Шлак 2.0

Глава 1

Выстроившись цепью, мы прошли через посёлок и спустились в овраг. Склоны заросли кустарником и диким виноградом, и я всё ждал, что из зарослей выскочит чересчур смелый язычник. В моём состоянии ни увернуться от него, ни убежать. Миссионеры, казалось, вообще не были озабочены подобным исходом, и их спокойствие напрягало ещё сильнее.

Я потёрся лицом о спину идущего впереди ремонтника, сгоняя комаров. Пожалуй, это первый плюс от моего незавидного положения. Второй плюс заключался в том, что шёл я последним в сцепке, это позволяло лучше держать устойчивость, вот только беспрестанные понукания и удары прикладом в спину здоровья не добавляли. Хотелось пить, от жары и обезвоживания перед глазами плыли цветные круги. Да ещё тот удар каблуком в голову… Вся ситуация выглядела до чрезвычайности знакомой. Чудаки в кожаных плащах и с разрисованными синей краской мордами схватили меня и куда-то ведут. Куда? Убиенный Рыжик назвал их людоедами. Получается, я снова дичь. Только на этот раз меня смогли поймать и теперь ведут на съедение голодным детям. Дети-людоеды! Вот это действительно дичь.

Дно оврага начало подниматься, склоны разошлись. Впереди блеснула синяя полоса. Река. Неширокая, с пологими берегами. Течение спокойное. Не останавливаясь, мы вошли в воду, глубина по колено. Я раззявил рот, хватая летящие брызги. Несколько капель попали на язык, но облегчения они не принесли. Тогда я повалился набок, увлекая за собой всю сцепку, и начал жадно хватать ртом прохладные потоки воды. Пока нас поднимали, я пил. Пил и пил. Долой любые предрассудки о загрязнённых водоёмах. Даже если в этой реке заключена вся таблица Менделеева, хрен с ним. Лучше я умру от отравления, чем от жажды.

Готфрид и здоровяк, обвешанный проводами, пинками и затрещинами поставили нас на ноги. Урса ухватила меня пальцами за кончик носа и сжала.

— Ещё одна такая выходка — и умрёшь.

От боли из глаз брызнули слёзы. Я замотал головой, вырываясь.

— Слышь, сестра Урса…

Удар в печень согнул меня пополам.

— Не смей называть меня сестрой, — зашипела девка. — Ты мясо. Мясо!

Её товарищи-миссионеры тоже зашипели:

— Мясо! Мясо! Мясо!

Я как будто оказался в яме со змеями. Когда-то давно по телевидению показывали приключенческое шоу про французский форт, и одно из заданий для участников было провести время в комнате со змеями. Смотреть на это без содрогания было невозможно, а теперь я сам попал в ту комнату.

Выбравшись на берег, мы двинулись дальше. Темп задавала Урса. Иногда она останавливалась, пропуская сцепку, потом снова выходила вперёд. Я поглядывал на неё исподлобья. Такое создание во сне увидишь и подумаешь — кошмар: лысая баба измазанная синькой. Череп обтянут тонкой кожей, острые скулы, большие глаза. Страшно. А ещё манера общения, напоминающая готскую: брат мой Готфрид, сестра моя Урса… Шапито какое-то, провинциальный театр первобытных актёров.

Но это была реальность.

На ночь мы встали в лесной ложбине. Из земли бил родник. Вода холодная, вкусная. Когда все прочие миссионеры утолили жажду, нам тоже позволили напиться. Отряд стал больше. Первоначальная численность в полтора десятка человек увеличилась вдвое. Плюс один мутант. Непонятно, когда они успели присоединиться к нам, похоже, дожидались на месте. В стороне стоял шалаш, конструкцией напоминавший чум.

К Урсе подошёл старик с таким же английским флагом во всю морду, и обнял её по-отечески.

— Как прошло? — спросил он.

— Я отдала им пробную партию. Сказали, готовы взять всё, что есть. Назначили новую встречу. Я сказала: мы придём. На обратном пути немного поохотились, — миссионерка небрежно махнула в нашу сторону.

— Я не вижу сына моего Бачиа, — проговорил старик. — И сына Сизого тоже.

— Они поднялись на Вершину.

Старик покачал головой.

— Это была неудачная охота.

— Нет, примас, смотри: мы взяли много полезных вещей. Пулемёт, два коротких ружья, инструменты. Миссия нуждается в этом.

