Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг.

…Даже минус 30° градусов по Цельсию здесь вполне переносимы, более того – чем-то приятны. И дело не только в том, что принимавшие нас в башкирском селе Кушнаренково не преминули шепнуть: мол, после подъёма по этой холодрыге на Девичью гору (а нам, как станет понятно позже, всенепременно надо было на неё забраться!) внизу каждого ожидает по стопке водки. По стопке водки с пирожком-треугольником, а потом – чай с душистым башкирским мёдом? Дивно! Русский соавтор не стал в данном случае рассказывать, что де городские классы в России перешли на бокал доброго красного. Английский соавтор подчинился. Эх, жаль, что в книгах нельзя ставить смайлик.

Здание бывшей дворянской усадьбы (в советское время – сельхозтехникума) в башкирском Кушнаренкове, где располагалась спецшкола Коминтерна

Что ещё приятного на таком-то морозе? Ну, в конце концов, если не по Цельсию, а по Фаренгейту, то температура не такая уж и низкая: ведь минус 30°С – это всего-то минус 22°F. Но, если честно, конвертируя Цельсий в Фаренгейт, мы уж точно придумываем себе успокоение: ведь даже после Брекзита Британия уже не вернётся к F-шкале.

Однако же при чём тут Британия и такие-то глубины Евразии?! Так ведь, как мы уже сказали, когда в Британии в ходу ещё был Фаренгейт, именно отсюда, из башкирского села Кушнаренково, начинали свой путь через Великобританию на Европейский континент несколько советских разведчиков-«нелегалов» из числа «ледорубов». И чтобы понять в деталях, как и что тогда происходило, нам предстоит вычислить, как они были связаны друг с другом ещё на советской земле, и выяснить, чему их учили перед отправкой в тыл к врагу.

Координаты

Почему же в Башкирии так легко переносится даже самый лютый, жгучий мороз? Отчего снег в Кушнаренкове так бодряще хрустит, а лёгкие наполняются хрустально чистым воздухом? Да потому, что здесь удивительным образом сходятся географические градусы, складываясь в формулу «55/55»: в этой точке пересекаются 55° северной широты и 55° восточной долготы.

Это – истинные глубины континента. И, соответственно, – царство континентального климата. В этой местности сухо, и потому зимой дышится столь легко. Лето же, напротив, тут такое знойное, что в Кушнаренкове разбили один из самых северных на всей нашей планете виноградников (насколько мы знаем, севернее есть только в Норвегии[20]).

По этому-то чудному башкирскому винограднику мы и пошли, понимая, что повторяем путь сразу нескольких личностей, знаковых для мировой политики и разведки.

Как нам рассказали старожилы, в войну любил бродить между лозами (очевидно, вспоминая родные южные края) такой отнюдь не последний человек в истории, как Георгий Димитров. Тогда его имя знал каждый: будущий руководитель Народной Республики Болгарии был генеральным секретарём всемирной компартии – Коминтерна.

Георгий Димитров[21]

Вместе с Димитровым по этой, если официально, «опытной плодово-ягодной станции»[22] местного сельхозтехникума гуляли не менее знаковые личности – например, будущий соучредитель Второй Австрийской республики Иоганн Коплениг, будущий президент ГДР Вильгельм Пик, председатель её Государственного совета Вальтер Ульбрихт[23] и т. д.

Ульбрихт (слева) и Пик (справа)[24]

Юбилейная медаль с изображением Иоганна Копленига, выпущенная к 30-летию Второй Австрийской республики[25]

Как ни относись к их взглядам, фигуры – по-настоящему знаковые. Но что ещё, кроме моциона они совершали в этой дали?

Преподаватели

В советские времена здесь, в тогдашней Башкирской АССР, вышла книга местного краеведа Ю. Узикова, который написал, что в Кушнаренкове эвакуированные коминтерновцы «работали, учились, писали книги, готовились к строительству новой жизни в своих странах»[26].

Из всего перечисленного выделим слово «учились» (тем более что советская цензура всё-таки позволила Ю. Узикову хотя бы мельком, но упомянуть, что курс обучения включал и военную подготовку[27]).

