Первый мотив

Ника вернулась в дурном расположении духа. Выложила на стол диктофон, бросила: "Она врет", и скрылась в своей комнате. Игнат повертел в руках электронную игрушку, колеблясь между желаниями выслушать свидетельские показания жены подозреваемого и выяснить, что нашло на помощницу, понял, что состояние Ники волнует его больше, и пошел за ней следом.

Она сидела на подоконнике, подтянув колени к груди, и скользила невидящим взглядом по бесконечным крышам.

– Что-нибудь случилось?

– Нет.

– Тогда почему у вас такой хмурый вид?

Вместо ответа – раздраженное движение плечами. Игната взяла досада. Где ты, благословенная эпоха, когда гениальные сыщики пользовались всеобщим почтением, могли позволить себе любые чудачества – от употребления кокаина и морфия до выращивания роскошных усов и орхидей – и тем не менее оставались божествами для помощников, прославляющих своих эксцентричных друзей и боссов в нескончаемых мемуарах? Нынешние сыщики, желающие признания, вынуждены прославлять себя самостоятельно. А от нынешних помощников не то что восхищения, простого ответа на простой вопрос не дождешься!

– Ника, вам никогда не приходило в голову, что у меня тоже может быть плохое настроение и приступы отвращения к ближнему? Почему же только я верчусь вокруг вас, когда вы дуетесь? Почему бы нам иногда – разнообразия ради – не поменяться местами?

Ника неохотно оторвалась от созерцания панорамы мегаполиса и перевела взгляд на шефа.

– Я могу говорить только за себя, Ганя. Я не верчусь вокруг вас, потому что центр моего мира и его же ось вращения – я сама. По-моему, это естественно. И я искренне не понимаю, почему у вас это устроено иначе. Вы-то сами знаете, зачем вокруг меня вертитесь?

Игнат молча вышел и вернулся к диктофону. Еще бы он не знал! Центр его мира – тайны и загадки. А Ника – воплощенная загадка. Женщина без прошлого, без возраста, биографии, профессии и даже без имени. Никой он назвал ее сам: имя показалось ему удачным псевдонимом для женщины, которую НИКАК не звали. Он нашел ее три года назад (эта история описана в новелле Игнатия Герца "Кровь на песке") – связанную, избитую, в беспамятстве. По некоторым причинам (см. там же) ему нельзя было обращаться к представителям закона, поэтому Игнат отвез ее к себе и вызвал частного врача, которому заплатил небольшое состояние – не столько за осмотр и консультацию, сколько за молчание. Девушка скоро пришла в себя, но на попытки своего спасителя заговорить с ней не реагировала. Лежала пластом и молча таращилась в потолок. Больше месяца Игнат ее выхаживал: перевязывал, кормил с ложечки, носил в ванную. К концу пятой недели она встала, сама дошла до ванной комнаты и даже ответила на его вопрос.

– Не спрашивайте меня. Я ничего не помню. Правда. Совсем ничего.

Еще месяц она безмолвной тенью слонялась по его пентхаусу, временами брала и читала книги, временами – смотрела телевизор, но по большей части сидела на подоконнике отведенной ей комнаты и глазела в окно. А однажды пришла к Игнату в кабинет и сказала, что хочет отрабатывать свой хлеб. Не возьмет ли он ее к себе в помощницы?

Нельзя сказать, чтобы Игнат пришел в восторг. По характеру он был отшельником, одиночкой, и работать привык один. Конечно, помощники у него были: питая отвращение к социальным контактам и нуждаясь при этом в информации, он часто нанимал журналистов, актеров, пенсионеров, студентов и прочих фрилансеров для сбора нужных ему сведений. Но нанимал через интернет, а расплачивался со своими агентами через банкомат, информацию же (в виде цифровых фото и звукозаписей) ему присылали по электронной почте. Игнат был исключительно доволен такой виртуальной формой сотрудничества и не представлял себе иных форм. Сработается ли он с женщиной, которую видит каждый день? До тех пор его общение с Никой, по сути, сводилось к нескольким фразам: "Добрый день! Как вы себя чувствуете? Память не возвращается?" "Здравствуйте. Спасибо, неплохо. Нет, с памятью все по-прежнему". Но если они будут вместе работать, все может измениться. Не случится ли так, что общения будет больше, чем Игнат способен вынести? Кроме того, какая помощница выйдет из Ники? Сможет ли женщина, ничего о себе не знающая, вступать в разговоры с людьми, внушать им доверие, вызывать на откровенность?

Однако, несмотря на сомнения, Игнат согласился. Как ни оберегал он свое уединение, возможность разгадать загадку этой женщины привлекала его сильнее. Может быть, занявшись делом, Ника задействует дремлющие отделы мозга и разбудит память.

Его расчеты не оправдались. Прошло больше трех лет, но Ника оставалась все такой же загадкой. Кем она была в прошлой жизни? Где жила? Чем занималась? В какой семье выросла? У Игната по-прежнему не было не только ответов, но даже гипотез.

Но и страхи его оказались напрасными. Деловые отношения с Никой лишних эмоциональных затрат от него не потребовали. Она молча выслушивала задание, кивала, брала диктофон и/или фотокамеру и на несколько часов исчезала из дома, а по возвращении так же молча выкладывала добычу на его стол. Если у Игната возникали вопросы, Ника отвечала на них коротко и по существу, не перегружая босса ненужными деталями. Кроме того, сборщиком информации Ника оказалась прекрасным. Слушая диктофонные записи ее бесед с разными людьми, Игнат не мог отделаться от навязчивой мысли, что взял в помощницы ведьму. Ника не льстила, не задабривала, не кокетничала, не угрожала – просто задавала вопросы. Но все собеседники как один отвечали пространно и охотно, точно восходящие шоу-звезды, дающие интервью маститому журналисту. Может быть, на них действовала аура тайны, окружающая Нику, ее бесстрастный, словно бы обращенный внутрь взгляд. Может быть, они бессознательно рассчитывали своей откровенностью вызвать ее на ответную откровенность. Как бы то ни было, но все ее "интервьюируемые" делались поразительно словоохотливыми. И это играло Игнату на руку.

Вот и Оксана Подольская – вредная избалованная дамочка, трижды отвечавшая отказом на просьбу адвоката ее мужа поговорить с помощницей сыщика, которого наняли, чтобы найти доказательства невиновности Подольского – после нескольких холодно-высокомерных фраз, брошенных Нике, как подаяние, в начале их встречи, вдруг распелась соловьем.

"Конечно, я не сомневалась, что у Леонида есть любовница. И, скорее всего, не одна. Видите ли, я отдавала себе отчет, что выхожу замуж за плейбоя. И меня это полностью устраивало. Я не отношусь к убогим страдалицам, которые превыше всего ценят супружескую верность. Свободные отношения супругов – верная гарантия того, что их сексуальная жизнь не обеднеет, не истощится со временем. У меня тоже бывают свои маленькие увлечения, и я не вижу причин отказывать в подобном удовольствии мужу. Но если вы спрашиваете, знала ли я о связи Леонида конкретно с этой старлеткой, ответ – нет. В глаза ее никогда не видела".

"И никто из доброжелателей не пытался вас просветить? Никто даже не намекнул, что Леонид поселил любовницу в демонстрационном коттедже своей фирмы – в двадцати километрах от вашего загородного дома?"

"Представьте себе, нет. Люди моего окружения прекрасно знают, что меня такие вещи не интересуют. А с прочими я не общаюсь".

"Как вы думаете: ваш муж способен убить человека? Несколько раз ударить ножом женщину, с которой был близок?"

"Думаю, вполне. Пускай вас не обманывает его английская сдержанность. Леонид – человек сильных страстей. Когда он злится, я стараюсь держаться как можно дальше. Лучше всего – в другом городе. Где-нибудь в Париже или в Милане".

"Где вы были вечером третьего и ночью с третьего на четвертое марта?"

"Здесь. Я провела весь день в салоне красоты, очень устала и решила побаловать себя тихим одиноким вечером в компании с любимыми фильмами".

"Кто-нибудь может это подтвердить?"

"Нет. Прислугу я отпустила. Я по вечерам не ем, а Леонид по средам никогда не ночует в городской квартире".

"Может быть, вам сюда кто-нибудь звонил?"

"Может быть. Не знаю. Я отключила телефон. Мне совершенно не хотелось отрываться от фильма ради пустых разговоров. Говорю же: я переобщалась в салоне и решила сделать себе маленький подарок".

На этом Ника и Оксана распрощались. Игнат выключил диктофон. Итак, алиби у жены Леонида Подольского нет. Как и у его первого компаньона, который просто отказался отвечать на вопрос, где был в ночь убийства Анны Терещенко, любовницы Подольского. Но о Серегине – этом самом первом компаньоне – Ника уверенно сказала, что к убийству он не причастен. А про Подольскую – "она врет". Не то чтобы Игнат приравнивал мнение Ники к вещественным доказательствам, но… Он не мог припомнить случая, когда бы ее мнение оказалось ошибочным, и потому невольно научился с ним считаться.

Если исходить из того, что Подольская соврала, получается… Ничего не получается. Пристроить ее в картинку, где она убила бы ножом любовницу мужа, притащила бы нехилое бесчувственное тело супруга в спальню убитой, подменила бы видеозапись, выпустила бы из вольера двух доберманов и невредимая укатила домой, невозможно. Начнем с того, что Анна Терещенко не открыла бы на ночь глядя ворота постороннему человеку. Тем более – жене своего любовника, которая вряд ли питала к ней теплые чувства. Анна была в доме одна, ближайшие соседи по коттеджному поселку разъехались, и элементарное чувство самосохранения удержало бы ее от неуместного проявления гостеприимства.

Ну ладно, допустим, Оксана приехала на машине мужа (с его бесчувственным телом на заднем сиденье), позвонила с его мобильного телефона (звонок есть в распечатке), придумала какую-то историю, которая заставила Анну позабыть об осторожности и открыть ворота. Допустим даже, что Терещенко помогла Подольской перетащить беспробудно спящего Леонида в свою постель, после чего получила несколько ударов ножом в грудь. Как после этого Подольская вышла бы из дома – учитывая двух резвящихся на воле доберманов? И на чем бы она уехала, если машина ее мужа осталась стоять перед домом?

Нет, по всему получается, что Подольский расправился с любовницей сам. Может быть, он этого не помнит, потому что упился до невменяемого состояния, но больше просто некому. Только Подольскому Анна открыла бы ворота без вопросов. (Собственно, и открыла, если верить видеозаписи). Единственный звонок, поступивший на ее мобильник после десяти вечера, был сделан с телефона Подольского. Все остальные знакомые Терещенко были в курсе, что по средам у нее ночует любовник, и не докучали актрисе своим вниманием. Судя по следам, на территории, прилегающей к коттеджу, со дня последнего снегопада побывали только две машины: фольксваген Терещенко и тойота Подольского. Доберманы хорошо знали Подольского. Кроме того, они просто не могли на него наброситься, потому что он оставался в доме до тех пор, пока приходящая домработница не загнала собачек в вольер и не обнаружила хладный труп своей хозяйки. Нет, не так. Сначала домработница обнаружила труп, а потом вызвала полицию и загнала собак в вольер. Но по сути это ничего не меняет, потому что в постели – в двух шагах от убитой женщины – крепко спал не кто иной, как пребывающий в алкогольной нирване Подольский. На внутренней стороне его левого предплечья – до самого локтя – багровели три борозды: следы ногтей Терещенко. И разумеется, именно его "пальчики" обнаружились на рукоятке ножа, которым трижды ударили убитую.

Так что у полиции были все основания отправить пьяного архитектора в камеру. А у Игната практически нет надежды выполнить заказ адвоката и найти доказательства невиновности Подольского. По-хорошему, следовало бы сразу отказаться от безнадежного задания, но сыщика заинтриговали показания подозреваемого – в сочетании с видеозаписью, копию которой принес ему адвокат.

Подольский уверял, будто тем вечером и не собирался ехать к любовнице. На девять часов у него была назначена деловая встреча с владельцем заводика стройматериалов, и архитектор не знал, сколько времени она продлится. Поэтому он позвонил Анне около восьми вечера (звонок есть в распечатке) и отменил свидание. Освободившись без нескольких минут десять, он сел в машину и поехал в свой загородный дом. И уже выехав за МКАД, почувствовал, что его неудержимо клонит в сон. Подольский несколько минут пытался бороться, но вскоре сдался: съехал с дороги, заглушил мотор и уснул. А проснулся уже в полицейской машине – с дикой головной болью и другими признаками сильнейшего алкогольного отравления.

При этом на видеозаписи, сделанной камерой наружного слежения коттеджа, где жила Терещенко, видно, что Подольский приехал к любовнице трезвым. По тому, как он выходит из машины, улыбается и машет рукой в глазок видеокамеры, достает с заднего сиденья букет и коробку с пирожными, закрывает машину и идет к дому, невозможно заподозрить, что этот человек прилично набрался. А набраться к тому времени он должен был весьма и весьма основательно – в противном случае совершенно непонятно, почему визит к Анне начисто изгладился из его памяти.

Идею, что Подольский попросту врет, Игнат отмел как нелепую. Леонид Григорьевич имел репутацию интеллектуала. Он знал про видеокамеру, его просветили насчет других вещдоков, свидетельствующих о его виновности. Нужно быть полным идиотом, чтобы в таких обстоятельствах сплести в свое оправдание совершенно неубедительную байку и держаться за нее с тупым упрямством подростка, которого застигли в туалете с дымящейся сигаретой, но который тем не менее продолжает нудно бубнить: "Я не курил".

А поскольку Подольский не полный идиот и не тупой подросток, объяснить его настойчивость можно только одним: он говорит правду. Иными словами, он или не помнит, что передумал: решил-таки поехать и поехал к Терещенко, или действительно к ней не ездил. Его туда доставили – как посылку.

