Виктор Владимирович Муратов, Юлия Михайловна Городецкая (Лукина) Командарм Лукин

Не так давно мы встретились с Михаилом Федоровичем. Конечно, говорили о былом, пережитом. Признаться, я испытывал и испытываю чувство восхищения его стойкостью и мужеством. Он перенес тяжелое военное лихолетье, мучительные физические страдания и остался таким, каким был, — скромным, немногословным, истинным героем Отечественной войны и нашей Победы.

Маршал Советского Союза

Г. К. Жуков

1970 г.

1. Скорый поезд № 1

Последние проводы

Прежде Надежда Мефодиевна никогда не провожала мужа на вокзал. Обычно, уезжая в командировку, Михаил Федорович прощался дома, и все к этому давно привыкли. Интересно было наблюдать, как он преображался, собираясь на службу или в командировку. Вот он пока еще в домашнем костюме, веселый, общительный, готовый в любую минуту разыграть дочь. Облачившись же в китель и надев фуражку, становился неразговорчивым, улыбка сменялась озабоченностью, в серых глазах четко проступал стальной оттенок. И если дочь еще но инерции пыталась говорить о своих делах, отец ее уже не слышал. И Юля умолкала, понимая — папа уже весь там, на службе, в предстоящих делах и заботах.

И тем более удивились домочадцы, когда в тот июньский день сорок первого года Михаил Федорович сам попросил семью проводить его.

Под огромным стеклянным куполом Киевского вокзала царила привычная перронная суматоха. В возбужденный говор людей, выкрики носильщиков, отдаленное попыхивание паровозов врывался звонкий, дребезжащий голос диктора:

— До отправления скорого поезда номер первый Москва — Киев осталось три минуты. Пассажиров просим занять свои места, а провожающих выйти из вагонов.

Генерал Лукин был необычайно возбужден, даже пытался напевать:

— Чтоб со скорою победой возвратился ты домой!

Надежда Мефодневна улыбалась, но на душе было тревожно. Глядя на мужа, она любовалась его стройной, атлетической фигурой. Скоро сорок девять, а все такой же энергичный, по-юношески подвижный. Ему очень шла военная форма, и относился он к ней как-то по-особому — строго и благоговейно. Иногда шутил: «Счастливцы рождаются в рубашке, а я, должно быть, в гимнастерке». За несколько дней, проведенных в Москве, он успел заказать новый костюм. Отменные портные в генштабовском ателье хорошо знали недавнего военного коменданта Москвы Лукина и за два дня выполнили заказ.

Новый генеральский китель плотно облегал широкие, чуть покатые плечи. Подворотничок ослепительно белоснежной полоской оттенял крепкую шею, уже покрытую забайкальским загаром.

Кстати, идея ношения подворотничков в Красной Армии принадлежала Лукину. Как-то командующий Украинским военным округом И. Э. Якир обратил внимание на внешний вид командира 23-й Харьковской дивизии. Приглядевшись, он понял, что именно белый подворотничок придает военной форме свежий вид и опрятность. И Якир приказал ввести в Украинском военном округе обязательное ношение подворотничков. В 1934 году в Харьков приехал нарком по военным и морским делам К. Е. Ворошилов. Он одобрил это нововведение, и в том же году его приказом было узаконено «обязательное ношение подворотничков из отбеленной ткани».

Надежда Мефодиевна вдруг обратила внимание: чего-то недостает в экипировке мужа.

— Ты забыл прикрепить ордена? — недоуменно спросила она.

— Не забыл, — улыбнулся Михаил Федорович.

— Как же понимать?

— Новый китель, — чуть смутился Михаил Федорович. — Словом, что заслужено, то заслужено. Новый китель — новые ордена! Шучу, конечно.

— Ты едешь на войну? — прямо спросила она.

Гудок паровоза и лязг буферов будто бы помешали ему расслышать ее слова. Вместо ответа он обнял жену:

— Держись, мамуся. Все будет хорошо.

— Ты не ответил мне.

Михаил Федорович поцеловал дочь:

— Береги маму, дочка…

Поезд медленно набирал скорость, а жена и дочь все быстрее шли за вагоном да самого края перрона. В открытое окно вагона Михаил Федорович неотрывно смотрел на родные лица, стараясь не потерять их из виду. Он не случайно попросил Надежду и Юлию на этот раз проводить его на вокзал. Хотелось как можно больше побыть вместе. В последнюю минуту хотелось сказать: «Прощайте, мои дорогие, а вернее, до свидания! Скоро ли увижу вас теперь?..» Не сказал.

Боже мой, сколько же было разлук с женой — и коротких, и долгих! Или сама Надежда выбрала, или он уготовил ей такую нескладную жизнь на колесах?

Возможно, не очень серьезный, но, на его взгляд, вполне символичный курьез произошел с ними уже в один из первых дней их знакомства.

Лукин давно приметил в отделе боевой подготовки штаба Украинского военного округа высокую, стройную машинистку. Он видел, что и другие молодые командиры заглядываются на девушку. Но держала она себя независимо и строго.

Робел под ее взглядом и Лукин. А как хотелось заговорить и, чем черт не шутит, пригласить на свидание! И однажды — видно, судьба! — она печатала материал для его отдела. Что-то в тексте ей понадобилось уточнить, и она зашла в его кабинет, заговорила. Лукин смотрел в текст и не разбирал своего вполне разборчивого почерка. Его покорили звуки высокого мелодичного голоса, мягкие интонации речи.

