Либерализм и его недостатки

@importknig

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

Фрэнсис Фукуяма «Либерализм и его недостатки»

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Что такое классический либерализм?

Глава 2. От либерализма к неолиберализму

Глава 3. Эгоистичный индивид

Глава 4. Суверенное Я

Глава 5. Либерализм ополчился на самого себя

Глава 6. Критика рациональности

Глава 7. Технологии, частная жизнь и свобода слова

Глава 8. Существуют ли альтернативы?

Глава 9. Национальная идентичность

Глава 10. Принципы либерального общества

Предисловие

Эта книга призвана стать защитой классического либерализма или, если этот термин слишком чреват определенными историческими коннотациями, того, что Дейрдре Макклоски называет "гуманным либерализмом".Я считаю, что сегодня либерализм находится под серьезной угрозой во всем мире; если раньше он воспринимался как нечто само собой разумеющееся, то теперь его достоинства должны быть четко сформулированыи вновь прославлены

Под "либерализмом" я понимаю доктрину, впервые возникшую во второй половине XVII века и отстаивающую ограничение полномочий правительств с помощью законов и, в конечном счете, конституций, создающих институты, защищающие права индивидов, находящихся под их юрисдикцией.качестве ярлыка для левоцентристской политики; этот набор идей, как мы увидим, разошелся с классическим либерализмом в некоторых критических направлениях. Не относится оно и к тому, что в США называют либертарианством - своеобразной доктрине, основанной на враждебном отношении к государству как таковому.Я также не использую термин "либерал" в европейском смысле, где он обозначает правоцентристские партии, скептически относящиесясоциализму . Классический либерализм - это большая палатка, включающая в себя целый ряд политических взглядов, которые, тем не менее, сходятся на основополагающем значении равных прав личности, закона и свободы.

Очевидно, что в последние годы либерализм отступает. По данным Freedom House, политические права и гражданские свободы в мире росли в течение трех с половиной десятилетий с1974 года до начала 2000-х годов, но до 2021 года пятнадцать лет подряд падали, что получило название демократического спада или даже депрессии.

В устоявшихся либеральных демократиях именно либеральные институты подвергаются непосредственной атаке.Такие лидеры, как Виктор Орбан в Венгрии, Ярослав Качиньский в Польше, Жаир Болсанаро в Бразилии, Реджеп Тайип Эрдоган в Турции,и Дональд Трамп в Америке, были избраны законным путем и использовали свои избирательные мандаты для атаки на либеральные институты в первую очередь. К ним относятся суды и система правосудия, беспартийные государственные бюрократические структуры, независимые СМИ и другие органы, ограничивающие власть исполнительной власти в рамках системы сдержек и противовесов.Орбану удалось довольно успешно заполнить суды своими сторонникамии поставить большую часть венгерских СМИ под контроль своих союзников. Трамп был менее успешен в своих попытках ослабить такие институты, как Министерство юстиции, разведывательное сообщество, суды и основные СМИ, но его намерения были примерно такими же.

последние годы либерализм подвергается сомнению не только со стороны правых популистов, но и со стороны обновленных прогрессивных левых. Критика со стороны этой части общества развилась из обвинения в том, что либеральные общества не соответствуют своим идеалам равного отношения ко всем группам.временем эта критика расширилась до нападок на основополагающие принципы самого либерализма, такие как утверждение прав отдельных людей, а не групп, предпосылка о всеобщем равенстве людей, на которой основаны конституциии либеральные права, а также ценность свободы слова и научного рационализма как методов постижения истины. На практике это привело к нетерпимости к взглядам, отклоняющимся от новой прогрессивной ортодоксии, и использованию различных форм социальной и государственной власти для ее обеспечения.Инакомыслящие были вытеснены с влиятельных постов, а книги фактически запрещены,часто не правительствами, а влиятельными организациями, контролирующими их массовое распространение.

Популисты справа и прогрессисты слева недовольны современным либерализмом не из-за фундаментальной слабости доктрины, как я полагаю. Скорее, они недовольны тем, как либерализм эволюционировал за последние несколько поколений.Начиная с конца 1970-х годов,экономический либерализм превратился в так называемый неолиберализм, который резко увеличил экономическое неравенство и привел к разрушительным финансовым кризисам, от которых простые люди пострадали гораздо больше, чем богатая элита во многих странах мира. Именно это неравенство лежит в основе прогрессивной аргументации против либерализма и капиталистической системы, с которой он ассоциируется.Институциональные правилалиберализмазащищают права всех, в том числе и существующей элиты, которая не желает отказываться ни от богатства, ни от власти и поэтому является препятствием на пути к социальной справедливости для исключенных групп. Либерализм является идеологической основой рыночной экономики и, следовательно, в сознании многих связан с неравенством, порождаемым капитализмом.Многие нетерпеливыемолодые активисты поколения Z в Америке и Европе считают либерализм устаревшей точкой зрения бэби-бумеров, "системой", не способной к самореформированию.

же время пониманиеавтономииличностинеуклонно расширялось, и она стала рассматриваться как ценность, превосходящая все другие представления о хорошей жизни, в том числе и те, которые выдвигались традиционными религиями и культурой.Консерваторыувидели в этом угрозу своим самым глубоким убеждениям и почувствовали, что подвергаются активной дискриминации со стороны основного общества. Они считали, что элиты используют множество недемократических средств - контроль над СМИ, университетами, судами и исполнительной властью - для продвижения своей повестки дня.факт, что консерваторы побеждали на выборах в этот период в СШАи Европе, не способствовал замедлению приливной волны культурных изменений.

Недовольство тем, как развивался либерализм в последние десятилетия, привело к тому, что и правые, и левые стали требовать замены этой доктрины в корне и полностью на другую систему.чтобы гарантировать сохранение консерваторов у власти независимо от демократического выбора; другие в качестве ответа на угрозу прибегают к насилию и авторитарному правлению.Левые требуют масштабного перераспределения богатства и власти, признания групп, а не индивидов, основанных на фиксированных характеристиках, таких как раса и пол,а также политики, направленной на выравнивание результатов между ними. Поскольку ничего подобного не может быть достигнуто на основе широкого общественного консенсуса, прогрессисты с удовольствием продолжают использовать суды, исполнительные органы и свою значительную социальную и культурную власть для реализации этой повестки дня.

Эти угрозы либерализму не симметричны.исходит справа, является более непосредственной иполитической, ачто слева, - прежде всего культурной и потому более медленной. Обе они вызваны недовольством либерализмом, которое связано не с сутью доктрины, а с тем, как некоторые здравые либеральные идеи интерпретируются и доводятся до крайности. Ответ на это недовольство заключается не в отказе от либерализма как такового, а в его умеренности.

План этой книги таков. В главе 1 дается определение либерализма и приводятся три его основных исторических обоснования. В главах 2 и 3 будет рассмотрено, как экономический либерализм эволюционировал в более экстремальную форму "неолиберализма" и вызвал сильную оппозицию и недовольство самим капитализмом.главах 4 и 5 будет рассмотрено, как базовый либеральный принцип автономии личности был абсолютизирован,и превращен в критику индивидуализма и универсализма, на которых базировался либерализм. Глава 6 посвящена критике современного естествознания, которая была начата прогрессивными левыми, но вскоре перекинулась на популистских правых, а в главе 7 описывается, как современные технологии бросили вызов либеральному принципу свободы слова.главе 8 ставится вопрос о том,естьли у правых или левыхжизнеспособные альтернативы либерализму; в главе 9 рассматривается вызов, брошенный либерализму потребностью в национальной идентичности; а в главе 10 излагаются широкие принципы, необходимые для восстановления веры в классический либерализм.

Я не ставлю перед собой цель написать историю либеральной мысли. Существуют десятки важных авторов, внесших свой вклад в либеральную традицию, истолько же критиков либерализма.сотни, если не тысячи книг, посвященных их вкладу.Я же хочу остановиться наосновныхмойвзгляд, идеях, лежащих в основе современного либерализма, а также на некоторых серьезных недостатках либеральной теории.

Я пишу эту книгу в период, когда либерализм столкнулся с многочисленнымикритиками и вызовами и представляется многим как старая и изжившая себя идеология, не отвечающая на вызовы времени. Это далеко не первый случай критики. Не успел либерализм стать живой идеологией после Французской революции, как на него обрушились критики-романтики, считавшие, что в его основе лежит расчетливое и бесплодное мировоззрение.Далееатаке подверглись националисты, которые к началу Первой мировой войны захватили власть, и противостоявшие им коммунисты. За пределами Европы либеральные доктрины пустили корни в некоторых обществах, например в Индии, но быстро были опровергнуты националистическими, марксистскими и религиозными движениями.

Тем не менее либерализм выдержал эти испытания ик концу ХХ векастал доминирующим организующим принципом большей частимировой политики. Его долговечность объясняется тем, что он имеет практические, моральные и экономические обоснования, которые привлекают многих людей, особенно после того, как они исчерпали себя в жестокой борьбе, которую ведут альтернативные политические системы.Это не "устаревшая" доктрина, как считает Владимир Путин, а доктрина, которая по-прежнему необходима в нашем современноммногообразном и взаимосвязанном мире. Именно поэтому необходимо заново сформулировать обоснования либеральной политики, а также причины, по которым многие люди сегодня считают ее несостоятельной.

Особенно после 2016 г. появилось множество книг, статей и манифестов, в которых анализируются недостатки либерализма и предлагаются советы по его адаптации ксовременным условиям .Я провел большую часть своей жизни, занимаясь исследованиями, преподаванием и написанием статей о государственной политике, и у меня есть множество идей относительно конкретных инициатив, которые можно было бы предпринять для улучшения жизни в современных либеральных демократиях.Однако в данном томе мы не будем предлагать такой список, а сосредоточимся на базовых принципах, лежащих в основе либерального режима,выявим некоторые из их недостатков и, исходя из этого, предложим пути их устранения. Какими бы ни были недостатки, я хочу показать, что они по-прежнему превосходят нелиберальные альтернативы. Я оставляю за другими право делать более конкретные политические выводы из общих принципов.

Я хотел бы поблагодарить своего британского издателя Эндрю Франклина из Profile Books за то, что он подтолкнул меня к написаниюэтого тома. Эндрю опубликовал все девять моих предыдущих книг и на протяжении нескольких десятилетий был для меня замечательным редактором и помощником. Я также хотел бы поблагодарить своего американского редактора Эрика Чински из издательства Farrar, Straus and Giroux, который давал мне бесценные советы как по содержанию, так и по стилю.Мои литературные агенты Эстер Ньюберг, Каролина Саттон и Софи Бейкер проделали свою обычную превосходную работупо представлению этой книги широкой аудитории. Осенью 2020 года я вместе с Джеффом Гедмином и другими коллегами создал новый интернет-журналАмериканская цель", для которого я написал главный очерк, на котором основана эта работа. 5 Этот очерк должен был определить цели "Американской цели", что, надеюсь, будет способствовать политической и идеологической борьбе, в которой мы сейчас участвуем.Я хотел бы поблагодарить своих коллег и сотрудников журнала, а также Сэмюэля Мойна, Шади Хамида, Яна Бассина, Джета Хира, Дхруву Джайшанкара, Шикху Далмиа, Аарона Сибария, Джозефа Капицци иРичарда Томпсона Форда за их комментарии к этой оригинальной статье.Я хотел бы поблагодарить ряд людей за советы и комментарии, в том числе Тару Изабеллу Бартон, Герхарда Каспера, Шикху Далмиа,Марка Кордовера, Дэвида Эпштейна, Ларри Даймонда, Матильду Фастинг, Дэвида Фукуяму, Билла Галстона, Джеффа Гедмина, Эрика Дженсена, Яшу Мунка, Марка Платтнера и Эйба Шульски. Наконец, я хотел бы поблагодарить Бена Цуерчера за его работу в качестве ассистента.

Глава 1. Что такое классический либерализм?