Обозначенные выше первые лица Коммунистического интернационала – это, как скажут сегодня, топовые лекторы расположившейся тогда на базе Кушнаренковского сельхозтехникума специальной военно-политической и разведывательно-диверсионной школы Коминтерна.

В отдельных секциях этой спецшколы (немецкой, польской, австрийской и т. п.[28]) преподавали люди непростые. Это и Пауль Вендель (после войны – министр народного образования ГДР), и Яков Берман (будущий заместитель председателя Совета министров Польской Народной Республики), и Рудольф Дёллинг (будущий посол ГДР в СССР), и Франц Хоннер (после войны – глава МВД Австрии)[29]. Назовем сразу и нескольких выпускников этой удивительной спецшколы. Палитра окажется очень пёстрой.

Выпускники

Прежде всего скажем о тех, кто отметился уже в последовавшую холодную войну: среди них, например, – будущий руководитель разведки ГДР Маркус Вольф[30] и представитель Штази на Кубе в 1971–1974 гг. Херберт Хентшке[31]. Есть в числе выпускников и такой, по идее, аполитичный человек, как двукратный обладатель кубка СССР по футболу Агустин Гомес[32]. Его-то как сюда занесло? О! О нем у нас будет отдельная глава! Ещё среди выпускников спецшколы в Кушнаренкове – героиня нашей первой книги Франсин Фромон, чьим именем неспроста названы колле́ж и улица во Франции. А также будущий депутат-коммунист Национального собрания Чехословакии Рудольф Ветишка[33] и яркий критик коммунизма Вольфганг Леонгард.

Последний, распрощавшись с соцблоком, перебрался в Западную Германию. И, не будучи скован цензурными ограничениями, оставил самые, пожалуй, обширные воспоминания об учёбе в Куншаренкове.

Первым начальником спецшколы был Вылко Червенков[34]; сменил его на этом посту ещё один болгарин – Рубен Аврамов Леви («Михайлов»). С Леонгардом у последнего состоялся такой разговор:

«– Как вы знаете, это школа Коминтерна. Мы подготовим кадры для разных стран. Готовы ли вы вести работу в Германии?

– В Германии? – Всё это было для меня как-то ново, и я не знал, что он под этим подразумевает. Подпольную работу? Работу среди немецких военнопленных? Политическую работу после поражения гитлеровской Германии?»[35]

Действительно, руководство школы заглядывало и в после-военное будущее. Но пока готовило курсантов к текущей работе. Например, ещё в советские времена было известно, что тот же чехословацкий депутат Р. Ветишка десантировался в свою страну зимой 1943 г. с советского самолёта[36]. А та же Ф. Фромон, как мы уже в деталях показали в нашей первой книге, – не просто первая женщина-парашютист французского Сопротивления. Ещё до войны она имела отношение к самым деликатным миссиям Коминтерна (например, к поставкам оружия в республиканскую Испанию), а во Вторую мировую была физически переброшена через Британию во Францию уже не Коминтерном, а силами НКВД и SOE (в рамках той самой схемы «Ледоруб»)[37].

Штампы

Ниже мы процитируем документы, которые не вполне укладываются в привычные представления об архивных материалах. Между тем речь идет о бумагах, обладающих должной степенью исторического пожелтения. Прежде всего это книги, которые читали преподаватели и курсанты спецшколы, – те, что были оставлены в библиотеке кушнаренковского сельхозтехникума (их нам раскрыла хранительница музея нынешнего колледжа А.А. Волкова). И здесь сразу же упомянем об одном открытии.

Дело в том, что на этих книгах проставлен штамп: «Дом отдыха МОПР № 1».

МОПР – это коммунистическая благотворительная Международная организация помощи борцам революции, созданная Коминтерном в качестве эдакого аналога Красному Кресту. Но «Дом отдыха»?!

Река

…Тот же В. Леонгард пишет, что курсанты не имели права рассказывать друг другу о своём прошлом и называть свои истинные имена; сам он учился там под фамилией «Линден», а М. Вольф – «Фёрстер»[38]. Но надо приехать в само Кушнаренково, чтобы узнать то, чего ни в каких бумагах не увидишь.

