На виду у всех

Ноах Мельник

На виду у всех

Ноах МЕЛЬНИК родился в 1927 году в Западной Белоруссии (тогда под Польшей). В 1942 году-узник гетто города Барановичи. В 1952 году закончил плодоовощной факультет Белорусской сельскохозяйственной академии. Кандидат сельскохозяйственных наук. В Израиле с 1990 года. Живет в Сдероте. Печатается в русскоязычных израильских газетах.

"Восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его".

"Берешит"

ВВЕДЕНИЕ

1945 год. С напряжением преодолеваю последние метры подъема и усаживаюсь на покрытую чахлой растительностью землю. Сердце сжато болью. Здесь погибло мое детство. Под небольшим слоем земли находятся останки тысяч людей: родных, знакомых, друзей - жителей раскинувшегося внизу городка, предки которых жили в этой местности многие столетия. Сейчас вокруг пустынно, кое-где земля осела. Вперемежку валяются кости, строительный мусор, консервные банки, тряпье.

Тогда, в 1941 году, их согнали сюда к ямам. Убивали не таясь, на виду у всех. День был ясный. Ласковое осеннее солнце согрело землю. Бог и человечество не возмущались. Матери прижимали к себе маленьких детей, чтобы они не видели под ногами шевелящуюся в крови массу хрипящих в предсмертной агонии людей. Мужчины поддерживали стариков, женщин, стараясь облегчить своим присутствием последние минуты. Кого они винили и проклинали, когда земля уходила из под ног? Потоп еврейской крови - и нет обещанной Всевышним спасительной Радуги Завета.

Можно, оставив родных, пытаться прорваться сквозь цепь вооруженных убийц. Но, если свершится чудо и убежишь, где скроешься, кто рискнет жизнью, чтобы тебя приютить? Как жить после этого?

По опустевшим улицам местечка легкий ветер гнал обрывки документов, фотографий и шевелил плакаты на заборах, на которых был изображен "фюрер" в окружении улыбающихся детей.

Мне посчастливилось. Я остался в живых. Позже я работал и жил, как все окружающие, но ночь постоянно возвращала меня в прошлое, к страшным воспоминаниям. Нас, спасшихся из кровавой круговерти, до сих пор терзают вопросы: как это могло случиться, что можно было сделать, чтобы не допустить этого злодейства?

Прошло шесть десятилетий, выросли новые поколения. Сейчас кое-кто пытается доказать, что этого не было, что Освенцим и ему подобные заведения были чуть ли не домами отдыха. Немногие знают, что кроме немецких специализированных лагерей смерти, в течение 1941-1943 годов на оккупированных территориях СССР немцы и их пособники убили на виду у всех многие сотни тысяч стариков, женщин и детей только потому, что они родились евреями. Массовое убийство евреев было заранее запланировано в тиши респектабельных кабинетов, а исполнители, как всегда, нашлись.

ЛИТВАКИ

Я, Мельник Ноах (Наум), родился в 1927 году в "Восточных кресах" довоенной Польши, в городе Ляховичи Барановичского повята Новогрудского воеводства. Сейчас - Брестская область, Беларусь. Мы называли себя литваками, хотя большинство евреев-литваков не жило среди этнических литовцев. Дело в том, что после распада Киевской Руси Украина, Белоруссия, а также часть Смоленщины и Брянщины оказались в составе Великого Княжества Литовского. После объединения с Польшей Украина отошло к "короне", а прочие территории остались в автономном княжество. Даже Мицкевич - великий польский поэт, родившийся под Новогрудком, писал: "Литва! Отчизна моя!"

Евреи жили на белорусских землях до крещения Киевской Руси. В Пинске, на старинном кладбище, обнаружено еврейское захоронение начала X века (за более чем сто лет до формального начала существования этого старинного города). В то время еврейские поселения имелись на берегах Днепра и его притоков, а на юге киевских земель располагался Хазарский каганат, в правящей верхушке которого распространен был иудаизм. О тесной связи, существовавшей между Хазарией и приднепровскими поселениями евреев, свидетельствуют некоторые монголоидные черты лица, встречающиеся у евреев Белоруссии, хотя среди литваков немало светловолосых и голубоглазых. До крещения славян к нам присоединялись и представители местных народов (в большей степени эти черты проявляются у детей, поскольку ювенильные организмы в своем развитии повторяют внешность далеких предков). В наше время любая нация представлена смесью различных генотипов. Однако, несмотря на тысячелетия галута, у большинства из нас сохранились семитские лица, по ним погромщики выискивали свои жертвы.

Первая официальная привилегия литвакам дана была Великим Князем Литовским Витовтом в 1388 году после сближения с Польшей. По привилегии евреи - вольные люди наравне со шляхтой и боярами. За убийство еврея смертная казнь. Тогда литваки занимались не только торговлей, но и ремеслом, хлебопашеством и животноводством. Община арендовала княжеские земли для заготовки сена и выпаса скота.

Наша местность называлась Полесьем, поскольку Волковысская, Новогрудская и Минская возвышенности заросли густыми лесами, а южнее моренные холмы переходили в равнину с непролазными болотами, тянувшимися на сотни верст до самой Припяти. В окружении дикой природы сформировался свободный тип литвака, лишенного в значительной мере галутного комплекса. За это нас называли: "Литвак - а цойлем коп" (крещеный лоб). Даже разговорный идиш литваков отличался от идиша других ашкеназов.

В I тысячелетии евреи продвигались из Причерноморья на Север и Запад (в IX веке в Польше уже жили евреи, прибывшие из Византии и Украины). Все же еврейские поселения были небольшие. Позже меняется направление миграции евреев. Наши соплеменники из стран Западной Европы устремляются на восток. Почему же они уходили с благодатного Запада на Восток, в малозаселенную местность, покрытую непроходимыми пущами и болотами? Массовые убийства и грабежи во время крестовых походов, обвинения в колдовстве, распространении чумы, а также просто изгнания с конфискацией имущества, в том числе даже из далекой Англии, привели к тому, что под властью польских королей в польско-литовской державе сосредоточилось больше половины всего европейского еврейства. Позже концентрация евреев в Восточной Европе сыграла большую роль в истории нашего народа.

Чтобы разобраться в польско-еврейском феномене, нужно вернуться в последние годы первого тысячелетия. Немцы, продвигаясь на Восток под предлогом крещения язычников, онемечили полабских славян. Такая же судьба угрожала полякам и после принятия католичества, поскольку продолжалась тихая экспансия немцев в возникающие польские города. Польские правители противопоставили им евреев, за которыми не шли вооруженные кнехты, осуществлявшие на деле "Дранг нах Остен". Евреи просили лишь дать им право на безопасное существование. Им доверили даже чеканку монет, на которых ивритскими буквами читалось: "Мешко круль польски". В 1246 году польский князь Болеслав Побожны дарует евреям привилегии (Статус Калишский), гарантирующие им охрану имущества и жизни, синагог и кладбищ, а также запрет на обвинения в кровавом навете и принудительное крещение. Но уже через три года синод епископов потребовал селить евреев в отдельных кварталах. Так что жизнь наших предков в польско-литовском государстве не была безоблачной. В периоды кризисов бывали и наветы, и погромы, но обычно правители страны оказывали защиту евреям, конечно, не за красивые глаза постоянный фактор государственной важности благоприятствовал евреям в Речи Посполитой. В этой стране им жилось вольготнее, чем в других местах.

Положительным расположением к евреям отличился Казимеж Вельки (1333-1370). Легенда объясняет это влиянием его любимой Эстерки. Но причина в другом: он получил в наследство "Польшу деревянную, а перестроил ее в каменную". В укреплении государства помогли ему евреи.

В 1576 году король Стефан Баторий издал декрет, гласивший, что лица, обвиняющие евреев в употреблении христианской крови, подлежат смертной казни. Ни в одной другой христианской стране не предусматривалось такое суровое наказание за кровавый навет, даже в наше либеральное время.

Магдебургское право ограничивало деятельность еврейских ремесленников в городах, и тогда евреи сами создали себе жизненную нишу в виде местечек. Местечки - специфические поселения - формировались, начиная с XV столетия, вокруг замков и усадеб князей и магнатов. Местечки с еврейскими купцами, ремесленниками, огородниками, корчмарями, арендаторами мельниц, садов, сыроварен и смолокурен, заготовителями леса и пиломатериалов создавали инфраструктуру со стабильным доходом для князей и шляхты. Евреи и дальше оставались элементом с отличной от шляхты ментальностью. Благодаря своей обособленности, не являясь конкурентами и не пытаясь поучать, евреи не наступали на пятки местному истеблишменту и не входили в противоречие с остальным населением, основной сферой деятельности которого оставалось сельское хозяйство. Если Ивану или Казику в тяжелое весеннее время надо было пошить хомут для коня, заточить лемех или зазубрить серп, не имея денег, то шорник Хаим или кузнец Мойша сделают это "на поверь", с тем что осенью им привезут дров на зиму или сена для коровы. Доверие соответствовало интересам обеих сторон.

Дальше на Восток евреям ходу не было. В Московском государстве были свои купцы и ремесленники, а свои кабатчики с успехом спаивали свой народ. Тем более что России, находившейся за польским буфером, не угрожала немецкая экспансия 1550 году польский король Сигизмунд-Август обратился с жалобой к Ивану Грозному по поводу ограбления и заточения в московскую тюрьму польских купцов-евреев. Московский правитель в ответном послании доказывал, что евреи несут с собой отраву, и советовал венценосному польскому брату убивать их и изгонять, как это делают в других странах. У Грозного слова но расходились с делом: захватив Полоцк, он приказал евреев утопить.

Российские правители, даже Петр I, отрицательно относились к приезду евреев, исключение делалось для выкрестов, которые евреями не считались.

На восточных землях Речи Посполитой православная церковь отчаянно сопротивлялась экспансии католи цизма и ее униатского прислужника. В этой борьбе ее поддерживала крепнущая Москва, инициировавшая восстание Хмельницкого в 1648 году. Нейтральных в этом деле евреев не должны были коснуться внутрихристианские разборки. Однако именно евреи попали под жернова смуты, поскольку оказались слабой стороной, которую можно было безнаказанно грабить и, всячески мучая, убивать (Г. Сенкевич, "Огнем и мечом"). Польский хроникер писал: "Они (казаки) вырезали или замучили насмерть евреев с женами и детьми. Синагоги ограбили, забрав все, что было внутри из серебра и золота, а также книги, свитки Торы. При этом погибли все архивы, королевские указы и другие ценные документы еврейских общин".

Это был первый широкомасштабный геноцид нашего народа в Восточной Европе. Не казнили лишь евреев, согласившихся креститься. Таким образом, православная церковь косвенно благословила убийство остальных евреев. По Днепру добрались до Могилева, а по Припяти - до Пинска, но литваков северной части Белоруссии эта чаша миновала. Полякам не удавалось умиротворить казаков путем предоставления им всё больших привилегий. Позже, гайдамаки, поддерживаемые московским войском, разорили Белоруссию и Украину. Опять лилась еврейская кровь.

Сибаритство магнатов и шляхты погубило польско-литовское государство. Всё больше привилегий требовала для себя шляхта. Популярны были поговорки: "Шляхтич на загроде (подворье) подобен воеводе" и "Ешь, пей и отпускай пояс". Пользуясь правом "либерум вето", один депутат сейма мог заблокировать принятие любого закона. Дошло до того, что шляхта стала выбирать короля. Выбирали того, кто больше обещал денег и привилегий, зачастую иностранца. Слабостью центральной власти в условиях такой демократической системы воспользовались соседи - абсолютные монархии, где демократией и не пахло: Россия, Пруссия и Австрия. Польша оказалась овечкой среди волков, и, начиная с 1772 года, в три приема поделили "больное" государство. Заводилой стала Россия, отхватившая самые большие куски. Последний король Польши, бывший фаворит Екатерины II, вместо того чтобы поднять народ на защиту Родины перед первой отдачей территорий, напрасно пытался упросить императрицу не грабить его. В роли овцы-просителя он не мог умиротворить соседних волков. Поляки спохватились слишком поздно, когда большую часть страны отдали соседям. Тогда пошла поговорка: "Поляк умен после потери".

В завязавшихся боях евреи Литвы и Украины, знакомые с генетической ненавистью к ним российских правителей, поддержали силы сопротивления, возглавляемые Костюшко и князем Понятовским. Костюшко объявил о равноправии евреев и с похвалой отозвался о евреях-патриотах, "являющихся одной плотью от народа, поднявшегося на борьбу для спасения Родины". Однако среди поляков, особенно жителей крупных городов, опасавшихся еврейской конкуренции в торговле и ремесле, было много противников предоставления льгот евреям. Против равноправия были и наши духовные отцы. Страшась ассимиляции своей паствы, они призывали мириться с лишениями и дискриминацией: "Пусть будем бедными, зато ближе к небесам".

Над моей кроватью в детстве висела картина: бравый усатый улан на вороном коне с саблей наголо ведет в бой своих всадников. Я гордился этим уланом, потому что, в отличие от других евреев-военачальников галута, полковник Берек Иоселевич командовал еврейскими воинами. Берек Иоселевич двадцатилетний еврейский юноша из Литвы служил у виленского епископа Масальского. Вельможа ценил своего еврейского помощника, и, собравшись во Францию, взял его с собой. В парижских салонах Берек познакомился с прогрессивными идеями того времени. Когда он вернулся, в Польше разыгрался третий, последний акт раздела государства. В сентябре 1794 года в "Правительственной газете" появилось обращение Берека Иоселевича: "Слушайте, сыны Израиля! Все, кто готов помочь Родине, знайте, пришел час взяться за мечи и добиться свободы, которая обещана нам. Встанем на защиту раздираемой Польши. И если суждено нам погибнуть, то по крайней мере наши дети будут свободными и не будут гонимы и преследуемы, как лесные звери и собаки". В короткий срок он сформировал отряд из 500 добровольцев. Много еврейских юношей погибло на баррикадах Варшавы в боях против солдат Суворова. Берек Иоселевич пал в бою в 1809 году в возрасте 44 лет. Глава польской аристократии Станислав Потоцкий в некрологе подчеркнул, что "Родина никогда не забудет героических подвигов Берека Иоселевича". Вскоре забыла. Правда, городские власти не разрешили семье Иоселевича переселиться из еврейского квартала в центр Варшавы.