Существует несколько общих характеристик, определяющих либерализм, отличающих его от других доктрин и политических систем. По словам Джона Грея,

Общим для всех вариантов либеральной традиции является определенная, характерная для современности, концепция человека и общества. Онаиндивидуалистична, поскольку утверждает моральный примат личности против притязаний любого социального коллектива; эгалитарна, поскольку наделяет всех людей одинаковым моральным статусом и отрицает значимость для правового и политического порядка различий в моральной ценности людей; универсалистична, утверждая моральное единство человеческого рода и придавая второстепенное значение конкретным историческим объединениям и культурным формам; мелиоративна в своем утверждении исправимости и улучшаемости всех социальных институтов и политических устройств. Именно такая концепция человека и общества придает либерализму определенную идентичность, которая преодолевает его огромное внутреннее разнообразие и сложность.

наиболее фундаментальным из которых является право на автономию, т.е. возможность делать выбор в отношении речи, ассоциаций, убеждений и, в конечном счете, политической жизни. В сферу автономии входит право владеть собственностью и совершать экономические сделки. Со временем автономия стала включать в себя и право на участие в политической жизни через избирательное право.

Нет необходимости говорить о том, что ранние либералы имели ограниченное представление о том, кто относится к числу правоспособных людей. Первоначально в США и других "либеральных" режимах этот круг был ограничен белыми мужчинами, владеющими собственностью, и лишь позднее был расширен за счет других социальных групп. Тем не менее, эти ограничения прав противоречили утверждениям о равенстве людей, содержащимся как в доктринальных трудах либеральных теоретиков, таких как Томас Гоббс и Джон Локк, так и в основополагающих документах, таких как Декларация независимости США или Декларация прав человека и гражданина времен Французской революции. Противоречия между теорией и практикой обусловили, наряду с мобилизацией низовых групп, эволюцию либеральных режимов в сторону более широкого и всеохватного признания равенства людей. Этим либерализм резко отличался от националистических или религиозных доктрин, прямо ограничивающих права определенных рас, этносов, полов, конфессий, каст или статусных групп.

Либеральные общества закрепляют права в формальном праве и, как следствие, имеют тенденцию к высокой процессуальности. Право - это просто система явных правил, определяющих порядок разрешения конфликтов и принятия коллективных решений, воплощенная в наборе правовых институтов, функционирующих полуавтономно от остальной политической системы, чтобы политики не могли злоупотреблять ими для получения краткосрочной выгоды в большинстве развитых либеральных обществ эти правила времени постепенно усложняются.

Либерализм часто объединяются термином "демократия", хотя, строго говоря, либерализм и демократия основаны на разных принципах и институтах. Демократия подразумевает правление народа, которое сегодня институционализировало в виде периодических свободных и справедливых многопартийных выборов при всеобщем избирательном праве. Либерализм в том смысле, в котором я его использую, подразумевает верховенство закона, систему формальных правил, ограничивающих полномочия исполнительной власти, даже если эта власть легитимирована демократическим путем на выборах. Таким образом, мы должны правильно называть "либеральной демократией" тот тип режима, который преобладает в Северной Америке, Европе, некоторых странах Восточной и Южной Азии и других регионах мира с момента окончания Второй мировой войны. Соединённые Штаты, Германия, Франция, Япония и Индия стали либеральными демократиями ко второй половине ХХ века, хотя некоторые из них, например, США и Индия, в последние несколько лет отступили на второй план.

Именно либерализм, а не демократия, подвергается в последние годы наиболее острым нападкам. Мало кто сегодня спорит с тем, что правительство не должно отражать интересы "народа", и даже откровенно авторитарные режимы, такие как китайский или северокорейский, утверждают, что действуют от его имени. Владимир Путин, как и многие другие де-факто авторитарные лидеры в мире, по-прежнему считает необходимым проводить регулярные "выборы" и, похоже, заботится о поддержке населения. Другой стороны, Путин заявил, что либерализм - это "устаревшая доктрина", и прилагает все усилия, чтобы заставить замолчать критиков, посадить в тюрьму, убить или преследовать оппонентов, а также ликвилюбое независимое гражданское пространство. Китайский лидер Си Цзиньпин отверг идею о том, что власть Коммунистической партии может быть ограничена, и ужесточил контроль над всеми аспектами жизни китайского общества. Виктор Орбан в Венгрии прямо заявил, что стремится построить "нелиберальную демократию" в самом сердце Европейского Союза.

Когда либеральная демократия регрессирует, именно либеральные институты выступают в роли "капельниц в угольной шахте", сигнализирующих о грядущем более широком авторитарном наступлении. Либеральные институты защищают демократический процесс, ограничивая исполнительную власть; как только они разрушаются, под ударом оказывается сама демократия. В этом случае результатами выборов можно манипулировать, применяя маневрирование, правила квалификации избирателей или ложные обвинения в фальсификации выборов. Враги демократии гарантируют, что они останутся у власти независимо от воли народа. Среди многочисленных посягательств Дональда Трампа на американские институты самым серьезным, безусловно, стало его нежелание признать свое поражение на президентских выборах 2020 года и мирно передать власть своему преемнику.

С нормативной точки зрения я считаю, что и либерализм, и демократия морально оправданы и необходимы как вопрос практической политики. Они представляют собой два из трех столпов правильного правительства, и оба являются критическими в качестве ограничений для третьего столпа - современного государства, что я подробно описал в серии книг "Политический порядок". Однако современный кризис либеральной демократии в первую очередь связан не столько с демократией в строгом понимании, сколько с либеральными институтами. Более того, именно либерализм в гораздо большей степени, чем демократия, ассоциируется с экономическим ростом и процветанием современного мира. Как мы увидим в главах 2 и 3, экономический рост в отрыве от соображений равенства и справедливости может быть весьма проблематичным, однако рост остается необходимым условием для большинства других благ, к которым стремятся общества.

На протяжении столетий три основных обоснования либеральных обществ. Первое - прагматическое: либерализм - это способ регулирования насилия и возможность мирного сосуществования различных групп населения. Второе - моральное: либерализм защищает базовое человеческое достоинство, и в частности автономию человека - способность каждого индивида делать выбор. Последнее обоснование - экономическое: либерализм способствует экономическому росту и всем тем благам, которые возникают в результате роста, защищая права собственности и свободу сделок.

Либерализм тесно связан с определенными формами познания, в частности с научным методом, который рассматривается как наилучшее средство понимания внешнего мира и манипулирования им. Предполагается, что индивиды лучше всего оценивают свои собственные интересы и способны воспринимать и проверять эмпирическую информацию о внешнем мире при вынесении таких суждений. Несмотря на то, что суждения могут быть разными, либералы считают, что в условиях свободного рынка идей хорошие идеи в конечном итоге вытеснят плохие благодаря обсуждению и доказательствам.

Прагматический аргумент в пользу либерализма необходимо рассматривать в историческом контексте, в котором впервые возникли либеральные идеи. Эта доктрина появилась в середине XVII века в связи с завершением религиозных войн в Европе - 150-летнего периода почти непрерывного насилия, вызванного протестантской Реформацией. По оценкам специалистов, в ходе Тридцатилетней войны погибло до трети населения Центральной Европы, причем если не от прямого насилия, то от голода и болезней последовавших за военным конфликтом. Религиозные войны в Европе были обусловлены экономическими и социальными факторами, такими как жадность монархов, стремившихся захватить церковную собственность. Но их ожесточенность объяснялась тем, что воюющие стороны представляли различные христианские секты, стремившиеся навязать населению свою интерпретацию религиозных догм. Мартин Лютер боролся с императором Карлом V, Католическая лига - с гугенотами во Франции, Генрих VIII стремился отделить Англиканскую церковь от Рима, внутри протестантского и католического лагерей возникали конфликты между англиканами высокой и низкой церкви, лютеранами и многими другими. Это был период, когда еретиков регулярно сжигали на костре, либо привлекали и четвертовали за то, что они исповедовали такие вещи, как "транссубстанция", - уровень жестокости, который вряд ли можно объяснить только экономическими мотивами.

Либерализм стремился снизить устремления политики не как средства поиска благой жизни, определяемой религией, а скорее как способа обеспечения самой жизни, т.е. мира и безопасности. Томас Гоббс, писавший вразгар гражданской войны в Англии, был монархистом, но сильное государство он рассматривал прежде всего как гарантию того, что человечество не вернется к войне "каждый против каждого". Страх насильственной смерти был, по его мнению, самой сильной страстью, которая разделялась всеми людьми в той мере, в какой не разделялись религиозные убеждения. Поэтому первой обязанностью государства является защита права на жизнь. Отсюда и пошло выражение "жизнь, свобода и стремление к счастью", содержащееся в Декларации независимости США. Опираясь на эту основу, Джон Локк заметил, что жизни также может угрожать тираническое государство и что само государство должно быть ограничено "согласием управляемых".

Таким образом, классический либерализм можно понимать как институциональное решение проблемы управления разнообразием, или, говоря несколько иначе, мирного регулирования разнообразия в плюралистических обществах. Наиболее фундаментальным принципом, закрепленным в либерализме, является принцип толерантности: вы не обязаны соглашаться с вашими согражданами по поводу самых важных вещей, но только то, что каждый человек должен иметь возможность решать, что это такое, без вмешательства с вашей стороны или со стороны государства. Либерализм снижает температуру в политике, снимая вопросы о конечных целях: вы можете верить во что угодно, но делать это должны в частной жизни и не стремиться навязывать свои взгляды согражданам.

Разновидности разнообразия, с которыми могут успешно справляться либеральные общества, не безграничны. Если значительная часть общества сама не принимает либеральные принципы и стремится ограничить фундаментальные права других людей, или если граждане прибегают к насилию, чтобы добиться своего, то либерализм оказывается недостаточным для поддержания политического порядка. Именно такой была ситуация в США до 1861 года, когда страну раздирал вопрос о рабстве, из-за чего она впоследствии впала в гражданскую войну. Во время холодной войны либеральные общества Западной Европы столкнулись с аналогичной угрозой со стороны еврокоммунистических партий во Франции и Италии, а на современном Ближнем Востоке перспективы либеральной демократии пострадали из-за сильного подозрения в том, что исламистские партии, такие как "Братья-мусульмане" в Египте, не принимают либеральных правил игры.

Разнообразие может принимать различные формы: в Европе XVII века оно было религиозным, но также может быть основано на национальности, этнической принадлежности, расе и других типах верований. В византийском обществе существовала резкая поляризация между "синими" и "зелеными" - командами, выступавшими на ипподроме и соответствовавшими христианским сектам, исповедовавшим доктрины монофизитов и монофелитов соответственно. Сегодня Польша - одно из самых этнически и религиозно однородных обществв Европе, и все же она резко поляризована между социальными группами, проживающими в космополитических городах и более консервативными в сельской местности. Люди очень хорошо умеют делиться на команды, которые вступают в войну друг с другом в метафорическом или буквальном смысле; таким образом, разнообразие является преобладающей характеристикой многих человеческих обществ.

Важнейшим аргументом в пользу либерализма остается прагматический аргумент, существовавший в XVII веке: если такие разные общества, как Индия или США, отходят от либеральных принципов и пытаются строить национальную идентичность на основе расовых, этнических, религиозных или иных субстанциональных представлений о хорошей жизни, они приглашают вернуться к потенциально насильственным конфликтам. Соединенные Штаты пережили такой конфликт во время Гражданской войны, а Индия Моди приглашает к общинному насилию, меняя свою национальную идентичность на индуистскую.

Второе обоснование либерального общества - моральное: либеральное общество защищает человеческое достоинство, предоставляя гражданам равное право на автономию. Способность делать фундаментальный жизненный выбор - важнейшая характеристика человека. Каждый человек хочет определить цели своей жизни: чем он будет зарабатывать на жизнь, на ком он женится, где он будет жить, с кем он будет общаться и вести дела, что и как он должен говорить, во что он будет верить. Именно эта свобода придает человеку достоинство, и в отличие от интеллекта, внешности, цвета кожи и других вторичных характеристик она является универсальной для всех людей. Минимум, закон защищает автономию, предоставляя и обеспечивая соблюдение прав граждан на свободу слова, общения и вероисповедания. Но со временем автономия стала включать в себя право на долю в политической власти и на участие в самоуправлении через избирательное право. Таким образом, либерализм стал связан с демократией, которая может рассматриваться как выражение коллективной автономии.