После этого случая они стали здороваться, и он уже знал ее имя — Надежда. С трудом преодолевая смущение, однажды попросил разрешения проводить ее домой после работы. Надежда согласилась. И теперь она уже не казалась ему такой гордой и отчужденной. Взгляд больших серых глаз стал веселым и доброжелательным.

Желая произвести впечатление, Лукин с разрешения начальства взял в гараже легковой автомобиль «форд». Он усадил Надежду, сам надел большие перчатки с крагами, летные очки, сел за руль и, отчаянно сигналя, лихо повел машину. Однако путешествие было недолгим. На середине моста заглох мотор. Сурово сдвинув брови, Лукин возился в моторе, исподтишка бросая взгляды на свою пассажирку, которая едва сдерживала смех. Все попытки запустить мотор были напрасными. Пришлось оставить автомобиль на попечение милиционера. Сами они, весело смеясь, отправились пешком за техпомощью. Отчужденности и неловкости как не бывало!

Вскоре Надежда стала его женой. Он любил ее самозабвенно. Возможно, это шло от разницы в возрасте, возможно, он просто поддавался ей, добровольно уступая лидерство. Наверное, так и было. Но в ее присутствии он как-то смягчался, добрел и светлел душой. Надежда платила ему тем же.

Он любил домашний уют, считая семью «крепким тылом». И даже суровая армейская жизнь с перемещениями по службе, переездами с места на место не подрывала крепости этого «тыла». «Как началась наша с тобой колесная жизнь, так и продолжается», — с улыбкой говорил он жене, вспоминая давнюю неудачную прогулку на «форде».

А с тридцать седьмого года Надежда стала страдать бессонницей — прибавились тревоги и… страхи. Ежедневно, уходя на службу, он видел в ее глазах тревожный вопрос: «Вернешься?» Эти страхи не покидали ее уже никогда. Как она испугалась, когда в конце мая встречала мужа на Казанском вокзале…

Вызванный в Генштаб из Забайкальского военного округа, Лукин вез с собой боевое расписание войск 16-й армии, которой он командовал. Его сопровождала вооруженная охрана. Лукин знал, что сразу с вокзала домой не попадет, потому и не дал телеграмму. Но кто-то из его помощников — Шалин или Лобачев — все же телеграфировали Надежде Мефодиевне о приезде мужа, и она, желая сделать ему сюрприз, приехала на вокзал.

Поезд из Читы прибывал рано утром. Лукин вышел из вагона, держа в руке портфель с документами. Тотчас охранники стали по обе стороны от него. Сопровождаемый ими, он пошел к машине. Надежда Мефодиевна, увидев мужа в таком окружении, обмерла. Но он успокоил ее, крикнув, что все в порядке, чтобы вечером ждала дома.

И вот снова разлука. Как бы Надежда ни крепилась, ни скрывала, он-то хорошо видел в ее больших серых глазах тревогу.

Нежданная встреча

Поезд на всех парах катил на юго-запад. Мелькали мосты, высокие деревянные платформы пригородных станций. Чем дальше от Москвы, тем реже станции и просторнее земля. Месяц июнь — зачин лета. За окном зелень разных оттенков, цветастое разнотравье. Лишь изредка голубой извилистой лентой промелькнет речка. Иногда она течет параллельно железнодорожному полотну и тогда долго сопровождает поезд, то отступая, то приближаясь, да так близко, что видно, как четко отражаются в воде прибрежные ивы. То голубая лента вынырнет вдруг из леса или из-за косогора прямо под насыпь. И в вагон тут же врывается отчаянный грохот колес по железному мосту.

Стало прохладно. Лукин поднял вагонное стекло и вошел в купе. Второе место пустовало. Но было видно, что попутчик уже обжился. На деревянных плечиках висел коверкотовый плащ стального цвета, на крючке — фуражка с низкой тульей и широким козырьком из того же коверкота. На полке сверкал никелированными замками пухлый чемодан из желтой кожи. Сосед куда-то вышел. Это вполне устраивало Лукина. Можно спокойно, никому не мешая, переодеться. Да, пожалуй, и прилечь не худо.

Лукин выложил на столик портсигар, спички, переоделся в пижаму, аккуратно повесил китель, брюки и принялся стелить постель. Будучи по натуре человеком общительным, он сейчас не хотел ни с кем разговаривать. Вся последняя неделя, проведенная в Москве, была такой насыщенной, такой напряженной, что теперь хотелось просто выспаться под стук колес.

Не тут-то было. Дверь купе шумно откатилась. Официант в белоснежной тужурке выставил на столик дюжину бутылок пива и вышел. «Послал бог любителя пива», — с досадой подумал Лукин и повернулся на бок лицом к перегородке, надеясь притвориться спящим. Но снова громыхнула дверь, вошел сосед. Откупорив бутылку, шумно вздохнул и причмокнул губами.

— Ах, чудо! «Мартовское»!

Лукин не реагировал, надеясь, что сосед утихомирится. Но того явно не устраивало одиночество.

— Наконец-то вырвались из объятий столицы. Как изматывает Москва!

Лукин понял, что притворяться бессмысленно. Он сел на полке и потянулся к портсигару.

— Михаил Федорович! Вот так встреча! Здравствуйте, дорогой!

Лукин, увидев протянутую руку, немного помедлил, доставая папиросу.

— Да вы меня вроде не узнаете?

— Почему же? Роман Яковлевич Терехин, — Лукин нехотя протянул руку.

— Искренне рад видеть вас живым и здоровым. Вижу и портсигар знакомый: рисунок на крышке — ямщик на тройке, в метели пляшущие бесы, как же, помню. Во, — глянул он на тыльную сторону крышки, — и надпись помню: «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии от ВУЦИКа». Я слышал, что вы в Забайкалье армией командуете, не так ли? Какими судьбами на Украину?