Первый вариант Игната не устраивал, ибо о невиновности клиента в этом случае можно забыть. А со вторым у него не складывалось. Теоретически подставить Подольского было возможно. Некто подсыпает ему в кофе снотворного, садится в свою машину, едет за жертвой до того места, где Леонида окончательно сморило, пересаживается за руль тойоты, звонит Терещенко с мобильника Подольского, рассказывает какую-то историю и привозит к ней любовника. Они вдвоем выгружают Подольского из машины и доставляют в спальню. Потом некто бьет Терещенко ножом, царапает ногтями убитой руку Леонида, вливает в него бутылку коньяка, садится к компьютеру, подключенному к видеокамере, вытаскивает из архива файл со старой видеозаписью, меняет дату, вводит самоликвидирующуюся программу, которая включит видеокамеру под утро и обеспечит, чтобы новая запись наложилась на последний кусок старой, убирает все следы своего пребывания в доме и уходит. Через двор, по которому бегает пара обученных в спецпитомнике "сторожей".

Для того, чтобы осуществить все это на практике, некто должен был:

Во-первых, иметь доступ к кофе (или другим напиткам) Подольского, то есть находиться в среду третьего марта в офисе фирмы "Витрувий" незадолго до девяти часов вечера. (Если бы снотворное было подмешано Подольскому раньше, он уснул бы в своем кабинете);

Во-вторых, входить в число лиц, приближенных к Подольскому. (Иначе как неизвестный объяснил бы Терещенко тот факт, что оказался в машине архитектора и везет его к ней?);

В-третьих, хорошо знать саму Терещенко или – по крайней мере – ее доберманов и систему обеспечения безопасности в коттедже;

В-четвертых, иметь веский мотив для устранения Подольского и/или Терещенко.

Первому пункту удовлетворяли только два человека: вологодский мужичок – хозяин производственной фирмы ООО "Кирпич" – надеющийся заключить с модным "Витрувием" договор о поставке стройматериалов, и секретарь Подольского Римма Александровна Бруно. Других сотрудников и посетителей в офисе "Витрувия" в этот неранний час просто не случилось.

Вологодский мужичок по всем остальным пунктам "пролетал" однозначно. Во-первых, он имел хорошее алиби, подтвержденное попутчиками и проводником поезда "Москва-Архангельск", стартовавшего с Ярославского вокзала незадолго до полуночи. Во-вторых, этот бизнесмен-самородок создавал свой "Кирпич" по кирпичику – с нуля, собственными мозолистыми руками, и за просторы Вологодской губернии (агент Игната проверил этот факт со всем возможным тщанием) впервые в жизни вырвался только в начале марта сего года. То есть ни Терещенко, ни доберманов он не видел в глаза, а Подольского до вечера роковой среды знал только по деловой переписке и двум телефонным разговорам. Не говоря уже о том, что переселение Леонида Григорьевича, симпатизирующего наполеоновским замыслам самородка, в места не столь отдаленные почти наверняка перечеркивало надежды самородка заключить выгодный контракт.

С Риммой Александровной дело обстояло не так просто, ибо ее, безусловно, можно смело причислить к лицам, приближенным к Подольскому. Закавыка в том, что эта сорокапятилетняя "хиппушка" (определение принадлежит Нике) боготворит своего шефа и, по выражению той же Ники, любому перегрызет за Подольского глотку. И, надо сказать, на это у нее есть веские причины. Подольский не только забрал Римму из конторы, где работал до женитьбы на богатенькой Оксане (тем самым избавив мадемуазель Бруно от начальника – хама и самодура), но и помог ей купить квартиру, покончив с многолетними скитаниями Риммы по съемным углам. Кроме того, и сама Бруно, и Подольский отрицают, что Римма была знакома с Терещенко и бывала в коттедже, где жила актриса.

Зато в коттедже неоднократно бывали оба компаньона Подольского – Петр Серегин и Антон Воробьев. Дело в том, что коттедж был "выставочным образцом" на территории элитного поселка, застроенного фирмой два года назад. Коттедж полностью обставили под руководством известного дизайнера интерьеров, на территории разбили парк под руководством известного дизайнера ландшафтов и демонстрировали клиентам, желающим приобрести в поселке недвижимость. Последний коттедж в поселке был продан восемь месяцев назад, после чего Подольский сказал, что хочет оставить "выставочный образец" за фирмой, и поселил там любовницу. Но к этому времени и Серегин, и Воробьев успели узнать коттедж как свои пять пальцев, поскольку Воробьев руководил собственно стройкой, а Серегин – проведением коммуникаций, включающих, между прочим, и систему видеослежения.

Вообще, если исходить из того, что Подольского подставили, то его компаньоны казались Игнату самыми многообещающими кандидатурами. Начать с того, что этот триумвират сложился еще в МАРХИ, который друзья окончили четырнадцать лет назад. Известно ведь, что сильнее всего способны ненавидеть самые близкие люди, а тот, кто втравил (если втравил) Подольского в эту историю, должен ненавидеть его от души. В этой троице Подольский был несомненным лидером – красавец, остроумец, любимец женщин, талантливый архитектор. Если все это не повод для зависти, что же тогда можно считать поводом? Ведь речь идет о мужчинах – ровесниках и коллегах, – а мужчинам самой природой назначено конкурировать. Мало того, Подольский еще и облагодетельствовал друзей, не просто взяв их к себе в фирму, которую жена преподнесла ему в качестве свадебного подарка, но и сделав полноправными партнерами. Жест великодушного человека, который видит в друзьях равных и стремится это равенство сохранить. Но принять его с благодарностью может только тот, кто действительно равен дарителю великодушием. А если в душе есть изъян, если у бенефицианта имеются проблемы с самоценностью, то такой жест вполне способен породить вместо благодарности злобу.

Наиболее подозрительным казался Игнату Серегин. Воробьев в ту среду уехал из офиса в шестом часу вечера и покатил в славный город Валдай, в окрестностях которого фирма "Витрувий" возводила очередной элитный поселок. Возвратиться в Москву он должен завтра, так что Ника с ним еще не беседовала. Но адвокат Подольского по поручению Игната выяснил, где Воробьев остановился. Игнат нашел в интернете телефон и электронный адрес мотеля, связался с администрацией и выяснил, что Воробьев зарегистрировался у них четвертого марта в 2.45. Администратор была настолько любезна, что согласилась разыскать дежурившую той ночью девушку и показать ей присланное Игнатом фото. И девушка признала Воробьева. Если учесть, что расстояние от Москвы до Валдая без малого четыреста километров, то Антон Николаевич никак не поспевал отвезти Подольского в означенный коттедж, убить Терещенко, замести следы и добраться до своего мотеля без четверти три утра. А вот Серегин, который провел вечер 3-го и ночь с 3-го на 4-е неведомо где, и к тому же разбирался в системах видеонаблюдения, не без натяжки, но все-таки годился на роль злодея.

Правда, натяжка получалась приличной. Во-первых, снотворное. В принципе, Серегин мог подсыпать его, скажем, в сахарницу Подольского и уйти из офиса. Но где гарантия, что Подольский не выпьет чай с этим сахаром на три часа раньше, чем нужно? Во-вторых, Терещенко и доберманы. Подольский категорически отрицает, что его друзья были знакомы с Анной. Он их не знакомил, а Анна наверняка рассказала бы ему, если бы знакомство произошло помимо него. А коли так, то и подружиться с доберманами у Серегина не было никакой возможности.

Но это бы еще ладно. В конце концов, и Анна могла не во все посвящать своего любовника, и Серегин мог представиться ей другим именем. Но в его непричастности к убийству абсолютно уверена Ника, а она до сих пор ни разу не ошиблась. Кстати, надо бы спросить ее, почему она так уверена в Серегине. И почему считает, что Подольская врет. Скорее всего, ее хандра уже рассеялась – эти приступы дурного настроения никогда не длятся долго.

Постучав в комнату помощницы и не получив ответа, Игнат подумал, что на этот раз хандра, похоже, затягивается, и уже отошел от двери, но, поддавшись внезапному импульсу, вернулся и приоткрыл дверь.

Ника по-прежнему сидела на подоконнике, но в какой позе! Сгорбившись, съежившись в комок. Уши зажаты ладонями, глаза зажмурены, а лицо искажено таким страданием, что у Игната перехватило дыхание. Не меньше минуты он стоял столбом в дверях, потом опомнился, кинулся к девушке, схватил ее за плечи и как следует встряхнул.

– Ника! Что с вами? У вас что-нибудь болит?

Она открыла глаза и долго смотрела на него пустым взглядом, потом взгляд словно бы сфокусировался, лицо разгладилось.

– Нет. Все в порядке, Ганя, не пугайтесь. Просто, кажется, пришел час, которого вы так долго ждали…

– Вы вспомнили?!.

– Пока еще нет. Но я на пороге. Побудьте со мной, пожалуйста. Расскажите мне о чем-нибудь.

– О чем? – Игнат растерялся.

– Неважно. О чем угодно. Главное, чтобы я отвлеклась и не пыталась вспомнить. Это очень мучительно. – Она обвела комнату взглядом. – Знаете, я недавно сообразила, что вы богаты. Эта спартанская обстановка и ваше пристрастие к джинсам с толстовками долго вводили меня в заблуждение, но потом я заметила, что техника у вас в доме из самых дорогих, ездите вы на майбахе, а эта квартира, должно быть, стоит целое состояние. Между тем, по характеру вы совсем не похожи на богача. И счета, которые вы выставляете клиентам, воображения не поражают. Так откуда все это? Наследство?

– Да нет, просто повезло. – Игнат отошел от окна и сел в плетеное кресло. – Помните… Ах да, простите. В начале девяностых у нас был "дикий" капитализм. По стране гулял черный нал, новоявленные предприниматели возили большие деньги в спортивных сумках, уголовники массово занялись рэкетом, крышеванием и нелегальным бизнесом, а их "общаки" хранились отнюдь не в банках… В общем, слова "мешок с деньгами" в те времена часто употребляли в прямом смысле, а не как фигуру речи. И иногда эти мешки таинственным образом пропадали. А меня подряжали их найти – за вознаграждение в десять процентов от пропавшей суммы. Пару раз эти десять процентов составили полмиллиона долларов – деньги по тем временам запредельные. Большую часть я удачно вложил… Вот, в сущности, и все.

– А почему подряжали именно вас?

– В первый раз – по чистой случайности. Сумку с деньгами "увели" у моего бывшего однокурсника. А я когда-то, еще в универе, поделился с ним своей теорией сохранения информации. Надо сказать, на неподготовленный слух теория звучит довольно бредово, Пошехонцев меня тогда поднял на смех. А когда его приперло и он не знал, к кому бежать и что делать, вдруг вспомнил мой "бред" и от безнадежности пришел ко мне. Я его сумку нашел. А потом…

Игнат осекся, заметив, что Ника вдруг начала покачиваться – вперед-назад, вперед-назад. И взгляд у нее снова опустел. Несколько минут он, затаив дыхание, ждал, пока она выйдет из транса, потом, повинуясь необъяснимому порыву, вскочил, подошел к девушке и обнял ее за плечи. Здравый смысл подсказывал, что этого делать не следует, что его прикосновение может выдернуть Нику из внутреннего процесса и помешать возвращению памяти, но незнакомому прежде чувству острого сострадания невозможно было сопротивляться. Ника повернула голову и уткнулась лбом Игнату в грудь. Он больше не мог видеть лица девушки, но по ее безмолвному отклику понял, что поступил правильно.

Наконец она отстранилась (тут же вцепившись мертвой хваткой в его запястье) и посмотрела на него.

– Не удивительно, что я так долго не могла ничего вспомнить. Если бы у меня сейчас был выбор, я бы предпочла немедленно все забыть.

Игнат откашлялся и осторожно заговорил:

– Я никогда не был в вашем положении, Ника, но… Простите, мне теперь, наверное, нужно обращаться к вам иначе? Как вас зовут на самом деле?

Она дернула уголком рта – то ли горько усмехнулась, то ли скривилась.

– Не нужно иначе. Пусть будет Ника. Так что вы хотели сказать?

– Мне кажется, что начать новую жизнь – настоящую, полноценную жизнь – невозможно, не простившись со старой. Пока не отболит все, чему положено отболеть, старая жизнь вас просто не отпустит – даже если память милосердно покинет вас. Призраки прошлого имеют обыкновение преследовать нас до тех пор, пока мы не наберемся мужества встретиться с ними лицом к лицу.

Она внимательно посмотрела ему в глаза.

– Хотя вы и не были в моем положении, у меня такое чувство, будто вы знаете, о чем говорите.

– Да. Могу даже как-нибудь рассказать вам – если захотите. Но сейчас ваша очередь.

– Верно. Сейчас моя очередь. – Она выпустила его руку. – Садитесь, Ганя. Боюсь, рассказ получится долгим.

Игнат вернулся в кресло. Ника снова отвернулась к окну и заговорила – монотонно и отстраненно.

– Родом я из небольшого провинциального городка. В пятнадцать лет мне пришлось уйти из дома. По причинам, о которых я не хочу говорить. Достаточно сказать, что я полностью порвала отношения с родственниками и никогда туда не вернусь. Не спрашивайте, почему, хорошо?

Игнат кивнул, потом сообразил, что Ника не видит его кивка, и собрался ответить, но тут она возобновила рассказ.

– Я уехала в Самару. Поступила сначала в колледж, потом в университет. Можете представить себе, чего мне стоило получить образование – в чужом городе, без малейшей финансовой поддержки. Но я справилась. Спала по пять часов в сутки, работала как каторжная, но диплом получила – сначала один, потом второй. Меня взяли в рекламный отдел торговой компании "Страна Изобилия". Это сеть супермаркетов, разбросанных по нескольким регионам. Богатая компания с большими возможностями для карьерного роста. Я намеревалась карабкаться до самых вершин. И дело не только в амбициях. После всех этих лет нищеты в грязных перенаселенных общагах и в убогих съемных квартирах мне хотелось достатка и стабильности. Понимаете?

Игнат снова кивнул, позабыв, что она на него не смотрит, но Ника опять заговорила, не дождавшись его ответа.

– Где-то через год после того, как я пришла в компанию, у меня завязался роман с коллегой. Не слишком бурный – так, раза два в неделю выходили "в свет", потом бойфренд провожал меня и оставался ночевать. Но я им дорожила. Одиночество, знаете ли, способствует привязчивости. Впрочем, о свадьбе никто из нас помышлял. Чтобы создать семью, нужен свой дом, а на него еще нужно было зарабатывать и зарабатывать. В общем, на первом месте у меня стояла работа. Кеша тоже не стремился форсировать события, наши отношения устраивали его и так. До поры, до времени.

