ему в пах. Прямо под нижний обрез бронежилета. Действительно, коротка кольчужка оказалась. Он свалился под колеса БТРа, прополз несколько метров, выдернул из кармана индивидуальный пакет и даже попытался перевязаться. Но шансов выжить у Борьки практически не было. Он почти сразу потерял сознание, и густая, горячая кровь, пропитав обмундирование, выплеснулась на бетонные плиты дороги...

Опомнился я только у какого-то небольшого – не более полуметра – каменного парапета.

Осмотрелся. Наши залегли вдоль парапета. От своего БТРа я отбежал метров на десять – пятнадцать. Вся наша колонна как-то смешалась. Впереди, перегородив дорогу, дымил БТР. Прямо за парапетом – Дворец, ярко освещенный прожекторами.

«Во, дураки! Даже освещение не выключили!» – подумал я о гвардейцах. Володька Быковский притулился рядом. Кругом пальба: не поймешь, кто куда стреляет! То и дело рядом что-то оглушительно хлопало, взрывалось. Тут же заложило уши. Черное небо все было исчиркано разноцветными трассерами. Трассирующие пули описывали широкие дуги, и было непонятно, откуда и в какую сторону они летят. Стреляли обороняющиеся из окон Дворца, стреляли наши по Дворцу, неизвестно кто и по кому (наверное, по нам?) стреляли откуда-то снизу и сбоку. С небольшими перерывами на перезарядку продолжали долбить «Шилки», и от стен Дворца на нас сыпались осколки снарядов и гранитная крошка.

В огромных полутемных окнах Дворца трепещут ярко-красные бабочки: бьют пулеметы, догадался я. Наверное, поставили сошки «ручников» на подоконники и лупят!

– Где хоть этот вход? – крикнул мне на ухо Володька.

– А фиг его знает!

Я чуть приподнялся над парапетом. Вон он, вход во Дворец! Он был от нас метрах в пятидесяти, может, чуть больше.

– Поползли! – крикнул я Володьке и, стараясь не высовываться из-за парапета, ползком двинулся вперед. Я переваливался через ничком лежащие тела (убитые, что ли?), под руки то и дело попадались какие-то округлые камни. Я взял один из них и поднес к глазам. Елки-палки, да это же были гранаты! Точно, округлые РГ-42 нашего производства! Причем с капсюль-детонатором и, без чеки!

Это ж гвардейцы в нас кидают из окон, сообразил я. И почему-то некоторые гранаты не взрываются! Может, потому, что старые? Ну и слава Богу! А вообще-то, очень неприятно ползти по гранатам с выдернутыми чеками. Все это нервирует.

– Пригнись! – заорал Володька.

Мы ничком пали на землю, а по самой кромке парапета, брызжа гранитной крошкой, прошла плотная пулеметная очередь, противно завизжали рикошетные пули. Вот бы зарыться поглубже, что там этот парапетик, сверху мы как на ладони видны!

– Надо ползти, Володь! На одном месте будем лежать – убьют!

Огонь стал плотнее: головы не поднять. Мы продвинулись еще метров на пять.

Высунув автомат поверх парапета, я, не целясь, выпустил длинную очередь в сторону Дворца. Выглянул. Прямо передо мной, метрах в двадцати, наверное, высилась белокаменная стена Дворца. Из высокого окна (стекла начисто выбиты, остались только рамы) бил пулемет. Мне был виден только его сотрясающийся ствол, на кончике которого трилистником бешено бился огонь.

Во, гад! Шурует без задержек! Я с трудом совместил прорезь целика и мушки – в полутьме не разглядеть, – прицелился и стал стрелять короткими очередями по окну, стараясь попасть в простенок, чтобы рикошетными пулями достать пулеметчика. Я быстро освоился и теперь уже стрелял просто навскидку. Мои очереди отчетливо были видны: я сам набивал магазины – каждый второй патрон – трассирующий. Я видел огненную струю и теперь направлял ее туда, куда мне было надо!

В соседнем окне мелькнуло что-то, и я немедленно всадил туда очередь. Больше там никто не появлялся. И снова стал бить по пулемету.

Внезапно автомат перестал стрелять. А, черт! Магазин кончился! Я прижался к парапету, отщелкнул пустой магазин, вытащил из подсумка новый, всадил его в гнездо, передернул затвор.

Рядом со мной я заметил солдата из «мусульманского батальона». Он лежал ничком, закрыв голову руками. Рядом валялся пулемет. Убитый?

– Э, парень! Жив? – я толкнул солдата в плечо.

– Жив! – отозвался солдат.

– Ранен, что ли?

– Нет.

– А чего же не стреляешь?

– У меня пулемет сломался. Не стреляет.

Я ухватил за сошку пулемет и подтащил его к себе, выставил ствол над парапетом и нажал на спуск. Действительно не стреляет. Я дернул затвор – из патронника вывалился патрон. Нажал на спуск еще раз. Пулемет коротко взлаял, дернувшись в руках. Наверное, патрон на перекос стал, вот его и заело.

– Все работает! На, держи! Бей вон по тому окну!

И мы заработали в четыре руки. Вдруг пулемет в окне пропал. Неужто пришибли? Нет. Заработал снова.

– Слушай, давай гранатами!

Солдат осел за парапет, завозился, вытаскивая из подсумка гранату.

– Ну, готов? Давай на счет «три»! Раз... два... три!

Мы приподнялись и швырнули РГДэшки в окно. И оба не попали. Моя граната, ударившись в нижний край рамы, упала вниз и разорвалась на земле, а граната «мусульманина» ударилась о стену на уровне первого этажа, тоже упала на землю, но взрыва не последовало.

– Чеку, что ль, забыл снять?

– Ага!

– Давай еще!

На этот раз одна граната рванула прямо на подоконнике, а вторая залетела внутрь и разорвалась в помещении. Из окна вывалился пулемет, а за ним – темная фигура.

– Оп-па! – заорал я. – Как мы его уделали! Молодец! Мне казалось, что с того момента, как мы покинули БТР, прошло несколько часов, хотя, скорее всего, это время исчислялось всего лишь минутами. Но какими!

Глава 34

А в это время наши ребята уже входили в здание министерства внутренних дел. Они подъехали сюда на двух УАЗах. Почти беспрепятственно вошли в холл. Переводчик поздравил ошалевших дежурных офицеров со «вторым этапом Апрельской революции» и сообщил, что «кровавый режим Амина пал». Посоветовал оставить на рабочем месте оружие и уходить домой. Ребята пожали руки онемевшим офицерам и двинулись дальше. В это время вдоль коридора вдруг оглушительно громко (в замкнутом пространстве!) загрохотал пулемет. Очередью перебило оба бедра у Толика Муранова, и он упал как подкошенный. Наши ринулись вперед, кто-то швырнул внакат по полу гранату.

– Ложись!!!

Граната закатилась в приоткрытую дверь, из которой стрелял пулемет. Раздался взрыв. Дверь слетела с петель. Облако пыли, запах сгоревшей взрывчатки. Ребята взялись за автоматы. В небольшой комнатушке валялся опрокинутый взрывом письменный стол, покореженный ручной пулемет, на полу корчился офицер с погонами капитана полиции. Короткая автоматная очередь помогла офицеру расстаться с этим миром. Послышалась стрельба с лестницы, идущей на второй этаж, и пули защелкали совсем рядом, отбивая штукатурку со стен.

