Путь. Стихи

Не великие зодчие —

Мужики крепостные,

Что рождались без отчества,

Умирали босые,

В армячишках с прорехами

Топорами стучали,

Возводили над реками

Храмы русской печали

И былинного горюшка…

Мастера неизвестны,

Но стоят на пригорочках

Лебединые песни.

Улеглась у окошка

Темнота,

Словно черная кошка,

Да не та,

Что суха, обогрета

И сыта…

О, бездомная эта

Темнота!

Гитара с трагическим звоном,

О прошлых годах расскажи,

Когда я был юным, влюблённым,

Не знал обольстительной лжи.

И весело струны звучали,

И радость была на лице.

Но то, что бывает в начале,

Не часто бывает в конце.

Меня обманули, забыли,

Смеясь над наивной душой.

С тех пор мы с тобой полюбили

Друг друга любовью большой.

Так пой же с надрывом, гитара,

Звени про минувшие дни.

Я стал преждевременно старым,

С тобой мы остались одни.

Я скоро умру, и, быть может,

Друзья, мои песни любя,

В могилу со мною положат

Гитару-подругу, тебя.

Я знаю,

Раз в душе иссяк

Святой источник удивлений,

Слова верти и так и сяк —

В стихах не будет откровений.

Что за беда —

сиди и жди

(Рот сжат молчаньем, как тисками).

Лишь иногда идут дожди

В пустыне жёлтой над песками.

И то,

хотя и моросит,

Но, до земли не долетая,

Под серой тучей дождь висит —

Увы, надежда золотая…

Пусть нет угрюмее труда,

Ты жди —

с трудом раздвинув камни,

На дне источника вода

Забьёт весёлыми толчками.

В парк ворвался с виража

Ветер-лиходей —

Листья сыпятся с ветвей,

Падают кружа.

По воде плывут, летят —

Паруса полны,

Словно в край своей весны

Вновь попасть хотят.

Я вспомнил деревянную церквушку

(Весной над куполами птичий гам),

Похожую на девушку-хохлушку,

Идущую с братишкой по лугам.

В счастливом детстве, в цвинтаре играя,

Не знал я, что за все благодаря, —

Как Андруши не встретить больше рая, —

Сказал однажды автор «Кобзаря».

Он вспоминал село в песках пустыни

И видел, как мираж в палящей сини,

Вишневым белым садом расцвело,

Дойдя из века права крепостного,

Дотла сгорая и вставая снова,

Большое украинское село.

Большое украинское село…

Над ним бушует Каневское море.

А было… В паводок, волнам назло,

Как “чайки” запорожцев на просторе

С днепровским свежим ветром в парусах,

Выныривали хаты из тумана —

Высокий купол церкви в небесах,

Как шапка куренного атамана.

Я душу окропил живой водою,

Холодной, словно в полдень из Днепра.

Моя душа желает быть святою,

Открытою криницею добра.

Такой, как та. У хаты. Под ветлою.

Её копал отец мой молодой.

Известная своею голубою,

Едва ли не целебною водой.

И становилось больше год от году

Людей, что пили и хвалили воду.

Никто не обходился без того

Из множества прохожих и проезжих.

Вкус той воды – одно из самых свежих

Воспоминаний детства моего.

Всё неподвижно в мертвом царстве зноя.

Что говорить о людях и животных,

О ковылях и о полях пшеницы,

Когда у ветра даже нет охоты

Вприпрыжку по дороге пробежаться.

Всё изнывает в мертвом царстве зноя.

Один орёл доволен:

Как прекрасно

Лежать,

Раскинув крылья,

На упругих

Воздушных

Подпирающих потоках

И знать,

Что ты счастливей всех на свете.

В осенний лес пугливой тропкою

Бесцельно как-нибудь приди

В ту пору осени короткую,

Когда уже не льют дожди.

Когда он каждой веткой нервною

И каждой жилкою листа —

Весь в ожиданье снега первого,

Когда в просветах – даль чиста.

Чем гость добрей, приём радушнее,

И ты двустволку и ягдташ

Оставил дома.

Что оружие,

Куда надежней карандаш!

Идёшь – сровняешься с рябинками,

И не покажутся вовек

Тебе

кровавыми дробинками

Их гроздья,

Добрый человек.

Мелодия ещё в моей душе

Не родилась, как в оркестровой яме,

Но всё-таки предчувствие уже,

Всё заглушив, царит в партерном гаме.

Пока не все заполнены места,

И шум, как под шатрами балаганов,

Что может показаться – не проста

Задача успокоить меломанов,

Которые жуют, программки мнут.

Здесь кашель слышен, там раскаты смеха…

Волненье этих нескольких минут

Куда важнее шумного успеха.

Но вот уже погашен в зале свет.

Сейчас маэстро музыку разбудит…

И тут я умолкаю: смысла нет

Пытаться рассказать о том, что будет.

Вот и всё. Ушла любовь от нас.

У меня в душе, как в чистом поле.

Осень. Предвечерний тихий час.

Только глухо, пусто – и не боле.

Высоко проплыли журавли

(Говорят, хорошая примета),

Но они растаяли вдали

Светлой литерой любви и лета.

И теперь моя душа пуста.

Вьюга бы скорей ворвалась, что ли?

До чего унылые места —

Даже места не нашлось для боли.

Тот, кто несуетно умён,

Познает чуткою душою

Тоску всех стран и всех времён —

Она не может быть чужою.

Одна тоска другой сродни.

Как звуки плача в разных странах,

У всех людей сердца одни —

Они в одних и тех же ранах.

Беда царит в зашторенном покое.

Недремлющие окна городов,

У вас во взгляде что-то есть такое,

Чему я дать названье не готов.

Я вашего покоя не нарушу,

Не запущу булыжником в стекло,

Но только не глядите прямо в душу,

И без того, поверьте, тяжело.

Я спал.

Мне показалось,

Что на лоб легла тёплая ладонь.

В детстве,

Когда я болел,

Бабушка,

Чтобы узнать, есть ли температура,

Прикладывала руку ко лбу,

А мне казалось,

Что её рука снимает боль.

Я проснулся и зажмурился – солнце!

Солдаты шли, сутулы, хмуры,

Дорогой чести – до конца.

Солдаты шли —

И пули-дуры,

Тупые капельки свинца,

Расплющивались о сердца.

Молва идет,

Красивых редко милуя.

Но что бы ни было,

А грязь уйдёт под снег.

И будет жизнь светла —

белей, чем лилия,

А эта женщина – чиста:

безгрешней всех.

Ночь,

Ты хороший собеседник,

Понимающий всё на свете.

Ты видела столько,

Что почернела от горя.

Да и как такою не стать,

Замаливая грехи —

Чужие грехи.

Ночь,

Ты хороший собеседник,

Потому что умеешь слушать.

Среди людей не часто встретишь таких.

Люди суетливы.

Да и какое им дело до чужих мыслей —

Хватает своих забот.

Ночь,

Ты хороший собеседник —

Ни разу не перебила меня.

Но отчего ты всегда соглашаешься?

Знаешь, я не могу, как ты,

Мудрость хранить и копить.

Жаль, что мы только вдвоём.

Отхлынула любовь, как полая вода.

В привычном русле жизнь течёт —

Нетороплива,

Как будто и не знала никогда

Волнующего празднества разлива.

Но память не даёт покоя мне:

Напоминает властно о минувшем…

Река спокойна.

Что-то в глубине —

В потоке, притворившемся заснувшим?!

Пора приниматься за дело —

Уже зазвенела струна,

Каким её ветром задело,

Не важно тебе, старина.

Ты знаешь: и счастье, и горе —

Всего лишь пустые слова

Для музы, которая вскоре

На душу предъявит права.

Гроза идёт —

Смеются глаза,

Хохочут груди,

Ноги пускаются в пляс:

Молнии,

громы,

ливни

И —

непокорный плащ.

Проходит взвод, равненье сохраняя.

От шага строевого пыль столбом.

Но наша песня – песня строевая —

Как жаворонок в небе голубом.

Её легко выводит запевала,

И за собою нас ведет она

До скорого желанного привала,

Где мы поступим под начало сна.

А поздней ночью, спящих согревая

Мелодией, что теплится в душе,

Мужская песня – песня строевая —

Звучит как колыбельная уже.

Живу – сгораю. И сгорю.

А мог бы с тихою душою

Встречать спокойную зарю

Над безмятежною рекою.

Забыть бы смысл крамольных слов,

Что мне природа нашептала,

Когда счастливый рыболов,

Я шёл сквозь ливень краснотала.

Хрустел крупитчатый песок,

Восток алел – уже светало.

– Пораньше б выйти на часок, —

Я шаг прибавил запоздало.

Пахнуло сыростью речной.

Ещё минута – через лозы.

И я, от радости хмельной,

Сквозь навернувшиеся слёзы

Глядел, не видя ничего.

Смеялся, плакал, как в дурмане.

Кричал – и эхо: «О – го – го!»,

Как друг, откликнулось в тумане.

– Вот иду я – самый первый снег,

Чистый, беззащитный, обречённый,

Гибну, тая на глазах у всех,

На земле, угрюмой, грязной, черной.

И не пробуйте меня спасти,

Стряхивая на крыльце с одежды.

Я, как видно, обречён идти

Без любви, и солнца, и надежды.

Поглядите лучше —

Тает снег,

Смешиваясь с грязью под ногами,

Просто снег, идущий раньше всех, —

Перед настоящими снегами.

Спасибо жизни!

Мне она дала

И дружбу, и любовь —

Как два крыла,

Они меня несли по белу свету.

А после всё, что возвела, смела:

Любовь убила, друга отняла,

В пустыню превратив мою планету.

И я теперь один во всей вселенной,

Зато уже не корчу мудреца,

А думаю легко о жизни бренной,

Как сирый нищий, спущенный с крыльца.

Пускай меня любовью да изменой

Актерка-жизнь пытает без конца,

Спокойно я слежу за Мельпоменой,

Чтоб душу разглядеть в игре лица.

Ещё капели канитель,

Ещё грачи не прилетели —

Осталось несколько недель,

Но это трудные недели.

А там нагрянут чудеса

В награду за упрямство веры

В сияющие небеса

И воскресающие скверы.

Печаль развеется, как дым.

И перед взором изумлённым

Весь мир предстанет голубым

И торжествующе зелёным.

Я вспомню забытое что-то

И в мыслях пройдусь по годам,

Но в прошлом зияют пустоты,

Как будто и не был я там,

Как будто я прожил неделю,

С натяжкою – две кое-как…

А прочее скрыто метелью,

Царящей в мирах и века.

Зимой в столице туго,

В края бы потеплей,

Но знать не хочет юга

Московский воробей.

Зима пришла?

Но стуже

Давно царить пора.

Случалось много хуже,

А он был сыт вчера.

И так ли страшен голод,

Когда кругом свои —

Чуть зазевался голубь —

Пируют воробьи.

В метель и в день погожий

Не ведает скорбей

Взъерошенный, продрогший

Московский воробей.

Живёт – и горя мало.

Живёт – по мере сил.

Ни кошка не поймала,

Ни голод не сгубил.

В моей квартире, словно в склепе.

Здесь только тело без души.

Ты видишь, болен я, Асклепий,

Лекарство, что ли, пропиши

На спирте, древнее, простое

Из тех, что жгут, как зной в аду.

Быть может, в горестном настое

Я утешение найду.

…Явилась тень – и Эскулапу

(А то был он, добра адепт)

Пришлось привычно сунуть в лапу —

Иначе не достать рецепт.

Я по латыни знаю малость,

Чтоб сигнатуры разбирать,

И по складам прочёл – о жалость! —

С₂Н₅ОН.

Опять.

Не просто наша близость начиналась:

Казалось, все случалось на веку,

Но жизнь столкнула женскую усталость

И злую холостяцкую тоску.

Из них не просто высечь искру счастья,

Залог неугасимого огня.

И надо было перевоплощаться —

Не внове для тебя и для меня.

Мы так с тобой талантливо играли!

И вскоре доигрались до того,

Что стали забывать свои печали,

И лишним оказалось мастерство.

Мы поняли, что прошлое – пустое,

Ведь прежний опыт мы копили врозь.

Его забыть – вот самое простое…

И только это нам не удалось.

Дожди идут,

И я иду неспешно,

Возможно, вечность, может, полчаса.

Но час пробьёт – и мы уйдём, конечно,

В могилу, а потом на небеса.

Но там тоскливо в ясную погоду:

Под солнцем жарко, тени не найдёшь.

И буду я блуждать по небосводу,

Пока не встречу теплый майский дождь.

И с ним в обнимку,

Словно два матроса,

Подвыпивших, беспечных,

Мы сойдём

На эту землю,

Где легко и просто,

Где так любил я мокнуть под дождём.

На улице серо и сыро,

А в комнатах мрак и хандра.

Вина бы сухого и сыра,

Да что-то не пьётся с утра.

Становятся пьянки обрядом

(А радость дарили в былом), —

И надо, чтоб кто-нибудь рядом

С тобою сидел за столом.

Увидеться можно бы с другом

(Недолго собраться к нему),

Но жертвовать чьим-то досугом,

Чтоб только не быть одному…

Увольте! Уж лучше химера:

Два мрака глядятся в окно —

На улице сыро и серо,

В душе и квартире темно.

Клубились кучевые облака

Над прудом, обрамленным тополями

С листвою, опаленною слегка

Случайными пока что холодами.

В смятении была моя душа,

А тут ещё – пустое наблюденье,

Что лист, уже не первый, мельтеша,

Свершает неизбежное паденье.

Спланировал на пруд —

И зарябила гладь.

Вода заволновалась, вспоминая,

Как стужа зимняя мешала ей дышать,

Как тяжела неволя ледяная.

Лишь ворон был спокоен, как пророк,

Сидел на неподвижной карусели

И нехотя вещал о том, что прок,

Возможно, есть в движении без цели.

В работе наступила передышка,

Но ничего весёлого в окне.

Закрыл глаза —

Бежит босой мальчишка

(И как ему не колко!)

По стерне.

Увы, он далеко, и я не вижу,

Что привело его в такой восторг.

Кричит как будто?

Если бы поближе,

Да жаль, слова относит ветерок.

От бега запыхался,

Рубашонка

Сатиновая

вздулась на спине.

Счастливый, по стерне бежит мальчонка,

Спешит, но от меня, а не ко мне.

Еще мальчишка,

Я стоял в бору

И вверх глядел.

Гнетущая сначала

Мелодия деревьев на ветру

Потом оптимистичней зазвучала.

Стволы соединяли явь с мечтой,

Роднили землю с высью голубою.

Они не принижали высотой,

А как бы увлекали за собою.

Я был побегом тоненьким в снегу,

Тянулся в небо, как росток, отважно.

Что дальше было, вспомнить не могу:

Смеялся, плакал…

Разве это важно?

Дальним

Никогда не будет местом

Край, где хата с козырьком стрехи,

Где вовсю горланят по насестам

Злые золотые петухи.

Где струится стежка от порога

За калитку, как ручей к реке.

Там течет пустынная дорога

И впадает в небо вдалеке.

Я и сам ушёл по ней однажды,

Без толку по свету колесил.

Уходили – были мы отважны,

Что ж вернуться не хватает сил?

Осень бродит, заполняет соты.

Я приехал в незнакомый край.

– Чужестранка молодая, кто ты?

– Отгадай.

– Чужестранка, дай попить с дороги.

– Зелье приворотное в воде.

Я ружье оставил на пороге,

Конь у бука ходит на узде.

Ей в глаза я глянул – и осела,

Как листва, печаль на дно души.

Осень бродит. Мне-то что за дело —

Пусть себе волнует камыши.

Как Одиссей, уставший от блужданий

По морю синему, я – жизнью утомлён —

Прилёг в тени под старым осокорем,

В листву зарылся и забыл про всё.

Но мысли – или тени их – мелькают

В дремоте тихой. Мельтешит листва,

Упал на ствол весёлый отблеск солнца,

И по нему скитается мураш.

И я усну под беззаботный шелест

С надеждой, что игрой увлечена

Меня мячом разбудит Навсикая,

Царя феаков тоненькая дочь.

Доверять февралю – как довериться сердцу кокетки

И в метель угодить, ведь недаром зовут снегопас

Коротышку угрюмого. Дни безмятежные редки,

А такой, как сегодня, бывает в столетие раз.

К сожалению, я не владею волшебною кистью,

И с картиной не может сравниться рисунок пером,

Но, прохожие, стойте, хотя бы на миг отвлекитесь

От привычных забот и послушайте птичий содом.

Птицы громко поют, что наступит весна несомненно.

И, быть может, чуть-чуть преждевременна добрая весть,

Но в обличье Москвы не заметить нельзя перемены —

Так теплеет лицо перед тем, как улыбкой расцвесть.

– Алло!

(Ау!)

– Алло!

(Ау!) —

Зов заблудившихся, заблудших.

И вы одна, и я живу

Один,

А вместе будет лучше.

Мне б только выйти из глуши,

Вам пережить бы эту муку.

Я не ищу родства души,

Но дайте, дайте вашу руку.

И через дебри – напрямик.

Не погибать же нам – красивым.

Потом, когда наступит миг

И лес отстанет, обессилев,

Я руку разожму:

Спеши,

Случайный друг.

Лети, пичуга!

Я не искал родства души —

Нам будет лучше друг без друга.

У бурного моря можно плакать,

Не боясь показаться смешным.

Никто не заметит слёз,

Никто не услышит рыданий.

А море всё понимает —

Минутную слабость простит.

Гей, как встанет солнце над дубравой,

Как на плёсе крикнут серы гуси

И напьётся с трав росы холодной

Перепелка на лугу зеленом, —

Умываются косцы до солнца

Чистою студеною водою

Из глубокой голубой криницы,

Точат косы, и далёко слышно

Наостреней звонкую беседу.

Ходит ветер яром да горою,

Травы плачут, никнут под косою,

Зверобои вянут на покосе…

Ходит ветер, сушит белы росы.

Словно журавлиный клин по лугу

Наплывает ровно и спокойно,

Косари шагают друг за другом,

Белым войском плавно выступают.

Пот лицо росою омывает,

Заливает очи, словно слёзы,

Клевер густо падает под ноги,

Долу клонит красные головки.

Гей земля, праматерь хлебороба,

Опоясанная синими ручьями,

В травяном повойнике высоком,

В кружевной китайчатой запаске,

В плахте, сплошь усыпанной цветами,

Ты неси, перенеси на крыльях

Косарей от края и до края!

Гей ты, ветер, парубок певучий,

Паренёк певучий да весёлый,

Ты суши скорее красный клевер,

Продувай высокие покосы!

Гей ты, солнце, государь премудрый,

Ты, небесный золотой владыка,

Ты провяливай скорее клевер,

Поливай душистыми медами,

Прикрывай горячими руками

От дождей, от лютой непогоды!