А потом руководство оценило мои усилия, и начало меня "продвигать". Я с радостью хваталась за любые задания, ездила в командировки, ходила на тренинги, каждый год посещала какие-нибудь курсы. И меня поощряли: выплачивали премии, повышали зарплату, продвигали по службе. Кеша злился, говорил, что работа мне дороже, чем он, что я совсем его забросила, что мне наплевать на его любовь. Я по наивности не понимала, что его гложет элементарная зависть. Принимала его слова за чистую монету, чувствовала себя виноватой, оправдывалась. Но он не желал принимать моих оправданий, и в конце концов мы вплотную подошли к разрыву.

К несчастью, пересечь черту до поворота мы не успели. Однажды в Самару прилетел владелец "Страны Изобилия". Из-за кризиса прибыли в магазинах начали стремительно падать, и он привез команду "спасателей" из головного рекламного офиса компании. Наверняка эти люди знали свое дело, но они не приняли в расчет разницу между менталитетом столичных и провинциальных жителей, и их предложения, на мой взгляд, были неудачными. Я не стала скрывать своего мнения, мы сцепились, и все уже предрекали мне увольнение без выходного пособия, но хозяин неожиданно принял мою сторону. И пригласил меня возглавить команду.

Производственные подробности я опущу, скажу только, что "спасательные работы" в итоге себя оправдали. Для моей истории важно другое. За время этих работ мы сблизились с Виктором, и он сделал мне предложение.

– Виктор – это владелец компании? – уточнил Игнат.

– Да. Поначалу я ему отказала. Хотя и не без сожаления: он мне нравился. Но между нами была огромная разница – не только в социальном положении, но и в возрасте. Мне было двадцать шесть, ему – пятьдесят семь. Я не верила, что у такого брака может быть будущее, и честно сказала об этом Виктору. Он ответил, что надеется меня переубедить, попросил не решать сгоряча. Но в результате переубедил меня Кеша.

Он устроил мне отвратительную сцену и начал распускать обо мне мерзкие слухи. Коллеги стали на меня коситься, перешептываться у меня за спиной, отпускать двусмысленные шуточки, а то и открыто хамить. Я поняла, что работать на старом месте больше не смогу, а на новом придется все начинать сначала. Можно было, конечно, перевестись в филиал в другом городе, но для этого пришлось бы обратиться к Виктору, а обременять просьбами мужчину, которому ты отказала, не очень-то красиво. Короче говоря, я приняла его брачное предложение, и он увез меня в Москву.

Мы прожили вместе всего две недели. Он собирался отвезти меня в Милан на неделю высокой моды, чтобы я заказала себе свадебное платье у Альберты Феретти. Нам уже привезли билеты на самолет, но в тот же день Виктору позвонил кто-то из директоров… "Страна изобилия" была не единственной его компанией, а кризис в восьмом году гулял по всей России. В общем, Виктору пришлось срочно лететь на Урал. При этом он настоял, чтобы я все-таки отправилась в Милан и сшила себе платье. Вручил золотую "Визу" и, – поскольку я боялась без итальянского языка не справиться с местными автоматами, – столько евро наличными, что они у меня с трудом влезли в сумочку, буквально распирали ее изнутри. Но оставить деньги где-нибудь в отеле я побоялась. Так и ходила – деревня деревней – с набитой котомкой по Милану. Когда вы упомянули сумку с деньгами, меня как будто перенесло туда…

– Погодите, Ника, – перебил ее Игнат. – Я рассказал про сумку уже после того, как вы почувствовали, что память к вам возвращается. Значит, триггером послужило что-то другое. Что? Это как-то связано с вашим визитом к Подольской?

– Не знаю… Наверное. Не могу сообразить.

Она посмотрела на него так растерянно и беспомощно, что он мысленно обозвал себя идиотом.

– Простите ради бога! Мне не следовало вас перебивать. Что случилось в Милане?

– В Милане? Ничего. Я заказала платье и, пока его шили, гуляла по городу, ездила на экскурсии. Виктор звонил каждый день. Сначала он собирался прилететь за мной, но его империю по-прежнему лихорадило, ему приходилось мотаться из одной "горячей точки" в другую, поэтому в Москву я вернулась одна. В тот же день… вечером на домашний номер Виктора позвонила женщина и спросила, правда ли, что я собираюсь за него замуж. Я растерялась и ответила – да. Она назвалась его бывшей женой и сказала, что ни в коем случае не собирается меня отговаривать, но, по ее мнению, я должна кое-что узнать о своем женихе, прежде чем приму окончательное решение. И предложила приехать к ней. Я спросила, не можем ли мы встретиться где-нибудь на нейтральной территории, но она засмеялась и сказала, что я просто не поверю ей, если не увижу ее хоромы своими глазами. И я пообещала приехать…

– Почему? – не сдержался Игнат. – Вы же умная женщина, Ника! Вам уже приходилось сталкиваться с человеческой злобой и подлостью. Неужели любопытство было так велико, что вы не подумали об опасности?

Она пожала плечами.

– Наверное, не такая уж умная. Впрочем, подозреваю, что на свете найдется не много женщин, у которых в таких обстоятельствах здравомыслие победило бы любопытство. Как бы то ни было, я взяла такси и поехала. Мы долго колесили по какому-то жуткому промышленному району… Я и не знала, что в Москве бывают такие отвратительные пейзажи. Когда такси остановилось у нужного дома, у меня возникло сильное искушение сказать водителю: "Поехали обратно, я передумала". Но я, к несчастью, подавила этот порыв. Дверь квартиры была приоткрыта, на мой звонок женский голос из глубины крикнул: "Проходите!" Я сделала несколько шагов в темноту, и тут дверь захлопнулась. Зажегся свет, я обернулась и увидела ухмыляющегося Кешу с кастетом на руке. "Не ждала, сука?" – сказал он и прежде, чем я успела закричать, ударил меня по лицу. Кажется, я сразу же потеряла сознание. Осталось смутное воспоминание о других ударах, но какое-то… ненастоящее, словно били не по мне. Больше ничего не помню. Каким образом я попала в пещеру, в которой вы меня нашли, не имею ни малейшего представления. И вообще не понимаю, почему он меня не убил.

– Считайте, что убил. Это заброшенные пещеры, там почти никого не бывает. Я по чистой случайности оказался в нужном месте в нужное время – искал одного человека из местных, который, в принципе, мог там прятаться. А самостоятельно, связанная и избитая, вы бы оттуда не выбрались.

– Но к чему такие сложности? Ведь это больше сотни километров… Зачем везти меня в такую даль, рискуя нарваться на гаишников?

– Может быть, поэтому он вас и не убил. Везти труп действительно рискованно, а так… В крайнем случае сказал бы, что подобрал где-то избитую женщину, едет в больницу. Даже если бы вы пришли в себя и обвинили его, последствия для него были бы не такими серьезными. Нанесение повреждений средней тяжести – не убийство. Ревность, аффект… Мог вообще условным сроком отделаться. А что касается того, почему он повез вас в такую даль, то, думаю, ему нужно было, чтобы ваше тело никогда не нашли. Иначе он оказался бы в числе первых подозреваемых.

– Но он все равно должен был там оказаться, когда я исчезла…

– Ника, я проверил и перепроверил списки пропавших без вести по всей России. О вашем исчезновении никто не заявлял. Вы же понимаете, что у этого… урода была сообщница. Скорее всего, она позвонила или написала Виктору от вашего имени. Что-нибудь эдакое: "Я передумала выходить за тебя замуж. Это окончательное решение, не ищи меня". Даже если он и предпринял какие-то попытки вас найти, то быстро выяснил, что вы вызвали такси и уехали совершенно добровольно. Думаю, после этого его запал быстро иссяк. А больше разыскивать вас было некому. С родственниками вы не поддерживали отношения много лет, коллеги и знакомые из Самары с вами распрощались. Этому… слов не подберу, как его назвать, нечего было бояться. Но теперь мы покажем ему кузькину мать! Ника, что с вами? – удивился Игнат, заметив, что она прикусила губу. – Неужели вы готовы его пожалеть?

– Не в этом дело, – тихо сказала она и отвернулась.

Игнат чуть было не выпалил: "А в чем?", да вовремя спохватился. Если у кого и имелись причины кусать губы, то именно у Ники. Другая на ее месте уже рыдала бы взахлеб. Это какую же силу духа нужно иметь, чтобы вспомнить такое в одночасье и не сломаться? Вычеркнутый из жизни отчий дом, полная лишений юность, усилия, подчиненные единственной цели – вырваться из нужды, сделать карьеру, заработать на достойную жизнь; подлость и предательство бывшего возлюбленного, потеря работы, друзей, жениха…

– Простите, Ника, я осёл. Конечно, месть не вернет вам того, что у вас отняли. Но, может быть, что-нибудь еще можно исправить? Как фамилия вашего Виктора?

– Елизаров, – ответила она, разглядывая небо за окном.

Игнат подскочил.

– Елизаров?! Виктор Елизаров, алюминиевый магнат?

Ника вздрогнула, напуганная его неожиданной экспрессией, повернула голову, посмотрела удивленно:

– Кажется, у него действительно есть алюминиевый комбинат. Но почему вы?..

– Девичья фамилия Оксаны Подольской – Елизарова! Свое нынешнее состояние она унаследовала три с лишним года назад – от отца, скончавшегося от сердечного приступа. Как я теперь подозреваю, этот сердечный приступ был спровоцирован… – Игнат вдруг осознал, что его попытка утешить Нику обернулась вываливанием на нее очередного трагического известия, и осекся.

– Виктор умер? – Она потерла виски и, перехватив взгляд онемевшего Игната, вымученно улыбнулась. – Не казните себя, Ганя. Похоже, я уже за порогом чувствительности. Даже лучше, что я узнала о его смерти теперь.

– М-м… э… Хотите выпить?

– Спасибо, не хочу. Можно я немного побуду одна?

– Конечно. – Игнат встал, подошел к двери, неловко потоптался, раздумывая, что сказать на прощанье, потом, так ничего и не придумав, вышел.

У себя в кабинете он наткнулся взглядом на диктофон, повертел его в руках, включил, услышал голос Подольской и снова выключил.

Какую роль эта дамочка сыграла в истории Ники? Сообщницы? Смешно! Оксана Елизарова никогда не согласилась бы на вторые роли. Наверняка именно она всё и организовала. Узнала, что у отца появилась женщина, на которой он собирается жениться, испугалась, что ее доходы урежут, и стала лихорадочно соображать, как бы расстроить этот брак. Возможно, слетала в Самару, чтобы накопать на невесту отца компромат, и наткнулась на озлобленного выродка-Кешу…

Его реконструкцию прервал стук в дверь.

– Извините, Ганя, – виновато сказала Ника, заглядывая в комнату. – Что-то мне с собой совсем невмоготу. Можно я посижу с вами?

– Конечно! – Игнат вскочил, как подброшенный, кинулся было отодвинуть для нее стул, сообразил, что ведет себя нелепо, и плюхнулся обратно в кресло.

Она вошла, села напротив, заметила диктофон и, кажется, оживилась, увидев возможность отвлечься от себя.

– Вы ее слышали? И что вы думаете об убийстве Терещенко теперь? В свете моего открытия?

– То же, что и раньше. Я с самого начала знал, что у Подольской самый сильный мотив: одним ударом избавиться от любовницы мужа и отправить неверного за решетку. Теперь понятно, что такие условности, как мораль и закон, дамочке не помеха. Но я по прежнему не представляю, как она могла это устроить.

– Правда?

– А у вас есть какие-нибудь идеи?

– Не то чтобы конкретные, так, в общих чертах… – Ника помедлила, собираясь с мыслями. – Смотрите, в обоих случаях мы имеем близкого ей мужчину, посмевшего полюбить другую женщину. Оба раза убивают именно женщин. (Правда, в моем случае убийство не состоялось, но это чистая случайность, о которой Оксане неизвестно). По мужчинам их смерть бьет рикошетом, но бьет очень больно… – Она сглотнула. – Представляете, какую записку от моего имени дочь должна была написать отцу, чтобы у Виктора не выдержало сердце? И Подольский поплатился более чем жестоко, потеряв не только любимую женщину, но и свободу. То есть мы имеем дело с безжалостным, извращенно жестоким умом, попросту говоря – с садисткой. В эту картину прекрасно вписывается Кеша, которого она избрала орудием убийства в моем случае. Ей не достаточно было просто моей смерти, она хотела, чтобы моими последними чувствами были унижение и ужас. Если продолжить аналогию, Анна Терещенко должна была умереть с похожими чувствами.

– То есть убийцу нужно искать среди ее близких? – Игнат задумался. – Вообще-то, очень похоже на правду, учитывая доберманов. Но как ему удалось "отключить" Подольского?

– А каким образом его отключили?

– В том-то и дело, что непонятно. Следователь запамятовала вовремя отправить его на медэкспертизу, и к врачам Подольский попал только на следующий день – прошло чуть меньше полутора суток после убийства актрисы. Следы алкоголя у него в крови еще нашли, но на этом все. Ни снотворного, ни наркотиков, ни гематом. Правда, гематома за такое время не успела бы рассосаться целиком, а вот остальное – запросто. Барбиталы короткого действия, например, полностью расщепляются в организме меньше, чем за двенадцать часов. Но для того, чтобы вколоть или подсыпать наркотик в пищу Подольскому, убийца должен был к нему приблизиться, а единственные люди, с которыми наш архитектор общался после восьми вечера, это Бруно, вологодский самородок и охранники "Витрувия". Причем охранники к Подольскому не приближались. Один просто сказал из-за своей конторки "до свидания", когда шеф выходил из офиса, другой отсалютовал из будочки и поднял шлагбаум, когда Подольский выезжал со стоянки. Про вологодца я навел справки: он холост, бездетен, не имеет ни подруг, ни друзей, ни близких родственников и вот уже десять лет практически безвылазно живет при своем заводике. Учитывая, что Терещенко родилась и выросла в Смоленске, а училась и работала в Москве, я не представляю, где и как они могли бы пересечься. Что касается мадемуазель Бруно…

– Про Римму можете забыть. Она предана боссу, как самурай.

