Стюарт Клоэт Конго

Пусть в эту историю, которую мне нужно рассказать, верит лишь тот, кто хочет. Но ты, Ретиф, ты непременно должен поверить, ибо если она попала в твои руки, значит, ее собственному существованию угрожает опасность. А я, пишущий эти строки, прожил ее с самого начала; на первом этапе простым зрителем, затем уже в качестве актера… Следовательно, речь идет не о романе, а о значительной части моей жизни, которая не оказывает мне чести и не позорит, но которая, боюсь, в конце концов меня поглотит. Сейчас, делая из нее рассказ, я в самом деле еще не знаю окончания.

В юности мне повезло стать учеником знаменитого Ле Грана из Брюссельского Университета. Он выбрал меня на место своего ассистента. Он полагал, что у нас с ним много общего. Действительно, в биологии я придерживался тех же взглядов, что и он, но мы смотрели на одни и те же вещи разными глазами. Его разносторонний ум способен был объять вселенную, моего хватало лишь на то, чтобы со всей методичностью сосредоточиться на частных изысканиях. Именно по этой причине он взял меня на службу и попросил сопровождать его в Конго. Мы успешно завершили эксперименты в Королевском ботаническом саду, и нашу экспедицию профинансировали Научно-Исследовательское общество и Фонд содействия при Тропических товарах. И в великолепных финансовых условиях мы отправились продолжать изыскания в эту отвратительную страну.

Предметом исследовательского интереса нашей экспедиции был латекс, сок каучуконосов. В результате экспериментов, проведенных в оранжереях, профессор Ле Гран обнаружил, что этот сок обладает необыкновенными стимулирующими свойствами: будучи введен в растительные ткани, вдвое ускоряет их рост. Самые прогрессивные представители медицинского корпуса увидели в сделанном открытии грядущую революцию и в терапии, но для Ле Грана эта гипотеза могла стать неопровержимо доказанной только после экспериментов, проведенных им за пределами ограниченных лабораторных полей.

Мне запрещено точно указывать район, где мы остановились: секретность является правилом в таких случаях. События, о которых я собираюсь сообщить, произошли давно, но исследования продолжаются нашими преемниками.

Нас встретил тропический лес во все своем чудовищном изобилии; гигантские деревья, многие из которых насчитывали не менее тысячи лет, стояли такой плотной массой, что солнце никогда не достигало их подножий. Изредка встречались прогалины, обрабатываемые туземцами первобытным способом, они выращивают там бананы, просо, маис, сладкий батат, круглую тыкву, арахис и несколько разновидностей фасоли. Почва плодородна и урожаи обильны, что все-таки удивляло нас, учитывая применяемые методы.

Время от времени маисовые поля опустошают слоны, но наибольший урон плантациям наносят гориллы. Разорение обнаруживается не сразу, ибо они настолько пронырливы и хитры, что воруют малыми количествами, а если не пересчитывать початки, то ущерб замечается не раньше сбора урожая.

Мы отправились втроем, так как незадолго до нашего отъезда Ле Гран женился. Ее звали Елена Магродвата. Это была молодая девушка русско-греческого происхождения с волосами настолько светлыми, что они казались белыми. Она умела немного стенографировать, печатать на машинке и работала с Ле Граном, потому что являлась единственным человеком, способным разобрать его почерк. Она была почти красивой, когда не носила очки. Не знаю, что склонило профессора к женитьбе: отсутствие ли других способов получить желаемую женщину, или же он решил поставить еще один опыт. В его бумагах я не нашел ни одной записи, подтверждающей или опровергающей то или другое предположение, а в разговорах со мной он никогда не брался за эту тему.

Мы поселились в маленьком побеленном известью бунгало, построенном специально к нашему приезду, и в один прекрасный день Елена родила мальчика. Все прошло благополучно. Ле Гран и я были медиками, а Елена имела крепкое телосложение.