Гей вы, тучи, турки-янычары,

Вы ордой не мчитесь на облогу,

Не пугайте косарей напрасно, —

Вы идите на море, за горы,

Дожидайтесь там лихого часа!

Как заходит солнце за дубраву,

Как на плесе замолкают гуси,

Косари домой спешат лугами

К ужину, к беседе задушевной.

То не рыба в море разгулялась,

Не павлины в небеса взлетели,

Разбрелися девушки с граблями

По сухим дурманящим покосам.

Ясная вода, краса младая,

Что ушла ярами да гаями,

Разливайся речкой голубою,

Раздавайся песней удалою

Над покосами луговыми!

Словно звёзд на небе на Петровки

Тех копён, как звонницы высоких,

По лугам душистым разбежалось.

Но яснее звёздочек погожих,

Но стройнее звонниц лебединых

Девица похаживает лугом,

Жалуясь родной своей сестрице:

“Ой, сестра, ты, мята луговая,

Ты, в гаю кукушка на калине!

Грусть-кручина вьётся возле сердца,

Как гадюка, сердце обвивает”.

А сестра ей: “Бедная сестрица,

То не горе – молодость играет,

То сжимает сердце не гадюка —

Черны очи опалили сердце,

Прямо в твою душу заглянули”.

Пролетает галка над оврагом,

Стадо возвращается из леса,

Над рекою разлилась, как речка,

Удалая молодая песня.

Ты кого высматриваешь, ищешь,

Отчего ты, молодец, не весел?

Или ты не видишь – красный клевер

Смётан – в копнах, ровных и высоких,

И домой торопятся сестрицы,

Две сестрицы, легкокрылы птицы.

Рифмуются прекрасно

Поля и перелески,

И облака с лазурью,

И небеса с землёй.

И лишь поэта с жизнью,

Вокруг него кипящей,

Как две строки созвучных,

Не хочет видеть век.

Поэт в разладе с миром.

Какая доля злая!

Поёт – его не слышат,

Молчит – его не ждут:

Не ручеёк в сугробе,

Не жаворонок в небе…

Как трудно рифмоваться.

Не то, что рифмовать.

Остались от любви моей к тебе

Два-три стиха – одна строка в судьбе.

И те стихи живут – им дела нет

До наших “да” и “нет” и прочих бед.

Большой любви не нужно для стихов.

Для них довольно сущих пустяков:

Трёх поцелуев да десятка фраз —

Не больше и не меньше. В самый раз.

Тоска – классическое чувство,

Но ты не прав, любезный друг.

Когда возводишь в ранг искусства

Патологический недуг.

Когда, на сцене угасая,

Стоишь, подъемля взор горе…

Какая сила роковая

Тебя подвигнула к игре?

Неужто боль?

Но, Боже правый,

Здоровых нет среди людей,

И этой горестною славой

Не должен хвастать лицедей.

Искусства смысл и сверхзадача

Художника,

Любезный друг,

Стерев с лица гримасу плача,

Войти с улыбкой в светлый круг.

Качнулась занавеска на окне,

Порозовевшая в лучах заката.

И ветерок в вечерней тишине

По улочке прокрался воровато.

Там, за окном, склонился над столом

Девичий тихий озарённый профиль,

А снизу, с площади, глядят на дом

Печальный Фауст, желчный Мефистофель.

На землю от собора тень легла,

Под ним коты заводят шуры-муры,

Заухал сыч на шпиле, ночи мгла

Вот-вот укроет странные фигуры.

Плащи в пыли, заржавлены клинки,

В глазах не увидать былого блеска,

Но всё ещё с надеждой старики

Глядят, как пламенеет занавеска.

Елена, мой корабль у скал,

Весь в белой кипени ветрил.

Как долго я тебя искал,

По ойкумене колесил.

Елена, вот моя рука,

А сердце я потом отдам.

Дорога будет нелегка

И далека – в Пергам.

В пути любовью станет страсть.

Прости, Елена, что как тать

Я вынужден тебя украсть —

Корабль не может ждать.

Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня

Я тебе желаю счастья —

в жизни без меня

Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня.

Любовь прошла.

Один – иду.

Могу успеть в кино на восемь.

Забыл часы, как на беду.

– Который час?

– Примерно осень.

Сродни шаманству наше ремесло:

Едва ли не сизифовы усилья

Мы прилагаем,

Но кого спасло

Оно,

Чьи распрямило крылья?

Лишь миг успокоения дают —

Спасение тому, чьи муки тяжки, —

Стихи.

Но кто считает легким труд

Смирительные шить рубашки?

Рванутся души, словно дети,

Друг к другу…

Всё неймётся им!

Но нам знакомы штучки эти,

И воли мы им не дадим.

Угрюмый и робкий, как зимний рассвет,

Явлюсь пред твоими очами.

Руками всплеснёшь: – Сколько зим, сколько лет!

Какими судьбами?!

Не стану я лгать о любви и судьбе,

Скажу: – Хорошо привечаем

Я здесь, потому и нагрянул к тебе.

Попотчуешь чаем?

У тети Серафимы,

Подруги бабушки моей,

Всех сыновей взяла война.

Всех. Семерых.

На целом свете не осталось никого

У тети Серафимы.

И если скажут мне,

Что я войны не видел,

Я вряд ли соглашусь:

Я тетю Серафиму

В детстве знал.

Она казалась мне добрее

Добрейшей бабушки моей.

Безнравственна поэзия, мой друг,

И неотвязна, словно проститутка.

Но ты не внемлешь голосу рассудка

И посвящаешь ей одной досуг.

Очнись, взгляни, как хорошо вокруг!

Неужто этот мир – пустая шутка?

Ты сам тому не веришь… Станет жутко,

Когда, как чашка, выпадет из рук

Всё, что в угоду самоотреченью

Ты слепо отвергал, чему значенья

Не придавал. Но впереди – финал.

Тогда найдёшь ли ты себе прощенье,

Как тот, кто жизнь убив на извращенья,

Любви высокой так и не узнал.

Я из Москвы приеду в Киев

И без волнений и хлопот

Куплю билет не на “ракету”,

А на колесный пароход —

Он старомоднее калоши

И гонит крупную волну,

Но мне спешить как раз не нужно:

Я с полпути искать начну

Полузабытые приметы

На том и этом берегу,

А после Ржищева волненье

Унять и вовсе не смогу.

Когда же из-за поворота

Пойдет Батурина гора,

Скажу попутчикам случайным:

– Счастливо плавать. Мне пора!

…Причалит к пристани уютной

Такой домашний пароход —

И я по узенькому трапу

Сбегу в толпящийся народ.

Так было прежде, так же будет

И в этот раз:

Уверен я,

Что кто-нибудь протянет руку:

– Надолго в отчие края?

На заре просыпается дед Афанасий,

И выходит из хаты в запущенный сад,

И стоит, и глядит, как от скорых ненастий

Перелётные птицы летят.

Улетают они в чужедальние страны —

Там легко раздобыть даровые корма,

А на русской земле через месяц бураны

Возведут из снегов терема.

Над седою его головою не птицы,

А кручина-печаль распростёрла крыла.

Дед живет со старухой, а сына в столицу

Ненароком судьба увела.

Но даётся не всем городская наука,

И уходят не все из родного села —

Старики воспитали на старости внука,

А Москва и его отняла.

Неизвестно, кто поле распашет весною

И посеет хлеба. Озабочен старик.

Перелётные птицы летят стороною.

Как зерно осыпается крик.

По снежной российской равнине

Позёмка гуляет, шурша

В серебряных былках полыни,

В сухих копьецах камыша.

По ним угадаешь, где поле,

А где озерцо подо льдом.

Гуляет поземка на воле —

Дорогу отыщешь с трудом.

Но я в этом снежном просторе

Не странник в опасном пути,

Которого гонит простое

Желанье до цели дойти.

Сам-друг на глухом бездорожье

С мятежной метелью полей —

И мысли честнее и строже,

И чувство Отчизны полней.

У рифмы я спросил шутя:

“Кто жизни всех милей?”

– Дитя.

Ответ хорош, я сам хитрец.

“Кто с нею запросто?”

– Юнец.

“Кто знает в жизни толк?” – спросил

У рифмы…

– Муж в расцвете сил.

“А кто настолько к ней привык,

Что ничего не ждёт?”

– Старик.

“Кто станет жертвой темноты?”

Неумолима рифма:

– Ты.

Над Гаем кружит яблоневый цвет.

От соловьёв покоя ночью нет.

Не спят и стар, и млад.

Немудрено,

Что юноша домой проник в окно.

Разделся.

И на кухню босиком

Пошёл.

Увидел банку с молоком

Литровую.

Опорожнил до дна.

Вернулся, лёг – и спит уже.

Весна!

Над Гаем кружит яблоневый цвет,

От соловьёв под утро спасу нет.

Старушке и подавно не до сна.

Что внук пришёл, заметила она:

Хороший внук —

Не курит

И вина

Не пьёт,

А вот гуляет допоздна —

Весна…

О прошлом вспомнила она,

Перекрестилась:

– Ох, грехи, грехи…

В селе запели третьи петухи.

Меня охота подняла

До света. Андруши в тумане.

Иду задворками села.

Коробка с блёснами в кармане.

Они гремят – и лай собак

Меня в пути сопровождает,

Но спиннинг – палка как-никак, —

И пыл звериный охлаждает.

Уже немного рассвело.

Дорога хорошо знакома:

Мосточком – через джерело,

И дальше – лугом до затона.

Босые ноги жжёт роса,

Туман клубится по лощинам,

А на востоке полоса

Бугрится алым исполином.

Захватит на мгновенье дух:

Простор, и Днепр, и – солнце встало!

И я прикидываю вслух,

Какой блесной ловить сначала.

На смотрах строевых в былые годы

Мы занимали первые места

И знаем, что у строя и свободы

Есть общее. И это неспроста.

Раскованность дают лишь ясность цели,

Уверенность и песня в вышине.

Кто походил в строю, узнал на деле,

Что это так, а вы поверьте мне.

Чеканя шаг, как звонкую монету,

Проходит взвод по гулкой мостовой,

А я курю в сторонке сигарету,

А я грущу, что этот взвод не мой,

И мной овладевает сожаленье.

Но все-таки утешена душа:

В строю сейчас другое поколенье,

А выправка отменно хороша!

Ты празднична. Ты любишь поклоненье,

Изящность комплиментов, треск шутих,

А я постиг высокое уменье —

Любить сильнее слабых сил моих.

Не упрекну любимую в тиранстве.

Всегда с тобой – прибой у ног твоих,

Как океан, в угрюмом постоянстве

Я в равной мере жалок и велик.

Вот и настала пора —

С мыслями чувства в раздоре.

Полно! А я ли вчера

Думал, что горе не горе?

Может быть, кто-то другой

С песней дружил молодою

И под печальной Луной,

И над бегущей водою?

Мог ли я знать, что душа

Чем-то сродни домочадцу —

Только тогда хороша,

Если тревожит нечасто.

…И ты упал в цветы,

Под головой – рука.

Раздумья и мечты

Вольны, как облака.

А солнце вниз глядит,

Где травы, ты и тишь,

Как старый друг, молчит.

И ты лежишь, грустишь.

Приятный холодок —

То облако плывёт,

Как носовой платок,

С лица стирает пот.

Настолько высь близка,

Что трудно быть родней…

Травинка у виска.

Мураш ползёт по ней.

Не сетуй, что песенка спета —

Её не бисировать, брат,

Важнее, что песенка эта

Сложилась почти наугад.

Слова ненароком слетелись,

На старые ноты легли.

Её несказанная прелесть —

От века загадка земли.

Услышали люди – и ладно,

А нет – оборвать не спеши…

Хватило бы только таланта

Исполнить её от души.

На этом фото я хорош:

И молод, и оптимистичен.

Судьбу не ставлю ни во грош,

Не избегаю зуботычин

И веселюсь от всей души

(Не мне – моей улыбке верьте)…

О как мы были хороши

За полстолетия до смерти!

Справа сосны, слева ели.

Прямо – пруд невдалеке.

Солнце жжёт. Снега осели.

Кто-то слышен в лозняке.

Мне знакомы эти трели.

Голос помню. Только чей?

Погодите… Неужели

Первый мартовский ручей?

Вот ведь утро какое хорошее:

И морозец, и солнце, и тишь.

Под ногами крупчатое крошево —

По нему не идёшь, а летишь.

До полудня как раз равновесие.

А иссякнет морозца запас —

И снежок посереет, размесится…

Нет! Не будем о грязи сейчас.

Когда плотва пойдёт на икромёт,

Ступай к едва зелёному леску —

И душу неминуемо проймёт

Несмелое весеннее “Ку-ку!”

Считать остаток жизни, как юнец,

Не станешь ты (и, верно, недосуг),

Покамест бурый в крапинку самец

Приманывает ветреных подруг.

Но волшебство и в этой песне есть:

Как ни бесхитростно проста она,

А все же это весть – благая весть

О том, что и до нас дошла весна.

Забуду ли, как лицеист кудрявый

Ужалил сердце мыслью злой и здравой:

Страна, где первых нет – одни вторые,

От века называется Россия.

Век не дорос до эдаких суждений.

И никаких сомнений – это гений.

На балах царил веселым бесом,

Возбуждал молвы круговорот,

Самым легкомысленным повесам

Прибавлял сомнений и забот.

Мельком глянет – и зарделись дамы.

Сколько метил – столько раз на дню

Стрелы били в сердце. Эпиграммы

Пробивали светскую броню.

Довелось не одному вельможе

Испытать, как от его строки

Северный мороз дерёт по коже.

Что там записные остряки!

Жил, как пел. Упрямо верил в чудо

Да в приметы. И наверняка

Сам бы не сумел сказать, откуда

Появилась нужная строка.

Наскучили ему анкураже.

Пришла пора смирить страстей тиранство

Душа покоя просит. Он уже

Всего сильнее ценит постоянство.

Куда пойдёшь с потрёпанной душой?

С уединеньем в дружбе вдохновенье.

Привычный щей горшок да сам большой…

В женитьбе он решил найти спасенье.

Нет, я не стану говорить ни о любви, ни о стихах.

Об этом всё и навсегда сказала смолкнувшая лира.

Певца уж нет. И у меня одна молитва на устах:

– Да будет мир его душе. О женщина, создай себе кумира!

Когда я потеряла мать, настала трудная пора.

Немногие во мне участье принимали, и в их числе поэт.

Я восхищалась им, как светлым гением добра,

И забывала о своей печали.

А разве я смогу забыть, как радовался он,

Когда моя двухлетняя дочурка Оля

Однажды на его поклон

И на вопрос: “ Как вас зовут?” – ответила умильно: – Воля!

Нет, я не буду говорить ни о любви, ни о стихах.

Об этом сам поэт сказал – за всех и до скончанья мира.

Его уж нет. И у меня одна молитва на устах:

– Да будет мир его душе. О женщина, не сотвори кумира!

…И в три мы чокнулись, не зная,

Что вместе пьём в последний раз.

Как вышли – сразу стужа злая

Нам слёзы вышибла из глаз.

В его руке свеча дрожала

(Поныне светоч не потух).

И до сих пор не отзвучало:

– Про-ща-а-й, друг!

Люблю я жизнь.

Как та змея,

Что загляделась в чашу яда,

Перед загадкой бытия

Не отворачиваю взгляда.

Она пленительней влечёт,

Чем темной ночью тихий омут,

Где, может статься, даже чёрт

Об эту пору ногу сломит.

Я жизнь люблю.

Ее щедрот

Не избежал и тем утешен,

Что каждый резкий поворот

Судьбы

Пока что был безгрешен.

И дай-то Бог не хуже —

Всласть

Прожить,

Воспеть самозабвенно

Её оставшуюся часть —

От Мендельсона до Шопена.

Мастеру не свойственна нервозность.

Чтобы дело делать мастерски,

Надо накопить в душе серьёзность

С некоторой примесью тоски.

И пойдёт работа – наслажденье

И мученье – в свой черёд и срок.

Что ещё сказать? А вдохновенье —

Это так… залётный ветерок.

Затея золотая —

Ночной костер зажечь

И тенью, вырастая,

На стену мрака лечь.

Смотреть заворожённо,

Как реют над костром

Пурпурные знамёна,

И думать о своём.

Огонь читать, как повесть,

Где что ни слово – меч.

Мятущаяся совесть

И пламенная речь.

О сколько за века кромешные

Богов, титанов и людей

Проследовало через грешные

Объятья первой из …

О скольким безобразным чудищам

Она подставила…

Но, как в былом, теперь и в будущем

Венера утром – на виду

У Солнца – в море искупается —

И снова девственно чиста.

Сама собою искупается

Божественная красота.

Я встречал красивее, чем ты,

Был влюблён, казалось, не на шутку,

Но, как вспомню, вольные мечты

Подчинялись всё-таки рассудку.

А теперь – с тобою – я другой:

Словно стих, рождённый без помарок.

Всякое свиданье – дорогой,

Умопомрачительный подарок.

Вот ведь что случается с людьми:

Столько раз влюблялся беззаботно

И не знал, что можно от любви

Поглупеть. Что это так почетно!

Не обижай и мураша,

Иди, не забывая,

Что он такая же душа,

Как мы с тобой, живая.

И просто так цветы не рви:

Они не зря воспеты —

Лишь выражением любви

Пусть будут их букеты.

Кого ты только не оплакал,

Старинный друг, в своих стихах:

И тех, кто был посажен на кол

Не помню уж в каких веках.

И тех, с кого содрали кожу

За пять столетий до тебя,

И тех… Примеров не умножу.

Ты всех восславил, но скорбя.

Я на тебя сердит за это.

Мой давний друг, не надо слёз —

Как плач ребёнка, боль поэта

Не принимается всерьёз.

А если чем-то не доволен,

То не скули в своем углу.

Поэты с главных колоколен

Должны греметь проклятья злу.

И снова осень.

В эту пору —

То свадьба, то конец любви.

Созрели яблоки раздора,

Какое нравится – сорви.

И я не тот,

И ты иная.

Прости и злом не помяни.

Созрели яблоки познанья

И навалились на плетни.

Не ты со мной,

Не я с тобою —

Теперь нам врозь встречать беду.

Какое небо голубое!

Какие яблоки в саду!

Бескрайнее поле за снежной стеною,

О дай мне простора и воли!

Я сам на равнине, лишь конь подо мною

Да в сердце прибежище боли.

Скачи же, мой конь, по широкому полю,

Как вихрь, что на воле гуляет,

А вдруг я сумею умчаться от боли,

Что сердце моё разрывает.

Поднялся властительный кедр на утёс

И встал над полярной пустыней.

Свирепствуют вьюги. Но дремлет колосс,

По-царски закутавшись в иней.

И юную пальму он видит во сне.

Да только царица Востока

Не знает о нём и его стороне.

Стройна и горда. Одинока.

Опять ветерану не спится.