– Мужики! Не стоять! Вперед!

Ребята, петляя, насколько позволял узкий коридор, помчались к лестничному пролету, поливая наугад из автоматов.

А Толя Муранов, как оказалось, уже умирал от болевого шока и от потери крови. Он лежал на боку, и из онемевших пальцев вывалился так и не разорванный индивидуальный пакет.

До входа во Дворец мы пока так и не добрались. Застряли на одном месте. Но теперь до него было не так уж и далеко. Выглянул и увидел, что полосатая караульная будка горит, а светлая «Волга» вся в дырках. «Жалко, хорошая машина была.» – мелькнуло в голове.

Справа от меня стрелял по окнам Володька Быковский. Левее тоже непрерывно бил автомат. Я оглянулся: в отблесках яркого пламени от горящей будки прямо на открытом месте, на виду у всех стоял на одном колене какой-то боец из группы «А» и, как в тире, короткими очередями бил по окнам Дворца. На нем была огромная округлая глухая каска с забралом и какой-то чудной формы бронежилет, с высоким, как у свитера, воротом. На триплексе забрала отражались блики огня.

Как потом, уже в госпитале, выяснилось, это был Олег Балашов, командир отделения «альфовцев».

Эх, черт возьми, мелькнула мысль, вот это каска! Себе бы такую! На мне-то была обычная солдатская каска-жестянка, которую пуля пробивает насквозь.

Сзади взревели двигатели. Я обернулся. Наша бронетехника – БТРы и БМП – проделывала какие-то маневры. Насколько я понял, они, наверное, хотели подобраться ближе ко входу во Дворец, чтобы подавить огневые ячейки противника и прикрыть нас огнем. Движение задерживал ставший поперек дороги подбитый гвардейцами БТР, который шел впереди нашего. В конце концов его спихнули с дороги.

Вдруг одна из БМП вывернула вправо и ходко пошла прямо на нас. Более того, я увидел, что ее плоская башня, покрутившись, вдруг уставилась прямо на меня, осветив фарой. Да Бог с ней, с этой фарой, прямо на меня была направлена пушка! Он что, стрельнуть хочет? Идиот!

– Эй, стой! Куда прешь! Совсем с ума спрыгнул? – закричал кто-то рядом.

– Идиот! Смотрите, он на нашего наехал!

БМП действительно наехала на бойца группы «А» Сергея Кувылина. Гусеница прошла прямо по его стопе. Но Сереге повезло: его стопа плашмя попала в какую-то выбоину в бетонке, и гусеница БМП только сильно прижала ногу. Спасительную роль сыграл и совершенно новый, еще не разношенный ботинок, жесткая подошва которого в какой-то степени смягчила давление многотонной машины. Потом мы вместе с Серегой лежали в госпитале. Кроме травмы ноги врачи поставили диагноз: сильный ушиб – он, как и все мы, был здорово посечен осколками от гранат.


А я, как завороженный, смотрел на ствол «бээмпэшки».

Что делать? Может быть, стрельнуть по нему? Да нет, нельзя... Так еще хуже будет. Да и что толку стрелять: этой дуре мой автомат – как слону дробина!

Но вот ствол БМП качнулся, поднялся чуть выше. Грохнул выстрел. Снаряд прошел у нас над головой и, ударившись о стену Дворца, высек пламя, кучу искр и облако белой пыли. БМП попятилась назад, чуть развернулась и стала методично бить по Дворцу.

И тут грохот боя перекрыл чей-то знакомый тенорок:

– Мужики! Вперед!

Это был Бояринов! Старый вояка, Григорий Иванович, видимо, почувствовал какой-то сбой в действиях обороняющихся. Действительно, ответный огонь вроде бы стал менее интенсивным.

– Володька, слышал? Это Бояринов! Пошли! – крикнул я. Какой-то непонятный восторг переполнил меня, даже слезы навернулись на глаза. Вот, Григорий Иванович, сколько ему уже лет! Ведь мог бы сидеть себе в нашей казарме и через бинокль наблюдать поле боя. Давать по рации команды. Или вообще сидел бы сейчас в Москве. На телефоне. Позванивал бы в Центр. Как, мол, там дела? Не могу ли чем помочь? Может быть, совет, мол, какой нужен? Так нет же! Он прилетел сюда, он вместе с нами! Вот это – действительно командир!

Я высунулся из-за парапета, дал напоследок перед броском длинную очередь, но вдруг ощутил сильный удар по кисти левой руки, которая тут же подвернулась в локте, автомат дернуло влево и больно ударило прикладом в плечо. Такое впечатление, что у меня в автомате разорвался патрон! Я по инерции жал на курок, но автомат не стрелял. Нырнул под парапет, лег на бок, стал дергать затвор – ни туда, ни сюда. И тут я увидел, что мой автомат согнут! Затвор заклинило начисто! Занемела левая рука. Взглянул: кисть в крови. Пощупал пальцами правой. Ух ты! Ребро ладони было разворочено надвое! Сообразил: наверное, пуля скользнула по левой руке, которая была на цевье автомата, и ударила в автомат. Вот его и заклинило. А куда же пуля делась? Рикошетом прошла около лица? Наверное. Так. А что же мне делать без оружия? У меня есть пистолет, вспомнил я, и тут же мысленно чертыхнулся: при таком раскладе этот пугач ни на что не годен! Разве только застрелиться, если операция не удастся!

А Володя Быковский успел проскочить в подъезд и заметался там, не зная, куда идти. Там начали скапливаться наши ребята. Рядом оказался Григорий Иванович Бояринов. Он был все в той же летной кожаной куртке, на голове – каска, в руке – автоматический пистолет Стечкина.

– Наверх, мужики! Наверх надо! И зачищать коридоры здесь, на первом этаже! – крикнул он.

В это время вдруг что-то загудело совсем рядом, в углу загорелась красная лампочка. Лифт! Опускается вниз!

Не сговариваясь, Володька и Григорий Иванович подскочили к лифту и стали по краям. Двери распахнулись: на полу кабины в углу на корточках сидел афганец в форме офицера-гвардейца и обеими руками держался за голову. Володька успел рассмотреть, что в правой руке у афганца был зажат пистолет. Афганец вскинул голову и вытянул вперед руку с пистолетом. В это время Бояринов с двух рук влепил в него очередь из «стечкина». Двери лифта захлопнулись.

– Ты не зевай! Тут или он – тебя, или ты – его! Ну, что стал, пошли! – сказал хриплым голосом Григорий Иванович, утирая левой рукой с лица пот, перемешанный с кровью. Все лицо у него было покрыто мелкими ранками: осколки от наступательных гранат и гранитной крошки.

Они стали подниматься по лестнице на второй этаж.


...Я осмотрелся вокруг. Рядом, среди неразорвавшихся гранат и каких-то камней, лежал «мусульманин». По виду – убитый. Из-под руки торчал приклад автомата. Я потянул правой рукой за приклад, выдернул автомат из-под неподвижного тела. Пошевелил пальцами левой руки. Двигаются. И боли вроде бы особой нет. Только локоть ноет: видно, удар сильный был. А вся кисть в липкой крови.

