Анна Витальевна Малышева Сфинксы северных ворот Роман

Елене Кондратьевой-Сальгеро

Провинция все еще верит в схороненный прадедами клад.

Оноре Бальзак. Старая дева

Глава 1

Александра протянула руку, нащупывая впотьмах клавишу звонка, смутно белеющую на каменном столбе ворот. Нажимая ее, она всматривалась в глубину сада за решеткой ограды. Вдали виднелись освещенные окна, полускрытые кустарниками, еще безлистными. Только что прошел дождь, и весенний сад пах свежо и горько. Никакого движения в нем не было заметно, слух женщины улавливал только стук падающих с ветвей капель. «А ведь меня должны ждать!» – подумала она, вновь нажимая звонок.

Вернувшись к такси, которое все еще стояло на обочине извилистой деревенской улицы, Александра открыла дверцу и, склонившись, по-французски уточнила у водителя, который переговаривался по рации с диспетчером:

– Это точно, дом восемьдесят шесть Вэ?

– Да, да, мадам! – оживился таксист-вьетнамец, ткнув пальцем в экран навигатора, где красным флажком был обозначен конечный пункт. – Вы не поедете обратно?

– Нет…

– Жалко… Мне тут не найти пассажиров в Париж! Придется ехать пустым… – Водитель все еще смотрел на нее выжидающе, словно рассчитывал, что она вдруг переменит решение и вернется с ним в город. – Тут все уже спят!

Когда такси все же тронулось и скрылось за поворотом безмолвной деревенской улицы, окруженной такими же безлюдными темными садами, как тот, возле которого стояла Александра, женщина подумала с запоздалой тревогой, что ей стоило бы вернуться в Париж. «Похоже, звонок не работает, или его не слышат. Такси тут не поймаешь, где вокзал, я понятия не имею. Прохожих в полночь не встретишь, номера стационарного телефона особняка у меня нет… Мобильный Натальи почему-то не отвечает… Однако, ситуация! Да еще багаж!»

Багаж тревожил художницу больше всего. Личных вещей у нее с собой было всего ничего, одна небольшая сумка – Александра всегда путешествовала налегке. Но вот маленький чемодан, купленный специально для этой поездки, чемодан, который она взяла с собой в качестве ручной клади и с которым боялась расстаться на миг… Александра в сердцах нажала звонок в очередной раз и уже не отнимала пальца от клавиши. «Я стою тут, среди ночи, в безлюдном месте, и трясусь над рисунками экспрессионистов, которые хозяйка непременно пожелала доставить из Москвы, и непременно при моем содействии… Она прекрасно знала, что я должна приехать сегодня, около этого часа, но отчего-то не торопится меня встречать! Надо было все же вернуться в Париж, переночевать в каком-нибудь отеле, тем более все счета Наталья взялась оплатить, и уже с утра ехать сюда… Кто знает, какие тут, в деревне, нравы? Может, ложатся спать с курами и не ждут гостей в такое неприлично позднее время?!»

Начал моросить дождь. Александра накинула капюшон и, сердито оглядев улицу, взялась за выдвижную ручку чемодана. Она двинулась вдоль ограды, рассчитывая найти другой вход, с исправным звонком.

Сад оказался большим. Дом 86-В (табличку с номером она обнаружила на одном из каменных столбов ограды, что несколько ее обнадежило) был последним в конце деревенской улицы. Далее, там, где ограда делала поворот, тротуар превращался в дорожку, усыпанную крупным щебнем. За околицей тянулись темные поля, испускающие пряно-услащенный запах размокшего навоза и молодой зелени. Александра с минуту вдыхала его, пытаясь представить себе невидимую местность. «Кажется, до самого горизонта больше нет ничего, кроме пашни… Ну и глушь… Я-то думала, это больше похоже на город, пусть крошечный!»

Дождь усиливался. Стемнело к этому времени так, что женщина с трудом различала прутья решетки рядом со своим лицом. Освещенные окна все еще маячили в глубине сада, но это было единственное свидетельство того, что дом обитаем. Александра, все больше раздражаясь, пошла быстрее, глубже надвинув капюшон. «Не хватало еще вымокнуть насквозь вместе с рисунками… Хотя чемодан, кажется, непромокаемый, но все же… Все же…»

Внезапно она остановилась, различив в шаге от себя некое препятствие. В первый миг ей показалось, что на пути лежит огромная собака, настороженно поднявшая голову. Впрочем, Александра не успела испугаться, немедленно осознав, что едва не столкнулась с каменной статуей. Вторая статуя, точно такая же, виднелась впереди, на расстоянии нескольких метров. «Похоже, я наткнулась на главный въезд в усадьбу! – поняла женщина, склоняясь к скульптуре и убеждаясь в своей правоте. – Да, верно, собака… Или лев… Да кто бы ни был, главное, это еще один вход!»