Опять в тишине, в полусне

Ему отступать от границы,

Шагать по родимой стране.

Метаться в котлах окружений,

С боями идти на рассвет.

И вынести из поражений

Священную ярость побед.

Столкнуться с тоскою и скорбью

И кровью окрасить снега,

Но все же в лесах Подмосковья

Сдержать и отбросить врага.

Потом, сокрушая твердыни,

На запад прокладывать путь…

И лишь в покорённом Берлине

Под утро спокойно заснуть.

Никогда наподобье улитки

Не таится в себе доброта,

Простодушность не прячет улыбки,

Не марает себя чистота.

Откровенны высокие чувства,

Хитроумия в них не найдёшь.

Не нужны им услуги искусства

Под всеобщим названием – ложь.

…И пришла золотая пора

Листопада – чудес наяву.

Отправляйся в дубраву с утра

Собирать золотую листву.

Насуши, истолки в порошок

И крутым завари кипятком.

Настоится в назначенный срок —

Авторучку с любимым пером

Снаряди тем настоём густым.

Вспомни всё, что узнал на веку,

И легко, без нажима, пером золотым

Напиши золотую строку.

Когда другие в мыле прямиком

Стремились к явной цели,

Мы вдоль дороги шли себе бочком,

Играя на свирели.

И людям не пускали пыль в глаза,

И ближних не топтали.

Что наша жизнь? – как на щеке слеза

Восторга и печали.

Когда умрём, легко забудут нас.

Но разве мы не правы —

Ни денег не скопили про запас,

Ни для бессмертья славы.

Память ранней тихой осенью

Беспощадней, чем всегда,

Засыпает нас вопросами,

А ответ один – беда.

Вот и листья кружат —

Весело,

Но отнюдь не веселя.

Золотые.

Вексель к векселю.

Сплошь засыпана земля.

Мефистофель

Мой друг,

Пора гордыню

Смирить

И просто жить на свете.

Забудь отныне,

Что ты за всех в ответе.

Фауст

Допустим, я когда-нибудь

На миг или навек

Забуду о других…

Мефистофель

Забудь,

Упрямый человек!

Фауст

Но я сказать хочу…

Мефистофель

Ты продал душу

За разум, не за доброту.

Фауст

Я договора не нарушу,

Но всё ж душа…

Мефистофель

Оставь тщету!

У вас в юдоли

Иные к счастью есть пути.

Фауст

Но нет завидней доли,

Чем душу грешную спасти

От боли.

Мефистофель

Бог с тобой!

Фауст

Прости,

Но имя Божье в нашем споре

Не довод – будь логичней впредь.

Мефистофель

Я уступаю —

Только горе

Тебя заставит поумнеть…

Норовят сердца – одно к другому,

Тянется душа к душе родной.

Милый друг, презрев дела по дому,

Приезжай в ближайший выходной.

У меня созрело молодое,

Собственной фантазии вино.

Мы с тобой не греки – и с водою

Никогда не встретится оно.

Кануло в вине немало истин, —

Видно, плохо плавали они.

Приезжай. Под шорох мёртвых листьев

Сладко вспоминать былые дни.

Отпылала листва и опала,

Как усталое пламя костра…

Не в новинку.

А грусть

Небывало

Остра.

Отгорела любовь, миновала.

Но история эта стара,

Как наш мир…

А печаль

Небывало

Остра.

Отболела душа, отстрадала —

Отлетела от плоти сестра…

Не впервые.

А боль

Небывало

Остра.

Морские дали, светлые, живые,

И горы полукругом – наяву.

Они застыли молча,

как впервые

Увидевшие эту синеву

Неведомые орды кочевые.

Суровый старик, сединой убелённый,

Утешиться может и малым —

Служением вечному Богу.

А дева…

Грешить, а не каяться ей подсказала пора:

В сиреневом платье и шали зелёной

Алупка сбегает по скалам

К морскому беспечному Богу

От гнева

Привратника царства Господня Святого Петра.

Уже вскипает вал.

Нырни,

Взмахни руками

И с волною

Плыви от берега.

Одни

Вы с морем —

С миром за спиною.

В избытке сил играй судьбой —

Врачуй безумным риском душу.

А надоест —

Назад с волной

Вернись

и опустись на сушу.

Ляг на песок,

Глаза зажмурь —

И ощутишь в плену покоя,

Что от былых житейских бурь

Остался только шум прибоя.

На спящей Кошке чайки гнёзда вьют —

Косынками мелькают над вершиной,

Где находили некогда приют

Аборигены Таврии старинной.

Потом Евксинским Понтом в этот край

Приплыли греки, для которых скудным

Был их пелопонесский каравай,

А вслед за ними по тропинкам трудным

Взбирались лавр, лоза и кипарис

И утверждались на прибрежных скалах.

С тех давних пор названье Симеиз —

Приметный знак —

Встречается в анналах.

Высыхают озёра и рощи редеют,

А не тронуло время страну берендеев.

Я доверюсь когда-нибудь картам старинным

И отправлюсь по тропкам и лазам звериным

Во владенья медведей, в оленьи угодья,

Одолею болотной трясины разводья,

И густые поля, и большие поляны,

И пороги, и горы…

Как разные страны,

Всё пройдёт стороной —

Много видов прекрасных.

Но в пути я не встречу соблазнов опасных,

А узнаю – легко, как сомненья, отрину.

И воздастся беспутному, блудному сыну:

Лишь ступлю под зелёные звонкие своды,

Как придёт ощущенье безмерной свободы.

Это трудно объяснить,

Но всегда легко понять:

Как разорванную нить

Без ущерба не связать,

Так сердца соединить

Без потерь нельзя опять.

После ссоры всякий раз

Мы расходовать должны

Золотой запас любви.

Стоит мир такой цены,

Но насколько хватит нас

И растраченной казны?

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

Играет бликами зари

Холодная эмаль.

Пылай закат, – дотла сгори,

Сожги мою печаль…

Вдали прощальный луч угас,

Но дня почти не жаль —

Сегодня не в последний раз

Была открыта даль.

Живой надеждами живёт,

Ведь жизнь идёт вперёд,

А значит, от её щедрот

И нам перепадёт

Земля родимая,

Твой кровный,

Твой чудом выживший росток,

Стою среди равнины ровной,

На перекрёстке всех дорог.

Какие вьюги здесь рыдали,

Какие беды здесь брели!

Как будто все земные дали

Столкнулись на клочке земли.

Как будто все века глухие

Прошли в один короткий срок.

Но мы живём:

И ты, Россия,

И я, пробившийся росток.

Тепло весеннего рассвета

Меня согрело в первый раз…

Какая радость знать, что это

И для тебя счастливый час!

Душа десятки лет во мне

Живет костром неугасимым;

И светлые мечты

В огне

Горят —

Клубятся горьким дымом.

А сколько их, младых сестёр, —

Надежд

Взошло чредой печальной

На этот жертвенный костёр —

В огонь священный, погребальный.

Но и в глухой полночный час

Огонь старался, слава Богу,

И помогал найти не раз

Во мраке

Ясную дорогу.

Придёт пора —

Душа дотла

Сгорит в огне самосожженья…

– Душа пылала —

И жила.

Сгорев,

Она избегла тленья.

Молодец, сбившийся с круга,

Да удалая вдова

Поняли тотчас друг друга —

Лишними были слова.

Крепко тебя обнимают

Белые руки вдовы.

Тают, снежинками тают

Все поцелуи, увы!

Здесь, на просторе великом,

Просто удачу найти.

Только таким горемыкам

К счастью закрыты пути.

В жарких объятьях подруги

Ты не оттаял душой,

И королесящей вьюге

Не отогреться с тобой.

– Для любви зима – беда.

Душу у соседки

Остудили холода:

Встречи стали редки.

– Я боюсь не холодов.

На сердце истома.

Опасаюсь я следов

У порога дома.

– Пересудам счёта нет.

Всех не успокоишь.

Можно скрыть любой секрет,

А любовь не скроешь.

– Мама выйдет на крыльцо

И увидит строчки.

Что про это письмецо

Скажет после дочке?

– Разве можно ждать беды

От любви хорошей?

До рассвета все следы

Заметёт порошей.

Культурам разного достоинства

На ровных грядках место есть,

Но здесь,

Как в сложной массе воинства,

Не по одним заслугам честь.

Пример —

Подсолнух:

Щедро,

Празднично

Одаривает край чужой,

А занимает место —

Разве что

Клочок обочины с межой.

Не балуют его колхозники:

Не помидор – не пропадёт.

И подтверждает осень поздняя,

Что оправдался их расчёт.

Глядишь —

И вправду:

У околицы

На сажень выше городьбы

Застыли строем добры молодцы —

Сплошные русые чубы.

Как перед девицею-павою

Красавцы, первые в селе,

Стоят подсолнухи —

Кудрявые

И словно чуть навеселе.

В толпе столкнуло нас людским прибоем,

Да развела судьба – теперь навек,

Но удалось почувствовать обоим,

Что повстречался славный человек.

Спасибо вам за добрую улыбку,

Нечаянно подаренную мне.

Я сохраню её, как море рыбку,

На дне души, в холодной глубине.

Среди житейских бурь и треволнений

Минута сокровенная была,

И не осталось горьких сожалений,

А разве что печаль – и та светла.

Похоже, в наше время стали модой

Признания (которым грош цена)

О радости общения с природой…

Как будто в них нуждается она!

Загадочны её метаморфозы

И отрешённо неприступен лик.

Наивно объяснять морозы, грозы

Заученными строчками из книг.

Томительным величием природы

В смятение повергнется душа.

“А где же ощущение свободы?” —

Окатит как водою из ковша.

В дремотный полдень или ночью звёздной

Лицом к лицу столкнёшься с ней опять —

И не отважишься богине грозной

Признанием в любви надоедать.

Из белой и сиреневой синели,

Летели за руладою рулада

Пернатого, столь знатного певца,

Что называть его уже не надо.

А небеса столь искренне синели —

Не отвести восторженного взгляда.

И тешились надеждами сердца,

Как будто в жизни сада – вся отрада.

Последние листья подлеска

Шумят на октябрьском ветру,

Но сдвинется туч занавеска —

И солнце затеет игру:

Лучи по коричневой, бурой

И желтой листве заскользят.

Не часто у осени хмурой

Теплеет задумчивый взгляд.

Глядишь на неяркое солнце,

На тусклые эти лучи —

И кажется: в дальнем оконце

Затеплилось пламя свечи.

И ты, бесталанный прохожий,

Идёшь на мерцающий свет,

В избушке хозяйки пригожей

Находишь приют и привет.

Дошло зерно в початках кукурузы

До спелости молочно-восковой,

И на баштане дыни и арбузы

Растут, как на опаре дрожжевой.

Поспел налив, и зажелтела дуля[1],

А белая черешня отошла.

Расплавленному золоту июля

Под силу всё живое сжечь дотла.

Ни облачка на выгоревшем своде,

Ни пяди тени на земле. Невмочь Ни человеку, ни живой природе —

Скорей бы знойный день сменила ночь.

А вечером над пыльным небоскатом

Зарницы заиграют кое-где,

И дальним замирающим раскатом

Гроза опять напомнит о дожде.

Заснуть не даст глухой порой ночною,

Вселит надежду жителям села.

Теперь бы только где-то стороною

Она, как наважденье, не прошла.

Прощайте навек, Андруши[2],

Отчизна моя дорогая,

Столица родимого края,

Любимая песня души.

Послушные воды Днепра

Уже затопили округу…

А кажется – будто по лугу

Я мальчиком бегал вчера.

Я помню, где были ручьи,

Озера, дороги и нивы.

А чибисы плачутся: “Чьи вы?”

Неужто и вправду – ничьи?

Cюда возвращаться всегда

Душе, обратившейся в память, —

Кружить и кружить над волнами,

Как птице, лишенной гнезда.

В любимом старом смешанном лесу

Его душа на миг смешалась.

Послышалось:

– Не бойся, я спасу,

И знай – сочувствие – не жалость.

Берёза первая произнесла

Слова отрады беспредельной:

– Ты должен помнить, что душа

Не зла,

А доброты сосуд скудельный.

И к этому добавила сосна:

– В беде мужская честь – опора.

Ты сохранил её – тебя она

Оберегает от позора.

Стояли молча старые дубы,

Но тоже словно убеждали,

Что для мужчин любой удар судьбы —

Пустяк, не стоящий печали.

…Ничто, казалось, не произошло

Среди молчания лесного,

А у него на сердце отлегло,

Душа была на месте снова.

Увы, снисхождение к людям

Выносят из прожитых лет.

Но все же других не осудим —

Не каждый душою атлет.

И это похоже на жалость,

В которой признаться грешно.

Так что ж тебе, милый, осталось?

Ты знаешь – осталось одно:

Посильно служить добротою

И в жизни, и в честных стихах.

И с этой нелепой чертою

Остаться навек в дураках.

От Щека, Хорива и Кия

Да Лыбеди в давней дали —

Представишь: века – да какие! —

Днепровской водой протекли.

Ходили на Русь печенеги,

Грозил половецкий полон.

Из Дикого поля набеги

Неведомых орд и племен.

В ночи от пожаров светало —

Облавой катилась орда.

Казалось, погибель настала,

Но Русь уцелела тогда.

Ордынское иго – до срока,

Про это особая речь…

Потом появилась дорога

На Низ, в Запорожскую Сечь.

И стали казаками предки —

Сторожей на юге страны.

У нас родословные редки,

Но живы дела старины.

Горжусь, россиянин природный,

Что рос в приднепровском селе,

Что жизнью и долей народной

Прикован я к этой земле.

Там, где стоят над атоллом

Пальмы с корнями в песке,

Легче остаться весёлым,

Проще не сгинуть в тоске.

Там, где над синим заливом

Солнце палит, как в аду,

Легче родиться счастливым,

Проще осилить беду.

Там, где последнего рая

Небо доступно тебе,

Легче, чем здесь, умирая,

Не сожалеть о судьбе.

Леса в апреле сиротливы —

Не слышно птиц.

И в парке старом

Сегодня, как в предзимье, тихо.

Но к золотым барашкам ивы,

Наполненным пыльцой с нектаром,

Уже летит, жужжа, шмелиха.

Тяжёлый звук, полёт натужный —

Труда извечная примета

Душе проснувшейся по нраву.

И веришь: за весною дружной

Настанет вёдреное лето

И год получится на славу.

Уже созрели помидоры,

И осень ходит по стерне.

Откуда, к черту, взяться горю,

Ведь сердце юное во мне.

Пылают астры, много света,

Твой взгляд, открытый и простой.

В другой стране я видел это,

Но позабыл давно – в какой.

Печально, что осенним чарам

Придёт конец? Но в этот миг

Баштан желтеет по-над яром,

Курень, как будто сонный, тих.

Плодов под каждой кроной – груда,

И не пугает нас, мой свет,

Последний путь в страну, откуда

Возврата нет… возврата нет.

Пересмешник, имитатор всех,

Что в природе встретились, мелодий,

Голову тебе вскружил успех

Жёлчного создателя пародий.

Ты поёшь, забыв, что сердцем чист

Каждый мастер – славный и безвестный.

Тот, кто по натуре пародист,

Не прославлен собственною песней.

Скворушка, в умении твоём

Главное достоинство – лукавость,

Только петь не надо соловьём —

Выдает природная картавость.

Ласточки летают – крылья просятся,

А Ганнуся любит – что ж, пора.

И волной зелёною возносится

По весне Батыева гора.

Клёны клонит перед мигом таинства,

Голуби на туче – серебром…

Час пробьёт – и мы с землёй расстанемся

Ради жизни в небе голубом.

Пусть планета кружится, проносится,

Как вокруг свечи, игра стара!..

Ласточки летают, крылья просятся.

А Ганнуся плачет – знать, пора.

Никогда не влюблялся легко и случайно,

Виноват, но в невольных грехах,

Потому и скрывается некая тайна

В откровенных и чистых стихах.

Целомудрие – всё-таки это натура,

А естественность в ней хороша…

К примитивным уловкам плутишки амура

Равнодушна такая душа.

Люблю глубокой осени цветы —

Усталую фантазию природы.

В них нет весенней легкой красоты,

Они тяжеловесны и просты,

Жильцы глухой поры плохой погоды.

Завидна доля – не жалеть труда,

Но вопреки судьбе изведать счастье:

Угрюмо ждать – и расцвести тогда,

Когда вступают в силу холода,

И одолеть осеннее ненастье.

В обилии солнце и море,

В умеренных дозах вино.

А было ли счастье и горе? —

Не важно. Сейчас всё равно.

В покое и тело, и сердце,

Метания духа – в былом…

Осталось о соли и перце

Подумать в обед, за столом.

Какие чистые стихи,

Как впечатленья жизни ярки…

А он вымарывал грехи.

Признаться, он любил помарки:

Казалось, долю набело

Творил.

И знал – нельзя иначе,

Но это было тяжело,

Как лгать другим, глаза не пряча.

Как с аверсом реверс монеты,

С удачей беда заодно.

Из двух полушарий планеты

Всегда на каком-то темно.

Но мрак не задержит рассвета,

И день золотой невдали.

Не чудо ли это?

Ответа

Не знаю.

Вращенье Земли.

Настолько картина живая,

Что мне не забыть до конца:

Всегда сторона теневая —

Всего лишь изнанка лица.

Нависла беда надо мною,

Но я-то уверен вполне,

Что жизнь лицевой стороною

Опять повернется —

Ко мне.

Несметные сменились поколенья,

Но всё-таки не верится идущим,

Что все они не более, чем звенья

Цепи единой прошлого с грядущим.

Живёт надежда (что же в том такого

Невероятного), что ум пытливый

Найдёт секрет бессмертия людского —

Естественный залог судьбы счастливой.

И человек, расставшийся с извечной

Угрозой смерти, обретёт свободу.

Свободный разум будет человечней —

Гуманнее во взгляде на природу.

Союз добра и мысли дерзновенной

Распространит возможности познанья,

И неизбежно станут ойкуменой

Холодные пространства мирозданья.

Небес потускневшее олово,

А в них – для бродячих людей —

Над гранями бора елового

Пролётный косяк лебедей.

Как жадно за белой станицею

Стоишь ты, почти не дыша.

И рвётся домашнею птицею

За вольною стаей душа.

Поднимали дух оркестры духовые

Дедам и отцам – заступникам земли.

Вот и мы под знаменитый марш впервые —

Пусть не стройно, а уже в строю пошли.

Поднесли к глазам платочки наши мамы,

Сразу лица стали строже у отцов.

Марш “Прощание славянки” – это драмы

И трагедии солдаток и бойцов.

Нам давать Присягу, целовать знамёна,

Называть своим эсминец или полк.

Мы сегодня в первый раз не отвлечённо,

А сердцами ощутили слово долг.

Было столько прожито веков —

Сам не знаю, кто я и каков.