Взгляд на либерализм как на средство защиты базового человеческого достоинства, сформировавшийся в Европе к моменту Французской революции, сегодня в виде "права на достоинство" вошел в конституции бесчисленных либеральных демократий по всему миру и фигурирует в основных законах таких разных стран, как Германия, ЮАР и Япония. Большинство современных политиков затруднились бы объяснить, какие именно человеческие качества наделяют людей равным достоинством, но они смутно представляют себе, что речь идет о способности выбирать, принимать решения относительно своего жизненного пути без излишнего вмешательства со стороны государства или общества в целом.

Либеральная теория утверждала, что эти права распространяются на всех людей универсально, как, например, во вступительной фразе Декларации независимости "Мы считаем эти истины самоочевидными, что все люди созданы равными". Однако на практике либеральные режимы проводили неблаговидные различия между людьми и не считали всех людей, находящихся под их юрисдикцией, полноценными человеческими существами. Соединенные Штаты не предоставляли гражданства и избирательных прав афроамериканцам до принятия Четырнадцатой, Пятнадцатой и Шестнадцатой поправок после Гражданской войны , а после Реконструкции позорно отняли их обратно в период, который длился вплоть до эпохи гражданских прав в 1960-х годах. А женщины получили право голоса только после принятия девятнадцатой поправки в 1919 году. Аналогичным образом, европейские демократии открывали избирательные права для всех совершеннолетних только постепенно, снимая ограничения по признаку собственности, пола и расы в медленном процессе, который растянулся до середины ХХ века.

Третье важное обоснование либерализма связано с его связью с экономическим ростом и модернизацией. Для многих либералов XIX века наиболее важной формой автономии была возможность свободно покупать, продавать и инвестировать в рыночную экономику. Права собственности занимали центральное место в либеральной повестке дня, наряду собеспечением исполнения контрактов через институты, снижающие риск торговли и инвестиций с незнакомыми людьми. Теоретическое обоснование этого очевидно: ни один предприниматель не станет рисковать деньгами в бизнесе, если он думает, что на следующий год он будет экспроприирован либо государством, либо конкурентами, либо преступной организацией. Права собственности должны были поддерживаться большим правовым аппаратом, который включал в себя систему независимых судов, адвокатов, адвокатуру и государство, которое могло бы использовать свои полицейские полномочия для исполнения судебных решений в отношении частных лиц.

Либеральная теория не только одобряла свободу купли-продажи в пределах национальных границ, но и с самого начала выступала за создание международной системы свободной торговли. В работе Адама Смита "Богатство народов", опубликованной в 1776 году, были показаны способы, с помощью которых меркантилистские ограничения на торговлю (например, требование Испанской империи, чтобы испанские товары перевозились только на испанских кораблях в испанские порты) были крайне неэффективными. Давид Рикардо своей теорией сравнительных преимуществ заложил основы современной теории торговли. Либеральные режимы не всегда следовали этим теоретическим положениям: Великобритания и США, например, защищали свои ранние отрасли промышленности тарифами до тех пор, пока они не выросли до масштабов, позволяющих конкурировать без государственной помощи. Тем не менее, в истории существует тесная связь между либерализмом и свободой торговли.

Права собственности были одними из первых прав, которые гарантировались растущими либеральными режимами, задолго до права на объединение или права голоса. Первыми двумя европейскими странами , в которых были установлены прочные права собственности, были Англия и Нидерланды, в которых сформировался предпринимательский коммерческий класс и наблюдался бурный экономический рост. В Северной Америке английское общее право защищало права собственности до того момента, когда колонии обрели политическую независимость. Германский рехтштат, основанный на гражданских кодексах, таких как прусскийAllgemeinesLandrecht1792 г., защищал частную собственность задолго до того, как в немецких землях появился намек на демократию. Как и Америка, автократическая, но либеральная Германия в конце XIX века быстро индустриализировалась и к началу XX века превратилась в экономическую великую державу.

Связь между классическим либерализмом и экономическим ростом отнюдь не тривиальна. человека в либеральном мире вырос почти на 3000%. 7 Эти достижения ощущались как вверх, так и вниз по экономической лестнице: рядовые работники наслаждались уровнем здоровья, продолжительности жизни и потребления, недоступным для наиболее привилегированной элиты в прежние эпохи.

Центральное место прав собственности в либеральной теории означало, что самыми ярыми сторонниками либерализма, как правило, были новые средние классы, ставшие побочным продуктом экономической модернизации - то, что Карл Маркс назвал бы буржуазией. Изначальные сторонники Французской революции, давшие в 1789 году клятву на теннисном корте, были в основном юристами из среднего класса, которые хотели защитить свои имущественные права от монархии и были мало заинтересованы в предоставлении избирательных прав неквалифицированным слоям населения. То же самое можно сказать и об американских "отцах-основателях",, которые почти все были выходцами из преуспевающего класса купцов и плантаторов. Джеймс Мэдисон в своей "Речи на Виргинском конвенте" утверждал, что "права личности и права собственности являются теми целями, для защиты которых было создано правительство". В своем сочинении "Федералист 10" он отмечал, что социальные классы и неравенство неизбежно возникнут в результате необходимой защиты собственности: «Из защиты различных и неравных способностей к приобретению собственности немедленно вытекает обладание различными степенями и видами собственности; а из влияния их на настроения и взгляды соответствующих собственников вытекает разделение общества на различные интересы и партии».

Нынешние проблемы либерализма не новы: идеология на протяжении веков то выходила из моды, то возвращалась, но всегда возвращалась благодаря своим сильным сторонам. Она родилась на почве религиозных конфликтов в Европе; принцип, согласно которому государства не должны стремиться навязывать другим свои религиозные взгляды, способствовал стабилизации ситуации на континенте в период после Вестфальского мира 1648 года. Либерализм был одной из первых движущих сил Французской революции и первоначально был союзником демократических сил, стремившихся расширить участие в политической жизни за пределы узкого круга элиты высшего и среднего класса. Однако сторонники равенства разошлись со сторонниками свободы и создали революционную диктатуру, которая в конечном итоге уступила место новой империи Наполеона. Последняя, тем не менее, сыграла важнейшую роль в распространении либерализма в форме закона - Кодекса Наполеона - в дальние уголки Европы. Впоследствии это стало якорем для либерального правового государства на континенте.

После Французской революции либералы были оттеснены другими доктринами как справа, так и слева. Революция породила следующего серьезного конкурента либерализма - национализм. Националисты утверждали, что политические юрисдикции должны соответствовать культурным единицам, определяемым в основном языком и этнической принадлежностью. Они отвергали универсализм либерализма и стремились наделить правами в первую очередь ту группу, которой отдавали предпочтение.XIX веке Европа перестраивалась с династической на национальную основу: произошло объединение Италии и Германии, усилилась националистическая агитация в многонациональных Османской и Австро-Венгерской империях. В 1914 году это вылилось в Великую войну, унесшую миллионы человеческих жизней и подготовившую почву для второго глобального пожара в 1939 году.

Поражение Германии, Италии и Японии в 1945 г. заложило основу для восстановления либерализма в качестве руководящей идеологии демократического мира. Европейцы увидели глупость организации политики вокруг эксклюзивного и агрессивного понимания нации, и создали Европейское сообщество, а затем и Европейский союз, чтобы сознательно подчинить старые национальные государства совместной транснациональной структуре.

Свобода для индивидов неизбежно предполагала свободу для колониальных народов, завоеванных европейскими державами, что привело к быстрому распаду их заокеанских империй. В одних случаях колонии получали независимость добровольно, в других метрополия сопротивлялась национальному освобождению силой. Этот процесс завершился только с распадом заокеанской империи Португалии в начале 1970-х годов. В свою очередь, США сыграли важную роль в создании нового комплекса международных институтов, включая Организацию Объединенных Наций (и связанные с ней бреттон-вудские организации, такие как Всемирный банк и Международный валютный фонд), Генеральное соглашение по торговле и тарифам, его преемницу Всемирную торговую организацию, а также такие региональные предприятия, как Североамериканское соглашение о свободной торговле. Американская военная мощь, обязательства перед Организацией Североатлантического договора и ряд двусторонних договоров о союзничестве с такими странами, как Япония и Южная Корея, лежали в основе глобальной системы безопасности, которая стабилизировала в Европе и Восточной Азии во время холодной войны.

Другим основным конкурентом либерализма был коммунизм. Либерализм связан с демократией через защиту индивидуальной автономии, что предполагает юридическое равенство и широкое право на политический выбор и избирательное право. Однако, как заметил Мэдисон, либерализм не ведет к равенству результатов, и начиная с Французской революции и далее наблюдались сильные противоречия между либералами, приверженными защите прав собственности, и левыми, которые стремились к перераспределению богатства и доходов через сильное государство. В демократических странах это выражалось в форме социалистических или социал-демократических партий, опиравшихся на растущее рабочее движение, таких как Лейбористская партия в Великобритании или германские социал-демократы. Но более радикальные сторонники демократического равенства выступали под знаменем марксизма-ленинизма и были готовы полностью отказаться от либерального правового государства и отдать власть в руки диктаторского государства.

Наибольшая угроза либеральному международному порядку, после 1945 г., исходила от бывшего Советского Союза и союзных ему коммунистических партий в Восточной Европе и Восточной Азии. Агрессивный национализм, возможно, и потерпел поражение в Европе , но он стал мощным источником мобилизации в развивающихся странах, получив поддержку со стороны СССР, Китая, Кубы и других коммунистических государств. Но в 1989-1991 гг. бывший Советский Союз распался, а вместе с ним и предполагаемая легитимность марксизма-ленинизма. Китай при Дэн Сяопине сделал поворот в сторону рыночной экономики и попытался интегрироваться в развивающийся либеральный международный порядок, как и многие бывшие коммунистические страны, которые присоединились к существующим международным институтам, таким как Европейский Союз и НАТО.

Таким образом, в конце ХХ века в развитых странах мира наблюдалось широкое и в целом благополучное сосуществование либерализма и демократии. Либеральная приверженность правам собственности и верховенству закона заложила основу для мощного экономического роста после Второй мировой войны. Сочетание либерализма с демократией сгладило неравенство, порожденное рыночной конкуренцией, а общее процветание позволило демократически избранным законодательным органам создать государства всеобщего благосостояния с перераспределением средств. Неравенство удерживалось под контролем и становилось терпимым, поскольку большинство людей видели, что их материальное положение улучшается. Прогрессирующая деградация пролетариата, предусмотренная марксизмом , так и не произошла; напротив, представители рабочего класса, видя рост своих доходов, превратились из противников в сторонников системы. Таким образом, период с 1950 по 1970-е годы, который французы называют тремя великими" (les trente glorieuses), стал расцветом либеральной демократии в развитых странах.

Это был не только период экономического роста, но и период роста социального равенства. В 1960-е годы возникла целая серия социальных движений, начиная с революции за гражданские права и феминистской революции, которые требовали от общества соблюдения либеральных принципов всеобщего человеческого достоинства. Коммунистические общества претендовали на решение расовых и гендерных проблем, но в западных либеральных демократиях социальные преобразования происходили за счет мобилизации низов, а не за счет указов сверху, и поэтому оказались более масштабными. Круг правообладателей в либеральных обществах продолжал расширяться, и этот процесс не завершен и продолжается до сих пор.