Лукин неопределенно пожал плечами.

— Понимаю, понимаю. Сколько же времени мы с вами не виделись? Лет пять-шесть?

— Да, около этого. А вы где сейчас? — Лукин с усилием заставил себя поддержать разговор.

— Я сейчас в Киеве, работаю в промышленности. Вот вызывали в наркомат. Да… Какую индустриальную базу создали, а! Шутка сказать, за три года пятилетки ежегодный прирост продукции составил в среднем более десяти процентов! Цифра. А что за этой цифрой? А в оборонной промышленности…

Лукин слушал Терехина, машинально постукивая портсигаром о столик, поворачивая его к себе то одной, то другой стороной. Голос Терехина доносился как будто издалека. Лукин старался успокоить себя, не давать волю чувствам. Глядя на портсигар, он твердил про себя в такт стуку колес: «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна освещает снег летучий…» Размеренный ритм стиха, мысленно многократно повторенный, каким-то образом вернул Лукину душевное равновесие и самообладание, нарушенное неожиданной и такой неприятной встречей.

Как вести себя с Терехиным? Жизненный опыт подсказывал Лукину воздержаться от открытого проявления презрения к нему, и он заставил себя прислушаться к голосу Романа Яковлевича.

— У нас с Германией заключен мирный договор, — переменил тему разговора Терехин. — Договор о ненападении. Гитлер понимает, что Советский Союз — это не Франция и не Бельгия. Нет, Гитлеру сейчас не до нас, ему еще с Англией разделаться надо. А к тому времени мы станем мощным бастионом. — Передохнув, Терехин уже спокойнее продолжал: — И все же, Михаил Федорович, скажу вам откровенно, на душе как-то… Вдруг чего… Ну, мало ли… Скажите, генерал, мы готовы?

— Я готов, — ответил Лукин, намереваясь выйти в коридор. Ему было тягостно вести разговор с этим человеком. Но Терехин положил пухлую ладошку на руку Лукина.

— Ладно, оставим эту тему. Чего это мы, в самом деле, о политике? Расскажите-ка лучше, как семья, как Надежда Федотовна?

— Мефодиевна, — сухо поправил Лукин.

— Да, Мефодиевна, простите. И дочка у вас была, Юля, кажется.

— Все живы-здоровы.

— Если вас в Киев переводят, то это даже очень хорошо, — Терехин говорил все тише и медленнее, очевидно, сон одолевал его. — Опять в одном городе будем, как в Харькове. Помните Харьков, ХТЗ, дебаты на бюро обкома, котлованы, лопаты, грабарки? Грабарки… много грабарок… — Терехин зевнул, его глаза слипались. Еще борясь со сном, он пытался что-то сказать.

Слава богу, уснул! Лукин, стараясь не разбудить Терехина, осторожно отодвинул дверь купе и вышел в коридор. Он достал папиросу, прикурил и с наслаждением затянулся. Ветер короткими вихрями врывался в приспущенное окно, подхватывал дым и уносил в ночь.

Помнит ли Лукин Харьков, ХТЗ? Разве забудешь такое! В двадцать девятом-тридцатом годах 23-я стрелковая дивизии Лукина крепко помогла строителям тракторного завода — одного из первенцев советской индустрии. Разве забудешь, как Михаил Иванович Калинин вручил дивизии орден Ленина, а он, комдив, был награжден орденом Трудового Красного Знамени Украинской республики?

Все помнит Лукин: и первого секретаря обкома Федяева, замечательного человека, честного, принципиального коммуниста, оклеветанного и арестованного как врага народа. Помнит и Терехина, члена бюро обкома. Правда, после того как в тридцать пятом Лукин уехал в Москву на должность военного коменданта гарнизона, в суматохе новых нелегких забот стал он как-то забывать некоторых харьковских товарищей по работе.

Дел было невпроворот. Помимо гарнизонной службы надо было обеспечить охрану военных объектов, патрульную службу, подготовку и проведение военных парадов и демонстраций трудящихся.

В стране завершалась вторая пятилетка. 12 июля 1936 года в газетах был опубликован проект новой Конституции СССР. Но в воздухе уже сгущались свинцовые тучи тридцать седьмого-тридцать восьмого годов.

Толком никто ничего не знал. Ходили слухи о контрреволюционном заговоре среди высшего командования Красной Армии. Один за другим исчезали известные всей стране военачальники. Из пяти Маршалов Советского Союза трое — Тухачевский, Егоров, Блюхер — были арестованы. На свободе остались Ворошилов и Буденный. В течение нескольких лет армия лишилась больше половины командиров полков, почти всех командиров бригад и дивизий. Были арестованы все командующие войсками военных округов, командиры корпусов, большинство старших политработников.

Грянул гром и над головой военного коменданта Москвы Лукина. В июле тридцать седьмого на партийной комиссии ему объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами народа» и отстранили от должности. Не чувствуя за собой никакой вины, он недоумевал и терзался. Как ни странно, но имя доносчика не держали в тайне. Предъявляя обвинения, Лукину сказали, что донос в ЦК о его связях с «врагами народа» написал Терехин.

«А ведь он тоже член партии с 1919 года, как и я, — вспомнил тогда Лукин. — И в течение двадцати с лишним лет занимал ответственные посты. Он, несомненно, предан Советской власти, он не враг, но какими же путями пришел к тому, чтобы клеветать на товарищей, с которыми вместе работал?»

