Лариса Захарова, Владимир Сиренко ПЛИОЗАВР-45 Повесть

Часть первая

1

Не открывая глаз, Баранов схватился за поручни койки. Сел, встряхнул головой и понял, что лодка резко пошла на глубину. Кто сейчас на вахте, не пора ли ему?! И облегченно вздохнул: рано. Хронометр показывал четырнадцать сорок. Почему-то вспомнил рассказ отца, капитана торпедного катера, что у них вахта валилась в ту же койку, с которой только-только поднялся сменщик, и спала мертвым сном до следующей побудки. Теперь не то. Их атомная подводная «Академик Ширшов», оборудованная для научного исследования морей, — образец комфорта. Не случайно ее выбрали для экспедиции международного экипажа. И теперь «Академик Ширшов» выполнял специальное задание под флагом Организации Объединенных Наций. На борту — французы, американцы, итальянцы — представители заинтересованных государств и государств-наблюдателей, через чьи территориальные воды проходит трансатлантический кабель. Последнее время участились случаи повреждения кабеля. Инженеры кабельных судов, проводившие ремонт, обратили внимание на странный характер повреждений, явно отличный от типичных случаев природного воздействия. Повреждения токопроводящих жил, изоляции и оболочки были таковы, будто некто работал автогеном, закладывал взрывчатку — как правило, на относительно небольших глубинах. Проблема приобрела политическую окраску. Рьяные западные комментаторы опять заговорили о международном терроризме. Взаимные подозрения усилились, когда акустиками кабельных судов несколько раз был зафиксирован движущийся объект, создающий устойчивое отражение. Обследование района одного из повреждений выявило следы на морском грунте — биологи идентифицировать их не смогли. После чего и было принято решение направить АПЛ «Академик Ширшов» — курс пролегал строго над кабелем.

Холодная, пахнущая хлоркой и океанической рыбой вода вернула бодрость. Побрился, повертел в руках причудливый флакон с одеколоном — подарок Луи Парсюме, французского навигатора.

Перед выходом из порта помощник капитана сказал: «На нас, советских членах экипажа, лежит двойная ответственность. Мы составляем костяк экипажа, мы — хозяева подлодки и должны вести себя соответственно. Предельная внимательность, чуткость, заинтересованность. При том — быть начеку. Среди офицеров — представители западных спецслужб. Думается, дальнейшие пояснения излишни».

Китель сидел ловко — совсем новый, сшитый в Ленинграде меньше года назад, после окончания Макаровского училища. Штурман Баранов глянул еще раз в зеркало и, вполне довольный собой, пошел в кают-компанию.

За маленьким столиком майор в форме американской морской пехоты играл в шахматы с главным океанологом Плетневым.

Баранов подсел к итальянцам-акустикам. Они говорили по-французски, знал этот язык и Володя. С американцами общаться было проще — все они на подлодке говорили по-русски с самым незаметным акцентом.

— Есть ли новости?

Вивари блеснул ровными зубами — казалось, он постоянно улыбается, предельно беззаботен, и имя у него веселое, как у известного певца, — Клаудио.

— Опять прошла та тень. Дуайнер, — он кивнул на майора за шахматным столиком, — настороже. А Мак-Кензи, — Вивари имел в виду американского навигатора, — говорит, что это Несси пришла на нерест.

Его соотечественник Карло Мауэр покачал головой.

— Я не уверен, что к этой тени можно так легкомысленно относиться. — Мауэр в отличие от соотечественников говорил по-французски с трудом. — Вторично тень появилась в сопровождении стаи дельфинов, которые шли на меньшей глубине, но параллельным курсом. Повтор заставляет думать о закономерности. А если, — он покосился на американца, — если… это продукт дельфинария?

Дуайнер обернулся. Лицо было бесстрастно, глаза остановились на Карло.

— Плетнев объявил мне шах, — заговорил он, обращаясь к Баранову — Как вы думаете, штурман, а не запросить ли мне тайм-аут? Ведь мы с океанологом ведем явно позиционную игру.

Баранов вежливо улыбнулся. Сказал, не скрывая иронии:

— Но ведь после тайм-аута может быть мат.

— Этого допустить нельзя. Только шах. Потом еще шах, и разойдемся.

