Виктория Ван ТимЛюбовь как в кино

Посвящается любимому M., мужу и главному персонажу моей жизни, и нашим чудесным мальчикам, Кирклену и Гаррету. Вашу непоколебимую веру в меня и постоянную поддержку можно смело назвать эпическими.

А также женщине, вдохновляющей всех, кто ее окружает. AJ, ты привносишь голливудский шик в повседневную жизнь, и я навсегда останусь твоей восторженной поклонницей.

Victoria Van Tiem

LOVE LIKE THE MOVIES

Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Bent Agency и Andrew Nurnberg.

© Victoria Van Tiem, 2014

Школа перевода В. Баканова, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Глава 1Почти тридцать лет. Успех и расцвет

Когда мне было девять лет, я уволила маму. Так и написала на листке бумаги красным фломастером: «Уволена!» А рядом нарисовала цветок и лягушку. Вообще-то, получалось, что цветок увольняет лягушку, а слово написано над ним в пузыре, как делают в комиксах. Но внимательный глаз мог бы заметить, что на шее у лягушки – любимые мамины бусы.

Это был мой дебют в карикатуре.

Как ни печально, рисунок не привлек ее внимания. Вместе с другими он угодил в кухонный ящик. Туда же попал и пингвин, которого я копировала с фотографии, и кошка, над которой я корпела целую неделю, и даже бабочка, под которой мой учитель подписал: «Великолепно! Настоящий талант!»

Сегодня мне не нужно придумывать, чем привлечь внимание мамы. Сверкающий бриллиант на пальце левой руки гарантирует его. Мой Брэдли, что называется, блестящая партия. Он – мускулистый блондин с изысканными манерами, который хочет на мне жениться.

Скоро я стану миссис Кенсингтон Коннорс. Вся трепещу, как подумаю об этом.

Только почему я так нервничаю? Брэдли замечает, что я любуюсь кольцом, ободряюще улыбается и, взяв меня за руку, открывает входную дверь. Он знает, как важно для меня мнение семьи и как мне не терпится наконец показать им кольцо и начать подготовку к свадьбе.

Проходим на кухню, где мама и Рен вместе творят кулинарные чудеса. Тошнотворно-сладкий запах выпечки бьет в нос. Пытаюсь игнорировать знакомое неприятное чувство. Из уверенной в себе женщины двадцати девяти лет в одно мгновение я превращаюсь в подростка, отчаянно жаждущего их одобрения.

– Привет! – говорю я, нервно улыбаясь.

Брэдли целует маму в щеку и машет рукой Рен. Потом подмигивает мне и направляется в гостиную, где папа и Грейсон обсуждают какие-то медицинские проблемы так громко, что я слышу обрывки их диалога.

Мама ставит миску с тестом на стол и вытирает руки о фартук.

– Смотрите-ка, кто к нам пришел! Нечасто мы ее теперь видим, правда, Рен? – говорит она таким тоном, будто я случайная гостья, а не выросла в этом доме.

– Привет, мам.

Мама подходит и обнимает меня, но объятие совсем легкое. Она в одном из своих платьев-футляров а-ля Жаклин Кеннеди, в нарядном фартучке с цветами и оборочками, а Рен… Ох, да у нее почти такой же фартук! Вместе они смотрятся как одинаково одетые мать с дочерью. Чувствую укол ревности. Так и хочется крикнуть невестке: «Заведи собственную маму!» Но я знаю, что мать Рен умерла, когда та была совсем маленькой, и я вроде как должна отнестись с пониманием.

– Привет, Кенсингтон. Неплохо выглядишь. – Рен скупо улыбается и не двигается с места. Взгляд ее задерживается на моей новенькой сумке от «Коуч». Той, на которую я так долго копила. – Видела эту модель. Уже, кажется, все их купили. А я положила глаз на новую «Беррберри».

C улыбкой киваю, как бы признавая, что да, она по-прежнему круче меня.

– Так. Ну, посмотрим. Показывай. – Мама указывает пальцем на мое кольцо.