Штампы МОПР на книгах, оставленных слушателями военно-политической и разведывательно-диверсионной спецшколы Коминтерна в башкирском Кушнаренкове

Оказывается, дом, в котором тогда разместили коминтерновцев, до революции был усадьбой дворян Топорниных и дачей торговца чаем Грибушина[39]. Последний словно заглянул в будущее, когда нанял в гувернантки тётю Владимира Ленина[40]. Знала бы она, знали бы дворяне Топорнины и чайный король Грибушин, кто и с какой целью станет потом здесь «отдыхать»!

Здание спецшколы в Кушнаренкове сегодня

Построено здание было после Отечественной войны 1812 г. (так ее называют в России, а для английского соавтора мы сделали пояснение: было сделано «после Наполеоновских войн»). К сожалению, в 1990-е годы здесь приключился пожар (студентки сельхозтехникума не выключили утюг), и от былого величия остались только стены и обгорелые перекрытия.

Нахлобучив строительные каски на зимние шапки и ежесекундно посматривая вверх – не грохнется ли что-нибудь тяжёлое на наши головы, – мы всё-таки заглянули внутрь и разглядели лестницу, ведущую в подвал. Там, как объяснили старожилы Кушнаренкова, во времена пребывания спецшколы Коминтерна находился тир. И можно точно сказать, что выстрелов никто не слышал: основательная кирпичная кладка гасила любые звуки, обеспечивая секретность учебного процесса.

Глядя с вершины соседней Девичьей горы, убеждаешься в правдивости рассказов о том, что располагавшееся здесь учебное заведение было засекречено даже с визуальной точки зрения. М. Вольф вспоминает: «Летом 1942 г. мы встретились далеко от Москвы на бывшей усадьбе Кушнаренково, живописно расположенной […] на берегу реки Белая, примерно в шестидесяти километрах от столицы Башкирии Уфы. Попасть туда можно было только по реке»[41].

Но и с реки усадьбу не видно. Да и вряд ли взгляд путешественника мог сохранить цепкость после 10-часового (!) плавания из Уфы. В более подробных воспоминаниях В. Леонгарда читаем:

«– Мы поедем на этом пароходе, – сказал старший группы.

[…] Мы наверно были в пути уже часа два-три. Многие пассажиры сошли на берег. Я посмотрел вопросительно на сопровождающего, но он отрицательно покачал головой. Мы поехали дальше.

Часов через шесть пароход причалил снова.

– Кушнаренково, – объявили громко и внятно.

Наш сопровождающий поморщился. Ему, очевидно, не понравилось, что это место было названо. Ну, ничего не поделаешь. […] Молча взяли мы свои чемоданы»[42].

А прятать и шифровать было что. И, конечно, они знали, как.

Первый «ключ»

Приведём уже здесь разгадку того шифра, что связан с библиотечными штампами МОПР. В данном случае всё довольно очевидно. В. Леонгард чётко указывает: прибыв в Уфу, куда были эвакуированы центральные структуры Коминтерна, он именно в МОПР получил направление в Кушнаренково[43]. Примечательно, что через Башкирский обком МОПР решался вопрос и о материальной помощи жене ещё одного установленного советского разведчика, участника англо-советской схемы «Ледоруб» (субоперация «Айгер»; см. отдельную главу) Германа Крамера[44]. То есть всё сходится: МОПР был передаточным звеном и «крышей».

Значит, Дом отдыха № 1 МОПР? Можно и так сказать. Хотя, например, В. Леонгард получил инструкцию писать свой адрес так: «Башкирская АССР. Кушнаренково. Сельскохозяйственный техникум № 101». Лишнюю сотню в номер добавили, наверное, для того чтобы письма, упаси Бог, не попали в техникум № 1, который в Кушнаренкове занимался обучением виноградарей.

Однако в деле Агустина Гомеса по линии Красного Креста, хранящемся в Государственном архиве Российской Федерации, указано, что тот в 1942–1943 гг. числился «учащимся с/х техникума № 1 гор. Уфы»[45]. В данном случае, как видим, номер учебного заведения остался прежним, но был заменён населённый пункт. Версий две: либо в Уфе имелся соответствующий зашифрованный почтовый ящик, либо кадровики задним числом шифровали Кушнаренково даже в секретном архиве и после расформирования Коминтерна!