В 1830 году Варшава вновь восстала. Еврейский отряд национальной гвардии "Отряд бородачей" насчитывал тысячу бойцов. Еврейские девушки вышивали на боевых знаменах слова "За вашу и нашу свободу!". В патриотических демонстрациях 1861 года рядом с поляками принимали участие и евреи под руководством раввина Майсельса. Немало евреев, сосланных за участие в польских восстаниях, удобрили своими костями Сибирь.

Под властью России оказались и центральные области Польши: Белосток, Варшава, Лодзь. Таким образом, в Российской империи появилось слишком много евреев. Затем, после введения черты оседлости последовали погромы, кровавые наветы, похищения семи-восьмилетних еврейских мальчишек для многолетних мук и гибели во имя беспредельного расширения Российской империи.

Лишенные былых привилегий, зажатые в строгие границы при высоком естественном приросте, пополняемые за счет высланных из крупных городов и деревень, еврейские массы все больше нищали. В этих тяжелейших условиях власть в семье брала женщина - "а идише мамэ". Настойчивые, с твердым характером еврейки растили детей, вели лавку или другое хозяйство, пользуясь уважением в местечке. Мужья редко бывали дома, занимаясь извозом (балагулы) или работали в соседних деревнях. Глава семьи традиционно благодарил по утрам Всевышнего за то, что тот "не сотворил его женщиной". В местечке звали подрастающих мальчишек Янкл Рохле или Хаим Ривкес. В итоге получил распространение широкий набор фамилий, производных от женских имен: Басин, Бейлин, Блюмкин, Гольдин, Дворкин, Добин, Зельдин, Либкин, Миркин, Нехамкин, Райкин, Рейзин, Рохлин, Рывкин, Соркин, Сонькин, Фейгин, Фрумкин, Хавкин, Хайкин, Ханин, Хасин, Шейндлин, Шифрин. У русских мы встречаем преимущественно мужские фамилии: Иванов, Петров, Сидоров. Перепись XVII века не выявила у евреев фамилий, производных от женских имен, встречались лишь Хаймович, Абрамович и т.п. Еврейский "матриархат" - результат раздела Речи Посполитой и введения черты оседлости.

В конце XIX века наиболее активная часть народа стремилась уйти от нищеты и погромов. Многие бегут в Америку. Сионисты зовут в Палестину, но немногие согласны отправиться в эту дикую, пустынную страну с враждебным населением. Еврейскую молодежь манит идея всеобщего благополучия под красным знаменем, при этом евреи должны раствориться, исчезнуть во всемирном братстве народов. Что из этого вышло, мы познали на себе позже.

Евреи, переселившиеся из Пинска, были первыми жителями юрода Ляховичи, основанного в XVI веке при крепости на холме у левого берега реки Ведьма притока Щары. Замок призван был защитить Полесскую низменность с севера. В мое время осталась лишь насыпь и тихая, зеленая Замковая улица. Небольшая летом речки преображалась во время таяния снега, заливала широкую пойму, подходила к домам, срывала мосты - настоящая ведьма. Но летом мы проводили в ней целые дни.

Большинство еврейского населения составляли ремесленники. Их было слишком много, чтобы иметь хлеб с маслом. По соседству с нами было аж три шорника. В домах стоял густой запах конского пота, дегтя и гнилой сбруи. Земляной пол лишь к субботе и праздникам посыпали желтым песочком, а бледные мордашки многочисленной детворы свидетельствовали о непреодолимой бедности. Великий интернационалист, выкрест и юдофоб в одном лице - Карл Маркс писал, что культ еврея - торгашество, своекорыстие и эгоизм, а его мирской бог - деньги. Он был прав в отношении многочисленной еврейской бедноты. Для нее деньги были так же невидимы, как невидим еврейский Бог.

Маркс - потомок состоятельных евреев, крестившихся ради денег, распространил жизненное кредо своих родителей на весь еврейский народ.

Не лучше было и положение многих лавочников. Помню крохотную лавчонку, над дверью которой вместо вывес ки висела пара кожаных лаптей, а внут ри, кроме этого изделия, наваленного на полке, стояла бочка колесной мази. Вот и весь ассортимент. Пожилая еврейка напрасно ждала покупателей. Мужики плели лапти из лыка.

Была еще одна отрасль, которой занимались наши евреи, огородничество. Ежегодное внесение навоза в течение многих столетий способствовало образованию плодородной почвы с мощным гумусным горизонтом. Ведущей культурой были огурцы. В конце лета в городе стоял густой запах чеснока и укропа. Засоленные огурцы в бочках, скрепленных лозовыми обручами, свозили к реке и привязывали под водой к забитым в дно кольям. В воде, а зимой подо льдом, огурцы в рассоле отлично сохранялись. За ними приезжали купцы в конце весны. Продукция эта шла и за границу. Недалеко от нас жила семья огородников по кличке "Ди буракес". Осенью, после завершения полевых работ, глава семьи запрягал свою клячу и скупал по деревням гусей. Кончался сезон выпаса, и крестьянам выгодно было продать разросшееся за лето пернатое стадо. Привезенных гусей откармливали. Всю зиму гусиные тушки без кожи и жира разносили на продажу по домам. Перья "скубли" на подушки и перины, а гусиный жир с кусочками кожи перетапливали. Этот жир "мит грибенес" (со шкварками) продавали к пасхе для приготовления "кнейдлэх". Так, трудясь круглый год, многочисленная семья "Ди буракес" зарабатывала себе на скудное пропитание.

Непременным атрибутом местечка были балагулы. Этим дюжим молодцам не страшна была любая непогода. Однажды, в начале прошлого века, рабочие из российских губерний, занятые на строительстве Полесской железной дороги, подвыпив в воскресенье, решили "устроить жидам погром", но получили такой отпор от наших балагул, кузнецов и мясников, что в течение многих лет погромов не было. Окрестное население поговаривало: "Ляховичские жидки Христа распяли".

В то время опростоволосились наши местечковые мудрецы. Инженер предложил за взятку в 50 рублей спроектировать в местечке железнодорожную станцию. Мудрецы долго совещались и решили, что вокзал станет несчастьем для местечка. Молодежь будет целыми днями ошиваться там и, не дай Бог, нарушит святость субботы. Понаедут "фони" из Москвы и Петербурга, скупят на базаре масло и яйца, что вызовет дороговизну, да еще устроят погром. Дали взятку в 50 рублей, чтобы спроектировал станцию подальше (остался лишь полустанок). Позже недобрым словом поминали своих мудрецов: товары пришлось возить за шесть километров. Только Лейзер-балагула был доволен: его двенадцать детей не знали голода.

В базарные дни местечко просыпалось рано. Шумный народ заполнял базарную площадь и прилегающие улицы. Крестьяне плотно устанавливали повозки (зимой - сани). Рядами выстраивались гончары, бондари. В наполненных водой бадьях плавали метровые щуки, плоские карпы. Торговали поросятами, свиньями, овцами, телятами, коровами и лошадьми. Вот балагула покупает у мужика коня, торгуются, бьют друг друга по рукам (только железные мозолистые ладони могут выдержать эти удары), расходятся и снова сходятся. Вот крестьянка, продав фунт масла, десяток яиц и курицу, направилась в лавку купить праздничный головной платок. Два мужика направились в ресторацию Файвеля Рыжего обмыть куплю-продажу. Выходят оттуда повеселевшие (пьянство у единоличников не было в моде, брали на двоих польскую "кварту" - всего 250 грамм), обнимаются, целуются, заверяя друг друга в уважении и вечной дружбе. Опустело местечко, евреи убирают навоз напротив своих домов, иначе "полициант" оштрафует. В польском государстве улица должна быть чистой.

Оживало местечко и в субботние дни. Пообедав и приодевшись, более состоятельные евреи выходят на базарную площадь "шпацировать", бесцельно прохаживаясь по тротуару, чтобы людей увидеть и себя показать. Была и местечковая самодеятельность с постановками на идише.

В первое время после мировой войны детей обучали в хедерах. Иногородних учеников йешивы распределяли на пропитание среди горожан. Раз в неделю к нам приходил один из них. Помню его

бледное с желтизной лицо и худые пальцы, которыми он осторожно брал нарезанный хлеб. Некоторые из них достигали изумительных успехов в запоминании текстов. Прочитав две страницы незнакомого текста, они повторяли его наизусть слово в слово. Но самыми феноменальными способностями обладал булочник Зуня. Вот приезжает на карете богатый шляхтич со своим гостем. Зуня бежит к нему с двумя корзинами баранок. Шляхтич торжественно вынимает исписанный цифрами листок:

- Посчитай, Зуня, сколько я прожил минут, если мне 42 года, пять месяцев, две недели и три дня.

Зуня, прикрыв глаза, беззвучно шевелит губами, подталкивая корзины к лошадиным мордам.

- Пиши, пане добродию, - говорит, наконец, 3юня и начинает диктовать поляку восьмизначное число. Помещик сверяет итог со своими подсчетами и восхищенно щелкает языком: все сошлось. Довольны все. Помещик, представивший своему гостю умственные способности "своего" еврея, Зуня, получивший сполна за две опустошенные корзины и лошади, подкрепившиеся свежими баранками.

На особом положении находилась пожарная команда. Тесная городская застройка, крытые соломой крыши создавали благоприятные условия для пожаров. Но поскольку "спасение утопающих - дело рук самих утопающих", то пожарная команда была добровольной, и состав не получал денежного вознаграждения. Обязательным было участие в учениях. Несколько раз в году объявлялись учебные тревоги (удары в колокол и рев сирены), и тогда балагулы мчались верхом к месту сбора, накинув на коня уздечку и хомут, держа в руке дугу и нахлестывая вожжами коня. Явившемуся первому выдавали премию 10 злотых - тогда немалые деньги. Пополнялись ряды пожарников еврейской молодежью, но были среди них и ветераны-бородачи. Получали они бесплатно спецодежду и парадное обмундирование. Для подкрепления бюджета пожарный "сарай" - длинное одноэтажное кирпичное здание, обычно заставленное водовозными бочками и платформами с ручными насосами, сдавали в аренду заезжим артистам и для демонстрации кинокартин. Во время государственных праздников "Дня конституции - 3 мая" и "Дня независимости 11 ноября" пожарная команда в праздничных мундирах и касках со своим оркестром возглавляла колонну демонстрантов, состоявшую из небольшой группы чиновников и длинной вереницы школьников в сопровождении учителей, тщетно пытавшихся поддержать подобие строевого шага у своих подопечных. С трибуны выступал с патриотической речью мой отец.

На моей памяти пожаров в городе было немного и с ними быстро справлялись, но окрестные деревни горели часто и подолгу. Пожарники выезжали в деревни, и еврейские парни неделями спасали добро польских и белорусских крестьян.

На синагогальном дворе была Большая синагога и три "штиблэх". В штибле портных молились ремесленники. Он был беднее других, и сидения там были замаслены. Имелся штибл столинских и штибл койдановых хасидов. После проклятия хасидов Виленским гаоном прошло много времени и вражда между митнагдим (большинство литваков принадлежало к митнагдим) и хасидами улеглась. В веселый праздник Пурим школьники ставили пуримшпили. В синагогах при чтении Свитка Эстер взрослые топали ногами, а маленькие дети вертели трещотки при произношении имени Амана. Но мальчишкам этого было мало. Заранее готовили "пушки". В обрезок трубы с запаянным концом насыпали спичечные головки и под ударом железного стержня содержимое взрывалось. Мальчишки пробирались в синагогу, пряча "пушки" под пальтишками. При слове Аман в разных углах синагоги раздавались оглушительные взрывы, помещение заволакивало удушливым дымом, а пока взрослые бросались ловить хулиганов, те уже были в другом месте и взрывы сотрясали другую синагогу.

Задолго до Песаха формировались артели по выпечке мацы. Детям, по мере возможности, покупали обновку. В домах производили генеральную уборку, с чердака снимали пасхальную посуду. На синагогальном дворе в большом котле кипятили воду. За плату в несколько грошей металлическую посуду окунали в кипяток, после чего она считалась пригодной для Песаха. Хозяйки готовили древний славянский напиток - медовую бражку, а из изюма - вино. В предвоенные годы завозили из Палестины пасхальное Кармельское красное. Нужно отметить, что в праздники угощали даже маленьких детей вином или булкой, обмакнутой в водку. При обрезании моэль давал младенцу пососать красного вина, но, несмотря на это, среди евреев редко встречались алкоголики, потому что в семьях не было бытового пьянства.

Лаг ба-Омер. Накануне готовили цветные светильники, а рано утром отправлялись всей школой в лес. День проходил в играх и песнях, стремительно поглощали съестные припасы. Возвращались в сумерках. Зажигали светильники, и длиннющая колонна расцвечивалась разноцветными огнями. Глядя на это, душа радовалась. Вот какая мы сила!

К празднику Кущей отец строил "сукку" (шалаш), накрывая его "схахом" свежими, пахнущими смолой еловыми лапками, - внутри развешивали красные яблоки. Потом наступал праздник Симхат-Тора с танцами, песнями и выпивкой в синагоге, а на синагогальном дворе разводили большой костер. Со всех концов города тащили уже ненужные еловые лапки.

В Хануку кушали всей школой картофельные блины "латкес", а долгими уже зимними вечерами мы крутили волчок. Отец зажигал на подоконнике ханукальные свечи. Постепенно заиндевевшее окно оттаивало, и казалось, что сквозь проталины свет Хануки летит далеко-далеко в страну нашей мечты, где евреи будут жить свободными и счастливыми.