Всё трофеи миссионеры сложили возле шалаша. Моего автомата среди них не оказалось, видимо, остался на месте боя. Меня почему-то это порадовало.

— Неудачная охота, — твёрдо повторил старик. — Если хочешь остаться в кругу приоров, ты должна научиться беречь своих братьев и сестёр. Они — главное достояние.

— На охоте умирают не только враги, — почти слово в слово воспроизвела Урса мою формулу.

— Никогда не оправдывай потери.

— Но мы привели мясо! Это будет достойная тризна.

— Она не вернёт Сизого и Бачиа, — старик покачал головой. — Я слишком рано позволил тебе стать самостоятельной. Ты не готова.

Он отошёл к шалашу, заговорил с Готфридом.

Две женщины миссионерки занялись приготовлением ужина. Они вывалили из холщёвых вещмешков заветренные куски мяса — почерневшая кожа, ступни с кривыми когтями. Остатки какой-то твари. Рыжик не придумывал, когда говорил, что сектанты жрут мутантов. Недовольная Урса присела возле женщин. Втроём они принялись счищать мясо с костей, резать на мелкие куски и бросать на разложенные прямо на земле листья лопуха. Вокруг них крутилась тварь, привлеченная запахом крови. Это был лизун, причём конкретно этот — лизун-мальчик. Рыжик предупреждал, что к ним лучше не прикасаться. Я бы и не стал. Несмотря на добродушную мордашку, это был зверь, и у него были клыки и когти. Урса пару раз шикала на него, когда он чересчур наглея пытался вытянуть кусок мяса из общей кучи. Лизун отскакивал, выжидал немного и снова подбирался ближе.

— Как пёс, — проговорил я, наблюдая за его повадками.

— Лизуны хорошие сторожа, — сказал тот ремонтник, что постарше. Я до сих пор не удосужился узнать их имена, ни молодого, ни старого, и, похоже, в этом уже не было надобности. — Когда чувствуют человека, прижимаются к земле, а если тварь, встают в стойку, — он снова вздохнул. — За километр почувствовать могут.

Миссионеры расселись на корточках вокруг импровизированного стола и начали быстро есть. Кожу, кости и ступни отдали лизуну. Я отвернулся, чтоб не видеть этого пиршества, но не мог не слышать, как хрустят хрящи на зубах твари.

Следующие несколько дней были похожи один на другой: долгий переход, короткий отдых, снова переход. Только теперь впереди шёл Готфрид. Урса нагруженная вещами понуро плелась позади меня. Крест с её груди перекочевал на грудь Готфрида, видимо, это такая эстафетная палочка: у кого она висит, тот и командир. Старик, которого Урса назвала примасом, в жизнь миссионеров не вмешивался, хотя по всем признакам выходило, что главный здесь он.

Тропинка не выглядела нахоженной, пользовались ей не часто, но всё же пользовались. Едва заметной полосой она суетливо петляла меж деревьев, порой утопая в густой траве, а порой — в лужах стоячей воды. К лицу липла паутина, пахло сыростью. Шли мы быстро, как будто удирали от погони. Может и так. Однажды показалось, что где-то позади хлопнул выстрел из охотничьего ружья. Но это мог быть небесный гром. В разрывах древесных крон я видел, как собираются тучи, и хотя дождя не было, воздух отчётливо пах влагой.

На третьи сутки ландшафт начал меняться. Стало заметно прохладней, лес прорядился. Чаще стали встречаться каменистые россыпи. Под вечер четвёртого дня мы выбрались на открытое пространство — каменистая пустыня. На горизонте поднимались рваные очертания серых скал, по земле расползлись заросли кедрового стланика.

Идти стало невмоготу. Мало того, что за всё время мне перепало лишь три листа крапивницы, теперь ещё и колючие ветви стланика цеплялись за одежду, а каменное крошево разъезжалось под подошвами ботинок. Я выдохся. И не я один. Старший ремонтник едва двигался, Готфриду пришлось ухватить шест и тянуть всю сцепку за собой.

В сумерках остановились у подножья скал, формой напоминающих пальцы. Как будто великан высунул руку из земли да так и застыл навечно. Пальцы собрались в щепоть, внутри неё мы и заночевали.