Высокие решетчатые ворота, которые охраняли с двух сторон каменные изваяния животных, были распахнуты. Не колеблясь, Александра вошла в них и, все убыстряя шаг, направилась к дому. Дождь, словно подстерегавший момент, когда она переступит границу сада, хлынул вдруг с такой силой, что женщина пустилась бегом. Она перевела дух, только оказавшись под навесом возле двери, слабо освещенной падавшим из ближайшего окна светом. Художница безуспешно поискала звонок, постучала, затем взялась за ручку и обнаружила, что дверь не заперта. Потянув ее на себя, она вошла в дом и очутилась в кухне.

Просторная комната с белеными стенами и холодным очагом в углу оказалась пустой. Серые каменные плиты пола были влажны: не то их недавно вымыли, не то это было их обычное свойство. На газовой плите стоял большой эмалированный чайник с закопченными боками. Простой сосновый стол, занимавший всю середину комнаты, с придвинутыми к нему плетеными стульями, невзрачными и крепкими, какие можно встретить в церкви, несколько шкафов вдоль стен, огромная корзина у входа, на дне которой обреталось несколько багровых луковиц, – это была вся обстановка кухни, по-казарменному чистой, холодной и безликой. Помещение ярко освещалось двумя свисавшими с потолка лампами под жестяными абажурами. Александра, щурясь от света, казавшегося после уличной темноты слишком резким, огляделась и прикрыла за собой дверь, чем разом отсекла нарастающий гул расходившегося дождя.

В коридоре, куда вела единственная дверь из помещения, послышались быстрые шаги. Художница ожидала увидеть хозяйку дома, свою старую московскую знакомую, перебравшуюся не так давно на постоянное жительство в Париж, но на пороге кухни появился незнакомый молодой человек. Он вошел, явно не ожидая увидеть гостью, потому что, едва заметив ее, издал изумленное восклицание и нахмурился. Александра поторопилась заговорить с ним, чтобы развеять опасения, которые, как она видела, уже испытывал юноша.

– Я приехала к Наталье Ступиной, – произнесла она сперва на всякий случай по-русски, затем тут же повторила по-французски, уяснив, что ее не понимают. – Она здесь живет?

– Здесь, – по-французски ответил молодой человек, несколько успокоившись. – Но ее нет, она в Париже.

Александра с досадой растерла озябшие ладони и невольно оглянулась на входную дверь, за которой слышался непрерывный гул ночного апрельского ливня.

– Она должна была меня ждать по этому адресу, – упав духом, произнесла женщина. – Я даже не знаю, где находится ее парижская квартира.

Но молодой человек, который представился Дидье, с чисто галльским дружелюбным добродушием предложил ей не волноваться.

– Наталья мне ничего не говорила, но если она вас ждет, переночуйте здесь. Утром она собиралась приехать. Я сам ее жду.

– А нельзя ли ей позвонить?

Но выяснилось, что Дидье не знал телефонного номера парижской квартиры, да и о ее местоположении имел самое смутное представление.

– Это где-то в Латинском квартале, недалеко от Сорбонны, – проговорил он и добавил с выражением восторга: – Шикарно!

Дидье оказался сыном соседа, чей сад и дом располагались сразу за оградой. Устраивая гостью на ночлег (спален на втором этаже оказалось несколько), молодой человек успел вкратце рассказать Александре обо всем на свете. В частности, о том, что сейчас он нигде не учится и толком не работает, потому что «пока присматривается», Наталья платит ему «кое-что», чтобы он «присматривал здесь за всем», а сама появляется редко. Ему девятнадцать лет, у него три сестры, из которых старшая уже присматривает за младшими, совсем маленькими. В целом, у Александры создалось впечатление, что Дидье и к ней «присматривается»: художница то и дело ловила на себе пытливый взгляд его больших голубых глаз, веселых и одновременно лукавых. Наконец молодой человек пожелал ей спокойной ночи и скрылся в коридоре, закрыв за собой облезлую дверь, некогда выкрашенную синей краской.

Оставшись одна, Александра опустилась на кровать, покрытую шерстяным красным одеялом. Пощупав тюфяк и с удивлением убедившись, что он набит соломой, она откинула одеяло и осмотрела пожелтевшие от старости простыни, плоскую подушку, словно еще хранившую отпечатки покоившихся на ней когда-то голов. Возле кровати на щелистом дощатом полу лежал коврик, связанный из цветастых тряпиц чьими-то терпеливыми руками. На окне сиротливо висела слишком узкая ситцевая занавеска, розовая в синий цветочек. Откинув ее, Александра приотворила разбухшую раму и впустила в спальню порыв свежего ночного ветра, принесшего с собой лепет капель, падавших с близкой крыши в водосточный желоб.