Считалось неприличным обращаться с жалобой на еврея в "гойский" суд. Во время субботнего чтения Торы обиженный всходил на биму, где располагались со свитком чтецы, ударял ладонью по столу ("а пач афн тиш") и, не давая продолжать субботний раздел, излагал свою обиду. Синагога тут же превращалась в гудящий улей. Каждый присутствующий имел свое мнение. Однако в конце концов конфликт улаживался и богослужение продолжалось. Однажды с галереи спустилась женщина и молча стала у порога. Прервали чтение Торы, и синагога затихла - пришла с обидой вдова.

В каждом местечке был свой еврейский вор, доносчик, процентщик и пьяница. Обязательной достопримечательностью местечка считался свой сумасшедший ("мешугенер"). Нашего можно было видеть у дверей синагоги босого, в лохмотьях, сквозь которые виднелось худое тело. Говорили, что в начале Первой мировой войны его - молодого парня - заподозрили в шпионаже, пытали, и он сошел с ума. Прошли десятилетия, но сумасшедший верил, что российские жандармы придут за ним, чтобы его повесить.

Где в прежние времена прятался еврей? В синагоге. "Дом учения" с рукописными свитками святой Торы - последняя иллюзорная надежда, что кровожадное человечество не станет проливать кровь ближнего. Однако навязчивый страх не покидал несчастного, и каждого входившего он встречал испуганным взглядом. Мальчишки, забавляясь, кричали:

- Полицианты идут!

Он испуганно жался к стене, дрожал, неразборчиво бормотал что-то, а его истязатели смеялись:

- Кто придет за ним? Кому он нужен?.. А они пришли в 1941 году и погнали его вместе с мальчишками к расстрельным ямам, завершая пятисотлетнюю историю местечка.

Я был продуктом еврейского местечка. Мои предки не были знаменитыми раввинами или богатыми купцами. Прадеды отца жили на Белосточчине. В пуще ставили на речках водяные мельницы, обслуживая окрестных крестьян и шляхту, оттого и фамилия Мельник. Прадеда захватило приводным ремнем и убило. Вдова продала мельницу и переехала в Лодзь, растущий промышленный город. Дед Ехиел женился на голубоглазой Хане-Лее. Они скупали молоко в соседних деревнях и разносили евреям в Лодзи.

Отец, Мойше Мельник, самостоятельно изучил идиш, иврит, польский, русский и немецкий языки. Он обладал обширными познаниями в истории, географии, ботанике, математике и физике. В юношестве зарабатывал, давая частные уроки детям богатых семей. Позже в доме у нас было много книг на польском, иврите и идише.

В царской армии отец служил в артиллерии - грамотных солдат явно не хватало. После ранения его направили в казачью часть. Не разобрались, фамилия подвела. С новыми товарищами ладил. Говорили:

- Может, ты и еврей, но не жид, поскольку евреи и жиды - две разные нации, одна положительная, а жиды - враги императорского престола и уничтожать их надо не жалеючи.

Переубедить казаков ему так и не удалось. Перед Февральской революцией полк перебросили в Могилев для охраны Ставки. Отец был и отличный оратор. После выступления по случаю революции, его, старшего унтер-офицера, избрали в полковой совет. Грянула Октябрьская революция, Ставку разгромили матросы, и отец подался на родину, но западнее Столбцов еще стояли немцы. Пришлось остановиться в Несвиже - городе-резиденции князей Радзивиллов с древней еврейской общиной. Он зарабатывал преподаванием иврита в школе, созданной по инициативе местных евреев, а вскоре стал ее директором.

Там отец женился на моей матери, которая приехала к тете в гости из местечка Узда. Прадеда со стороны матери звали Неях Мыслобожский. Его родня занималась шорным и кузнечным делом в соседней с городом Ляховичи деревне Мыслобожье. Неях перебрался в Ляховичи, стал меламедом и быстро прославился. Мне приходилось в детстве присутствовать при разговоре стариков, бывших учеников Неяха Мыслобожского. Поглядывая на меня (мне дали имя в честь прадеда), они с большим почтением отзывались о его мудрости и педагогических способностях. Пожил прадед недолго и умер от воспаления легких в сорокалетнем возрасте. Но успел "родить" двух сыновей и четырех дочерей. Вырастила детей прабабушка Михля Мыслобожская. Она была дочерью Меира Простакова, высланного с другими евреями из Петербурга. Впоследствии сыновья прабабушки приняли фамилию Михлин.

Старший сын и мой дедушка Хаим-Эля имел семь сыновей и единственную дочь - мою маму Нехаму. Хаим-Эля занимался шорным делом в местечке Узда Минского уезда. Чтобы прокормить многочисленную семью, дедушка и его старшие сыновья Михл и Мендл уехали в начале века на заработки в Америку. Хаим-Эля тяжело работал на фабрике. Успел вернуться домой перед Первой мировой войной. Михл и Мендл остались в США. По-разному сложилась судьба остальных маминых братьев. В Париж уехал Мойше-Меер (во время немецкой оккупации французская полиция арестовала его семью и передала гитлеровцам, отправлявшим евреев в Освенцим. Спасся лишь сын Мойше-Меера Залман). Перец окончил йешиву в городе Мир и получил бедный приход в деревне Озерница недалеко от Слонима (его с семьей убили в гетто Слонима).

Сын дедушки - Хаим-Иосл, мобилизованный в Красную Армию, погиб на колчаковском фронте. Самые младшие: Мотл (Макс) и Неях (Наум) остались в Советском Союзе.

Переговоры в Бресте застопорились, и немцы заняли почти всю Белоруссию, но позже пришли польские войска. В это время родители гостили в Узде. В дом деда вошли польские солдаты (обозленные отступавшие поляки винили в своих неудачах "жидо-большевиков"). Они хотят пить, но каждый требует, чтобы раньше дед выпил кружку воды: "Может, ты, жид, воду отравил?" Поскольку поляков было почти десять, то деду предстояло выпить 10 кружек воды. Дед не в состоянии больше пить, на него уже замахнулись пустой бутылкой. Отец обратился к ним по-польски с просьбой не мучить его тестя. Они согласились, что не надо обижать земляка и ушли.

Младший брат отца Даниил приехал в Несвиж и женился. На польско-советской границе его задержали (Даниил подрабатывал контрабандой сахара), обвинили в шпионаже в пользу большевиков и тут же (время военное) приговорили к расстрелу. На встрече с польским комендантом отцу удалось убедить начальство, что Даниил невиновен, и его освободили.

Между Уздой и Несвижем установилась советско-польская граница. Отец остался в Несвиже, считая себя патриотом вновь приобретшего независимость Польского государства. Тем временем мама в сопровождении брата Мотла несколько раз переходила границу, навещая своих родителей в Узде. Эти переходы становились все более опасными: на границе бесчинствовали банды Булак-Балаховича. Формально они сражались с красными за самостийную Беларусь, а фактически грабили и убивали евреев - это и безопаснее, и легче. Связь матери с родителями оборвалась на 19 лет, до присоединения Западной Белоруссии к СССР. Она лишь изредка получала письма из дому, каждый раз совершавшие кругосветное путешествие. Ведь переписка с Польшей угрожала обвинением в шпионаже в пользу польской дефензивы, что равнозначно было смертному приговору. Поэтому дедушка посылал письмо своим сыновьям в Америку (тогда не очень трефное государство), а они пересылали его нам. Напрямик же расстояние между родителями и дочерью -всего сто километров.

Родственникам в СССР жилось нелегко. Перманентная мировая революция (позже меньше афишировалась) требовала много средств. Ограбили помещиков, капиталистов, церкви и синагоги, даже мужиков, но все было мало. Взялись за еврея-ремесленника. В еврейском местечке была еврейская милиция. Все всё знали обо всех - даже какой приплод принесла кошка Янкеля Рябого. Был Хаим-Эля в Америке? Был. Заработал доллары? Заработал. Вызвали дедушку в милицию:

- Хаим, гиб ди долларн!

Принес Хаим-Эля доллары. Пересчитали:

- Все принес. Иди домой!

А вот Мойша Кульбака принес не все сбережения. В милиции знали точно, сколько у него денег. Били, пока все не отдал. Потом сотворили голод. Хочешь спасти семью от голода - неси в Торгсин обручальное кольцо или серебряный кубок для благословения вина. Умели большевики грабить.

В 1921 году родился мой брат Михаил, затем я, а после меня родилась в 1931 году сестричка Сара. В Несвиже отец в короткий срок наладил работу ивритской школы, и тем самым вырос его авторитет среди евреев города. Его избирают "лавником" - депутатом магистрата. Слава об отце как педагоге дошла до города Ляховичи, где еврейских детей продолжали обучать в хедере. В Несвиж отправилась солидная делегация с просьбой открыть и в Ляховичах еврейскую школу. Мотивировали тем, что в Ляховичах - корни моей матери. Обещали выкупить "пляц", где когда-то стоял дом Неяха Мыслобожского, и всякую другую помощь. Потом оказалось, что общественность не согласна выделить средства для организации школы. Пришлось отцу взять ссуду в банке, стать частником, к чему он не был приспособлен. Все же в сжатые сроки построил здание для первых четырех классов, а потом - для пятого-седьмого классов. Он набрал штат учителей и получил правительственную концессию на общеобразовательную "повшехную" школу с преподаванием на языке иврит. Приведу отрывок из книги воспоминаний "Ляховичи", изданной в Тель-Авиве после Второй мировой войны выходцами из нашего города (перевод с иврита):

"Мельник был педагогом высокого мастерства, самоучкой с большим опытом воспитательной работы. Перед приходом в Ляховичи он несколько лет возглавлял школу "Тарбут" в Несвиже, и имя его получило широкую известность среди учеников и их родителей. Когда он перебрался в Ляховичи, его заверили в поддержке сионистских кругов. Мельник старался всеми силами и настойчивостью, а настойчивости у него было много, поставить школу на высокий педагогический уровень. Учеба велась в соответствии с программами лучших школ. Мельник вложил в эту школу все свои педагогические знания, все свои физические и моральные силы. Ничто не было для него тяжело, чтобы добиться этой цели... Как писали в еврейских газетах: слава шла впереди него".

Отец принимал активное участие в общественной жизни города: он был председателем совета "Керен кайемет ле-Исраэль", членом совета городского банка и одно время даже председателем совета пожарной дружины. Трудно было себе представить, откуда в этом сухощавом, среднего роста человеке берется столько сил для требующей большого напряжения работы. Как помню, он редко бывал дома, общался с нами, детьми, главным образом по субботам и праздникам.

В начале тридцатых годов произошел раскол в сионистском движении. Левые "халуцим" и правые "бейтаристы" Жаботинского вцепились друг в друга. Отец был против этих разборок: идеологический разброд мешает общему делу. Организатор "Бейтара" в городе узрел в отце идеологического противника ("кто не с нами, тот против нас") и вместе со своим отцом, агентом по продаже швейных машин "Зингер", открыл школу, где намеревался воспитывать детей в верности идеалам сионистского ревизионизма. Обстоятельства изменились, и те круги, которые раньше упрашивали отца переехать из Несвижа в Ляховичи, обещая ему всякую поддержку, отдали своих детей в новую школу. У отца остались дети бедняков, которым было не до идеологии. Они не могли платить за обучение. Материальное положение нашей семьи резко ухудшилось. Для отца все это было тяжелым моральным ударом. Ведь он так много сделал для еврейской общины города! Мама плакала, жалела, что уехали из Несвижа культурного города, где отцу не надо было заниматься частным делом, изыскивать средства для содержания помещения и оплаты учителей. Предательство евреев сломало этого физически сильного человека. Он стал нервным, страдал бессонницей, беспрестанно курил. Вскоре, не достигнув пятидесятилетнего возраста, отец заболел раком горла и умер, оставив вдову с тремя детьми. На похоронах было много людей, шла колонна школьников с учителями, а мама причитала:

- Убили его амалеки!

НАКАНУНЕ ВОЙНЫ

Завершилась Первая мировая война. После ста лет неволи Польша вновь стала независимой, но сразу оказалась на пути большевиков, стремившихся, разжигая мировую революцию, захватить всю Европу. Бурлил и рвался к власти пролетариат Германии и Венгрии. Красная Армия под руководством Троцкого и его комиссаров, среди которых были и евреи, двинулась на Варшаву. Поляки восприняли это как нашествие "москалей" под водительством "жидо-большевиков". Евреев заклеймили как врагов новой Польши. Варшаву удалось отстоять. Случился "цуд над Вислой", в небе появилось изображение Богородицы, и, вдохновленные этим знамением, контратакующие поляки разгромили противника. Но вина "жидо-большевиков" осталась в сознании многих поляков. К тому же в новом Польском государстве оказалось слишком много евреев - 11% населения. Если не считать оказавшихся также в Польше украинцев, белорусов, немцев и литовцев, то на четверых поляков приходился один еврей. Представьте себе при такой пропорции 30-40 миллионов евреев в России. Кошмар! Во многих местечках евреев было больше, чем поляков. Даже в некоторых кварталах Варшавы преобладали евреи. Если исходить из того, что высота планки антисемитизма обычно прямо пропорциональна плотности еврейского населения, то идеология нацизма должна была возникнуть в Польше, а она родилась в Германии, где до того времени положение евреев было более благополучным, чем в других странах, и ассимиляция вплоть до крещения, охватила еврейские массы.

Принятая в 1921 году конституция Польши гарантировала равноправие всем гражданам. На деле евреи лишь в редких случаях могли занимать государственные должности, ограничен был для них доступ в университеты и офицерский корпус. Маршал Пилсудский сдерживал погромные настроения. Он начал свою политическую деятельность социалистом, был редактором газеты "Роботник", затем - узником царской Сибири. Рассказывали, что однажды Пилсудского, преследуемого царскими жандармами, евреи спрятали в синагоге, накрыв его талитом. После его смерти в 1935 году положение евреев Польши ухудшилось в связи с мировым кризисом и приходом Гитлера к власти в соседней Германии.