На четвереньках я стал пробираться вдоль парапета и наткнулся на Сашу Звезденкова. Он сидел, прислонившись спиной к каменной кладке, вытянув длинные ноги. Все лицо у него было в крови.

– Эй, москвич! Жив?

– А. Орел! Зацепило меня. – в голосе у Сашки было столько обреченности, что мне стало не по себе.

– Куда? В голову? Сильно?

– Не знаю. И в лицо, и в руку. Перевяжи. Тошнит. Рукав у него был черный от крови. Тошнота – это от потери крови, от болевого шока. Выдернул индивидуальный пакет из верхнего кармана куртки, надорвал обертку. Где рана? Где перевязывать? Темно, ни черта не видать! Схватился за липкую от крови раненую руку и быстро пальцами прощупал. Ага, вот вроде бы дырка! И кровь идет.

– Здесь, что ли?

– Не знаю. Не чувствую.

Кое-как я перевязал ему руку. – Лежи здесь, не высовывайся. Мне идти надо.

– Давай.

Я распустил подлиннее ремень на автомате, забросил его за шею и рванул вперед. Бежал я почти на четвереньках, петляя, как учили нас на КУОСе, и веером палил из автомата.

И тут, словно гигантской раскаленной иглой меня ударило в левую – мою невезучую руку!

Не помню, как я оказался под сводами подъезда Дворца. Приткнулся к стене. Рука почти полностью отключилась. Я ее просто-напросто не чувствовал! Рукав набух от крови. Вот черт, второе ранение, и все в одну руку! Попробовал шевелить пальцами. Вроде бы чуть двигаются! Но руки я почти не чувствовал!

– Миша! Яша! – кричали со всех сторон.

«Чтоб своих не перебить!» – сообразил я и тоже закричал:

– Миша! Яша!

Куда дальше? Что делать? Ах, да! По приказу, наша группа должна была работать на первом этаже. Надо было подавить сопротивление противника, освободить от него все помещения, взять под охрану сейфы с документами!

Выставив вперед ствол автомата (благо он висел у меня на шее на длинном ремне) и удерживая его правой рукой за рукоятку – левая отнялась окончательно, – я двинулся по коридору.

И тут я вспомнил свой сон в Баграме. Елки-палки! Даже дыхание перехватило! Это же был тот самый коридор, и двери были те же самые, ну, которые я видел во сне! Что же это было? Может быть, это Господь Бог предупреждал меня? Ох, чувствую, что не зря предупреждал!

Впереди кто-то из наших палил из автомата в дверь кабинета. Потом подбежал, положил под дверь гранату и отскочил за угол. Я тоже прижался к стене. Оглушительно грохнуло. И вдруг на всем этаже выключилось освещение. Темень – хоть глаз коли. Мигнул свет, еще раз мигнул... Ф-фу, слава Богу, перевел я дух. Электричество врубилось. Наверное, осколками замкнуло проводку. Кто-то закричал:

– Мужики, «эфки» не кидайте!

Да, наверное, бросили оборонительную гранату Ф-1 в чугунном ребристом корпусе, а у нее убойная сила – не приведи Господь! Да еще в замкнутом помещении! Конечно же, лучше использовать наступательные РГД!

Я пробежал еще несколько шагов по коридору, который показался мне бесконечно длинным, и дернул на себя ручку какой-то двери. Дверь открылась, внутри была полутьма, но я разглядел, что там стоят какие-то столы, диван. Я выхватил из кармана гранату, зубами рванул чеку и накатом запустил ее в глубь комнаты. Постукивая, граната покатилась по паркету, а я захлопнул дверь и отскочил к косяку. Внутри рвануло, скрипнув, распахнулась дверь, выпуская из кабинета клубы дыма и пыли.

Вот тут меня и настигла автоматная очередь.

Стреляли откуда-то сбоку слева, видимо, из приоткрытой двери. Автоматная пуля пробила мой морально и физически устаревший бронежилет и, разворотив его металлические пластины, вошла мне в левый бок, прямо под нижнее ребро. Удар был такой, как будто ломом шибануло! Меня сшибло с ног, я правым боком упал на пол, в голове на секунду все помутилось, но сознания не потерял. Инстинктивно выставив автомат в сторону предполагаемого противника, я наугад выпустил веером в полутьму длинную очередь и услышал чей-то дикий вопль. Как на кошку наступили.

Меня тошнило. В раненом боку как будто кто-то ковырял раскаленной кочергой – так было больно. Попробовал приподняться. Получилось.

Кто-то из наших ребят наткнулся на меня:

– Ты что, ранен? Идти можешь?

Я кивнул.

– Подгребай к выходу. Там вроде бы наших перевязывают. Смотри, осторожней, как бы свои не добили! Из здания не выходи: приказ всех, кто выходит из Дворца – мочить!

Черт возьми! Как обидно! Еще чуть-чуть – и победа, а мне выходить из игры? А победа ли? Вокруг шла стрельба, грохнул взрыв гранаты, на каску посыпалась штукатурка с потолка.

Слабо соображая, что делаю, я сунулся в какой-то темный закоулок. Прямо передо мной была металлическая лестница. Рядом оказались двое солдат из «мусульманского батальона». Вид у них был несколько растерянный, но достаточно воинственный. Я машинально отметил про себя, что солдатам вроде бы не было команды заходить во Дворец. Они должны обрабатывать его снаружи. Эти молодые ребята, которые смогли себя пересилить, смогли войти во Дворец, теперь, наверное, должны стать хорошими вояками. Если останутся в живых.

Они со страхом смотрели на меня:

– Товарищ офицер, вы ранены? – спросил один.

– Все нормально! Вперед, ребята! – сказал я им, стараясь выглядеть оптимистично, бодро и уверенно.

В этот момент рядом, буквально в пяти шагах справа от меня, разорвался огненный шар. Видимо, это была РГ-42, которую швырнули вниз с лестничного пролета. Отчетливо помню, что за сотую или тысячную долю секунды до того, как осколки гранаты и гранитная крошка долетели до меня, я судорожно и крепко зажмурился, сжал веки. Жестко хлестнуло осколками по лицу, по рукам, по ногам. Взрывная волна сбила с ног.


...27 декабря моя жена Таня весь день чувствовала себя плохо: болела голова, было плохое настроение, угнетало какое-то непонятное чувство тревоги. Вечером она прямо с работы зашла в детский сад за детьми. Приготовила ужин. Ребята поели, а сама есть не стала.

– Коля! – обратилась она к старшему сыну, которому было тогда шесть лет. – Я прилягу, немного отдохну, присмотри за Андрюшей. Поиграй с ним.

– Хорошо, мам...

Таня уже задремала, но вдруг ее словно подбросило. Она вскочила с дивана и подбежала к окну. За окном шел снег. Было тихо и темно. Сзади тихо подошел двухлетний Андрюшка и прислонился к ноге.

– Ночь... Темень... – тоскливо проговорила Таня. – Где же наш папа, Андрюша? Что он сейчас делает?

Андрюша посмотрел в окно на декабрьский снегопад и вполне серьезно вдруг сказал:

– Убили, наверное.

