Карапанчев Александр СТАПЕН КРОЙД

В ста двадцати километрах юго-восточнее Сан-Франциско приткнулся заурядный пятимиллионный городишко со звучным названием Аболидо. От своих многочисленных братьев-близнецов, разбросанных по всему земному шару, он отличался разве что соседством с вольфрамовыми рудниками, запасы руды в которых были наполовину исчерпаны, да Национальной библиотекой поэзии.

Однажды директор библиотеки Стапен Кройд, ворвавшись в свой кабинет ни свет ни заря, немедленно бросился к видеофону. Дожидаясь, пока его свяжут с другом детства, а ныне начальником городского Штаба спецподразделений борьбы с шумом Халиджем, он нервно барабанил кулаками по столешнице письменного стола.

Несмотря на то, что в ушах у него находились антишумовые тампоны, а стены кабинета были облицованы хвалеными изоляционными панелями, Стапен Кройд вздрагивал от грохота поездов, несущихся по многочисленным городским линиям. Над его головой ни на секунду не умолкал рев пролетающих самолетов, где-то по соседству протяжно выли корабельные сирены, доносилась какафония радио и стереовизионных программ. Сводили с ума звуки бьющихся тарелок, визг режущих жесть механических пил, отвратительно всхлипывала расположенная неподалеку пилорама, и директору казалось, что от всего этого в голове у него с треском лопаются кровеносные сосуды.

На экране блеснули погоны Халиджа, и только потом всплыло его треугольное лицо с узкой полоской бескровных губ.

— Хелло, Кройд! — полоска скривилась в улыбке. — Что нового?

Кройд передернулся, заметив, каким леденным взглядом начальник штаба оценивающе скользнул по антишумовым тампонам, по набрякшим под глазами мешкам. Накатило желание запустить в экран чем-то тяжелым, как будто это было окно, за которым торчала бесстрастная физиономия Халиджа.

— Не ори так! — процедил Кройд. — Твоя служба работает безупречно, так что слова из твоей глотки я воспринимаю непосредственно своим мозгом!

— Короче! — не дал ему продолжить Халидж.

На крышу кто-то сыпанул сотню тяжеленных стальных шаров. Рявкнула электрогитара, немилосердно скрипя на поворотах шинами, промолчалась полицейская машина. От своего этого барабанные перепонки в ушах Кройда вибрировали так, словно по ним дубасили палицами.

Медлить было нельзя, Халидж мог в любой момент отключиться. Издав звук лопнувшего протектора, Кройд проглотил подступивший к горлу комок. Под холодным взглядом начальника штаба он чувствовал себя весьма неуютно. Но не будь они друзьями детства, директор не мог бы рассчитывать и на такое внимание.

— Немедленно пришли ко мне своих людей! — выкрикнул Стапен. — Мой патрон перестал действовать за полгода до указанного срока, я на грани безумия!

— Понятно! — ответил Халидж и тут же отключился.

Директор вытер со лба пот, который немедленно проступил снова. Ему казалось, что тело его плывет в вибрирующем воздухе. Нервы, с корнем вырванные наподобие сорняков, жили какой-то своей, отдельной жизнью. Он чувствовал, что зажат между отбойными молотками, ревущими на крутом подъеме грузовиками, рыданиями, хохотом, воем, визгом музыкальных инструментов, бесконечно развивающих смертоносную для любой мысли тему.

— Конечно, все это плод расстроенного воображения, — со вздохом признался он себе. — Стоило одну ночь провести без патрона, и вот, пожалуйста, хоть хорони себя! Воспаленный мозг услужливо нарисовал ему картину: скрежещущие зубчатые колеса медленно, с наслаждением перемалывают время, его нервные клетки, взгрызаются в истерзанное тело, выбрасывая кровавое месиво — останки директора Национальной библиотеки поэзии.

Все это началось накануне вечером, часам к семи.

Вначале до него донеслась песенка, распеваемая сотней глоток на разных языках и рассказывающая о разных эпохах, рекламирующая пляжи, на которых после отлива остаются гирлянды водорослей, крабы, разбитые судьбы людей. Потом к звукам песенки примешался звон битого стекла, рычание бетономешалок и ровный гул печатных станков величиной в статуи с острова Пасхи. Невидимые ему люди о чем-то спорили, ругались, скандалили, что-то невнятно бормотали, одним словом, обрушивали на него какие-то обломки общения, сводящие с ума своей фрагментарностью и, по его рассуждению, совершенной бессмысленностью.