Нас развязали, и я без сил упал на землю. Сквозь навалившийся сон доносились неясные крики, смех и нервное поскуливание лизуна. Ночью я замёрз. Чтобы как-то согреться, сжался в клубок, обхватил колени руками, но теплее от этого не стало. Потом меня накрыли шерстяным одеялом, я разомлел и без сновидений проспал до рассвета.

Открыв глаза, услышал сопение. Лагерь ещё спал, только двое часовых с вилами бодрствовали. Одно из главных преимуществ пленника — тебя не заставляют ночью стоять на посту.

Я попытался сменить позу, перевернулся на другой бок и едва не закричал от ужаса. То, что спросонья я принял за одеяло, это… Твою мать, это лизун! Он прижался к моей спине, наложил сверху лапу и сопел, словно простуженный. С ним было тепло, да, но это же тварь. Тварь!

Осторожно, чтобы не потревожить его, я отодвинулся. По коже бежали мурашки. Пусть все вокруг говорят, что лизун самая добродушная тварь, всё равно страшно. Безумно страшно.

Зашуршала сухая трава, я обернулся и снова вздрогнул. Передо мной стоял примас. Тело слегка наклонено, руки сложены на животе, полы кожаного плаща безвольно повисли — вся поза сплошное смирение. Я ненароком подумал, что он медитирует или молится. Но он смотрел на меня. Спокойный равнодушный взгляд душегуба. Вся моя судьба читалась в его зрачках.

Я сглотнул. Как же повезло мне оказаться между мутантом и маньяком, хоть желание загадывай.

— Интересная пара, — проговорил примас, видимо, имея ввиду мои обнимашки с лизуном.

— Никто его не звал. Он сам припёрся, — ответил я.

Это прозвучало как оправдание, но примаса мои отношения с тварью не интересовали.

— Ты загонщик, — сказал он уверенно.

— Удивительная прозорливость. Даже не знаю, что сказать на это.

— Для мяса ты слишком дерзок.

— А ты привык, что мясо молчит и дрожит от страха?

Старик кивнул.

— Не скрою, привык. Ты тоже боишься. Хочешь выглядеть смелым, но сущность выдаёт тебя, — он закрыл глаза. — Я чувствую твой страх. И он не только за себя. Ты боишься за кого-то ещё… Женщина… Нет, две женщины. Одна совсем маленькая. Ребёнок, — он снова смотрел на меня. — В Загоне у тебя осталась семья? Впрочем, не отвечай, это не важно, твою судьбу это не изменит.

Я почувствовал холодок. В экстрасенсорику я никогда не верил, не поверил и сейчас. Холод появился потому что последние дни совсем не думал о Данаре и Кире. Как будто забыл о них, поглощённый собственной участью, а этот старый пёс так неожиданно напомнил.

Меня разобрала злость.

— Если нельзя изменить, к чему тогда разыгрывать из себя мессию? Священник в кожаном пальто! Что ты там надумал на мой счёт? Превратить в тварь и сожрать? Ну жри, людоед. Надеюсь, подавишься!

Старикан и бровью не повёл.

— Мы не настолько сильно деградировали, чтобы питаться человечиной. О нас ходят разные слухи, что-то из них правда, что-то нет, но однозначно могу сказать — мы не людоеды. Хотя, поверь мне, мясо человека ничем не отличается от мяса животного или изменённого. Оно такое же красное. Ты будешь удивлён, но в истории человечества каннибализм занимает довольно высокое место. Ты вышел из-под станка, так? Вижу, не отвечай. Большинство моих детей родились здесь. Программа советской общеобразовательной школы им не знакома. А ты должен был учить историю, и наверняка знаешь, что людоедством не чурались многие, например, французы при отступлении от Москвы, или крестоносцы после осады Маарры. Тем же занимались поляки и литовцы в осаждённом Кремле. Примеров много, ибо голод не тётка. Я уже не говорю о лекарствах и прочем. Но мы, повторюсь, не людоеды. А изменённый уже не человек, его мясо не является запретным. Крапивница даёт всё, что человеку необходимо, но хочется разнообразия.

Из этих рассуждений я сделал один вывод: старик сам когда-то вышел из-под станка. Случилось это давно, возможно, до Разворота, иначе его знания опирались бы не на советскую школу, а на что-то другое. И он такой же загонщик, как и я, но моим другом от этого не становился.

— Молодец, поплакался. Дальше что?