Часто отец, просматривая газеты, повторял:

- Доллар опять упал.

Масса малоземельных крестьян ринулась в города, которые и так страдали от безработицы. Усилилась конкуренция поляков с местным населением в торговле и ремесле. На улицах появились плакаты: "Не покупай у еврея!", "Свой - до своего!". Для грабежа, как и в старые времена, лучше всего подходили евреи, не способные давать отпор. Гитлер придумал зачислить в евреи даже потомков смешанных семей. Какой удар для немецких евреев-патриотов! Ведь совсем недавно воевали за "фатерлянд", живота не жалели. Миллион немцев в Польше оказался крепкой основой для гитлеровских планов. Прибывший в наш город парикмахер - "польский патриот" по фамилии Шмидт возглавил созданную им антисемитскую организацию. Однажды, на базаре поспорили балагула с крестьянином. Шмидт выбежал из своей парикмахерской с криком "Бей жидов!", но тут же был сбит с ног и немного потоптан мясниками. Полиция не бросилась на выручку немчика.

Еще один лозунг антисемитов: "Евреи - в Палестину!" казался безобидным. Следует отметить, что поляки поощряли сионистскую деятельность: меньше останется евреев. Говорили, что в Татрах они готовили офицеров для будущей еврейской армии в Палестине. В Варшаве прошли парадом еврейские ветераны различных армий. Сионистское движение ширилось во всех странах

Восточной Европы. Вместо хедеров открывались общеобразовательные школы и гимназии с преподаванием иврита. В нашем детском представлении Эрец-Исраэль - счастливая страна, текущая молоком и медом. Мы пели на иврите: "Там солнце сияет и виноград зреет", гордились храбростью Маккавеев и воинов Бар-Кохбы. Выпрашивали у матерей пять грошей на мороженое и сдавали деньги в Керен кайемет ле-Исраэль, а полученными взамен картинками Земли Обетованной заполняли тетради. Мой учитель говорил:

- Ата кмо баарец (ты уже как будто в Стране).

В нашем городе организовали киббуц. В арендованном здании молодежь готовилась к эмиграции в Палестину, училась совместному коллективному проживанию и трудилась на окрестных помещичьих полях. Несколько лет тяжелых испытаний в киббуце давали преимущество для получения сертификата на выезд в Палестину. Все это сопровождалось секуляризацией еврейских масс, хотя кашрут соблюдали и праздники отмечали. В нашем городе закрылась йешива. В ее здании халуцим организовали клуб с библиотекой, повесили гимнастические кольца: набирайся знаний, накачивай мышцы, готовься к труду в Эрец-Исраэль. Прошел слух, что через наш город, не останавливаясь, проедет Жаботинский. Молодежь "реквизировала" лошадей у балагул, и к полустанку выехала еврейская кавалерия в мундирах Бейтара. Получилось подобие той песни: "Мы готовы к бою, товарищ Жаботинский!"

Однако на самом деле все обстояло не так благополучно. Еврейское общество разрывалось между коммунистами, бундовцами, сионистами и ассимиляторами. Марксисты считали, что в первую очередь следует расправиться со своими еврейскими богачами. Тут уж юдофобы кричали: "Правильно!" Надо же было что-то противопоставить надвигающейся катастрофе. Решили объявить бойкот немецким товарам. Позиции евреев были сильны в торговле, и бойкот мог больно ударить по гитлеровской экономике, заставить немцев одуматься. Но появились противники бойкота: "Не раздражать гитлеровцев!" (галутный синдром, глубоко проникший в наши гены). Как будто могло быть хуже того, что случилось потом. Помню, нам, школьникам, сказали не покупать карандаши немецкого производства, но ведь они продавались в еврейских магазинах.

Не все воспринимали обстановку в черных красках. Молодежь распевала веселый шля гер: "Негус, негус! Спасай Абиссинию, враг уже захватил южную линию". Позже появилась боевая песня на идише: "И красное знамя будет реять над Мадридом". В нашем доме собирались учителя - коллеги отца. Дальнейшие события не дали мне забыть содержание этих бесед. Спорщики разделились на оптимистов и пессимистов. Оптимисты твердили, что у Гитлера обнаружен рак голосовых связок, а после его смерти демократы победят на выборах в Германии. Пессимисты доказывали, что мы, евреи, всегда беззащитны. Власть имущие действуют в своих интересах.

В синагоге выступил беженец из Германии. Он рассказал об ужасных издевательствах над евреями. Сидевшие рядом со мной старики заволновались:

- Как же так? Немцы были у нас во время войны в семнадцатом году. К евреям хорошо относились.

Народ поохал, затем поспешил к субботнему чолнту. Германия была далеко, а в Польше своих бед хватало. Сейм принял закон об ограничении кашерного убоя скота, и резко подскочили цены на еврейские мясные продукты. В университетах ввели "скамеечное гетто", и еврейские студенты в знак протеста не садились на выделенные им места, а оставались стоять во время лекций.

Мир не реагировал на преследование евреев. В Берлине с помпой прошли Олимпийские игры, верховодил Гитлер. Колониальные страны не соглашались принять еврейских беженцев, не позволили им селиться даже в оазисах австралийской пустыни или в арктических районах Северной Америки. Чувство безысходности усиливалось по мере приближения всемирного кровопролития. Больше всего страдала молодежь, и если бы не чинимые англичанами препятствия, довоенная алия достигла бы миллионных цифр. Ведь и остальные страны закрыли перед нами двери. Мы завидовали нескольким семьям нашего местечка, которым удалось эмигрировать в такие экзотические страны, как Куба и Маньчжурия. Киббуц в нашем городе распался - не было сертификатов для въезда в Палестину.

Гитлеровская пропаганда, захлестнувшая не только Польшу, вскоре дала свои плоды и в странах, прежде благополучных. В США юдофобия сомкнулась с пропагандой пацифистов. Выходило, что во всех бедах виноваты евреи - это они готовят всемирную бойню. То, чем мы гордились: еврей - министр в Германии или премьер-министр во Франции - использовалось против нас. В то же время наши умнейшие еврейские головы - писатели и журналисты - создавали шедевры идей гуманизма, всемирного братства и объединения угнетенных. Но они не понимали, что в годы тяжелой борьбы за существование, когда народ требует хлеба сейчас, а не в прекрасном далеко, обездоленным простым людям ближе лозунги юдофобов, предлагавших немедленно отнять добро у евреев. Так получилось, что еще до начала Второй мировой войны мы проиграли сражение в тех отраслях, в которых, казалось, мы сильны, - экономической и информационной. Наша участь уже тогда была предрешена.

Хорошо помню последний предвоенный Лаг ба-Омер. Вечером центральную площадь запрудили евреи, казалось, весь город явился. Руководители всех сионистских организаций единодушно клеймят английскую "Белую книгу", закрывшую нам дорогу в Палестину. Поскольку лозунг "Евреи - в Палестину!" в Польше не реализовался, антисемиты устроили несколько погромов. Однако вечно ссорившиеся между собой еврейские руководители не предусмотрели дальнейший ход событий. Заниматься сбором оружия, находясь за оградой гетто, было уже поздно.

В семье моего деда со стороны отца, как в капле воды, отразился расклад сил в польском еврействе того времени. Дед Ехиел был правоверным хасидом, но ни один из сыновей не пошел по его стопам. Брат отца Шлоймэ (по польски Салёмон) вступил в формировавшуюся польскую армию в 1919 году и остался на сверхсрочной службе, дослужившись до старшины. Более высокого звания не добился, хотя его товарищи уже ходили в полковниках. Предлагали: "Крестись!" Так он и остался на службе старым холостяком и отпуск всегда проводил в нашей семье.

Другой брат отца, Яков, добрался в 1927 году в Вену и там получил сертификат на въезд в Палестину, поскольку в то время тамошние евреи не уезжали в неблагополучную страну отцов. В Палестине он тяжело работал на строительстве дорог, болел малярией, а ночью охранял поселения от арабских набегов. Позже, увлекшись ботаникой, нашел свое призвание в декоративном садоводстве и озеленении страны, но остался одиноким бедняком. С начала 30-х годов многие юноши нелегальным путем добирались в Палестину. Девушкам было труднее. На земле праотцев возник дефицит невест. Исправить демографический перекос взялись холостяки, легально обосновавшиеся в стране. Они привозили из Европы фиктивных жен, разводились и отправлялись за следующими. Раввинат был в курсе, развод давали без проволочек. Дядя Яков тоже стал штатным женихом. Запомнился его очередной приезд, когда он был у нас в гостях. Очень худой, с черным от солнца лицом, он постоянно нуждался в деньгах. Видно, эти поездки за невестами не слишком щедро субсидировались. В 1938 году в идишской газете "Хайнт" ("Сегодня"), издававшейся в Польше, сообщалось, что английские власти возбудили уголовное дело против Якова, обвинив его в многоженстве.

В 1932 году, отбыв действительную службу в польской армии и выучившись на электрика, (тогда редкая профессия), уехал под видом туриста на первую Маккабиаду самый младший брат отца - Иосиф. Оставшись нелегалом, работал электриком на стройках Тель-Авива. Через два года он настоял на том, чтобы забрать из Лодзи родителей. Гарантию дал "легал" Яков. Для этого пришлось перевести на его нищий счет все сбережения Иосифа. Дедушка и бабушка приехали к нам проститься. Сохранилась семейная фотография. Сидят дедушка, бабушка с сестричкой на коленях и отец. Рядом, в форме еврейского школьника - я. Сзади стоят мама, брат Михаил и Шлоймэ в парадном польском мундире. Однажды, в очередной свой приезд, Шлоймэ застал Михаила в слезах. Брат выдержал экзамены и был принят в польскую гимназию в Барановичах, но из-за тяжелого материального положения отец не мог его отправить учиться. Дядя заявил: "Пусть учится за мой счет". Однако, занятия уже велись больше месяца, и Михаила вычеркнули из списка. Визит Шлоймэ к бургомистру города, бывшему однополчанину, и звонок из магистрата директору гимназии решил дело. В течение шести лет дядя регулярно высылал деньги на учебу племянника, а когда пришла моя очередь, принял на себя расходы и по моему обучению.

Первого сентября 1938 года, одетый в гимназическую форму, я вошел в строгое здание польской мужской гимназии имени Тадеуша Рейтана (противника Екатерины II) в городе Барановичи. Приемные экзамены сдал успешно. Сочинение писал на тему "Польская кавалерия всегда побеждала". В основу взял битву под Веной в 1686 году, когда польская тяжелая конница - гусары под водительством Яна Собес кого разгромила турок, спасая Европу от исламского господства.

На две группы первого класса гимназии нас было всего три еврейских мальчика. В городе была еврейская частная гимназия Эпштейна, но обучение там было многим не по карману. В государственной гимназии неимущие успевающие ученики освобождались от платы за обучение. Ежедневно перед первым уроком входил классный руководитель Бойко. Команда: "Встать! Молитва!" - и Бойко поворачивается к висящему над классной доской распятию. Ученики крестятся, сложив ладони и опустив головы, повторяют за ним "Отче наш". Мы, евреи, стоим молча, но в памяти крепко засели слова молитвы, и мы могли бы креститься не хуже католиков (мне потом пригодилось). Во время большой перемены можно перекусить в буфете. Мне, как неимущему сироте, Бойко выдавал талоны на бесплатное питание: рогалик с чашкой кофе. Был обязательный предмет "Религия". С нами, евреями (собиралось во всей гимназии не больше пятнадцати учеников), вел занятия учитель ивритской гимназии.

Живя в местечке, я не обращал внимания на свою внешность: там меня все знали. В Барановичах, когда я заходил с товарищами что-либо купить в магазине, меня принимали за поляка, и продавцы удивлялись, когда я заговаривал с ними на идише. Это забавляло моих коллег-поляков. У меня получилась странная комбинация генов. Я был белоголовый, голубоглазый и курносый. В детстве брат Михаил болел скарлатиной. Увидев меня, сидевшего рядом, врач возмутился:

- Зачем к больному пустили чужого ребенка?

Пришлось смущенному отцу сказать, что я - его сын. Однако славянская внешность не спасала меня от клички "пархатый жид", когда я ссорился с польскими товарищами. Не знал я, что придет время, когда в середине XX века, века величайших достижений науки, техники и гуманнейших лозунгов, в Европе - центре цивилизации - решающим в вопросах жизни и смерти евреев станет не ум, не образование и даже не физическое здоровье, а форма носа, цвет глаз, волос и способность правильно выговорить слово "кукуруза".

Осенью 1938 года, по случаю окончания войсковых учений у восточной границы с предполагаемым противником (западная граница с Германией считалась потенциально мирной) в Барановичах провели большой парад возвращавшихся с маневров войск.

По центральной улице Шептицкого промчалось несколько танкеток, пролетела пара фанерных бипланов, но настоящий восторг вызвала кавалерия. В каждом эскадроне были лошади одной масти, они прямо вытанцовывали под музыку духового оркестра. Рослые всадники с флажками, на пиках эффектно дополняли красивое зрелище. Я совершенно убедился в том, что был прав, когда писал в своем сочинении при поступлении в гимназию, что польская кавалерия всех сильней (польские генералы накануне новой войны оказались такими же ретроградами).

А от дедушки Ехиела приходили грустные письма. Арабы ранили Иосифа, Якова англичане таскают по судам, а дома голодно. Мама плакала: зачем уехали из Лодзи? Жили бы спокойно в своем доме. Однако уже не было спокойно и в Европе. После Первой мировой войны казалось, что кровопролитие прекратилось надолго. За этим призвана была следить Лига Наций. США зареклись вмешиваться в европейские дела, решили соблюдать нейтралитет. При попустительстве Востока и Запада Германия, в нарушение Версальского мирного договора, начала усиленно вооружаться. Пришедший к власти Гитлер "объединил" Германию с Австрией, а затем обратился в сторону Чехословакии, где в приграничных Судетах жило немецкое меньшинство. Он, Гитлер, конечно, за мир, но не может быть мира, пока унижена Германия и чехи угнетают немецких братьев. В его поддержку выступили нацисты разных стран, пацифисты, "борцы за права человека". Разве можно допустить, говорили они, чтобы из-за этих противных чехов началась война?