Баранов наскоро перевел итальянцам короткий диалог. Вивари громко рассмеялся, Мауэр поднялся с кресла, отошел к экрану.

— Мы опять погружаемся, — мрачно сказал Карло. Все промолчали. Дуайнер вытащил курительную трубку, поймал тоскливый взгляд Вивари.

— А тут еще вы душу трубкой бередите, майор! Все отдал бы за пару затяжек, — сказал итальянец. — Тоска…

— Знаю. Это я так, по привычке. Как чуингам — туда-сюда, и думаешь, что куришь колумбийский. Не пробовали, штурман? Кстати, о Колумбии… Сегодня мы смотрим замечательный фильм замечательной киностудии «Колумбия-пикчерз». Вестерн, вендетта, ковбои… Вы молодой, вам понравится. Кстати, сможете крутить, как положено на флоте: с начала до конца, потом с конца до начала, можно с середины и наоборот — не надоест. И главное, хэппи-энд всегда торжествует. Это наш принцип — торжество хэппи-энда.

— Вы уверены? — вдруг обронил Плетнев Американец ответил ему пристальным взглядом.

— Мне бы очень хотелось знать, — заговорил Вивари, — что за Несси нерестится рядом с межконтинентальным кабелем…

— Отлично сказал Жюль Верн, — перебил Дуайнер. — Человек, покоривший океан, есть самый могущественный человек. Переведите, штурман. И хотя я давно не читаю Жюля Верна, в этом с ним совершенно согласен. Такой человек может все. Даже повредить кабель. Наделать много бед.

— Опасен не человек, — тихо заметил Плетнев, — силы, которые за ним стоят. Уж коль вы заговорили о Жюле Верне… Его капитан Немо поставил свои безграничные возможности на службу справедливости. Он помогал тем, кто борется за независимость и свободу.

— Я не очень хорошо помню роман в целом… — с деланным равнодушием отозвался майор и опять уставился на шахматную доску.

— А о том, как использовали океан во зло, есть тоже хорошая книга, — продолжал Леонид Михайлович, — нашего писателя Беляева. Называется «Человек-амфибия». Там нет хэппи-энда, но есть мысль, что зло, какой бы силой, каким бы запасом прочности ни обладало, никогда добра не одолеет.

— А вы знаете, — подхватил Карло Мауэр, — в литературе вообще главное — мысль. Не жизнеописание, не характеры, а мысль, притом мысль воинствующая, отделяющая зерна от плевел, указывающая, за что автор борется, против чего восстает…

— Подобная мысль, — покачал головой Леонид Михайлович, — важна не только в литературе. — Он понял: назревает очередная дискуссия, к которым уже начали привыкать на борту. — Что же касается литературы, то мы тут, ей-богу, плывем, как на «Наутилусе», — есть у нас свой француз Аронакс, и свой шотландец Нед Ленд…

— И свой Немо — капитан Барсуков, — засмеялся американец, но его смех потонул в звуке сирены. «Тревога!» Все бросились к дверям кают-компании.

Из динамиков слышался голос капитана:

— Внимание! Находимся над местом обрыва кабеля. Начинаем донное погружение. Глубина — 320 метров. Водолазам — готовность номер один. Глубоководное погружение с гелиокислородным обеспечением…

В аппаратной, толкая друг друга у окуляров, волновались акустики и связисты. Те, кому здесь не хватило места, сгрудились возле шлюзовальных камер. Было слышно, как мелодично гудят, попискивают приборы. Сергей Баруздин, монтажник-подводник из Новороссийска, еще не сняв шлем, удивленно развел руками. И, едва шлем отвинтили от скафандра, изрек:

— Золотая рыбка приплыла, хвостиком вильнула, яичко упало и разбилось, — но осекся под перекрестными взглядами Дуайнера и Плетнева.

— Странное дело, товарищ командир, — водолаз обращался одновременно и к Барсукову, и к Плетневу — Такое впечатление, что опять работали автогеном.

— Что, рядом опять какие-то следы? — быстро спросил Дуайнер. Плетнев только сдвинул брови.