– Ну, и что нам остается?

– Начать с другого конца. Найти близких друзей Терещенко.

Легко сказать – найти! Сведения, которые Игнату до сих пор удалось собрать о Терещенко, были весьма скупы. Приехала в Москву в 2000 году, с первой попытки поступила во ВГИК на актерский факультет. После окончания хваталась за любую работу, снималась в эпизодах и в массовке, играла захудалые роли в Театре Киноактера. В 2008 снялась в малобюджетном (и малопонятном) кинофильме Адибы Мансуровой "В бреду". Признания широкой публики фильм не снискал, но, как это иногда бывает с малобюджетными и малопонятными лентами, имел успех у критиков и тонких ценителей. После него Терещенко предложили главную роль в новом мелодраматическом сериале, который, напротив, совершенно не вдохновил критиков и тонких ценителей, но весьма полюбился пенсионеркам и домохозяйкам. Анну начали узнавать в лицо, более того – приставать к ней на улицах и в публичных местах с просьбами об автографе.

Но, по свидетельству коллег, проявления народной любви Терещенко не радовали. Для актрисы у нее был совсем нетипичный характер – замкнутый, сдержанный, серьезный. Она никого не пускала в свою жизнь, не любила праздных разговоров и пустого времяпрепровождения, а на светские тусовки ходила, только если от этого никак нельзя было отвертеться.

На одной из таких тусовок с ней и познакомился Подольский, тоже не любивший подобных развлечений. Эти двое сразу разглядели друг в друге товарищей по несчастью и смылись вместе, как только позволили приличия. А через неделю Анна переселилась в демонстрационный коттедж фирмы "Витрувий", и в актерской среде мгновенно распространился слух о ее любовной связи с архитектором.

Имела ли она любовников раньше? На этот вопрос однозначного ответа не было. Казалось бы, не могла не иметь: молодая актриса, женщина без религиозных заскоков, к тому же красивая, а с недавних пор еще и известная. Такие по определению должны притягивать поклонников. По какой причине Терещенко стала бы их всех отвергать? И какие-то сплетни на эту тему ходили. Будто бы ее видели в обществе то упитанного лысого немца, то законченного наркомана, то типичного работяги, то длинноволосого баскетболиста. Но конкретных имен никто не называл, а обстоятельства встречи и описания спутников Терещенко менялись от рассказчика к рассказчику, как бывает обыкновенно, если под сплетней нет основания.

До сих пор отсутствие сведений о прежних связях жертвы не особенно беспокоило Игната. Экзотичная теория, благодаря которой он когда-то стал сыщиком, предполагала, что любой нужный для реконструкции некого события фрагмент информации рано или поздно, но обязательно доходит до того, кто занимается этой реконструкцией. К тому же, до сих пор основное внимание Игнат уделял окружению Подольского, считая очевидным, что убийцу нужно искать среди лиц, приближенных к архитектору. Но открытие Ники и параллели, которые она провела между своей историей и гибелью Терещенко, его убедили: очень похоже, что актрису убил близкий ей человек.

Игнат связался с несколькими фрилансерами-актерами, к услугам которых не раз прибегал в прошлом, и поручил им найти кого-нибудь из старых друзей Терещенко. Должен же существовать на свете хоть один человек, которому она доверяла! Кто-нибудь, с кем она училась во ВГИКе, делила комнату в общежитии, кому поверяла свои мечты и девичьи тайны. В двадцать девять лет женщина, в принципе, может обойтись без близких друзей, но в семнадцать-двадцать – едва ли.

Однако агенты, пущенные Игнатом по следу, такого человека отыскать не могли. Хотя юная Анечка не была букой (умела пошутить, с удовольствием рассуждала на профессиональные и общефилософские темы, много говорила о книгах, фильмах, любимых актерах, режиссерах и преподавателях), разговоров о личном и сокровенном она ни с кем не вела. Юношей, пытавшихся за ней приударить, мягко, но неуклонно уводила в сторону чисто приятельских отношений. "Я только задним числом сообразил, что это и называется обвести вокруг пальца", – со смешком пожаловался агенту один из неудачливых ухажеров.

Как ни странно, ни один из "обведенных" зла на Терещенко не держал. Анечка, по общему признанию, была удивительно доброй девушкой. Из тех, что не могут смотреть равнодушно на чужие несчастья. Если кто-то страдал, она ненавязчиво держалась поблизости и вела себя так заботливо, что у человека появлялось желание выговориться или выплакаться, а следом, как правило, приходило облегчение. Многие соученики вспоминали Анну с теплом и благодарностью, кое-кто – с легким оттенком пренебрежения ("Какая-то она была невыразительная", "Яркой личностью ее не назовешь"), но с неприязнью – никто.

Получив отчеты агентов и не увидев ни единой зацепки, Игнат приуныл. В последние дни настроение у него и так было неважным – из-за Ники, которая закрылась у себя в комнате, как мидия в раковине. А тут еще и расследование окончательно застопорилось. Игнат не хотел признаваться себе, но, похоже, за последние три года он отвык работать в одиночку. Вернее, не то чтобы отвык, просто понял, что идеи гораздо легче приходят в голову, когда их есть с кем обсудить. А если уж совсем честно, то ему было тошно заниматься делами, пока Ника взаперти страдала по своей покалеченной жизни. Раздумывая над загадкой убийства Терещенко, он все чаще ловил себя на желании отложить на время это дело и заняться поисками выродка-Кеши. Посадить его, скорее всего, не удастся (одних показаний Ники не достаточно, а вещдоков и свидетелей теперь не найти), зато устроить ему инвалидность – милое дело. Игнат уже всерьез прикидывал, как бы невзначай выспросить у Ники его фамилию, потом сообразил, что вполне мог бы обойтись своими силами, просто ему нужен предлог, чтобы выманить Нику из комнаты. К счастью, прибегать к хитростям не потребовалось: Ника вдруг появилась в его кабинете сама.

Ника крепилась, как могла, стараясь не поддаваться боли, грызущей ее изнутри. Но все попытки отвлечься от мыслей о своей несчастной судьбе, найти что-нибудь хорошее в своем нынешнем положении, настроиться на деловой лад и переключиться на возможные меры по спасению Подольского заканчивались слезами, сопровождающими отчаянный внутренний монолог. "Чем я прогневила тебя, Господи? За что мне все это?! Ранняя смерть отца, мать – бездушная стерва, отчим – похотливый козел, родня, дружно вставшая на его сторону, когда я осмелилась пожаловаться на его домогательства, многолетняя нужда, бездомность, одиночество, любовник, на поверку оказавшийся завистливым выродком и неудавшимся убийцей, смерть единственного человека, который относился ко мне с нежностью и которого я готова была полюбить… Не много ли всего для неполных тридцати?"

Этот рефрен с незначительными вариациями звучал у нее в голове несколько дней – до тех пор, пока однажды утром она не наткнулась в кухне на Игната. Здороваясь с ним, Ника вдруг заметила его взгляд, тревожный и искательный. Взгляд собаки на хозяина, пребывающего в скверном расположении духа. Только что поскуливания не хватает. И Нику впервые кольнуло чувство вины перед ним.

Великодушный, незлобивый и, в общем-то, совершенно чужой ей Ганя сделал для нее больше, чем все близкие и неблизкие, вместе взятые. Спас от смерти, страшной и унизительной, выходил, дал кров и пищу, взял в помощницы, когда она попросила работу, предоставил полную свободу, терпеливо сносил приступы ее хандры и апатии, не лез с советами и душеспасительными беседами, заботился о ней, берег ее душевный покой.

Ника, захваченная собственными внутренними процессами, до сих пор не особенно озадачивалась мыслью, зачем Игнат это делает. Делает, значит, это ему зачем-то нужно. Она ни о чем (кроме работы) его не просила, стало быть, ничего ему не должна. Но теперь – впервые после того, как ее зациклило на предъявлении счетов Господу Богу, – ей вдруг пришло в голову, что она мухлюет, подводя баланс. Скрупулезно подсчитывает свои несчастья и в упор не замечает дорогого подарка, который преподнесла ей судьба.

Избавив ее от смерти, Игнат подарил ей вторую жизнь, то есть, по существу, выступил в роли родителя. И, в отличие от родной матери (не говоря уже об отчиме), этот родитель относился к Нике с бережной заботой, которой она никогда прежде не знала. Не важно, что руководило им вначале – чувство долга, любопытство или просто доброта. Главное, что за прошедшие три года Игнат по-настоящему к ней привязался.

Молчаливый, замкнутый, одинокий как перст сыщик-затворник, которому в первые месяцы их совместного существования тяжело давались даже слова приветствия и простые вопросы о здоровье, постепенно оттаял. Ника давно заметила, что он с каждым днем все охотнее вступает с ней в разговоры, обсуждает дела клиентов, делится своими соображениями и наблюдениями. Сначала исключительно делового, потом – общего, и наконец – вполне личного характера. Этот законченный волк-одиночка, не подпускающий к себе других на пушечный выстрел, все больше раскрывался перед своей нечаянной компаньонкой, все больше доверял ей, все крепче привязывался.

Нет никаких сомнений в том, что сейчас Ганя искренне переживает и тревожится за нее. Уважая ее желание оплакивать свое горе в одиночку, он не лезет к ней с утешениями и сочувствием, но очевидно страдает и не находит себе места от беспокойства. По ее, Никиной, милости.

Ника почувствовала себя последней скотиной, и острое раскаяние неожиданно дало ей силы вырваться из плена всепоглощающей жалости к себе. Зачем она цепляется за свою прежнюю – во всех отношениях не удавшуюся – жизнь, если есть шанс начать новую, гораздо более счастливую? Для этого нужно только закрыть старые счета. Иными словами – поквитаться с Оксаной Подольской.

– Ганя, простите меня! Я вела себя по-свински. – Ника подняла руку, предупреждая его протест. – Знаю, вы, по доброте душевной, готовы меня оправдать, но мне сейчас нужно другое. Просто дайте мне возможность себя реабилитировать. И помогите прищучить Подольскую, хорошо? Я жажду крови.

– Мне нравится ваш настрой, – сказал он, пытаясь (без особого, впрочем, успеха) убрать с лица неуместную ухмылку. – Но это еще вопрос, кто кому будет помогать. Если помните, Подольский мой клиент, и прищучить мадам, отправившую его за решетку – мой прямой долг. А в данном конкретном случае я исполню его с особым удовольствием.

– Пардон, шеф, я вовсе не собиралась претендовать на ваше кресло! – с притворным испугом воскликнула Ника, а потом добавила – тихо, но с чувством: – Мне все равно, кто под каким номером будет выступать, главное, чтобы мы до нее добрались.

– Тут есть сложности, – признался он, потерев переносицу. – Если мадам и на этот раз не стала марать кровью собственные ручки, то добраться до нее можно только через сообщника, который, собственно, и убил Терещенко. Мои агенты опросили буквально всех московских знакомых убитой, но никакого намека на то, что Терещенко была с кем-либо близка до знакомства с Подольским, не нашли. Словом, либо этот близкий остался в смоленском прошлом Анны, либо мы с вами ошиблись, и его попросту не существует. В последнем случае Подольская использовала для убийства постороннего Терещенко персонажа.

– Вы же не думаете, что она попросту наняла профессионального киллера? – испугалась Ника, на этот раз – непритворно.

– Нет, это исключено! – успокоил ее Игнат. – С кем-то из двоих – с Терещенко или с Подольским – убийца должен быть хорошо знаком. Анна открыла ему ворота, а потом он ушел через двор, где свободно бегали доберманы. Я допускаю, что девушку могли обмануть при помощи машины и телефона архитектора, но собак-сторожей убедительной сказкой не проведешь. Они слушались только хозяйку и тех, кому она делегировала свои хозяйские полномочия – домработницу, Подольского и, возможно, того самого "близкого", который ее убил.

– А кинолога, который их обучал?

– Обижаете, Ника! Кинолога и домработницу я проверил в первых рядах. У обоих на вечер третьего вполне приличное алиби.

– И что же мы теперь будем делать?

– Мы еще не беседовали со вторым компаньоном Подольского, с Воробьевым. Возможно, он даст какую-нибудь зацепку. Собственно, с ним следовало поговорить еще четыре дня назад, когда он вернулся из Валдая, но… – Игнат бросил на Нику смущенный взгляд. – Сам я по части разговоров не силен, а доверить агентам такое ответственное дело поостерегся. Вообще-то они неплохо справляются, но с вами не сравнить. Никто из них так не располагает к откровенности и не обладает вашей удивительной интуицией.

– Тогда выдайте мне диктофон и благословение, – шутливо попросила Ника, стараясь не выдать, до какой степени она польщена и растрогана этим признанием.

– Я сделаю больше. Я вас отвезу.

Второй компаньон Подольского совершенно не походил на первого. Если Петр Серегин был хмурым гигантом, молчаливым и неторопливым, то Антон Воробьев действительно напоминал воробья – маленький, взъерошенный, непоседливый и суетливый. Но эта суета не раздражала, скорее, умиляла. Ника поймала себя на мысли, что в обществе этого смешного человечка чувствует себя на редкость уютно.

– Ужасно! Просто ужасно! – бегал туда-сюда по комнате Воробьев, заламывая руки. – Вы не представляете, какой это абсурд! Чтобы Леня когда-нибудь поднял руку на женщину! Спьяну! Вы знаете, он в жизни не напивался. Даже когда мы были студентами. Стакан водки – его абсолютный предел, больше душа не принимает. Не то чтобы его рвало – упаси Господи! У Лени с младых ногтей манеры герцога. Просто он не может проглотить сверх меры ни рюмки. Организм противится. И они будут меня уверять, будто он приехал на любовное свидание, ужрался до невменяемости и заколол женщину ножом? Да я скорее поверю в перелетных свиней! Ника, уверяю вас, это чудовищная подстава! Вы должны что-нибудь сделать, чтобы спасти Леонида!