«Однако, что за восхитительная глушь! – сказала она себе, вглядываясь в непроглядную тьму, которую до самого горизонта не нарушало ни единое световое пятно. – Можно подумать, я перенеслась лет на сто пятьдесят назад… В пору дилижансов и газовых рожков…»

Переодевшись, женщина отправилась искать ванную комнату. Дверь в свою спальню она оставила распахнутой, чтобы падающий оттуда свет хоть немного освещал темный коридор. Все двери, которые она открывала, оказывались незапертыми. За ними находились комнаты, обставленные так же скудно и примитивно, как ее собственная спальня, или немногим лучше. Кровать, часто даже без матраца, простой стол, грубо сколоченный стул, шкаф топорной работы – типичная меблировка большинства деревенских жилищ, обитатели которых куда больше времени проводят в поле, чем в доме. Спустившись на первый этаж, она обнаружила кухню пустой и темной. Дидье бесследно скрылся, и напрасно Александра, стоя посреди кухни, звала его, все больше повышая голос. Парень явно ушел домой. В более чем скромной ванной комнате, которую художница обнаружила на первом этаже, и вода, и газ в колонке были перекрыты. Она побоялась самостоятельно их открывать. С бытовыми устройствами ей патологически не везло, Александра опасалась устроить потоп, а то и взрыв, крутя незнакомые и не самые современные вентили. Приходилось смириться с тем, что придется лечь спать, не умывшись.

«Хотя, какие нежности… Можно умыться под водосточной трубой в саду! Дождевой водой, роскошно!»

Так художница и поступила. Входную дверь, по деревенскому обычаю, Дидье, уходя, не запер. Выйдя под навес, она немедленно обнаружила искомую бочку, уже переполненную, – вода так и хлестала в нее, стекая с крыши по желобу. Дождь, притихший было, внезапно вновь усилился. Александра тщательно вымыла руки с мылом, ополоснула лицо, почистила зубы и, вытираясь, несколько минут прислушивалась к невероятной, сокрушительной тишине деревни, давно спавшей крепким сном. Медля уходить, она усмехалась, вспоминая свою мастерскую в Москве, давно превратившуюся в берлогу из-за отсутствия элементарных удобств. Заброшенный дом, где располагались мастерские, почти все уже вымершие и покинутые, шел под реставрацию, и скоро этот последний приют предстояло покинуть… Нужно было куда-то перевезти все книги, инструменты, старые холсты, множество бумаг и прочего хлама, который Александра копила больше десяти лет жизни в мансарде, под крышей особняка. Расстаться с этим домом на Китай-городе для нее было бы так же странно и тяжело, как попрощаться со своим именем.

«Вот если бы у меня был на примете такой деревенский дом! – вдруг подумала она, не в силах вернуться в кухню, завороженная музыкой дождя, шумящего в весенней ночи. – Почти пустой, ничем не загроможденный, чистая страница, на которой можно рисовать все, что душе угодно! Ах, как бы мне было здесь удобно и хорошо! Простор… Покой… Невероятная тишина!»

Коренная москвичка, горожанка до мозга костей, чья любовь к пейзажам носила больше художнический интерес, чем личный, она внезапно ощутила острое желание уединения. Не одиночества в самом центре огромного города, которое стало ей привычным за последние годы, а настоящего затворничества. Александра с нежностью думала о жизни в этой деревне, затерянной среди невидимых и необъятных полей, о которых художница догадывалась лишь по запахам пробуждающейся земли, приносимым порывами теплого влажного ветра…

Вернувшись в дом, она все же заперла входную дверь на щеколду. Налив стакан воды из чайника, Александра пошарила в карманах куртки, висевшей на спинке стула. Она повесила ее здесь на просушку, и на каменных плитах пола уже образовалось несколько крохотных лужиц. Упаковка с таблетками отыскалась во внутреннем кармане. В последнее время у нее вновь, уже не в первый раз, нарушился сон, и художница порой прибегала к помощи снотворного. Вытряхнув из коробочки две голубоватые овальные таблетки, она запила их водой, прислушиваясь к легким скрипам лестницы. «Дом старый, полузаброшенный, – подумалось ей, – наверняка здесь множество невидимых глазу жильцов, которых и услышать-то можно только по ночам! Скорее всего, и полевки есть, ведь пашни рядом, и жучки-древоточцы, а может, даже и летучие мыши?!»

Закинув голову, она сделала последний глоток и осмотрела потолок, довольно высокий для деревенского дома. Давно не беленный, серый и покрытый паутиной, он лежал на балках из темного дерева, как почти в каждом доме в этих краях. Наружная проводка, проложенная вдоль балок и укрепленная загнутыми гвоздями, трещины в неровной штукатурке, свисающие с балок обрезанные нитки, служившие некогда для просушки перечных стручков или фасоли, – все это было обыкновенно, все встречалось художнице во время ее многочисленных странствий по европейским провинциальным городам и деревенькам.

Летучих мышей, которых Александра втайне боялась увидеть, к ее великому облегчению, не оказалось. Она не могла забыть единственного, поистине кошмарного случая, когда ей во время деревенской ночевки на Сицилии едва не вцепился в лицо потревоженный огромный нетопырь, которого она с первого взгляда приняла за кожаный мешок с орехами, подвешенный в углу возле очага. С тех пор Александра внимательно осматривала потолки помещений, где можно было хотя бы предположить наличие летучих хищников.