И в сраженьях истины и лжи,

Зла с добром – сместились рубежи.

Счастье пережить трудней, чем боль,

Если это текст: не быль, а роль.

Сколько было сыграно ролей —

Записных вралей и королей.

Пусть недолго образы живут

На подмостках, вечно – в сердце. Тут!

В кровь мою и плоть они вошли,

Эти люди: сор и соль земли.

Над заболоченной рекой

Среди немерянных лесов

Срубил далекий предок твой

Избенку в несколько венцов.

Она стояла на холме

Одна – подобно сироте —

На отчей, на родной земле,

На среднерусской широте.

Неспешно шёл за веком век,

Бежали годы, мчались дни.

Душою русский человек

Тянулся к людям искони.

Изба к избушке, к дому дом

Лепились рядом, как слова

Поэмы, созданной трудом.

Её название – Москва.

Не каждому эта любовь по плечу —

Нежданно сверкнула она из тумана

Подобно лучу – золотому мечу.

Прелестное имя – Татьяна!

Пришла, обняла и задула свечу,

Как в сказке чудесной: не поздно, не рано.

– Я крылья дарую и боль облегчу.

…Меня обманула Татьяна.

За краткое счастье собою плачу.

Пусть в сердце – навылет! – смертельная рана,

Но слава любви и хвала палачу —

Тебе, мой мучитель, Татьяна!

Погибельно чувство. Я знаю. Но… Чу!

Молчите. На карканье чёрного врана

Еще я отвечу. Смогу. Прошепчу

Последнее слово – Татьяна.

Что ж ты, конь, крылатый да буланый,

Конь ты мой, Пегас,

Разминуться не помог с желанной

В незабвенный час?

Или ноги приросли к дороге,

Травяной мешок,

Или крылья у тебя убоги,

Бирюков дружок?

Для меня страшней жены хорошей

Нет на свете зла.

И тебе с удвоенною ношей

Служба тяжела.

Не заставлю долго ждать с расплатой —

Шпорами в бока…

Что ж ты, конь, буланый да крылатый,

Выдал седока?

Светлеют небеса.

Тиха природа —

Как будто ожидания полна…

И веришь вдруг, что твоего прихода

Как раз перед зарёй ждала она.

Не обмануть бы скромного привета,

Застенчивой улыбки на лице

Хозяйки, что проснулась до рассвета

И встретила радушно на крыльце.

Сильны мои старинные враги —

Усталость плоти и смятенье духа.

Что делать? Если можешь, помоги

Ты, мудрость, – всемогущая старуха.

Рецепт надёжный выбери сама.

Жду помощи. В отчаянную пору

Подпорками заёмного ума

Снабди меня. Дай обрести опору.

От ледовых до тёплых морей,

По восточным и западным странам

Не развеять кручины моей

Никаким ураганам.

Не укрыться в медвежьем углу,

Не найти от присухи напитка.

Смерть принять на костре, на колу —

Баловство, а не пытка.

И умру, да не стану умней:

Ретивое иссушит зазноба.

Но… ни слова худого о ней —

О любимой до гроба.

Времена легкокрылых фрегатов

И летучих голландцев прошли,

Но, как прежде, на фоне закатов

Романтично легки корабли.

Не осталось былого убранства —

Такелажа, тугих парусов.

А традиции чести и братства

Неизменны вовеки веков.

Мы приходим с друзьями проститься

И желаем вернуться скорей.

Да сопутствуют ветры и птицы

Кораблям на дорогах морей.

Реке не вернуться к верховью,

Где ключик в оправе осок,

Но я не рассудком, а кровью

Запомнил далёкий исток.

Не знаю, какими судьбами,

А в ту золотую страну

Вернусь – и сухими губами

К воде родниковой прильну.

…Я жил у прекрасного моря,

Как волны, беспечен и тих,

Спокойным дыханием вторя

Глухому волнению их.

Не жаждал романтики: боя

Стихии безумной и скал.

Часами у кромки прибоя

“Куриного бога” искал.

Роса на полыни. Прохлада.

Мишени видны вдалеке.

Отдача. И холод приклада,

Прижатого плотно к щеке.

Стоит за условной мишенью

Противник, реальный вполне.

Привыкну ли я к ощущенью,

Оно ли погибнет во мне:

Всё кажется – целюсь в живого,

Стреляю опять и опять?

Не просто —

Честное слово! —

Защитником Родины стать.

Неброской крестьянкой усталой

В унылом платке до бровей

От зноя земля изнывала.

Эх! Ливня бы доброго ей —

Из тех, что бурлят по ухабам,

Что рушатся, как из ведра…

Умылась – и видно, что к бабам

Её причислять не пора.

Такой оказалась пригожей,

Не схожей с измученной – той,

Что ахнул случайный прохожий,

Сражённый её красотой.

Любви невинные обманы,

Огонь в крови, пожар в груди…

Но в состоянии нирваны

Души себе не береди.

Страстей безумных ветераны,

Неукротимые бойцы,

Мы залечили наши раны —

Женаты, счастливы, отцы.

В домах не сыщутся стаканы,

И стало уксусом вино.

Для нас отвар валерианы,

Увы, полезнее давно.

Диетой сломлены гурманы:

Для пожилых она – добро.

Но жёстки иногда диваны —

Как будто бес толкнёт в ребро.

И вспомнишь прежние романы,

Измены, ревность… Се ля ви —

Любви старинные туманы

Растворены у нас в крови.

Настроение – точно во власти

У погоды. Вокруг – ни души.

Не пора ли мне сматывать снасти —

Всё равно не клюют и ерши.

Обмелела река на полметра,

Или шлюзы открыты внизу?

Зарябила поверхность от ветра —

Не иначе натянет грозу.

Подвело рыболовное счастье

Не случайно: лещи, густера

И плотва ощутили ненастье

Не сейчас, а за сутки – вчера.

Вот сверкнуло над самым затоном,

Загремело чуть-чуть погодя.

Пережду под плащом с капюшоном.

Распогодится после дождя.

Самоцветной волшебной дугою

Разыграется радуга вдруг —

И тогда я воспряну душою,

Как трава и деревья вокруг.

На случай душевной усталости

Лекарства не знаю верней,

Чем память о всяческой малости —

Подарках судьбы и людей.

Случается, горбишься сломленно,

Руками сжимаешь виски,

И вдруг помогает соломинка

Не кануть в пучину тоски.

Всего-то и вспомнится прошлое,

Безделка ценою в гроши…

Умение помнить хорошее —

Полезное свойство души.

Секущий ветер северо-востока

Особенно неистов на плацу.

Есть разгуляться где – и он жестоко

Крупою снежной хлещет по лицу.

Навстречу ветру мы, за ротой рота,

Под музыку военных лет идём.

Сегодня, в праздник армии и флота,

Суровы наши мысли – о былом.

Бойцы стрелковых рот. Сукно шинели

Да гимнастёрка – вот и вся броня.

А мы бы так шагнуть в огонь сумели,

Смогли живыми выйти из огня?

Отцовский подвиг, что почти былинный,

В себя и долг, и мужество вместил…

Как много чувств рождает марш старинный

Сегодня, в День Вооруженных Сил.

Прочерчен был ночной простор

Нежданно, как всегда;

Все знали —

это метеор,

Но то была звезда.

Звезда людской судьбы дотла

Сгорела не во зло…

По всей земле колокола

Вздохнули тяжело.

В нашем крае реки – с тихим нравом.

Подтверждают истину они,

Что заключена в сужденье здравом:

Проку нет от праздной болтовни.

На возвышенности среднерусской

Силу набирают и бегут,

Как составы с полною нагрузкой…

Жизнь российских рек – извечный труд.

В таинственной чёрной воде

Блестит отраженье звезды.

И рядом, и дальше – везде

Созвездья на глади воды.

Но в них никогда и нигде

Не знал я особой нужды.

А чаша на звездных Весах

Склонилась, пророча беду:

Двенадцать почти на часах…

Я скоро отсюда уйду.

И что мне до звёзд в небесах,

До их отраженья в пруду!

Погода на славу. И лыжи,

Натёртые мазью, легки.

Бегу – и все ближе и ближе

Порядок домов у реки.

Отыскано место на диво:

И речка, и лес невдали.

Но нет у села перспективы —

И люди отсюда ушли.

Ни дыма, ни пёсьего лая —

Примет обжитого гнезда…

И кажется – даль нежилая

Меня поглотит навсегда.

Советовал критик известный:

“В стихах из пейзажа уйди.”

И рад бы, да сетью отвесной

Меня удержали дожди.

Слежу перелётную стаю

И слышу пронзительный крик.

Как быть, если я понимаю

Безжалостный птичий язык?

Ясны мне и бурая пажить,

И скирды соломы на ней…

Уйду – и никто не расскажет

О грусти осенних полей.

Но – странное чувство —

Окрестность

Как будто взывает в тиши:

“Уйдёшь – и безлюдная местность

Навеки лишится души.”

Распаляется костёр —

Буйная краса.

Словно птица, он простёр

Крылья в небеса.

Не дано ему взлететь —

Будет на земле

Догорать, а после тлеть

Угольком в золе.

Над смирившимся огнём

Человек с умом

Думать будет не о нём —

О себе самом.

Снег улёгся в одноночье,

И не счесть следов.

Стрекотание сорочье —

Признак холодов.

Черно-белая плутовка

(Воровство – потом)

Как рулить умеет ловко

На лету – хвостом.

Как трещит, не уставая

(Вдруг сойдёт с ума?),

Не ахти и весть какая:

Видим, что зима…

Снова снег укрыл порошей

Землю в наготе.

Где же птица с доброй ношей —

Вестью на хвосте?

Деревенскому жителю худо —

Городская судьба не мила.

Он поехал в село и оттуда

Для утехи доставил щегла.

Оказался щегол невесёлым:

Пел в избе, а в квартире затих.

Тяжело привыкать новосёлам —

Не поётся в стенах городских.

Раньше всех приспособилась кошка,

Что охотницей знатной слыла:

Без мышей поскучала немножко —

И достала из клетки щегла.

Юные речонки говорливы:

Гомонят, журчат на все лады —

Неумолчны трели, переливы

Ключевой серебряной воды.

Беззаботно с камешка на камень

Прыгают без устали они.

Так, играя, забегают в рамень —

Лес еловый. Там, в его тени,

Присмиреют и уже иными

Выйдут на простор. И тут народ

Каждую заметит, каждой имя

По её натуре подберёт.

Теплынь. Обилье света.

К живому жизнь добра.

Июль – макушка лета,

Медовых трав пора —

С басовым гулом в улье,

С роеньем у летка…

У пчёл как раз в июле

Рекордный вес взятка.

Нельзя ступить ни шагу:

В любом цветке – пчела.

Медовый дух, как брагу,

Природа разлила.

…А природа у нас молчалива,

Но в беде и не надо иной.

Закручинюсь – плакучая ива

Пригорюнится вместе со мной.

Сострадание бабье – вне правил.

Приголубила – напрочь тоска,

Приласкала – и плечи расправил.

Погляди, не узнать мужика.

Слёзы счастья и слёзы печали

Неспроста солоны и горьки.

Мы судьбу не за так получали —

По велению чьей-то руки.

Солоны от работы до пота —

Без труда не вершатся дела,

Но зато и в несчастье работа

Не однажды спасеньем была.

И удача не прямо из рога

Изобилья

на нас пролилась —

Поначалу и позже дорога

Не ковровой дорожкой стлалась.

А в пути неизбежны утраты,

И тем более – в жизни людской.

Вот и слёзы слегка горьковаты —

У познания привкус такой.

Но, родные, давайте не будем

Чересчур ударяться в тоску.

Проживём, как положено людям,

Как начертано нам на веку.

Особняком сосна росла —

Одна в разливе ржи.

Вокруг – в хлебах перепела,

А в небесах стрижи.

Одна и в бурю и в грозу,

Одна – к добру и злу.

Смолу – горючую слезу

Точила по стволу.

Навеки в сердце сохраню

И жизнь, и смерть её:

Она упала на стерню,

На бурое жнивьё…

Стоять непросто на юру,

Как та, во ржи, сосна.

Совсем не то, что на миру,

Когда и смерть красна.

Две карты таинственной масти,

Шестёрка и дама крестей,

Пророчат привычное счастье:

Дорогу и бремя страстей.

В согласии с этим раскладом

Судьба удаётся пока:

И дама трефовая – рядом,

И с нею дорога легка.

Сиреневые сумерки апреля,

Его начала в средней полосе.

Течёт в овраге речка-пустомеля,

Но заглушает воду шум шоссе.

И запах прели, резкий в эту пору,

Не уловим в бензиновом чаду.

Подснежники росли по косогору —

Да разве уцелеют на виду.

Закат в дыму – багровою подковой.

Таков он в наше время, лик зари.

– Спустись по склону к речке бестолковой,

Но пить не смей и с ней не говори.

Вселился бесёнок в девчонку:

“Чумазых парней не люблю!”

Но я по весне плоскодонку

Шпаклюю и варом смолю.

Вести бесполезные речи

Сегодня не хочется мне.

У лодки бы не было течи —

Заждались на той стороне.

А дочка соседская звонко

Хохочет: “Чумазый какой!”

Посмейся, посмейся, девчонка, —

Ещё потеряешь покой.

Это кто на север к нам идёт

По зелёной улице весны?

Гость заморский – долгожданный гость

Из далёкой южной стороны.

Для такого славного купца —

Всюду место славное и честь.

Сердцем чист, душою тороват,

И товаров у него не счесть:

Ленты радуг, жемчуга росы

Да лугов узорные ковры,

А ещё туманов полотно

Коробейник спрятал до поры.

Ничего не жаль за них отдать,

Но и наши средства хороши:

Добрые улыбки и слова,

Щедрость сердца, теплота души.

Гостя с юга всюду на пути

Ожидают слава и почёт.

По зелёной улице весны

Лето – лето красное – идёт.

Сомкнулись кроны надо мной

Зеленою волной —

И клином здесь, в глуши лесной,

Сошёлся мир земной.

Как будто съежилась шагрень,

И вот – последний день:

Над головой – лесная сень,

У ног – замшелый пень.

Я очутился, как на дне

Морском, на глубине,

Но волен думать в тишине

О том, что близко мне.

Гудят могучие стволы.

Там – небеса светлы.

А вечность катит вдаль валы,

И гребни их белы.

Не могу стряхнуть оцепенение:

Чёрная тоска – хоть волком вой.

Катится – и длится, длится пение

Соловьиное.

Ах, Боже мой!

Как свежо, раскованно и молодо

Славит жизнь восторженный певец,

Словно нет на свете зла и голода,

Старости и грусти, наконец.

Словно песня, юная, жестокая,

Не способна ранить никого.

Трелями – то пленькая, то цокая —

Поражает.

Злое мастерство:

Что певцам до нас, крещённых бедами, —

Тем, кто вдохновением влеком,

И свои страдания неведомы.

Снова накатило.

В горле – ком.

В конце октября и в глухом ноябре,

Признаться, веселого мало.

А все же по гулкой предзимней поре

Упрямо душа тосковала.

Народам заморских краёв не в укор,

Но разве понять иноземцу,

Какую отраду дарует простор

Усталому русскому сердцу.

В течение нескольких ветреных дней

В окрестных лесах облетали

Последние листья… И стали видней

Родные холодные дали.

Сорок лет – назад… Как близко

Я ушёл от первых дней:

Хорошо видна колыска —

Это я качаюсь в ней.

Сорок лет – вперёд… Так рядом:

Ясно виден гроб-ладья —

Перед раем либо адом

В нём навек улёгся я.

Жаль, что будущее скрыто:

Где я странствие прерву?

А пока мое корыто,

Слава Богу, на плаву.

Вокруг – безмолвный ад,

Но нет пути назад —

И лес и луг, увы,

Ни живы, ни мертвы:

Ни хохота совы,

Ни шелеста травы.

Ни шороха дриад,

Ни шёпота наяд —

И в глубине лесов

И в тишине лугов

Не слышно голосов

Аттических богов.

Ой, ты, доля, горькая долюшка —

Свет широкий да чисто полюшко.

Воля вольная, молодецкая —

Думы чёрные, сердце детское.

Все дороженьки прямо хожены,

Что же ноженьки, как стреножены?

Силы нет уйти за околицу,

Нет назад пути добру молодцу:

Там, в одной избе, есть красавица —

У окна сидит, усмехается…

Ты сильней зови, чисто полюшко.

Не больней любви вольна волюшка.

ЯМЩИК

Взгляду – вольно, сердцу – больно.

Степь – ни края, ни конца:

Водопольно ходят волны

Ковыля да чебреца.

– Эй, родные, вороные! —

Гикнуть так, что тройка вскачь.

Затянуть про мать-Россию

То ли песню, то ли плач.

Непонятная тревога

Да невнятная тоска.

А до счастья, как до Бога,

Путь-дорога далека.

Равнина, что слева, что справа,

Что прямо – спеши не спеши.

Ямщицкая песня – отрава

Славянской души.

И слышатся в ней то тревога,

То удаль, то злая тоска.

А русская наша дорога

Длинна, как века.

В чужом краю – и родина близка,

Когда родной напев звучит в груди.

Не сам пою – поёт моя тоска

Про встречу да про радость впереди.

И не понять ни другу, ни врагу

Глухой мотив, не внятный для ума…

Про черный день я песню берегу —

В счастливый час душа поёт сама.

Проясняется в оконце.

Прянул мрак – и был таков.

Это выглянуло солнце

Из-под низких облаков.

И привычное соседство:

Речка, луг и дальний лес —

Вызывает вновь у сердца

Неподдельный интерес.

В каждом видимом предмете

Ощутима новизна,

Потому что на рассвете

В лучшем свете жизнь видна.

Тучка плыла неизвестно куда.

Сеялся дождик отвесно —

Чуть ли не изморось. Так, ерунда.

Грустная песня.

Если бы лбами сшибались грома,

Рушился ливень стеною,

Громко бы песня звучала – сама

Стала иною.

Или открылся под радугой путь,

Может быть, к новому счастью —

Разве не пелось бы в полную грудь

С юною страстью?

Так проявляются в жизни людской

Силы стихии небесной…

Вот и не знаешь, когда и с какой

Встретишься песней.

Дымком далёкого костра

Пахнёт в открытую фрамугу —

И словно кто толкнёт: пора!

Как птицу, душу тянет к югу.

Там, на лугу большой реки,

Всегда горит костёр во мраке…

Сегодня были чумаки,

Вчера вечеряли казаки.

А ностальгия столь остра

Не потому ли, что доныне

Я своё место у костра

Не занял там, на Украине?

В моей душе одни сомненья,

А ты надеждами жива,

Но всё же чувство восхищенья

Диктует смелые слова.

Мне не пристало с прежним жаром

Любить и тешиться мечтой,

Но музе я служил недаром —

И восторгаюсь красотой.