«Корни»

Нам и самим уже не терпится перейти к рассказу о конкретных операциях из схемы «Ледоруб». И мы поймём нетерпеливого читателя, если тот решит сразу перескочить на следующую главу. Но всё-таки считаем необходимым немного коснуться того, как готовили агентов-коминтерновцев (по ряду сведений, подготовка также шла под Куйбышевом, в подмосковном Пионерском и, возможно, в Липецке, но мы сосредоточимся на Кушнаренкове).

Современные западные историки спецшколу в Кушнаренкове иной раз определяют не как вновь созданное учебное заведение, а как эвакуированную в Башкирию Международную ленинскую школу (МЛШ). Так, например, считают испанский исследователь Х. Руэда Лаффонд[46] и профессор Дублинского университета Х. Шиха[47]. Но как же тогда быть с общепринятой версией, согласно которой МЛШ существовала лишь в 1926–1938 гг.?!

Начнём с того, что до войны целая сеть учебных заведений занималась воспитанием руководящих кадров национальных секций Коминтерна в рамках их «большевизации». В нее входили и МЛШ, и Коммунистический университет трудящихся Востока, и Коммунистический университет национальных меньшинств Запада.

МЛШ как «вершина пирамиды» международного марксистско-ленинского образования была учреждена на V Конгрессе Коминтерна (июль-август 1924 г.). Учеба в ней представлялась многим своего рода «трамплином», ускоряющим продвижение по партийно-политическому пути[48] – хотя это и спорно[49]. В качестве преподавателей в школу были откомандированы ведущие партработники немецкой, английской, американской, чехословацкой, итальянской, французской и других секций[50].

Школа быстро разрасталась. Например, британские и ирландские слушатели поначалу учились с коллегами из Соединённых Штатов и Канады в секторе «D», но в 1933 г. был создан отдельный, так сказать, «имперский» сектор «E». Помимо студентов из Соединённого Королевства и Ирландии, в нем оказались посланцы заокеанских доминионов Британской империи – австралийцы и новозеландцы[51]. После 1931 г. в Москву прибыли около сотни латиноамериканцев[52]. И т. д., и т. п.

Первыми ректорами МЛШ стали такие видные деятели советской компартии и всего Коминтерна, как русский Николай Бухарин и венгр Бела Кун[53]. Этот же организационный принцип впоследствии был применён в Кушнаренкове: в числе преподавателей – поистине знаковые фигуры (хотя школа в Башкирской АССР и возникла уже на следующем «витке», после того, как Бухарин и Кун сгинули в репрессиях).

Отбор в МЛШ был жёстким. Слушателем мог стать активист с партстажем не менее года. Ему надлежало продемонстрировать интенсивную деятельность в деле организации забастовок и демонстраций или должным образом показать себя, скажем, в профсоюзной работе. Правда, у некоторых возникли проблемы с принадлежностью к марксистски каноническим пролетариям, к «рабочей косточке». Например, лишь чуть больше четверти слушателей-латиноамериканцев были из рабочей среды[54]. А за британскими слушателями отмечали «склонность к индивидуализму, рабочей аристократии и буржуазной культуре»[55]. Наверное, отсюда и возникло пожелание, чтобы студенты, не являвшиеся рабочими, проходили через «борьбу с оппортунизмом»[56]. Что же касается приехавших в СССР студентов с Британских островов, то их не отвечавшие канону воззрения и рефлексии, видимо, подлежали, говоря современным языком, «перезаписи на очищенный носитель».

Информация об учебной программе МЛШ довольно противоречива, однако она позволяет провести интересные параллели с тем, что потом происходило в Кушнаренково. По плану, в МЛШ изучали философию, политэкономию и историю[57], но по факту список тем был бесконечным. Когда позже вместо МЛШ начали создавать партшколы отдельно взятых компартий, то, «учитывая положительный и отрицательный опыт МЛШ, центральным комитетам компартий предлагалось положить в основу программы занятий: курс политэкономии; курс истории своего народа, рабочего движения своей страны, истории своей компартии, мирового рабочего движения и Коминтерна; курс ленинизма на основе работ тов. Сталина и опыта ВКП(б) с особенным учетом указаний Ленина и Сталина, прямо относящихся к рабочему движению данной страны»[58].