Если нужны доказательства позитивного влияния либерализма как идеологии, то стоит обратить внимание на успех ряда государств Азии, которые десятилетийот бедных развивающихся стран до развитых. Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур не были демократическими государствами в период своего высокого роста, но они приняли ключевые либеральные институты, такие как защита прав частной собственности и открытость для международной торговли, что позволило им использовать преимущества глобальной капиталистической системы. Реформы, проведенные Дэн Сяопином в Китае после 1978 года, такие как закон об ответственности домохозяйств или система предприятий в городах и деревнях, заменили централизованное планирование ограничением прав собственности и стимулированием крестьян и предпринимателей к риску, поскольку им было разрешено пользоваться плодами собственного труда. Существует обширная литература, объясняющая, почему страны Восточной Азии так и не приняли ничего похожего на полноценную форму рыночного капитализма, существовавшую в США, - ведь и европейский капитализм выглядел совсем иначе. В Восточной Азии и в Европе государство оставалось гораздо более важным субъектом стимулирования экономического роста, чем в США. Но эти "государства развития" по-прежнему опирались на либеральные институты, такие как частная собственность и стимулы, которые привели их к замечательным результатам экономического роста.

Тем не менее, либерализм имел и ряд недостатков, часть из которых была вызвана внешними обстоятельствами, а часть - присуща самой доктрине. Большинство доктрин и идеологий начинаются с истинного или даже откровенного понимания, но когда это понимание доводится до крайности, доктрина становится, так сказать, доктринерской, то все идет не так.

Как правые, так и левые сторонники либерализма доводили его основные принципы до крайности, вплоть до подрыва самих этих принципов. Одной из основных идей либерализма является признание и защита автономии личности. Но эту базовую ценность можно завести слишком далеко. Автономия означала прежде всего право свободно покупать и продавать, без вмешательства со стороны государства. Доведя это понятие до крайности, экономический либерализм в конце ХХ века превратился в "неолиберализм" и привел к гротескному неравенству, о чем пойдет речь в следующих двух главах. Слева автономия означала личную самостоятельность в отношении выбора образа жизни и ценностей, а также сопротивление социальным нормам, навязываемым окружающим обществом. По этому пути, либерализм начал разрушать свою собственную предпосылку толерантности, превращаясь в современную политику идентичности. Эти крайние версии либерализма вызвали обратную реакцию, которая и стала источником правых популистских и левых прогрессивных движений, угрожающих сегодня либерализму.

Глава 2. От либерализма к неолиберализму

Одной из важнейших областей, где либеральные идеи были доведены до крайности, стала экономическая мысль, где либерализм превратился в то, что получило название "неолиберализм".

Неолиберализм сегодня часто используется как уничижительный синоним капитализма, однако правильнее использовать в более узком смысле для обозначения школы экономической мысли, часто ассоциируемой с Чикагским университетом или австрийской школой, и таких экономистов, как Милтон Фридман, Гэри Беккер, Джордж Стиглер, Людвиг фон Мизес и Фридрих Хайек, которые резко отрицали роль государства в экономике и делали акцент на свободных рынках как стимулах роста и эффективных распределителях ресурсов . Эти экономисты, многие из которых были удостоены Нобелевских премий, дали высокопарное обоснование про рыночной и антигосударственной политике, проводимой Рональдом Рейганом и Маргарет Тэтчер в 1980-х годах. Эта политика была продолжена левоцентристскими политиками, такими как Билл Клинтон и Тони Блэр, которые способствовали дерегулированию и приватизации экономики своих стран, что заложило основу для роста популизма в конце 2010-х годов. Этот прорыночный консенсус был воспринят целым поколением молодых людей, многие из которых впоследствии были разочарованы великим финансовым кризисом 2008 года, кризисом евро 2010 года и последующими экономическими трудностями.

На более популярном уровне неолиберализм был связан с тем, что американцы называют либертарианством, основной темой которого является враждебность к всевластному государству и вера в святость индивидуальной свободы. Либертарианцы солидаризировались с экономистами чикагской школы в своем неприятии государственного регулирования экономики и убеждении, что государство только мешает динамичным предпринимателям и новаторам. Однако убежденность в примате индивидуальной свободы заставляла их выступать против действий государства и в социальной сфере. Они весьма критически относились к огромным и, казалось бы, постоянно расширяющимся государствам всеобщего благосостояния, которые были созданы в большинстве либеральных демократий в течение десятилетий, и не одобряли попытки государства регулировать такие формы поведения личности, как употребление наркотиков и сексуальная жизнь. Некоторые либертарианцы считали, что человек должен сам заботиться о себе. Более вдумчивые из них утверждали, что социальные потребности могут быть лучше удовлетворены за счет частных действий, чем за счет крупных государственных бюрократических структур, будь то сам частный сектор или гражданское общество (некоммерческие организации, церкви, добровольные группы и т.п.).

Неолиберальная революция Рейгана-Тэтчер была основана на реальных проблемах и решала их.. Девятнадцатый век стал расцветом нерегулируемого рыночного капитализма, при этом вмешательство государства не играло практически никакой роли в защите человека от жестокой формы капитализма или в смягчении последствий спадов, депрессий и банковских кризисов, которые происходили с большой регулярностью.

Все изменилось к началу двадцатого века. Начиная с 1880-х годов, реформаторы прогрессивной эпохи основы регулирующего государства. В Соединенных Штатах Америки была создана Межгосударственная торговая комиссия для регулирования железных дорог, которые повсеместно разрастались. Законы Шермана, Клейтона и Федеральной торговой комиссии наделили правительство полномочиями по ограничению роста монополий, а тяжелый банковский кризис 1908 года привел к созданию Федеральной резервной системы США. Великая депрессия породила множество регулирующих органов, таких как Комиссия по ценным бумагам и биржам, а также Управление социального обеспечения для организации пенсионного обеспечения. Кризис глобального капитализма в 1930-х годах придал государствам гораздо большую легитимность в ущерб частным рынкам, что привело к появлению в Европе и Северной Америке государств с развитой системой регулирования и социального обеспечения.

К 1970-м годам маятник качнулся в сторону чрезмерного государственного контроля. Многие отрасли экономики США и Европы подверглись чрезмерному регулированию, а щедрые обязательства по созданию систем социального обеспечения привели к тому, что многие богатые страны столкнулись с огромной долговой нагрузкой. На Ближнем Востоке1973 году и повышения цен на нефть ОПЕК в четыре раза. Экономический рост остановился, а инфляция выросла во всем мире, поскольку мировая экономика пыталась приспособиться к росту цен на ресурсы. Наиболее разрушительными оказались последствия для развивающихся стран, где банки денежных центров перерабатывали излишки нефтедобывающих стран в долговые обязательства, которые страны Латинской Америки и Африки к югу от Сахары использовали для поддержания уровня жизни. Это оказалось неустойчивым: одна за другой страны объявляли дефолт по своим суверенным долгам, что привело к обвальному падению занятости и гиперинфляции. Лекарством от этих проблем, предложенным международными финансовыми институтами, стала Чикагская школа: жесткая экономия бюджетных средств, гибкие валютные курсы, дерегулирование, приватизация и жесткий контроль над денежной массой внутри страны.

В США и других развитых странах дерегулирование и приватизация дали положительный эффект. Цены на авиабилеты и тарифы на грузоперевозки стали снижаться по мере того, как государства отступали от введенного ими повсеместного контроля над ценами. Самым героическим моментом в жизни Маргарет Тэтчер стало ее противостояние с Артуром Скаргиллом и профсоюзом угольщиков: на том этапе своего экономического развития Британия не должна была заниматься добычей угля, а также владеть такими компаниями, как British Steel или British Telecom, которые более эффективно управлялись частными операторами. Экономическое возрождение Великобритании после удручающего десятилетия - 1970-х годов - во многом было обусловлено неолиберальной политикой.

Однако неолиберальная повестка дня была доведена до контрпродуктивной крайности. Правильное понимание превосходной эффективности рынков превратилось в нечто вроде религии, в которой государственное вмешательство противопоставлялось в принципе. Приватизация проводилась, например, даже в случае естественных монополий, таких как ключевые коммунальные предприятия, что привело к таким трагедиям, как приватизация мексиканской компании TelMex, где государственная телекоммуникационная монополия была преобразована в частную и способствовала приходу к власти одного из богатейших людей мира Карлоса Слима .

Самые тяжелые последствия были ощутимы в бывшем Советском Союзе, который распался как раз в тот момент, когда неолиберальная идеология достигла своего пика. Социалистическое централизованное планирование было справедливо дискредитировано низкими показателями коммунистической экономики во всем мире. Однако многие экономисты считали, что частные рынки будут формироваться спонтанно, как только будет ликвидировано централизованное планирование. Они не понимали, что сами рынки функционируют только тогда, когда они строго регулируются государствами с действующей правовой системой, способной обеспечить соблюдение правил прозрачности, контрактов, прав собственности и т.п. В результате значительные куски советской экономики были поглощены ловкими олигархами, чье пагубное влияние сохраняется и по сей день в России, Украине и других бывших коммунистических странах.

Даже обеспечив два десятилетия быстрого экономического роста, неолиберализм сумел дестабилизировать мировую экономику и подорвать свой собственный успех. Дерегулирование было полезно во многих секторах реальной экономики, но оказалось губительным, когда в 1980-х и 1990-х годах оно было применено к финансовому сектору. Бывший глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен и другие экономисты того времени полагали, что последний сможет регулировать себя сам. Однако финансовые институты ведут себя совсем не так, как предприятия реального сектора экономики. В отличие от производственной корпорации, крупный инвестиционный банк является системно опасным и может нанести огромный ущерб экономике в целом, если примет на себя чрезмерные риски. Именно это мир увидел в результате краха Lehman Brothers в сентябре 2008 года, когда тысячи контрагентов по всему миру оказались не в состоянии выполнить свои собственные обязательства из-за того, что были связаны с Lehman. Глобальная платежная система замерзла, и спасти ее удалось только благодаря массированным вливаниям ликвидности со стороны ФРС США и других центральных банков. Если когда-либо аргументы необходимости крупного централизованного государственного института, то это был именно такой случай. Либертарианцы забыли, что отсутствие центрального банка и зависимость от золотого стандарта до принятия закона о Федеральной резервной системе 1919 года приводили к периодическим финансовым кризисам, подобным тому, который потряс США в 1908 году.

Действительно, американские неолибералы были подняты, так сказать, на свой собственный флаг. С 1980-х годов Министерство финансов США и такие организации, как Всемирный банк и МВФ, рекомендовали странам мира открыть счета капитала и обеспечить свободное движение инвестиционных средств. Они стремились отменить контроль над движением капитала, введенный после банковского кризиса 1930-х годов. С момента окончания Второй мировой войны и вплоть до 1970-х годов мировая финансовая система отличалась высокой стабильностью. В дальнейшем, когда под влиянием неолиберальных идей ликвидность стала беспрепятственно перемещаться через международные границы, финансовые кризисы стали происходить с пугающей регулярностью. Это началось со стерлингового и шведского банковских кризисов в начале 1990-х годов, кризиса мексиканского песо в 1994 году, азиатского финансового кризиса 1997 года, дефолтов в России и Аргентине в 1998 и 2001 годах. Кульминацией этого процесса стал кризис субстандартного кредитования в США в 2008 г., когда глобальный капитал устремился на плохо регулируемый американский ипотечный рынок и, вытекая оттуда, разрушил реальную экономику.

Неолиберализм, поддерживающий свободную торговлю, привел к проблематичным последствиям. Основная доктрина верна: в странах, снижающих торговые барьеры расширяются рынки и повышается эффективность, что ведет к росту совокупных доходов всех заинтересованных сторон. Подъем Восточной Азии в конце XX века и резкое снижение уровня бедности в мире в этот период были бы невозможны без расширения торговли.

Однако те же самые теоретики торговли должны объяснить, что не каждый человек в каждой стране выиграет от свободной торговли. В частности, на сайте можно увидеть, что низкоквалифицированные рабочие в богатых странах могут потерять работу и возможности для столь же квалифицированных рабочих в бедных странах, поскольку транснациональные корпорации выводят свои предприятия за пределы страны. Типичный ответ на эту проблему в то время заключался в том, что потерявшие работу работники будут компенсированы за счет переобучения и других форм социальной поддержки. Администрация Клинтона откупилась от профсоюзной оппозиции против Североамериканского соглашения о свободной торговле, пообещав подобные программы. Однако мало кто из неолиберальных сторонников свободной торговли тратил на эти программы столько времени, сил и ресурсов, сколько они тратили на упрощение процедур торговли. Многие неолибералы поддерживали открытую иммиграцию, опять же на том основании, что перемещение рабочей силы в точки наибольшего спроса приведет к повышению эффективности. Они снова были правы, полагая, что мобильность рабочей силы повысит совокупное благосостояние, но не обращали внимания на ее распределительные последствия и социальную реакцию, которую она вызовет.