Поднимаемый ими шум не был приглушен теми изоляционными средствами, которыми был напичкан его кабинет. Такие же средства имелись и в его квартире, однако как только патрон вышел из строя, полифоническое поле Дампера изменилось и уже ничто не могло помочь. Все звуки доносились в своей первозданной чистоте. Жена и дочь постоянно брякались в обмороки. Звонить в больницу было бесполезно — там его голос прозвучал бы не членораздельнее раскатов грома.

В таких случаях медицина умывала руки. Сесть за руль аэромобиля в таком состоянии мог только самоубийца.

Не до конца изученные эффекты Дампера грозили непредсказуемыми последствиями. Нечего было думать и о том, чтобы сходить в гости к родственникам или друзьям, из-за гула в ушах общение с ними превратилось бы в пытку. Он почувствовал себя изгоем в этом мире. Упав ничком на ковер, он ждал, когда противошумовые спутники освободят его от этого кошмара, хотя и знал, что это произойдет только на вторые сутки.

На то, чтобы вырваться из этого ада, ему будут отпущены считанные минуты.

Он катался по полу как паралитик, чувствуя, что помимо воли весь превращается в слух. «Ага, — говорил он себе. — Это сверхзвуковой самолет. Двадцать мотоциклов, достаточно, чтобы разбудить население всего государства. Плачет младенец. Ясно, семья живет в дешевеньком жилище. А эти ругаются, интересно, из-за чего? Это мультисинтезатор. А вот заговорили пулеметы. И вроде как гаубицы. Так-так, это уже похоже на взрыв в Хиросиме. Хлопанье дверей. Спускают воду одновременно в сотнях унитазов. Барабаны. Детский праздник, взрослые на балконах. Стартовали машины на ралли. Работают-лрессы. Включили компрессоры.

Артист перед микрофоном расстегивает молнию на груди — звук такой, словно лежишь между колесами локомотива: Опять кто-то ревет, сопли пускает. Смеются соседи. Включена шлифовальная машина. Лесопилка заработала. Передают дискомузыку. По второй программе идут новости. Стук вилок. Женщина зовет какого-то Жоржа. Старт ракеты…»

Интересно, кто-нибудь еще в Аболидо слышит все это? Ответить себе не смог, голова была набита децибелами вместо мыслей, к тому же звуковая болезнь у каждого протекает по-разному. Действительность могла предложить богатое разнообразие звуков — та, которую ты обнимаешь, могла слышать бульканье в водопроводных трубах, а ты — рев клаксонов, тишину или скрежет танковых гусениц по мостовой. Загадочную роль во всем этом играли такие вещи, как профессия, возраст и характер.

Неожиданно раздался нежный голос скрипки. Это было равносильно тишине, вот она — разрядка в поле Дампера. Кройд нервно захихикал. Когда ему удалось справиться с приступом, от которого заныли голосовые связки, он с удивлением установил, что скрипка продолжает петь, наводняя все вокруг прекрасными, как лунный свет, звуками. Догадавшись, что он уже давно слушает мелодию и может пропустить время разрядки, Кройд вскочил на ноги и бросился на улицу. Чувствуя себя совершенно разбитым, он с трудом передвигал ноги.

О том, чтобы воспользоваться своим аэромобилем, не могло быть и речи. Время было без пятнадцати три.

Улицы Аболидо постепенно пустели, отдавая себя во власть дежурных реклам. Лунный циферблат, повисший над перекрестком, напоминал пылающую медузу, перетянутую черным поясом. Не чувствуя холода, Кройд тащился через город. В душе его клокотало чувство благодарности. За жизнь, за царившую вокруг тишину. Пока он к ней не привык, она до боли резала ему слух. Теперь в его воспаленном мозгу оформился план — результат нечеловеческих усилий. Заключался он в том, чтобы провести остаток ночи на улице, а дождавшись восьми часов, из своего кабинета позвонить Халиджу — городской штаб был оборудован противошумовыми фильтрами, поэтому Кройд надеялся, что начальник сумеет разобрать его слова. Сначала он подумал о том, чтобы заявиться в библиотеку пораньше, но потом решил, что слишком ослаб от пережитого и любое даже случайно возникшее в замкнутом пространстве искажение поля может стоить ему жизни.

Сознавать, что к нему вернулось нормальное зрение, он начал только тогда, когда вдруг стал замечать на улицах и других субъектов. Словно во сне они блуждали по городу. Никто ни с кем не пытался заговорить, каждый старался восстановить силы во внезапно наступившей тишине. Молчаливо движущиеся фигуры напоминали кукол. Даже очень зоркому глазу было бы нелегко обнаружить у них черты индивидуальности. То тут, то там мелькали патрули спецподразделений борьбы с шумом, дунапреновые костюмы патрульных казались втрое толще обычного. Они были вооружены воронками, всасывающими в себя мельчайшие частицы шума. Стапен Кройд знал, что в спрессованном виде они поступят затем в специальные контейнеры, выстреливаемые в космос. Другого способа избавиться от них не существовало.