У Гитлера появился пособник - премьер министр Польши Бек. Он потребовал от Чехословакии западный квартал небольшого города Тешин, расположенный за речкой Ольза. У дворца маршала Польши Рыдз-Смиглого толпа скандировала: "Вперед, на чехов! Вождь, веди нас!" Это новое польское приобретение было настолько мизерным, что на уроках географии в гимназии мы его не могли найти на карте. А польское правительство уже связывало свое будущее с осью Рим - Берлин. С большой помпой приняли зятя Муссолини, министра иностранных дел Италии - графа Чиано. Устроили ему охоту на редких зверей в Беловежской пуще. Еврейского парня собрались отдать под суд за неуважительное высказывание в адрес Гитлера - "главы дружественного государства". Англия и Франция еще могли запросто утихомирить не набравшего силу Гитлера. В еврейских газетах писали, что лучше оснащенная танками чехословацкая армия способна дать достойный отпор агрессору. Однако "миротворцы" Чемберлен и Даладье выкрутили руки чехам, заставив отдать Судеты Германии. Чемберлен с триумфом возвратился из Мюнхена: он привез "мир на тысячу лет". В общем мажорном хоре средств массовой информации диссонансом звучали голоса евреев. Страницы еврейских газет пестрели карикатурами на Чемберлена с неизменным зонтиком, увлекшимся некашерным варевом для большой войны. Добрыми намерениями Европа устилала себе дорогу в ад. Не успели высохнуть чернила на Мюнхенском договоре, как немцы его нарушили, оккупировав всю Чехословакию, забрав себе богатые трофеи для оснащения немецкой армии. Вскоре Германия отобрала у Литвы Клайпеду (Мемель), укрепив свой северо-восточный фланг. Немцы уже боготворили Гитлера. Это надо же: в считанные месяцы, без единого выстрела, так расширить границы фатерлянда! "Тысячелетний мир" в Европе просуществовал до обидного недолго. Гитлер потребовал предоставить Германии автостраду, которая соединит Восточную Пруссию с метрополией. Этот "безопасный проезд" должен был пройти через Данцигский коридор, отрезав Польше выход к морю. Поляки заартачились. Гитлер рвал и метал. Как смеют ему, столько сделавшему для установления справедливого порядка в Европе, отказать в такой мелочи, направленной на установление всеобщего мира! Газеты опубликовали польско-немецкий договор о добрососедстве, перечеркнутый накрест рукой самого Гитлера. Вчера была дружба, а сегодня - вражда. Поляки решили в срочном порядке укрепить вооруженные силы. Кавалерия - хорошо, но нужны танки. Ученики собирали использованные лезвия безопасных бритв. Говорили, что это отличная сталь. Только неясно было, сколько можно построить танков даже из сотни килограммов лезвий?

На польско-немецкой границе, протянувшейся уже на многие сотни километров (сами помогли Гитлеру окружить Польшу с трех сторон), в срочном порядке стали строить укрепления. Модно было строить укрепленные "линии". Французы построили на границе с Германией "линию Мажино". Немцы в ответ "линию Зигфрида". Поляки построили у советской границы "линию маршала Рыдз-Смиглого". Советы тоже что-то строили вдоль границы, но так быстро расстреливали своих маршалов, что в Европе не знали, чьим именем назвать советские укрепления. Польские укрепления проходили недалеко от нашего города. Это была цепь железобетонных монстров, вкопанных в землю и замаскированных дерном, рассчитанных на круговую оборону. Говорили, что соединены они подземными переходами и электрифицированы. Строили укрепления "юнаки" из западных районов Польши, преимущественно немецкие молодчики. В свободное время они забавлялись избиением проезжавших мимо евреев.

Поляки были уверены в себе. На заборах появились плакаты: польский солдат ломает меч с надписью Грюнвальд" , а снизу подпись: "Мы и не такие мечи ломали". Наконец, Англия и Франция приняли позу обиженных в своих лучших намерениях и гарантировали неприкосновенность польских границ.

Из разговоров знающих евреев явствовало, что войны не будет: Гитлер поиграет мускулами и утихомирится. На защиту поляков встанет и СССР, который в последние годы вел в Испании необъявленную войну против немцев и итальянцев. Если же Гитлер развяжет войну, то будет разгромлен в две недели, и это будет его заслуженным концом.

Тучи между тем продолжали сгущаться. В конце лета поляки объявили мобилизацию, и много евреев ушло в армию. Я уже собирался к первому сентября в гимназию, когда объявили, что занятия в школах откладываются. Случилось невероятное, газеты сообщили, что СССР, заключил какой-то договор с Германией. Даже в самом кошмарном сне правительствам сформированной антигитлеровской коалиции не могло присниться, что злейшие враги - Гитлер и Сталин - договорятся. А договор означал одно: Сталин дал Гитлеру зеленый свет для начала войны. Без этого сговора Германия не осмелилась бы начать войну, которая имела все предпосылки перерасти в новую мировую.

На рассвете 1 сентября 1939 года немецкие войска перешли польскую границу. В первый день польское радио сообщило, что польская кавалерия ворвалась в Восточную Пруссию и громит "швабов". Но, видимо, атака шашками на танки оказалась неудачной, и в последующие дни радио передавало марши и песню, как девушка встречает "офицера, который на белом коне едет". Наконец, на пятый день войны, во время которой немцы наступали на Польшу с трех сторон и немецкие самолеты нещадно бомбили войска и города, передали, что Англия и Франция объявили войну Германии. Однако западные союзники медлили. Вражеская авиация уже действовала у восточных границ Польши. Бомбили Барановичи. Появились еврейские беженцы. Сначала из Варшавы и Белостока, а потом даже из Бреста. Говорили, что немцы переправились через Буг и уже в Бресте. Это недалеко от нас. Беженцы заняли общественные здания и классы в нашем доме. Молодежь нашего города собралась идти к советской границе. Говорят, русские пропустят к себе, не дадут погибать евреям под немецкой оккупацией. Михаил уже сложил все необходимое в рюкзак.

Ночами через город двигались на юг польские войска и беженцы. Шли в сторону Пинского укрепрайона. Вот-вот пойдут дожди, и пинские болота станут непроходимы для немецкой техники, а густые леса укроют польскую кавалерию от немецкой авиации. Тогда сконцентрированный польский кулак ударит по немцам, вынужденным перебросить войска на западный фронт. Поляки не собирались складывать оружие. Продолжала сражаться окруженная Варшава и даже маленькая крепость Вестерплятте в Данциге.

Утром 17 сентября наступила тишина, прекратилось движение польских войск, не появилась и немецкая авиация. Лишь на большой высоте с востока на запад пролетела эскадра каких-то самолетов. После обеда начали шепотом говорить, что "Советы идут". Назавтра рано утром на пожарной вышке уже развевался большой красный флаг. Еврейские парни в мундирах пожарников с красными повязками на рукавах, вооруженные карабинами, патрулировали улицы города. Говорили, что создан ревком во главе с доктором Рафесом (как без еврея?). Доктор раньше не участвовал в общественной жизни евреев, а, выходит, был скрытым коммунистом. Перед обедом польские полицейские уехали на велосипедах, никто их не задерживал. Для встречи Красной Армии соорудили арку, украшенную цветами и красными флагами. Казалось, город похорошел. Только сейчас заметили, что стоит солнечная, на редкость теплая погода. Какая радость! Вместо немецкой - идет нам на выручку ставшая родной армия Советов.

Настроение немного испортил инцидент, свидетелем которого я оказался. Из окрестных деревень в город потянулась белорусская молодежь. Все на велосипедах (в то время средство передвижения не бедных), в праздничных черных костюмах с красными бантами в петлицах. Они запрудили нашу улицу, направляясь к полицейскому участку. Заинтригованный, вместе с другими мальчишками я пробрался огородами поближе к "комендатуре". Полицейский участок оцепили пожарники. Перед толпой с брандспойтом стоял низенький рыжебородый еврей - Мендл. Он занимал единственную штатную должность в пожарной команде - должность сторожа. Был он грозой мальчишек, норовивших забраться на вышку, чтобы полюбоваться окрестностями. Участник Первой мировой войны, он ругался на смеси русских и еврейских слов. По-польски знал лишь команды, употребляемые в пожарном деле. И вот Мендл кричит по-русски:

- Товарищи! Разойдитесь. Ревком запретил допуск в полицию, оружия посторонним не дадим.

Но толпа напирала, она требовала оружия для расправы с помещиками и польскими осадниками. Кто-то выстрелил. Мендл закомандовал:

- "Вода напжуд!" - и тугая струя ударила по первым рядам. Толпа рассеялась, опрокидывая велосипеды и ломая заборы.

На следующий день к рбеду послышался гул моторов. Казалось, все жители города и ближайших деревень сбежались, чтобы приветствовать красноармейцев. Они тесно заполнили улицу и прилегающие переулки. Появилась колонна танков и остановилась, окруженная плотным кольцом встречающих. Те, кто половчее, вскакивали на танки, обнимая и целуя танкистов. Я взобрался на высокое крыльцо соседнего дома. Оттуда было хорошо видно это захватывающее зрелище. Когда первый порыв миновал, я заметил рядом высокую худую старуху, по ее морщинистому лицу текли слезы. Она, вся в черном, единственная среди ликующей толпы оплакивала гибель Польши. Мне стало стыдно, ведь я до этого тоже считал Польшу своей родиной.

В последующие дни войска тянулись на запад. Много танков, артиллерии на конной и тракторной тяге, много пулеметов. Солдаты не пешком, а на грузовых автомобилях - несравнимая с польской сильная армия. Сверху войска прикрыты мощной авиацией. Это не польские фанерные самолетики, а юркие истребители и тяжелые бомбардировщики.

Новую власть я принял всем сердцем. Она спасла нас от гитлеровцев и обещала бедствующим социальную справедливость, а вместо национальной нетерпимости воцарится равноправие всех наций, когда человек человеку друг, товарищ и брат.

А религия? К черту ее! Ведь, оказывается, человек не создан Богом, а произошел он, венец эволюционного процесса, открытого Дарвином, от обезьяны (действительно, уж очень похож на нее), и в этом нет ничего зазорного.

Увлеченный мальчишеским экстазом по поводу личного участия в строительстве лучезарного будущего человечества, я не мог не заметить, как мои розовые мечты тускнеют под напором серой действительности. На сессии Верховного Совета СССР Молотов осудил попытки силой уничтожить идеологию национал-социализма. С такими речами, оправдывающими идеологию Гитлера, не выступали даже руководители Польши в период дружбы с Германией. Перед новыми гражданами выступил политрук с докладом о международном положении. Зал был набит евреями. Я также оказался там. Наш местечковый еврей по фамилии Немой задал докладчику вопрос:

- Скажите, пожалуйста, почему вы заключили договор с таким извергом, как Гитлер, который издевается над евреями?

Политрук длинно доказывал, что Советский Союз - поборник мира и не может вмешиваться во внутренние дела Германии. Был бы лучше Немой немым. Через несколько дней его забрали, и сгинул Немой где-то на Севере. Евреи стали говорить, что у этой власти надо держать язык за зубами. "Это тебе не Польша". Пожарники уже сдали винтовки, и в милицию набрали местных белорусов.

В первые дни новая власть объявила, что польский злотый приравнивается к рублю. Открылись магазины, началась торговля. Вот в мануфактурную лавку заходит молоденький лейтенант. Продавец предлагает пощупать, какой хороший материал, нахваливает товар и называет цену в новых деньгах. Покупатель в замешательстве, окидывает рассеянным взглядом лавку. Нет, ему не надо отрез на костюм, он покупает весь рулон. Продавец счастлив, считает полученную солидную пачку рублей. Какой удачный попался покупатель! Берет много, не торгуясь. Заученным поклоном продавец благодарит "пана товарища командира", желает ему всех благ и просит в следующий раз посетить его магазин. Через минуту вбегают запыхавшись два командира. Они тоже, не торгуясь, берут мануфактуру рулонами. Такая же картина в магазинах кожи и обуви. На смену радости в сердца Лейбы или Хаима закрадывается тревога, они закрывают лавки, ночью вывозят товар и прячут. Однако новую власть не обманешь. Через несколько месяцев начинаются повальные обыски, всё находят. Не хотел товар продать за рубли - теперь заберут за так. Скажи спасибо, что в кутузку не упрятали. Обманутыми оказались и крестьяне. Надеялись получить помещичью землю, но в помещичьих хозяйствах организовали совхозы, а крестьянское имущество скоро соберут в колхозы.

Появились государственные магазины. Раньше приходилось в магазинах покупать, а сейчас "давали" за деньги. При этом надо было постоять в неизвестной раньше очереди, но на всех не хватало. Очереди выстраивались и за хлебом, а составы с зерном, говорили, идут по железной дороге мимо нас в Германию.

Мама ухитрялась при новой власти готовить из скудных продуктов так, чтобы мы не голодали. Но одежду приходилось перешивать из сохранившегося старого. Однажды я заметил топтавшихся у магазина женщин. По секрету сказали, что после обеденного перерыва будут "давать" ситец. Мне очень хотелось купить на обновку маме и сестричке этого ситца. Я занял очередь. Впереди меня стояло лишь несколько человек. К открытию магазина все переменилось, Откуда-то взялась толпа мужиков, меня оттеснили от дверей, и вскоре я оказался позади всех. От досады заплакал, старался протиснуться между ног верзил, а они меня пинали и отбрасывали назад. Вдруг я почувствовал, что кто-то схватил меня за шиворот. Это милиционер узрел в этой свалке только во мне, мальчишке, нарушителя порядка. Напрасно я ему доказывал, что был одним из первых в очереди, а меня вытолкнули взрослые. В милиции дежурный, вытаращив грозно глаза, гаркнул: "Кто такой?" По своей наивности я спокойно ответил, что ни в чем не виноват. В итоге он влепил мне оплеуху и выбросил на улицу. Было очень обидно. Бывало, с мальчишками дрался, но никогда взрослый меня не бил. Это был первый урок: сильный по отношению к слабому всегда прав.