– Мы пытаемся.

Воробьев чутким ухом уловил в ее голосе улыбку и резко оборвал свой бег. Сел за рабочий стол и заговорил уже безо всякой патетики.

– Кажется, я веду себя как истеричка. Извините, впредь буду держать себя в руках. Так о чем вы хотели меня спросить?

– Вы лично знали Анну Терещенко?

– Нет. Я и имя-то ее впервые прочел в скандальной хронике. Жена подсунула какой-то журнал, смакующий подробности личной жизни разного рода знаменитостей. Омерзительное чтиво! – Воробьева передернуло. – "Неприступная красавица Анна Терещенко, играющая Кристину в популярном одноименном сериале, пала жертвой чар известного плейбоя и самого модного архитектора столицы. Как нам стало известно из достоверных источников, актриса недавно сменила место жительства, переехав в загородный особняк неотразимого Леонида Подольского, мужа Оксаны Елизаровой, имя которой входит в первую сотню самых состоятельных людей России". Чувствуете, сколько гнусных намеков тут рассыпано? Богатенькая Оксана купила себе мужа, сделавшего профессиональную карьеру через постель, а тот, в свою очередь, купил на деньги жены благосклонность актрисы, изображавшей неприступность.

– И все это – ложь?

– Если бы! В том-то и дело, что ложь приправлена изрядной толикой правды. И поди отдели одно от другого. Женщины вокруг Леонида действительно вились – сколько я его помню. Такая уж у него счастливая внешность. Плюс повадка безукоризненного джентльмена – внимательного, любезного, слегка ироничного и такого, знаете, холодноватого. Дамы от этого сочетания натурально теряют голову – бог его знает, почему… Но имя себе Леня сделал исключительно трудом и талантом – не эксплуатируя собственную привлекательность. Он классный архитектор, правда, классный. Заметьте, заказы, которые он выполняет, оплачивают не очарованные им дамочки, а их суровые мужья. Деловые люди ужасно не любят, когда их держат за лохов. Как вы думаете, стали бы они развязывать кошельки, если бы Леня крутил с их женами шашни? Да ни в жизнь! А у него отбоя не было от заказчиков – еще когда мы в ДИПе работали.

– ДИП – это фирма, где вы начинали? – уточнила Ника.

– Ну да. "Дома по индивидуальным проектам", лимитед. Владелец – жлоб страшный, но Подольского ценил. Чуть все волосы на себе не вырвал, когда Леня объявил, что уходит. И не просто уходит, а открывает собственное дело.

– На деньги Оксаны Елизаровой?

Воробьев фыркнул.

– Вот видите, и вы – туда же! Да, если в двух словах, то на деньги Оксаны Елизаровой. А если изложить историю целиком, то картина выйдет совсем другой. Но кого интересует полная картина?

– Меня интересует, – твердо сказала Ника.

– Это займет время, – предупредил Воробьев.

Она подумала об Игнате, ждущем в машине, но быстро успокоила себя соображением, что Ганя относится к редкому типу людей, которые никогда не тяготятся ожиданием, поскольку им не бывает скучно наедине с собой.

– Время у меня есть.

– Тогда – пожалуйста! Елизарова пришла в ДИП по рекомендации подруги – якобы за проектом виллы на Рижском взморье. На самом деле это был только предлог. Она явилась по Лёнину душу, чего не очень-то и скрывала. Эта самая подруга влюбилась в Подольского без памяти, проходу ему не давала, но Ленька, как я уже говорил, с клиентками любовь не крутит, вот и этой дамочке ничего не обломилось. Ну, Оксана и решила утереть подруге нос, завоевав приз, по которому та убивалась.

В успехе она не сомневалась ни минуты. Еще бы: Оксана Елизарова, алюминиевая принцесса и свободная женщина – это вам не какая-нибудь жена мясного князька. Известно ведь, что купить можно кого угодно, нужно только предложить правильную цену, и принцесса была уверена, что уж у нее-то средств хватит. Но с Подольским этот номер не прошел. Купеческий напор принцессы вызвал у Лени такое неприятие, что он даже отбросил свои джентльменские манеры и объявил ей открытым текстом, что не продается.

Надо отдать принцессе должное: она сумела проглотить эту пилюлю. Признать свое поражение, перегруппироваться и сменить тактику. Если прежде Подольский был для нее желанной дорогой игрушкой, то после скандального объяснения она начала видеть в нем человека. Более того, человека равного ей, принцессе, а может быть, в чем-то и превосходящего ее – несмотря на прискорбное отсутствие капитала.

В общем, хотя Оксана и не сняла осаду, но эта была уже совсем другая осада, выдержанная по всем правилам любовной науки. Только Ленька, наверное, все равно не сдался бы, если бы не смерть ее отца. Оксана так убивалась по папеньке, что сердце у Лени дрогнуло. От жалости, конечно, но Оксане этого хватило. Почувствовав слабину, она его дожала… Ника, что с вами?!

Ника стиснула зубы и усилием воли вытащила себя из предобморочного состояния.

– Ничего страшного, Антон, все уже прошло. Со мной это бывает – сосуды пошаливают. Продолжайте, пожалуйста.

– Вы уверены? – засуетился Антон. – Может, накапать вам какого-нибудь лекарства? Или коньячку? Давайте я вызову секретаря!

– Не нужно, прошу вас. Я уже в полном порядке. Вы говорили, что Оксана дожала Подольского.

– Да. Он таки сделал ей предложение. Но при этом жестко оговорил, что жить будет только на личные доходы. Деньги, которые она ему предлагала на покупку собственной фирмы, возьмет в долг и отдаст с процентами. И будьте уверены: Ленька действительно отдаст ей все до копеечки. Года через два, если дела не пойдут хуже. Он уже больше половины выплатил.

– Да, вы правы. В полном изложении эта история выглядит совсем иначе. А как сложилась семейная жизнь Подольских?

– Чего не знаю, того не знаю. – Антон развел руками. – Леонид свои интимные дела никогда не обсуждает. Говорю же – джентльмен! История его женитьбы известна мне только потому, что все это происходило у нас на глазах. О его семейной жизни, а также о прежних и последующих его увлечениях я могу только догадываться. Может быть, Римма или Серегин знают больше. Допускаю, что с ними Леня бывает несколько откровеннее, чем со мной. У меня, видите ли, репутация болтуна, тогда как эти двое вполне могли бы служить в разведке.

– Если они что-нибудь и знают, то мне об этом не сказали. Петр Серегин был настолько скрытен, что даже отказался сообщить, где провел вечер третьего и ночь с третьего на четвертое.

– Вы подозреваете, что за убийством Лёниной девушки стоит Пит? – Воробьев развеселился. – Бросьте, Ника! Это самая большая нелепость, которую только можно себе представить.

– Антон, если мне не изменяет память, то в начале нашей встречи вы сами произнесли слово "подстава". А вам не приходило в голову, что подставить Подольского таким образом мог бы только очень близкий ему человек? Тот, кто имел возможность в тот вечер подсыпать Леониду снотворное и привезти его в коттедж с историей достаточно правдоподобной, чтобы Терещенко открыла ворота. Тот, кто настолько хорошо знал систему обеспечения безопасности в коттедже, что сумел заменить настоящую видеозапись поддельной и при этом не оставить следов. Вы не думаете, что Серегин лучше кого бы то ни было подходит под это описание?

Воробьев потер лицо, словно стирая с него улыбку. Во всяком случае, когда он снова посмотрел на Нику, следа от улыбки не осталось.

– Не знаю, как вам объяснить, Ника… Я не мастак рассуждать о тонких материях. Понимаете, невозможности бывают разные. Например, пятилетний ребенок не может поднять стокилограммовую штангу. Это невозможность очевидная, ее и доказывать не нужно. А есть невозможности более скрытые. Скажем, стеснительная девушка никогда не оголит зад ради непристойного жеста. То есть физическая возможность у нее есть: чего там – повернулась спиной, спустила штаны, нагнулась, и все. Но реально она не сделает этого даже под гипнозом, понимаете? Внутреннее устройство не позволит. Так вот, в силу этого самого внутреннего устройства Петя Серегин не способен никого подставить. Он для этого слишком… монументален. И уж совсем нереально, чтобы он подставил Подольского. Леонид – его друг, понимаете? Для таких мужиков, как Пит, дружба – это основа. Как вода, воздух, свет или почва под ногами. А основам не изменяют.

Дойдя до места, где Воробьев рассказывал, каким образом Оксана "продавила" брак с Подольским, Игнат остановил запись и с тревогой посмотрел на Нику.

– Как вы?

– Пережила, как видите, – усмехнулась она. – Знаете, Ганя, эта женщина вызывает у меня ужас, смешанный с восхищением. Не женщина, а машина зла какая-то! Механизм с запредельным КПД, способный поразить одной стрелой даже не две, а сразу три мишени. Одним ударом избавиться от претендентки на руку, сердце и будущее наследство отца, отхватить это самое наследство и разжалобить сиротской слезой неприступного мужика до готовности вступить в брак – вы сталкивались когда-нибудь с такой гениальной комбинацией? Я начинаю опасаться, что она нам с вами не по зубам.

– Погодите предаваться пораженческим настроениям, Ника. Мы еще не все патроны расстреляли.

Игнат дослушал запись до конца, посидел минут пять в задумчивости, потом спросил:

– Вы согласны с ним насчет Серегина?

Ника кивнула.

– Вплоть до метафоры. Воробьев использовал слово "монументальный", обратили внимание? А я, побеседовав с Серегиным, помнится, подумала, что имя ему необыкновенно подходит. Петр – камень. Монолит, который, в принципе, может дать трещину и рухнуть, но не может изогнуться. Терещенко же явно убил изворотливый парень. Умеющий врать и притворяться, причем притворяться достаточно убедительно, чтобы обмануть профессиональную актрису.

– А что вы скажете о самом Воробьеве?

Ника задумалась.

– За Воробьева я бы не поручилась. В смысле, не поручилась бы, что он не умеет врать. Но знаете, мне совершенно не хочется верить, что Антон – предатель и убийца. От него так и веет уютом. Если Подольский в этой троице лидер, а Серегин – опора, то Воробьев, должно быть, душа компании. А почему вы спросили, Ганя? У вас появились сомнения насчет его алиби?

– Ну, стопроцентным я бы это алиби не назвал. При опознании по фотографии всегда есть риск ошибки. Кроме того, и девушку, дежурившую в ту ночь, и администратора мотеля можно было подкупить. На стройке века в Валдайских предместьях Воробьев появился только к полудню. И я бы занялся его алиби всерьез, если бы всплыл хоть малейший намек на то, что он был знаком с Терещенко. Похоже, Ника, вам все же придется прокатиться до Смоленска. Может быть, хоть там найдутся какие-нибудь концы. Если Терещенко переписывалась с родными или друзьями юности, неплохо бы взглянуть на ее письма. Трудно поверить, что у нее не было ни одного доверенного лица в этом мире. Бывает, конечно, и такое, но для молодой женщины публичной профессии это весьма нетипично, если не сказать странно. Поэтому, пока не доказано обратное, предлагаю считать, что конфидент у Терещенко все-таки был. Возможно, в Смоленске. Вы его поищете, а я тем временем попробую нажать на Серегина.

– Вы?! – изумилась Ника. – Вы лично? Но, Ганя, вы же говорили, что готовы добывать информацию любым способом, исключая беседы со свидетелями. "Разговорный жанр – не мой конек" – разве это не ваши слова?

– Ну да, – признал Игнат, поморщившись, – чего не люблю, того не люблю. Люди, отвечая на вопросы, попутно делают такую чертову прорву нелепостей! Кидают понты, стремятся произвести впечатление порядочных, уводят разговор в сторону от неприятной для себя темы или, наоборот, подводят к нужному выводу… И ладно бы, они делали все это, чтобы помешать мне добиться цели. Это я понимаю, противник и не должен мне помогать: на войне, как на войне. Так ведь нет! Они попросту играют в свои дурацкие игры, кого-то изображают, с кем-то меряются, оберегают свои грошовые секретики. А я при личном контакте на все это ведусь – как последний дурак. Потому и предпочитаю работать с записями. Но Серегин, по вашему описанию, нормальный мужик, без выкрутасов. Вот я и поговорю с ним по-мужски.

Отправляясь в Смоленск, Ника не рассчитывала на удачу. Она не стала ничего говорить Гане, но ее нисколько не удивлял тот факт, что молодая женщина публичной профессии избегала доверительных отношений. Ника по собственному опыту знала, чем может объясняться такая закрытость. Скорее всего, у юной Ани тоже была какая-то мучительная, стыдная тайна, которую девочка однажды решилась доверить самым близким людям. А те предали ее доверие. Обвинили во лжи или взвалили на нее чужую вину. Человек послабее, получив такую душевную травму, становится пациентом психиатра, но Терещенко, видимо, была сильной личностью и сумела выстоять. Только людям доверять перестала и выбрала ремесло, требующее постоянного перевоплощения – то есть жизни в чужих обличиях, подальше от самой себя.

Так что найти в Смоленске доверенное лицо Терещенко Ника не надеялась. Разве что удастся раскопать ту давнюю историю, которая отвратила Анну от близких отношений.

Начать свои поиски Ника решила со школы, которую заканчивала Терещенко. Во-первых, если ее догадка насчет предательства верна, то наиболее вероятными претендентами на роль предателей были родители Анны, и, следовательно, именно их она стала бы посвящать в свои дела в последнюю очередь. Во-вторых, с момента гибели Терещенко прошло совсем немного времени, и родителям – виноваты они в чем-либо перед дочерью или нет – сейчас наверняка невыносимы любые упоминания об убийстве.

Ника разыскала бывшего классного руководителя Анны Маргариту Евгеньевну Осипову и уже через час располагала самыми подробными сведениями о характере, способностях, предпочтениях и привычках девушки, в последний раз переступившей школьный порог больше десяти лет назад. Вот только сведения эти настолько противоречили портрету покойной актрисы, составленному со слов ее московских знакомых, что у Ники несколько раз возникало искушение уточнить, действительно ли об Анне Терещенко идет речь.