Баруздин не ответил, принялся разоблачаться. Все с нетерпением ждали, когда он вылезет из скафандра. А он не спеша потер ладонями лицо, оттянул стягивающий шею свитер:

— Тут уж дело не мое… Не знаю, чье… Есть там след, как на том снимке. Я бы сказал, будто дельфин стал на хвост. Пусть ученые смотрят. Снимки мы тоже сделали. Но зачем дельфину кабель?

«Началось всплытие», — раздалось из динамика.

Для команды всплытие всегда в радость. Подняться на простор, глотнуть земного воздуха, увидеть небо…

У выхода на верхнюю палубу матросы тянули шутливый жребий, кому отдраивать люки.

— Все равно на палубу первый выйду я, — весело сказал Вивари.

— Если вы первый, то я непременно второй, — нарочито громко поддержал итальянца Дуайнер.

— Отдраить люки! — прозвучала команда И первым по узкому трапу вверх бросился Вивари. «Температура за бортом плюс двадцать один градус, волнение моря один балл», — доносилось из динамиков.

— Курорт! — зажмурился от удовольствия Баранов и полез по трапу вслед за Вивари, стараясь, однако, не показать своего нетерпения старшим — рядом поднимались Плетнев и Дуайнер.

Дальнейшее пронеслось перед Барановым как ускоренный киноролик. Ботинки Вивари, едва коснувшись палубы, поднялись над ней, в воздухе мелькнуло перевернутое, искаженное ужасом лицо итальянца, потом пролетели беспомощно машущие руки, будто сопротивляющиеся неведомой силе, тянущей куда-то потерявшее волю тело…

Еще миг — громкий всплеск — и тишина.

«Волнение моря — один балл» — снова донеслось снизу.

Поверхность воды равномерно окрасилась красным. Баранов не верил своим глазам… Он что было сил, не помня себя закричал:

— Человек за бортом!

Баранов прыгнул в воду и вскоре обнаружил медленно погружающееся тело.

Итальянца подняли на палубу. Вивари не дышал, глаза закатились. Меж лопаток торчала рукоятка кинжала.

— Не прикасайтесь! — строго прикрикнул врач, когда Баранов протянул руку к кинжалу. — Может быть… — Он быстро произвел осмотр. — Нет, никаких надежд, — заключил он, вытаскивая стальной клинок из бездыханного тела. Вдруг он в изумлении поднес его к глазам. — Боже мой! Мне приходилось видеть такие. В Белоруссии, в детстве, я видел… Это немецкий кинжал Назывался он — «Все для Германии».

— Верно, док. — Дуайнер, вооружившись носовым платком, осторожно взял клинок из рук врача. — Отпечатки пальцев после пребывания в воде вряд ли остались, но тем не менее… Этот кинжал действительно называется «Все для Германии». Им, как именным оружием, награждались наиболее от точившиеся в годы второй мировой войны офицеры вермахта. Но откуда он мог появиться здесь?

Капитан Барсуков обнажил голову.

— Фантасмагория… — он обвел глазами лица присутствующих.

Наружное и подводное наблюдение не зафиксировало в акватории подлодки «Академик Ширшов» ни судна, ни пловца, ни аквалангиста. Убийца Вивари в прямом смысле этого слова канул в воду.

— Вероятно, уголовное расследование убийства Вивари будут вести итальянцы, — обращаясь к Плетневу, сказал Дуайнер. — Ведь преступление совершено в их территориальных водах, да и погибший — соотечественник. А мы с вами, мистер Плетнев, будем выступать по этому делу свидетелями. Как и наш молодой друг мистер Баранов. Мы трое последними видели Вивари.

Плетнев молчал. Он сопоставлял разговоры акустика Вивари о зафиксированной приборами тени с бесплотным убийцей Вивари. Над Средиземным морем повисла еще одна тайна.

2

Цикады трещали прямо под вышкой. Ивар, казалось, заслушался и опустил бинокль. Реваз тут же поднял свой и невольно улыбнулся, подкручивая окуляры. Можно понять первогодка Барсукова — никак не привыкнет к здешней красоте. Но отвлекаться нельзя, как бы ни были прекрасны звездное небо, Млечный Путь, лунная дорожка, блестки света от маяка на гребешках волн, тишина, настоянная на запахе водорослей и кипарисов. Реваз повел бинокль за лучом прожектора. Конечно, здешние места по краскам скромнее его родного Кавказа. Показать бы Ивару Батуми, вот где слов не хватает, чтобы описать красоту, от которой щемит сердце.