Неужели то страшное время, когда ложь брала верх над правдой, зло над добром, породило в душах таких людей страх за собственную судьбу, сводящий на нет понятия порядочности, честности, справедливости? Такие люди собственное спасение от возможного применения репрессий к ним видели в необходимости оклеветать другого, дабы «очиститься» перед власть предержащими, заработать себе индульгенцию. Да, так, и только так можно было оценить поступок Терехина.

…По Москве шли аресты. Квартира Лукина находилась в доме командного состава по улице Осипенко. По ночам тишина на этой улице казалась зловещей, весь дом не спал, все настороженно ждали, чья очередь сегодня. Скоро в многонаселенном доме остались неарестованными три командира — начальник штаба Московского военного округа А. И. Антонов, его заместитель С. А. Калинин и комендант Москвы М. Ф. Лукин.

Но перед Октябрьскими праздниками к Михаилу Федоровичу явился управдом и потребовал в недельный срок освободить квартиру. Лукин вынужден был обратиться к Ворошилову, и тот дал распоряжение оставить опального комдива в покое.

Обычно 8 ноября Лукины всей семьей гуляли по праздничной Москве. Не изменили своей привычке и в том году: пошли на Красную площадь, запруженную празднично одетыми москвичами. Из репродуктора лилась музыка. Низкий женский голос пел: «Орленок, орленок, взлети выше солнца…» И вдруг Лукин услышал, как плачет Надежда Мефодиевна. Она долго крепилась, считая все, что произошло с мужем, недоразумением, что с ним разберутся по справедливости.

В один из праздничных дней в квартире Лукиных обычно собирались гости. Но ни 7, ни 8 ноября никто не пришел. Даже телефон молчал. Знакомые не звонили. Не увидев в газетах фамилии Лукина в приказе по Московскому гарнизону о проведении военного парада и демонстрации, решили, очевидно, что он арестован.

…Портсигар оказался пуст. Лукин и не заметил, как выкурил все папиросы. За вагонным окном уже давно непроглядная ночь — ни звезд, ни луны. Лишь изредка вдруг ударит в глаза желтый свет, выхватит полустанок с полосатым шлагбаумом, и снова темь.

Лукин вошел в купе. Терехин безмятежно-спал.

Лукин любил ездить поездом. Это была, пожалуй, единственная возможность, когда можно чуть расслабиться, чуть отойти от служебных забот. Ритмичный перестук колес убаюкивал. Однако сейчас он раздражал Лукина. Присутствие Терехина не давало уснуть, будоражило горькие воспоминания…

Конечно, Лукин не мог тогда знать масштаба сталинских репрессий в стране в те предвоенные годы. Но, говорят, чтобы узнать вкус моря, не надо пить все море — достаточно одной капли. Истребление опытных военных кадров произошло и в Сибирском военном округе, куда в январе 1938 года после вынужденного полугодового бездействия Лукин был направлен заместителем начальника штаба. Напутствуя Михаила Федоровича, заместитель Наркома обороны и начальник Управления по командному и начальствующему составу РККА Е. А. Щаденко сказал:

— В СибВО фактически нет командующего войсками округа, нет его заместителей, нет начальника штаба округа. Так что… с богом. Впрочем, перед отъездом в Новосибирск зайдите в гостиницу «Метрополь». Там живет бывший командующий войсками СибВО комкор Антонюк. Он вызван в Москву для расследования. Ему предъявлено обвинение в троцкизме.

Лукин встретился с М. А. Антонюком. Тот ознакомил Михаила Федоровича с обстановкой в округе, коротко охарактеризовал работников штаба.

— Аресты и увольнения командиров продолжаются, — грустно говорил Антонюк. — Временно командовать округом назначен заместитель начальника оперативного отдела капитан Смехотворов.

— Кто? — не понял Лукин.

— Капитан Смехотворов, — повторил Антонюк и с горечью пояснил: — До учебы в академии Смехотворов командовал взводом, после академии — несколько месяцев ротой. Вот и весь его служебный стаж. Такие, брат, дела, Михаил Федорович.

Лукин был ошеломлен.

Через несколько дней Михаил Федорович представлялся врид командующего войсками Сибирского военного округа капитану Смехотворову, члену военного совета дивизионному комиссару Смирнову и начальнику политуправления бригадному комиссару Богаткину.

…Проснулся Лукин от тишины. В открытое окно доносился лишь перронный гул и легкое, спокойное пыхтенье паровоза. Лукин посмотрел на часы — десять утра! На соседней полке — смятая постель, на столике — пустые бутылки. Выглянув в окно, Лукин прочитал на красном кирпичном здании — «Конотоп». Вот так поспал!

Станционный колокол отбил три удара, и в купе шумно вошел Терехин. Руки его были заняты кульками.

— Доброе утро, Михаил Федорович! — Он топтался, не зная, куда положить свертки, — Помогите, Михаил Федорович.

Лукин убрал на пол бутылки, освобождая место.

— Вы полюбуйтесь, огурчики нежинские! Курочка румяная. А запахи, запахи! Люблю, грешник, пристанционные базарчики. Есть что-то в этом домашнее, и в то же время тебя вроде угощают чем-то новым, особенным. Сейчас мы с вами… Да! — вдруг спохватился он. — Радио не слышали? Проспали? А я вот свежую газету купил. Ну-ка… — Терехин развернул «Правду». — Вот, читайте!

На первой странице Лукин прочел:

СООБЩЕНИЕ ТАСС

Еще до приезда английского посла в СССР г. Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз в свою очередь стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней.

Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении развязывания войны.

ТАСС заявляет, что:

1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места;

2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;

3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными;

4) проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии, по меньшей мере, нелепо.

— А что я говорил? Никакой войны с Германией не предвидится. Товарищ Сталин — мудрый вождь! — восклицал Терехин. — Утер нос империалистам. Ишь, что задумали, столкнуть нас с Германией!

Возбужденные тирады Терехина доходили до сознания Лукина издалека. Он сидел, углубившись в газету, и с недоумением перечитывал строки сообщения.

— Нам надо опасаться японцев, — продолжал Терехин. — Они захотят реванша за Хасан и Халхин-Гол. А с немцами у нас крепкий договор.

Лукину изрядно надоел и сам Терехин, и его речи. Не говоря ни слова, он вышел в коридор. Хотелось побыть одному, попытаться осмыслить неожиданную новость.

Шестнадцатая армия

Всего двадцать дней тому назад в далеком Забайкалье, на маньчжурской границе, он оставил свою 16-ю армию. Командующим этой армией Михаил Федорович был назначен в начале 1940 года, когда только что было принято решение о ее создании. Армия должна была дислоцироваться в приграничной полосе, чтобы в случае нападения Японии принять на себя первый удар. Лукин получил от Наркома обороны С. К. Тимошенко задачу — в кратчайшие сроки построить новый укрепленный район, надежно прикрывающий читинское оперативное направление, и без промедления приступить к обучению войск умению вести боевые действия в современных условиях.

Среди сопок, недалеко от станции Борзя, была развернута защитного цвета палатка. Здесь размещались штаб и политотдел 16-й армии. С этой брезентовой палатки и начиналась ее жизнь.

С первых же дней верными и надежными помощниками командарма стали член военного совета дивизионный комиссар Алексей Андреевич Лобачев, в прошлом строевой командир, коммунист с двадцатилетним стажем, и начальник штаба полковник Михаил Алексеевич Шалин. Оба они, как и Лукин, прошли суровую школу гражданской войны. Шалин закончил Военную академию им. Фрунзе, работал военным атташе в Японии, знал несколько языков. Начальник политотдела армии бригадный комиссар Константин Леонтьевич Сорокин всегда был среди бойцов, знал их нужды, настроения.

Прекрасными помощниками командарма стали начальник артиллерии генерал-майор Т. А. Власов, начальник связи полковник П. Я. Максименко, начальник инженерных войск полковник Н. Г. Ясинский.

К весне сорок первого года все командиры и политработники были спаяны в крепкий, боеспособный коллектив. Штабы корпусов, дивизий и полков работали слаженно и уверенно. Последние учения подтвердили высокую боевую готовность армии.

25 мая Лукин встречал нового командующего войсками Забайкальского военного округа генерал-лейтенанта П. А. Курочкина, сменившего на этом посту генерала И. С. Конева. Новый командующий побывал в дивизиях и полках, провел штабные учения с командирами штаба армии и командирами корпусов.

Генерал Курочкин остался доволен боевой подготовкой войск. А утром следующего дня его срочно пригласили к телефону. Звонил начальник штаба округа генерал-майор Троценко. Он сообщил, что из Москвы получена шифровка, касающаяся 16-й армии.

— Собирайтесь, летим немедленно, — сказал Лукину, Лобачеву и Шалину командующий войсками.

Через час все были в Чите, в штабе округа.

Приказ из Москвы гласил, что 16-я армия передислоцируется в другой округ. Командарму Лукину приказывалось взять боевое расписание войск и немедленно явиться в Генеральный штаб за получением указаний. Полковнику Шалину и дивизионному комиссару Лобачеву организовать отправку эшелонов.

Приказ был настолько неожиданным, что все присутствующие в недоумении переглянулись.

— Куда направляется армия? — спросил Лукин.

— На запад… Но конечный пункт не указан, — развел руками Курочкин. — Эшелоны отправлять ночью. Никто не должен знать об уходе армии. График погрузки получите у начальника штаба, — обратился командующий к Шалину и Лобачеву. — А вы, Михаил Федорович, спешите в Москву, там все станет ясно.

Новый приказ

С Казанского вокзала Лукин тут же отправился в Генштаб. Заместитель начальника Оперативного управления комбриг Василевский выслушал Лукина и провел в соседнюю комнату. Там он вручил командарму папку с документами и картами Кавказа и Ирана. Лукин недоуменно пожал плечами.

— Удивлены? — спросил Василевский.

— Признаться, Александр Михайлович, удивлен.

— Нефтяные запасы Ирана очень интересуют гитлеровскую Германию, — начал разъяснять Василевский. — Она обязательно попытается утвердить там свое влияние. А для нас, как вы понимаете, такое соседство вовсе не желательно. Так что, Михаил Федорович, знакомьтесь с обстановкой. И уж извините, я вас вынужден запереть на ключ. В случае нужды звоните вот по этому телефону.

Щелкнул замок, и Лукин углубился в бумаги. Согласно директиве Генштаба 16-я армия должна была следовать в Иран. Разглядывая карту, Лукин увидел, что левее его армии должны дислоцироваться какие-то другие соединения, не обозначенные номерами.

Во время обеденного перерыва Лукин зашел перекусить в генштабовскую столовую. К своему удивлению, он увидел там командующего войсками Уральского военного округа генерала Ершакова.

— Федор Андреевич! — приветствовал Лукин старого знакомого. — Какими судьбами?

— Да вот приехал по делам, — уклончиво ответил Ершаков. Но Лукин уловил в его глазах хитринку.