В груди разливается победное чувство. Команде Кензи светят призовые очки. Стыдно признаться, но я веду счет. До сих пор. Хотя никогда не выходила в соревновании первой.

Общий счет на сегодня примерно таков:


Команда Рен: двести семьдесят пять очков.

Команда мамы и папы: и не сосчитать.

Команда Грейсона: ровно сорок пять. Хотя, с тех пор как я с Брэдли, он ко мне не так придирчив.

Команда Кензи: четыре. Включая сегодняшнее.


Четыре очка за всю жизнь, прошедшую на вторых ролях. В школе я попала на бал лучших выпускников, но королевой бала меня не выбрали. В колледже вошла в первую десятку по успеваемости, но не стала выпускником года и не произносила речь, как мой брат Грейсон. Я – креативный директор успешного агентства, однако мою работу не считают серьезной. То ли дело медицина! Отец, Грейсон, Рен – врачи.

Моим первым настоящим достижением стал Брэдли. Когда я привела его в дом, все пришли в неописуемый восторг. Брэдли, честно сказать, вписывается в мое честолюбивое семейство куда лучше меня. Второе очко мне за то, что я продержалась с ним год. Третье – за то, что мы на прошлой неделе обручились. А четвертое только что принесло мое мегакольцо.

Вытягиваю руку к окну – в солнечном свете бриллиант искрится сильнее.

Рен подходит взглянуть поближе.

– О! Изумительно, Кенсингтон! Брэдли так хорошо к тебе…

Уверена, она имеет в виду, что Брэдли слишком хорош для меня. Раздуваюсь от гордости: вот какое дорогое кольцо способен купить мой жених! И какой у него тонкий вкус! Неважно, что это не мой собственный вкус. Главное – кольцо от «Тиффани», камень в нем огромный, и оно завоевывает очки.

– Ох, а ногти-то! – вдруг морщится Рен. – Кензи, нужно сделать маникюр. Кольцо привлекает внимание к рукам, жаль будет, если неухоженные руки испортят впечатление. Ты просто обязана это сделать. Ради Брэдли.

Треньк!


Команда Рен: двести семьдесят шесть.


Она роется в сумочке, достает визитку и вручает мне.

– Вот, позвони. Синди просто волшебница!

– Точно! Мы с Рен как раз недавно к ней ходили. Устроили день красоты. Видишь?

Мама сует мне под нос свои розовые ногти и шевелит пальцами. Ногти Рен покрыты лаком того же оттенка.

День красоты. Без меня.

Разглядываю ногти обеих и улыбаюсь.

– Схожу обязательно. Ну а ты что думаешь, мам? Брэдли выбрал отличное кольцо, правда? – спрашиваю я, надеясь закрепить это очко за собой. Знаю, знаю, я жалкая.

– Да, дорогая. Брэдли молодец.

Улыбаясь, мама просит Рен достать из холодильника чернику и вновь берется за тесто.

– Вам помочь? – спрашиваю я, вдруг ощутив себя лишней. – Может, накрыть на стол или тарелки отнести…

– Нет, мы с матушкой Шоу отработали эту процедуру до совершенства. Верно? – Рен гримасничает маме.

Молча стою и кручу на пальце кольцо. Вот и все. Первый раунд воскресного сбора семьи Шоу официально окончен. Впрочем, мы еще поговорим о свадебных планах за обедом. Конечно, поговорим. Ни за что не дам им замять эту тему.

Ну почему, почему я не сделала маникюр!

Поднимаюсь наверх и бреду в свою прежнюю комнату. Теперь это мамина студия. Рабочий стол, из тех, что продают в «Потери Барн», только огромный, будто он разбух от стероидов, с миллионом полок и ящичков, набитых клеящимися буквами и орнаментами. Все, что осталось здесь от меня, хранится на верхней полке кладовки, в коробке, обтянутой тканью и помеченной «Кенсингтон».