В нашем доме вновь открылась еврейская школа, но преподавание велось на идише. Иврит стал трефным языком. Михаил поехал в Вильно, забрал свои документы с педагогического факультета, где учился до войны, и устроился учителем математики в нашей школе. Приехал и дядя Шлоймэ. Его полк с боями выбрался из немецкого окружения. На правах более опытного он принял командование остатками полка. Неожиданно столкнулись с Красной Армией. Дальнейшее сопротивление уже было бессмысленным. Шлоймэ заявил, что родился в Белоруссии, в Ляховичах, не имел офицерского звания, и его отпустили. Пленных родом из районов, занятых немцами, отправляли в лагерь. Устроился дядя бухгалтером на мельнице.

Пришла пора и мне продолжить учебу. На первый взгляд ничего не изменилось. Занятия вели по довоенным программам на польском языке. Исчезли лишь портреты президента Мостицкого, и вместо религии ввели русский язык. Пришлось начинать с изучения алфавита. Перед зимними каникулами объявили, что гимназия реорганизуется в русскую среднюю школу. При новом раскладе нас, учеников второго класса гимназии, проучившихся (с начальной школой) семь с половиной лет, перевели в шестой класс советской школы, хотя по уровню образования мы были значительно выше.

В том 1939 году зима наступила рано, с обильными снегопадами, метелями и невиданными в нашей местности сорокаградусными морозами. Ночами слышен был треск погибающих деревьев. Говорили, что это русские принесли холод "в карманах". Где-то далеко на севере они воевали с Финляндией. Дело не клеилось, и могучая армия завязла в боях с крошечным государством. Политруки, наведывавшиеся в школу, объясняли задержку коварной деятельностью английской и французской разведок, а также тем, что финские доты "линии Маннергейма" покрыты толстым слоем резины, от которой снаряды отскакивают, не разрываясь(?!).

В начале 1940 года власти провели массовые аресты польских чиновников и осадников. В разгар трескучих морозов некоторых заключенных везли к товарным вагонам на станцию Барановичи за 20-30 километров. Много малюток, а также больных погибло в пути. Говорили, что арестованных отправили в Сибирь. Евреев среди них было немного. Приехав на побывку домой, я узнал, что ночью арестовали Шлоймэ. При обыске перевернули все в доме. Но через несколько дней дядю выпустили. За него заступился милиционер, проходивший военную службу в его роте. Мама спросила: "Били?" Он лишь кивнул, затем быстро собрался и уехал в Лиду. Сказал, что если второй раз заберут, то не выпустят.

У нас не было учебников по истории. Мы учились по тексту, надиктованному учительницей. Только у сидевшего рядом со мной "восточника" был учебник. Многие картинки в учебнике с изображением советских маршалов были перечеркнуты с надписью сверху "Враг народа". Видно, эти враги хотели подорвать мощь армии. Однако сейчас во главе ее народные герои Ворошилов и Буденный, о которых песни слагали. Весь народ поет, что если завтра война: "...и танки пойдут, и помчатся лихие тачанки".

Первое время новая граница оставалась открытой. Многие, в том числе и евреи, переходили на оккупированную немцами территорию и выменивали польские деньги, которые там еще были в ходу, на кожу и ткани. Кто знает, сколько при этом забросили шпионов и диверсантов с обеих сторон? Вскоре на новых рубежах Советы начали строить оборонительную линию. Проблему рабочих рук решили запросто. Издали указ, что опоздавшие на работу более чем на пять минут приговариваются к принудительным работам. Тысячи несчастных любителей понежиться в постели отправили на строительство укреплений. Власти спешили. Еще не закончили работы, а уже перебазировали вооружение со старой границы на новую. Через наш город гусеничные трактора медленно по частям тянули тяжелые орудия.

В начале летних каникул 1941 года Михаил уехал в Минск, в гости к дяде Максу, взял с собой документы, чтобы поступить на заочное отделение университета. В газете я нашел объявление, что в Пинске открывается сельскохозяйственный техникум. Меня тянуло к этой специальности, и я намеревался послать туда свидетельство об окончании семи классов. Сестричку отправили на лето в пионерский лагерь где-то аж за 200 км в Щучинский район под Гродно. Мама радовалась, что Сорелэ сможет развлечься и некоторое время лучше питаться.

НАЧАЛО КОНЦА

С весны 1941 года усилились слухи, что нас ожидает новая война. Жители из-за Буга, пробиравшиеся к родственникам на нашей стороне, рассказывали, что их приграничные, деревни полны немецкими солдатами. В начале июня пришел домой еврейский парень из нашего города, бывший солдат польской армии, бежавший из немецкого плена. Он сказал, что чудом перебрался через границу, поскольку на той стороне даже леса забиты немецкой техникой. Сидел бы молча, а то ночью милиция забрала парня. В понедельник 16 июня появилось сенсационное "сообщение ТАСС". Я его внимательно прочитал в "Известиях", поскольку оно дебатировалось евреями, а последовавшие затем события не дали его забыть. ТАСС опровергал слухи о намерении Германии напасть на Советский Союз. Германия и СССР неуклонно соблюдают условия Договора о ненападении. Концентрация немецких войск объяснялась проведением маневров.

Даже мне, мальчишке, казалось странным: зачем Германии, оказавшейся лицом к лицу с Англией, проводить маневры за тысячу километров от театра военных действий, у границ дружественной страны? Наши евреи, помня итог польско-немецкой дружбы, удивлялись, почему СССР, а не Германия, оправдывается за концентрацию немецких войск?

Через несколько дней новые события заставили нас забыть о международных делах.

В 1939 году еврейское население нашего города удвоилось за счет беженцев. Было им невыносимо тяжело без жилья, работы и без знания русского языка. Нам, знакомым с белорусским языком, легче было его освоить. А родственники, оставшиеся под немцем, писали, что живется им несладко, но, находясь в своих домах (переселение в гетто началось позже), как-то перебиваются. Поэтому многие беженцы не приняли советского гражданства, предпочитая отправиться на прежнее место жительства. Вот теперь их грузили в товарные вагоны для отправки в противоположную сторону - в Сибирь. Одновременно к ним присоединили семьи местных евреев - бывших активистов общины. Власти сообразили, что мононациональный трансфер евреев имеет неприятный привкус и разбавили его, добавив к ним местную помещицу Рейтанову. Помню ее, согбенную старушку, которую усатый кучер привозил на карете к нашему соседу-сапожнику. После прихода красных кучер приютил ее у себя. Теперь ее везли по тому же пути, по которому Екатерина II отправила ее прадеда - Тадеуша. Она оказалась в одном вагоне с бывшим секретарем ляховичского кагала Гилелем Кустановичем его женой, двумя мальчиками и тещей. Ляховичские евреи всегда были в хороших отношениях с семьей Рейтанов, но разве они могли себе представить, что им окажут такую честь делить невзгоды дальней дороги со знаменитой шляхтянкой?

В воскресенье я встал в шесть часов утра. День обещал быть жарким. Надо было по холодку завершить прополку огорода. Я не обратил внимания на далекие глухие взрывы. К полудню собрался на речку. Навстречу - сын доктора Рафеса. Он крикнул:

- Война с немцами! Выступал Молотов, сказал: наше дело правое, победа будет за нами.

Забравшись на пожарную вышку, я увидел черный дым над городом Барановичи. Дома застал плачущую мать, сестричка где-то недалеко от немецкой границы и Михаил в Минске. Несмотря на выходной день, заработали учреждения. В горкоме комсомола маму заверили, что детей из пионерских лагерей привезут домой.

Утром второго дня войны появились грузовые машины с женщинами, детьми и домашним скарбом. Это беженцы - семьи военнослужащих из-под Белостока. Под звуки духового оркестра потянулась колонна мобилизованных нашего города. Они шли в гражданской одежде, без оружия, хотя в городе на складах полка, выбывшего весной на учения, было оружие и обмундирование. За городом их отпустили домой и приказали прибыть в военкомат завтра. Растерявшееся начальство не знало, что дальше делать, не было указаний сверху. Как объяснить, что в то время, как страна с рассвета обливалась кровью, а немецкие танки мчались на восток, навстречу им продолжали идти в Германию эшелоны с зерном и горючим? Страна все еще жила "Опровержением ТАСС", и понадобилось долгих восемь часов после получения немецкой ноты, чтобы Молотов объявил о немецком нападении. Среди мобилизованных были преимущественно евреи нашего города, их так и оставили на верную смерть.

Приведу еще один пример нелепых промахов начала войны. Через много лет мой коллега-агроном Зинов рассказал, что в ту ночь он ждал на вокзале в Бресте поезда, чтобы отправиться на воскресенье к родителям в Кобрин. Запасные пути были забиты порожняком, пришедшим из-за Буга (на немецкую сторону отправлялись груженые вагоны, а оттуда гнали порожняк). С первыми выстрелами раскрылись вагоны и оттуда выбежали вооруженные немцы. Они без боя заняли железнодорожную станцию и направились в город. Рядом оборонялась крепость, но дорога на восток была открыта. Что это было так, мне призналась и гид музея "Брестская крепость". Как же наши славные "карацупы" пропустили врага? А была команда: "Не поддаваться на провокации".

На третий день появились первые признаки паники. Грузовые машины с беженцами, легковушки вперемежку с конными повозками запрудили улицу. В этом потоке я увидел нашу городскую пожарную машину. На ней, цепляясь за что попало, висели еврейские парни. Уезжают. Я зашел домой: может, и нам уйти? Мама всё ждала нашу Сорелэ: а вдруг она вернется и никого не застанет дома?

Следующим утром стало тише. Ночью дочиста разграбили магазины и военные склады, поскольку ушли охранявшие их часовые. Вокруг валялись седла со срезанной кожей. Еще не было слышно гула артиллерии, а в городе уже не стало милиции. Грузовики с солдатами шли навстречу друг другу. Создавалось впечатление, что войска мечутся, не зная куда ехать. Вероятно уже отрезаны дороги отступления. Как быстро все переменилось! Война смахивала на ту, которая разыгралась два года тому назад в Польше. Еще хуже. Сейчас паники больше, и движутся немецкие войска быстрее, несмотря на лучшую вооруженность Красной Армии по сравнению с польской.

Впереди польская линия укреплений, а за старой границей - советская. Немцам к нам не добраться. Ведь слабые финны против сильной Красной армии и то долго сопротивлялись на своей "линии Маннергейма". Ночью с севера стала слышна артиллерийская канонада. Утром установилась тишина, по дороге с запада никакого движения. Наверно, немцев погнали назад. Раньше говорили, что наша армия начеку, а если придется воевать, то только на чужой территории. В середине дня со стороны города Барановичи показалась колонна танков, на башнях алели красные полотнища. Наши танки. Но когда они стали спускаться к мосту, то на середине красных полотнищ я увидел белые круги с черной свастикой. Глазам не верилось: откуда немцы без боя на четвертый день войны оказались у нас? Я вбежал в дом, закрыл дверь на замок. Мама тихо плакала. Затарахтели мотоциклы, послышалась лающая гортанная речь.

Говорили, что немцы уже в Минске и даже под Смоленском. Странно. Ведь в сентябре 1939 года новую границу СССР установили далеко на западе за Белостоком на реке Нарев севернее Варшавы. Теперь немцы, ударив из Восточной Пруссии и Брестского подбрюшья, пройдя через польские и советские старые укрепления, отрезали не только белостокскую группировку, но взяли в клещи огромную территорию. В 1942 году, проходя по болотам Гродненщины, я видел ряды советских танков, не подбитых, а брошенных экипажами из-за отсутствия горючего, того самого, в изобилии направлявшегося в течение двух лет немцам.

Через наш город гнали колонны военнопленных. Сопровождало их обычно всего несколько конвоиров. Измученные, голодные, эти недавно еще сильные молодые люди, медленно передвигались, поддерживая друг друга. Они даже не пытались бежать. Упавших немцы тут же пристреливали.

Стояла жара. Немцы, не стесняясь, раздевались до трусов, демонстрируя хорошо откормленные, жирные телеса. Питались солдаты обильно. Германия много набрала трофейного. Банки со свиной тушенкой местами уже проржавели, и верхний слой жира покрылся рыжими пятнами. Хлеб был хорошей выпечки; упакованный в целлофан, он мог долго храниться. У солдат были и ржаные хлебцы "кнеккеброт". Это советская рожь для хлебцов шла непрерывным потоком к заклятым друзьям в течение двух лет. Добротной была и одежда солдат. Сапоги прочные, кожаные, с короткими широкими голенищами. В них можно моментально сунуть ноги в носках и не надо долго наматывать портянки и обмотки. Многочисленные фотографии в немецких газетах свидетельствовали об огромном количестве захваченной советской техники. В одной газете помещена фотография заснятого в профиль небритого черноволосого командира - пленен сын Сталина Яков Джугашвили. Была картинка из Варшавского гетто: на проезжей части лежит умирающий от голода старик, а рядом богато одетая парочка шествует в еврейский театр. Евреи не помогают друг другу.

На шестой день после прихода немцев в дом вбежала счастливо улыбающаяся невредимая сестричка. Мама схватила ее в объятия и от безмерного счастья заплакала. Вслед за сестричкой вошел дядя Шлоймэ. Сорелэ рассказала, что после первых выстрелов на границе никто и не думал эвакуировать детей. Начальство вместе с пионервожатыми уехало на пароходе вверх по Неману, а детям сказали самим добираться домой. Две сотни километров дети прошли по страшным дорогам июня 1941 года. Спали на сеновалах и кормились у крестьян. Бездетная женщина предложила сестричке остаться у нее. Девочка была светловолоса и голубоглаза, сошла бы за польского ребенка. Но она не соглашалась:

- Если останусь, мамочка будет плакать. В Барановичах она встретила дядю, и они вместе пришли домой.