Ее внимание привлекла одна из верхних балок, вплотную примыкавшая к потолку. Балки были проложены крест-накрест: четыре массивные нижние несли на себе перпендикулярно уложенные верхние, более легкие, на которые уже опирался оштукатуренный деревянный потолок. На такой-то верхней балке, почти в самом центре потолка, она углядела в свете лампы металлический диск, похожий на блюдце. Он был прикреплен к балке сбоку, так что увидеть его снизу можно было, лишь находясь в определенном месте. Заинтригованная, женщина пододвинула стул и, балансируя, взобралась на сиденье.

Теперь можно было рассмотреть медальон, оказавшийся на расстоянии вытянутой руки. «Скорее всего, он оловянный!» – предположила Александра. В диаметре диск был не больше десяти сантиметров, как раз с кофейное блюдце. К балке медальон крепился четырьмя гвоздями, забитыми так тщательно, что маленькие черные шляпки глубоко вдавились в мягкий серый металл.

– Любопытно! – Александра невольно произнесла это вслух и тут же оглянулась, словно проверяя, не потревожила ли кого.

«Не думала, что дом такой старый!» Продолжая изучать медальон, она дотянулась до него и осторожно провела пальцем по ободку. Стул покачнулся на неровных плитах пола, Александра испуганно схватилась за спинку и торопливо слезла. Она успела рассмотреть несложный рисунок, выбитый на мягком металле, рисунок примитивный и вместе с тем почти геральдически точный: одноэтажный домик между двух больших деревьев, похожих на дубы, которые переплели над его двускатной крышей свои кроны, так что невозможно было различить, где кончаются ветви одного дерева и начинаются другого. Внизу, у корней деревьев, значилась дата: 1814.

«Значит, второй этаж пристроили позднее, сперва дом был одноэтажным, более чем скромным!» – размышляла художница, гася лампу и почти ощупью взбираясь наверх. Из распахнутой двери ее спальни в коридор падала полоса желтого света.

Было уже далеко за полночь. Александра, привыкшая к ночным бдениям за работой, все же устала после перелета. Снотворное еще не давало себя знать, голова, к ее досаде, оставалась ясной. Женщина, погасив свет, легла, но, поворочавшись на жестком колючем тюфяке, встала и вновь включила лампу.

«А надо бы выспаться, завтра не придется полдня валяться в постели, приедет Наталья за своими сокровищами. И впрямь, рисунки подобной ценности можно так назвать. Август Маке, Жанна Маммен… Остальное попроще, но все же стоимость этого чемоданчика такова, что не стоит прогуливаться с ним ночью, в одиночестве, по темным улицам. Однако Наталью это почему-то не встревожило… А ведь она так торопила меня с приездом, будто для нее не было ничего важнее, чем получить эти рисунки!»

Бродить по пустому темному дому, чья архитектура и обстановка не представляли для нее никакого интереса, было лишено смысла. Александра с удовольствием прошлась бы по саду, но дождь никак не утихал. Погасив свет и натянув одеяло до подбородка, она долго лежала в кромешной тьме с широко раскрытыми глазами, так что порой переставала понимать, опущены ее веки или подняты. В темноте мелькали огненные искры, похожие на те, которые ветер разносит над пылающим в ночи костром. Тогда Александра закрывала глаза, чувствуя, как под ресницами вскипают слезы крайней усталости. Был миг, когда полная тьма и оглушительное безмолвие, окружившие этот старый дом, стали действовать на нее угнетающе. Ей хотелось теперь, чтобы скорее наступил рассвет, прояснилось небо, раздались рядом человеческие голоса. «В такой тишине и темноте уже не понимаешь, это еще жизнь или уже смерть…» Эта пугающая мысль была последней: Александра внезапно уснула, растворившись в шуме ночного дождя, под плеск воды в желобе за приоткрытой створкой окна.

* * *

Ее разбудило яркое солнце, лучи которого падали прямо на постель. Взглянув на розовую занавеску, ставшую на просвет празднично яркой, Александра решила спросонья, что проснулась на заре и это ее отсвет зарумянил полинявшую ткань. Но, встав и выглянув в окно, художница обнаружила, что полуденное солнце стоит высоко.

Небо очистилось от облаков и сияло, как синее фаянсовое блюдо, только что ополоснутое в ручье. Сад, залитый солнцем, искрился и шумел на сильном теплом ветру, порывами налетавшем с полей. Поля тянулись до горизонта, как и предположила ночью Александра. Бескрайние, покрытые ослепительным зеленым бархатом едва взошедших побегов, они таяли во влажной дымке. Из окна была видна дорога, проходившая за оградой сада, виднелись и настежь распахнутые ворота, те самые, предположила художница, через которые она ночью попала в это владение. А у ворот стояла машина.