Не счесть на свете правил строгих,

Нарушил – жди насмешки злой…

Но ветеран баталий многих

Сражён игрушечной стрелой.

Угораздило как-то в полночном бору

Очутиться, дороги не зная.

Показалось – вокруг затевает игру,

Хороводится нечисть лесная.

И от страха, который нахлынул волной,

Сердце сжалось комком в напряженье.

Содрогнулась душа, словно ужас ночной

Не ума, а её порожденье.

По российским лесам в сентябре

Прокатилась волна листопада.

Сколько грусти в осенней поре,

И какая для взора отрада!

Увяданье, а сердцу тепло —

От багряной листвы, вероятно.

Что поделаешь, время прошло

Молодое… А вспомнить приятно.

Как на бабьем коротком веку,

Перемены трагичны в природе,

Но – с достоинством женским – тоску

Не покажет она при народе.

Да, немало печальных примет,

А как будто забыла про это…

Тем дороже прощальный привет

Уходящего бабьего лета.

Первый год послевоенный,

В хате голод откровенный.

Непонятно и поныне:

Как же так – на Украине?

Мать с отцом завербовались,

Дед и бабушка остались.

Воспитать под старость внука —

Невеликая наука:

Уцелела коровёнка —

Будет каша у ребенка…

Вот сюжет обыкновенный.

Первый год послевоенный.

Разверзлись небесные хляби —

Ни ночи, ни дня без дождей.

А выйдешь в поля – и на зяби

Увидишь последних грачей.

Всё чаще встречаешь в округе

То гаичку, то снегиря —

К селениям жмутся пичуги…

Предзимье. Конец октября.

Расстраивать душу не надо

Без веской причины к тому.

Обида, тоска и досада

Обычно под силу уму.

И вовсе уж стыдно от скуки

Ее занимать пустяком —

Уместны душевные муки

Лишь в истинном горе людском.

Но в наше бездушное время

Душа не в особой чести…

А ей неподъёмное бремя

До смертного часа нести.

Сырые подмосковные перроны,

То рядом – поле, то подальше – лес.

Да птицы придорожные – вороны.

Куда как невелик набор чудес.

Типично станционные строенья,

Хозяйства путевого чехарда —

Всё то, что полосою отчужденья

Окрещено неведомо когда.

Годами люди ездят в электричке

Туда – сюда. Порой глядят в окно

И ничего не видят по привычке.

В деталях путь знаком давным-давно.

Случайна ли поэтому в пейзаже

Почти неуловимая черта,

Печальная, трагическая даже?

Как будто складка горькая у рта.

Скупая графика зимы

Приглушена полутонами.

Рассвет на фоне полутьмы,

Февральский, строгий – перед нами.

Рисунок выполнен штрихом:

Сначала углем, после мелом.

А солнце кажется мазком

Недопустимо ярким, смелым.

Дождь пошёл. Померкли дали —

Различишь тона с трудом.

Словно мир нарисовали

Ярким – в цвете, а потом

Взяли и заштриховали

По косой – карандашом.

У лукоморья… Где оно? Об этом,

Наверное, не знал никто в селе.

А дуб зелёный – вон их сколько летом

На ласковой украинской земле.

И кот учёный выдуман едва ли.

Пройдоха Васька бабкой бит и клят.

Но все коты сметану воровали,

А наш таскает маленьких цыплят.

Погладишь – отзывается на ласку:

Поёт под нос о чём-то дорогом,

А может быть, рассказывает сказку…

Как тот, что ходит по цепи кругом.

Истаяли к полудню облака,

Пылает солнце, яростное, злое.

Дрожит, переливается река —

Парит и словно плавится на зное.

Безветренно. Такая духота,

Что радует и лёгкая прохлада:

Пастух заснул в скупой тени куста.

На берегу и в речке дремлет стадо.

Была кобыла молода —

Роскошный хвост, густая грива,

Но сокрушалась (вот беда!),

Что недостаточно красива.

За модой вслед во весь опор

Она гналась не без успеха —

И стала думать с неких пор,

Что старомодный хвост – помеха.

Не в силах выдержать искус,

Укоротила хвост кобыла…

Её о том заставил гнус

Жалеть не раз. Да поздно было!

Вот басня, чья мораль ясна:

Коль есть охота, следуй моде,

Но всё же помни – новизна

Порой вредна самой природе.

За околицу – к редким ракитам,

Заплутавшимся в здешних полях,

По просёлкам, настолько разбитым,

Что лягушки живут в колеях.

По тропинкам, что прямо и криво,

Но куда-то приводят всегда.

А вдоль них – то хлеба, то крапива,

Подорожник, репей, лебеда.

Почему и зачем? Неизвестно…

Он пошёл из родного села,

Словно сердце забытая песня

За собой на простор позвала.

Косточки расклёванной рябины

Россыпью разбросаны в снегу.

Видимо, сегодня, рано утром,

Розовато-серых свиристелей

Стайка побывала до меня.

На ветвях не видно ни единой

Целой кисти. В ягодах теперь,

После устоявшихся морозов,

Горечи осенней не осталось.

Как они, должно быть, хороши!

В морозном безветрии сказочен лес —

На солнце глаза ослепляет, искрится.

За долгую ночь сотворила чудес

Без счёта зима-мастерица.

Сверкает кристаллами инея наст,

Украшены ели ажурными узором…

Но стужа стоять неподвижно не даст —

В немом восхищении бором.

Бесхитростно, весело, звонко

Весною щебечет листва:

Вот-вот – и как лепет ребёнка

Понятными станут слова.

Иное в июльскую пору,

Когда на границе степей

Доводится буре и бору

Помериться силой своей.

Ненастье навалится тучей,

Но кроны в порыве борьбы

Напружатся, грудью могучей

Встречая удары судьбы.

Приходит пора листопада:

Деревья немолчно шумят —

Поведать о прожитом надо…

А если я слушать не рад?

День за днём – идут недели,

Месяцы, года,

Жизнь людская. Неужели

В никуда?

Подходящего ответа

Не найти уму —

Доказательство, что это

Ни к чему?

Жизнь дарована, как милость.

Проще говоря:

Учащённо сердце билось

Тоже зря?

А душа-то как страдала…

Может быть, она

Искупила, оправдала

Всё сполна?

Все вымокло, увяло и поблёкло.

Туманно утром. Сыро целый день.

Под вечер – хмарь. Всю ночь скребутся в стёкла

Дождь, снег… Вот осень русских деревень.

В лесах, насквозь прозрачных, стало пусто.

В полях просторно – кончена страда.

Одна белокочанная капуста

Опять геройски встретит холода.

Просёлки так разбиты тракторами,

Что каждая поездка – просто жуть.

Но матушка-зима не за горами —

Уже мостили утренники путь.

Настойчиво к исходу дней осенних

Морозы шлёт и вслед идёт сама.

Однажды утром дверь откроешь в сенях —

А пороге – вот она: зима!

Единство двух катренов, двух терцетов —

Не больше и не меньше – вот сонет.

Серьёзный жанр и шутка для поэтов,

Но никогда не пыльный раритет.

Рискую вызвать правый гнев эстетов

За то, что антитезы явной нет.

По мне – важней надуманных запретов

Как раз умело спрятанный сюжет.

И классики оставили завет:

Художнику не слушаться советов.

Блестит подделка, ярок самоцвет —

Покажет истинную цену свет.

И не секрет, что лучший из ответов:

Сонет всегда таков, каков поэт.

Липы цветут:

Вечерами

Запах – ну просто беда.

И не заметишь, как сами

Ноги приводят сюда.

В парке запущенном, старом

Видится, время спустя, —

Годы проходят недаром,

Жизнь пролетает шутя.

Входишь, как прежде, в аллею,

Многое вспомнится тут…

Я ни о чём не жалею —

Старые липы цветут.

Я дальше не могу и больше не хочу:

Отрину всё, чем жил, всё, что ценил на свете,

В колхозе сторожить устроюсь на бахчу,

Где будут огорчать одни воришки-дети.

Как просто: круг забот – баштан да старый сад.

И никакой другой надуманной обузы.

Бесстрастно наблюдай полночный звездопад

И слушай, как трещат созревшие арбузы.

Однажды вспомню я былое… “Ну и ну!” —

Сам удивлюсь тому, что был настолько глупым,

И мысли отгоню. И тотчас же усну —

Чем не античный бог – на воле, под тулупом.

А на заре проснусь – приходят холода:

Уже легла роса на бронзовые дыни.

И, может быть, тогда избавлюсь навсегда

От иссушающей сердца людей гордыни.

Весенний ветер над землёю стылой

Повеял на родимой стороне —

И будто снова молодостью, силой,

Надеждами наполнил душу мне.

И верится – раскрыла жизнь объятья,

Как вешняя распахнутая даль.

Чего еще могу теперь желать я?

Но как избыть глубинную печаль?

Нет, я не о своих душевных ранах —

О Родине раздумья без конца,

О предках, почивающих в курганах

Под шелест ковыля и чабреца.

О том, что поиск новых идеалов

Классической трагедии сродни —

Отнюдь не достояние анналов:

Мучительно идёт и в наши дни.

О том, что вновь степями Приднепровья

Идёт весна, что истина – горька…

Но признаком душевного здоровья

Останется сердечная тоска.

За крайней избой деревушки

Тропинка бежит вдоль межи,

А после засохшей речушки

Теряется вовсе во ржи.

Пространство – от края до края —

Просторно, открыто, светло:

Деревни – одна и другая —

Да с ветхой церквушкой село.

По счастью, мы здешние родом.

Для нас не была отродясь

Абстрактной идеей

С народом

И Родиной

Кровная связь.

Когда бы не эти степные

Просторы, не в поле хлеба,

Сложились бы песни иные

И, может, иная судьба.

Путь-дорога напрямик

Пролегла в родной сторонке.

Чёртом скачет коренник,

Пристяжные рвут постромки.

Балалаек, мандолин

Хор нестройный звонок, буен,

А главенствует один —

В колокольцах медных – бубен.

А на сене-то в санях

Вместе парни и девчата.

Над снегами “ох” да “ах” —

Эхо зимнее крылато.

Что ни девица-краса,

То в нарядном полушалке.

А какие голоса —

В их задорной перепалке!

Про сердечные дела

Не таясь поют подружки.

И у каждого села —

Слышите! – свои частушки.

Крикнешь – но эхо ответа

В сторону ветер отнёс,

Глянешь – от белого света

Больно. И горько от слёз.

Цветик лазоревый в жите,

Ласточка в сини родной,

В чем я виновен, скажите,

Что происходит со мной?

Будто к родимому дому

Я возвратился опять…

Что же мне, словно чужому,

Здесь, на пороге, стоять?

Я ли не принял науку

Этой великой страны.

Как же мне вынести муку

Вечной невольной вины?

От холода ясна заря.

Земля в полях схватилась коркой.

Червонным золотом горя,

Застыли льны перед уборкой.

Не зная хлопка, в прошлом дань

Выплачивали льном дехкане.

Тончайшую из лучших ткань

Прозвали: лёгкое дыханье.

Тогда, в былые времена,

Что баснословно отшумели,

На вес, как золото, она

Ценилась где-нибудь в Шумере.

Входили в стоимость труды —

И не представить их, не зная.

У нас, пожалуй, нет страды

Сложней, чем поздняя – льняная.

Забыть про это мудрено

Крестьянскому – по крови – сыну.

Я кожей помню полотно

Из льна – извечную холстину.

Довольно людям он помог,

Практичный при любой погоде.

Недаром ласково ленок

Его зовут у нас в народе.

Распаханы степи в поля.

Всё меньше коней —

Звездолобых,

Буланых,

Под цвет ковыля,

Гнедых,

Вороных

Да соловых.

А время нещадно,

Как плеть,

Которой не ведома жалость.

И всё же коней одолеть,

Загнать

Нелегко оказалось.

Попробуй убрать с площадей

Наследье эпох – монументы:

Надменно глядят с лошадей

Герои, цари, президенты.

Отправиться в мыслях дерзнём

В полёт по космическим трассам —

И встретимся с Малым Конём,

Созвездьем в соседстве с Пегасом.

“Работать как лошадь” —

Слова

Не только о пахоте плугом,

Они о трудах существа,

Что было кормильцем и другом.

И в битвах лошадка не раз

От смерти бойца заслонила…

В почётной отставке сейчас

Одна лошадиная сила.

– Губителен трагичный взгляд на вещи:

Вслепую век проходит, как в тумане, —

Мешают слезы. Следует порезче

Глядеть на жизнь, контрастней видеть грани.

– С годами, как последнюю отраду,

Мы редкого взыскуем ощущенья:

Спокойствие душе и свежесть взгляду

Вернуть способны слезы очищенья.

Петляет речка, плавно огибая

Холмы и подмывая берега.

Привычная, казалось бы, картина,

А сердцу бесконечно дорога.

Не бедная, но горестная гордость,

Не простота, что хуже воровства,

Не доводы холодного рассудка —

Душа сказалась, и она права.

Очарованье русского пейзажа

Необъяснимо, что ни говори:

Его скорей нутром воспринимаешь

И постигаешь как бы изнутри.

Безмятежно и тихо кругом:

На деревне, в полях и лугах.

Тем сильней неожиданный гром

Отозвался испугом в сердцах.

Завивается прах на шляху.

Одиночные капли крупней,

Чем картечь. А посмотришь: вверху —

Облака всё темней и мрачней.

– Любоваться грозою грешно —

Искушать не пристало судьбу.

Загораживай ставнем окно,

Да скорей убирайся в избу,

Наиграться успеешь потом. —

И старуха, как встарь на Руси,

Осенила внучонка крестом:

– Богородица-дева, спаси.

Цикорий, кашку, дикий клевер,

Другие поздние цветы

Приберегает русский север

К поре осенней срамоты.

Тоску наводит вид унылый

Раздетых рощ, нагих полей,

Глядишь – цветок, неяркий, милый.

И сердцу станет веселей.

Как будто теплого привета

Слова дошли издалека

От баловней весны и лета —

Фиалки или василька.

Полыхали белые сполохи —

Всякий раз на вид из темноты

Выступали то чертополохи,

То кусты, ограды и кресты.

Иногда изломанной чертою

Лес темнел, как задник, в глубине.

Это действо жуткой красотою

Душу завораживало мне.

Молнии безмолвные сверкали,

Рвали и отбрасывали прочь

Клочья тьмы – и открывались дали…

Такова рябиновая ночь.

После ночной присмиревшей метели

Чисто и празднично, словно во сне.

Крестиком вышиты сосны и ели

На подсинённом слегка полотне.

Строчка двойная, как прошва по краю —

Кто-то на лыжах прошёл поутру.

Зимние дали я в душу вбираю,

Полною грудью дышу на ветру.

Снегу-то, снегу… Богатство какое!

Копится влага для доброй весны.

Дремлет равнина в тиши и покое —

Пусть ей приснятся спокойные сны.

Вовсю распиналась тальянка,

А во поле, возле села,

Черёмуха, словно вакханка,

По лунной дорожке брела.

Гречанка из древних? Нимало!

Корнями – славянка вполне,

Родному напеву внимала

Она при российской луне.

Весенняя ночь колдовская,

Как видно, причиной тому,

Что мне повстречалась такая

Черёмуха – в пряном дыму.

Роса на рассвете – к погожему дню.

Слетелись на звуки косилки-трещотки,

Обследуют в поисках пищи стерню

Скворцы – желторотые слётки.

Тугими валками лежат клевера.

Разносится дух кошенины и мёда.

Поистине зрелое лето – пора,

Когда торжествует природа.

Но царствовать лету недолго дано

В небесном пространстве, на землях и водах.

И помнить не лишне о том, что оно

Идёт в сапогах-скороходах.

Исчез горизонт и пропали приметы —

Как саван полотнище плотной пурги:

Вблизи кое-как различаешь предметы,

А дальше – не видно ни зги.

Представить легко, что река – под обрывом,

Да только метелью укрыта она.

Я помню заречье зеленым, красивым,

Но та сторона не видна.

На том берегу по весеннему лугу

Я в детстве скакал на колхозном коне,

Работал и ждал на свиданье подругу…

О, многое памятно мне!

Припомнил былое – и словно согрелась

Душа у рыбацких костров по весне.

И детство, и юность промчались, и зрелость

Прошла – на другой стороне.

Там – всё, что мне годы минувшие дали,

Что в сердце своём до конца сберегу.

Закончится вьюга – откроются дали,

А снег – и на том берегу.

Жизнь людская не долгая пытка,

А попытка постичь бытиё:

Не придумано слаще напитка,

Но добавлена горечь в питьё.

Не сподобиться участи лучшей,

Чем дышать, словно пить из ковша, —

Неожиданно выпавший случай

Свой глоток оценить неспеша.

Из живущих и нищий – имущий,

Потому что не допил до дна

И владеет судьбою грядущей —

Пусть всего-то минута дана.

Я отражаю, как вода

Камыш, деревья, облака.

Реальна жизнь – и тем всегда

Моей душе близка.

А трепет сердца – между строк —

Подобен ряби на воде,

Когда зелётный ветерок

Напомнит о беде.

Зимняя ночь при луне хороша.

Во поле чисто, просторно и глухо.

Снежной крупою по насту шурша,

Низом крадется метель-полизуха.

На горизонте мигают огни:

Фары далёкие, волчьи глаза ли?

Может быть, звёзды. Сейчас бы они

К дому дорогу в степи подсказали.

Вовсе позёмка пути замела.

Сжалось пространство до малого круга.

Всё непрогляднее белая мгла,

Всё беспощаднее шалая вьюга.

Скоро она разойдётся в пургу —

Не было этой беды и в помине…

Не пожелаю тогда и врагу

Встретиться с ней на широкой равнине.

Преодолён Гомборский перевал.

Прими, Кахетия, и мой привет.

Здесь, по преданью, Пушкин пировал,

А принимал его другой поэт.

Я знаю – алазанская лоза

Отзывчива на труд: как встарь, щедра

И дарит сок, чистейший, как слеза

Сынов долины, чья душа добра.

Я полный рог сегодня подниму

Во здравие грузинских сыновей,

Родных по духу, близких по уму.

До дна – за обретаемых друзей!

Тянулась ночь, как суровьё на кроснах

(Навеян образ давней стариной),

Гудела однотонно вьюга в соснах

Басовою струной.

Она одна владела стороною

Лесною – заповедною с темна.

И чудилось порой, что за стеною —

Глухие времена.

Когда-нибудь – и в славе, и в чести —

Приду сказать, что без тебя преграды

Преодолел на жизненном пути…

Я победил – прошу пощады.

Когда-нибудь – и жалкий, и больной —

Приду сказать, что нет иной отрады

На свете – лишь бы ты была со мной…

Я проиграл и жду награды.

Еще недавно дядька леший

Сюда заказывал пути.

Забрался конный либо пеший —

И сгинул: кости не найти.