— Ну-ну, — Лукин не стал больше задавать вопросов.

— А ты какими судьбами? — спросил в свою очередь Ершаков.

Лукин промолчал. Он машинально помешивал ложечкой чай и с интересом рассматривал потолок, разделенный на множество сводов, каждый из которых подпирали массивные колонны.

— Ты знаешь, под каждым из этих сводов было место для взвода юнкеров, — заметил Ершаков. — Ведь здесь было Алексеевское училище. Здесь учился Куприн.

— Да и я учился в нем. Здесь мне в шестнадцатом вручали погоны прапорщика. — Лукин помолчал и усмехнулся, покачав головой: — Мог ли я представить тогда, что под этими сводами буду чаи распивать в генеральской форме Красной Армии?

Они еще помолчали, а потом разом рассмеялись.

— Чего уж в прятки играть, — заговорил Ершаков. — Мы с тобой на востоке почти соседями были, видимо, и теперь действовать предстоит по соседству.

— А я смотрю карту и думаю, кто же у меня левый сосед? Выходит, наш путь в Иран.

— Выходит, так, — согласился Ершаков. — Но скажу честно, мне не до конца понятен наш бросок на юг.

— Да и я, уезжая из Забайкалья, был почти уверен, что мою шестнадцатую бросают к западным границам.

— Это было бы логично. И даже невоенному человеку понятно, что назревает конфликт с Германией. Усмирив Югославию, Гитлер стягивает войска в Польшу. Наивно верить германской пропаганде, что едут туда немцы на отдых. К нашим западным и северо-западным границам перебрасываются мощные танковые дивизии. Об этом мы вслух не говорим, но шила в мешке не утаишь.

— Ты прав, Федор Андреевич, Гитлер готовит удар. И нанесет он его неизбежно. А вот когда?

— Видимо, там, — Лукин поднял вверх палец, — виднее. Ясно одно: войны с фашистами не избежать. Все это понимают. Сам знаешь, какое новое оружие идет в войска, какая техника. Еще бы полгода, год…

— Очевидно, верха надеются на это. И, думаю, не без оснований.

— Тут дело даже не в пакте о ненападении. Вроде бы Гитлеру безрассудно сейчас начинать войну против нас, не покончив с Англией. Опыт первой мировой войны убедительно показал, к чему привела Германию борьба на двух фронтах.

— Согласен, Михаил Федорович, согласен. И кроме того, германская армия почти вся на колесах. Для большой войны с Россией потребуется нефть, много нефти. А где ее взять? На Ближнем Востоке.

— На Ближнем Востоке, — согласился Лукин, вспомнив слова Василевского. — Возможно, тут и кроется причина переброски нас с тобой на юг, а не на запад.

— Выходит, так, — задумчиво произнес Ершаков. Но было заметно, что он в чем-то сомневается, не уверен в окончательных выводах. Эту неуверенность читал он я в глазах Лукина.

Они разошлись каждый в свою комнату и продолжили работу над документами. Когда план действий 16-й армии был разработан, Лукин доложил об этом начальнику Оперативного управления генерал-лейтенанту Ватутину, затем с планом ознакомился начальник Генерального штаба генерал армии Жуков, и все вместе пошли на прием к Наркому обороны. Маршал Тимошенко внимательно изучил план, разработанный Лукиным, и приказал ждать.

— Очевидно, придется ехать в Кремль, — предупредил он.

Ждать вызова пришлось довольно долго. Наконец Лукина вызвал маршал Тимошенко.

— Обстановка меняется, — сказал нарком. — Ваша армия передислоцируется в Орловский военный округ. Ознакомьтесь в Оперативном управлении с соответствующими документами и поспешите встречать войска.

Но не успел еще Лукин изучить эти документы, как Генеральный штаб поставил ему новую задачу: 16-я армия, не разгружаясь, перенацеливается на Украину, в Киевский Особый военный округ. В приказе были указаны и районы сосредоточения: Винница, Бердичев, Проскуров, Шепетовка, Изяславль, Староконстантинов. Лукину было приказано немедленно выехать в Киев, в штаб округа.

Наконец-то кончились мучительные ожидания, неизвестность. Задача определена четко, перед ним ясная и конкретная цель. И он сразу воспрянул духом.

И вдруг, как снег на голову, Сообщение ТАСС. Лукин снова взял газету. «…Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными». «Зачем же я еду в Киев? — думал он. — Зачем к западным границам множество эшелонов везут мою армию? Да, видно, и не только мою…»

Скорый поезд номер один мчался по украинской земле. Из трубы паровоза вместе с клубами дыма вырывались и тут же гасли искры. Ветер подхватывал дым, рвал на куски и прижимал к сочной, еще не скошенной траве. По насыпи неотступно скользили тени вагонов, словно пытались поймать паровоз за его лохматую дымную косу. На стыках рельсов колеса отстукивали однообразное «тук-так-так, тук-так-так», а Лукину слышалось: «что-то не так, что-то не так…»

После Дарницы Лукин неотрывно смотрел в окно. Поезд медленно двигался по мосту через Днепр. Справа чуть угадывался Подол, а ближе к реке возвышалась Владимирская горка. Тонула в буйной зелени Печерская лавра, и ослепительно сверкали на солнце кресты на куполах Успенского собора и Троицкой надвратной церкви.

На вокзале Лукина встречал заместитель начальника оперативного отдела округа полковник Захватаев. Увидев его в окно, Лукин сделал знак рукой. Захватаев вошел в вагон и начал пробираться навстречу цепочке пассажиров, устремившихся к выходу.