«Наталья приехала!» Торопливо одевшись, Александра спустилась на первый этаж и вошла на кухню как раз в тот момент, когда ее старая московская знакомая переступала порог.

– Ты здесь! – воскликнула Наталья, ставя на пол матерчатую сумку, откуда высовывались два багета в коричневой оберточной бумаге. – Ну, слава богу, а то ведь мне вчера пришлось срочно уехать в Париж…

Они обнялись. Александра не виделась с Натальей года два и должна была признать, что за это короткое время та сильно изменилась. Женщины были ровесницами, но Наталья стала выглядеть куда старше своих сорока с небольшим. Она похудела, лицо покрыли мелкие морщинки, рот увял, каштановые волосы почти совсем поседели – Наталья, никогда не пользовавшаяся косметикой, их принципиально не красила. Прежней осталась только теплая улыбка этой женщины, да ее голос – хрипловатый, приятного тембра.

– Меня устроил на ночлег сын твоего соседа, Дидье, – сообщила Александра, стараясь не слишком пристально разглядывать хозяйку дома. – Милый молодой человек.

– А, Дидье… – протянула та, принимаясь доставать из сумки покупки и раскладывать их на столе. – Я сегодня должна ему заплатить. Он иногда здесь и ночует, я подозреваю, что не один… Но всегда за собой прибирается, так что я не в претензии… Он здесь?

– Кажется, я ночевала в доме одна… – улыбнулась художница.

– У него все ключи, он приходит и уходит, когда захочет… Сын прежнего владельца, кстати. Я купила дом у соседа! Он не мог больше его содержать… Что это я разболталась, давай завтракать, я зверски голодна!

Отвернувшись, Наталья поставила на огонь чайник, ополоснула зелень под краном, вскрыла упаковку с нарезанным сыром, разломила на несколько кусков свежий хлеб. Все было готово за несколько мгновений. Александра и сама ощущала жгучий голод, у нее не было ни крошки во рту после пересоленного обеда в самолете. Женщины уселись за стол.

– Как тебе дом, кстати? – Наталья, изучавшая этикетку на консервной банке, подняла взгляд на гостью. – Осмотрела уже? В своем роде местная достопримечательность, только я узнала об этом уже после того, как его приобрела… Я ведь купила не глядя, через посредника… Отдавали задешево: прежний владелец не мог выплатить какой-то грабительский банковский кредит и срочно нуждался в деньгах… А то бы дом продал сам банк, и ему бы вообще ничего не досталось…

– Печально…

– Только тс-с! – Наталья приложила палец к губам. – Это страшная тайна! Ты не можешь себе представить, сколько раз я поклялась, что никому не расскажу о его материальных затруднениях! Честное слово, этот дом не стоил таких церемоний… да и таких денег тоже!

– Почему? Хороший дом, только… пустоват, – честно ответила Александра. – Да и скучновато спроектирован, говоря по правде. А чем он примечателен? Пока я заметила только одно архитектурное излишество!

Она указала на медальон, приколоченный к потолочной балке. Проследив взглядом за ее жестом, Наталья кивнула:

– От твоих глаз ничто не укроется! Занятная штука, да? Ее изготовили и прибили на это место сразу после постройки дома, это что-то вроде герба, хотя первый владелец не был дворянином… Он начал простым наполеоновским солдатом, но дослужился до полковника, побывал и в Египте, и в России… Отсюда он удрал еще мальчишкой и через двадцать лет вернулся на родину, в эту самую деревню, сущей развалиной. Его носили в кресле, ноги он отморозил в России, во время отступления, их там же пришлось отнять. Но после возвращения полковник прожил еще несколько лет. Женился, нарожал детей, построил дом и умер в полном достатке… Говорили, что он был куда богаче, чем старался казаться. Другие погибали, опускались, побирались, а он умудрился выжить и нажиться… Он ведь был простым крестьянином из здешней округи, а умер заметной фигурой, местной достопримечательностью… Незаурядная личность, что уж там!

Последние слова Наталья произнесла, как показалось заинтригованной слушательнице, с некоторой горечью.

– Это прадед твоего соседа? – Александра обмакнула в кружку с растворимым кофе большой кусок хлеба. – До чего занимательно… Ирония заключается в том, что он продал родовое гнездо этого наполеоновского ветерана именно русской…

– О, сосед о таких пустяках не задумывается! – небрежно отмахнулась Наталья. – Ему со мной повезло. Кто бы еще у него купил этот дом, кроме человека со стороны, который ничего о нем не знает…

– А что не так с домом?

– По слухам, тут нехорошо… – Наталья говорила бодро, но несколько наигранно. – У меня от этого дома мурашки по коже.

Александра, поставив кружку, откинулась на спинку стула, не сводя с хозяйки глаз:

– Ты всерьез?