— К вечеру мы доберёмся до миссии, и ваша судьба будет решена. Ты не глуп, должен понимать, что ресурсов для содержания лишних ртов, у нас нет, поэтому исход один — трансформация. Эти двое, — он кивнул на спящих ремонтников, — мне не интересны. Ты другой. Ты можешь стать одним из нас.

— Людоедом и миссионером, и жить в миссии? — скривился я. — И поклоняться мессии.

— Я примас, первый среди равных, глава миссии, и на роль Мессии[1] не претендую. Я всего лишь скромный его предвестник. Предтеча. Но ты, если пожелаешь, можешь попытаться им стать.

— С чего вдруг такое расположение?

Старик достал мой планшет.

— Прочитал последнее сообщение. Раздел «Личное». Если бы ты тоже его прочитал, то сидел бы сейчас не на холодном камне, а в жилом блоке.

Я заёрзал. Личное сообщение мог отправить только Гук. Больше ни с кем в Загоне у меня не было настолько дружеских отношений, чтобы заводить переписку.

— И что там пишут?

— Подумай над моим предложением, — старик убрал планшет в карман. — У тебя есть время до вечера.

А что тут думать? Меня поставили перед выбором: стать миссионером с их уродливой идеологемой общественного питания, либо самому послужить сектантам в качестве пищевого продукта. Хочу ли я быть съеденным? Однозначно, нет. Так что выбор напрашивается сам собой. В конце концов, меня не Родину предать заставляют и не военную тайну выпытывают. Можно прикинуться овечкой, стать одним из них, а потом сбежать. Это единственный способ вернуть себе свободу.

Хотя, становиться поедателем тварей… Сложно, сложно. Очень сложно. Что бы в этой ситуации выбрал Гук?

Пока я сидел и думал, лагерь проснулся окончательно. Быстро поднялись, собрали вещи. Привязывать нас к жердине не стали, бежать было некуда. Кругом камни, холмы, стланик, да и сил, честно говоря, оставалось чуть. На горизонте всё так же вздымались скалы. Где-то там должна находиться миссия.

Шли весь день не останавливаясь. Скалы придвинулись вплотную, стланик, цепляясь за выступы, поднимался до вершин, образуя сплошной зелёный ковёр. Кто-то из сектантов назвал горы Кедровыми. Название вполне подходящее, да и место для миссии удобное. В горах всегда можно найти уютную долину с источником чистой воды и парой пещер. И с охраной никаких проблем. Если поставить на вершинах наблюдателей, то все подходы будут как на ладони, а добавить к наблюдателям лизунов, так вообще никто мимо не прошмыгнёт.

Скалы встали перед нами сплошной стеной. Ни намёка на трещину или ущелье, но миссионеры уверенно шли вперед, как будто собирались лбами прошибить себе путь в камнях. Однако подойдя вплотную, я разглядел узкий проход. Дыра-в-Стене. Он наполовину был прикрыт стлаником, и обнаружить его со стороны было почти невозможно.

Внутри прохода поселились вечная полутьма и сырость. Под ногами камни, я отбил ноги, запинаясь о них. Они как будто специально были разбросаны, чтобы замедлить движение незваных гостей, пока хозяева готовятся к встрече. Да и на счёт наблюдателей мысль оказалась верная. Высота скал составляла в среднем метров пятнадцать, и я увидел наверху силуэт человека с винтовкой.

Ширина прохода составляла около двух метров. Я развёл руки и коснулся противоположных стен кончиками пальцев. Стены холодные, влажные, без выступов. Проход мог появится благодаря землетрясению. Скала треснула при сильном толчке. Значит ли это, что она может сойтись, если землетрясение повториться?

Вскоре тропа начала забирать вверх, и мы вышли на каменистое плато. Первое, что я увидел, ствол пулемёта. Нормальное такое дуло калибра двенадцать и семь. Из скальных обломков напротив выхода был сооружён блокпост. Удобная позиция. Одного пулемёта вполне достаточно, чтобы простреливать тропу на всём её протяжении и сдерживать целую армию врагов, превращая для них этот проход в Фермопилы.

За пулемётом сидели двое в плащах. Оба вышли к примасу под благословение. Тот очертил над ними нечто-то вроде креста на католический манер и позволил поцеловать руку. Какие нежности.

