Мессия в бутылке

Однажды вечером в начале января сидит себе ваш покорный слуга за столом и хлебает из горла водку–экстру «Роялти», которую умыкнул, выказав достохвальное бесстрашие сердца своего, из супера. В глазах его притаился тайком пробравшийся туда чёртушка по прозванию Сплин – ведь бутылка–то вот–вот опустеет. И возникнет нужда пить «Кеглевича» с лимоном.

А снаружи, паразит, кислый дождик моросит. Кислый? В смысле – ни туды и ни сюды. Моросит, однако. Слышится стук в дверь. Взяло меня сомнение, кто бы это мог быть? Снова стук. Ну, встал я и открыл. А там стоит человек, которого я не знаю. Лысый. Бороденка кривая. Полной комплекции, лет сорока пяти. В плаще до пола, а под ним – свитер.

Голос хриплый:

— Миша?

— Ага.

— Очень приятно. Я – Мессия.

А я – гуттаперчевая девочка. Хлопнул у него перед физиономией дверью и уже собирался вернуться к бутылке. Но он не отставал.

— Миша, – кричит из–за двери. – Дай мне войти!

Ни в жись не впустил бы его, но он всё кричит и кричит, создает бедлам на лестничной клетке. Того и гляди – соседи вылезут. Открыл я дверь и дал ему по морде.

— Ах, за что? – рыдает, мерзавец.

Из носа у него течет кровь. А снаружи моросит дождик. (Я очень люблю дождь. Но не такой. Сильный, проливной, всем ливням ливень. В Израиле я еще не видел дождя, сбивающего яблоки с яблони. Когда–то, когда я был мальчишкой… но это совсем другая история.) А он – опять за свое:

— Дай мне войти, я – Мессия из дома Давидова.

Пачкает мне своей кровью лестничную клетку.

— Ну ладно, дверь закрой за собой, кретин, это тебе не автобус, стой здесь и не двигайся.

Дал ему туалетной бумаги. Он обтерся, напихал себе бумаги в нос. В конце концов кровь остановилась.

— Чего тебе надо?

— Можно? – спрашивает и кивает на стол.

Тут же и подсел, и хлоп – высосал последний глоток «Роялти».

В первый момент хотел я разбить бутылку об его голову. Но тут в мою голову пришла идея получше.

— Угощайся, угощайся, чего ж…

— Колбаса есть? – спросил Мессия.

— Конечно есть.

Принес я колбасу, нарезал. Подал еще и черного хлеба, и кусок масла. Мессия аж содрогнулся.

— Ты что делаешь, Миша? Скажи, ты вообще–то еврей?

Как поел, снял свой плащ и обратился ко мне:

— Миша, дорогуша! Как сам понимаешь – настали мессианские времена. Я здесь.

Я спокойно хлебнул «Кеглевича».

— С воскрешением мертвых, что ли, и всяко такое? – спрашиваю.

Он прокашлялся.

— Воскрешение… кхе–кхе… технология еще не вполне подоспела. Еще годик–другой… во всяком случае, я явился. Ты, Михаил, первый, кому знать дано. Заклинаю тебя, покайся! Покайся, ибо…

Ну и всё. Это были последние слова Мессии. Дождик снаружи перестал, и мне еще больше взгрустнулось. Да и сейчас, когда я вспоминаю эти минуты, совсем мне не весело. Я события теперича опережаю и проницательного читателя упреждаю, что печального конца ожидаю.

Мессию я уменьшил до размеров оловянного солдатика, засунул его в пустую бутылку из–под водки и хорошенечко завинтил.

Хлебнул маленько «Кеглевича».