Века тому назад бывали

Настолько тёмные дела,

Что впору сказке. Но едва ли

Молва всю правду донесла.

Какой ведун, в какую пору

Лесную сторону назвал

Заветным словом? И Мещёру

До наших дней заколдовал.

Боры – от края и до края —

Шумят глухие, как века…

И беспричинная, лихая,

Исконно русская тоска.

Ясный тихий денёк. Подступают, бодря,

Холода. Что бы, кажется, проще.

Но пронзит состраданье в конце октября

К обнажённой, расхристанной роще.

Откликалась на зов удальца-ветерка,

Не жалела казны, как вдовица,

А теперь за душой не сыскать пятака —

От зимы хоть на миг откупиться.

Царила в мире полумгла,

Луна с небесной высоты

Стелила белые холсты

Поверх уснувшего села.

Дремотно щёлкал соловей,

Невнятно пахла резеда,

И был, как в омуте вода,

Глубок покой в душе моей.

Несколько книжек сумел написать,

Честных, по разному поводу:

Вот по тропинке спускается мать

К реченьке с ведрами – по воду.

Строки про русскую песню в степи:

Голову клонит кручинную

Ухарь-ямщик. Если сможешь, стерпи

Эту тоску беспричинную.

Что-то ещё про глубинных людей,

Словно себе в оправдание.

Мало в стихах актуальных идей,

Главное в них – сострадание.

И доброта в каждом слове видна —

Та, что от сердца, – народная.

Скажут иные: погиб от вина…

Губит вина безысходная.

…А век в раскинутые сети

Меня ловил, но не поймал.

Я жил тогда на белом свете,

Когда вскипал за валом вал:

Сменялись “эры” и “эпохи” —

Народ к идеям охладел.

Когда дела чрезмерно плохи,

Слова звучнее громких дел.

Что я могу сказать до срока

О современниках моих?

Одни спились, а те – далёко.

Осталось мало дельных книг.

Творенья наши вроде писем.

Увы, лирический поэт

Всегда от времени зависим:

Оно мертво – искусства нет.

Возможно, ближние потомки

Оценят всех, кто шел в ночи

И не сумел пробить потёмки

Дрожащим пламенем свечи.

Кружили прибылые ястреба.

Я думал, что полёт – моя судьба:

Оставлю дом и крылья обрету,

Как молодая птица, – на лету.

Однажды я сказал себе: “Пора!

Вдали вольней просторы и ветра”.

Вперед и выше… Я презрел предел

И горизонт раздвинул, как сумел.

Была душа крылата и горда —

Не потому ли била влёт беда.

Я не достиг предельной высоты,

Но и не предал собственной мечты.

Большую выбрал цель – не по себе.

И тем горжусь. Всего отдав борьбе,

Я возвращусь к родимому гнезду

И не спущусь, а камнем упаду:

Не задалась крылатая судьба.

…Кругами ходят в небе ястреба.

Я не поэт для площадей —

И грязной брани площадной

Не отыскал в душе моей

Для тех безнравственных людей,

Что измывались над страной.

Иной назначен мне удел —

Болеть душой. Непросто ей.

Моложе был – добро воспел,

В страданье – к слову охладел,

Но мука скрытая – больней.

Было бы не лишним обратиться

Взглядом к беспредельным небесам,

Все же я не ангел и не птица —

И душой бываю редко

Там.

Как безбожник знаю —

Люди сами

Создали верховный идеал,

Чтобы при общении с богами

Бедный грешник душу очищал.

В мыслях может каждый устремиться

В небо.

Но, конечно, не дано

Атеисту в Боге отразиться.

А не скрою:

Тянет все равно

Посмотреть,

Как в трудный час на воду,

В зеркало безоблачного дня…

Этому пустому небосводу

Ничего не надо от меня.

…И деревня надрывалась

Ни за что – за трудодни.

А еще она спивалась

Так, что Боже сохрани.

Долго брали без возврата —

Под залог больших идей —

И добились результата:

Были руки у людей,

Землю любящих, отбиты.

Сколько спину гнуть на ней?

То ли дело паразиты —

Процветают без корней.

По своей ли доброй воле

Или доле без вины —

Словно перекати-поле,

Те крестьянские сыны?

Весна зиме бросает вызов,

Слова решимости полны:

Свисают с каменных карнизов

Сосульки шпагами весны.

Но жест немного театрален,

Как сцены у Дюма-отца…

Реален вешний дух проталин:

Парок и тленья остротца.

Я думал о главном – о вечном:

О жизни – дороге во мгле,

О сроке конечном на Млечном

Пути и у нас, на Земле,

О цели её сокровенной,

О смысле, что скрыт в глубине…

И понял, что нет во вселенной

Того, кто ответил бы мне.

Неделя вербная. Разлив.

Куртины лоз и кроны ив

Листвой пахучей, молодой

Играют с вешнею водой.

Омыты ливнем купола.

Не гром – гудят колокола.

И звоны слышатся везде:

Плывут кругами по воде.

Марево, как былки

Зрелых ковылей.

Тарахтят кобылки

По межам полей.

И, не отставая,

Вьются толкунцы.

Южная, степная

Даль – во все концы.

А денёк недаром

Даже в зной хорош.

Пышет ровным жаром

Вызревшая рожь.

Скажи, куда торопишься весь век,

Неугомонный человек?

Зачем терзаешь душу, мой родной,

Несуществующей виной?

Какое дело, кажется, тебе

До тех, кто проиграл в борьбе?

…Опять душа другими занята —

Исконно русская черта.

Под серебром и золотом небесным,

В грязи и прахе горестной земли

Возвышенным, а равно низким песням,

Душа моя, отзывчиво внемли.

Ни времени, казалось бы, ни места

Не выбирали – с нас и спроса нет.

За что тогда мы платим? Неизвестно.

Никто еще не смог найти ответ.

Утешимся одним: такая доля.

За право жить цена не высока.

Одним – свобода, а другим – неволя,

Кому – веселье, нам с тобой – тоска.

Камень-дикарь,

Известковая кладка —

Церковь была на холме

Сложена предками.

Тлеет лампадка

Перед иконой во тьме.

Вижу: глубокий —

На слое левкаса —

В нимбе, как в яром огне,

Лик потемневший сурового Спаса.

Что Он увидит во мне?

Ещё не смолк ручей в овраге,

Ещё звенит капель: динь-динь.

Овсянка села чуть не в шаге

На вербу и поёт: “Синь-синь… ”

Синеют высь и перелески.

Опушка в стрелках ивняка

Вся голубая от пролески —

Пастельно нежного цветка.

Пройдёт какая-то неделя —

И грянет первая гроза.

Ах, до чего же у апреля

Бездонно синие глаза.

“Ва-ва-ва!” – раздаётся в тиши.

Это хором поют снегири.

До чего же они хороши,

Как приходит зима. Посмотри!

Изумительны фрачки самцов,

И у каждого алый жилет.

Довершает наряды певцов

Артистический тёмный берет.

В опустевшем лесу далеко

Хлопотливая стайка видна.

Прокормиться на клёнах легко —

Не опали ещё семена.

Как непросто живут на земле,

Но поют. Чтобы вспомнили мы,

Согреваясь в домашнем тепле,

О серебряных гуслях зимы.

Одного хотел на свете:

Чтобы жизнь в единый миг

Прошумела, словно ветер, —

Напрямик.

Тосковал по вольной доле,

Попытался, да не смог

Жизнь пройти, как ветер – поле,

Без дорог.

Только внутренней свободой

И жива ещё душа.

Счастье, что она породой

Хороша.

Неизбежен прогресс, но и плата

Всё дороже: на грани беды —

За его безусловные блага

И сомнительных качеств плоды.

Технократы, уж вы не взыщите,

Но настолько прогресс утомил,

Что нуждаются люди в защите

От научно-технических сил.

Отрешиться пора от привычных

Представлений о пользе и зле.

Кто утешит, спасёт горемычных

На истерзанной русской земле?

Беспредметны наши споры,

Бесконечны вздор и чушь

Про бескрайние просторы

Да сиротство русских душ.

Выйдешь в поле. Высь пустая.

Морось, как сквозь решето.

Ощущается людская

Бесприютность…

Но ничто

Так не губит поневоле,

Как саднящая тоска

По другой, счастливой, доле —

Блажь любого мужика.

На соцветье вешней вишни —

Хлопотливая пчела.

Рассуждения излишни

Про полезные дела.

Я вкусил не мёд морали,

Наблюдая за трудом:

Вспомнил, что владыки врали

Про взяток и общий дом.

Как философы Востока,

Я осмыслил жизнь и век.

Вышло – истина жестока.

Вишня. Пчёлка. Человек.

Мы обособились от Бога,

Но загубили совесть, честь

И душу. Глупо ждать итога

Достойнее, чем тот, что есть.

Потеря нравственности вскоре

Фатально привела к тому,

Что люди и земля – в раздоре.

О, горе без души уму!

Настолько совесть глуховата,

Что мы не думаем о зле

Колониального захвата

На собственной – родной – земле.

Война с природой – вот реальность.

Завет отринут «Не убий!».

А чувств и слов материальность

Влияет на разгул стихий.

Тайфуны – проявленья бредней,

Землетрясенья – от идей.

И содрогается в последней

Агонии земля людей.

Ни в чём не видно утешенья.

Но и отчаянье – уже

Залог людского избавленья

На безнадёжном рубеже.

Бесспорно, кроме как в надсаде

Духовном не найти теперь

Пути к спасенью и отраде

Из мира злобы и потерь.

Исход один: возврат к природе.

Страшна казённая среда —

Так рассуждают о народе

Те, кто им не был никогда.

Среда – уродец от науки,

А я другую знал красу.

Ко мне в лесу тянулись руки

Берёз. Но как я их спасу?

Не раз меня ласкали реки

И открывали глубину.

Я полюбил их. Все. Навеки.

И не обидел ни одну.

Не позабуду, что когда-то,

Припав губами к роднику,

Поцеловал его, как брата.

И это было на веку.

Не окружает нас природа,

А обнимает, словно мать.

Живым и мёртвым нет исхода —

Объятий нам не разорвать.

Но если не дано в жестоком

Предощущении конца

Вернуться к истинным истокам,

Тогда напрасно звать Творца.

Наступит крах людского света,

И заклинанье, стон, мольбу

Оставит небо без ответа…

Мы сами выбрали судьбу.

“Затурлыкали” в лужах лягушки,

В раж вошли косачи на токах,

От цветущих черёмух опушки —

В кружевах, от берёзок – в шелках.

Постепенно земля отпотела

И на солнце парит. А река

Упивается силушкой тела —

В половодье вольна, высока.

И скворешня поблизости с домом

Облюбована парой жильцов.

С долгожданным душевным подъёмом

Последим за делами скворцов.

Как не вспомнить молитвы-присловья,

Что пришла из далеких годов:

“Дай-то, Господи, сил и здоровья

Для извечных забот и трудов”.

Ни души – на пустынном просёлке,

Только ветер побитые ржой

Гонит листья да воет в двустволке —

Нелюдимый и будто чужой.

Угождать переменчивым тучам

И метелям холодным, ей-ей, —

Невеселая участь. И мучим

Он бездомной планидой своей.

Самому по равнине росистой

Надоело бродить одному.

Ой, ты, ветер, бродяга российский,

Дай по-братски тебя обниму.

Не задержат кусты и будылья,

Не закроют простора. Пари! —

Есть где молодцу вольные крылья

Распрямить – от зари до зари.

Любезен был дикарь с дубьём

Природе. Ей теперь несладко:

Чуть-чуть осталось – и добьём

Зверьё и птицу без остатка.

Ещё немного – и моря

Опустошим, отравим воздух.

А что потом? Пытаться зря

Открыть колонии на звездах.

И к матери-сырой земле

Мы грудью припадём, рыдая,

Увы, раскаянье во зле

Не возвратит былого рая.

В промозглом осеннем тумане

Проглядывал знобкий рассвет,

Как будто на киноэкране

Старинный сюжет.

За тонущим в мороке лугом,

Во мгле, поглотившей тропу,

Неясные тени друг с другом

Сливались – в толпу.

Смещались без явного смысла,

Клубясь то туда, то сюда.

Казалось, над всеми нависла

И давит беда.

Была молчаливым упрёком

Тому, кто дождался зари,

Картина о чём-то далёком:

Смелее смотри.

И кровь с чистотой позабытой

Стучала в холодный висок.

Да это же камерой скрытой

Отснятый кусок!

Над полем зреющей в дремоте

Пшеницы, возле самых клунь,

В свободном бреющем полёте

Плывёт пернатый хищник лунь.

Парит и, словно на преграду

Наткнувшись, падает к земле.

Взмывает, плохо скрыв досаду,

С наклоном – на одном крыле.

Короткохвостая полёвка

Сумела в норку ушмыгнуть,

А птицу подвела сноровка.

Но даль открыта, волен путь

В степи идущим и парящим,

Когда такой стоит июнь.

И тает в мареве дрожащем

Седой ловец – матёрый лунь.

Весна поёт на все лады.

Казалось бы, глуха чащоба,

А слышен голосок воды —

Ручей бежит из-под сугроба.

Роняет наземь бубенцы

Овсянка, и, гонцы пернатых,

Перекликаются скворцы

В дуплянках – собственных пенатах.

Какой-то дрозд гонять чаи

Зовет знакомца Селифана.

У рощи хлопоты свои —

Вот-вот примерка сарафана.

И я, певучую зарю

Встречая на исходе марта,

Опять весну благодарю

За возрождение азарта.

Тучи тянутся в небе холодном,

Над болотами ухает выпь,

Зарябила на зеркале водном

Дождевая осенняя сыпь.

Не избыть горевую тревогу —

Вот и прожиты лучшие дни.

Полетовщик отправил в дорогу

Караваны крылатой родни.

Может, птицы вдали прокричали

Не о грусти осеннего дня

И своей поднебесной печали,

А в дорогу позвали меня?

Задержаться на празднике жизни

И людская душа не вольна —

Отлетит. Но в исконной отчизне

Обретёт ли блаженство она…

У жизни не вымаливал тепла,

Ценил её, а в ней – одну свободу,

И если женщина близка была,

Любил. Но так же любят хлеб и воду.

Была душа безгрешно молода.

Неверность жизни, женскую измену

Превозмогла, но многому тогда

Определила истинную цену.

Нелёгкий крест – идти путём земным,

Когда не лжёшь и правду ценишь в слове…

А срок придёт платить по закладным —

Душе-правопреемнице не внове.

Хорошо бы поехать на море

Не в курортный, а в мёртвый сезон

И вдали от людской суеты

Поселиться, возможно, в Мисхоре —

Там ещё сохранился озон.

Поглядеть, как друг другу на смену

Набегают валы без конца.

Постоять у прибойной черты,

То и дело несвежую пену

Вытирая ладонью с лица.

Пошло кружится Земля,

Мотылёк летит к огню.

Шесть – двенадцать – два нуля —

Я однажды позвоню.

И ответит сквозь года

(Ничего, что он далёк):

“Я вас слушаю” —

Всегда

Неизменный голос: Блок.

“Говорите”.

Помолчу —

Робость вызвана тоской.

– Я поставил вам свечу,

Александр, —

За упокой.

Славно вода выручала,

Словно из волн выносила:

Хлюпала в сваях причала,

Брызгала в щели настила.

Строем катились невольным

Строки о старом и новом

В ритме любимом – трёхдольном,

Господи Боже, – вальсовом.

Было сочувствие миру,

Будто слияние в звуке.

Чудилось: душу, как лиру,

Трогали нежные руки.

Глаза и уши, словно ватой,

Забил туман. Глуха земля.

Рассвет с улыбкой виноватой

Глядит на сирые поля.

Сейчас они – звериной масти.

На бурой шкуре их стерни

Алеет знак осенней власти —

Тавро кленовой пятерни.

Спит, во сне мурлыкая, котёнок,

Выпала счастливая минута —

Можно наслаждаться до потёмок

Негой деревенского уюта.

Не в новинку гостю городскому

Этот мир, знакомый с детских лет,

Радуется, бедный, и такому

Пустяку, что в песне фальши нет.

Сладостна гармония досуга

Деревенского: с котом, в тепле.

Горько сознавать, что сбился с круга,

Что живёшь, как дачник, на земле.

(давнее)

Известен путь. Просёлок прям.

Босым ногам тепло в пыли.

Растёт, растёт старинный храм

Над липами – вдали.

Бесстрашно носятся стрижи,

Идёт волна – от ветерка,

Так, словно гладит бархат ржи

Господняя рука.

Живу на даче в октябре.

Поскольку время – зимнее,

Встаю почти что на заре,

Когда печаль невыразимее.

Нет, все же, проведя в трудах

Короткий день, холодным вечером

Душа спокойней примет страх

Фантазий, что умом наверчены.

А утром – в инее трава,

И в небе тучи клочковатые

Плывут, как будто острова

Вдоль незнакомого фарватера.

Стою на твердом берегу,

А неверна опора вещности.

Найти ответа не могу:

Зачем я здесь —

У края вечности?

О Господи! Послушай атеиста,

Не всуе поминаю, не горю

В экстазе, а впервые лет за триста

Без всякой задней мысли говорю.

Не жажду оказаться в райских кущах.

А в ад за что? Малы мои грехи —

Привычные, из человечьих, сущих:

Табак, вино, любовь, стихи… Стихи!

Сложнее исповедаться в душевных

Терзаниях, в неверии душой.

Я не святой, но все же и не евнух.

Да, не смиренен. Это грех большой.

И с мыслями неладно, Боже правый,

Не к вечному обращены они:

Что будет с православною державой?

Страна Христова гибнет в наши дни.

Пришла пора политиков лукавых.

Бесовствуют, не ведая стыда,

Бесчисленные кланы левых, правых,

Но здравых мало. В этом вся беда.

Сейчас, когда близка развязка драмы,

Опять Твоё учение в чести,

И многие пошли молиться в храмы.

А я не верю, Господи. Прости!

С раннего рассвета

И до поздней ночи

Хлопотало лето

В поле, в огороде,

На лугах у речки

И в лесу дремучем.

Всюду побывало

И везде успело.

Так работник добрый,

Словно бы играя,

Дел без счёта может

За день переделать.

И как плата лету

За его работу

Золотым червонцем

Солнце покатилось.

И не мстилось о таком денёчке

Посреди Великого Поста.

В старом парке сядешь на пенёчке —

То-то на припёке лепота.

Поползень свистит не уставая

Удалым российским ямщиком,

А ворона-то, гляди, какая:

Клонит голову, трясёт хвостом.

Да она, плебейка городская,

Не как прежде, каркает – поёт.

Смех и грех! Сама душа людская,

Кажется, себя не узнаёт:

Столько обнаружилось в глубинах

Нежности, любви и чистоты,

Истинно небесных, голубиных…

Что боишься ошибиться ты.

В темноте и тесноте

Жили как кроты почти.