Побродив около часу в компании себе подобных, Стапен Кройд устроился на скамейке в безлюдном парке. Свою ошибку он понял уже через секунду. Тысячи пишущих машинок мгновенно набросились на него и неистово застучали, затрезвонили, заскрежетали.

Каждый из этих ударов посылал в нокаут какую-то клетку нервной системы. Привилегией быть абсолютно глухими обладали в его мире только покойники, директор же ничем не отличается от миллионов своих сограждан, обострившийся слух которых регистрировал даже царапанье ногтя по одежде на расстоянии ста метров, достаточно звуку было попасть в одну из бесчисленных Дамперовых впадин.

Собрав остатки воли, Кройд ринулся вон из парка.

Шквал звуков отступил. Вновь заструилась мелодия скрипки. Зрение вернулось к нему, в призрачном свете луны он видел выбегающих из переулков на площади несчастных жителей, попавших, как и он, в очередную звуковую ловушку. Несколько раз спасавшиеся от умопомрачения больно толкали его на бегу.

Кройд последовал их примеру, локтями прокладывал дорогу, вырываясь из подстерегавших повсюду капканов. На отдельных бульварах оглушительно трубили боевые трубы, гудели ткацкие станы, ревели тракторы, лязгали гусеницы бронетранспортеров, визжали электропилы, с оглушительным шумом щелкали перфораторы. Ему попадались тротуары, ступив на которые он слышал шипение масла на жаровнях — кухникомбинаты готовились кормить население. На многих улицах невидимые работники заколачивали гвозди, простукивали жестяные конструкции аэромобилей.

Перед одной башней жилого дома кто-то щелкал бичом, иерихонский бас погонял неизвестно откуда взявшийся здесь табун лошадей, в соседних домах шипели исполинские пульверизаторы, гремели аплодисменты, в спортзале гоняли мяч. Время от времени доносился грохот сорвавшихся карнизов, падающей черепицы, обрушившейся стены.

Изгнанные всей этой какафонией из своих домов аболидцы вырывались из таких зон как из пламени, и, переведя дух в районе относительной тишины, неслись дальше.

Забрезжил рассвет. На улицах появились дополнительные бригады спецподразделений борьбы с шумом, Кройд вдруг понял, что до этого принимал их машины за перебегающих с места на место людей.

Жители по-прежнему невозмутимо проходили мимо, вырвавшись из тисков будничной полифонии или окунаясь в нее. Над ресторанами, магазинами и учреждениями горели индексы: 30/20, 5/2,0/0 и т. д. Первые цифры обозначали минуты нормальной звуковой картины, гарантированной посетителям противошумовыми установками. Последние указывали, через какое время их ждет столько-то минут сюрпризов, связанных с изменением поля Дампера. В большинстве случаев патроны надежно защищали людей лишь в узком семейном кругу. Индексом О/О были снабжены объекты безнадежно устаревшие, брошенные на произвол судьбы.

Стапен перекусил в кафе, на вывеске которого красовался индекс 50/60. Жуя сандвич, он непрерывно поглядывал на бегущие цифры — 25, 24, 20, прикидывая, сколько времени остается до вынужденного побега.

Наконец он добрался до своего кабинета и позвонил Халмджу, только что заступившему на дежурство.

Позвонив, он принялся мечтать о том, как вернется вечером домой и обретет там блаженную тишину. Но из этих мечтаний его моментально вырвала какая-то пышная матрона с усиками над верхней губой. К мясистому бедру она прижимала огромный таз, куда швыряла ножи и вилки, собирая их со столов обеденного зала дома отдыха, расположенного у черта на куличках. Басовито напевая себе под нос, женщина с нескрываемым удовольствием сеяла вокруг себя дикий грохот. На письменный стол Кройда шлепнулось письмо.

Звонок пневматической почты свирепо резанул по его истерзанным нервам.

Послание пришло от Гарольда Леренза, предшественника Кройда на посту директора Национальной библиотеки.