Между тем в числе документов с должной степенью исторического пожелтения нам в Кушнаренкове показали отпечатанные на машинке и хранившиеся в бывшем Кушнаренковском райкоме КПСС воспоминания анонимного чехословацкого коммуниста – слушателя спецшколы Коминтерна. О своей башкирской «альма матер» он рассказывал так: «После каждого доклада была живая дискуссия не только по данной теме, но и по другим вопросам. Наша “жертва” (т. е. лектор. – Авт.) должна была быть очень знающей, удовлетворить всех. Вопросы касались истории отдельных государств, международного рабочего движения, военной стратегии и тактики, современной военной техники, конспиративной работы, философии, психологии, истории, военного дела и т. д.».

Есть и другие совпадения в программах МЛШ и спецшколы в Кушнаренково. И там, и там были занятия спортом, объём которых, конечно, выходил за рамки обычной физкультуры. Уральский исследователь Ефим Ховив, подготовивший наиболее подробную биографию выпускника МЛШ радиста «Красной капеллы» Альберта Хёсслера, установил, что тот занимался и лёгкой атлетикой, и ручным мячом, и футболом, и волейболом, и беговыми лыжами[59]. В Кушнаренкове утром курсантов будил резкий звонок, после подъема были физзарядка, гимнастика, упражнения на турнике, бег и прыжки[60].

По некоторым данным, выпускница МЛШ Ф. Фромон именно там изучала радиодело[61]. Впрочем, на этот счет есть сомнения – возможно, писавшие её биографию французы всё-таки смешали довоенную МЛШ и радиокурсы, которые Фромон прошла уже в Башкирии. Достоверно известно, однако, то, что училась она и там, и там.

По сведениям В. и Л. Хейфецов, последний набор в МЛШ, например, от легальных компартий Латинской Америки состоялся в 1936 г.[62] В общем-то, после VII конгресса перемены наступили для всех. В указании Секретариата Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) от 27 апреля 1936 г. Международной Ленинской школе рекомендовалось: «1) Отказаться от нового набора курсантов из легальных секций (за исключением чехословацкой). 2) Сектору подготовки кадров совместно с МЛШ подготовить организацию партийных школ этих секций. 3) Для обеспечения возможности организации школ в этих странах организовать при МЛШ ленинские курсы…»[63].

Ирландская профессор Шихан считает, что школа и после этого продолжила работать – но уже только с «нелегалами»[64].

Показательно, впрочем, что в начале войны в Кушнаренкове уже не было представителей Соединённых Штатов, а также считавшейся их «задним двором» Латинской Америки. Исчезли слушатели и из Британии и Британской империи. То есть в этот период Москва против союзников ничего не планировала (по крайней мере, в стенах этой школы).

Другие спецшколы

С одной стороны, весьма уважаемые источники утверждают, что «уже летом 1936 г. началась ликвидация спецшкол, [а] к 1938 г. были закрыты все учебные заведения Коминтерна, в том числе готовившие специалистов для нелегальной работы»[65]. То есть, выходит, что с разрастанием репрессий Коминтерну «подрезали крылья» – ограничили его разведывательные возможности и амбиции. Но, с другой стороны, в последний день августа 1940 г. Димитров обратился в Секретариат ЦК ВКП(б) с идеей о слиянии в одно учебное заведение всё-таки сохранившихся курсов (для китайцев) и целой школы (№ 15, в которой продолжали учиться испанцы).

Получается, информация о тотальной ликвидации коминтерновской «педагогики» была, оказывается, сильно преувеличенной. Впрочем, в обращении Димитрова речь вроде бы шла не о нелегалах, а о начальстве: об «оказавшихся в СССР руководящих работниках братских компартий», вызванных сюда для «партийно-политической подготовки»[66]. Правда, в случае запрета компартий руководящие работники как раз первыми уходили в подполье, переходили на нелегальное положение.