— Здравствуйте, Михаил Федорович, с приездом вас на украинскую землю!

— Доброго здоровья, Никанор Дмитриевич! Рад вас видеть. Как дела?

Лукин чувствовал на себе взгляд Терехина. Обернуться, попрощаться? Не обернувшись, пошел к выходу.

Конец сомнениям

В штабе округа Лукина ждал Михаил Петрович Кирпонос. Они были знакомы давно, еще с тех пор, когда Лукин командовал 23-й Харьковской дивизией, а Кирпонос был начальником штаба одной из дивизий того же, Украинского, военного округа. Лукин и Кирпонос были одногодки. Схожи были и их биографии. Как и Лукин, Кирпонос участвовал в первой мировой войне, как и Лукин, в восемнадцатом вступил в Красную Армию, прошел через огонь гражданской войны. Правда, пока Лукин комендантствовал в Москве, учил войска в Сибири, а потом в Забайкалье, Кирпонос успел повоевать. Во время советско-финской войны он командовал 70-й стрелковой дивизией. За проявленные в боях мужество и отвагу был удостоен звания Героя Советского Союза. Рос Михаил Петрович по службе быстро. В апреле сорокового года он — командир корпуса, с июня — командующий войсками Ленинградского военного округа. А в феврале сорок первого ему доверили Киевский Особый военный округ, присвоили звание генерал-полковника.

Кирпонос искренне обрадовался приезду Лукина.

— Михаил Федорович, дорогой! — сжимая сухими цепкими пальцами ладонь Лукина, говорил Кирпонос. — Рад тебя видеть!

Они не виделись около шести лет. Кирпонос почти не изменился за эти годы — такой же худощавый, стройный, порывистый в движениях. На лице ни морщинки, только складки у рта стали глубже и четче обозначили тонкие губы. Волосы все так же аккуратно расчесаны на пробор, и лишь виски заметно посеребрила седина.

— И армию твою ждем. Девятнадцатая Конева уже прибывает, а ты плутаешь где-то.

— Из Забайкалья путь неблизкий. Перебросить такую махину почти через всю страну! В одном только пятом механизированном корпусе Алексеенко около тысячи трехсот боевых машин.

— Да, сила идет немалая, — радовался Кирпонос. — А как люди?

— Армия укомплектована в основном сибиряками. Люди прошли хорошую школу в суровом Забайкалье, отменный народ. А вот плутает армия не по своей воле, Михаил Петрович. То Кавказ, то Орел, то вот к тебе на Украину. Да и сейчас, признаюсь, не уверен, по адресу ли. Не повернут ли снова эшелоны?

— Что так? — В больших голубых глазах Кирпоноса на миг выразилось недоумение. — Ах, ты имеешь в виду Сообщение ТАСС?

— Думаю, что сейчас весь мир имеет в виду это сообщение. Для меня, признаюсь, трудный ребус.

— Думаю, что это просто дипломатический ход.

Кирпонос подошел к шкафу, взял с полки книгу и, найдя нужную страницу, протянул Лукину:

— Вот прочти, что пишет наш видный военный теоретик.

Лукин глянул на обложку: Г. С. Иссерсон. «Новые формы борьбы».

— Заметь, издана эта книга в прошлом году. Автор имеет в виду нападение Германии на Польшу в 1939 году, которое явилось для нее стратегической внезапностью, когда немцы якобы незаметно сосредоточились и развернули свои войска. Но не может ли такая история повториться с нами? Ты, Михаил Федорович, читай вслух, и я послушаю.

— Разумеется, полностью скрыть это невозможно, — читал Лукин. — В тех или иных размерах о сосредоточении становится известно. Однако от угрозы войны до вступления в войну всегда остается еще шаг. Он порождает сомнение, подготавливается ли действительное военное выступление или это только угроза. И пока одна сторона остается в этом сомнении, другая, твердо решившаяся на выступление, продолжает сосредоточение, пока наконец на границе не оказывается развернутой огромная вооруженная сила.

— Ну как? — спросил Кирпонос, водружая книгу на полку.

— Это, Михаил Петрович, проблема начального периода войны, — проговорил Лукин. — И, по сути, автор прав.

— Конечно, прав. Но на декабрьском совещании руководящего состава Красной Армии в прошлом году его выводы, как ты помнишь, игнорировали.

— Да, этой темы коснулся тогда лишь начальник штаба Прибалтийского военного округа, и то не поддержал, а отвергал выводы Иссерсона.

— Вот так может случиться, что урок не впрок. Тебе из-за маньчжурских сопок не было видно, что творится здесь, на западном рубеже. Что ты знал?

— Знал, что положено знать высшему командному составу, — усмехнулся Лукин. — Я регулярно получал сводки разведуправления Генштаба. Знал, что после войны на Балканах Гитлер стягивает войска в Польшу.

— А для чего?

— Конечно, не на отдых, как трубят немецкие газеты. Понятно, что фашисты неспроста группируются на наших границах. Но об этом вслух никто не говорит.

— В том-то и дело. — Кирпонос вызвал адъютанта и попросил принести чаю, а сам подошел к огромной карте. — Ты посмотри, Михаил Федорович, вот линия обороны нашего округа — восемьсот шестьдесят километров! И всюду перед нами немецкие войска. Не-ет, они там не отдыхают, а готовятся к удару. Ежедневно немецкие самолеты ведут разведку нашей территории, фотографируют с воздуха систему нашей обороны, они нахально нарушают наши воздушные границы. И совершают не одиночные полеты, а групповые. Я просил Москву разрешить хотя бы предупредительным огнем препятствовать действиям фашистских самолетов. Но меня одернули: «Вы что, хотите спровоцировать войну?»