Впрочем, несмотря на заразный климат, все мы пребывали в прекрасном состоянии здоровья. Вероятно, мы были первыми белыми, способными сопротивляться мириадам Анафолес Макулепеннис, возбудителю малярии, употреблять без особых последствий для себя гнилую воду — все, чего не выдерживают даже туземцы. Этим мы были обязаны профессору Ле Грану, который разработал и изготовил сыворотку. Когда она поступит в широкую продажу, все эти заболоченные и гибельные районы станут обитаемыми. Думаю, одной из причин, побудивших Ле Грана выбрать Конго, было желание проверить действие сыворотки на трех человеческих особях разного пола и национальности.

Один из трех препаратов, которые он нам давал, имел очень действенное тонизирующее свойство: мы не только хорошо себя чувствовали, но поистине излучали здоровье.

Младенец с каждым днем прибавлял в весе; Елена была от него без ума. Из работы на ней оставалось лишь печатание еженедельного отчета — все свое время теперь она посвящала ребенку. Что касается профессора, он проявлял к новорожденному интерес, казавшийся больше профессиональным, чем отцовским, но когда ребенок умер, он обнаружил неподдельную скорбь. В тот день мы были в лесу, взвешивая латекс, когда прибежавший туземец сообщил, что младенец укушен змеей. Когда мы добрались до дома, ребенок был уже мертв, а Елена находилась на грани сумасшествия. Оставлять ее одну было нельзя. Ле Гран осознал это лишь после того, как она попыталась покончить с собой. Состояние Елены значительно осложнило нашу работу. Один из нас должен был постоянно присматривать за ней, и выходили мы по очереди.

Месяц спустя после той драмы, во время завтрака, нам сообщили, что поймана горилла. Елена еще не вставала, и воспользовавшись этим, мы вдвоем отправились к месту поимки: животное попалось в ловушку, устроенную среди посадок маиса, скрывавших ее. Туземцы стояли вокруг ямы и молча смотрели на истекающего кровью зверя. Создавалось впечатление, что они присутствуют скорее при совершении религиозного обряда, чем при развлечении; нечто вроде заклинания злых духов. Впрочем, разве горилла не является демоном-опустошителем плантаций?

Мы проложили себе путь к яме; горилла выла от боли и ярости. Это была самка, и мы заметили, что она должна вскоре родить. И тогда Ле Гран изложил свой замысел.

— Поспешите, — сказал он, — я хотел бы иметь малыша живым, а матери осталось жить совсем немного.

Действительно, копье пробило ей правое легкое.

— Ступайте побыстрее за моей сумкой и хлороформом. Нужно положить конец этому жуткому зрелищу.

Таким образом родился Конго, как мы назвали его позже.

Под руководством Ле Грана туземцы согласились сковать пленницу, и к моему возвращению зверь был прочно опутан проволокой и в бешенстве скрежетал зубами. Спуститься в яму, где лежит связанная самка гориллы, это подвиг, который я совершил один раз и никогда больше не повторю. Сила этих животных невероятна, согнуть дуло ружья им легче, чем нам булавку.

Она лежала, злобно оскалившись, ее вывернутые губы обнажали хищные клыки, зрачки глаз под щетинистыми бровями расширились от страдания.

Этот взгляд мне уже доводилось видеть: у одного безумца, убившего трех человек. То же самое сочетание жестокости и коварства. Стало понятно, что она собирает силы для последнего броска: когда мы спустились, мощные брюшные мышцы напряглись, и из сосцов потекло молоко. Несколько мгновений мне казалось, что сейчас она разорвет путы, и в этом случае ей не понадобилось бы много времени, чтобы размазать нас по земле. Я считал свой характер более твердым, но вид этого могучего связанного зверя, перепачканного слизью и кровью, потряс меня. Вырываясь и барахтаясь, она сумела поймать руку одного туземца: он умер, и никто не смог прийти ему на помощь. Но Ле Гран, одетый в белый халат, с удивительным самообладанием действующий инструментами, был так же спокоен, как при изучении бациллы в микроскоп. Удары его сердца не убыстрились, должно быть, ни на секунду, и ни одного мгновения, надо полагать, он не думал, что подвергается хотя бы малейшей опасности. Эта огромная человекообразная обезьяна являлась для него всего лишь научной проблемой.