Где бы, кажется, мечте

Уголок себе найти?

В тесноте и темноте,

В блуде (Господи, прости!),

Как, скажите, красоте

Удавалось расцвести?

В темноте и тесноте —

Там, где дьявол во плоти, —

Как сумели в чистоте

Душу живу соблюсти?

В тесноте и темноте,

Где исканья не в чести,

Путь к духовной высоте

Все-таки смогли найти.

Встретишь, словно и не те,

С кем тогда пришлось брести,

В темноте и тесноте

Коммунального пути.

На земле, под небесами —

Между дьяволом и Богом —

Шли, куда не зная сами,

По просёлочным дорогам,

Полевым, таёжным, разным:

Непролазным и проезжим…

Подвергали дух соблазнам,

Слепо верили надеждам.

На земле, под небесами

Время сиднем коротали,

Жизнь с природными часами

Да погодой сочетали.

Но работали с надсадом

И пивали выше меры.

Перед самой встречей с адом

Обретали Символ Веры.

И землей, и небесами

Обделенных было много

И терновыми венцами

Оделенных слишком строго.

Круг, очерченный навеки,

Остается Колизеем.

Все мы, люди-человеки,

Бьёмся насмерть и глазеем.

Ах, ветреницы нежные! Как холодно в лесу,

А вы свою не прячете неяркую красу.

То жёлтые, то белые, растёте там и тут,

Когда цветы прекрасные в одних мечтах цветут.

Но вы – эфемероиды с короткою судьбой:

Не время ждать, выгадывать и дорожить собой.

Весной и летом разные появятся цветы…

Спасибо вам, предвестники грядущей красоты.

Природа.

Одинокий человек

В её чертоге

замер на пороге.

Смятенная душа.

Над головою бег

Древесных крон —

В испуге и тревоге.

Колеблемая, мельтешит листва:

То глянец верха,

то пушок изнанки.

А естество

Живого существа

Трясет хвороба

чище лихоманки.

Да как же так!

Врачующий покой

Искал в лесу,

Но в этот раз природа

Его встречает вздыбленной,

Такой,

Что хочется бежать —

и нет исхода.

Нечисто дело – спутаны пути,

Как змей клубок,

И оплетают ноги…

Неслышный вопль животный:

“Отпусти!”

Но кто поможет,

Где былые боги?

Зеленовато-серая,

Живая,

Как веретёнце,

Пеночка сновала

Среди ветвей.

Из них сторожевая

Та – наверху.

Её облюбовала.

Запела,

И, от страсти изнывая,

Оцепенела…

От прежних догм ушли одни

И вверились чужому вздору,

Не сознавая, что они

Предались тушинскому вору.

Другие норовят опять

Вернуться к власти и сковать

Народ незримыми цепями.

Бог с вами!

Не просто жить в иные дни,

Тем более в такую пору,

Когда духовный пост сродни

Неправедному приговору.

Но ты при пламени свечи

Скорби душою – и молчи.

Молчи, как небо над церквами.

Бог с нами!

Когда приказали душе воплотиться

В живом существе на ближайшей земле,

Вольна, как плотица, свободна, как птица,

Что знала она о добре или зле?

Казалось, что будет в хрустальном эфире

Порхать беззаботней, чем тот мотылёк,

Что жалкой подёнкой является в мире,

Не ведая, как же конец недалёк.

Случилось не так: и безгрешной скотиной

Не вышло гулять по зеленой траве.

Сподобилось ей оказаться вершиной

Творенья – венцом… без царя в голове.

О Боже! За что же ты бедную душу

Направил на муки – на землю, как в ад,

Планету людей – неповинную сушу —

Она проклянёт, возвращаясь назад.

Земля от холодов ещё не отошла,

А сердце вальдшнепа оттаяло для страсти,

Которая его над миром вознесла

Живой мишенью для негаданной напасти.

Лесной кулик взлетел – и тянет над леском.

Ты слышишь? “Хорканье” всё громче с каждым мигом.

Теперь, когда ты с ним воочию знаком,

Стреляй – убей любовь, известную по книгам.

Спасёт Господь, погубит бес.

Но только ли они?

Не в даль полей, не в глубь небес,

А в душу загляни.

Какая там клубится мгла,

Какой сияет свет!

Душа, как память, сберегла

Архив минувших лет.

А душу живу как сберечь

И обрести покой?

Достойно надо жить – и речь

О совести людской.

Собаки плачут на морозе,

Собаки бесятся в жару…

Сказать об этом надо в прозе.

В стихах я слов не подберу.

Не замечаются в экстазе

Подробности, что столь важны

В непритязательном рассказе,

Где важен взгляд со стороны.

Поэты по своей натуре

Актёры. Не найдёшь слова,

Пока не побываешь в шкуре

Рассматриваемого существа.

Попытка будет бесполезной

Поведать о другой судьбе,

Когда чужой души болезной

Не ощутишь в самом себе.

Ты последний певец деревни,

Я последний певец природы.

Нас обоих будили певни

На рассвете в былые годы.

Мы встречали в лугах зелёных

Жеребят вороных, буланых,

Но в годах таких отдалённых,

Словно в давних забытых странах.

На Руси нелады с деревней

И природа не та, что прежде —

Не сыскать первобытной, древней.

Где, скажи, возникнуть надежде?

Разве в дольних Господних кущах,

Где и можно встретить Мессию?

Ты теперь вблизи всемогущих,

Порадей – да спасут Россию.

Промчалась вдохновенная весна,

И пережиты треволненья лета.

Но, как в былом, чарует новизна —

Поры осенней песня не допета.

О мой октябрь! Отрада бытия,

Люблю твою высокую остуду,

Надеясь втайне: может быть, и я

Таким же строгим и красивым буду.

Даст Бог, дожить удастся до зимы —

Замкнётся жизнь дугой большого круга…

Душа моя, не расставались мы

Весь век. И что нам будущая вьюга!

И мы, беляки среди русских лесов,

И мы, русаки на равнинных просторах,

Страдаем от ваших охотничьих псов

И ружей двуствольных, тех самых, в которых

И дробь, и грохочущий порох.

А есть ведь и хваткие когти совы,

Безжалостно-хищные острые зубы

Лисы Патрикевны, которую вы

Охотнее зайцев на шапки и шубы

Привыкли стрелять, душегубы.

А яды, косилки… Печальный рассказ.

Не странно ли, что до сих пор не убудем.

И после всего обзываете нас

Косыми да трусами. Нет, мы не судим.

Но как вам не совестно, людям!

Шли навстречу ветру,

Может быть, вперёд,

Эти километры

Век не отберёт.

А чего достигли

И куда пришли?

Солнце, словно в тигле,

Плавится вдали.

И звезда высоко

Первая – чиста.

Только… видит око

Прежние места.

Здесь ничто не ново —

Празден интерес…

Разве только Слово

Снизойдет с небес.

Среди зимы расцвёл на ветке ели

Оранжево-оливковый цветок —

То в жаровом не зимнем оперенье

И с буроватым крапом на плечах

Лесной мудрёный обитатель клёст.

Казалось бы, не прокормиться в стужу,

Тем более не вывести птенцов,

Но жирных смоляных семян довольно,

И мощен клюв, сходящийся крестом, —

От шишек остается шелуха.

Детишкам корм принёс – и “кле-кле-клие”! —

Задорно песенка звучит в лесу.

Не отказал себе в забаве праздной

Слегка пощебетать и посвистеть.

Живи и здравствуй, безунывный клёст!

Театр теней

Один и тот же

Даёт спектакль по вечерам:

Видны в проёмах светлых окон

Картины странной пьесы “Жизнь”.

То персонажи, то зеваки —

Мы в действие вовлечены,

Но, так и не постигнув сути,

С подмостков сходим в свой черёд:

Одни – счастливцами на зависть,

Другие – жалость пробудив…

Но те и эти – изначально —

Всего лишь тени бытия.

Быть может, новые герои

Сумеют лучше воплотить

На этой сцене безнадёжной

Бессмертный замысел Творца.

Еще один из нас ушёл туда,

Откуда нет привета и возврата.

Для близких смерть писателя – беда,

Для остальных – тяжелая утрата.

Но знали все – прошло немало лет,

Как муза позабыла тропку к дому,

Где жил и вдохновенье ждал поэт…

Она ушла к другому – молодому.

До смерти не смирялись дух и плоть

(Художники сгорают как берёста).

Ему теперь судья – один Господь,

А со стихами время разберётся.

Переливалась водка в хрустале —

Пила литературная столица

За упокой того, кто на земле

Свой след оставил, что не повторится.

Облетает с черёмухи цвет, бузина

Зацвела, и под ней – земляника.

Тонкостенным фарфором слепит белизна.

Это ландыш из первых. Взгляни-ка!

Под навесом ветвей схоронился – и тут

Не укрылся от нашего взгляда.

Как ладошки его стебелёк берегут

В колокольцах неровного ряда!

А сорвёшь, – увядая, поникнут они,

Превратятся в подобья скорлупок,

Неживых фонарей, где погасли огни…

Как пленителен ландыш – и хрупок.

Под вечер солнце двинулось к ночлегу,

Луна свою оставила постель.

В лугах тащил скрипучую телегу

Прогонистый трудяга-коростель.

Туман вставал клубами, тёк долиной,

Затапливая низкие места.

Завязывался бой перепелиный,

Как в пику дергачу. И неспроста.

Казалось, приставали забияки:

– Куда ты на ночь глядя? Брось дела!

А тот спокойно шествовал во мраке.

От ярости зашлись перепела.

Они, по сути, были домоседы,

Сошлись на облюбованный точок

И яростно сражались до победы

За самочку. А этот дурачок…

Дергач скрипел и шёл своей дорогой.

Пускай перепела ведут войну

За право полюбиться с недотрогой,

А он ходок – и встретит не одну.

Мгновенье важнее, чем день,

Процесс, – чем итог.

Ах, ласточки тень

У ног!

Как в юности, я без труда

Забыл про беду.

Не важно, куда

Приду.

Дорога – не след за спиной,

Не даль впереди,

А ветер хмельной

В груди.

Не к раю, а к острому краю судьбы

Душа подойдёт и невольно замрёт,

Ни сил не имея для новой борьбы,

Ни воли шагнуть безоглядно вперёд.

Застынет нагая на жгучем ветру,

Бесплотная, но всё равно – существо.

Мне, смертному, легче – я только умру,

А ей-то, бессмертной, тогда каково?

Чёрное и белое – два крыла.

Тёмною и светлою жизнь была.

То клонилось чёрное до земли,

Словно черти скорые в ад несли.

То взмывало белое к небесам,

Словно поднимал меня ангел сам.

Ровным и размеренным не был путь.

Дотяну до смертыньки как-нибудь.

И поникнут разные два крыла,

Будто праздные.

Вот и все дела.

В бочонке томился коньяк энисели

12–14 лет,

Пока не собрал воедино букет

Прекрасной земли Руставели.

Тончайшие запахи, краски и звуки

Любимых небес и земли

Коньяк сочетает.

И это смогли

Сердца и корявые руки.

Я вышел в кожаном пальто

И водоплавающей кепке,

Не огорчит меня ничто:

Ни дождь, ни снег осенней лепки.

Я толстой кожей защищён

От непогоды и напасти.

Но крепок чересчур заслон —

Его не одолело счастье.

Тоске предаваться не надо,

Хотя на душе тяжело.

Хорошее время пришло —

Пора листопада.

Отправлюсь на станцию Волга,

К лесам, где царит листобой,

Где сам с непутевым собой

Останусь надолго.

Становится тайное явным

Осенним задумчивым днём —

Ну что ж, разобраться рискнём

В заветном и главном.

Нелёгкие прожиты годы,

И опыт накоплен большой,

А что у меня за душой,

Не скрыть от природы.

Я знаю, она не пристрастна:

Казнит и утешит сама…

Унынью – греху от ума —

Душа не подвластна.

Ночь истаяла в легком туманце,

На рассвете рассеяло мглу.

Выпускницей на школьном балу

Закружилась черёмуха в танце.

На опушке весеннего леса

Хорошо танцевать и не знать,

Что сорвёт с неё платье, как тать,

Легкомысленный ветер-повеса.

И любуясь девчонкой, волнуясь,

Так и хочется крикнуть: “Постой!”

Но великой своей красотой

Дорожить не научена юность.

Улыбка луны холодна —

Скупое подобье ответа.

Меня не согреет она

Теплом отражённого света.

Природа иные сердца

Лишает способности к страсти.

Я вас разгадал до конца

И силу мучительной власти:

Вы, словно луна, хороши,

Но все ухищренья искусства

Не скрыли холодной души —

Наперсницы лунного чувства.

Испестрили склон печурки,

Но стрижей не видно тут.

Удивительные щурки —

Землекопы – в них живут.

Голосок – подобье чуда:

Что вблизи, что вдалеке,

Он, как будто ниоткуда,

Всюду слышен по реке.

Над излукою речною —

Вон! Гляди! Мелькнул – и нет,

Словно пущенный пращою

Семицветный самоцвет.

“Мяуканье” и “свист”

Сплелись – не расцепиться,

А «кошка» и «флейтист» —

Одна чудная птица.

Подобной – золотой

И ярко-изумрудной,

А крылья с чернотой —

Прослыть несложно чудной.

Со стародавних дней

Дружна с лесною тайной.

Бывает встреча с ней

Счастливой, но случайной.

Уклада нет – едва живёт страна:

В глухой тоске, а чаще – во хмелю,

Разграблена, унижена, больна.

Что делать мне? Я так её люблю!

Опоры нет – грядущее темно,

А прошлое оболгано, как зло,

Нет никакой надежды, что оно

Послужит утешением. Прошло!

И только вера в Бога глубока.

Но Промысел Его не нам понять —

Смиренно примем смутные века,

Как наказанье, то есть благодать.

Соловьиной трели горка

Выше всяческих похвал,

Но звучит скороговорка —

Кто щеглов бы не узнал.

И как в детстве, с тайным страхом,

Что не выдержу – спугну,

Я подкрадываюсь к птахам —

Увидать бы хоть одну…

С белым бархатом по грудке,

Весь по золоту пунцов,

Франтовской щегол на Сутке[3] —

Не последний из певцов.

В некий миг благословенный,

На рассвете, в холода,

Загорелась во вселенной

Ты, заветная звезда.

Охранила в год голодный,

И потом, не без труда,

Я тебе, как путеводной,

Верен был, моя звезда.

Соберусь опять в дорогу

И увижу, как всегда, —

Надо мною, слава Богу,

Ты горишь, моя звезда.

Неизбежен час исхода,

И я знаю, что тогда

Ты слезою с небосвода

Скатишься, моя звезда.

Соловей в кладбищенских кустах

Пел о счастье, радости, любви.

Вдохновенье и в таких местах

Не греховно, как ни назови.

Что отжило, то навек мертво.

Неподсудно Богу и стыду

Только сердце чистое того,

Кто запел бы и в самом аду.

Признаться, мне не по нутру

Азарт, не знающий сомнений.

Я менее ценю игру,

Чем труд глубоких размышлений.

А всё же надо иногда

Идти на риск, поставив на кон

Свою судьбу. Что за беда!

Исход – в итоге – одинаков.

И сколько раз, ловя мечту,

Я говорил себе: “Не мешкай!”

Сверкнёт монета на лету.

Орёл?

Опять упала решкой.

Я никогда бы не посмел за боль

Квитаться болью – не велит душа.

Всегда вознаграждается любовь

Самой любовью. Тем и хороша.

А наши отношения трудны,

Дисгармоничны – насмерть рвут сердца,

Как будто две гитарные струны

Не в унисон рокочут без конца.

Но я бы и в любви найти хотел

Гармонию, как символ красоты,

Увы, с тобой суждён другой удел —

Нельзя понять, чего же хочешь ты.

Неужто нужно, чтобы наша страсть

Была подобна храму на крови?

Прошу пощады! Не тиранствуй всласть —

Не заживают раны от любви.

История мира – по сути – жестока:

Ни дня на земле не прошло без войны.

Летели мунгальские стрелы с востока,

Тевтонские пули с другой стороны.

А Русь между ними не камнем Урала —

Своими простыми людьми во плоти —

Стояла полками, в боях умирала,

Опять воскресала для битв и пути.

Всевышний направил на эту дорогу.

Россия, пройдя за верстою версту,

Исполнила дело, угодное Богу,

С открытой душой и молитвой Христу.

Но веры спасительной нет и в помине.

Беды не бывает без явной вины.

Доверимся Господу, тайное ныне

Давно предначертано – дни сочтены.

Язиным пером

Угасает закат,

Осенний паром

Отплывает назад.

Смывает следы

Набежавшей волной.

Всё больше воды

Между мной и тобой.

Всё дальше паром,

Всё мрачнее поток.

В тумане сыром —

Оренбургский платок.

Смотрю я во тьму —

И надежды темны.

Теперь одному

Бедовать до весны.

Да помнить о том,

Как с любимой назад

Последний паром

Отплывал на закат.

Не уставал в лесу и на реке,

А нынче тяжесть чувствую в руке.

Меняю руки, но болят в локтях:

Корзина обрывает – на потяг.

Сегодня я сумел – без похвальбы —

Насобирать хорошие грибы.

Всего-то веса – два ведра даров…

Не стар и относительно здоров.

Кому из нас в предзимье не знакома

Гнетущая – по времени – тоска.

Фантомами похмельного синдрома

Смурные наплывают облака.

Они похожи на мужские лица,

Помятые, небритые давно…

И хочется: кому опохмелиться,

Кому напиться – в общем, всё равно.

Бестрепетно глядел на небеса,

Бездумно любовался облаками,

Как будто не пришёл на полчаса,

А вечно жил и будет жить веками.

Но так и надо. Если ты поэт,

Храни свою природную беспечность.

Живи – твори, как будто смерти нет:

С уверенностью, что в запасе – вечность.

Мы – москвичи времён упадка.

Клубятся варвары вблизи.

Ещё мгновение – и схватка

Во тьме, в неведенье, в грязи.

Потом грядёт средневековье:

Раздробленность, вражда и гнусь,

Паденье нравов… На здоровье!

А я уйду – не оглянусь.

Прощанье с древним Третьим Римом

В душе давно произошло.

В своём падении незримом

Страна моя творила зло.

Теперь, когда и Матерь Божья

Сняла спасительный Покров,

К чему пугаться бездорожья

И холода чужих миров.

Не будет хуже, чем сегодня,

Но здесь. А в горней вышине,

Где ждет последняя – Господня —

Святая кара по вине?

Придём нагие и босые

И что же – к своему стыду —

Тогда мы скажем о России

Неумолимому суду?

Хмурая околица,

Сумерек обман,

И как будто колется

Иглами туман.

А в небесной пролуби

К солнцу – на закат —

Голубые голуби —

Вяхири летят.