И кого же мы обнаруживаем среди кандидатов на зачисление в новую школу образца 1940 г., которая, насколько можно понять, располагалась в подмосковном Пушкине?! «Неожиданно» в этом списке видим того самого чехословацкого парашютиста и будущего депутата Р. Ветишку[67], который потом «всплывёт» в Кушнаренкове. Там же присутствуют австрийцы: «Конрад» (будущий участник операции «Содовая» схемы «Ледоруб»; см. соответствующую главу в этой книге), Франц Лёшль (упомянутый ещё в нашей прошлой книге член группы «Виски» в той же разведывательно-диверсионной схеме SOE и НКВД/НКГБ) и Франц Хоннер (который преподавал в Кушнаренкове и, как нам кажется, «подарил» часть своей биографии ещё одному «ледорубу», речь о котором пойдёт ниже)…[68] Это представители тех самых стран, компартии которых как раз и ушли в подполье.

Конечно, все изменилось с нападением Гитлера на Советский Союз 22 июня 1941 г. Авторы официальной «Истории российской внешней разведки» пишут: «В дачных поселках под Москвой были созданы диверсионные школы, где проходили подготовку перед заброской в тыл врага группы коминтерновцев. В обычных, ничем не примечательных деревенских избах […] чехи, поляки, австрийцы, немцы имели возможность, разумеется, отдельно друг от друга в целях конспирации, разговаривать на родном языке, читать литературу»[69].

Из такого подмосковного лагеря писал жене будущий радист «Красной капеллы» Альберт Хёсслер: «Я очень страдаю от нападения фашистов на Советский Союз, потому что я, как немец, чувствую себя ответственным за каждое их преступление. […] Понятно, почему мы с таким нетерпением рвемся на фронт!» Ещё одно письмо за октябрь 1941 г.: «…Как мы страдали, когда покидали Москву! Мы стыдились себя, казались себе трусливыми беглецами. А то, что нам говорили люди за время долгого пути нашего эшелона, жгло нас как огонь. Это были не очень приятные и любезные вещи. Но мы должны были молчать, ни одного слова в свою защиту!.. Сейчас все это позади. Мы возвращаемся туда, где идет борьба. Только там сможем доказать, кто мы…»[70]

Именно в Подмосковье располагает спецшколу Коминтерна, которая потом оказалась в Кушнаренкове, и башкортостанский исследователь Виталий Полосин. Тем самым он явно допускает, что школа в Кушнаренкове не создавалась с нуля в октябре 1941 г., а была туда эвакуирована[71].

Основа основ

Утро в Кушнаренкове начиналось с того, что руководители групп рапортовали «коротко, почти по-военному, о наличном составе», а все стояли «как по команде “смирно”»[72]. Леонгард отмечал: «Для меня все это было ново […] От партийной школы я этого уж никак не ожидал. […] Мы должны были в кратчайший срок изучить […] обращение с ручными гранатами и миномётами и с предельной быстротой разбирать и собирать револьверы, винтовки, лёгкие и тяжёлые пулемёты. […] Для подготовки к будущей нелегальной работе нас обучали обращению с ручным огнестрельным оружием, со взрывчатыми веществами и ручными гранатами и преподавали “технику конспирации”, чтобы мы могли возможно дольше осуществлять свою подрывную деятельность в тылу врага и не быть раскрытыми»[73].

Ещё курсантов обучали радиоделу и радиопропаганде, организации партизанского движения и разведывательно-диверсионным навыкам[74], а из экзотики, как нам рассказали в музее Кушнаренкова, в программе было даже восточное единоборство джиу-джитсу[75]. Чехословацкий коммунист вспоминает: «Коллектив мужчин и женщин со всех оккупированных европейских земель нас принял и мы стали частью организованной партийной ткани. […] Так как мы поступили в школу с середины учебного года, мы должны были усвоить материал и за первую половину. […] Надо было учиться, бегать, упражняться, стрелять, боксировать а также танцевать. На танцах играл особый джазовый оркестр».

К танцам вернёмся чуть позже, а пока добавим еще несколько штрихов – об идеологии. Слепое следование ей не раз и не два подводило довоенный СССР (вспомним хотя бы отказ от коалиции коммунистов и социал-демократов, приведший к формально демократическому назначению Гитлера канцлером Германии, обернувшемуся его воцарением в диктаторах). Реалии войны многое изменили.