— Слушай, друг, — заговорил Реваз, — я о тебе матери написал: приеду в отпуск с товарищем. А она спрашивает, почему, если у твоего друга русская фамилия, его не по-русски зовут? — Реваз посмеялся. — А мне самому это как-то и в голову не приходило.

— Латышское имя дала мне мама. Она родом из Елгавы.

— Слушай, ведь твой отец вроде бы подводник. Это не он той лодкой командует?

— Он. Мы скоро увидимся. Командир обещал отпустить к нему в увольнительную. Отец тут недалеко, в санатории, где весь экипаж после автономки отдыхает, — с гордостью сказал Ивар.

Луч прожектора пересек лунную дорожку. Дельфины, целая стая! Ну, на них Реваз насмотрелся — брат тренирует таких в дельфинарии. Милый народец, людей уважают.

Барсуков поднял бинокль.

— Дельфины, Реваз! И вожак впереди. Никогда не видел, чтобы так шли — прямо на берег, за вожаком. И не играют, обидно! Люблю, когда они кувыркаются.

— Наверное, большой косяк рыбы у берега. Прицельно идут, как торпеды.

Луч прожектора ушел на берег, и темные дельфиньи спины слились с тьмой воды. Только у дыхала вожака, заметил Реваз, что-то блеснуло. Наверное, зафосфоресцировала медуза.

Реваз повернулся к морю спиной. Прожектор высветил верхушки пальм, ливанских кедров, поднялся высоко над ними, и стала видна часовня на одинокой скале в горах, блеснул асфальт приморского шоссе.

Снова желтым отблеском ответило прожектору море.

— Человек! — вдруг крикнул Ивар. — Это человек! По пляжу, по песку бежал человек в костюме аквалангиста…

Поспешно, не отрывая глаз от бинокля, Реваз Чуления разворачивал резервный прожектор. Ивар кричал в квадратик рации: «Нарушение государственной границы! Аквалангист, сопровождаемый стаей дельфинов, выбросился на берег!» Дальше Реваз не слышал: скатившись с вышки, он бросился за удаляющейся темной фигурой. Соседняя сторожевая вышка взяла нарушителя на острие своего прожектора, в перекрестье света переливался белым и черным его костюм.

— Похоже, погоны, — прокричал Ивар вдогонку Ревазу; было уже видно, как от заставы по тревоге бегут пограничники. Залаяли собаки. Нарушитель заметался. Бросился в воду. Барсуков и Чуления видели, как он поплыл. Дали предупредительные выстрелы. И тут опять появились дельфины Да что они, охраняют нарушителя?! Тогда отчего он снова выскочил на берег, там, возле утеса? Ловок, как обезьяна! Второпях не сбросил ласты — далеко ему не уйти… Реваз видел, как проводники спустили собак. Аквалангист стремительно отпрянул от воды, замотал головой, будто не желая слушать приближающийся собачий лай. И бросился к утесу. В свете прожекторов гибкое черное тело поднялось над самым отрогом, описало дугу и устремилось вниз… «Все… — прошептал Реваз. — Все…»

Под утесом сошлись лучи прожекторов, освещая пограничников.

Водолазы ныряли долго, но ничего не нашли.

— Август. Севастопольское течение сильное, — сетовал их старший, — могло снести тело. А если он все же выплыл?

Пограничники продолжали вести поиск. Чуления и Барсуков составили словесный портрет нарушителя. Ивар сделал два карандашных наброска: дельфинья стая с «вожаком» впереди и другой — черная фигура, бегущая по гальке в ластах.

— Мне кажется, — добавил Барсуков, — что на черном костюме был какой-то полосатый рисунок. Светлая полоса вот здесь, — Ивар поднял руки к плечам. — Что-то блестело, как погоны.

— Да, — подтвердил Реваз, — этот блеск я приметил еще в воде. Будто фосфорки… на светящихся часах.

Подъехал «газик» из погранотряда. Вышел подполковник и подозвал Ивара.