— В Генштабе об этих нарушениях тоже говорят, — вздохнул Лукин.

Официантка в белоснежном передничке и накрахмаленном кокошнике внесла поднос с чаем и печеньем, неслышно выставила все на отдельный столик и так же неслышно удалилась.

— Ты знаешь, Михаил Федорович, кто теперь в моем кабинете самый частый посетитель? — выдавливая ложечкой лимон, спросил Кирпонос и сам ответил: — Начальник разведки полковник Бондарев. В приграничные районы уже прибыло до двухсот немецких эшелонов с войсками и техникой. В конце мая гитлеровцы начали выселять из приграничных районов мирных жителей. Все гражданские лечебные заведения заняты под военные госпитали. В Польше введено военное положение. — Кирпонос нервничал. Он оставил так и недопитым остывший чай, порывисто подошел к карте. — Вдоль нашей границы немцы нахально рассматривают в бинокли и без биноклей нашу территорию, открыто проводят рекогносцировку. Ты знаешь, что это такое?

— Жди удара.

— Именно. В нашем округе вроде бы немалые силы — пятая, шестая, двенадцатая, двадцать шестая армии, прибывают две новые. Но артиллеристы, саперы, связисты занимаются на полигонах по планам мирного времени. Сколько раз просил я Генштаб разрешить вернуть войска с полигонов, занять укрепленные районы и двинуть войска округа, согласно оперативному плану, к границе! Десятого июня я на свой страх и риск приказал занять предполье приграничных укрепрайонов. Хотя они еще и не совсем оборудованы, но войска укрепили бы их. А из Москвы грозный окрик: «Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал это самочинное распоряжение!» Как же быть? В старых укрепрайонах оружие снято, а строительство новых не закончено. По сути дела, — все больше распаляясь, говорил Кирпонос, — укрепрайонов как грозных заслонов на пути движения врага у нас не стало. Вот такая картина на сегодняшний день.

— Мрачная картина, Михаил Петрович, — проговорил Лукин, пораженный такими подробностями. — А ведь, судя по всему, в Генштабе не могут не знать о неизбежности скорой войны с Германией. Иначе бы не повернули мою армию в твой округ.

— Конечно, знают! В том-то и парадокс положения, дорогой Михаил Федорович. С одной стороны, укрепляют западные границы: прибыла девятнадцатая армия Конева, твоя на подходе. Скажу больше. Пятнадцатого июня я получил приказ начать с семнадцатого выдвижение всех пяти стрелковых корпусов второго эшелона к границе. А сегодня получил телеграфное распоряжение наркома передислоцировать управление округа в Тернополь и двадцать второго июня занять там командный пункт. При этом меня предупредили, что в ближайшие дни Гитлер может без объявления войны напасть на нашу страну.

— Наконец-то поняли?

— Это с одной стороны. А с другой — Москва не отдает приказа привести в полную боевую готовность войска, и особенно авиацию. Парадокс?

— Сталин все еще боится дать повод для провокаций, — проговорил Лукин.

В кабинет вошли член военного совета округа Ватутин и, к удивлению Лукина, дивизионный комиссар Лобачев.

— Ну вот и твой комиссар прибыл, — проговорил Кирпонос, обращаясь к Михаилу Федоровичу. — Да и эшелоны ваши, наверное, на подходе. Готовьтесь встретить своих забайкальцев.

Вместе с Лобачевым Лукин начал объезжать гарнизоны, куда должны были прибывать соединения и части 16-й армии. В Житомире, Виннице, Бердичеве, Проскурове, Шепетовке командарм и член военного совета осмотрели казармы и летние лагеря.

Штаб армии должен был разместиться в Староконстантинове, и Лобачев уехал туда. Лукин же отправился в Винницу, куда должны были прибыть части механизированного корпуса.

На опушке небольшого леска бойцы разбирали деревянные каркасы палаточных гнезд.

— Стой, Петя, — приказал генерал своему шоферу Смурыгину. К эмке тут же подбежал запыхавшийся молоденький капитан.

— Что вы делаете, зачем понадобились вам эти доски? — строго спросил Лукин.

— Так ведь на новом месте опять палатки ставить, а леса в тех местах маловато. Там все пригодится, по опыту знаем. Когда освобождали Западную Украину, мы весь этот хлам не брали с собой, а прибыли на место — и у нас этих «мелочей» не оказалось. Так что будем грузить все. Не на большую же войну, в самом деле, едем.

— Вы в этом уверены? — спросил Лукин.

— Мы читаем газеты, товарищ генерал-лейтенант, — ответил бравый капитан.

Послышался шум мотора, и на опушку въехала эмка. Из нее вышел командир корпуса полковник Иванов и бегом направился к Лукину.

— Что случилось, Иван Михайлович, на тебе лица нет? — удивился Лукин.

— Извините, товарищ командующий, еле вас разыскал. — Иванов торопливо достал из планшета пакет и протянул Лукину: — Приказ Наркома обороны.

Лукин отошел к машине и вскрыл пакет.

«…1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить»[1].

Лукин аккуратно сложил листок с приказом, убрал в боковой карман, придавил ладонью, как бы удостоверяясь, что документ на месте, и коротко произнес, ни к кому не обращаясь:

— Война.

Петя Смурыгин уже сидел за рулем, ожидая команды.

— В Староконстантинов, — приказал Лукин и, потуже натянув фуражку, взглянул на часы. Было восемь часов десять минут.

Загрузка...