За блокпостом находилась долина, похожая на кратер потухшего вулкана. Видел я картинки в интернете. Но уж слишком не идеальная форма, хотя в середине имелось озеро, судя по купающимся, тёплое. С одной стороны берег примыкал к отвесной скале, а с другой к песчаному пляжу. Между пляжем и горной грядой была открытая площадка величиной с футбольное поле. По центру стояли полукругом десять одинаковых почерневших от времени столбов. К трём были прикованы… Я бы хотел сказать, что люди, но нет. Они больше напоминали мутантов на различных стадиях трансформации. На ферме я видел подобные создания в камерах. Оказывается, миссионеры тоже выращивают тварей.

Встречать нас вышла вся миссия. В основном молодёжь и дети. Не все бритые под ноль, и никого с синими лицами. Дети начали тыкать пальцами и шипеть:

— Мясо! Мясо! Мясо!

Взрослые вели себя сдержанней, но по взглядам не сложно было догадаться, что и для них мы не более чем уготованные к закланию агнцы.

Возле столбов нас поставили на колени. Зазвенело железо. Двое из прикованных оживились, один рванул вперёд. Длина цепи позволила ему сделать три шага и натянулась. Тварь резанула воздух ножами, захрипела. Это уже был почти готовый багет. Ярость в глазах, резкость в движениях. От силы сутки — и можно качать кровь. Второй больше походил на язычника, третий тоже, однако в нём ещё оставалось человеческое. Он сидел, привалившись к столбу. Голое тело покрыто язвами, из открытых ран текла мутная сукровица. Суставы казались неестественно вывороченными, мышцы под кожей свивались в узлы, и только лицо оставалось человеческим. Женским. Совсем недавно это была женщина. Она смотрела на меня, и её взгляд пугал сильнее, чем шипение детей-людоедов.

Примас поднял руку, очертил миссионеров крестом.

— Благодарение поднимающимся на Вершину! Да прибудут они в вечной власти Великого Невидимого во избежание грядущих испытаний. Амен!

Сектанты дружно воздели руки, заколыхали ими как деревья листьями и проговорили в ответ:

— Примас, дай силу идущим на Вершину!

— Сила с вами.

Вперёд вышел молодой мужчина.

— Что прикажешь, отец?

— Приступай к инициации, Андрес, — примас указал на старшего ремонтника. — Начни с него.

Ремонтник попятился, Готфрид и Урса схватили его за руки, подвели к соседнему столбу. Андрес вынул нож, срезал с него одежду, разул. И обувь, и тряпьё тут же унесли. Андрес застегнул на шее ремонтника широкий ошейник, закрепил цепь. Всё это сопровождалось молитвенным гулом, от которого по коже бежала дрожь. Багет захрипел, пытаясь дотянуться до нового узника, но длинна цепи была рассчитана так, чтобы инициированные при всём желании не могли поранить друг друга.

То же самое проделали с молодым ремонтником. Я ждал, что сейчас и меня отведут к столбу, но примас жестом остановил Урсу, двинувшуюся ко мне. Девка злобно оскалилась и отошла в сторону.

Появились две старухи с венчиками крапивницы в руках. Миссионеры подались назад, нацепили на лица тканевые повязки. Отчётливо запахло гвоздикой. Я стащил с головы бандану, прикрыл нос и рот.

Примас снова начал чертить в воздухе кресты и затянул:

— Великий Невидимый, позволь узреть твою силу. Втяни в себя сих заблудших и изрыгни обратно наказанием божиим. Пусть облик их предстанет пред нами во всём своём нечестивом невежестве. Лиши их разума, но надели драгоценными каплями могущества своего, на славу тебе и на веру нам…

Пока он читал молитву, старухи попеременно хлестали венчиками лица ремонтников. Младший отворачивался, пытался задержать дыхание, но его заставили вдохнуть пыльцу. Старший не сопротивлялся, покорно принял свою порцию крапивницы и опустился на корточки.

Ни примас, ни старухи маски не надевали. Заразиться никто из них не боялся. Значит, все трое грантоеды. Внутри они уже твари, пыльца им не опасна. Теперь понятно, почему я почувствовал в старике маньяка.

Примас наклонился ко мне и спросил, заглядывая в глаза:

— Ну что, Дон, хочешь встать у столба? Свободные места есть.

Я сглотнул.

— Дайте воды.

— Воды ему дайте, — велел примас и похлопал меня по плечу. — А потом проводите в келью послушников.

[1] Мессия — буквально, Помазанник; в данном сюжетном эпизоде игра смыслов, в которой Дон пытается принизить примаса, а примас указать Дону на его непонимание целей главы сектантов.