– Я? – Наталья продолжала сохранять на губах неискреннюю улыбку. – Да я-то в эти глупости не верю! Но местным жителям нравится думать, что тут нечисто! И это, представь, немного действует на нервы! Я тут даже не живу, практически… Собиралась копаться в саду, цветочками заниматься, воздухом дышать… Заметила, какой тут воздух? А вместо этого два года ючусь в квартирке-гробике, без воздуха, без лифта, на шестом этаже… Мотоциклы под окнами ревут всю ночь… Зато самый центр Парижа… Вокруг всегда люди… Не то, что здесь, в этой дыре!

– То есть, ты боишься тут жить?! Из-за каких-то местных легенд?!

Собеседница промолчала, но в ее глазах мелькнула тень испуга, которая окончательно убедила Александру в том, что ее догадка верна: Наталья боялась этого места. «А как она вдруг сдала за пару лет! – размышляла художница, сдвинув брови. Она уже без аппетита допивала кофе и отщипывала куски хлеба с сыром. – Ей же сорок пять, не больше… А как будто уже под шестьдесят. Глаза изменились, это главное… Взгляд тревожный, будто затравленный. И, по-моему, она очень рада, что находится сейчас в доме не одна! Но это же нелепо… Так духовно отравиться какими-то слухами…»

Наталья нарушила молчание первой. Откашлявшись, глядя в сторону, она спросила гостью:

– Ты тут ночевала… Как спалось?

– Отлично. – Александра улыбнулась, все еще надеясь обратить все в шутку. Ей никак не верилось, что Наталья чего-то боится всерьез. – Как младенцу в колыбели. Правда, с твоими удобствами я не разобралась, когда пыталась принять душ перед сном. Рассчитывала, что у тебя в гостях не буду так же мучиться, как в Москве, на своем несчастном чердаке… Знаешь, если подумать, моя мастерская – куда более нехорошее место, чем это… Вот там самое место для крыс, летучих мышей и привидений! Если они у меня еще не распоясались окончательно, то лишь потому, что им особенно нечем поживиться.

Она говорила весело, но собеседница хмурилась все сильнее, как будто подобное отношение ее раздражало. Наконец, не выдержав, Наталья резко, почти грубо перебила:

– Да при чем тут твоя мастерская в доме под снос! Крысы эти несчастные, летучие мыши… Наговорила сама не знаешь чего! Я бывала там у тебя, если помнишь, и в обморок от страха не падала!

– А здесь падаешь, хочешь сказать? – Александра была задета грубым тоном собеседницы, которую прежде знала как очень терпимого и вежливого человека. – Не верю!

Наталья не ответила. Встав из-за стола, она отвернулась и подошла к двери в коридор. Постояла на пороге, прислушиваясь. Александра, удивленная, осведомилась:

– Что там? Мы в доме одни!

– Показалось…

Наталья еще мгновение стояла на пороге, потом, внезапно ссутулившись, вернулась за стол. Она выглядела усталой, совершенно измотанной, и теперь, глядя на нее, Александра больше не сомневалась – в чем бы проблема ни заключалась, она действительно существует.

– Этот дом сводит меня с ума! – быстро, глухим шепотом проговорила хозяйка, глядя мимо гостьи, словно созерцая кого-то за ее плечом. Александра невольно оглянулась и тут же выругала себя за то, что поддалась наваждению.

– Послушай, – она старалась говорить твердо, – я убеждена, что в этом доме нет ничего особенного. Это просто старый дом. В нем может что-то скрипеть, рассыхаться, перекашиваться, ничего удивительного.

Наталья покачала головой, продолжая созерцать пустоту, будто боясь встретиться взглядом с Александрой.

– Понимаю, ты считаешь, я слишком впечатлительна… Но мы ведь с тобой давно знакомы, ты прекрасно знаешь, как я всегда относилась к подобным вещам… То-то и оно, что происходит такое, от чего я не могу отмахнуться!

Художница должна была признать ее правоту. Наталья в самом деле никогда не проявляла склонности к мистицизму. «От нее меньше всего можно было ожидать чего-то подобного, и все же… – Александра смотрела на старую знакомую с недоуменной настороженностью. – Как она изменилась!»

– Понимаешь, если бы мне сперва передали слухи, которые роились вокруг этого дома, а потом бы я уж заметила неладное, то сама бы решила, что это все моя впечатлительность… – Наталья на миг спрятала лицо в ладонях и, тут же отняв их, прямо взглянула на притихшую гостью. – Но произошло наоборот! Сперва я обратила внимание на какие-то странности… Потом уж не выдержала, стала расспрашивать соседей. И тут открылось такое! Допивай кофе, и я все тебе покажу.