— Ты не сможешь встретиться с отцом, — заговорил он, пряча глаза, — в санатории, где капитан Барсуков отдыхал… В общем, Иван Петрович один ушел на яхте и… Да, Ивар, его больше нет. Твой отец был опытным моряком… Не яхта подвела. Капитан убит.

3

Рядом села чайка. Света пошарила в кармане, нашла сухарик, бросила, боясь, что птица испугается ее движения и улетит. Но чайка по-хозяйски подковыляла к лакомству, хищным клювом уверенно подхватила добычу.

— У тебя ничего нет? — Света оглянулась на мужа.

— Птицы не знают чувства меры, брось голыш, тоже съест, — голос штурмана Баранова был бесцветным.

Он опять в своих мыслях. Или это… начало отчуждения? Сколько они не виделись, а если встречались, то в обстоятельствах, не располагающих к радости. Света печально глянула вдаль. Не надо было ехать на море. В горы! В Кисловодск, на Домбай, только не на море! И как можно дальше от всех, кто связан…

Как только закончилась та автономка, Баранова пригласили в Рим, в прокуратуру Итальянской Республики, для дачи показаний по расследованию обстоятельств гибели акустика Вивари. Света прилетела к мужу в Рим из Флоренции. Кто знал, что они встретятся в Италии, когда она уезжала на стажировку во Флоренцию работать в галерее Уффици!

— Что я мог сказать им? — вырвалось у него после долгого молчания, уже в номере отеля. — Что? Это было похоже на школьный опыт, когда через картон магнит ловит иголку. Игла начинает двигаться, а магнита не видно. Но выражение лица Вивари… Оно не дает мне покоя. Я попытался рассказать… — он отчаянно махнул рукой.

Больше они не возвращались к этой теме. Света прервала стажировку, и они поехали домой. Баранову дали путевки в этот санаторий на Черном море, где отдыхал почти весь советский экипаж подводной лодки «Академик Ширшов». Барановы гуляли, ходили в горы, загорали, купались… Свели знакомство с симпатичной супружеской парой, сидевшей за общим столиком в столовой. Новый знакомый, известный московский журналист Кирилл Жуков, не раз пытался вывести Баранова на разговор об экспедиции. Но Баранов повторял общеизвестное, и Света видела, как муж страдает, вынужденный лгать. Только однажды, когда Жуков сказал: «Хоть бы вы, Светлана Всеволодовна, разговорили супруга. Сейчас у кабеля другое судно, потом, вероятно, в плавание опять уйдет «Академик Ширшов». Какие прогнозы может сделать штурман?» — только тогда Баранов раздраженно бросил:

— Боюсь, это только начало… Будто предсказал гибель Барсукова.

Когда капитан ушел на яхте, день был ясный, на море — полный штиль. Потерявшую управление яхту нашли рыбаки. Капитан лежал на палубе с синим лицом. Из горла, чуть выше распахнутого ворота рубашки, торчала рукоятка кинжала, который некогда называли «Все для Германии».

Они ездили на похороны, после которых Баранов никак не мог выйти из отрешенного состояния. Будто на целом свете он один и никто ему не нужен.

— Я все не соберусь рассказать тебе, — Света заглянула в его лицо, — кажется, небо проясняется. — Они сидели под тентом, прячась от быстрого, теплого обильного дождя. — Все хочу тебе рассказать, — повторила Светлана, — я обнаружила этюды Корреджо с неканоническим изображением Христа. Честное слово. Вот вернусь скоро во Флоренцию и попытаюсь доказать, что это именно Христос. Может быть, совершу открытие. — Света ласково улыбнулась мужу.

— Очень хорошо, — только и сказал он.

«Он ведет себя так, будто говорить нам не о чем», — огорчилась Светлана. Вдруг подумала: «Может, как раз и не стоит обходить те тягостные события?»

— Вчера снова приезжал сын Барсукова… — несмело начала она.

— Да, — с неожиданной горячностью перебил ее Баранов. — Да, именно! Все связано! Понимаешь, выражение лица! У покойного капитана в лице было то же выражение растерянности, недоумения, что и у Вивари. Безусловно, они оба столкнулись с чем-то непонятным и страшным. И это непонятное и страшное убило их. Точно такой же кинжал, к тому же… — Он дернулся как от боли и замолчал.