Со вздохом достаю из сумки телефон и захожу на «Фейсбук». Я туда постоянно заглядываю, чтобы посмотреть, чем заняты остальные. Затем сравниваю с тем, что в этот момент делаю или не делаю я, и таким образом придумываю, чем мне следует заняться дальше. Подвох в том, что на самом деле я все равно займусь чем-нибудь другим. Короче, зря теряю часы своей жизни.

О помолвке мы пока сообщили только родителям. Жду завтрашнего дня, чтобы объявить о ней официально.

Вижу два новых запроса в друзья. Жму на иконку и принимаю первый – от девушки, с которой я познакомилась в спортзале. А потом застываю над вторым. Не может быть! Подношу телефон поближе к глазам, вглядываюсь в крохотную фотку. Дыхание перехватывает. Невероятно. О боже! Это Шейн.

Шейн Беннет.

Тот самый Шейн Беннет, который за четыре года, проведенные вместе, вдребезги разбил мое сердце. И теперь он хочет, чтобы мы стали друзьями?

Серьезно?

Эмоции так и распирают меня. Однако слез на глазах нет. Я пролила их достаточно. Сейчас чувствую только отголосок боли, как и всякий раз, когда что-нибудь о нем напоминает. Слабый отзвук того, что было раньше.

Шейн переехал на Средний Запад из Англии к дедушке и бабушке, здесь ходил в старшие классы и поступил в колледж. В колледже мы и познакомились. Как-то разговорились – и не смогли остановиться. И с тех пор не расставались. Он открытый, порывистый, и волосы у него всегда были в беспорядке. Я любила трепать его шевелюру…

Шейн – моя первая настоящая любовь. Мое впервые по-настоящему разбитое сердце. Мое первое настоящее все.

Бросаю взгляд на коробку «Кенсингтон» в кладовке. На самом деле ее следовало подписать «Кенсингтон и Шейн». Каждая открытка, которой мы обменялись, все наши маленькие сувенирчики надежно заперты внутри. Подхожу и встаю на цыпочки, пытаясь ее ухватить, наконец достаю. Там есть фотография, которую мне отчаянно хочется увидеть. Раньше я держала ее в рамке на прикроватном столике.

Ставлю коробку на мамин стол и осторожно расстегиваю молнию, словно боюсь, что воспоминания, запертые в ней, вдруг выскочат и разбегутся.

Вытаскиваю сваленные кучей предметы и перебираю один за другим. Открытки сложены вместе и связаны веревочкой. Махровый напульсник лежит отдельно. Подношу его к носу и нюхаю. Запах Шейна давно выветрился, но я помню, как, ложась спать, надевала его себе на руку. Бросаю напульсник обратно в коробку и наконец добираюсь до фотографий.

Невольно стискиваю зубы, когда замечаю ту самую. Шейн лениво прислонился к стене, ворот распахнут, в опущенной руке ноутбук. Многие годы это лицо было последним, что я видела, перед тем как заснуть, и первым, что видела, открыв глаза утром. Как долго я скучала по нему…

Сравниваю старое изображение с фоткой с «Фейсбука». Те же вьющиеся темные волосы. Те же медово-карие глаза. Тот же Шейн.

Старше, да, но определенно он.

Из груди вырывается тяжкий вздох. Почему он не сказал, что все – неправда? Я бы поверила. Я хотела, чтобы все оставалось как прежде. А он только сказал, что ему очень жаль. И что он не может всего объяснить, потому что…

– Кензи? – Это моя тетя Грета.

– Здесь! – откликаюсь я.

Бросаю фотографию в коробку, быстро застегиваю молнию и запихиваю коробку обратно на полку.

– Так и думала, что найду тебя тут. Все уже садятся за стол.

На ней темные джинсы и свободная белая туника. Ожерелье из бирюзы подчеркивает голубизну ее глаз, и на его фоне еще ярче горят свежевыкрашенные рыжие локоны.

– Красивый цвет, – улыбаюсь я, кивая на ее прическу.

Тетя Грета встряхивает завитыми кудрями.

– Правда? Твоя мама сочла цвет омерзительным. Сказала, что он привлекает слишком много внимания.