Во всех этих случаях существовала политическая проблема: немногие избиратели мыслят категориями совокупного богатства. Они не говорят себе: "Ну, может быть, я и потерял работу, но, по крайней мере, кто-то другой в Китае или Вьетнаме ( ) или новый иммигрант в моей стране живет пропорционально лучше". Не радует их и то, что доходы владельцев компаний, которые их только что уволили, выросли, а цены на их акции и бонусы увеличились, или что они могут использовать свою страховку по безработице, чтобы купить в местном Walmart более дешевые потребительские товары, произведенные в Китае.

Неолибералы критиковали не только государственное вмешательство в экономику, но и социальную политику, призванную смягчить последствия и неравенство, порождаемые рыночной экономикой. И снова они исходили из верной исходной посылки: государственные программы, направленные на помощь людям в трудные времена, часто создают моральный риск. То есть они поощряют большее количество тех действий, последствия которых они должны смягчить. Если государство предоставляет широкую страховку по безработице, то это может побудить работников отказываться от работы, на которую они могли бы устроиться в противном случае. Программа помощи семьям с детьми-иждивенцами (Aid to Families with Dependent Children, AFDC) в США времен депрессии выплачивала пособия женщинам, воспитывающим детей в одиночку. Изначально она предназначалась для помощи женщинам, чьи мужья были нетрудоспособны или умерли, но к 1980-м годам стало очевидно, что она стимулирует бедных женщин не выходить замуж или рожать вне брака, чтобы получать пособие. Существовала и другая группа перекошенных стимулов: администрирование социальных программ привело к созданию огромных бюрократических структур во многих странах, и эти бюрократические структуры были заинтересованы в защите самих себя, независимо от результатов своей деятельности. Во многих странах профсоюзы государственного сектора становились все более влиятельными, даже когда их коллеги из частного сектора теряли свои позиции.

Это привело к длительному периоду, когда неолиберальные реформаторы стремились сократить государственный сектор путем прекращения или сокращения социальных программ, увольнения бюрократов или передачи программ частным подрядчикам или организациям гражданского общества. В США эти усилия увенчались принятием в 1996 г. Закона о согласовании личной ответственности и возможностей трудоустройства (Personal Responsibility and Work Opportunity Reconciliation Act of 1996), который полностью прекратил действие программы AFDC и перевел ее финансирование на уровень блочных грантов штатам. Само его название указывает на неолиберальные предпосылки, лежащие в основе этого закона. Международные организации, такие как Всемирный банк и МВФ, поощряли аналогичные сокращения в развивающихся странах в рамках так называемого "Вашингтонского консенсуса ", а в некоторых случаях навязывали странам-клиентам жесткие меры экономии.

Идея "личной ответственности" - это либеральная концепция, построенная на истинном понимании, но доведенная неолибералами до крайности. Моральный риск - это реальность: если государство платит людям за то, чтобы они не работали, они будут работать меньше; если оно страхует людей от слишком большого количества рисков (например, от строительства домов в поймах рек или в лесных массивах с высокой пожароопасностью), то они будут рисковать неразумно. В основе многих либеральных опасений по поводу чрезмерного вмешательства государства лежала моральная озабоченность тем, что чрезмерная зависимость от государства ослабит способность людей заботиться о себе.

Однако неолибералы и некоторые старомодные классические либералы периодически доводили эту идею до катастрофических крайностей. Одним из самых позорных исторических случаев стало решение Великобритании продолжать экспорт зерна во время ирландского голода конца 1840-х годов вместо того, чтобы направить его на пропитание ирландского населения. В результате погибла треть населения Ирландии. Реакция Чарльза Тревельяна, помощника секретаря британского казначейства, представляла собой пример веры в личную ответственность: он писал, что Бог предписал голод, "чтобы преподать ирландцам урок, что бедствие не должно быть слишком смягчено... Настоящее зло, с которым нам приходится бороться, - это не физическое зло голода, а моральное зло эгоистичного, порочного и буйного характера народа"

Либерализм в правильном понимании совместим с широким спектром социальных гарантий, предоставляемых государством. Человек должен нести личную ответственность за свою жизнь и счастье, но существует множество обстоятельств, когда он сталкивается с угрозами, которые находятся далеко за пределами его контроля. Когда человек теряет работу из-за бушующей пандемии, временная помощь государства не способствует развитию иждивенчества, равно как и всеобщий доступ к медицинскому обслуживанию не делает людей ленивыми и нерадивыми. Многие люди не откладывают достаточных средств на пенсию или не предвидят непредвиденных обстоятельств, мешающих им работать. Принуждение людей к откладыванию сбережений на протяжении всей трудовой карьеры не нарушает их основных свобод, а в долгосрочной перспективе способствует их свободе.

Основной принцип либерализма должен заключаться в том, что человек должен сам отвечать за свое счастье и жизненные результаты, но при этом государство имеет полное право оказывать ему поддержку, когда он попадает в неблагоприятные обстоятельства, не зависящие от него. Степень такой поддержки зависит от ресурсов и других обязательств, которыми располагает государство. Скандинавские страны с их обширным государством всеобщего благосостояния остаются либеральными обществами, как и США или Япония с их относительно меньшим государственным сектором.

В значительной степени неолиберальная враждебность к государству просто нерациональна. Государства необходимы для обеспечения общественных благ, которые рынки сами по себе обеспечить не в состоянии, - от прогнозирования погоды до здравоохранения и судебной системы, от безопасности продуктов питания и лекарств до полиции и национальной обороны. Размер государства гораздо менее важен, чем его качество. В Скандинавии жители часто платят более половины своего годового дохода в виде налогов, но взамен получают качественное образование вплоть до университетского, медицинское обслуживание, пенсии и другие блага, за которые американцам приходится платить из своего кармана. В отличие от этого, многие бедные страны попадают в ловушку, когда государство низкого качества не обеспечивает предоставление услуг, ослабляя способность правительства взимать налоги и обеспечивать себя необходимыми ресурсами. Правительство может стать раздутым, медлительным и бюрократическим, и в то же время чрезмерно слабым и неспособным предоставлять необходимые услуги. Либеральные государства требуют достаточно сильных правительств, чтобы обеспечить соблюдение правил и создать базовые институциональные рамки, в которых люди смогут процветать.

Результатом неолиберальной политики целого поколения стал возникший к 2010-м года мир, в котором совокупные доходы населения были высоки как никогда, но при этом неравенство внутри стран также сильно выросло. Во многих странах мира сформировался небольшой класс олигархов - мультимиллиардеров, которые могли конвертировать свои экономические ресурсы в политическую власть через лоббистов и покупку медийной собственности. Глобализация позволила им легко переводить свои деньги в юрисдикции низкими налогами, лишая государства доходов и затрудняя регулирование. Во многих западных странах стало увеличиваться число иностранцев, чему способствовали кризисы, такие как гражданская война в Сирии, в результате которой в 2014 году в Европу прибыло более миллиона беженцев. Все это подготовило почву для популистской реакции, которая ярко проявилась в 2016 году в результате голосования по Brexit в Великобритании и избрания Дональда Трампа в США.

Глава 3. Эгоистичный индивид

Проблемы неолиберальной политики не ограничиваются ее непосредственными экономическими и политическими последствиями; существует более глубокая проблема с самой экономической теорией, лежащей в ее основе. Это не делает ее ошибочной, но должно напомнить нам, что она, как и все теории, чрезмерно упрощает наше понимание человеческого поведения. Это означает, что мы должны быть осторожны в практических выводах, которые мы делаем на ее основе, поскольку реальность всегда будет сложнее, чем предполагает теория.

Возьмем, к примеру, вопрос о правах собственности, который с самого начала был одним из центральных в либеральной доктрине. В последнее время интерес экономистов к правам собственности возродился в начале 1980-х годов благодаря работам таких авторов, как историк экономики Дуглас Норт, который изменил теорию развития, введя фактор институтов, то есть устойчивых правил, координирующих социальную активность, в качестве ключевой объясняющей переменной экономического роста.(Как ни трудно в это поверить, но до Норта большинство ортодоксальных экономических теорий роста не учитывали ни политику, ни культуру, ни другие неэкономические факторы). Когда Норт говорил об институтах, он имел в виду прежде всего права собственности и обеспечение исполнения контрактов, и целое поколение экономистов, занимавшихся вопросами развития впоследствии рассматривало эти институты как священный грааль экономического роста.

Конечно, в акценте на правах собственности есть важная доля истины: в таких странах, как бывший Советский Союз, Куба или Венесуэла, где была проведена массовая национализация частной собственности, возникли огромные проблемы с инновациями и ростом. Никто не будет вкладывать серьезные деньги в бизнес, если считает, что они будут капризно отняты государством. Но сосредоточенность на правах собственности не является ни волшебной формулой развития, ни путем к справедливому обществу. Как показала Дейрдре Макклоски, Норт никогда не демонстрировал эмпирическим путем, что гарантированные права собственности были ключом к взрывному экономическому росту Европы после XVII века, в отличие от других факторов, таких как сдвиг в сторону буржуазных социальных ценностей, произошедший в то же время, или развитие научного метода.

Более того, решительная защита любого существующего набора прав собственности оправдана только в том случае, если первоначальное распределение собственности было справедливым. Многие экономисты неявно исходят из предпосылки Джона Локка о том, что частная собственность возникает, когда человек заселяет необитаемую территорию terra nullius и смешивает свой труд с "бесполезными вещами природы" для создания имущества, полезного для человека. Но что делать, если эта собственность изначально была приобретена путем насилия или кражи? В основе аграрных обществ лежали гигантские поместья аристократам, чьи предки были воинами, просто завоевавшими эти территории. Их землю обрабатывали крестьяне, которые после неурожая или болезни влезали в долги, а при невозврате долга их имущество конфисковывалось по правилам, установленным местным сеньором. Такая форма собственности стала огромным препятствием как для экономического роста, так и демократии в современных странах от Пакистана до Филиппин. Напротив, Япония, Южная Корея и Тайвань под американским патронажем в конце 1940-х годов провели масштабную земельную реформу, в ходе которой были разрушены крупные поместья. Это перераспределение собственности многие считают основой их последующего экономического успеха, не говоря уже об их способности превратиться в успешные либеральные демократии.

Локковская история о происхождении частной собственности вызывает сомнения и в США, и в других местах, которые когда-то назывались землями "нового заселения", например, в Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Аргентине или Чили. Разумеется, эти регионы были заселены европейцами только недавно, а до этого их населяли самые разные коренные народы, предки которых переселились туда, возможно, 12 тыс. лет назад. Эти народы были убиты, обращены в рабство, согнаны со своих земель, ограблены, а то и умерли от европейских болезней. Эти коренные народы в большинстве своем не имели ничего похожего на европейские права собственности с их аппаратом кадастровых съемок, земельных кадастров и судебных систем. Скорее, будучи скотоводами или охотниками-собирателями, они пользовались тем, что сегодня можно было бы назвать правом фуражировки или доступа.

Несомненно, права собственности европейского образца сделали землю гораздо более продуктивной, и этот более высокий уровень производительности, возможно, повысил уровень жизни всех, включая тех, чьи земли были присвоены. Однако цель не всегда оправдывает средства. Коренные народы потеряли не только землю, но и весь уклад жизни, поскольку их земля была превращена в современную частную собственность .