В первые часы новой войны Шлоймэ явился в военкомат. Ему сказали придти на следующий день. Но назавтра это учреждение уже было безлюдным, а потом на улицах Лиды появились немцы.

Мы ожидали грабежей, погромов и убийств евреев. Так велось с древних времен. Однако если не считать инцидента с обрезанием одной бороды, в городе было спокойно. Немцы заходили к евреям по мелочам, поскольку местное население их не понимало. Войска были в приподнятом настроении: через две недели возьмем Москву, а потом, говорили, войне конец и - домой. Наш сосед Пиня оделся, как на праздник, и прохаживается по улице. Мама:

- Что это вы так вырядились? Немцы пришли.

А он:

- Немцы лучше большевиков, я с ними в ту войну торговал, это честные люди.

К нам в дом зашел пожилой солдат попить воды. Увидев сестричку, стал ее обнимать и целовать.

- О, фрау, - сказал он маме, - она очень похожа на мою дочурку.

Он оставил нам буханку хлеба и банку тушенки, хотя догадывался, что мы евреи.

Объявили, что наша местность называется Вайсрутения, или Беларусь. Видно, немцы заранее подготовили кадры, поскольку, как грибы после дождя, возникли местные органы администрации из белорусов: управы с войтами и солтысами. Появилась и полиция. Вместо парней, надевших красные повязки, теперь нашлись другие - с белыми повязками. В Минске образовали Центральную Раду - белорусскую власть во главе с президентом. Стала выходить на белорусском языке "Баранавицкая газэта". Вскоре провели перепись населения, потребовали сдать советские паспорта - выдадут другие. После этого изменилось отношение к нам. Евреям предписывалось нашить желтые кружки материи (латы) на груди и спине (позже кружки приказали заменить на желтые шестиконечные звезды). Ходить нельзя нам по тротуарам, а только с левой стороны проезжей части. Еврей, обнаруженный за пределами города, подлежал расстрелу.

К нам в дом явились немцы в черных мундирах со списком, забрали Шлоймэ. Тогда арестовали 22 человека - евреев, белорусов и поляков. Такие же аресты по спискам, составленным местными управами, провели в Барановичах и других городах. Брали главным образом учителей и врачей. Арестованных расстреливали в ближайшем лесу.

В школьных классах нашего дома разместился немецкий штаб. Нас не выселили. Мы оставались жить в двух комнатах и кухне с отдельным входом. Штабной офицер приносил постирать белье и за это давал что-нибудь из съестного. На вид ему было лет сорок, в очках, лицо интеллигента. Однажды прибежал Пиня: немецкий солдат хочет забрать его выходной костюм. Мама пошла в штаб к офицеру, и тот прогнал солдата.

Дома становилось все хуже с продуктами. Мы подъели довоенные запасы. Потом питались выращенным на огороде. Мама меняла кое-что из одежды и мебели на муку. Но этого надолго не хватит. Соседка предложила мне пойти с ней в ближайшую деревню на уборку картофеля. Накормят и еще с собой дадут ведро клубней. На работу мы вышли рано утром, сняв желтые латы. Хозяйка еще управлялась по дому, пекла гречневые блины и жарила сало. На кухне было тепло, тянуло ко сну, а от запаха горячей пищи очень хотелось есть. Завидно стало, что мы, евреи, лишены этой спокойной жизни, размеренного труда, домашнего тепла и обилия сытой пищи. Наконец нас пригласили к столу, где уже высилась горка блинов и стоял горшок с молоком. После завтрака взяли корзинки и вышли в поле. Хозяин распахивал картофельные ряды, мы занимали по борозде и, разгребая землю руками, выбирали клубни. Я старался не отставать от женщин. Возвращались домой затемно. Я был безмерно горд. Заработаю картошки на зиму и голодать не будем. Но заснуть не удавалось, ныли руки, ломило спину. Стоило закрыть глаза, и передо мной вставала тянувшаяся до горизонта борозда, усыпанная белыми клубнями. Затем потянулись однообразные рабочие будни. В поле было хорошо, стояли теплые дни начала бабьего лета с росными зарницами и летящей в полдень паутиной, оседавшей густой сетью на стерне. В мирной тишине, прерываемой криком собравшихся в стаи грачей, казалось, нет гитлеризма на земле, нет войны. Настал день, когда убрали картофельное поле и сказали на работу больше не выходить. Я нес свой дневной заработок в мешке. В тот день похолодало. Пошел первый снег, все вокруг побелело, лишь на оставленных мною следах зеленела трава.

"Баранавицкая газэта" сообщила, что немецкие власти, беспокоящиеся о безопасности евреев, переселяют их в гетто, где они будут защищены от обозленного на евреев местного населения. Пессимисты качали головой: зачем нам гетто, когда столетиями живем мирно с соседями?

В начале сентября через город потянулись цыганские таборы. Спустя несколько дней стали говорить, что всех цыган убили. Уж очень страшно было поверить, что в XX веке можно убивать женщин и детей за то, что родились цыганами. Кому мешает этот народ, не претендующий ни на власть, ни даже на пядь земли?

Вскоре пришла жуткая весть: в местечке Ганцевичи власти приказали евреям собраться для отправки в гетто, иметь при себе личные документы и вещи весом не более 5 кг. Собравшихся неожиданно окружили местные полицаи, отвели за кладбище и расстреляли. В Ганцевичах жила сестра дедушки Хаима-Эли с дочерью, зятем и внучками-двойняшками. Зять был пекарем, и его сильные руки, уминающие тесто, свидетельствовали о передающейся по наследству профессии с соответствующей фамилией - Цукерник.

Из города Узда прибежал сосед нашего дедушки. Там повторилось то же, что и в Ганцевичах. Он со взрослой дочерью и сыном спрятались в поленнице дров, поскольку пустили слух, что взрослых немцы заберут на работу. Они видели, как вывели на расстрел нашу бабушку (дедушка умер вскоре после прихода немцев). Беглецы сказали, что Михаил вместе с семьей дяди Мотла успел уйти из Минска до прихода немцев.

Пришел штабной офицер с бельем для стирки. Мама, плача, рассказала ему о расстреле евреев, убийстве ее матери и других родственников. Поняв, о чем идет речь, он покраснел и закричал, что этого не может быть, его соплеменники на это не способны. Немецкое командование старалось, чтобы армейские чины не знали о массовых убийствах евреев. Мы верили, что в случае расстрела евреев в нашем городе к нам в дом, где находится немецкий штаб, убийцы не посмеют зайти. Вскоре пришла весть о расстреле евреев в Клецке и Несвиже, по пути убили евреев деревни Синявка, находившейся на шоссе Брест - Москва.

После похолодания вновь установились теплые дни. Однажды в такой день я сидел на пустыре, наслаждаясь теплом и солнцем. Хотелось ни о чем не думать. Появилась стайка шести-семилетних мальчишек с деревянными ружьями играли в войну. Вскоре они сели в кружок и я услышал:

- Матерей заставляют опуститься на колени, а спереди ставят детей, чтобы убить одной пулей. Это не больно, удар - и больше ничего не чувствуешь.

Мне стало страшно. Ведь эти дети обсуждают, как их будут убивать. Наступила тишина. Мальчишки сидели понурившись, затем, грустные поплелись домой. Они не хотели умирать, хотя взрослые говорили им, что это не больно.

Немецкие власти нашего города потребовали, чтобы евреи сдали золотые вещи. Юденрат развил лихорадочную деятельность. Собрали все, что можно было назвать золотом. Юденрат объявил, что немцы остались довольны, мы откупились, и теперь нам ничто не угрожает. Получив откуп, из города и окрестных деревень ушли воинские части. Не стало немцев и в нашем доме. Зловещая тишина настораживала. На расстрел евреев выгоняют из домов местные полицаи, а они знают, где кто живет. Я решил сделать укрытие под русской печью. В тот день я поднялся пораньше и принялся за дело. Мама жаловалась, что плохо спала. Я оторвался от работы и глянул в окно. По улице метались люди. Кричали, что полицаи и литовцы загоняют евреев в сквер на площади, будут расстреливать. Опоздал! "Схрон" не готов. Надо выбираться из города. Ведь люди куда-то бегут. Быстро одел сестричку, перебежали через улицу. За гумнами - спасительное поле. Но по полю цепью стоят немцы, гонят всех назад. Делаю еще одну попытку прорваться из города. Рядом рынок, в лабиринте киосков и ларьков можно будет спрятаться. Неожиданно сбоку появляются два немца:

- Цурюк!..

Слышу, как сестренка зовет меня. Возвращаюсь туда, но полицаи уже погнали их в центр города. Пересекаю следующую улицу. По полю широкой дугой стоят немцы. Некоторые на поводках держат собак. Они находятся от меня на расстоянии 200-300 метров. Бегу вдоль оцепления, не приближаясь к ним. Наконец достиг улицы, тянувшейся вдоль реки. Здесь, на окраине города, евреи не живут. Пересекаю ближайший двор. Из дома выбегает женщина и осыпает меня проклятиями. За что она меня так? Почему вместо сочувствия столько ненависти? За этой улицей заболоченная пойма, там немцев не должно быть. Слева на расстоянии километра по пойме бегут люди. С моста по беглецам бьют пулеметы, вижу, как эти люди падают. Но меня они не заметят, слишком далеко. Под ногами захлюпала вода. Еще несколько десятков метров и вот спасительная река. Она здесь неширокая, и перебраться вплавь не составит труда, а дальше -густые заросли. Вдруг из прибрежного куста выбежал немец. Короткая очередь из автомата, и трассирующие пули пронеслись мимо.

- Хальт!

Я поднял руки. Немец подошел ближе. Он невысок, немолодой, лицо обросло рыжей щетиной, видно, немцы так загружены "работой", что некогда побриться.

- Ци ты зид, ци ты поляк?

Только теперь до меня дошло, что на еврея я не похож. На мне гимназическая шинель без желтых лат.

- Я, пане, поляк, пришел оттуда, - показываю на виднеющуюся за рекой деревню.

Но немец приказывает идти вперед и выводит меня на улицу. Там стоит молодой знакомый поляк. Немец подзывает его и, указывая на меня, спрашивает:

- Ци он зид, ци поляк?

Парень пожимает плечами, он меня не знает. Но немец ведет меня дальше, в центр города. Немцев там не видно, попадаются военные в незнакомой форме. Это и есть литовцы. Они добровольно участвуют в этих "ратных" делах, лучше немцев разбираются в наших евреях. На площади за сетчатой оградой сквера темная масса тесно сбившихся людей. Рядом со взрослыми видны дети. Отдельных лиц различить нельзя, может, маме и сестричке удалось спрятаться и их здесь нет? На другой стороне ограды охрана из полицаев и литовцев. Подходит литовский офицер. Он высок, красив, подтянут, чисто выбрит. В другой обстановке не мог бы поверить, что такой человек руководит убийством тысяч женщин и детей. Литовец хорошо говорит по-польски. Доказываю ему, что утром пришел с деревни к сапожнику. Почему бежал? Так ведь услышал, что стреляют, и побежал напрямик домой. Литовец говорит немцу, что я не жид: мальчишка испугался и побежал домой в свою деревню.

Иду обратно по той же улице. На меня гитлеровские пособники не обращают внимания. Литовские солдаты срывают ставни, вламываются в еврейские дома, выгоняют спрятавшихся евреев. У обреченных на смерть окаменели лица, кажется, до них не доходит смысл происходящего. Вот мальчик машинально ступил на тротуар. Здоровенный солдат бьет его сапогом в спину. Мальчик качнулся, с трудом удержался на ногах, ему очень больно, но он не плачет. Евреи идут молча, не просят пощады. Дальше улица пустынна, палачи там прошли. На окраине города уже нет оцепления. Из деревни в город толпа женщин идет грабить. Они спешат. Еще живы евреи, а их дома уже разграблены соседями. Немцы не возражают, самое ценное они изъяли у евреев заранее.

Наугад бреду по безлюдному полю. Словно в насмешку, природа подарила нам еще один теплый солнечный день ушедшего бабьего лета. Издали, со стороны полустанка, доносится пулеметная очередь, затем одиночные выстрелы. Убивают. Эти выстрелы - будто вбиваемые в голову гвозди. Нет слез, лишь тупая боль внутри. Гибнут мои близкие, товарищи, знакомые, гибнет окружающий мир, с которым я был связан тысячью невидимых нитей, вне которого я себя не представлял. Это кажется невероятным, будто кошмарный сон.

Опять выстрелы. Они торопятся. Предстоит большой объем работ во имя идеи, начертанной фюрером. Ведь это они привели убийц - солдата, целовавшего мою сестричку, и интеллигентного штабного офицера.

Я подался в Барановичи. Как-никак, областной центр, в котором только евреев больше 10 тысяч. Не могут же там на виду у всех убить столько людей. Держась подальше от дороги, я уходил навсегда из своего родного города.

НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ

В Барановичах евреи жили в своих домах, свободно передвигались по городу с нашитыми желтыми звездами. Город большой, с пригородами, мастерскими, подземными сооружениями, который окружить и тщательно прочесать в поисках евреев казалось невозможным. Поэтому евреи чувствовали себя здесь в большей безопасности, но регулярно выполняли требования по сдаче золотых вещей.

Приютили меня Сухаревские - добрые знакомые моих родителей. Как и всем евреям, им предстояла тяжелая зима, и долго пользоваться гостеприимством этой семьи я не мог. Я знал, что недалеко от Слонима в деревне Полонка живет последняя оставшаяся в живых двоюродная бабушка - Мерча Бревда. Женщина из Полонки рассказала, что в имение вернулась прежняя помещица вдова польского полковника, хлопочущая перед немецким начальством, чтобы не трогали евреев ее деревни. Эта еврейка скоро возвращается домой и согласна взять меня с собой.