Экран как из жести

С потёками ржи:

Подробности, вести,

А в них – муляжи,

Отродья без чести,

Без душ типажи,

Коварности тести,

Злорадства мужи…

Прельщенье – от лести,

По-нашему – лжи.

Иномарки в крови и слезах,

Как в минувшем фашистские танки,

Пролетают на всех скоростях

По Мясницкой и возле Лубянки.

Это сколько же надо людей

Обобрать в продолжение смуты,

Чтобы выжать из бедных рублей

Дармовые потоки валюты.

Это сколько же надо богатств

Под шумок увезти за кордоны,

Понаделать невиданных гадств,

Наплевав на мораль и законы.

Как же надо Отчизну свою,

Ненавидя, терзать окаянно

По указкам живущих в краю

На другой стороне океана.

Как? А просто – по принципу: рви,

Наживайся… Любуйся, Тверская,

Иномарки в слезах и крови

Проплывают, боками сверкая.

Хорошо, что гулять за околицу

Мы сегодня решили пойти.

Сколько птиц заливается по лесу,

Сколько песен, забытых почти.

Не сверкнула о сабельку сабелька,

Не зажёгся воинственный взгляд —

Залихватские песенки зяблика,

Словно марши, сердца веселят.

Вот и кажется: дружными парами,

Безалаберно, как в старину,

Мы спешим удалыми гусарами

На картинно цветную войну.

Всё-то знакомое, близкое тут:

Роща, речушка, поля.

Красными свечами ели цветут.

Жёлтой мучицей пыля.

Всё среднерусское – не напоказ

И на речных берегах.

Белым баранчиком блеет бекас

Над мочажиной в лугах.

Тропка теряется во поле ржи.

Глянешь невольно окрест —

Бледным окажется, что ни скажи.

Родина не надоест.

Меня не солнце разбудило,

А пенье первых птиц в саду.

Как хорошо встречать светило

Забавой праздной на пруду.

Благослови меня, Аксаков,

На ловлю хитрых карасей.

Объём у суток одинаков,

А дни – короче и длинней.

Поскольку первая страница

Была открыта до зари,

Сегодня дольше день продлится,

А с ним и жизнь…

– Клюёт, смотри!

Умаявшись, деревня тяжко спит

Без рук, без ног – надсаженно храпит.

Весна и лето, осень и зима —

Заботы не уходят из ума.

Уклад, идиотизм?.. Ответа нет,

Но так живёт. Опять вставать чуть свет.

Назавтра снова та же круговерть.

Отмучится, когда отпустит смерть.

Отлюбила, как могла —

За собой мосты сожгла,

За удала сокола

Душу чёрту продала.

Отжалела, как могла,

Счастья больше не ждала,

А за мною шла хула…

Сколько я пережила!

В сердце, выжженном дотла,

Искра прежнего тепла

Долго тлела – жгла и жгла.

Но была любовь. Была!

Когда опять в начале сентября

На ягоду откроется охота,

Пойду, едва затеплится заря,

На клюквенник Утиного болота.

По насыпи,

Дорогой полевой,

На изволок

И влево, краем леса.

Довольно часа с некою лихвой

До места нынешнего интереса.

И вот болото: кочки, мох, трава

И клюква, клюква – впору винограду.

От запахов пьянеет голова,

Но ягода пришедшему в награду.

Ведро наполнить – труд и торжество

(А клюкву я беру не без разбору).

Осталось только пожалеть того,

Кто в гости не приехал в эту пору.

Не вернуть беспечного веселья

Прежней молодой моей поры.

Ныне, кроме тяжкого похмелья,

Не приносят ничего пиры.

Неужели зрелый ум – помеха

Радости кипучей, как вино?

Что-то заразительного смеха

От себя не слышу я давно.

Прожитые годы вспоминая,

Нахожу трагический разлом:

Почему, скажи, душа родная,

Счастье не в грядущем, а в былом?

Непонятные небо и ночь,

Равнодушные к жизни людской,

Никому не желают помочь,

Но способны похитить покой.

По Чумацкому Шляху хохлов —

По Великой Небесной Реке —

Столько звёзд проплывает, что слов

Недостанет в любом языке.

Человеку назвать не дано

Поимённо всех звёзд и планет…

Бесконечность постичь мудрено,

Если Высшего Разума нет.

Сознавая людскую тщету,

Поневоле вздохнёшь тяжело.

Мириады миров на счету —

Только Богу известно Число.

Было тридцать, сорок, пятьдесят,

Может быть, и сотню одолею —

Годы не веригами висят,

А ведут в тенистую аллею.

Там, вдали, зовуще брезжит свет

Моего далёкого заката.

Не могу солгать, что смерти нет,

Но душа бессмертна и крылата.

Не выношу казенного жилья,

Постылы мне казарма и каюта.

Морозный запах свежего белья —

Свидетельство домашнего уюта.

Хозяйка молода и хороша,

Покой и нега в хлебосольном доме.

Невольно утишается душа…

И только сердце глупое – в истоме.

Простого счастья не дано ему —

Судьбою не отпущено земною.

И, бедолаге, мне в таком дому

Вовек не жить с любимою женою.

Отцедит октябрь на исходе

Холодную чистую даль,

И грусть воцарится в природе,

В груди захолонет печаль.

Улягутся мнимые страсти,

Утихнут житейские бури.

Душа… Да пребудет во власти

Прозрачной предзимней лазури

Подольше – подальше от разных

Бессмысленных истин и дел.

Не здесь, в суете и соблазнах,

Её Богоданный удел.

В день Рождества Богородицы

Всякое лето прошло,

Если еще и воротится,

Будет недолгим тепло.

Станем следить за приметами,

Думать о новой зиме.

Всё, что зовется заветами

Предков,

Найдётся в уме.

Только бы вечные истины

Были душевно близки,

Ветры куржавыми листьями

Не навевали тоски.

Только бы стужа, как водится,

Не остудила сердец.

В день Рождества Богородицы

Всякому лету конец.

Негромкий слышен голос, весь

Исполненный заботою.

– А мой Иванко с вами, здесь?

– Идёт, идёт с пехотою.

Вставала мать в рассветный час,

Брела путями мглистыми.

– А мой Иванко среди вас?

– Вон там идёт, с танкистами.

Дошла до боевых застав,

Где встало солнце дымное.

– Идёт Иванко, не отстав?

– Нет, нет, спешит, родимая…

А он уже назло врагу

Не шёл сквозь взрывы лютые,

А он споткнулся на бегу

Под артналётом в Лютеже;

Не пил воды, не мял травы

Под тяжестью могильною.

Белёсый чубчик головы

Пророс отавой сильною.

А ей известно из примет,

Что он идёт, аукает,

И десять лет, и двадцать лет

В окно родное стукает.

Умру не от смерти – от жизни:

Она не вполне хороша,

Поскольку в любимой Отчизне

Покоя не знала душа.

И Богу, и людям известны

Причины терзаний, они

Подобны дыханию бездны,

Где смрадные тлеют огни.

Небесные своды суровы —

Способны камнями упасть.

И твердь с преисподней готовы

Сомкнуться, как алчная пасть.

О несбывшемся поздно мечтать.

Жизнь прошла – и последнее дело

Перед свиньями бисер метать.

Ухожу на покой. Надоело!

Остается забота – одна:

О душе вне телесной планиды.

Как-никак, а родная она,

Распрощаться бы с ней без обиды.

Напоследок бы лишнего зла

Не навешать на легкие крылья,

Чтоб душа, словно птица, смогла

К небесам воспарить без усилья.

Из-за нежности жизнь загублю,

Не жалея о том ни минуты,

Потому что любил и люблю…

Тяжелы Гименеевы путы.

Оправдание жизни – в любви:

Незабвенны заветные миги!

Но семейные цепи – в крови

И гнетут без конца, как вериги.

Мело, когда простились мы,

Чего-то не найдя друг в друге.

Осталась ты среди зимы,

А я пошел навстречу вьюге.

Я уходил в другую даль

Без колебанья и заминки,

Была легка моя печаль,

Как невесомые снежинки.

Теперь, спустя десятки лет,

Что безвозвратно пролетели,

Я отыскать хотел бы след

Любви, оставленной в метели.

Прошли года – поди проверь,

Что сталось бы потом с любовью,

Не будь одной из тех потерь,

Какая кажется судьбою.

Возможно, думая о ней,

Я забываю об обмане,

Ведь прошлое сквозь дымку дней

Видно как в розовом тумане.

И всё же через много лет,

Что безвозвратно пролетели,

Я отыскать хотел бы след

Любви, потерянной в метели.

Слава Богу, были, есть

И останутся поэты —

Ни достоинство, ни честь

Не исчезнут в струях Леты.

Славя Бога, были, есть

И проявятся пророки —

Им нести Благую весть,

Предугадывая сроки.

Слава Богу, были есть

И появятся предтечи,

Но Явленье провозвесть

Не дано до Судной встречи.

Славя Бога, все как есть

Души, бывшие на свете,

Груз грехов (а их не счесть)

Понесут к Нему, как дети.

В августовский денёк недосуг

Походить на уснувшего Будду —

Золотой и сиреневый лук

Я сегодня выдёргивать буду.

Полегло и засохло перо,

И не держатся корни за землю.

Обихаживать лук не хитро

И старо, но я опыт приемлю.

Лук оставлю лежать на гряде —

Пусть провялится минимум сутки —

Будет суше и злее в еде,

А роса не страшна – предрассудки.

Отмечается Луковый Спас.

Мне всегда разговоры по нраву:

– Лук хорош в этот год. А у вас?

– И у нас уродился на славу.

Судьба неумолимо движет нами —

Фигурами на шахматной доске,

То набегает вольными волнами,

То повисает вдруг на волоске.

Житейский путь лишён сигнальных вешек —

Спасительных лозин в снегу, в грязи.

Стремятся люди из тщедушных пешек

Пройти во всемогущие ферзи.

О сколько мук, трудов и ухищрений!

И всё в угоду горестной борьбе,

В которой даже безусловный гений

Не может волю диктовать судьбе.

Усилья тщетны, возвратясь на круги

Своя, осознаём к исходу дней,

Что были безнадёжными потуги

Людской гордыни.

Но судьба – сильней.

Сладко бесенятам

Славить сатану:

Меченый с Клешнятым

Предали страну.

Дьявольские ковы,

Заговор людской…

Не было такого

На Руси святой.

Древняя преграда

Рухнула. Пора!

Скоро силы ада

Выйдут на-гора.

Будет править миром

(Это неспроста)

Пастырь с темным клиром —

Антипод Христа.

…Лучами сквозь толщу воды

До дна не достигнуть Селене,

Останутся только следы

На гребнях в клубящейся пене.

И будут валы тяжело

Нести, как любовь без ответа,

В себе и повсюду тепло

Её беспокойного света.

Как ни грешен: виновен во всём,

Что отвергнуто в Новом Завете,

Не желаешь, а будешь спасён —

Ты у Бога всегда на примете.

Не удастся исчезнуть, пропасть —

Не развеять души по вселенной,

Потому что верховная власть

Создала горемыку нетленной.

И душе наказанье нести

И в конце обрести всепрощенье

За ухабы земного пути,

За гордыню, любовь и мученье.

У всех народов мать одна,

Та приснопамятная Ева,

Но Бог рассеял племена —

И не собраться им у Древа.

В долину Страшного Суда

Придут со всех осколков суши

Не обречённые стада,

Но обособленные души.

Роман в стихах затеять, что ли?

Но Лариных воспеть нельзя:

Не задалась любовь у Оли —

Не к браку привела стезя;

И романтичная Татьяна,

Как поглядишь, не без изъяна:

Удел замужества влача,

В супруге видит палача.

Кто там ещё? Владимир Ленский

Любовно Пушкиным воспет.

Увы, лирический поэт

Нелеп в оправе деревенской.

Онегин же, который век

Известно, лишний человек.

Надёжный друг-велосипед

Легко помог раздвинуть дали

Мы колесим немало лет

И всю округу повидали.

Охота к перемене мест

У нас двоих в крови, похоже,

И скорость нам не надоест.

Мы не един кентавр, но всё же

Подобны всаднику с конём…

Они ускачут – мы догоним.

Вот я опять сижу на нём

И говорю: “Вперёд! По коням”.

Неуютно в отставке полковнику,

Без будильника встал спозаранку.

По застывшему за ночь ольховнику

Рассыпается песня.

Зорянку

Увидал, постоял и вразвалочку

Поспешил по тропе на развилку.

Из валежника вырезал палочку —

Шевелить у деревьев подстилку.

Покружил под заветными соснами

И развёл безнадёжно руками:

Не в пример с предыдущими вёснами

До сих пор и не пахнет сморчками.

Ты ещё красив и молод,

Милый баловень харит,

Но почти осенний холод

У тебя в груди царит.

Там, где надо учащённо,

Сердце бьётся неспеша,

Ум дерзает отстранённо,

Не волнуется душа.

Свой удел – волшебной башней, —

Недоступной для сует,

Обособил ты всегдашней

Отговоркой: “Дома нет!”

При таком эгоцентризме

На провал обречены

Все попытки внешней жизни

Повлиять со стороны.

Спорить мы с тобой не будем —

Волен всяк в своей судьбе…

Кто не нужен добрым людям,

Тот не нужен и себе.

С любимыми из прошлого

Встречаюсь иногда

Без вожделенья пошлого

И острого стыда.

Одна из них обмолвилась:

“О, как ты был хорош!”

Неужто наша молодость

Пропала ни за грош?

Красивые девки любили меня,

Призывно смеясь и монистом звеня.

А я уходил незаметно во тьму,

Куда и зачем не сказав никому.

Как чайка, мелькала косынка впотьмах,

Ко мне прибегала любимая… Ах!

“Коханна” и “любый” – звучали слова,

Но так потаённо, что слышно едва.

Она не любила тяжёлых монист,

А где-то “страданья” играл гармонист.

Он прожил на свете недаром,

Поскольку привык со смешком

На ладан дышать перегаром

И небо коптить табаком.

Смущать бесполезно такого

Картинами адовых мук.

Герою из сонма людского

Тот свет – надоедливый звук.

В могилу, подобную схрону,

Из жизни пройдоха ушёл,

Сумел подольститься к Харону

И с ним пропивает обол.

Я никогда не сочинял стихи.

Они из тьмы живые вылетали,

Подобно воробьям из-под стрехи,

Осваивать подоблачные дали.

Они рождались где-то вне меня,

Я только облекал в земные звуки

Биение волшебного огня,

Что обжигает сердце, а не руки.

Уже пожухли жёлтые шары

(Ещё их называют золотыми),

Картофель убран, подняты пары,

И жгут ботву – округа в сладком дыме.

Соперничают охра и багрец,

Горят на ветках листья, как медали.

Заманчивой приманкой для сердец

Распахнуты таинственные дали.

Об эту пору дивно хороши

Леса в своём убранстве поределом,

И ты, превозмогая дрожь души,

С утра спеши к неведомым пределам.

Тебе навстречу будут косяки

Лететь, лететь… Повалит к югу птица.

Одно спасенье от лихой тоски —

В полях укрыться: в далях раствориться.

Читаю Антологию лиризма

И заключаю – мало в ней любви,

Всё войны, мировые катаклизмы

Да опыты во имя коммунизма,

Сумей в двадцатом веке проживи.

А мы смогли чуть больше половины

Его преодолеть, перебороть.

Взвалить как тяжкий груз на наши спины

Грехи других и понести их вины,

Не осудив никак, спаси Господь.

Настало двадцать первое столетье,

Хотелось бы теперь, на склоне дней,

Стряхнуть, как лес по осени веретье,

Свои грехи… Вы, юные, сумейте

Прожить ваш век полезней и честней.

Азия с Европой – это ты:

Полуевропейские манеры,

Полуазиатские черты,

Разные обычаи и веры.

Разделили каменным хребтом,

Сочленили две громадных части?

Ни на этом свете, ни на том

Отыскать ответ не в нашей власти.

Для Европы слишком велика,

Для Востока явно чужеродна,

То по-азиатски ты жутка,

То по-европейски благородна.

Без разбора грабишь до костей,

Отдаёшь последнюю рубаху.

Падка до нелепых новостей,

Не подвержена слепому страху.

Ты непритязательна в быту,

Обо всём судить способна здраво,

Но готова перейти черту,

Наплевать на Божий суд и право.

Не прижился европейский нрав,

Азиатских черт в тебе немного.

Так ли уникален этот сплав?

В чём твоя особая дорога?

Грачи в округе не видны,

Скворцы слышны едва ли.

У нас глашатаи весны

Другие зимовали.

У выживших случайно птах

Сердца полны отваги —

И воробьи журчат в кустах,

Как ручейки в овраге.

Тепло ободнявшего утра

Ещё не согнало росы,

Она, как лузга перламутра,

Рассыпана в эти часы.

За шиворот капает – зябко!

Колени мокры у штанов.

И влажна тяжёлая шляпка

У всех, что находишь, грибов.

Я книги подбирал не по ранжиру

И не по цвету – только для души.

(Бывало тяжко, так, что не до жиру,

А быть бы живу.) Тем и хороши.

Я знал нужду, хотя и не бездельник,

Пока не выбился из нищеты.

Не знаю как, но мне хватало денег

На книги, на вино и на цветы.

Ушли к другим случайные подружки,

Ушли из жизни верные друзья,

А купленные чуть не на полушки

Остались книги.

Мне без них нельзя.

Полных две октябрьские недели

У себя на Волге я живу.

Липы и берёзы облетели,

Яблони не сбросили листву.

Высыпали поздние опята

У забора, где росла ольха.

А душа тревогою объята —

В страхе от неясного греха.

Да и нервы тоже не стальные.

Очевиден горестный итог:

Ни при чём привычный грех – унынье,

Это я от жизни изнемог.

Солнце глянет утром ранним

Сквозь туманную вуаль.

Ни мольбою, ни стенаньем

Не смутить родную даль.

Как несбывшимся желаньям

Порождать одну печаль,

Так бесчисленным страданьям

Бедолаг людей не жаль.

Неужели наша доля —

Горемычная судьба:

Распроклятая неволя

Распоследнего раба?

Посреди пустого поля

Вдруг поймёшь: дела – труба.

Осенью за стаей стаю

Перелётных птиц

Провожаю взглядом, как листаю

Том, где много вырванных страниц.

Вспоминаю радостные миги

Давних встреч в лесах, полях

С птицами, что под обложкой Красной книги

Только и найдёшь теперь – на глянцевых листах.

Ах, сосны, сосны равные в бору

И ровные, да как, – одна в одну.

Гудят они, как струны на ветру,

Хранят они покой и тишину.

Стволы у строевого сосняка

Внизу темны, чем выше, тем светлей.

Они в давно минувшие века

Сгодились бы на мачты кораблей.

Теперь нужны не мачты кораблю,

Но мощные машины и винты.

А я стремленье сосен ввысь люблю —

В борьбе достичь предельной высоты.