Еще одно направление неолиберальной экономической теории, которое по своей сути является сомнительным и привело к весьма проблематичным политическим последствиям, связано с возведением благосостояния потребителей в ранг высшей меры экономического благополучия и последствиями этого выбора для таких областей политики, как антимонопольная и торговая. Этот сдвиг был тесно связан с Чикагской школой и такими фигурами, как Аарон Директор, Джордж Стиглер и, прежде всего, ученый-юрист Роберт Борк.

С момента принятия в 1890 г. антимонопольного закона Шермана американские политики были обеспокоены влиянием гигантских корпораций (или "трестов") на американскую демократию. В течение последующего столетия Министерство юстиции США и Федеральная торговая комиссия инициировали антимонопольные иски против крупных корпораций, которые использовали свою рыночную власть для подавления конкуренции. Кроме того, существовала школа, связанная с судьей Луисом Брандейсом, который считал, что закон Шермана должен был служить и политическим целям, например, защите мелких производителей.

Ученый-юрист и впоследствии генеральный солиситор Роберт Борк утверждал, что антимонопольное законодательство должно преследовать одну и только одну цель - максимизацию благосостояния потребителей, понимаемого либо в терминах цен, либо в терминах качества. Борк утверждал, что Закон Шермана никогда не преследовал политических целей, и что антимонопольное законодательство станет непоследовательным, если не будет иметь единственной измеримой цели, такой как максимизация благосостояния потребителей. Он доказывал, что крупные корпорации часто становятся таковыми потому, что они более эффективны, чем мелкие, и что государство не должно стоять на пути их развития. Он и его соратники из Чикаго успешно убедили два поколения экономистов и правоведов принять стандарт потребительского благосостояния в качестве единственного показателя экономических результатов в антимонопольных делах, привело к гораздо более спокойному отношению государства к крупным корпорациям и мегаслияниям.

Борк был прав в том, что стандарт благосостояния потребителя предоставляет правовой системе полезный способ разрешения определенного класса экономических споров. Если, например, Walmart или Amazon выходят на рынок и угрожают существованию множества мелких розничных магазинов, то как расценивать требования последних о защите от конкуренции? По стандарту благосостояния потребителя, они должны уступить место гигантским розничным сетям, поскольку те продают те же товары по гораздо более низким ценам. Современная экономика диктует, чтобы эти "малые и большие" розничные торговцы закрыли свои магазины и реинвестировали свое время и капитал в другую, более продуктивную деятельность. У брандейзианцев не было четкого правила, как распределить потребительский излишек между потребителями и розничными торговцами , которые оказались в состоянии борьбы с нулевой суммой.

И все же многие общества могут защищать и защищают мелких производителей в ущерб экономической эффективности, поскольку считают, что существуют и другие социальные блага, кроме благосостояния потребителей. Так поступили, например, Франция и Япония, которые стремились заблокировать выход на свои рынки огромных американских корпораций. Если бы Франция лучше, если бы тысячи ее кафе были вытеснены из бизнеса компанией Star-bucks, даже если бы последняя предлагала более дешевый или более качественный кофе? Улучшится ли качество жизни в Японии, если на смену маленьким суши-барам и ресторанам темпуры придут крупные американские сети ресторанов? И действительно, будет ли лучше для Соединенных Штатов, если их розничные магазины в центре города будут вытеснены из бизнеса сначала такими крупными магазинами, как Walmart,, а затем и интернет-магазинами, такими как Amazon?Возможно, все это технологически неизбежно, но можно подумать, что компромисс между благосостоянием потребителей и такими нематериальными благами, как районы и образ жизни, должен быть открыт для демократического выбора. Возможно, экономическая теория и не определяет, как сделать этот выбор, но он может быть сделан в ходе демократического политического противостояния. Нет причин, по которым экономическая эффективность должна превалировать над всеми остальными социальными ценностями.

Потребительское благосостояние также проблематично как стандарт экономического благосостояния, поскольку оно не учитывает нематериальные аспекты благосостояния. Современные крупные интернет-платформы могут предлагать потребителям бесплатные услуги, но при этом они получают доступ к частным данным, о которых потребители могут не знать и которые они могут не одобрить.

В основе этого политического вопроса лежит более глубокая философская проблема: является ли человек просто потребляющим животным, благополучие которого измеряется количеством потребляемого, или производящим животным, счастье которого зависит от его способности формировать природу и реализовывать свои творческие способности. Современный неолиберализм однозначно склоняется к первому варианту, однако существуют и другие традиции, утверждающие, что человек является одновременно и потребляющим, и производящим животным, и что счастье человека находится где-то в равновесии между этими двумя вариантами. Философ Гегель утверждал, что автономия человека заключается в труде и способности преобразовывать данную природу; именно это в современном мире придавало достоинство рабу и делало его равным господину. Карл Маркс унаследовал эту идею от Гегеля и говорил, что человек - это одновременно и потребляющее, и производящее животное.

Коммунистические общества, как правило, ценили производство, а не потребление, что приводило к плачевным результатам: у них были "герои социалистического труда", но не было продуктов на полках магазинов. Рост неолиберализма сдвинул маятник далеко в другую сторону. Американским рабочим, потерявшим работу в пользу менее дорогого труда за рубежом, сказали, что они все равно могут покупать более дешевые товары, импортируемые из Китая. Сегодня мало кто захочет вернуться к коммунистическому стилю, когда производство ставится выше потребления. Но готовы ли люди пожертвовать некоторым потребительским благосостоянием ради сохранения достоинства труда и средств к существованию у себя дома? Это выбор, который не был предложен избирателям в условиях гегемонии неолиберальных идей .

Возможно, окажется, что этот компромисс не так велик, как мы думаем. Экономист Томас Филиппон утверждает, что американские потребительские цены сейчас значительно выше европейских по сравнению с тем, какими они были два десятилетия назад, именно потому, что США не обеспечили соблюдение антимонопольного законодательства и позволили крупным корпорациям подавить конкуренцию. Промышленная концентрация имеет и другие негативные последствия: крупные корпорации имеют большие карманы и могут финансировать легионы лоббистов, чтобы закрепить свои преимущества. Это становится острой проблемой для демократии, когда основным бизнесом таких корпораций становятся новости и информация, формирующие политический дискурс, и это одна из причин, по которой крупные интернет-платформы - Twitter, Facebook и Google - оказались под особым контролем .

В конце ХХ века в неолиберальной мысли укоренилось еще одно направление, представляющее альтернативную модель коллективного действия по сравнению с основной неоклассической экономикой, - теория спонтанного порядка, выдвинутая австрийской школой Людвига фон Мизеса и Фридриха Хайека. Хайек, в частности, заметил, что порядок мы наблюдаем в естественном мире , не является результатом деятельности божественного дизайнера, который научил птиц петь или пчел делать мед, а возник в результате случайного эволюционного взаимодействия атомов и молекул, которые в конечном итоге организовались в цепочку существ возрастающей сложности, от клеток до многоклеточных организмов и растений и животных, населяющих наш мир. Он утверждал, что человеческий социальный порядок возник аналогичным образом: отдельные человеческие агенты взаимодействовали между собой, более успешные социальные группы воспроизводили себя не генетически, а культурно, а те, которые приводили к плохим результатам, исчезали. Великим примером этого стала эволюция рынков, где индивидуальные покупатели и продавцы, взаимодействуя незапланированно, устанавливали цены, сигнализирующие об относительном дефиците, и таким образом распределяли товары более эффективно, чем это когда-либо удавалось централизованному планированию. Хайек также утверждал, что английское общее право превосходит гражданское право континента в том, что оно формируется на основе решений бесчисленных децентрализованных судей в соответствии с принципомstare decisis (прецедент), а не диктуется централизованно экспертами-юристами. 7

Хайек был прав в том, что рынки обладают более высокой аллокационной эффективностью; Но он, по сути, выиграл свой знаменитый спор в 1940-х годах с другим великим экономистом того времени, Йозефом Шумпетером, о том, какая экономическая система будет более эффективной - рыночная или централизованная. Его идеи были подхвачены другими. Когда в 1990-х годах появился Интернет, многие технолибертарианцы увлеклись идеей спонтанного порядка и рассматривали зарождающийся цифровой мир как один из его чудесных продуктов. Теория сложности, разработанная в таких институтах, как Институт Санта-Фе, стремилась формализовать идею самоорганизации и пришла к подлинному пониманию, что порядок часто возникает децентрализованно - от стайных птиц до общин коренных народов, соглашающихся делить ресурсы без участия правительств.

Однако теория может быть доведена до крайности. И Хайек, и технолибертарианцы враждебно относились к государству, которое, по их мнению, часто мешало самоорганизации человека. Но эта враждебность была продиктована скорее идеологией, чем эмпирическими наблюдениями. Как признает большинство экономистов, существует множество видов общественных благ, которые рынки просто не смогут обеспечить; даже если жесткое централизованное планирование само разрушительно, государство часто выполняло помогающие, координирующие функции, что, например, способствовало экономическому росту в таких странах, как Япония или Южная Корея, в периоды их высоких темпов роста. Сам Интернет не был продуктом спонтанного порядка; лежащие в его основе технологии были созданы в результате инвестиций правительства США, часто осуществляемых через Министерство обороны, в такие вещи, как полупроводники, интегральные схемы и обязательные сетевых протоколов, таких как TCP/IP. После того как Интернет был приватизирован правительством США, он не остался децентрализованной сетью, а быстро превратился в доминирующую силу двух-трех гигантских корпораций, чья власть могла быть оспорена только правительствами - если вообще могла быть успешно оспорена.

Таким образом, идеи о важности прав собственности, благосостояния потребителей и спонтанного порядка гораздо более неоднозначны по своим экономическим, политическим и моральным последствиям, чем можно было бы предположить, исходя из неолиберальной доктрины. Но есть и еще более глубокие проблемы современной экономики, которые возникли не в Чикагской школе, - проблемы, восходящие к фундаментальной модели, лежащей в основе всей современной неоклассической экономики.

Современная экономика строится на предположении, что люди - это "рациональныемаксимизаторы полезности", то есть они используют свои значительные когнитивные способности для максимизации своих индивидуальных интересов. Не вызывает сомнений, что люди, как правило, жадны, индивидуально эгоистичны и умны, и поэтому они реагируют на материальные стимулы так, как предполагают экономисты. Без индивидуальных стимулов централизованно планируемая коммунистическая экономика была катастрофой. Когда в Китае крестьянам разрешили не работать в колхозах, а оставлять себе доходы от своих семейных участков в рамках системы ответственности домохозяйств, производство пшеницы за четыре года выросло с 55 до 87 млн. тонн.

Однако ключевые части этой модели глубоко ошибочны и противоречат нашему повседневному опыту. Мы обсудим вопрос о том, действительно ли человек рационален, в одной из следующих глав,, а максимизационная часть теории подвергалась сомнению критиками, начиная с Герберта Саймона и заканчивая современными поведенческими экономистами. Но сейчас я хочу остановиться на другом аспекте модели, а именно на предположении, что человек действует прежде всего как личность.

На этой индивидуалистической предпосылке экономисты строят целую теорию социального поведения. Экономическая теория коллективных действий утверждает, что люди объединяются в группы в первую очередь для максимизации своих индивидуальных интересов, а не в силу естественной общительности. Это предположение опять-таки позволяет сделать ряд важных выводов. До выхода в 1965 г. книги Манкура Олсона. Логика коллективных действий" многие наблюдатели полагали, что люди от природы склонны к сотрудничеству. Олсон отмечал, что у людей есть стимулы вступать в группы, чтобы пользоваться теми благами, которые предоставляет группа, например, национальной обороной или стабильной валютой. Но у них также есть стимул пользоваться этими благами бесплатно, особенно когда размер группы растет и трудно контролировать поведение отдельных ее членов. Это объясняет различные формы поведения - от отлынивания от работы до уклонения от уплаты налогов.