Но и тут сознание ушло от меня только частично, буквально на несколько секунд. И в эти секунды мне казалось, что я медленно, как в невесомости, лечу по чуть наклонной траектории внутри какой-то огромной и темной трубы. У меня ничего не болело и было ощущение какой-то бестелесности. И все же я попробовал шевелить руками и ногами, запрокидывал голову, чтобы придать «полету» какую-то направленность, но все мои вялые попытки были тщетны. Потом пришло ощущение боли. Болело лицо, руки, ноги, все тело. Мне чудилось, что мое лицо вдруг начинает раздуваться до неимоверных размеров, и при этом как бы все онемело.

Наконец я пришел в себя. Попытался приподнять голову, увидел, что один солдат лежит без движения, второй вроде бы шевелится, пытается встать.

Дальше я действовал, как на автопилоте, не особо соображая, и тем не менее, как потом выяснилось, действовал совершенно правильно. Здесь, в полутьме, меня запросто могли бы застрелить свои. Кровь залила обе белые повязки на рукавах, лица не разобрать: тоже в крови. Форма на мне – афганская. Поэтому единственно верным решением было ползти к выходу, туда, где посветлее.

И я полз, стараясь при этом кричать: «Миша! Яша!»

Но вряд ли из моего рта вырывалось что-нибудь членораздельное. От сильнейшего динамического удара взрывной волной у меня шатались все зубы, а язык распух так, что не помещался во рту.


...Володя Быковский ввязался в перестрелку на втором этаже. Именно там он видел в последний раз Бояринова. Григорий Иванович с группой ребят рванул на третий этаж.

Бояринова нашли на лестничной площадке уже мертвого. Одно-единственное ранение – пуля под сердце – оказалось смертельным.

Мне ребята рассказывали, что когда его уже в Ташкенте обмывали в морге и одевали в полковничью форму, чтобы положить в гроб, из маленькой пулевой дырки под левым соском, когда тело переворачивали, еще слабо вытекала мутная струйка крови. Чтобы не испачкать мундир, санитар морга запихивал карандашом в ранку вату...

...Потом я помню, как сидел где-то, приткнувшись спиной к стенке, опираясь правой рукой о пол. На полу был ковер, толстый, с большим ворсом, настоящий восточный ковер... В голове ворохнулась идиотская мысль: вот бы домой его. Нет, наверное, у меня никогда такого ковра не будет. Ну и хрен с ним. Тут я обнаружил, что ничего не слышу на правое ухо. Пощупал пальцами: горячо и липко. Из уха шла кровь. А в левом ухе слышался непрерывный звон.

Кто-то теребил меня за рукав:

– Кто это? Афганец? Эй, ты кто?

– Ты что, слепой? Видишь: в сапогах! Кто-то из наших. Не разобрать: все лицо в крови.

– Убитый, что ли? Не шевелится.

Сил отвечать или реагировать на что-то у меня уже не было, но я все-таки пошевелился, чтоб показать, что жив.

– Эй, санитары! Мужики! Кто там есть! Вот еще один! Эх, не дозовешься! Ну-ка, хватай его, потащили!

Меня взяли под руки, приподняли. Я стал шевелиться, переставлял ноги. На свежем воздухе я немного пришел в себя.

– Ух ты! Жив?

Передо мной стоял Володя Поддубный.

– Ох, тебя и отделали. Где ранило, давай перевяжу! Он взрезал ножом рукав на левой руке, перевязал рану в предплечье, потом перевязал кисть. Достал шприц-тюбик и всадил укол. В голове прояснилось.

– Где еще?

Я попытался что-то сказать, но только слабо махнул рукой. Мол, спасибо, потом. Мне вдруг стало очень холодно. А когда я представил, что для перевязки раны в боку надо раздеваться, снимать с себя все: куртку, бронежилет, свитер, футболку. Нет, не надо. Тем более что сейчас мне вроде бы получше стало.

– Ну ладно, старик, давай лежи здесь, сейчас всех раненых будут эвакуировать. А я пойду, там еще на втором этаже стреляют.

– Сейчас, товарищ офицер, машина подъедет, вас всех в госпиталь отвезут! – сказал один из санитаров, малорослый, с широким скуластым лицом и раскосыми глазами.

У подъезда показался Володя Быковский. Он ковылял, опираясь на автомат, как на костыль. Кто-то поддерживал его под руку. Одна нога у него была без сапога, перевязана. Володьку усадили почти у самого входа. Я хотел перебраться к нему, но сил не было.

Из Дворца стали выводить пленных. Афганцы – рослые ребята в хорошо подогнанной форме – выходили с поднятыми вверх руками. Их сопровождали наши солдаты из «мусульманского батальона» в серой мятой форме. Вот из подъезда вслед за пленными вышел «мусульманский» особист Миша. Он был в зеленой афганской шинели, на плече автомат.

Вдруг один из афганцев, судя по форме – старший офицер, сунул руку за пазуху и вытащил. пистолет! Что хотел этот афганец? Может быть, сдать оружие? А может быть, напоследок прихватить с собой на тот свет хоть одного из врагов?

Миша среагировал почти мгновенно и, с силой уткнув ствол автомата в поясницу офицеру, нажал на спуск.

Прозвучавшая внезапно и неожиданно для всех резкая очередь ударила по ушам, по нервам. Наши солдаты вдруг пришли в состояние какого-то неистовства: наверное, напряжение только что пережитого боя требовало от них какой-то разрядки.

– Ах, суки! – пронзительно закричал кто-то из них. – Всех убью!!!

– На колени, гады! На колени! Становись на четыре кости!!!

Началась сутолока. Солдаты били афганцев прикладами, те поспешно падали на землю, закрывая руками голову. Коротко и зло рявкнул и тут же замолк, как захлебнулся, автомат.

– Не стрелять! – послышался крик Миши. – Не стрелять, сволочи! Под трибунал пойдете!

К толпе подбежали офицеры из нашего «Зенита», стали оттаскивать обезумевших «мусульман», раздавая направо и налево оплеухи.

– А ну, разойдись, засранцы! Вы бы в бою были такими ретивыми!


Подъехала БМП.

– Это за вами! – сказал низкорослый санитар. Началась посадка. На этот раз я оказался снова на втором месте, только с левой стороны. Первым сидел Леша Баев. У него была насквозь пробита шея: через бинт с одной и с другой стороны проступали кровавые пятна. Леша сидел как-то боком: спина у него была побита осколками гранаты. Рядом со мной посадили еще кого-то.

– Все, полна коробочка! Трогай! – крикнул кто-то снаружи.

– Эй, стой, обожди, давай еще одного!

– Он же вроде мертвый!

– Да нет, ребята, он шевелился! Он ранен! Давай, подхватывай за ноги!

– Да куда же ты его ногами вперед! Головой надо! Мужики, мы его вам на колени, ладно?

Тяжелое обмякшее тело с трудом затискивали внутрь. Наконец вроде бы запихнули. Голова оказалась у меня на коленях.

– Эй, друг! Пить будешь? – спросил я его. Опустил руку на голову, на лицо. И голова, и лицо были покрыты холодной липкой кровью. Он был уже мертв. Потом я узнал, что это был один из бойцов группы «А».

А ребята тем временем пытались закрыть задние дверки БМП, но с левой стороны дверь не закрывалась: одна нога лежащего у нас на коленях убитого была подогнута, а другая, правая, вывернулась вверх и попала в створ дверки.

– Эй, смотри, нога мешает!

– Да не напирай, ногу сломаешь, подогнуть надо! Ему же больно!