В Кушнаренкове был вольнодумный, по советским меркам, взгляд на догмы, которые ещё вчера казались незыблемыми и неприкасаемыми. М. Вольф вспоминал: «Мы узнали от компетентных лиц нам дотоле неизвестное из переменчивой истории рабочего движения и Коминтерна. Анализ, сделанный VII конгрессом Коминтерна, причин прихода к власти Гитлера и собственных ошибок коммунистов дали нам на будущее много поучительного и запоминающегося. Мы были убеждены, что по окончании господства нацистов на повестку дня встанет вопрос строительства антифашистско-демократического порядка на очень широкой политической основе и уж никак не строительства социализма. Действительно, шаги, предпринятые непосредственно после гибели гитлеровской империи: образование многих партий, стремление к объединению с социал-демократами, демократическая земельная реформа – первоначально соответствовали этим представлениям»[76].

То, как после войны советская зона оккупации Германии превратилась в ГДР (и в какую ГДР!) – предмет не этой книги. Наш разговор – о Кушнаренкове.

В своих воспоминаниях М. Вольф не раз заочно полемизирует с В. Леонгардом, журя последнего за то, что он представил учёбу в Кушнаренково как догматическую. Но справедливости ради скажем: Леонгард тоже признавал, что атмосфера в Кушнаренкове отличалась от обычных советских учебных заведений. Например, о начальнике школы он свидетельствовал: «Михайлов […] не производил впечатления крупного должностного лица или директора школы. Не было трафаретных вопросов и ответов»[77].

Друг Вольфа, Гельмут, добавлял: «У меня сложилось впечатление, что всей постановкой обучения, дискуссиями об отдельных проблемах, заданиями по самостоятельному изучению источников (Маркс, Энгельс, Ленин, Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Август Бебель, Франц Меринг и другие) […] стимулировали обдумывание и собственные выводы для будущей работы и принятия решений в определенных ситуациях»[78]. В свою очередь, чехословацкий коммунист вспоминал: «Очень часто к нам приезжали заведующие, функционеры исполкома Коминтерна и докладывали о международном положении. Большое впечатление на меня произвело выступление Пальмиро Тольятти. […] Тольятти отвечал мгновенно, точно и коротко».

Насколько можно понять, в школе рассматривали и, скажем так, морально-психологические, этические проблемы. Например, как рассказывал Вольф, «на одном из семинаров был поставлен вопрос, как должен действовать нелегал, внедренный в вермахт, если его включат в расстрельную команду. Трудный вопрос совести»[79].

В целом же Вольф говорил о «смеси лекций, семинаров, военной и практической подготовки по конспиративной технике»[80].

Конспирация и расшифровка

Выезд двух эшелонов с коминтерновцами с Казанского вокзала Москвы в столицу Башкирской АССР пришелся на октябрь 1941 г.[81] И в годы войны именно из Уфы вели свои передачи радиостанции Коминтерна (аж на восемнадцати языках![82]) – в этой связи чаще всего и вспоминают о Башкирии в контексте III Интернационала. Мы уже упоминали колодец у входа в уфимский почтамт. Так вот, он открывал путь в коллектор, по которому из почтамта (где располагалась радиостудия) шёл кабель за город (где было оперативно обустроено грандиозное радиополе, демонтированное лишь в XXI веке).

Георгий Димитров прибыл в Уфу из Куйбышева лишь 20 декабря 1941 г.[83], а до тех пор аппаратом Исполкома Коминтерна в Уфе руководил Тольятти. 23 октября Димитров писал ему: «Примите меры еще в самом начале, чтобы наше учреждение внешне существовало в Уфе под флагом организации радиовещания, а не как ИККИ. Нецелесообразно разглашать перевод нашего учреждения из Москвы в Уфу»[84].

По идее, учитывая распоряжение Димитрова, переезд части сотрудников в Кушнаренково должны были провести в условиях максимальной секретности. Однако… Сначала было объявлено, что ликвидировался эвакуированный в Кушнаренково детский сад научно-исследовательского института «Каучук»[85]. Но, как говорят в России, «свято место пусто не бывает», и потому вскоре сразу 52 человека (сотрудники Коминтерна и члены их семей) разместились в самом Кушнаренкове, а ещё 178 сотрудников и их домочадцев подселили к колхозникам Измурзинского сельсовета всё того же Кушнаренковского района «для совместного проживания»[86].