По словам Маргариты Евгеньевны, Аня была очаровательным ребенком, неугомонным и жизнерадостным. При полном отсутствии злокозненности, учителям она "давала жару", поскольку бьющая из нее ключом энергия плохо сочеталась с требованиями школьной дисциплины. Но даже самые строгие из педагогов любили девочку – за доброту, отзывчивость и открытость.

– Она так светилась от любого доброго слова, так искренне огорчалась, когда ее отчитывали! Знаете, бывают лица, по которым видно буквально каждое движение души. Вот у Анечки было такое. Мы все поразились, когда узнали, что она поступила на актерский, во ВГИК. Некоторые даже засомневались, не дурачила ли она нас все эти годы. Но разве можно притворяться столько лет, чтобы никто – ни родители, ни товарищи, ни учителя (а среди нас есть опытнейшие педагоги, распознающие ложь раньше, чем ребенок успевает ее произнести) – даже не заподозрил истины? В общем, по зрелом размышлении все согласились, что приемную комиссию, должно быть, покорила бьющая через край жизнерадостность Анечки, ее живая мимика, ее задор.

– Вы знали, что она собирается поступать во ВГИК?

Маргарита Евгеньевна покачала головой.

– Подозреваю, она и сама этого толком не знала. Аня была увлекающейся натурой, ей все было интересно, всего хотелось попробовать . Не от разболтанности, а от жажды жизни, от желания объять необъятное. Сегодня она мечтала стать врачом, завтра – журналистом, послезавтра – психологом, потом ветеринаром. Мне помнится, что чаще в верхних строках ее списка оказывались профессии врача и ветеринара. Но это, возможно, потому, что я сама биолог. Нина Васильевна, преподаватель литературы, уверяла, будто последним Аниным выбором была журналистика. А вот про ВГИК речи, вроде бы, не заходило. Думаю, Аня отнесла туда документы, поддавшись внезапному порыву. Это вполне в ее духе, она была девушкой импульсивной.

– Но не скрытной?

– Нет, что вы! У нее, похоже, вообще не было секретов. Говорю же – вся как на ладони. Бывало, идешь по коридору, замечаешь мельком ее непривычно хмурую мордашку и берешь мысленно себе на заметку: спросить, не случилось ли чего. Доходишь до учительской, и тебе тут же сообщают, что у Терещенко поссорились мама с папой или пес Барсик поранил лапу. Необыкновенно доверчивой она была девчушкой.

– А в старших классах? Когда пришло время сердечных тайн?

– Знаете, Аня в этом отношении была довольно инфантильной. К ней многие мальчики проявляли интерес, и это ей, несомненно, нравилось, но выбрать кого-нибудь одного она не торопилась. Так бывает с домашними девочками, выросшими в хорошей семье. Они не спешат взрослеть, потому что им хватает любви дома.

– Аня дружила с родителями?

– О да! Очень их любила и гордилась ими. А они – ею. – Маргарита Евгеньевна помрачнела. – Не представляю, как они пережили ее смерть. Я все собираюсь зайти к ним, выразить соболезнования. Но, честно говоря, боюсь. Такое горе!

– Аня их единственный ребенок? Братьев и сестер у нее нет?

– К сожалению, нет.

– А с кем из одноклассников она дружила?

– Да в общем-то, со всеми. Но ближе всего, пожалуй, с Ирой Агафоновой. Они сидели за одной партой чуть ли не с первого класса.

Узнав, что Агафонова по-прежнему живет в Смоленске, Ника взяла у Маргариты Евгеньевны адрес и номер телефона Ирины и собралась уходить, однако передумала и попросила разрешения поговорить еще с кем-нибудь из учителей Анны. Осипова любезно представила ее историку и "англичанке", но их воспоминания о Терещенко полностью подкрепляли версию Маргариты Евгеньевны: все школьные годы Анна была резвым, живым, дружелюбным, очень доверчивым и открытым созданием.

Что же случилось с ней после школы? И главное – когда? Агенты Игната разыскали девушек, живших в одной комнате с Терещенко сразу после поступления в институт. Они хорошо помнили Анну еще со вступительных экзаменов. И в один голос уверяли, будто при всем своем дружелюбии Терещенко избегала откровенных разговоров и доверительных отношений. Такая кардинальная перемена характера не могла быть вызвана только переменой места жительства. Кто-то должен был нанести серьезный удар по Аниной простодушной доверчивости. Если Осипова права в том, что семья у Терещенко дружная, то родители, возможно, знают.

Идти к ним по-прежнему не хотелось. Разговаривать с людьми, раздавленными горем, – тяжелое испытание. Да и захотят ли они разговаривать с той, кто ищет свидетельства в защиту Подольского, хотя все указывает на его виновность?

Дверь открыла мать Анны. На лице ее была такая отрешенность, что Ника засомневалась, понимает ли эта несчастная женщина, о чем с ней говорят? Когда незваная гостья представилась и объяснила, что привело ее в Смоленск, единственной реакцией Натальи Андреевны был шаг в сторону – безмолвное приглашение войти в квартиру.

Ника вошла и поискала глазами главу семьи. Не получив отклика на свою вступительную речь, она не знала, как вести себя дальше, и надеялась, что появление Николая Львовича прервет мучительную паузу. Но его, по всей видимости, не было дома. Минуту или две Наталья Андреевна стояла и смотрела на гостью невидящим взглядом, потом как будто опомнилась, извинилась и предложила пройти в комнату.

Взгляд Ники сразу привлек стол, заваленный фотографиями. Решив, что это единственный способ вовлечь убитую горем мать в разговор, девушка подсела к столу и принялась перебирать снимки. Ее расчет оправдался. Наталья Андреевна придвинула стул, села рядом и начала комментировать.

– Это ее первый день рождения. Никак не хотела задувать свечу на торте, все цапнуть норовила. Тут ей два года три месяца. Папа снял с загривка, видите – плачет? А это семейный пир по случаю ее поступления в музыкальную школу. Я так хотела, чтобы Анечка училась играть на фортепиано, а она выбрала гармонь. Ну, скажите, кто в наше время играет на гармони? Вот здесь, видите, как смешно она смотрится со своим инструментом? Первый парень на деревне! Это двухмесячный Барсик у нее на руках. Выпросила у нас щенка черного терьера, назвали Джульбарсом, так Анечка переименовала его в Барсика. Я говорю: "Он же вырастет огромный, как пони, а ты его к кошачьей кличке приучаешь!" А она хохочет. Так заразительно смеялась моя девочка! Как колокольчик, с переливами.

Ника сначала слушала молча, потом стала задавать вопросы, и в конце концов ей удалось вывести мать Анны из транса.

– У Анечки было много друзей, – говорила Наталья Андреевна, не обращая внимания на бегущие по щекам слезы. – Она добрая, веселая, отзывчивая, легко сходилась с людьми. И никогда ни с кем не ссорилась. Спорила – да, бывало, и частенько, но если видела, что задела или расстроила человека, тут же уступала. Никак в голове не укладывается, что моя девочка погибла по чьей-то злой воле. Таких не убивают, не должны убивать! Говорите, ее… друг не признается? Я ему верю. Приличный человек, архитектор, не мальчик уже, не алкоголик, не наркоман… Ну, допустим, напился, но не отморозок ведь, чтобы без причины бросаться на девушку с ножом! Раз Анечка его любила, она никогда не сделала бы и не сказала ничего такого, от чего он мог прийти в ярость.

– Вы знали о ее романе с Леонидом Подольским? – осторожно спросила Ника.

Наталья Андреевна судорожно вздохнула.

– Нет, не знала. Анечка ничего не говорила о своей личной жизни. Я все беспокоилась, почему она мальчиками не интересуется, думала, может, мы в чем виноваты? Как-нибудь неосознанно внушили ей, что секс – это нехорошо… Ведь ей уже двадцать девять исполнилось, пора семью заводить, а у нее до сих пор никого нет – так я считала. Напрямую-то не спрашивала, не хотела быть бестактной, но думала, раз Аня молчит, значит, не о чем ей рассказывать. У нее ведь раньше не было секретов от нас с Колей. А тут, выходит, появились… – Она спрятала лицо в ладонях. – Ох, отобрала мою доченьку проклятая Москва!

– Аня часто вас навещала?

– В том-то и беда, что совсем не навещала! – Наталья Андреевна отняла руки от лица. Ее скорбь на миг сменилась возмущением. – За двенадцать лет ни разу домой не наведалась! Как только поступила в институт, сразу бросилась искать работу. Зачем, спрашивается? Мы, конечно, не богачи, но неужели не прокормим единственного ребенка? А она смеялась, говорила: ты не представляешь, мамочка, какие мы, студенты, проглоты! Дескать, теперь наших доходов на ее прокорм точно не хватит. А уж как закончила свой ВГИК, так и вовсе ее закрутило. Снимать в Москве жилье – удовольствие дорогое. Аня хваталась за любой приработок. По десять, по двенадцать, по четырнадцать часов в день вкалывала. Практически без выходных. Иной раз приедем мы с Колей к ней на недельку, и хорошо, если за эту неделю хоть несколько часов удастся побыть вместе. Говорю же, отняла Москва у меня девочку…

– А до отъезда Аня совсем ничего от вас не скрывала? Знаете, когда девочки влюбляются…

– До отъезда она была сущим ребенком! И влюблялась по-детски. "Мамочка, мне и Юра нравится, и Вася. Юра меня на завтра пригласил в кино. Как ты думаешь, Вася не обидится, если я пойду? Или мне и Васю позвать?" Нет, собственных секретов от нас с Колей у Ани точно не было. Чужие – да, пыталась хранить. Но ее так распирало, вы бы видели! Начинала говорить намеками, обиняками. Мы, конечно, делали вид, что не догадываемся, о ком она и о чем. И сами никому не говорили, чтобы ее не подводить, но, думаю, про ее друзей мы знали все. Во всяком случае, гораздо больше, чем их родители.

– Она поддерживала отношения с кем-нибудь из школьных друзей, когда уехала в Москву?

– Насколько я знаю, да, но не близкие. Время от времени я встречала ее школьных подружек. Они спрашивали, как у Ани дела, и жаловались, что она о себе почти не пишет, шлет только поздравительные открытки.

– А с Ирой Агафоновой?

– Иринку я давно не видела. Уж и не помню, когда в последний раз. Не знаю, может быть, ей Анечка что-нибудь и писала. В школе они были не разлей вода. Даже когда у Иринки появился ухажер – там был серьезный роман, они с Гришей Гольцовым собирались пожениться, да что-то не сложилось, – она мою Анечку таскала за собой на свидания. Не одну, конечно: приглашали дочке кавалера из числа Гришиных друзей, но все равно удивительно. Казалось бы, зачем тебе подружка, если ты встречаешься с любимым человеком?

– Ане для этих совместных свиданий приглашали одного и того же кавалера?

– Нет, кавалеры менялись. Всего, по-моему, их было трое или четверо. В любом случае, никем из них Анечка не увлеклась.

– А имен вы не помните?

– Это вы лучше у Иринки спросите. Или у Гриши. Нет, у него не получится, он теперь живет в Петербурге… Подождите! Одного из кавалеров я, кажется, вспомнила. Как раз последнего. Они еще после выпускного вечера ездили к нему на дачу. Игорь Белькевич.

– Он учился с Аней в одном классе?

– Нет, в параллельном. А теперь в полиции служит – у нас, в Смоленске. Марина Сергеевна, Анечкина учительница математики, как-то упомянула о нем при встрече. Сказала, что Игорь не забывает школу, несколько раз серьезно выручил директора, когда с кем-то из учеников случались неприятности. Так что у директора наверняка есть координаты Белькевича. Но мне трудно поверить, что Анечка поддерживала с ним связь. Во всяком случае, до отъезда в Москву она не проявляла к нему особенного интереса. А после… не знаю. – Несчастная мать снова сникла. – Поговорите с Ирой, может быть, ей известно больше. Хотите, я поищу ее телефон?

– Спасибо, у меня есть – в школе дали. Наталья Андреевна, я разговаривала с классным руководителем, и она сказала, что для учителей поступление Ани во ВГИК было полной неожиданностью. А вы с мужем знали, что она собирается подавать туда документы?

– Ох, и не спрашивайте! – Наталья Андреевна махнула рукой, и на лице ее отразилась досада, смешанная со смущением и, как ни странно, гордостью. – Аня временами преподносила нам такие сюрпризы. Бывало, мы с Колей спрашиваем: "Чего ты хочешь на день рождения?" Она целый месяц выбирает – то ей нужен велосипед, то дорогущая кукла, то платье с плиссированной юбочкой. В конце концов останавливается на сапожках с подковками. Идем мы за ними в магазин – сапожки ведь не купишь без примерки – и по дороге ее "осеняет". Хочу, объявляет, ракетку и костюм для большого тенниса. Мы говорим: "Зачем тебе? Ты ведь ни разу в большой теннис не играла! Сходила бы сначала на занятия в секцию. Вдруг попробуешь, и тебе не понравится?" А она: "Понравится, я знаю, что понравится. Хочу, хочу, хочу!" Муж в таких случаях говорил: "Стих нашел!" Но знаете, что удивительно? Другие дети, когда им что-нибудь такое внезапно в голову втемяшится, получат вожделенную вещь и быстро к ней остывают. А Анечка своим "стихам" оставалась верна. Тренер по теннису потом долго сожалел, что мы поздно ее привели. Говорил, на пару бы лет пораньше, он бы из нашей девочки крепкую профессионалку сделал. На любительском уровне она очень и очень неплохо играла… К чему это я?

– Я про ВГИК спросила, – напомнила Ника.

– А, ну да. ВГИК тоже был таким стихом. Аня долго не могла выбрать профессию: все ее в разные стороны манило. В десятом классе они проходили тест на профориентацию. Там пять шкал: "природа", "техника", "человек", "художественный образ" и "символ". Обычно дети, которые проходят этот тест, набирают около десяти баллов по одной из шкал и по одному-три балла на всех остальных. Тут сразу понятно, в какой области выбирать профессию. А дочка набрала по семь очков аж на трех шкалах!

– На каких, если не секрет?