На окраине города Барановичи мы сняли желтые "латы". Пробираясь перелесками, держась подальше от дорог, нам удалось добраться к вечеру в Полонку. Дом, в котором жили мои родственники, представлял собой длинное приземистое строение, крытое соломой, передняя часть которого состояла из жилых комнат с маленькими подслеповатыми окнами, за ними был сарай для скотины, а дальше - гумно с ржаной соломой и необмолоченным овсом.

В доме властвовал матриархат во главе с двоюродной бабушкой. Это была худенькая, согнутая годами тяжкого труда, но еще весьма подвижная старушка. Ее муж - дед Шахнюк Бревда был высоким, могучего телосложения стариком с окладистой бородой, единственным занятием которого была трехкратная ежедневная молитва и изучение Гемары. Два сына, такие же крепкие, как отец, ежедневно уходили в имение работать на лесопилке. Младшая дочь (старшая вышла замуж за раввина и перед войной уехала в Америку) Дебора или, как ее ласково звали, Доба, была веселой плотно сбитой девушкой лет двадцати с округлым румяным лицом. Она редко бывала дома - уходила помогать польским соседям: шла молотьба.

Я целыми днями сидел у окна, смотрел из-за занавески на единственную улицу деревни, изрезанную по всей ширине колесами телег, с многочисленными лужами, покрытыми по утрам тонким льдом. Улица была пустынна, лишь изредка проедет телега, груженная сеном или соломой. Часто шел дождь или мокрый снег. За стеной слышен был монотонный речитатив деда, от которого еще тоскливее становилось на душе. Дом оживлялся лишь к вечеру, когда вся семья собиралась за ужином. На столе появлялась большая миска с картошкой в мундире. Очищенную картошку макали в поджаренное льняное семя и посыпали солью. Про новые расстрелы евреев не стало слышно, и разговоры касались лишь скудных деревенских новостей. Иногда попадалась мне "Баранавицкая газэта", в которой описывались радужные перспективы, открывшиеся перед белорусским народом благодаря германскому рейху. Подчеркивалось, что все беды человечества от жидов. Они в сговоре с большевиками и капиталистами Англии и Америки собирались поработить весь мир. Это удобрялось стишком, например:

Кали прийшли саветы,

Паны пайшли у лозы,

Мужики у калхозы,

А жыды алзели акуляры

И засели у канцылярыи.

Заканчивалось все призывом вступать в белорусскую полицию и записываться в организацию "Саюз беларускай моладзи" под руководством партии "Беларуская самапомач".

Староста деревни предупредил бабушку, чтобы я не появлялся в деревне, но и оставаться дома без дела стало невмоготу. Однажды бабушка привела знакомого крестьянина, одетого в длинный овчинный тулуп и валенки. Оглядев меня, он сказал:

- Да, не похож, пускай у меня поживет, скажу - родственник.

Уселись мы в розвальни, и небольшая лошадка резво помчала нас прочь от Полонки. Долго мы сидели молча, слышен был лишь скрип полозьев и стук снежных ошметков из-под конских копыт о передок саней. Василь (так звали крестьянина) обернулся ко мне и спросил:

- Как тебя назовем?

- Владимиром, - сказал я, подумав.

- Хорошо, будешь Володькой.

К обеду мы приехали на хутор Василя. Здесь, вперемежку с молодым березняком были разбросаны небольшие участки пашни, занесенные снегом. Прижавшись к лесу, поодаль друг от друга стояло несколько домов с хозяйственными постройками: гумнами, сараями и хлевами. Из дома выбежал мальчик моих лет, раскрыл ворота, с любопытством приглядываясь ко мне. Во дворе отец сказал:

- Вот, Колька, привез тебе товарища, наш родственник, Володькой звать.

Дома нас встретила молодая приветливая хозяйка. Она, видно, была в курсе дела.

На столе появилась, картофельная бабка, заправленная салом. Здесь можно было поесть досыта. После обеда мы пошли с Колькой молотить. В гумне пахло хлебной нивой. Казалось, что в необмолоченных снопах сохранилось летнее тепло. В раскрытые ворота лилось яркое зимнее солнце, помещение наполнилось стылым воздухом. Колька сбросил на ток и уложил в ряд несколько снопов ячменя. Мне вручил цеп, а себе взял другой, раскрутив бич над головой, ударил по снопу. Брызнуло, золотом засветившееся на солнце зерно. Я попробовал сделать то же, но цевьем ткнулся в землю, а бич едва не угодил мне по голове. Вскоре я освоил это нехитрое орудие крестьянского труда. После обеда мы взялись резать солому на корм. Но оказалось, что мне не хватает силы раскрутить колесо соломорезки.

- Да, силы у тебя маловато, - заметил Колька. - Мамка говорила, что уж очень ты бледный и худой.

В последующие дни мы вдвоем молотили, кормили скот, запрягали коня, заготавливали в лесу дрова. Колька показывал следы зверей. Вот пробежала лисица, а дальше - вязь заячьих следов. У стога кормились куропатки, из-за морозов они жались к хозяйственным постройкам, на снежном фоне ярко выделялись красные гребешки петушков. Постепенно я отъелся, окреп. Хозяева заботились обо мне, как о родном ребенке. Я уже надеялся, что в этой белорусской семье смогу отсидеться до теплых весенних дней. Однако война снова дала о себе знать.

В окрестных деревнях и хуторах жили попавшие в окружение командиры Красной армии. Рядовым бойцам трудно было скрыться. Немцы, сбив шапку и, заметив стриженную под нулевку голову молодого человека (всех бойцов срочной службы стригли под нулевку), заключали: "рус". Командиры, переодевшись в гражданскую одежду, ничем не отличались от окружающего населения. Этим окруженцам, которых местное население называло "восточниками", охотно крестьяне давали приют, поскольку в единоличном хозяйстве (колхозы не успели организовать) всегда нужны молодые крепкие руки. Немцы в этом деле не разобрались. Однако после организации полиции из местных жителей, знавших всех в округе (некоторые "восточники", в том числе и бывшие милиционеры, добровольно вступили в полицию), были взяты на учет все окруженцы. В декабре 1941 года объявили приказ властей: всем "восточникам" собраться у волостной управы для отправки в лагерь военопленных. К указанному сроку пришли окруженцы в сопровождении своих хозяев, женщин и даже детей. К этим людям успели привыкнуть. Их искренне жалели. Ведь им предстоит тяжелая участь военнопленных. Подъехал грузовик с немецкими автоматчиками. Немцы и местные полицаи, окружив военнопленных, повели их по дороге. Отойдя с полкилометра, всех с ходу расстреляли. Расстрел безоружных людей на виду у местных жителей произвел тяжелое впечатление на моих хозяев. Я заметил, что они боятся, как бы им не попасть из-за меня в беду. Не дожидаясь, пока мне об этом скажут напрямик, я на следующий день вернулся в Полонку. Однажды поздней ночью раздались удары в дверь, и в избу ввалился парень, одетый в мундир литовского солдата. Размахивая винтовкой, он стал угрожать расправой с "жидами". Выкрикивая ругательства по-белорусски, стал хвастаться, как расстреливал евреев. Он надеялся, что перепуганные люди приподнесут ему какие-либо драгоценности, чтобы откупиться. Но тут появились сыновья. Их мощные плечи и решительная поза охладили пыл бандита. Он понял, что здесь ему не поживиться. Разразившись очередной бранью, гитлеровский пособник хлопнул дверью. На улице послышался скрип полозьев. Уехал.

Наступил январь 1942 года. Однажды, когда я остался дома один, вбежал еврейский мальчик с криком:

- Бежим! Много полицаев приехало.

Мы кинулись через сарай во двор, а оттуда - в лес. Отдышавшись, стали с беспокойством смотреть в сторону деревни. Но там было тихо. Мороз пробирался сквозь нашу ветхую одежонку, мерзли ноги и уши. Потоптавшись в лесу час, мы вернулись домой. Оказалось, что полицаи на санях проехали через деревню, не задерживаясь.

Сидеть в бездеятельности в деревне я больше не мог. Недавно убили "восточников", так что им стоит расстрелять здесь сотню евреев? Хватит ли авторитета помещицы, чтобы ее заступничество уберегло нас? Ведь со всех окрестных деревень и местечек, где евреев не расстреляли осенью прошлого года, их согнали в гетто Слонима. Надо уходить в Барановичи. Город большой, "Баранавицкая газэта" сообщила, что немецкие власти переселяют евреев в гетто, защищая от местного населения.

Барановичи, январь 1942 года. Внешне город изменился не только тем, что улицы и дома покрылись снегом. Значительно возросла численность полицаев, они уже не были в гражданском с белыми повязками на рукавах, им выдали черную форму белорусской полиции. Встречались и литовские солдаты. Зато меньше стало немцев. Но что с ними? Вот едут два немца на повозке. Ее медленно тянет пара тяжеловозов с куцыми хвостами. Телега с налипшим на колеса толстым слоем снега вязнет в сугробах. Неужели в Германии не знают, что такое сани? Не менее нелепый вид у мерзнущих солдат: уши обмотаны зелеными шарфиками, отвороты пилоток опущены. Их обмундирование оказалось явно не к месту в условиях нашей зимы.

Евреев уже загнали в гетто. В наступающих ранних сумерках вижу кучку евреев. Они возвращаются с работы. Я подошел к ним, нацепил заранее заготовленные желтые звезды. Построившись по четыре в ряд, мы двинулись в сторону гетто. Вскоре показался забор из колючей проволоки, охраняемый медленно вышагивающими белорусскими полицаями, вооруженными советскими винтовками. У ворот при сторожевой будке стоит полицай. Он внимательно осматривает входящих в гетто евреев. С другой стороны ворот - такая же сторожевая будка. Около нее топчется еврейский парень. На нем ватник с желтыми "латами" и валенки в галошах. На рукаве повязка с желтой шестиконечной звездой и надписью на немецком "геттополиция". Его единственный атрибут власти - короткая деревянная палка. Присутствие парня здесь явно ни к чему. Он с тоской смотрит на возвращающихся узников. Советуют зайти в юденрат - единственное двухэтажное здание, освещаемое электричеством. В комнате перед кабинетом председателя сидит его помощница - красивая средних лет женщина с ярко накрашенным ртом. Внимательно выслушав мою невеселую историю, она идет со мной в соседнюю комнату к пожилому еврею. Они подбирают для меня дом, где я буду жить. Осмотрев мою убогую одежонку, пожилой еврей говорит, что завтра распорядится, чтобы меня лучше одели.

В сопровождении парня из геттополиции захожу в назначенный для меня дом. В полутьме на кухне около горящей плиты столпились женщины, на столе и подоконнике груда кастрюль, сковородок и мисок. Входим в жилую комнату. Вдоль стен - деревянные нары в три яруса. На нарах свалена постель и одежда. С верхних нар свесились детские головки, а на нижних сидят мужчины и женщины. Оказывается, власти выделили по квадратному метру жилой площади на одного еврея, и в одной комнате теснятся несколько семей. В помещении стоит смешанный с сизым дымом коптилки тяжелый дух бедной немытой толпы.

Парень из геттополиции говорит, что юденрат направил меня в этот дом на жительство. Женщины доказывают, что у них и так тесно, все нары заняты, повернуться негде. Я смотрю на опустившихся людей, на бледные, голодные лица детей. Здесь уже доведены до крайней степени унижения. Не в состоянии больше сдерживаться, я отвернулся и заплакал, единственный раз за всю войну. Подошла невысокая незнакомая женщина и стала расспрашивать, кто я и откуда.

И вот она громко заявила, что я ее родственник. На ее нарах найдется место и для меня. Оказывается, она родственница дяди Даниила, живущего в Аргентине. В гетто она с мужем и двумя маленькими детьми семи и пяти лет. Они делились со мной своим пайком, пока я сам не начал добывать себе пропитание.

Гетто огородили колючей проволокой в начале зимы. В его территорию включили лишь ветхие дома, оставив за его пределами лучшие постройки, поэтому территория гетто имела неправильную форму. Местами изгородь расходилась, включая отрезок нескольких улиц, и снова сходилась, образуя узкие переходы в которых не разминулись бы две телеги. Эти "узости" легко можно было перерезать, разбив гетто на изолированные участки. Наряду с главными воротами вблизи юденрата имелись еще одни ворота в противоположном дальнем конце.

Все работоспособные евреи, включая девочек и мальчиков, достигших 15-летнего возраста, обязаны были являться на работу. Всем, работавшим за пределами гетто выдавали нового образца паспорта и "аусвайсы" с места работы. Евреи трудились в портняжных и сапожных мастерских, на фабриках и заводах, на погрузочно-разгрузочных работах и обслуживании воинских частей. Рабочие получали продуктовые карточки на себя и иждивенцев, по которым в гетто выдавали скудный паек, способный лишь отсрочить голодную смерть.

Но при переселении в гетто евреи успели перевезти запасенную на зиму картошку. Этой картошкой, зачастую мерзлой, узники пополняли свой рацион. При этом женщины, немного сдобрив ее жирами, ухитрялись сварить субботний чолнт. Несмотря на запрет, удавалось у знакомых поляков или белорусов обменять кое-что из одежды на муку, а затем тайком перенести это домой.

Немцы проявили к евреям "либерализм", предоставив нам автономию. По официальной версии выходило, что гетто охранялось от ненавидящего нас населения. Не только полицаи, но и немцы, за исключением начальства из СД ("служба безопасности", которой подчинялись оккупированные территории), не имели права заходить в гетто. Немецкое начальство надеялось, что невероятно скученные в гетто евреи передерутся и перемрут с голоду. Но они просчитались. Осознав свое положение, оказавшись даже в одной комнате, люди различного общественного положения и культурного уровня старались поддерживать друг друга. Даже в переполненных кухнях не слышно было ссор. Насколько мне известно, за все девять месяцев пребывания в гетто, не слышал я, что кто-то умер с голоду. Не успевали.