Я про себя подумал, что убитому парню уже ничего не больно. Все. Отболелся.

Наконец ногу подогнули, дверцы захлопнули, и мы поехали.

Глава 35

Нас привезли обратно в те самые казармы, где мы жили. В одном из помещений был развернут полевой госпиталь. В углу тускло горела подсоединенная к автомобильному аккумулятору лампа. Там стояло два или три стола, на которые были наброшены полосатые матрацы, прикрытые грязными, в кровавых пятнах, простынями. Над полураздетым лежащим навзничь телом колдовал. доктор! В белом халате и, кажется, даже в очках! Откуда он здесь взялся? У входа в помещение прямо на полу валялась горка оружия: автоматы, подсумки. Это с раненых бойцов снимали уже ненужную им амуницию.

– Бросайте автомат и все лишнее сюда! – сказал мне солдат-санитар. Я, чуть помедлив, положил автомат. Солдат помог снять поясной ремень и скинуть с него пустые подсумки. С пистолетом мне расставаться не хотелось: мало ли что. А так хоть какое, но оружие. Я вытащил свой ПМ из кобуры и положил его в карман куртки.

– Садитесь, мужики, где найдете место! Сейчас доктор вас посмотрит.

В это время доктор вдруг пошатнулся, широко развел руками, пытаясь за что-то уцепиться, чтобы не упасть. Его поддержал сзади какой-то солдат. Доктор оперся о стол, помотал головой и снова принялся за очередного раненого. «Пьяный, что ли?» – подумал я. А доктор был не пьян. Он был тоже ранен.

Уже потом я узнал, что это был один из тех советских докторов, которые в момент начала нашего штурма оказались внутри Дворца. Этих врачей в срочном порядке дернули из военного госпиталя, где они работали, к Амину, который по указанию кого-то из наших начальников был отравлен поваром. Обычная несогласованность действий, которая всегда бывает при проведении серьезных операций: сами травим и сами же лечим! Что самое интересное, эти наши доктора спасли Амина! Поставили ему капельницу, провели в срочном порядке какие-то процедуры... Правда, потом Амина все равно убили.

Наконец дошла очередь до меня. Санитар записал в какую-то обтрепанную тетрадку мои данные. Доктор бегло осмотрел меня, вколол пару уколов, вполголоса бросил санитару:

– Этого надо оперировать... Перевязать... Готовить к эвакуации... Я примостился неподалеку от входа на каком-то тряпье, чувствуя, как мне становится все лучше и лучше.

В углу я заметил Сашу Звезденкова. Он был чисто перевязан и выглядел заметно веселее, чем возле Дворца.

– Орел! Ты, что ли? И ты здесь! – воскликнул Саша. – Что у тебя? Жив? Ты глянь, а я тебя и не узнал. Во раскрасили! Курить будешь?

Я кивнул. Саша прикурил сигарету, сунул мне в губы. Я с удовольствием затянулся.


В лазарете началось какое-то шевеление. К нам с Сашей подошел санитар.

– Товарищи офицеры, давайте я помогу выйти: там машина пришла, вас повезут в госпиталь.

Черт возьми! Уезжать куда-то мне совсем не хотелось. Голова была ясная, раны чуть саднили, но не так уж сильно. Все ребята остаются здесь, мы вроде бы победили, а тут – уезжать!

– Старик, а может быть, останемся? – обратился я к Саше. – Я себя вроде бы неплохо чувствую... Обидно уезжать...

– Да я сам об этом думал! – отозвался он. – Но как?

– Давай выйдем на улицу, как будто бы к машине, а сами смоемся, – предложил я.

Саша помог мне подняться, и мы потихоньку двинулись к дверям. Метрах в десяти от входа стоял крытый брезентом грузовик, куда санитары уже загружали тяжелораненых (или убитых?). Мы с Сашей свернули за угол и поковыляли к нашей комнате.

Сейчас придем к себе, ляжем на свои места, отдохнем немного. А там и наши все подойдут. А там – можно и в госпиталь! Мы поднялись на ступеньки, прошли по засыпанному гравием коридору, отодвинули плащ-палатку, зашли в нашу комнату. и не узнали ее. Там все было перевернуто вверх дном. Все койки от окон были отодвинуты, матрацы валялись на полу. На них сидели и ели что-то из консервных банок солдаты «мусульманского батальона». Я вспомнил, что перед боем оставил у себя под матрацем подмышечную кобуру, которую купил еще летом в дукане на Зеленом рынке. Кобура была очень удобная и мягкая – не в пример нашим штатным! Но где теперь моя койка? И кобура, конечно же, пропала. Ну и Бог с ней! Главное – жив!

– Вот они где! – послышался сзади возбужденный голос. – А я смотрю – вроде бы за угол свернули, а они тут.

– Товарищи офицеры, ну что же вы... Вам надо в госпиталь, пойдемте! Не драться же с вами.

На пороге стояли солдат-санитар и молодой лейтенант из «мусульманского батальона». Они подхватили нас под руки и повели к грузовику.

Грузовик уже был полностью загружен. Ближе к кабине на металлическом полу лежали убитые и тяжелораненые. Остальные сидели, привалившись к бортам, друг к другу. В кузов вскочили и два солдата из «мусульманского батальона». Из их разговора я понял, что мы едем в наше посольство и что нас прикрывать будут две БМП: одна впереди, одна сзади.

Солдаты в кузове взяли автоматы наизготовку.

– Могут обстрелять! – пояснил один из них. – Еще стреляют!

Машина тронулась. В это время вдруг откуда-то появился наш Титыч. Он увидел меня и Сашу, сидящих у заднего борта, и закричал:

– Саша! Валера! Ребята! Что с вами? Ребята! Машина, переваливаясь на колдобинах, поехала, а Титыч бежал за нами, размахивал руками и кричал:

– Ребята! Саша! Валера!

А мы с Сашкой, не сговариваясь, закричали:

– Титыч! Забери нас! Оставь нас здесь!

– Ребята! Нельзя! Надо в госпиталь.

– Титыч, оставь нас здесь, у меня правая рука в порядке, стрелять могу! – кричал я, размахивая пистолетом. Мне очень не хотелось уезжать. Я представлял, как завтра, да нет, уже сегодня утром, ребята все соберутся в нашей комнате. Как придет Бояринов и скажет, что мы – молодцы и что вот, мол, мы и собрались, как и было загадано вчера. Было до слез обидно уезжать сейчас, когда мы победили, когда все хорошо.

Мы проехали по нижней дороге, левее Дворца. Он все так же стоял на горке, освещенный прожекторами. Все окна в нем были выбиты: не то, что стекол, даже следов рам не было. На втором и третьем этажах что-то горело, и из окна тянулся дымок. Изуродованный болванками «Шилок» и гранатометами, весь в копоти и щербинах от пуль и осколков, он все равно смотрелся величественно.

Долго ехали по аллее. Слева, там, где стояли казармы гвардейцев, еще шла стрельба. Там тоже что-то горело, и красные блики освещали голые ветви обронивших листву деревьев.

Около поворота у министерства обороны шедшая за нами БМП вдруг начала бить куда-то из пулемета. Разноцветные трассеры, уходя во тьму, чертили прямые линии, а потом рикошетом, по дуге, разлетались в темном небе.