После выхода в свет книги Олсона для понимания того, при каких условиях индивидуумы соглашаются сотрудничать в группах, было использовано огромное количество теории игр, и некоторые из них привели к по-настоящему полезным открытиям. Существует большой пласт экономической теории под названием "теория принципала-агента", которая использует эти индивидуалистические предпосылки для объяснения поведения людей в крупных иерархических организациях. Теория особенно применима к узкоэкономическому поведению, например, к тому, как фирмы решают, когда сотрудничать, чтобы зафиксировать цены, или как торговцы облигациями будут реагировать на изменение профилей риска. Но в конечном итоге она оказывается радикально неадекватной для понимания всей совокупности человеческого поведения.

Хотя люди часто ведут себя как эгоистичные индивидуумы, они также являются очень социальными существами, которые не могут быть индивидуально счастливыми без поддержки и признания со стороны своих сверстников. В этом они руководствуются не столько рациональностью и материальными желаниями, сколько своими эмоциями. Чувства гордости, гнева, вины, стыда связаны с общими социальными нормами. Хотя конкретное содержание этих норм определяется культурой, склонность человека к следованию нормам генетически за во всех, кроме самых закоренелых социопатов. Это видно на примере поведения маленьких детей на детской площадке, которых родители не учат испытывать стыд или смущение, когда они нарушают неформальные нормы своей игровой группы. Просоциальная сторона человеческой жизни проявляется в сильных муках и депрессиях, которые испытывают изолированные люди, что стало очевидным для всех в результате недавней эпидемии Ковида, заставившей всех отдалиться от своих друзей и коллег.

Таким образом, "функция полезности" человека включает в себя не только материальные предпочтения. Человек также жаждет уважения - интерсубъективного признания другими людьми его ценности или достоинства. В экспериментальной экономике есть известная игра - "ультиматум два игрока делят между собой банк с деньгами. Первый игрок может разделить банк по своему усмотрению; второй игрок может принять любую долю, которую выделит первый игрок, или вообще отказаться от банка. Многократное проведение игры показывает, что если доли делятся примерно поровну, то второй игрок почти всегда соглашается на раздел, но если оставшаяся часть банка падает ниже определенного процента, второй игрок очень часто отказывается от денег из-за неравенства раздела. Это было бы нерациональным выбором, если бы игроки просто максимизировали свои индивидуальные интересы, но имеет смысл, если мы предположим, что они испытывают чувство гордости или самоуважения.

Более того, человек жаждет уважения не только к себе, но и к внешним вещам, таким как религиозные убеждения, социальные правила и традиции, даже если это стремление приводит его к индивидуально дорогостоящему поведению. Это означает, что человек не может "максимизировать" в том виде, в котором это предлагается базовой экономической модели, предполагающей наличие у людей стабильных предпочтений. Они вынуждены идти на компромисс между несовместимыми желаниями, который трудно предсказать заранее. В этом и заключается суть человеческой автономии: люди постоянно делают выбор между материальными интересами и нематериальными благами, такими как уважение, гордость, принцип, солидарность, причем таким образом, который невозможно учесть в рамках базовой модели максимизации полезности. Это особенно верно в организациях, где поведение обычно соответствует ожиданиям, задаваемым коллегами, а не простому расчету индивидуальных интересов. Если бы люди были простыми максимизирующими машинами, они бы никогда не служили в армии и даже не тратили время на голосование.

Поэтому индивидуалистическая посылка, на которой базируется либеральная теория, не является ошибочной, а скорее неполной. Если взглянуть на это с исторической точки зрения, то индивидуализм - это то, что развивалось на протяжении веков и стало центральным элементом современного самопонимания. На более ранних этапах социального развития человечества – когда доминирующими формами организации были группы, сегментарные роды или племена - большинство людей были тесно связаны в фиксированные социальные группы и имели мало возможностей для выражения индивидуальных предпочтений. Отсутствие самостоятельности касалось не только экономического выбора, но и решений о том, где жить, с кем вступать в брак, какой профессией заниматься, какие религиозные убеждения исповедовать. Модернизация, происходившая в течение последнего тысячелетия, постепенно освобождала людей от этих социальных ограничений.

Индивидуализм в семье - мать всех индивидуализмов. В традиционных обществах родственные связи являются доминирующим структурирующим принципом социального порядка. Не правительства, а родственники устанавливали правила, ограничивающие индивидуальный выбор. Как я объяснял, расширенные родственные группы начали терять свою силу сначала в Европе, где католическая церковь в раннем средневековье изменила правила наследования, чтобы ослабить способность родственных групп контролировать наследование имущества. Германские варвары, захватившие Римскую империю, были организованы в патрилинейные племена, но их обращение в христианство быстро разрушило эти родовые связи и заменило их более договорными и индивидуалистическими отношениями господства и подчинения, которые мы называем феодализмом. Европейское законодательство стало официально защищать право отдельных лиц, а не родственных групп, покупать, продавать и наследовать имущество, распространяя эти права не только на мужчин, но и на женщин. Наиболее ярко эта тенденция проявилась в Англии, которая, что неудивительно, стала родоначальницей современного индивидуализма.

Поэтому не случайно, что Англия стала и родиной современного капитализма. Современные рынки зависят от обезличенности сделок: если вы вынуждены покупать и продавать в основном у родственников, то масштабы и эффективность экономики, которых вы можете надеяться достичь, будут ограничены. Институты прав собственности и обеспечения исполнения контрактов с помощью третьих лиц, таких как суды и арбитражи, были призваны расширить сферу действия рынков и позволить взаимодействовать незнакомым людям. Таким образом, экономический рост, которому способствовал экономический индивидуализм, стал одной из главных движущих сил его распространения по всему миру.

Абсурдно думать, что на данном этапе истории мы можем изменить курс и каким-то образом отбросить современный индивидуализм, что означало быотбросить назад последние тысячи лет человеческой истории. Либеральный индивидуализм не исключает и не отрицает человеческую общительность, он просто означает, что большинство социальных связей в либеральном обществе в идеале будут добровольными. Вы можете объединяться с другими людьми, но то, к каким группам вы присоединяетесь, в максимально возможной степени является вопросом личного выбора. Именно это и создает то гражданское общество, которое мы видим вокруг себя. Основная идея либерализма - защита индивидуального выбора - по-прежнему остро востребована современными людьми, причем не только на Западе, где зародились либерализм и индивидуализм, но и по всей планете, в каждом обществе, которое находится в процессе модернизации. Но поскольку человек - существо социальное по своей природе, этот растущий индивидуализм всегда воспринимался неоднозначно. Хотя индивидуумы всегда возмущались строгостями, налагаемыми на них "обществом", они в то же время жаждали узов сообщества и социальной солидарности и чувствовали себя одинокими и отчужденными в своем индивидуализме.

Таким образом, проблема неолиберализма в экономике заключается не в том, что он исходил из ложных предпосылок. Его предпосылки часто были правильными, просто они были неполными и часто исторически условными. Дефект доктрины заключался в доведении этих предпосылок до крайности, когда преклонялись перед правами собственности и благосостоянием потребителей, а все аспекты государственной деятельности и социальной солидарности принижались.

Глава 4. Суверенное Я

Индивидуальная автономия была доведена до крайности правыми либералами, которые думали прежде всего об экономической свободе. Но до крайности довели ее и левые либералы, которые ценили иной тип автономии, ориентированный на самореализацию личности. В то время как неолиберализм угрожал либеральной демократии, порождая чрезмерное неравенство и финансовую нестабильность, левый либерализм перерос в современную политику идентичности, разновидности которой стали подрывать предпосылки самого либерализма. Концепция автономии была абсолютизирована таким образом, что поставила под угрозу социальную сплоченность, и на ее службе прогрессивные активисты стали использовать социальное давление и силу государства, чтобы заставить замолчать голоса, критикующие их программу.

Расширение сферы индивидуальной автономии происходило в двух областях. Первая - философская, где значение личной автономии неуклонно расширялось от выбора в рамках установленной морали до возможности выбора самой морали. Вторая - политическая, где автономия стала означать автономию не отдельного человека, а группы, в которую он включен. В первом случае автономия абсолютизировалась над всеми остальными человеческими благами, а во втором оспаривались некоторые исходные положения либерализма, например, его акцент на универсализме человека или требование толерантности.

Автономия, или выбор, долгое время понималась в западной мысли как характеристика, которая делает человека человеком и, таким образом, является основой человеческого достоинства. Это начинается с истории Адама и Евы в книге Бытия: Адам и Ева ослушиваются Божьего повеления и едят с дерева познания добра и зла, после чего изгоняются из Эдемского сада. Они делают неправильный выбор, и этот первородный грех отныне обременяет человечество болью, трудом и заботами. Но он же наделяет их способностью к нравственному выбору, которой они не имели в первоначальном состоянии невинности. Эта способность к выбору придает человеку промежуточный моральный статус. Они выше остальной сотворенной природы, поскольку, в отличие от животных и растений, могут делать выбор, а не просто руководствуются своей природой; но они ниже Бога, поскольку могут выбирать неправильно. Можно добавить, что в библейском повествовании их способность к выбору не распространяется на создание самого морального закона, а лишь на подчинение ему; только Бог обладает такой способностью определять природу добра и зла.

История, изложенная в книге Бытия, содержит очень глубокие сведения о природе человека. Мы видим переход от невинности к познанию добра и зла в развитии каждого человеческого ребенка. Никто не обвиняет младенца в том, что он плачет или намочил пеленки; дети рождаются, в некотором смысле, без нравственных знаний и действуют по инстинкту. Но по мере того, как они превращаются из маленьких детей во взрослых, они сталкиваются с идеями добра и зла, и их моральное чувство развивается таким образом, что позволяет им делать выбор. В различных культурах и правовых системах мира устанавливается разный возраст перехода к взрослой жизни, но ни одна культура не возлагает на взрослых ответственность за соблюдение своих правил. Мы знаем, что индивидуальный выбор в значительной степени обусловлен окружением, в котором растет ребенок - семьей, друзьями, социально-экономическим статусом и т.п., а также генетическими факторами, которые человек не может контролировать. Во многих правовых системах эти экзогенные факторы рассматриваются как смягчающие обстоятельства, влияющие на отношение общества к нарушителю правил. Однако ни одно общество ни сегодня, ни в прошлом не заявляло, что его члены таким образом освобождаются от любой формы личной ответственности, и все правовые системы мира основаны на представлении о том, что существует некий резервуар индивидуального выбора, который заставляет людей отвечать за свои действия.

Это первоначальное иудео-христианское понимание было развито Мартином Лютером и стало доктринальной основой протестантской Реформации. По мнению Лютера, сущность христианства заключается только в вере, внутреннем состоянии, которое может быть недоступно даже самому верующему. Она не зависит от соответствия человека ритуалам и правилам, установленным католической церковью. Это заложило основу для последующих идей о существовании закрытого внутреннего "я", отличного от внешнего "я", видимого остальному обществу.

Идея внутреннего "я" характерна не только для западного христианства. Индуизм, например, построен на идее внутренней души, которая может перемещаться во времени и в разных физических телах. Однако в большинстве обществ исторически сложилось так, что соответствие внешним правилам установленным, превалировало над выражением желаний внутреннего "я". Лютер изменил соотношение внутреннего и внешнего: вся институциональная структура католической церкви может быть неправильной, а отдельный верующий с верой - правильной. Протестантизм строился вокруг отдельных верующих, читающих Библию, которые могли делать собственные выводы о Слове Божьем. Это революцию против церкви и погрузило Европу в полуторавековую религиозную войну за место христианской веры.

Превознося внутреннее "я", Лютер не освобождал тем самым "я" от необходимости выбирать все, что ему заблагорассудится. Лютер оставался в христианских рамках: у человека есть право выбора, но это право - верить в Слово Божье или нет. В последующие века мыслители эпохи Просвещения начали ставить под сомнение авторитет не только церкви, но и религии как таковой. Акт выбора стал рассматриваться как нечто отдельное и более ценное, чем суть того, что выбирается. К моменту Французской революции христианская свобода Лютера превратилась в права человека. Эти права были связаны с выбором, но не были связаны с религиозными рамками, в которые он был встроен.