– Разве не в этом цель?

– Ну, это бонус, – смеется тетя.

Интересно, что именно она подразумевает под бонусом: то, что цвет раздражает мою мать, или то, что он привлекает внимание. Наверное, и то и другое. Тетя Грета считается в семье черной овцой, «неудобной»; ее не заботит, что о ней могут подумать. В иерархии семейства Шоу она стоит на ступень ниже меня – той, которая никогда ничего не делает как надо, зато по крайней мере старается.

Тетя Грета берет мою руку и присвистывает.

– Ни черта себе! Стоит, наверное, целое состояние. Что сказали Ренсон?

Она единственная, кто знает о придуманном мною прозвище для супердуэта «Рен и Грейсон». Улыбаюсь и подавляю смешок.

– Поверь мне, к следующей встрече она и на свое кольцо добавит камней. – Грета улыбается и, отпустив мою руку, кивает в сторону двери. – Идем! Обед уже начался.

Плетусь за ней следом и снова достаю телефон. Никак не пойму, с чего это Шейн вдруг решил связаться со мной сейчас, спустя столько лет.

Стоп. Куда подевался его запрос?

Меня охватывает неприятное предчувствие. Открываю свою страницу и вижу: «Кензи Шоу теперь в друзьях у Шейна Беннета». Как такое случилось?


Нового дружка тети Греты зовут Финли. Он вроде довольно милый, но я не тружусь с ним знакомиться, потому что к следующему моему визиту его, скорее всего, здесь не будет. Он проявляет слишком много интереса к Рен, и та вежливо игнорирует его непрекращающиеся вопросы.

– Рен из Чикаго, Фин, – резко отвечает тетя Грета на последний вопрос.

– Ну, Грейсон, как дела в твоей больнице? Опробовал 3D-видео в торакоскопии? – спрашивает папа, подливая себе острого соуса.

– Да, удалось как раз на прошлой неделе. Очень эффективный инструмент. Обязательно предложу руководству больницы его приобрести.

– Отлично, отлично, – говорит папа, передавая Рен блюдо с колбасками, завернутыми в блинчики. – А что новенького в педиатрии? – интересуется у нее он.

– Когда работаешь с детьми, всегда есть что-нибудь интересное, – улыбается Рен.

Папа согласно кивает, откусывает и жует, затем поворачивается к Финли.

– Финли, а вы чем занимаетесь?

Брэдли кладет себе еще пару колбасок и отрицательно машет рукой маме, когда та пытается подложить ему блинчиков.

– Брэдли не ест углеводов, мам, – напоминаю я.

Финли откашливается.

– Продажами. Сейчас телефоны продаю. Я всегда так или иначе в продажах.

– Отлично, отлично, – кивает папа. – А Брэдли – директор по продажам в «Сафия», крупнейшем рекламном агентстве Индианаполиса.

Папа владеет медицинским спа здесь, в Виллидже. Там можно вколоть ботокс, накачать губы и проконсультироваться у пластического хирурга. Непонятно, почему папа с мамой восхищаются должностью Брэдли, а мою – креативный директор – считают легкомысленной. А мы, между прочим, оба занимаем руководящие позиции. В одном и том же агентстве.

– Кстати, вспомнил. – Брэдли взмахивает вилкой, подчеркивая свои слова. – У меня с собой несколько цифр по блиц-опросу Шестого канала, о котором мы говорили.

И Брэдли принимается вещать о том, в какое именно время суток домохозяйки, имеющие по два целых три десятых ребенка, учащихся в частных школах, и с доходом, превышающим шестизначную цифру, смотрят телевизор. Киваю и улыбаюсь, а внутри сгораю от нетерпения, выжидая удобного момента, чтобы перейти к обсуждению свадебных планов.

Тетя Грета подмигивает мне и перебивает затянувшуюся речь Брэдли:

– Кенсингтон, вы уже определились с датой?

Все взгляды обращаются ко мне. Лучусь улыбкой. Вот оно! В животе ухает, будто я на качелях.