Машина на повороте притормозила, затем вообще остановилась. Вдруг я увидел, что в кустах у обочины, почти напротив министерства обороны, возле краснокирпичного здания Центрального музея что-то шевелится. Точно! Там кто-то прятался! Вот что-то тускло блеснуло, автомат, что ли? Вот гад! Наверное, какой-нибудь афганец из минобороны прячется. Здесь ведь тоже наши ребята поработали. Сейчас как полоснет из автомата!

Я поднял пистолет, для устойчивости уперся рукояткой о борт кузова, прицелился и стал мягко жать на спуск. Но в это время фара идущей сзади БМП осветила кусты, и я увидел там нашего солдата-десантника. Он стоял на коленях в небольшом кювете, прикрытом зарослями колючего кустарника. Белое пятно лица, на голове голубой берет, в руках автомат.

Ф-ф-у! Чуть грех на душу не взял! Что он там делал? Контролировал дорогу по приказу своего командира? А может, просто испугался молодой парень стрельбы, спрятался. Кто его знает? Тем не менее я мог его убить.

Наконец мы добрались до нашего посольства. У грузовика откинули борт, помогли нам вылезти. Мне снова стало нехорошо. Видимо, действие уколов закончилось. Закружилась голова, и я самостоятельно не мог идти. Меня подхватили под руки: с одной стороны солдат, с другой Саша.

На первом этаже поликлиники горел яркий свет. У стен стояли носилки. У лифта кучей валялась какая-то окровавленная одежда.

– Так, ну, как у нас дела? – санитарка лет сорока с лишним подхватила меня под руку. – Все, ребятки, спасибо, – сказала она солдату и Саше. – Сейчас мы будем разбираться... Лечить будем... Все будет хорошо...

Так приговаривая, она усадила меня на стул, стала раздевать.

– Как хоть это расстегивается? – спросила она, возясь с бронежилетом.

Я молча ткнул пальцем в бок, показывая, где лямки. Что-то мне совсем плохо стало. И холодно, аж трясти начало.

Медсестра ловко перерезала лямки бронежилета острыми ножницами, и он, громыхнув металлическими пластинами, упал на пол.

– А сейчас мы пойдем обмоемся, чтобы доктор видел, что и как ему лечить.

Я немного очухался в ванной комнате. Медсестра включила воду и губкой аккуратно смывала с меня засохшую кровь.

Посмотрел на себя в зеркало и... не узнал! Лицо было невероятно распухшим, в корках засохшей и еще текущей крови. По мере того как сестра обмывала лицо, я видел, что оно все побито осколками. Как только глаза остались целы?

Потом меня привели в смотровой кабинет. Доктор осматривал мои раны, потом мне еще раз вкатили несколько уколов. Повели на рентген. Раны обработали, перевязали.

– Нужна операция! – сказал доктор. – В наших условиях мы операцию сделать пока не имеем возможности. Надо будет потерпеть... Хорошо?

Я кивнул. В голове снова потихоньку светлело, я приходил в себя.

Когда я зашел в палату, то застал удивительную картину. Один из бойцов группы «А» крутился перед узким зеркалом, стараясь рассмотреть свои раны. Судя по тому, что он рассказывал, его подстрелили откуда-то сверху на подходе к Дворцу. Парень снял повязку, и я увидел, что входное пулевое отверстие у него находится под правой ключицей, а выходное – под левой лопаткой!

Смотрю, и Леша Баев здесь. Он тоже размотал свою повязку и рассматривал в зеркало, щупал руками залитые зеленкой и еще кровоточащие дырки на шее. У него тоже было сквозное ранение.

Мне тоже стало интересно, что там у меня. Я развязал повязку, бросил смятые бинты на одеяло, отлепил от раны на боку чуть присохший марлевый тампон и стал перед зеркалом. Дырка как дырка. Округлая. Вспухшие, чуть посиневшие края. Я пощупал пальцами вокруг раны, и мне показалось, что чувствую пулю.

– Леш! – позвал я. – Посмотри, вроде пуля неглубоко сидит?

Леша наклонился, посмотрел:

– Да, старик, вроде бы тут она, неглубоко! Видишь, как бронежилет помог! А так бы насквозь проткнула! Ничего, старик, все заживет! Главное, что кости целы!

...Потом я задремал, но меня разбудили. Это была медсестра.

– Голубчик, ты как себя чувствуешь? – спросила она. – Ты ведь из «Зенита»?

– Из «Зенита» он! – услышал я голос Леши Баева. – Я точно знаю!

– Ты ходить можешь? Я кивнул.

– Пойдем, я тебе помогу встать. Ты всех своих знаешь?

– Да вроде бы всех. – ответил я, ничего спросонья не понимая.

– Пойдем, посмотришь... Ваш это или не ваш... А потом я тебе еще один укольчик сделаю, и ты поспишь.

Ведомый под руку медсестрой, я спустился по лестнице вниз. На первом этаже сестра подвела меня к какой-то двери, бренькая ключами, отперла замок и включила свет.

– Вот, посмотри, кто это, может, ты фамилию его знаешь. Нам опознать его надо.

Это была душевая. Потолок, стены, пол – все было отделано желтоватым кафелем.

А на полу, на носилках лежал мертвый Толя Муранов. Один глаз у него был закрыт, другой немного приоткрыт. Все лицо было в засохшей крови. Коротко остриженные волосы тоже были в ссохшейся крови и стояли торчком. Сложенные на груди руки тоже были в засохшей и потрескавшейся кровавой корке.

– Ты знаешь его? – допытывалась сестра.

Знаю ли я Толю Муранова? Перехватило горло, на глаза навернулись слезы. Мы ведь на КУОСе были в одной группе! Он у нас был секретарем парторганизации. Эх, Толик! Как же так тебя угораздило? Вот ведь верно сказано: от судьбы не уйдешь. Ведь Бояринов не допустил тебя к первой командировке! Как будто чувствовал что-то.

– Да... Это Муранов... Анатолий... из «Зенита». А сам он из Свердловска, – сказал я.

Я попытался нагнуться, но не смог: сильно болел бок.

– Сестра! – позвал я. – Закрой ему глаза.

– Да, голубчик, сейчас закрою. Отмучился. Прими, Господи, душу раба Твоего.

– Сестра, посмотри, нет ли у него чего в карманах. Бумаги. документы.

– Патроны какие-то, а так пусто все, ничего нет!

Она сняла с правой руки Толика обручальное кольцо, а с левой – дешевенькие часы в белом металлическом корпусе на черном ремешке.

– Вот, возьми. Пусть семье отдадут. А то, не дай Бог, затеряется. Все-таки память.

Я взял кольцо, вдел его в ремешок часов, ремешок застегнул, сжал в ладони и в сопровождении санитарки двинулся наверх.


Между первым и вторым этажами на лестнице столпился народ. В середине стоял парень. Лицо его горело лихорадочным огнем. Видимо, ему вкололи целую серию антишоковых уколов. В руках он возбужденно вертел согнутый, с отколовшимися щечками рукояти пистолет Макарова.

Оказалось, что этот парень участвовал в штурме какого-то объекта в центре города. Кстати, бой там продолжался до сих пор. Так вот, он лежал в укрытии. Потом приподнялся, чтобы сделать перебежку, и вдруг ощутил сильнейший удар прямо в солнечное сплетение, упал и потерял сознание. Автоматная пуля попала ему прямо в живот, но на пути своем встретила корпус пистолета, который был засунут спереди за поясной ремень. Этот пистолет и спас ему жизнь.