…Она не торопила гостью, но завтрак закончился быстро. Александре уже кусок не лез в горло. Художница, все сильнее настораживаясь, шла за хозяйкой, присматривалась и прислушивалась. Она никак не могла отделаться от ощущения, что ее разыгрывают. Единственное, что убеждало в обратном, – поведение Натальи. Александра помнила ее веселой, почти легкомысленной женщиной, не любившей усложнять себе жизнь философскими вопросами, нравственными терзаниями. Наталья была обладательницей счастливой способности забывать все дурное, ценить сиюминутные радости, жить одним днем. Она постарела не только внешне. Изменилась походка, изменился взгляд, и теперь Наталья выглядела подавленной, напуганной, неуверенной в себе женщиной. «Обычно такой плачевный вид имеют жены мужей-тиранов, несчастные мученицы, которых избивают за закрытой дверью и которые никому не смеют в этом признаться… – подумалось Александре. – Но ведь она свободна и независима… Как птица!»

– Вот здесь! – проговорила Наталья, выйдя из кухни и открыв первую же дверь по коридору. – Здесь я впервые поняла, какую покупку сделала… На свою голову!

За дверью обнаружилась маленькая комнатка с белыми оштукатуренными стенами. Вместо мебели в ней стояли пустые корзины с продырявленными ветхими боками, валялось несколько холщовых мешков, набитых, судя по всему, разнородным хламом. Дощатый пол, окрашенный тусклой красной краской, давно не мыли. В запыленное маленькое окошко виднелся залитый солнцем сад, освеженный ночным дождем.

– Смотри, эти вещи так и остались от прежних хозяев… – Наталья стояла локтем к локтю с гостьей, и та вдруг явственно ощутила сильную дрожь, пронзившую тело женщины, словно электрический разряд. – Я даже не заглядывала в мешки. Я сюда не захожу, во всяком случае, одна.

– И что же здесь случилось?

– Это было вскоре после переезда. Я вошла, как сейчас, стояла, осматривалась… Думала о чем-то совсем прозаическом, о том, как тут можно все обустроить. Комната рядом с кухней, небольшая, удобная… И вдруг услышала, как наверху кто-то пробежал.

Она повернулась к Александре и долгим взглядом уставилась ей в лицо. Художницу тоже передернуло, но не от слов рассказчицы, а от ее взгляда. Он был фиксированно неподвижен, лишен всякого смысла и одновременно полон страшного напряжения, как взгляд психически исковерканного человека.

– Понимаешь, крошечные детские ножки, быстро-быстро, – теперь Наталья почти шептала. – Как будто ребенок от кого-то убегал. И тут же все стихло.

– Так, наверное, это соседские дети… – пробормотала Александра. – Дидье сказал, у него есть маленькие сестры… Может, заскочили поиграть в своем бывшем доме?

– Представь, та же мысль возникла и у меня… – ответила Наталья после краткой паузы. – Сразу! И все-таки я почему-то испугалась. А когда поднялась наверх, там никого не оказалось. Я вышла в сад, заглянула к соседу через ограду. Машины не было. Вечером выяснилось, что они все куда-то уезжали и никто из детей просто не мог прийти ко мне в дом.

– Но тут есть и другие соседи…

Александра осеклась, вновь встретив этот взгляд, так ее пугавший.

– Другие соседи не согласятся войти в этот дом даже за деньги, – почти по слогам проговорила Наталья. – Они-то все отлично знают… Их с детства пугают этими историями.

– Это могла быть крыса… Большая водяная крыса! – упорствовала Александра. – Я видела на карте, тут в двухстах метрах Сена. Это могли быть собака, кошка, рассохшаяся половица… Они издают иногда такие странные, совсем человеческие звуки. Я ведь сама живу в старом, умирающем доме… Иногда он стонет и кряхтит, как больной старик!

Но Наталья непреклонно качала головой.

Александра начинала всерьез раздражаться.

– То есть, ты мне сейчас пытаешься внушить, что на втором этаже бегало маленькое привидение? – уточнила она. – И потому ты не знаешь покоя в этом прекрасном месте и не решаешься в одиночестве входить в комнату?

– Это не все…

Наталья вернулась в коридор и, пройдя его до конца, поднялась по лестнице. Александра покорно следовала за ней. На втором этаже Наталья открыла дверь одной из комнат.

– Вот здесь я почувствовала чужое присутствие во второй раз. Я пыталась устроить тут спальню… Видишь, тут даже меблировка получше, чем везде… Я собирала по всему дому все более-менее пригодное.

И впрямь, это была самая обустроенная комната из всех, которые ночью осмотрела Александра, мучаясь бессонницей. Над кроватью даже висел простенький полог из небеленого холста. Платяной шкаф, угрюмый, как скряга, берегущий свои грошовые сокровища; корявый туалетный столик – изделие местного кустаря, на нем маленькое мутное зеркальце, прислоненное к стене… Эта комната все же больше походила на спальню, чем та, где художница провела ночь, и Александра вновь спросила себя, почему Дидье не привел ее на ночлег именно сюда.