Брэдли берет меня за руку и тепло улыбается.

– Пока точных планов нет. Может быть, следующей весной? Как думаешь, милая?

– Да, отлично, – секунду поразмыслив, весело отвечаю я. – Весной будет здоро…

– Ох! Не могу больше молчать! Угадайте, что еще случится следующей весной? – В голосе Рен звучит необычное возбуждение. – Ребенок! Мы ждем ребенка!

– О! О боже мой! – пронзительно верещит мама, вскакивает и бежит вокруг стола. Обхватывает руками Рен и Грейсона и стискивает в крепком объятии. – Она беременна! Я стану бабушкой!

Все восторженно кричат и хлопают в ладоши. Словно мы в Вегасе и слот-машина сыплет выигрышем.

Треньк. Треньк. Треньк. Треньк.


Команда Рен: двести семьдесят семь. Нет, три сотни! Пять сотен! Слишком много, чтобы сосчитать. Ей достался чертов джекпот!


Отец воркует о том, что его станут называть дедом. Грейсон объясняет, что они не могли вечно откладывать, что Рен уже двадцать девять и все такое. То есть «боже мой, ей почти тридцать». Даже Финли поздравительно жмет руку папе. Мама кричит через стол, что и мне нечего терять время зря и нам с Брэдли надо поскорее пожениться, чтобы дело двигалось.

Тетя Грета смотрит на меня, словно говоря: «Понимаю, дорогая». Выдавливаю полуулыбку, чтобы показать ей, что мне все равно. Ну, то есть что я рада за них.

Ребенок.

Вот уж действительно джекпот.

Мне еще нет тридцати. У меня есть время.

Смотрю на обручальное кольцо и мысленно представляю себе новую надпись: «Уволена». Жирным красным фломастером. На этот раз – в адрес невестки.

И никаких ей цветов и лягушек.

Хватит с нее и ребенка.

Никто даже не вспомнил о свадьбе!

Дома бросаю сумку на кухонный стол, стягиваю плащ и иду к холодильнику за вином. Ужасно длинный день. Вместо того чтобы испытывать волнение и счастье, я истощена до предела. Мысли о семейном обеде семейства Шоу, внезапном появлении Шейна и большой новости Рен так мельтешат в голове, что она идет кругом.

Бутылка белого открыта и охлаждена. Наливаю в бокал. Брэдли предпочитает качественные напитки, однако не забывает пополнять мой запас недорогих сладких вин, потому что знает о моей любви к ним. Приваливаюсь к кухонной стенке, отпиваю глоток и жду, когда вино смоет ком, вставший в горле.

Да, ребенок – большое событие. Первый внук. Уверена, после того как эмоции улягутся, мама захочет обсудить организацию свадьбы и помочь мне с каждой деталью. Конечно, захочет! Я, в конце концов, ее единственная дочь. А сделать предстоит очень многое: выбрать платье, определиться с местом… Мы еще даже не назначили дату.

И ей ведь понравилось кольцо.

Я поднимаю руку, чтобы еще раз им полюбоваться. Как такое не понравится? Бриллиант ослепительно сверкает и идеален по всем четырем критериям: вес, чистота, цвет и огранка. Пожалуй, следует добавить еще один: безумие. Потому что мне оно не нравится.

Ну, то есть нравится, конечно… просто сама бы я выбрала не такое. Слишком уж оно традиционное и большое. Даже чересчур большое. Тут я улыбаюсь, вспомнив, как Брэдли сказал, что я достойна такого шикарного кольца.

Неважно. Все равно оно красивое, и я счастлива. Я помолвлена и теперь на шаг ближе к созданию семьи. Брэдли хочет завести много детей, целую футбольную команду.

Меня бы устроил один. Ну, может, два.

По крайней мере одна девочка.