Светлана не знала, как помочь мужу, что сказать. Рассеянно оглядывала пляж, с удивлением увидела у самой кромки прибоя фигуру в эластичном, облегающем костюме.

— Смотри, конькобежец, что ли? — усмехнулась она. — Откуда он здесь? — И вдруг судорожно схватила мужа за рукав.

Человек повернулся к ним спиной: на черном глянце как живая шевелилась большая белая свастика. Человек с размаху бросился в воду. Свастика большой медузой поднялась над волной и скрылась. Еще раз мелькнула над мелководьем и скрылась, исчезла.

— Неужели померещилось? — Светлана посмотрела на побелевшее лицо мужа. И вздрогнула от голоса Майи Жуковой:

— А, вот они, голубчики! Уютно устроились… — Майя осеклась, глядя на Барановых. — Что еще случилось?

— Вы никого сейчас не видели? На пляже? Жуковы настороженно переглянулись.

— Человека в черном спортивном костюме?

— Аквалангиста? — переспросил Кирилл. — Он шел навстречу нам.

— Значит, свастику на его спине вы не видели. — Фраза Баранова прозвучала скорее утверждением, чем вопросом. — Я еду в Москву сегодня же, сейчас же!

4

Плетнев вернулся из лаборатории в свой кабинет только к концу рабочего дня. Предстояла встреча с сотрудником госбезопасности, для консультации, как вежливо попросили его по телефону. Главный океанолог подумал, что это снова по поводу рейса подводной лодки, в котором он участвовал.

Но Андрей Поеров заговорил о другом:

— Мне позвонил мой однокашник по мединституту. Он психоневролог. К нему попали маленькие иностранные пациенты. С Крита. Бедняги побывали в катастрофе морского катера. Наше судно сняло их с крохотного островка. Доставили в Одессу. Конечно, истощенных. Шок. Потеря памяти, речи. Лечили их у нас. И вот детишки заговорили. И сказали детишки такое, что мой приятель думал-думал, да и позвонил мне. Он знает, где я работаю…

— Что же его насторожило?

— Уж больно необычные вещи говорят дети. Поначалу он принял их слова за бред или галлюцинации. Но в медицине пока случаев массового или группового бреда не описано. Наркотиков, как вы понимаете, в данном случае не было.

— Ну и?…

— Дети говорят, когда начали тонуть, появились дельфины, которые их потащили к тому островку. И пока наши моряки не сняли детей с острова в том нервно-паралитическом состоянии, дельфины к ним приплывали, играли с ними, чуть ли не съедобные моллюски приносили. Но это не все. Еще там был «дядя». Полудельфин, получеловек. Во всяком случае, лицо у него человеческое. Дельфины же к нему, как утверждают дети, относились враждебно, преследовали его, от спасенных детей отгоняли. С одной стороны, все это попахивает сказкой, но зачем моему приятелю, серьезному мужику, рассказывать мне басни, да еще по служебному телефону. Охота травить, так ради бога, жене на кухне…

— Так вы ему и сказали?

— Точно. Но он поклялся, что не придумал и не преувеличил ничего. За переводчика он ручается. Вот я с чем к вам, Леонид Михайлович.

Плетнев прошелся по кабинету.

— Дело произошло в акватории Крита, говорите?

— Точнее пока не знаю.

— Подобное, если верить греческим мифам, случалось в древности, — задумчиво произнес Плетнев. — Есть и более поздние свидетельства, что дельфины спасали людей. Но нужно многое уточнить. Вы ведь медик по образованию?

— Да.

— Полезно, думаю, вам самому пообщаться с детьми, с врачами, их наблюдающими. Дальше видно будет, как дело повернется. Договорились? — Плетнев взглянул на часы.

Поеров легко поднялся и простился.

«Ну и ну!» — глядя вслед, подумал Плетнев. Впрочем, если бы он сам вот гак, накоротке, рассказывал кому-то о происшествиях на подлодке, свидетелем которых был, что о нем бы подумали? Не сказали бы — «ну и ну!», как только что он сам? Или выразились бы иначе, учитывая солидный возраст рассказчика?