Превознесение внутреннего над внешним получило светскую форму, в частности, в работах Жан-Жака Руссо, который утверждал, что все человеческое зло началось тогда, когда счастливые, изолированные друг от друга люди в состоянии природы объединились в общество. Руссо перевернул библейский сюжет, согласно которому Адам и Ева были виновны в первородном грехе, для искупления которого требовалось. Он утверждал, что человек от природы добр и становится плохим только тогда, когда попадает в общество и начинает сравнивать себя друг с другом. Но он утверждал, что люди также "совершенны", т.е. не зависят от того, что мы сегодня называем культурной средой, и могут по своему усмотрению вернуть свою природную доброту. Он выдвинул идею, ставшую основополагающей в современной мысли, о том, что мы обладаем глубоко скрытой внутренней природой, которая заглушается слоями социальных правил, навязанных нам окружающим обществом. Автономия для него означала восстановление аутентичного внутреннего "я" и освобождение от социальных правил, которые его лишали свободы.

Другим мыслителем эпохи Просвещения, сыгравшим решающую роль в становлении самопонимания современного либерализма, был Иммануил Кант. Кант подхватил идею Руссо о совершенстве и превратил ее в ядро своей моральной философии. В начале "Оснований метафизики нравственности" он говорит о том, что единственное безусловно хорошее - это добрая воля, а способность к моральному выбору - это то, что отличает нас от человека. Человек - это самоцель, и он никогда не должен рассматриваться как средство достижения других целей. В этом можно усмотреть светский отголосок христианской идеи о том, что человек, созданный по образу и подобию Божию, обладает способностью к нравственному выбору. Но в отличие от христианской свободы, кантовская мораль опирается на абстрактные правила разума, а не на богооткровенное Слово. Она закладывает основу либерального универсализма и равенства: люди разных национальностей обладают равной способностью к нравственному выбору. Как и в случае с Вселенской церковью, это равное достоинство означает, что ко всем людям должно быть одинаково уважительное отношение, оформленное через систему законов.

Кант отдавал приоритет самому акту выбора, а не каким-либо конкретным целям или "благам", к которым стремится человек. Этот приоритет не был обусловлен эмпирическими наблюдениями за природой политических конфликтов. Скорее, этот приоритет вытекает непосредственно из его метафизики.Кант различал феноменальную и нуменальную сферы. Первая - это мир, представленный нам в обыденном опыте, хаотическое нагромождение ощущений, воспоминаний и восприятий, организованных человеческим субъектом через многообразие времени и пространства. Вторая сфера - это царство целей, область, в которой находятся индивидуальные "выбирающие субъекты", и которая не подчиняется детерминированным законам физики. Выбирающий субъект предшествует своим конкретным атрибутам, таким как семья, социальный статус, имущество. Моральные правила, выведенные Кантом, например, правило, согласно которому к людям следует относиться как к самоцелям, а не как к средствам достижения цели, были правилами разума, вытекающими из его априорных предпосылок, а не из какой-либо формы эмпирического наблюдения. Такой подход к обоснованию морали иногда называют "деонтологическим", поскольку он не связан с какой-либо онтологией или содержательной теорией человеческой природы, определяющей цели, которые на самом деле преследуют люди.

Англо-американский подход к либеральной теории был отнюдь не деонтологическим. Томас Гоббс начинает "Левиафан" с эксплицитной теории человеческой природы, представляя каталог человеческих страстей, в котором страх насильственной смерти ставится во главу угла человеческих "плохостей", которые его общественный договор стремится смягчить. Гоббсовское описание "естественного состояния" - это фактически метафора теории человеческой природы; хотя оно отличается от теории Джона Локка. Во «Втором трактате о государстве», они оба основывают свои теории на явных представлениях об иерархии материальных целей, преследуемых человеческими существами. Их теории естественного права были продолжены Томасом Джефферсоном, который основывал свои требования американской независимости на "самоочевидном" положении о том, что "все люди созданы равными".

Сегодня практически никто из теоретиков не верит в аргументы естественного права Гоббса, Локка или Джефферсона. Во времени в либеральных обществах все больше проявляется нежелание утверждать, что материальные цели человека имеют приоритет над другими целями, а приоритетным является сам акт выбора. Англо-американская традиция либерализма сходится с континентальным подходом Иммануила Канта в лице Джона Ролза, профессора Гарвардского университета, чья "Теория справедливости" стала доминирующей формулировкой современной либеральной теории.

Роулз, как и Кант, стремился вывести правила для либерального общества, не основанные на содержательной теории человеческой природы или эмпирическом наблюдении за целями, к которым на самом деле стремятся люди .Он, как и Кант, утверждал, что справедливость предшествует благу, т.е. что правила, защищающие выбор благ, имеют приоритет перед любым конкретным благом, к которому стремятся индивиды. Однако Ролз не хотел опираться на метафизику Канта с ее постулатом о существовании нуменальной сферы, отдельной от феноменального мира .Его способ добраться до этих абстрактных правил заключался в концепции "исходной позиции", т.е. ситуации, в которой индивиды могли бы договориться о справедливых правилах для своего общества, если бы они были лишены какого-либо знания о реальном положении, которое они занимают в этом обществе . За этой "завесой неведения", утверждал Ролз, никто не станет выбирать правила, ущемляющие интересы слабейших членов общества, поскольку не будет знать заранее, попадет ли он в эту группу. Далее он утверждал, что человеческий субъект отделен от своих атрибутов, таких как собственность, богатство, социальный статус, характер или даже генетическая одаренность, которые являются условными фактами, распределяемыми произвольным образом. Это закладывает основу для его обоснования широкого государства всеобщего благосостояния в либеральном обществе. Он утверждал, что такие условные атрибуты, как собственность или даже природные способности, являются общим достоянием всего общества и могут быть перераспределены в интересах наименее обеспеченных слоев населения.

Роулсианский либерализм стал центром современных дискуссий о либеральной теории и остается доминирующим самопониманием многих либералов, особенно в академическом и юридическом сообществах. Существует параллель между переходом от экономического либерализма к неолиберализму и эволюцией локковско-джефферсоновского либерализма к роулсианской версии. В обоих случаях сильная базовая идея (преимущества свободных рынков в одном случае, ценность автономии индивида в другом) была доведена до непосильной крайности. В случае Ролза проблема заключается в абсолютизации автономии и возвышении выбора над всеми другими благами человека. Такая абсолютизация не только теоретически неприемлема, но и проблемно проявляется в либеральных обществах.

С момента публикации "Теории справедливости" в 1971появилось множество критических замечаний в адрес Роулза, 2 наиболее известными из которых были нападки либертарианских мыслителей, таких как Роберт Нозик, оспаривающих утверждение Роулза о том, что индивиды в некотором смысле не "владеют" ни своим физическим имуществом, ни своими способностями. Однако существует и другая значительная часть критики, исходящая от так называемых "коммунитарных" мыслителей, таких как Аласдэр Макинтайр,Чарльз Тейлор, Майкл Уолцер и Майкл Сэндел, которые оспаривают абсолютный приоритет, отдаваемый Роулзом выбирающему "я", и справедливости над благом.

Майкл Сэндел описывает роулсианский либерализм как освободительный проект, который в конечном итоге лишает нас смысла:

Освобожденный от диктата природы и санкций социальных ролей, деонтологический субъект устанавливается как суверен, как автор единственных существующих моральных смыслов... Как независимые личности, мы свободны выбирать свои цели и задачи, не ограниченные... обычаем, традицией или унаследованным статусом. Но они не являются несправедливыми, наши представления о благе имеют вес, какими бы они ни были, просто в силу того, что мы их выбрали.

Но автономное "я", оторванное от всех прежних лояльностей и обязательств, "означает не представление об идеально свободном и рациональном агенте, а представление о человеке, полностью лишенном характера, нравственной глубины":

Те, кто оспаривает приоритет права, утверждают, что справедливость относительна к добру, а не независима от него. В философском плане наши размышления о справедливости не могут быть отделены от размышлений о природе благой жизни и высших целей человека. В политическом плане наши рассуждения о справедливости и правах не могут проходить без обращения к представлениям о благе, которые находят свое выражение во многих культурах и традициях, в рамках которых эти рассуждения ведутся.

Проиллюстрировать эти достаточно абстрактные рассуждения можно на простом примере. Сравните двух людей в современном либеральном обществе. Один из них проводит время, играя в видеоигры, сидя в Интернете и живя на субсидии, которые получает от своей обеспеченной семьи. Он едва окончил среднюю школу, но не потому, что ему не хватало средств или инвалидом , а просто потому, что ему не нравилось учиться. Он любит курить травку (которая только что была легализована в его штате), не интересуется чтением о текущих событиях (и вообще чтением) и любит проводить время, покупая товары в Интернете, когда он не сканирует Facebook или не оставляет язвительных комментариев в Instagram.Помимо общения в социальных сетях, он не особенно активно посещал сайт и не поддерживает свой круг друзей; когда его попросили помочь пострадавшим в ДТП, свидетелем которого он стал, он ушел.

Вторая особа окончила среднюю школу и поступила в муниципальный колледж, где ей пришлось работать во время учебы, поскольку ее мать, воспитывавшая ее в неполной семье, не могла позволить себе оплачивать обучение в колледже. Она внимательно следит за общественными событиями, читает столько газет и книг, сколько может выделить времени. Она надеется со временем получить четырехлетнее высшее образование и, в конечном счете, стать юристом или пойти на государственную службу. Как человек она щедра и поддерживает глубокие дружеские отношения с самыми разными людьми, а в своей жизни она шла на риск, отстаивая интересы людей, которые, по ее мнению, были несправедливо обвинены. Ни она, ни первый человек не действуют, чтобы помешать другим людям вокруг них сделать аналогичный выбор.

Теория справедливости Джона Ролза не позволила бы ни государственным органам, ни всем нам вынести приговор этим двум людям и сказать, что мы считаем женщину морально выше мужчины в каком-либо отношении. Оба они следуют жизненным планам, которые они для себя определили. Ролз утверждает, что на эти планы сильно влияют такие условные социальные факторы, как семья и район, в котором каждый из них вырос, а также генетические задатки, данные им родителями. В этом смысле они не являются полностью автономными агентами, но в значительной степени подвержены влиянию своих условных характеристик, что, по его мнению, и объясняет их различный выбор. Но если эти индивиды не стремятся помешать другим людям действовать автономно, то нет никаких высших оснований, на которых кто-то из нас мог бы выносить суждения об их относительных достоинствах. Если локковский либерализм предписывал терпимость к различным представлениям о благе, то роулсианский либерализм предписывает не осуждение жизненного выбора других людей. Более того, он склонен отмечать различия и разнообразие как таковые, как освобождение от угнетающих социальных ограничений.

Если бы два человека в моем примере различались по расе, национальности или религиозному наследию, то Ролз был бы прав в том, что либеральное государство не может проводить между ними дискриминацию, поскольку это характеристики, над которыми они не властны. Но где они различаются, так это в характере: насколько они общественно активны, щедры, вдумчивы, содержательно связаны с окружающими их людьми, мужественны, хорошо информированы и заинтересованы в самосовершенствовании через образование. Характер - это то, что может сознательно культивироваться индивидом, что является важной частью его автономии. Реализация этих добродетелей представляется важным требованием либеральной республики. Действительно, существует традиция, описанная Дж. Г.А. Пококом, которая началась с "Рассуждений" Макиавеллии пересекла Атлантику, оказав влияние на мысли некоторых американских основателей, согласно которой хорошо устроенная республика должна строиться вокруг граждан с общественным духом и выживать или падать в зависимости от содержания их характеров.

Ролз утверждал, что характер человека - например, общественный или узкоэгоистический - не является внутренним автономного "я", а представляет собой условный атрибут, определяемый культурным или генетическим наследием, не отличающийся от цвета кожи или религиозного воспитания. Он, как и Кант, утверждал, что желание быть образованным или жить в обществе образованных людей - это представление о благе, которое не имеет особого приоритета перед другими представлениями или требованиями справедливости. (Канта, кстати обвиняют в непоследовательности в этом вопросе, поскольку в других местах он высказывается в пользу образованного гражданства).