Сказка о царевиче Олеге-старшем сыне

В больших руках, в которых так привычно было видеть молоток, напильник, и другие тяжёлые инструменты, сейчас легко лежит перо, постоянно обмакиваемое в низкий кувшинчик с чернилами, пахнущими древесиной и мёдом. Мужчина каллиграфическим подчерком выводит на тонком пергаменте пока неизвестные для мальчика знаки, которые дети постарше называли азбукой, и о заучивании которых были их самые ужасные кошмары. В маленькой комнатке пахнет деревянной стружкой, догорающей свечой и немножко ладаном – невыветривающимся запахом, которым пропитано всё здание монастыря.

– Что ты пишешь сегодня, брат Лука? – мальчик, лет пяти, непоседливо болтает ногами, сидя на узкой монашеской кровати и наблюдая, как его названный брат заправляет выбившиеся тёмные волосы под маленькую шапочку и продолжает писать, мягко улыбаясь на заданный вопрос.

– Сегодня пишу я сказку народную, чтобы читать её тебе, Петруша, и другим детям-послушникам, – брат заканчивает строку и аккуратно дует на пергамент.

– Сказку? Правда? Ох, здорово! А про кого она? – но получить ответ на свой вопрос Петруша не успевает, дверь отворяется, впуская в комнату прохладный воздух коридора и худощавого светловолосого монаха, чей взгляд становится недовольным, а тонкие брови сходятся у переносицы, когда он замечает мальчика.

– Пётр, разве ты не должен уже быть в детской, – тихим голосом начинает вошедший, потирая свой крючковатый нос и в упор смотря на маленького воспитанника. – Брат Лука, почему ты позволяешь ему такие вольности, ему уже давно должно быть в кровати, дабы завтра он смог встать к утренней молитве.

– Не волнуйся, брат Феофан, я скоро отпущу его, только сказку ему расскажу, да и отпущу, – миролюбиво отвечает другой монах, обмакивая перо в чернила и не поворачивая головы. Петруша прячется за фигурой своего старшего друга от грозного взгляда брата Феофана, стоящего в проходе.

– Опять за зря свечи жжёшь, разве не помнишь ты, как просил нас отец Кирилл беречь монастырское имущество, – прикрыв глаза и заводя свои любимые разговоры о бережливости, нараспев заговорил Феофан, поворачиваясь к коридору, – Знай же, Лука, вот буду я настоятелем, при всей моей к тебе братской любви, ни одной лишней свечи тебе не дам, ни одной, – добавил он, прикрывая дверь.

– Ух каков, пришёл, забранился ни про что, да и вышел, – пробубнил себе под нос Петруша, сминая в руках ткань своей сорочки. – Из всех людей здешних не люблю я его одного, хоть отец-настоятель и учит нас любви к ближнему. Всех-всех могу любить, но не его!.. Ещё и имя такое важное, Феофан, ни у кого такого нет, вот он и важничает, да свеч жалеет…

– Ты его не брани, он человек хороший, – едва слышно посмеиваясь, говорит Лука, переводя взгляд карих глаз на мальчика, – и мы с тобой ему дороги, и монастырь ему как дом родной, просто бережливый он шибко, да наставлять всех любит. А имя своё он себе сам на постриге1 выбрал, до монашества-то его Кузьмой звали.

– Ха-ха-ха, Кузьма да Феофан, – страх перед строгим братом развеялся, как только неизвестное, а оттого и пугающее, имя обернулось знакомым «Кузьмой». И малыш весело рассмеялся, тут же оправившись, потому что вспомнил, как брат Лука говорил ему, что плохо высмеивать кого-то. – Хорошо, давай скорее сказку сказывать!

– Что ж, пора бы, да. – брат Лука склоняется над столом и выводит первые строки:

В тридевятом царстве, мирном государстве

Жил-да-был Царь Демьян, да его сыновья:

Старший Олег – был семь пядей во лбу,

Елисей, средний сын, был немного простак,

Ну а младший, Иван, был и вовсе дурак.

– Об Иванушке сейчас и пойдёт у нас рассказ… – уже занёс руку для письма Лука, но оклик остановил его:

– Почему же сказка о дураке, если старший сын был умён? Разве не должно сказке, как и житию, быть о ком-то умном и добром? – Петруша разглядывал витиеватые буквы, написанные монахом, как будто они должны были объяснить ему эту несправедливость своим узорчатым видом.

– Хм, и правда, почему бы и не переиначить сказ, история от рассказчика всегда зависит, так что мы и своего добавим. Правда, Петрушка? – с улыбкой спросил Лука мальчика.