– "Природа", "человек" и "художественный образ". Вот ее и тянуло то в ветеринары, то в психологи, то в журналисты. Но к концу одиннадцатого класса вроде определилась – решила в журналистику пойти. А после выпускного вечера вдруг передумала. Хочу, говорит, во ВГИК, на актерский. Я прямо за голову схватилась: ну что это за профессия – актриса кино? Известности добиваются десятки, а остальные всю жизнь играют в эпизодах и получают гроши. А конкурс туда какой! Но все мои доводы об это ее коронное "хочу, хочу, хочу!" разбились. Поцеловала меня и тут же начала собирать вещи. Во ВГИКе самые ранние экзамены, последний день подачи документов – тридцатое июня. Вот она и укатила в одночасье, не успев никому сказать, куда надумала поступать. А мы с Колей помалкивали, потому что были уверены: не поступит. Говорят, там среди девушек конкурс – сто человек на место. Ну, мыслимое ли дело, чтобы девчонка из провинции – причем безо всякой подготовки – такой прошла? Зачем же посвящать других в ее великие замыслы, если им не суждено сбыться? А она взяла и поступила. А потом прославилась на всю страну. Выходит, недооценили мы Анечку, не разглядели ее таланта…

Распрощавшись с Натальей Андреевной, Ника достала мобильник, набрала номер Агафоновой, но услышала короткие гудки. Повторив попытку несколько раз – с тем же результатом – она решила поехать без предупреждения. Раз телефон занят, дома кто-то есть, а значит, ей по крайней мере скажут, где можно найти Ирину. Ника взяла такси, назвала водителю адрес, и уже через десять минут звонила в нужную квартиру.

Высокая темноволосая женщина, миловидными чертами лица напоминающая маленького Маугли из одноименного мультика, по-видимому, не боялась грабителей, насильников и убийц. Во всяком случае, дверь она открыла сразу, не выясняя, кто и зачем пришел.

– Добрый день, – поздоровалась Ника. – Я бы хотела поговорить с Ириной Агафоновой.

– Это я…

Немой вопрос, написанный на приветливом "мультяшном" личике, обозначился явственнее.

– Меня зовут Ника, я частный сыщик из Москвы. По поручению клиента проясняю обстоятельства гибели Анны Терещенко.

Что-то промелькнуло в темных зеленовато-карих глазах ее визави. Страх? Злость? Жгучая обида? Зависть? Она не успела понять – слишком мимолетным было виденье. Лицо Аниной школьной подруги тут же приняло подобающее скорбное выражение. Но с этой минуты Ника знала: Агафоновой верить нельзя.

– Ужасная судьба! Я просто глазам своим не поверила, когда прочла в Интернете. Если бы кто-нибудь в одиннадцатом классе сказал мне, что Аню через десяток лет зарежет любовник, я бы подняла этого пророка на смех. Вот уж на кого она нисколько не походила, так это на героиню трагедии страсти… – Ирина отступила к стене и открыла дверь пошире. – Проходите, пожалуйста. Не разговаривать же на пороге. Я, правда, не понимаю, чем могу помочь…

Ника шагнула в квартиру, оставив последнее замечание без ответа. Более того, сняла плащ, нахально намекнув тем самым, что рассчитывает на долгий разговор. Вероятно, Агафоновой это не слишком понравилось, но роль любезной хозяйки не позволила ей проявить недовольство. Приняв у гостьи плащ и повесив его на плечики, она провела Нику на кухню и предложила чаю. Ника поблагодарила, но отказалась. Ей нужно было видеть лицо Ирины во время беседы, а организация чаепития давала хозяйке замечательную возможность уклониться от пристального наблюдения, при необходимости взять законную паузу, а то и переключить разговор на рекламу домашнего варенья или обсуждение способов заварки чая.

– Вы общались с Анной после того, как она уехала в Москву?

Этот, казалось бы, простой вопрос явно вызвал у Агафоновой затруднения. Она отвела глаза, протянула зачем-то руку к солонке, повертела в руках, переставила и наконец ответила словно бы через силу:

– Нет. Аня мне пару раз написала – вскоре после своего отъезда. Я… У меня тогда было паршивое настроение. Я рассталась со своим парнем. – Ирина усмехнулась. – По молодости это кажется концом света, не правда ли? В общем, я ей не ответила, и она перестала писать. А потом… мне несколько раз приходило в голову связаться с ней, но… Это было трудно, понимаете? Она могла думать, что я молчала, потому что завидовала ее поступлению во ВГИК. Почему-то эта мысль казалась ужасной, невыносимой… А когда до меня наконец дошло, что я веду себя как идиотка, по телеку начали показывать "Кристину" с Аней в главной роли. Как бы я выглядела, если бы попыталась возобновить с ней отношения после этого? После того, как она стала знаменитостью? – Тут она, похоже, справилась со смущением и посмотрела на Нику с намеком на вызов. – Короче говоря, я не имела от Ани известий больше десяти лет, поэтому ничем не могу помочь в вашем расследовании.

Ника хотела спросить, с кем из одноклассников, учителей или просто общих знакомых Анна могла поддерживать связь, но неожиданно для себя задала совсем другой вопрос:

– А почему вы расстались со своим молодым человеком? Это никак не связано с Аней?

Ирина вздрогнула, лицо ее на миг стало злым, а потом вдруг утратило всякое выражение.

– Нет. Это никак не связано с Аней. И это не ваше дело. Уходите. Я больше не стану с вами разговаривать.

Выйдя на улицу, Ника достала мобильник, чтобы позвонить Игнату. Сообщить ему, что она, похоже, нашла особу, которую Подольская могла взять в сообщники. Теперь нужно выяснить, не встречалась ли Оксана с Агафоновой и не приезжала ли последняя в начале марта в Москву. Телефон Игната был отключен. Ника поймала машину и попросила водителя отвезти ее в интернет-кафе или в почтовое отделение, откуда можно отправить электронное письмо. По дороге она размышляла, что могло произойти между подругами почти двенадцать лет назад. И в какой-то момент на нее снизошла догадка. Да, именно так все и должно было быть, это все объяснило бы… Но тогда сообщник Подольской, скорее всего, не Агафонова, а другой человек… И соваться к нему опасно. Как же его проверить?

Обдумывание тактики разговора с Серегиным заняло у Игната немного времени. Если Ника и Воробьев не ошибаются в своей оценке, Петр Серегин прям и незатейлив, как рельс. А значит, и говорить с ним нужно прямо и незатейливо. Без нажима, пафоса и гипербол. По возможности, простыми предложениями. Витиеватые фразы и сложные пассажи часто камуфлируют ложь, поэтому бесхитростный человек им инстинктивно не доверяет. Знает по опыту, что истине нет нужды рядиться в одежды красноречия. Истина ценна сама по себе и потому чужда ухищрениям.

Игнат сидел в машине и ждал, когда Серегин выйдет из парадного своего дома. Замдиректора фирмы "Витрувий" на работу явно не торопился, должно быть, пережидал утренние "пробки". Наверное, с точки зрения экономии времени, было бы гораздо эффективнее "ловить" его дома или в офисе, но оба этих варианта сыщик по размышлении отмел. Ника и два Игнатовых агента трижды пытались выжать правду из компаньона Подольского, на четвертый раз Серегин запросто может озвереть и вытолкать очередного приставалу, не слушая доводов. Тем более, что силы ему не занимать. Игнат, конечно, в обиду себя не даст, но ведь его цель не драка, а разговор. На улице шансы завязать разговор выше: открытое пространство дает ощущение большей свободы, и у Серегина с меньшей вероятностью возникнет ощущение, что его пытаются загнать в угол. Только бы успеть сказать главное прежде, чем он сядет в машину.

Игнат уложился в семь фраз и в семьдесят метров, которые Серегину нужно было пройти от крыльца до своего пежо. "Здравствуйте. Я сыщик, ищу убийцу Анны Терещенко. Уверен, что убийство организовала Оксана Подольская. Но доказательств у меня нет. Она уже провернула один раз похожий фокус и ушла безнаказанной. Если вы будете продолжать отмалчиваться, Подольского осудят. Без вариантов".

Услышав имя Оксаны Подольской, Серегин замедлил шаг. А на последней фразе посмотрел Игнату в лицо, подумал, кивнул на свою машину и сказал: "Садитесь". Уселся сам, а когда Игнат устроился рядом, лаконично предложил: "Спрашивайте".

– Где вы были вечером третьего и в ночь с третьего на четвертое марта? – не мудрствуя лукаво, задал Игнат ключевой вопрос.

– В городской квартире Подольских. С Оксаной, – столь же прямо ответил Серегин.

Сыщик поперхнулся. Под его обалделым взглядом Серегин покраснел, однако ни оправдываться, ни объясняться не счел необходимым. Игнат сообразил, что правду из этого истукана придется вытягивать слово за словом: сам, по собственной инициативе Серегин ничего не расскажет.

– У вас с Оксаной интимная связь?

– Да.

"Вот тебе и монумент мужской дружбе – основе основ! Выходит, Воробьев обманулся. И Ника тоже. Если человек способен завести интрижку с женой друга, отчего бы ему не навесить на этого самого друга убийство? Стоп! Что-то тут не так… Если Серегин убил Терещенко и организовал себе алиби с помощью Оксаны, зачем он признается в интрижке? Ведь само это признание выдает мотив и полностью обесценивает его алиби. Нет, скоропостижных выводов я делать не буду. Сначала разберусь до конца в этой альковной истории".

– Давно?

– Три месяца.

– И кто был инициатором?

На этот раз Серегин несколько помедлил с ответом.

– Оксана.

– И как же она проявляла инициативу? Кокетничала? Строила глазки? Или под фальшивым предлогом заманила вас в уединенное местечко и сорвала одежду?

Петр отвел глаза.

– Нет. Она позвонила мне по телефону. Сказала, что Леня сделал из нее всеобщее посмешище. Что о его… любовной связи – она выразилась хлеще – голосит вся желтая пресса. Что она намерена отплатить ему той же монетой. И выбрала меня орудием мести. А если я откажусь, она пустит нашу фирму по миру, оберет Леонида до нитки и закабалит до конца жизни.

– И что вы ей ответили?

– Сначала – ничего. Промолчал. Она сама закончила разговор. Сказала, что дает мне на размышления три дня.

– Послушайте, Петр, вы же видите: я не отстану, пока не узнаю все. Не хотите сэкономить время и рассказать мне эту историю без пауз, не заставляя меня бомбардировать вас вопросами?

Серегин вздохнул и потянулся к бардачку за сигаретами.

– Ладно. Только давай на "ты", мне так проще. Будешь? – Он протянул Игнату пачку. Тот, опасаясь сбить настрой "клиента", взял предложенную сигарету. – Я поехал к Лёне и все ему выложил. Спросил: может ли его жена нас разорить, или это пустая угроза? Он сказал: может. Большая часть наших клиентов вращаются в том же кругу, что и Оксана. Многие связаны с ней деловыми интересами. Они не захотят с ней ссориться. А если "Витрувий" станет убыточным, Леня не сможет выплачивать проценты за предоставленный Оксаной кредит. Она подаст на него в суд… Ну, и обдерет, как липку. Я спросил, что же нам делать. Ленька сказал – не париться. Работали раньше на дядю, и ничего, жили себе. Мы хорошие профессионалы, нас везде примут с радостью. А не примут, так поедем работать за границу. Куда-нибудь, куда Оксанины ручонки не дотянутся.

Серегин прикурил, затянулся и снова надолго замолчал.

– И что же дальше? – не выдержал Игнат. – Ты подумал-подумал, и решил, что связь с Оксаной – лучший выход?

– Ну… да. Я нормальный мужик – безо всяких там духовных запросов. И к сексу отношусь соответственно. Хочет баба – отчего бы ее не уважить? Тем более, что баба красивая, а Лёне ее б***во до лампочки.

– Он тебе об этом сказал? Или ты самостоятельно пришел к такому выводу?

Серегин посмотрел на Игната с обидой.

– Ты что же, думаешь, я тайком от Леньки с Оксаной закрутил? За мерзавца и полного кретина меня держишь?

– Почему за кретина? – не понял Игнат.

– Оксана же ясно сказала, что собирается отплатить Леньке той же монетой. Значит, собиралась растрезвонить о нашей связи. Чтобы новость попала во все таблоиды. Какой же смысл мне от Лёни таиться, если бы он все равно через неделю-другую узнал?

– И как он же отнесся к твоему намерению?

Серегин пожал плечами. От взбугрившихся мышц его пиджак натянулся и пошел складками.

– Сначала удивился. Спросил: "А тебе не противно?" Я объяснил все про свою примитивную животную натуру, он засмеялся, хлопнул меня по спине и сказал что-то вроде "аванте". Дал добро, в общем.

– А почему же тогда ты отказывался говорить, где был той ночью?

Серегин, который только что выглядел вполне расслабленно, вдруг помрачнел и закрылся, как устрица. Долго мочал, потом все-таки выдал неохотно:

– Оксана же не успела о нас раззвонить. А вдруг она передумала? Я бы сказал, ее вызвали бы к следователю, а она ото всего бы отперлась. Или – еще хуже – озверела бы и начала вредить. Наговаривать на Леньку, под фирму подкапываться. Да и не хотелось мне, чтобы Лёнино имя еще и в этой грязи марали.

– Ладно, давай теперь о той ночи. Ты когда к Оксане приехал? И когда уехал?

– Приехал в десять, уехал около двух.

– Что же она не предложила тебе на ночь остаться?

– А она никогда не предлагала. С самого начала сказала, что предпочитает засыпать в одиночестве.

– Ей никто при тебе не звонил? Или, может, она кому?

– Нет, она все телефоны поотключала.

– А после того, как Леонида арестовали, вы не созванивались?

– Нет. Я хотел позвонить – спросить, признаваться ли, что был у нее. Потом решил не будить лихо. Нужно ей будет, сама объявится. Пока не объявлялась.

– А как тебе моя версия? Могла, по-твоему, Оксана организовать это убийство, чтобы посадить мужа?