– Я проснулась в первую же ночь, – рассказывала Наталья, остановившись посреди спальни. Она словно боялась сделать лишний шаг, чтобы не приблизиться к какому-либо из предметов обстановки. Немногочисленная мебель, казалось, наблюдала за ней с суровым презрением. – Где-то перед рассветом… Это было весной, ровно два года назад…

…Женщине, открывшей глаза в предрассветных сумерках, показалось тогда, что над ее кроватью, отодвинув полог, склонился какой-то человек. Спросонья она вскрикнула и села. Фигура, которую Наталья только что видела совершенно отчетливо, немедленно исчезла.

– Уснуть я уже не смогла… – Бледная, сосредоточенная, Наталья повернулась к Александре. Художница стояла у дверного косяка, слегка опершись о него плечом и скрестив руки на груди. Она молча слушала. – Да собственно, больше я уже в этом доме и не пыталась ночевать…

Установилась долгая пауза. Наталья явно ждала реакции слушательницы, а художница, не торопясь делать выводы, обдумывала каждое слово. Она видела, что ее ответ очень важен для старой знакомой.

– Послушай, это очень неприятно, конечно, что дом навевает тебе такие страхи, – произнесла она наконец. – Но то, о чем ты говоришь, мне тоже знакомо. Иногда нас будит какой-то звук или собственное движение во сне. Если мы резко просыпаемся, то, открыв глаза, иногда видим тени сна… Эти образы просто не успевают исчезнуть! Бывает мгновение, когда ты уже спишь и не спишь, сознание еще не перестроилось и ловит сигналы изнутри и снаружи… То же самое, когда мы засыпаем, – мы еще видим комнату, в которой находимся, и в то же время в ней уже появляются образы из начинающегося сна… Однажды через мою мансарду проскакал всадник… Прилетела птица, села на мою постель и запела… Это все сон, Наташа!

Но женщина покачала головой:

– Я знаю, о чем ты говоришь. Совсем, совсем не то! И полог был отдернут.

– Да ты сама его сдвинула во сне… – начала Александра, но хозяйка ее остановила резким отрицательным жестом:

– Я знаю все, что ты можешь мне сказать! Так вот, ты ошибаешься. Я спала спокойно и не трогала полог. Я вообще сплю спокойно… Спала до сей поры.

С этими словами она прошла мимо посторонившейся гостьи и, вновь оказавшись в коридоре, открыла дверь следующей комнаты, в которой Александра провела ночь:

– А вот здесь я и упала в обморок! – Наталья даже не вошла в комнату, осталась стоять в коридоре. – Представь… Я зашла сюда случайно, здесь ведь почти нет мебели, нечего прибирать, незачем возиться… Я не торопилась что-то покупать, не знаю почему. Меня все время что-то останавливало… Может, с самого начала казалось странным, что такой крепкий, хороший дом срочно продавался за сходную цену, что его еще не купили, как скупили почти все свободные дома в округе… Париж-то близко…

– И что же с тобой здесь такого страшного случилось? – Александра чувствовала, как ее сердце забилось быстрее.

– Вот, слушай… Я вошла в комнату и задумалась… Смотрела в окно, вспоминала Москву, мысли унеслись далеко… Дом был заперт, подчеркиваю. После тех двух случаев я запиралась не только на ночь, но и днем, хотя тут это не принято. Дело было уже к вечеру. И внезапно кто-то положил мне руку на плечо. – Помолчав, Наталья еле слышно добавила: – Когда я пришла в себя и поднялась с пола, в комнате никого, конечно, не оказалось. И в доме тоже. Я немедленно собралась и уехала в Париж. Ночевала в гостинице, утром стала искать квартиру… Конечно, прежний хозяин даже не подумал меня предупредить, что уже случалось в этом доме, в этой комнате! И что это вообще за комната! Он так и не разговорился, когда я стала задавать вопросы, мне все рассказал Дидье…

Видя, что гостья не отвечает, Наталья удовлетворенно кивнула:

– Ну вот, теперь и ты поверила.

– Видишь ли, – придя в себя, произнесла Александра, – в этой самой комнате я провела ночь… И со мной ровным счетом ничего не случилось…

– Однако на тебе сейчас лица нет! – почти с удовлетворением заметила Наталья.

– Совсем не потому, что мне страшно! – парировала художница.

И солгала: теперь и она ощущала страх, не определяемый словами, темный и бесформенный, как тень во сне. «Дидье сразу отвел меня в эту самую комнату… будто других не было! Зачем?!» Александра с трудом решилась озвучить свои сомнения.

– Почему сын твоего соседа устроил меня на ночлег именно здесь? – с напускной небрежностью спросила она, указывая на раскрытую дверь спальни. – Он что, решил меня испытать? Проверить, не упаду ли и я в обморок после визита вашего местного привидения?

– Кто знает! – хрипло ответила Наталья. – Кто их знает… Иногда у меня появляется подозрение, что они ждут, когда и со мной что-нибудь случится. Или с тобой. Им все равно с кем: им хочется, чтобы в этом доме снова кто-то погиб, как уже бывало… Я не шучу, Саша! – добавила она, встретив изумленный взгляд гостьи. – Увы, других объяснений у меня просто нет…

Загрузка...