Я был далек от того, чтобы разделять эти олимпийские чувства. Я находился в полном смятении и, словно обладая даром провидения, уже знал, что ничего хорошего не может выйти из этой бесчеловечной затеи. На научном поприще мне приходилось участвовать во многих странных экспериментах, но никакой из них не сравнится с этим кесаревым сечением, проделанным в самом центре конголезских джунглей.

Я не помню теперь, какую дозу хлороформа мы использовали. Значительное количество, конечно, было пролито, и к концу операции бутылка стала совсем легкой. Таким образом, помимо всего прочего мы сократили агонию животного: из искусственного сна оно перешло в сон смерти. Детеныш гориллы был завернут и передан на попечение туземцу, работавшему в подобии госпиталя, устроенного в нашем лагере. Профессор отмечал размеры обезьяны, а я производил вскрытие. И тогда мы увидели внезапно появившуюся Елену, которая прижимала к груди младенца гориллы.

Я легко представляю себе, как это произошло: она встала, начала нас искать и наткнулась на туземца, несущего детеныша обезьяны, сморщенное лицо которого странным образом напоминает лицо человеческого младенца. Она вырвала новорожденного из рук Соломона — так звали туземца — и по ассоциации идей перенесла на это хрупкое создание материнскую нежность, лишившуюся недавно своего предмета. Маленькая горилла цеплялась за нее изо всех сил. Увидев Елену, я сразу же понял, что ее сердце усыновило этого младенца.

— Посмотрите, — сказал я профессору.

— Итак, — ответил он, распрямляясь, — она его приняла.

Я никогда не узнаю, какая мысль владела моим учителем, когда он затеял эту операцию.

А Елена, сознавала ли она свои поступки? Но что нам известно о Елене? С ее двойственным происхождением и кровью, насыщенной экспериментальными сыворотками? Ле Гран полагал, вероятно, что решение этой проблемы отыщется позже.

— Отведите ее в дом, — сказал он, — а мне пришлите пробирки и спиртного.

Он вернулся уже на закате; при его появлении Елена произнесла лишь одну фразу:

— Он мой.

В следующем году мы возвратились в Брюссель. Теперь нас стало четверо, так как для Елены это была не горилла, это был ее ребенок. Профессору пришлось употребить все свое влияние в Пароходной Компании, чтобы получить каюту, которую она могла бы разделить с этим необычным пассажиром. Малыш гориллы начинал выть, как только она делала вид, что собирается его оставить.

Елена звала его «бэби». Профессор тоже, время от времени. Я по мере возможности избегал говорить об этом. Я ничего бы не имел против, если бы она обращалась с ним как с ручным животным, но он спал в ее постели, в то время как Ле Гран жил со мной в одной каюте. Елене было тогда двадцать лет. Я не стану рассказывать о восьми последующих годах, это составляет тему, на которую предпочитают не распространяться.

Так же ничего я не скажу о нашей совместной жизни с «этим», которому теперь исполнилось девять лет. Но напомню, что Елена была красивой, профессор уже немолодым и обычно очень рассеянным. А я не был создан иначе, чем другие мужчины. Что касается подростка гориллы, то он нас ненавидел в одинаковой степени, профессора и меня, а был он уже намного сильнее, чем мы…

Елена одевала его как мальчика соответствующего возраста: в матросский костюмчик и даже с носками и обувью; ел он с нами за столом, лицо у него было морщинистым, как у старика. Он продолжал спать в комнате Елены, а профессор ложился в своем кабинете. Кожаная постель Конго с простынями и одеялами располагалась в углу комнаты, что в случае с ребенком являлось бы недопустимым. Елена с женской непоследовательностью относилась к нему в одно и то же время как к человеческому существу и как к собаке. Но Конго не был собакой. Он испытывал любовь и ненависть первобытного человека, поскольку, если по происхождению он являлся человекообразной обезьяной, то по воспитанию достиг уровня неандертальца. И он был влюблен в Елену.