– Запросто. – Серегин снова помрачнел. – Газетные сплетни – это для нее мелковато. Вот убить девчонку, которая позарилась на ее мужа, и свалить убийство на Леньку – подходящая месть. Но, если за этим стоит Оксана, боюсь, искать тебе доказательства до конца жизни. У нее же на жаловании, небось, до хрена спецов, чтобы всякие грязные делишки обделывать. А они улик не оставляют и признаний не делают. Лучше бы злодеем кто-нибудь попроще оказался.

– А ты не бойся раньше времени. В прошлый раз Оксана свои грязные делишки обстряпала с помощью подвернувшегося под руку урода-любителя. И обстряпала вполне успешно. Так с какой стати ей на этот раз на спецов тратиться? Тем более, что спецы могут потом и за горло взять.

– Ну ладно, удачи. У тебя ко мне еще вопросы есть? Кстати, звать-то тебя как, сыщик?

– Игнатом. Вопросы пока вышли. Появятся – позвоню.

На обратном пути он все-таки угодил в "пробку". Зажатый со всех сторон майбах, двигаясь с фантастической скоростью пять метров в минуту, порыкивал тихонько, но сердито, и через некоторое время Игнат поймал себя на нелепом чувстве вины перед чудо-машиной. Чувство это усилило и без того немалое раздражение, быстро доведя его до той стадии, когда оставаться за рулем просто опасно: самоубийственный соблазн плюнуть на все и "дать по газам" становился почти неодолимым.

Тут Игнат сообразил, что с ним что-то сильно не так. Безумные порывы ему, вообще говоря, не свойственны. Похоже, что причина его чувства вины – и раздражения – гораздо более рациональна, чем кажется. Он заставил себя сосредоточиться на дыхании, и где-то через два десятка вдохов-выдохов (восемь секунд вдох, четыре – выдох) причина открылась ему во всей своей прозрачной недвусмысленности. Он идиот! Доверившись женской интуиции и словам Воробьева (которого уж никак не назовешь лицом незаинтересованным), выложил перед Серегиным все карты. Сообщил о своих подозрениях в адрес Подольской не кому-нибудь, а ее любовнику! Мало того, упомянув о прошлом преступлении Оксаны, бездумно подставил Нику.

А ведь Нике и без того грозила опасность. Подольская-то провалами в памяти не страдает! Она наверняка видела невесту отца три года назад и вполне могла узнать свою жертву теперь. Единственное, что до определенной степени защищало Нику, – это уверенность Подольской, что девушка мертва. Но гениальный сыщик Герц непринужденно уничтожил эту защиту, выдав свою осведомленность любовнику убийцы. Откуда гениальный сыщик мог получить сведения о преступлении трехлетней давности, если не от Ники? Едва ли сама Оксана или гнида-Кеша посвящали кого-либо в свою грязную тайну…

Конечно, сколько-то времени у Подольской уйдет на проверку Кеши. Да и Серегин вряд ли помчится звонить любовнице немедленно: сначала обмозгует все "за" и "против". Может и вообще "придержать" информацию. Но Игнат обязан исходить из самого неблагоприятного варианта. А это значит, что у него есть не больше пары часов, чтобы найти для Ники надежное убежище и вывести ее из игры. Но сначала нужно ее предупредить.

Игнат достал из кармана мобильник и нажал на кнопку "Вкл." (перед беседой с Серегиным, он отключил телефон, чтобы звонок не помешал разговору). Тут гусеница замершего транспортного потока судорожно дернулась и поползла вперед. Игнат бросил телефон на соседнее сиденье и включился в "гонку". За то время, что он перемещал пофыркивающую от нетерпения машину на очередные пять метров, мобильник дважды пиликнул, принимая сообщения.

Первое гласило, что Ника сегодня дважды ему звонила, в последний раз – сорок минут назад. Во втором сама Ника писала, что хотела с ним посоветоваться, но за отсутствием связи постарается справиться самостоятельно. Отчет он может найти в электронной почте.

Игнат тут же послал помощнице вызов, но после нескольких гудков ему ответил автомат: "Абонент не отвечает, попробуйте перезвонить позднее". Чертыхнувшись, он отправил просьбу: "Ника, позвоните мне сразу, как только получите это сообщение. Это ОЧЕНЬ срочно", и вошел в почту. Присланной Никой отчет был лаконичным.

"Из беседы с учителями (Осиповой М.Е., Разумовичем Ю.С., Смирновой Н.М) и мамой А.Т. Натальей Андреевной выяснилось, что Аня была открытым, доверчивым подростком. Никто из них не заметил перемены в характере девушки вплоть до ее отъезда в Москву. Тем не менее перемена и событие, ее повлекшее, должны были произойти еще в Смоленске. Это следует из того, что после выпускного вечера Анна неожиданно решила поступать во ВГИК (вуз с самыми ранними экзаменами) и ускорила отъезд, а потом ни разу не приезжала в родной город и прекратила отношения с ближайшей подругой, Ириной Агафоновой. Реакция последней на мои вопросы об Анне подтверждает, что причина разрыва серьезна, хотя Агафонова делает вид, будто это не так. У меня есть подозрение, что над Анной при пассивном участии Агафоновой и ее ухажера надругался некий Игорь Белькевич, на дачу к которому все четверо поехали сразу после выпускного. Если я права (а на это указывает многое), то именно Белькевича Оксана Подольская могла выбрать на роль убийцы Терещенко. Боюсь, однако, что проверить мое подозрение будет непросто. Белькевич работает в полиции и может стать опасным, если почувствует интерес к своей персоне. Но я постараюсь что-нибудь придумать".

Дочитав письмо до конца, Игнат почувствовал, как по позвоночнику между лопатками сползает капля пота. Если Подольская с ее деньгами взяла себе в подручные полицейского с его возможностями, то вывести их на чистую воду – задача, практически невыполнимая. Но это еще полбеды. Главное, что опасность, нависшая над Никой, теперь, когда она болтается по территории убийцы-полицейского и задает его знакомым малоприятные вопросы, стала почти неотвратимой. И все по вине Игната, который отправил помощницу прямиком в логово зверя, а потом еще выдал ее любовнику Подольской. А сам "герой", понимая, что счет Никиной жизни, возможно, пошел на секунды, торчит за сотни километров в безнадежной московской "пробке". Что, что он может предпринять?

Игнат снова позвонил Нике, она снова не ответила. И тогда он нашел в памяти телефона номер, звонить по которому в этой жизни не собирался ни при каких обстоятельствах. Обратиться с просьбой к его обладателю означало примерно то же, что заключить сделку с дьяволом. Но другого выхода Игнат не видел.

Заключая свой отчет фразой: "Я постараюсь что-нибудь придумать", Ника лукавила. К тому времени, когда она отыскала почтовое отделение с Интернет-связью, решение было уже принято.

Собственно, оно было принято сразу, как только Ника поняла, что, по большому счету, перед ней всего два пути. Первый подразумевал, что она осядет в Смоленске надолго. Найдет неприметное убежище где-нибудь в частном секторе и попытается осторожно "прощупать" ближайшее окружение Белькевича. Вполне вероятно, что там отыщется какой-нибудь недалекий приятель-выпивоха или болтливая подружка, у которых можно будет без особого риска, не привлекая к себе внимания, выяснить, не появлялась ли в последнее время в жизни Игоря Валерьевича таинственная незнакомка и не покидал ли он в начале марта родной город.

Второй путь был более прямым и опасным. Подловить Белькевича где-нибудь перед зданием полиции (лучше на виду у его коллег) и спросить без вступления, что ему известно об убийстве Анны Терещенко. Сознаться он, конечно, не сознается, но, застигнутый врасплох, самую первую реакцию удержать не успеет. В своей способности распознать эту реакцию Ника не сомневалась. И, если ее подозрения подтвердятся, останется только тут же – при свидетелях – объявить о них Белькевичу, понадеявшись, что он не посмеет разделаться с обвинительницей после того, как обвинения прозвучали публично.

И, осознавая всю наивность такой надежды, Ника выбрала второй путь. Ибо первый требовал времени, а время работало против них с Игнатом. Если до Белькевича дойдут слухи, что Ника под него "подкапывается", он свяжется с Подольской, и они найдут способ избавиться от надоедливых сыщиков и замести следы.

Было около часа дня, когда Ника заняла свой добровольный пост у здания полиции, где в отделе охраны общественного порядка служил капитан Белькевич. Местные информационные сайты упоминали его имя всего дважды, зато одна из ссылок привела на страничку газеты, где он отвечал на вопросы по поводу разгона несанкционированного митинга, и там (о удача!) было помещено его фото. Мужественный красавец с печальными темными глазами, должно быть, производил сокрушительное впечатление на девушек самых разных возрастов, но Ника решила, что этому красивому лицу не достает выразительности. За такой внешностью, по сути, может скрываться кто угодно – от сильного надежного мужика до самовлюбленного нарцисса.

"Хотя, возможно, дело просто в неопытности фотографа или в свойстве самого Белькевича цепенеть перед камерой. Иногда живая мимика способна совершенно преобразить такого вот истукана. Поглядим," – думала она, всматриваясь в лица полицейских, спускавшихся и сбегавших со ступенек крыльца. Некоторые шли мимо, не замечая ее, некоторые косились, а парень, дежуривший будке у шлагбаума, явно размышлял, не подойти ли, не поинтересоваться ли ее документами. Но не успел. В ту минуту, когда он, решившись, переступил порог своей будочки, Ника увидела "объект".

– Игорь Белькевич? – спросила она, заступая дорогу одному из троих офицеров, шагавших по лестнице.

К радости Ники, остановились все трое.

– У вас что-то срочное? – не без досады осведомился Белькевич. – До половины третьего не подождет? У меня вообще-то обед…

– Ну и чурбан ты, Гор! – вмешался его спутник, тоже капитан. – К тебе бросается красивая девушка. Взволнованная, между прочим… А ты: "Приходите после обеда"! Нет, чтобы пригласить даму пообедать в нашем приятном обществе. Ни себе, ни людям. Дундук!

Их спутник, совсем еще юный старший лейтенант, жизнерадостно заржал, а потом предложил совсем по-детски:

– А и правда, пойдемте с нами! Тут кафе в пяти шагах.

– Хорошо, – согласилась Ника, не сводя глаз с Белькевича.

Тому ничего не оставалось, как подтвердить приглашение.

– Тогда нам туда. – Он кивнул в сторону улицы и тут же, никого не дожидаясь, двинулся в указанном направлении. Но через пару шагов, видимо, решил, что ведет себя невежливо, и обернулся к спутникам и Нике. – Так что у вас стряслось?

– Если позволите, я объясню в кафе. Разговоры такого рода трудно вести на ходу.

Белькевич бросил на нее испытующий взгляд, но промолчал. Впрочем, паузы в разговоре не возникло, поскольку коллеги принялись дружески над ним подтрунивать, а он – вяло огрызаться в ответ. Эту атмосферу почти непринужденного веселья как ветром сдуло, когда после ухода официантки, принявшей заказ, Ника выложила перед Белькевичем удостоверение, которое выдал ей Игнат, и взорвала свою "бомбу":

– Я собираю сведения об Анне Терещенко. Вам известно, что она была убита в начале марта?

Приятели Белькевича одновременно присвистнули, Игорь Валерьевич окаменел лицом и спросил с холодной угрозой:

– Вы в курсе, что закон запрещает частным сыскным агентствам расследовать убийства?

– Да, – отчеканила Ника, глядя ему в глаза. – Но в законе ни словом не говорится, что нам нельзя расследовать давние сексуальные преступления, совершенные в отношении убитой.

И тут произошло невероятное. Белькевич потупился и покраснел, как персонаж мультика. Малиновый румянец вспыхнул на бледных скулах и быстро разлился по всему лицу – от залысин на в меру высоком лбу до мужественного подбородка. Ника, в жизни ничего подобного не видевшая, вытаращила глаза. Неуверенный смешок старшего лейтенанта перешел в приступ кашля. Капитан – другой, не Белькевич – шлепнул его по спине и сказал:

– Пойдем-ка, Серега, за другим столиком пообедаем. Без нас тут гора-аздо интереснее разговор получится…

– Зачем же вы так… прилюдно? – с укором спросил все еще красный Белькевич.

– Боялась исчезнуть после нашего приватного разговора, – честно призналась Ника.

– Исчезнуть?

– Или погибнуть – в результате несчастного случая, от руки неведомого маньяка, наркомана, скинхеда, уличного грабителя…

– Вы все-таки занимаетесь убийством, – сделал логическое заключение Белькевич. – И думаете, что Аню убил я…

На этот раз никакой угрозы в его голосе не было. Была апатия и печаль. И Ника неожиданно для себя сказала:

– Больше не думаю. Расскажете, что случилось десять с лишним лет назад у вас на даче?

И он рассказал – как только ушла официантка, принесшая их обед.

Игорь был влюблен в Аню Терещенко с девятого класса. И делал все возможное, чтобы быть к ней поближе: ходил на факультативные занятия по литературе и биологии, которые она посещала, прибился к компании, в которой она вращалась, часами нес вечернюю вахту у ее дома. Аня держалась с ним приветливо, но не более того. Сблизиться с ней настолько, чтобы стала возможной хотя бы попытка объясниться, ему никак не удавалось. И только весной последнего школьного года удача ему улыбнулась. Гришка Гольцов, который "ходил" с близкой подругой Ани Ирой Агафоновой, однажды спросил Игоря, не хочет ли он составить им компанию на вечер. Они собрались в кино, но четвертый участник мероприятия по какой-то причине "отпал".

С того вечера Игорь стал неизменным спутником этой троицы. Во время совместных прогулок Гришка с Ирой часто "притормаживали", оставляя его с Аней наедине. И однажды Игорь собрался с духом и спросил:

– Аня, ты знаешь, что я… как я к тебе отношусь?

Она улыбнулась.

– Догадываюсь. Ты симпатичен мне, Игорек. Только не торопи события, хорошо?

Просьба любимой – закон. Игорь держался до самого конца – до последнего экзамена, когда до него вдруг дошло, что через неделю Аня уедет, а он так и останется ни с чем. От безысходности он напился и позвонил Агафоновой (больше просто некому было) пожаловаться на судьбу. Ира отнеслась к его страданиям с пониманием.