«А вообще, — упрекнул себя Плетнев, надевая плащ, — пожалуй, я не сказал Поерову главное. Надо отсекать мистику. В самом деле, получеловек-полудельфин! Эдак до инопланетян договориться можно. Скорее всего был аквалангист. Пытался помочь детям. Тут дельфины. Начали играть, как у них водится. А детям показалось, что дельфины защищают их от страшного дяди, который вылез из моря».

С этими мыслями Плетнев вышел из института. Светлая от огней широких магазинных витрин, улица суетилась, невзирая на поздний час. «Десяток яиц, песок и масло», — повторил про себя утренний наказ жены и толкнул стеклянную дверь гастронома. Еще через витрину заметил: «дают» бананы. И с удовольствием подумал, что возьмет сейчас килограммчика три для внуков.

Пластиковая сумка оказалась увесистой У кромки тротуара огляделся. Идти к метро не хотелось. Пройтись? И Плетнев направился к «зебре» перехода.

— Леонид Михайлович! Товарищ Плетнев! Океанолог обернулся. Вот так встреча! Штурман…

Откуда он здесь?

— Здравствуйте!.. — на лице Баранова сияла улыбка. — А я к вам. С обеда пытаюсь вас найти, но вы неуловимы.

Плетнев, кивнув Баранову, спросил:

— Проездом в Москве?

— Провожал жену. Она опять в Италии.

— Вот и отлично, что нашел меня, — сказал Плетнев. — Пойдем поужинаем и поговорим. У меня, правда, многолюдно, да не можем от внуков уехать.

Первоклассник Вадик и маленькая Женечка будто ждали деда под дверью. Повисли, защебетали, затискали.

— Маша! — крикнул Плетнев в простор квартиры, — я не один. Накорми и организуй, ради бога, полчаса тишины.

Вышла моложавая женщина — легкая, стройная, но седина у корней волос выдавала, что она все же бабушка. Спровадила ребятишек в комнату, сняла пару плечиков, приняла плащ мужа, куртку Баранова.

— Дай им, — Плетнев протянул ей сумку с бананами, — пусть поедят… А студенты где?

— Родители на учебе, — доложил Вадик.

— Сын у меня адъюнкт, а вот сноха действительно студентка. В общем, учащаяся молодежь, — пояснил Плетнев Баранову.

Они поужинали под возню и воркотню детей. За чаем штурман рассказал о гибели капитана Барсукова, о кинжале «Все для Германии» и о человеке со свастикой, которого видел на берегу. Рассказал скупо, осторожно, словно боясь вызвать недоверие. Но Плетнев внимательно слушал.

— Ну ладно, я понимаю, — делился Баранов своими мыслями, — где-то там, у них, можно разгуливать свободно с фашистским знаком. Деница хоронили, так Гесс из тюрьмы венок прислал. И на те же похороны с крестами Железными, в старых мундирах мышиного цвета последний долг друзья и ровесники гросс-адмирала явились. Никто и слова не сказал. Ладно, это там. Но у нас? Свастика! Этого аквалангиста видел Жуков, Кирилл Жуков из…

Плетнев кивнул.

В кухню снова прорвались дети. Они уже знали, что дедушкин гость — штурман подводной лодки, вошли с умоляющими глазами и засыпали Баранова вопросами. Плетнев не мешал им. Он думал.

Разрозненные факты, неожиданные совпадения, полумистические явления. Вот и рассказ Андрея Поерова, казалось Плетневу, перекликается с рассказом штурмана. Он рассеянно слушал рассказы Баранова про подлодку, думая, как увязать все эти факты и совпадения, как объяснить появление подводных загадок. Интересно, Поеров знает о событиях на южном берегу?

Мария Гавриловна позвала детей спать. Баранов засобирался.

— Ты в Ленинград отбываешь завтра? — остановил его Плетнев. — Там далеко не исчезай. Думаю, вызов в Рим придет скоро.

… Баранова поднял стук в дверь. Проснувшись, он едва сообразил, что его окликает дежурная по этажу.

— У вас нет телефона в номере, — заспанно извинилась она, когда он открыл дверь. — Пройдемте, там срочно.