Глядя в пространство, представляю себе балетный класс и репетиции танцев. Я могла бы стать «классной мамой» и помогать с костюмами. Однажды я сшила своей кукле пачку. Из нижней юбки своего платья. Помню, как мама на меня накричала: платье было от какого-то крутого дизайнера. Интересно, моя дочка родится с волосами? Брэдли родился лысым, а у меня в детстве волосики были такие жидкие, что бант на них никак не держался. Маме приходилось его скотчем приклеивать.

Рен наверняка родит девочку.

Но ничего страшного. Я – следующая. Времени у меня полно.

Осушаю бокал и сразу же наливаю еще. Я делаю это после каждой семейной встречи, терзая себя подсчетом очков и пытаясь определить, насколько я соответствую ожиданиям родных. Я никогда не выигрываю. Не знаю, с чего я взяла, что сегодня все будет иначе.

Еще один полный бокал, и я перехожу в комнату и сажусь за письменный стол. Захожу на «Фейсбук».

Целых пятнадцать минут не решаюсь…

Сердце стучит чуть быстрей – печатаю в окошке поиска «Шейн Беннет». Искорки волнения покалывают меня изнутри, когда среди списка друзей вижу его фотографию. Он выглядит таким взрослым. Однако повзрослел ли он на самом деле? У Шейна всегда были смелые идеи, но ему не хватало силы воли, чтобы воплотить их в жизнь. Он еле доучился. Честно говоря, я делала за него большую часть домашних заданий.

Отпиваю еще вина и разглядываю фото. Волосы все так же растрепаны, лежат беспорядочными волнами, хотя стрижка стала короче. На подбородке пробивается щетина. Слабый намек на улыбку.

Боже, он все еще великолепен. Это жутко раздражает.

Я разработала коварный план. Размещу на своей странице несколько снимков моего мегакольца, напишу посты о том, как замечательно я счастлива и успешна, а затем, через несколько дней – нужно дать ему достаточно времени все это увидеть, – удалю его из друзей.

Снова.

И навсегда.

Пока-пока!

Сдуваю с лица прядь волос. Тоня, с которой мы знакомы с колледжа, а теперь вместе работаем, узнала, что он мне изменил. Я не хотела ей верить, но когда я спросила об этом Шейна, на его лице появилось отрешенное выражение, не вполне соответствующее словам, и я все поняла. Почувствовала.

Он пытался что-то объяснить, но я не стала слушать. Потом он уехал в Англию работать со своим отцом, а я осталась здесь. Совсем одна. И все было кончено.

Все было кончено с «нами».

Вздыхаю. Все было кончено со мной. Отключаю ноутбук и иду переодеваться.

В голове крутятся дети и Шейн Беннет. Пора заводить семью. Завтра у нас на работе большая презентация. Брэдли велел мне хорошенько выспаться. Но вряд ли сегодня я высплюсь – хорошо или хоть как-нибудь.

Зарываюсь головой в подушку и натягиваю на себя одеяло. Будь здесь Брэдли, мне по крайней мере было бы тепло. Он как моя персональная печка, а у меня мерзнут ноги. Надо было позволить ему остаться, но я сказала, что плохо себя чувствую. Соврала, конечно. На самом деле мне страшно.

В фильме «Из 13 в 30» Дженна, персонаж Дженнифер Гарнер, загадывает на волшебной пыльце, чтобы ей сразу стало тридцать. Она просыпается и видит, что желание исполнилось и в ее жизни есть все, о чем она когда-либо мечтала. Пока не понимает, что за это заплачена слишком высокая цена. Однако она получает второй шанс.

А где мой второй шанс?

Мне почти тридцать, и моя жизнь… какая? Вроде бы такая, какая и должна быть, но все равно недостаточно хороша. Я – недостаточно хороша. Смотрю в потолок, сдерживая слезы. Сегодня должен был быть один из тех особенных моментов, которые помнишь всю жизнь. Долгая трогательная сцена, какие бывают в кино. Когда отец не может поверить, что его маленькая дочка уже выходит замуж, мать роняет счастливые слезы…

Эту «трогательную сцену», похоже, вырезали из фильма, а роль со слезами досталась мне.

Загрузка...