Коминтерновцы прибыли в Кушнаренково ночью 26 октября 1941 г. на нескольких грузовиках. Встречал и размещал всех заместитель председателя исполкома райсовета Александр Емельянович Салий. Местным сотрудникам техникума невнятно объяснили, что прибыли слушатели техникума № 1 из Москвы[87] – хотя, как мы уже знаем, в селе и так был и есть техникум (теперь колледж) с таким номером.

Конечно же, скоро кушнаренковцы раскусили, кто такие их новые постояльцы. Читаем в воспоминаниях чехословацкого коммуниста: «Когда становилось теплее, чаще шла речь о том, когда начнется ледоход. Сначала это не привлекало мое внимание, что из того, что на какой-то реке ломается лед? […] Всё случилось однажды ночью. Сторож объявил аврал. Все выбежали бегом во двор и осторожно с восхищением смотрели. От реки шел большой шум ломающегося льда». Коминтерновцы тоже не остались у себя в расположении: «С лампами, крючками, топорами и динамитом пошли к бурной реке»[88]. Естественно, встретились с местными. А те, само собой, обратили внимание на акцент – если ещё раньше не поняли, в чём дело.

Доцент немецкой секции Пауль Вендель вспоминал, как коминтеровцы помогали со сбором урожая колхозу «Большевик»[89]. А житель села Е.А. Муромцев с гордостью рассказывал, как ему, 14-летнему подростку, дали ответственное задание: возить в бочке питьевую воду на ток, где работали иностранцы. Скоро и на виноградник пришли, помимо Димитрова, другие южане: слушатели-испанцы, итальянцы, французы[90]. И разговаривали они друг с другом явно не на башкирском!

Снова обратимся к воспоминаниям М. Вольфа: «Чтобы сохранить школу в рабочем состоянии в суровую зиму 1942/43 года, в то время, когда бушевала битва под Сталинградом, нам пришлось вырубить прекрасную аллею из старых дубов, шедшую через овраг к усадьбе. Колоть дубовые чурки топорами и клиньями было ужасно трудной работой. В деревне оставались только женщины, дети, старики и инвалиды войны. Во время уборки урожая обученные слесарному делу из нашей среды ремонтировали тракторы и комбайны, остальные помогали на уборке. Это было так же жизненно важно, как и разгрузка барж. Мешки весом в 50 килограммов нужно было переносить по узким деревянным ступеням на крутой берег. Естественно, более сильные были в лучшем положении, но пот лился ручьями со всех»[91]. То есть, опять же, – они встречались с местными жителями.

Более того, мы собственными глазами видели, что на Девичьей горе в Кушнаренкове (где нет аэропорта) стоит списанный самолёт. Для чего его там поставили, о чём он призван напоминать? Оказывается, в войну под Кушнаренковом был аэродром, на котором действовал филиал Уфимского парашютно-планерного клуба[92]. Будущие разведчики осваивали там десантирование с воздуха. На этот же аэродром прилетали мгновенно узнаваемые советскими людьми лидеры международного коммунистического движения: помимо упомянутых выше австрийцев, немцев, итальянцев и болгар, бывала там и Пассионария – лидер испанских коммунистов Долорес Ибаррури[93].

Среди тех испанок, которые ещё и родились тогда в Кушнаренкове, следует назвать переводчицу на кастильский язык «Мастера и Маргариты» Амайю Лакаса[94]. Из этого, кстати, следует, что, в отличие от довоенной МЛШ, куда студентам запрещалось привозить родственников[95], в Кушнаренково всё было устроено человечнее. Но, значит, и прозрачнее.

В общем, «конспирация» та еще… И тем не менее, даже для курсантов в Кушнаренкове была запретная зона. Дело в том, что помимо австрийской, болгарской, венгерской, испанской, итальянской, немецкой, польской, румынской и судетской секций[96] там имелась и занимавшаяся отдельно корейская[97] (которую скрывали даже от своих, так как Корея входила в состав Японии, а с Токио у Москвы до 1945 г. сохранялся нейтралитет).

Историю Кушнаренкова предстоит ещё писать и писать. Однако мы в дальнейшем сосредоточимся на тех выпускниках кушнаренковской и других спецшкол Коминтерна и советской разведки, которые добрались (или могли добраться) до Британии, – на реальных и потенциальных «ледорубах».