Когда горничная протянула Баранову телефонную трубку, он услышал голос Плетнева:

— Из Италии дурные вести. Светлана исчезла. Я послал за вами машину. Жду!


МОНОЛОГ I

Хальт ошибается — дело не только в средствах. Дело в том, чтобы было кому их передать. Суммы, о которых заикнулся Хальт, — не деньги по сравнению с тем, чем владею я. Пока есть я, есть мы. Пока есть я, есть группенфюрер, есть рейхсмаршал, есть наша вера и наша борьба. Жаль, что не сказал этого Хальту. Может быть, он начал забывать? Я не позволю… Ни ему, ни другим.

Если бы только не это чертово племя! Как много я мог бы сделать! Они, проклятые, знают, что я не выношу их ультразвукового визга и готов бежать хоть под ледяной панцирь! Знают! И гонят, гонят… Отдышаться бы в родном Пиллау, на родной Балтике… Да, Балтика — она моя, и земля возле нее моя, черт с ними, с новыми границами! Хоть мне и пришлось уйти… А еще есть моя Италия. Там мои последние друзья. Хальт знает. И когда-нибудь я получу благодарность. Рейхслейтер запретил вести дневник, и сколько ценных мыслей уйдет вместе со мной! Но они стоят того, чтобы их знал мир! Я больше, чем человек, — я наивысшая ступень разумного. Протянули кабель? Скоро забудут, о чем хотели поговорить по этому кабелю. Они трещат, что мы проиграли. Нет! Мы уповали на сверхчеловека. И мы создали сверхчеловека, стопроцентного арийца, которому подвластен мир. Это я. Меня нельзя опровергнуть. Пусть скажут, что это не я, моей Анне, она рассмеется. Я положу к ногам Анны не только жемчуга — вот они, черные, желтые, зеленые, голубые, розовые, таких нет ни в одной короне. У нее они будут. Я короную ее сокровищами инков. Как она хороша, моя Анна! Те же светлые волосы, и легкая походка, и глаза, только они слегка потемнели, в них нет уже прелестной голубизны — посерели за эти долгие годы. Она узнает меня, несомненно. Обрадуется. Как же ей не обрадоваться! Я жив, я помню ее. И какой дворец я возвел для нее! Только бы дельфины не пришли туда. Дуче с зятьком готовили для себя, а вышло — для моей Анны. Вот так, побеждает тот, кто остается. Фюрер, как всегда, прав. Завтра Хальт передаст туда деньги. Это не какие-то устаревшие египетские фунты, которые завещал им Гиммлер, это золото, конвертируемая валюта, как говорят сегодня. Я не привидение из прошлого, я правлю сегодняшней политикой. Я перерезал кабель — нет, я перерезал ниточку взаимопонимания, и они схватят друг друга за лацканы.

А, вот и мы… Вы хотите, чтобы я ушел из этой лагуны? Нет, герр главный дельфин, я не уйду. Я не дуче, который позволил себя вздернуть… Это моя лагуна и лагуна Анны. И вход в катакомбы первых христиан. Идите, герр дельфин, герр язычник, по своим делам, здесь для вас мелковато, я знаю. Прекрати, проклятая рыба! О… О… Тысячи голосов, давят, душат… Что он хочет? Чтобы я всплыл? Кто мог меня предать? Почему над кабелем теперь дежурят подводные лодки? Хальт?

Хальт не мог этого сделать. Зачем? Если ему нужны деньги, я могу дать сколько угодно. Я могу дать все. Но не всем. Только своим. Тем, кто верит фюреру и мне. Кто понимает, что спасает мир от большевизма. Хальт не мог меня предать. Анна? Но она меня еще не видела. Пока. Я осторожен, когда любуюсь ею. И потом, она же любит меня. Конечно, любит. Разве могло что-то измениться в моей Анне? Наш лес, наши сосны, она не могла их забыть. Тогда кто же? Дельфины? Их сигналы расшифровали, а я этого не знаю? Но пусть попробуют выследить меня! Это даже дельфинам не всегда удается. Дельфины знают мои гроты. Но этот грот я им не отдам. Здесь моя Анна. Анна, я иду к тебе…

Загрузка...