Я сознательно употребляю слово «влюблен». Его чувства не были сыновними. На богатой протеинами пище он рано созрел. Хотя его обхождение с Еленой напоминало поведение ласкового ребенка — он цеплялся за ее руку, юбки, забирался на колени, обнимал за шею и целовал в губы, — в его глазах, когда он думал, что на него не смотрят, читалось желание. Он испытывал свои силы в наше отсутствие. Он больше не ломал вещей — уже миновал эту детскую стадию, — но однажды я застал его за тем, что он нес дорожный сундук в вытянутой руке без малейшего усилия, а весил тот семьдесят пять килограммов. В эту пору он имел объем груди метр сорок, рост метр шестьдесят и вес восемьдесят пять килограммов. С того времени он стал гораздо сильнее.

Сначала говорили, что это несчастный случай, потом решили впутать меня. Мотив найти было нетрудно: ревность. Ревность к его жене, к положению, которое мой учитель занимал в научном мире, — утверждали так. Но в день трагедии я некоторое время отсутствовал — нужно было прочитать лекцию, — иначе ничто бы меня не спасло: он назначил меня душеприказчиком и завещал свои книги и рукописи. И вот я не только потерял самого близкого друга, но и едва не был обвинен в убийстве.

Ничто больше не препятствовало моей женитьбе на Елене. Какой же нормальный человек мог бы жить рядом с молодой красивой женщиной — да еще в таких странных обстоятельствах — и не влюбиться? Кроме того, Елена не умела обходиться без меня, даже когда Ле Гран был еще жив, а после его смерти и подавно. Я оберегал ее от внешнего мира — ее и Конго. Она продолжала быть без ума от этого мерзкого животного, и ничто не могло оторвать ее от него, даже любовь ко мне.

Ле Гран необъяснимым образом выпал из окна. Квартира, в которой мы жили, находилась на пятом этаже. В руках он держал кувшин для воды. Я очень хорошо представляю себе, как он поскреб кончиком пальца землю в цветочном горшке, прежде чем полить ее. В последнее время он как-то очень быстро одряхлел. Он не должен был услышать входящего в комнату Конго — передвигался тот с легкостью кошки, да и пол был покрыт ковром. Я представляю эту сцену так явственно, словно сам при ней присутствовал: руки чудовища, обрушившиеся на моего учителя, его крик и звук разбивающегося об асфальт тела…

Я уверен, что и Елена так же точно, как я, знает убийцу своего мужа, — но ни разу нам не хватило духа заговорить об этом. И я знаю, что теперь она боится за меня. Она никогда не оставляет меня одного с обезьяной. Я подумывал отравить его мышьяком, но Елена бы догадалась об этом, так как у нее достаточно медицинских познаний, и она посчитала бы меня убийцей — убийцей ее сына. Я собираюсь применить альбумин, пяти кубических сантиметров вполне хватит.

Это опасная игра; но может, случай будет на моей стороне. Ожидая, я всегда вооружен под предлогом, что по ночам мне приходится бывать в мало безопасных местах. Елена как-то сказала:

— Пистолет мешает тебе. Он мнет костюм. Зачем ты его постоянно держишь при себе?

Это браунинг тридцать второго калибра. Я даже не знаю, могут ли его пули остановить нападающего. Все же он меня немного успокаивает. Но сегодня я ощущаю, как тревога обретает явственные очертания, хотя и не в состоянии определить, что именно мне угрожает. Поэтому я оставил научный труд и пишу это письмо. Нужно, чтобы кто-нибудь знал.

Перевод с английского: Иван Логинов

Загрузка...