Тут же я услышал, что погиб Бояринов. Эх, Григорий Иванович!

Ребята перечисляли, кто из наших ранен, кто убит... В числе убитых назвали и мою фамилию. Кто-то подтвердил, что видел меня убитым во Дворце.

– Да жив я, мужики! – сказал я.

Все обернулись и стали с интересом меня рассматривать.


За окнами стало светлеть. Начиналось утро.

В коридоре на третьем этаже всем раненым раздавали кофе, чай, печенье. Я вспомнил, что вот уже почти сутки ничего не ел. Вообще-то, есть не хотелось, а вот горячего кофе я выпил бы с удовольствием. Но кофе уже кончился. Сказали, что чуть попозже принесут еще. Выяснилось, что это наши женщины из посольства взяли нас под опеку. Что-то там готовили, приносили еду, собирали одежду.

У дверей нашей палаты я увидел начальника, с которым поцапался на вилле. Он был в сопровождении двух или трех наших бойцов. Я нащупал в кармане часы и обручальное кольцо Толика Муранова, подошел к командиру.

– Вот, – сказал я, протягивая ему часы и кольцо.

– Что это?

– Это вещи Муранова. Из Свердловска. – язык еле ворочался у меня во рту, опухшие губы почти не шевелились. – Он тут внизу лежит, на первом этаже. убитый. Надо жене переслать. Память.

Командир записал на бумажке данные Толика.

– Хорошо. Перешлем.

Глава 36

Под утро к нашим казармам у Дворца подкатили бронемашины наших У-2 десантников, которые пару часов тому назад приземлились в Кабульском аэропорту.

Увидев издали грязные, неухоженные БТРы с белыми тряпками на антеннах, одетых в афганскую форму людей с оружием, десантники с ходу открыли огонь на поражение из всех имеющихся у них в наличии видов оружия.

В щепки разлетелся стоящий на взгорке БТР «мусульманского батальона», наповал был убит батальонный повар Алишер, который с двумя дежурными по кухне готовил завтрак.

У высунувшегося из окна солдата автоматной очередью снесло начисто нижнюю челюсть. Было убито еще несколько человек.

Вот-вот – и началась бы просто мясорубка: возбужденные бойцы уже повоевавшего «мусульманского батальона» хватались за оружие.

Однако до боя со своими, слава Богу, дело не дошло.

Когда недоразумение стало всем ясным, старлей-десантник долго извинялся и объяснял, что у него не было ни позывных «мусульманского батальона», ни даже карты города. В аэропорту его командир дал ему нарисованную от руки схему движения, дал задание: оказать поддержку нашим бойцам, которые штурмуют Дворец. Бойцов в нашей форме он не увидел, а по появившимся в поле зрения афганским солдатам открыл огонь на поражение. Он решил, что афганцы всех наших уже перебили.

Ну а нам, «посольским», часов в десять утра принесли кучу гражданской одежды, которую здесь же, в посольстве, и насобирали. Предложили одеваться и готовиться к эвакуации. Ходили слухи, что нас отправят в Ташкент.

Подогнали автобусы с наглухо задернутыми шторками. В сопровождении БТРов выехали в аэропорт.

Я отодвинул занавеску и смотрел на Кабул. А он и не изменился: все так же работали магазины и какие-то базарчики. На улице люди шли по своим делам. Как будто ничего и не случилось! И только на перекрестках стояли наши БТРы или БМП. На броне сидели наши солдатики, с интересом глазели по сторонам. Вокруг бронемашин толпились местные оборванные пацаны и попрошайки.

Ну и дела! Неужели им все равно? В стране переворот. Всю ночь в городе шла стрельба, да и сейчас еще стреляют в центре, а им – хоть бы что!

До аэропорта добрались без приключений. Самолет нас уже ждал. Стали кое-как загружаться. Ходячие раненые, поддерживая друг друга, пошли по трапу. На носилках с капельницами заносили тяжелых. Мне досталось место у окошка. Сильно болела голова, напало какое-то равнодушие, оторопь. Рядом со мной через проход сидел парень из группы «А». Синюшно-бледный, он нянчил культю правой руки. В проходе в хвостовой части самолета ставили носилки с нашими тяжелоранеными ребятами.

В окошко я увидел, что к самолету подогнали грузовик, погрузили на него что-то, закрыли борта. Сверху мне было видно, что там лежит тело, с головой накрытое брезентом. Труп. Кто-то умер по дороге.

Потом под крыло самолета подъехал еще какой-то грузовик, с верхом груженный картонными ящиками, в сопровождении иностранной легковой автомашины с посольскими номерами. Из легковушки вышли молодые, прилично одетые ребята, осмотрелись, один остался, а двое пошли к самолету. Они долго мыкались туда-сюда. Потом отъехали в сторону.

Казалось бы, мимолетный эпизод, но я почему-то запомнил этих ребят. С ними я столкнулся через несколько лет, когда был подключен к расследованию нашумевшего в свое время дела «Востокинторга». Представители этой славной организации делали в Афганистане большие деньги на вымогательстве взяток с местных купцов за право торговли с Союзом, на контрабанде, валютных и спекулятивных операциях. Совершенно случайно этим хмурым утром 28 декабря 1979 года я оказался свидетелем того, как они пытались с самолетом, отвозившим в Союз наших раненых и убитых бойцов, переправить в Ташкент очередную партию контрабанды. В том грузовике были ящики с антиквариатом, телевизорами и видеомагнитофонами. Эти гады знали, что самолет досматриваться никем не будет. Поэтому и приготовили целый грузовик товара. Но у них в тот раз все сорвалось. Может быть, возмутился командир корабля и экипаж. А может быть, просто не было места.

Когда я читал в материалах дела показания фигурантов о попытке отправить товар в Ташкент с ранеными и убитыми, я тут же вспомнил парня с ампутированной рукой, труп в кузове грузовика и этих сытых, богато одетых и уверенных в своей безнаказанности гадов на иномарке. Воистину сказано: кому война, а кому – мать родна! Часть из этих «восто-кинторговцев» все-таки довели до суда и посадили в 1984 году. Но сидели они совсем чуть-чуть: почти всех их довольно быстро выкупили. Часть освободилась досрочно. Часть – тех, кто был узбеком или азербайджанцем, – отправили отбывать срок на их этнические родины, где они моментально вышли на волю. В общем, для них все закончилось в целом хорошо.


Ну а мы наконец взлетели. Самолет взял курс на север. Домой! В Союз! Сидя у иллюминатора самолета, я смотрел на расстилающуюся под нами гряду плотных облаков и пытался разобраться в своих ощущениях.

Свой офицерский долг я исполнил. Был в бою. Не испугался. Не прятался. Меня убивали, и я убивал. Значит, перед ребятами, перед сослуживцами не стыдно. Это радует. Теперь есть надежда, что меня, обстрелянного офицера-спецназовца, теперь уж наверняка не обойдут стороной новые интересные задания, новые страны.

Судя по тому, что я могу самостоятельно передвигаться, раны мои вряд ли представляют серьезную опасность для здоровья. Так что и с этой точки зрения беспокоиться не о чем.

Ну что же. Из этой переделки мне удалось выбраться практически с минимальными потерями. Может быть, действительно есть Бог и есть мой личный ангел-хранитель, который в нужный момент позаботился о том, чтобы раны были не смертельные. Спасибо ему и спасибо Тебе, Господи, если Ты есть!

Уже в темноте наш самолет приземлился в Ташкенте. Там снова автобусы. Санитарные машины. Куча людей в белых халатах, в военном, в штатском. Все с каким-то жадным интересом разглядывали нас, одетых в ношеные вещи с чужого плеча, в окровавленных бинтах, на костылях, поддерживающих друг друга.

Нас отвезли в военный госпиталь.

Ходячих раненых привели в какой-то большой холл, где врачи провели предварительный осмотр. Потом отправили на рентген. Затем развели по палатам. Выдали больничную одежду: пижаму и штаны. Я с большим трудом кое-как переоделся и, кряхтя, взобрался на высокую койку. Лег поудобнее. Чистое белье, теплое одеяло... Я пригрелся и задремал.

Однако минут через двадцать за мной пришли двое молодых ребят в больничной одежде (как потом выяснилось, это были солдаты, которые лежали в госпитале по болезни, уже почти выздоровели и помогали сестрам с тяжелыми больными) и молодая хирургическая сестра. Они привезли с собой тележку.

– Так, сейчас поедем на операцию! – бодро заявила сестра. – Раздевайся, перекладывайся на тележку!

Поехали по коридору в операционную. Там перевалили на стол.

– Так. Ну, что тут у нас? – бодрым и жизнерадостным голосом поинтересовался хирург. Он рассматривал мои еще мокрые рентгеновские снимки. – Ничего страшного. Ага, вот здесь... – доктор вполголоса обсуждал что-то с сестрой.

Для начала доктор узнал, как меня зовут, предложил мне выпить стопочку спирту «за знакомство». Я ухнул мензурку «чистого», запил дистиллированной водой. Спирт огнем разлился по телу, вроде бы даже утихла головная боль. Потом вкололи замораживающие уколы.

Напротив меня был еще один стол, на котором на животе лежал Леша Баев. Ему тоже поднесли мензурку спирта, и Леша был в хорошем настроении, улыбался. Над ним тоже колдовали хирург и сестра.

Доктора вовсю балагурили, шутили с нами.

Наконец мой хирург вытащил из бока пулю.

– Вот, смотри! – показал он мне зажатый в пинцете покореженный кусочек металла.

Пуля была калибра 7,62 от автомата Калашникова. Стальной цилиндрический сердечник был погнут, медная оболочка развернута таким образом, что напоминала собой лепестки цветка.

– Доктор, можно мне ее забрать с собой?

– Нет. Нельзя. У нас приказ: все, что из вас вынем – отдавать на экспертизу...

– Жаль...

А в это время Леше накладывали швы.

– Леша, ну ты только посмотри, какие у тебя на заднице дырки: как карманы у джинсов! – хохмил хирург. – Даже зашивать жалко! Может быть, так оставим: будешь от жены заначку прятать, а?

Все дружно захохотали.

Воспоминания о нашем пребывании в Ташкентском военном госпитале до сих пор мне лично приятны. К нам относились, как к самым дорогим гостям. Внимательный и заботливый медперсонал, прекрасное питание. Более того, узнав, что в госпитале находятся бойцы группы «А», которая входила в состав 7-го Управления КГБ СССР, местная на-ружка взяла над всеми нами шефство. В результате каждый день у госпиталя дежурила черная «Волга» с водителем: вдруг кто-то из легкораненых захочет прокатиться, посмотреть город, попить на воле пивка. Кроме того, наши прикроватные тумбочки ломились от хорошего армянского коньяка. Каждый день утром ребята привозили нам горячий куриный бульон.

Через несколько дней в госпиталь приехали представители Управления «С» Первого Главного Управления КГБ. С ними был Глотов. Под диктофон каждый из раненых наговорил все, что он делал во время боя, кого видел из бойцов, обстоятельства схватки и тому подобное.

На прощанье нам всем на полном серьезе объявили, что на всех раненых подано представление к Звездам Героев Советского Союза. Но поскольку вряд ли Президиум Верховного Совета СССР пойдет на такое массовое причисление к Героям, то уж наверняка каждому «светит» орден Ленина.

Более того, от имени Председателя КГБ СССР Ю. В. Андропова каждому вручили конверт, в котором лежали четыре новеньких купюры по двадцать пять рублей. То есть каждому – по сто рублей лично от Председателя. Очень приятный момент!

Но Председатель КГБ Узбекской ССР Мелкумов переплюнул своего союзного начальника. Он прислал нам каждому конверт со ста пятьюдесятью рублями и личной благодарностью. Отпечатанной на красочном бланке. Вдобавок ко всему, перед вылетом в Москву он пригласил нас всех в свою резиденцию, угостил хорошим ужином с выпивкой и подарил каждому узбекский чайный сервиз.

После ужина нас на автобусах повезли на аэродром. Заехали на какую-то дальнюю стоянку и стали ждать. Была команда из автобусов не выходить. Ждали самолет. Минут через двадцать какой-то самолет с ярко горящими иллюминаторами зарулил на нашу стоянку. Спустили трап, по которому сошло несколько человек. К ним подъехала черная «Волга». Люди сели в машину и куда-то уехали.

– Это, что ли, наш самолет? – спросил кто-то в автобусе. Я встал и стал пробираться к выходу.

– Ты куда пошел? – окликнул меня Володька Быковский. – Сказали же, не выходить!

– Мало ли что! А вдруг мне по нужде надо... – ответил я.

Выйдя из автобуса, я потихоньку стал подходить к самолету поближе. Смотрю, кто-то показался в проеме люка. Вглядывается в темноту. Я подошел ближе. Что-то в очертании фигуры человека в люке показалось мне знакомым.

– Серега! Это ты?

– Старик, это ты, что ли? А говорили, что тебя убили! Жив! – радостно откликнулся Сергей.

– Как видишь – живой! Раненый только!

– А где остальные?

– Да вон, в автобусе сидят!

– Мужики!!! – заорал зычным голосом Серега. – Здесь наши ребята!

Из самолета горохом посыпались на бетонку стоянки ребята из «Зенита» и группы «А».

Через час самолет взлетел. Мы сидели в компании друзей, которые наперебой рассказывали нам, что было после нашей эвакуации из Кабула, как они отпраздновали Новый год в посольстве.

Сидевшему со мной рядом Олегу Балашову из группы «А» ребята принесли его каску.

– На, держи! Полюбуйся!

– Е-мое!!! Это что же такое?

На швейцарской спецназовской каске были три пулевых отметины. Одна – прямо в триплексе стекла забрала – примерно на уровне переносицы. Коническая ямка от автоматной пули, которая пробила только несколько слоев спецстекла и отскочила в сторону. Два других глубоких следа от автоматных пуль были на верхней сфере каски.

– Во дела! – удивлялся Олег. – А я все думаю, что у меня так шея болит!

– Не мудрено! Как только башка на месте осталась!

Тут же между рядами ребята разносили пластмассовые стаканчики с водкой.

– Давайте выпьем за победу, ребята! Мы победили! Ура!


А впереди была десятилетняя кровавая война...

Загрузка...