Леренз входил в число известнейших интеллектуалов Америки. В последние годы он жил в герметической квартире, подвешенной в стратосфере с помощью воздушного шара. На сушу, как он сам выражался, Леренз спускался крайне неохотно. Переселившийся в поднебесье отшельник посвящал все свое время семье, писательскому творчеству и переводам с десятка языков. Ежегодно он выдавал по два романа с описанием жизни фантастических воздушных городов, не имевших ничего общего с каменными лабиринтами Лампера. Его книги неизменно становились бестселлерами, что обеспечивало ему безбедное существование. Более того, следуя его примеру, богачи стали селиться в роскошных особняках, заброшенных в стратосферу, где даже появление гостей не приветствовалось, поскольку это могло способствовать распространению полифонической заразы.

В своем письме Гарольд Леренз, «великий пророк воздушного человечества», просил Кройда разыскать несколько материалов, необходиных ему для поэтической антологии, над составлением которой тот работал уже давно. «Она будет называться „Слова кристального молчания“, — писал удалившийся на покой директор, — и я собираюсь включить в нее стихотворения, написанные в разные эпохи, одним из основных образов, которых является тишина. Такое название я позаимствовал у болгарского поэта Димчо Дебелянова, величайшего мастера элегической поэзии. Я хочу представить его творчество крупным циклом стихотворений, но, к сожалению, не располагаю оригиналами его произведений…» Далее он сообщал о том, что успешно осваивает славянские языки, и просил Кройда оказать ему дружескую услугу — переслать по указанному адресу книги Дебелянова на болгарском языке, которые, как ему известно, пылились где-то в хранилищах Национальной библиотеки.

Стапен бросил письмо на стол. В сознании всплыли полузабытые картины ярко-белых облаков, чуть тронутых багрянцем заката. Тоже мне нашелся заоблачный Крез! Спустись-ка ты сам на грешную землю и разыскивай себе на здоровье этого Дебелянова, а у него, у Кройда, на это просто нет сил. И опереться не на кого — еще шесть лет назад весь персонал библиотеки был выведен из его подчинения и передан в роту антишумовой защиты. Потом «из высших соображений» его лишили электронной картотеки и копировальных машин, оставив только компьютер для наблюдения за состоянием фонда. С редкими посетителями приходилось справляться в одиночку, ровно как самому приходилось выполнять заявки и оформлять поступавшие книги. А ведь когда-то и он писал эссе о любимых поэтах. Да, много чего было когда-то! Он вспомнил, как Халидж втолковывал ему причины такого разительного изменения мира по сравнению с двадцатым веком.

Все это мы получили в наследство от своих дедов, бурчал Халидж, и в его леденящем душу взгляде читалась дикая ненависть. Под ударами, посыпавшимися на Халиджа с того времени, как он занял пост начальника штаба противошумовой защиты, он превратился в растерзанный полуфабрикат и мало напоминал того друга детства, с которым они вместе зачитывались сказками.

Наши деды, говорил Халидж, не хотели понять простой истины, состоящей в том, что тишина загрязняется так же, как вода, воздух, почва — вообще вся природа. Им казалось, что она неисчерпаема и снесет любые надругательства. Они до отказа пичкали мусором ее недра, и вот теперь они пробудились и выплевывают на нас всю эту гадость. И если до XX века положение было не столь угрожающим, то во второй его половине ученые начали высказывать догадки о том, что человечество вплотную приблизилось к критической границе разрушения тишины. Общество попыталось поднять голос в свою защиту, однако разрозненные выступления были парализованы равнодушием правительств, прикрывавших свое наплевательское отношение постановлениями министерств и никому не нужными замерами. Разве можно было полагаться на декады борьбы с шумом, как на панацею? Дампер, родившийся в 1992 году, спустя тридцать лет накопил достаточно материала, чтобы обосновать свою теорию. Она дала общественности серьезное оружие, но сумеет ли наша общественность добиться победы — это еще вопрос. Согласно одной из гипотез Дампера, нас не только будут атаковать шумы прошлых двух столетий, но и обрушатся лавины звуков, как казалось раньше, давнымдавно похороненных.

Тишина на планете продолжает исчезать, хотя мы все больше превращаемся в безмолвные тени, сводили счеты с каждым децибелом, выбиваясь из сил, толкаем назад цивилизацию, развитие которой сопровождалось громом и треском. Вот он — завет дедов: повернуть историю вспять, чтобы выжить! В наше время тишина сохранилась только на самых высоких вершинах, Е горстке пещер, на океанском дне да в верхних слоях атмосферы, но и там мы разрушаем ее. Дошло до того что звон разбитой тарелки мы принимаем за пуск ракеты!

В ожидании обеденного перерыва Стапен Кройд припоминал рассуждения Халиджа. Голова его при этом покоилась на письменном столе. Аромат воспоминаний витал в кабинете, казалось, он проникал в его мозг, дразня, напоминал, что где-то в необъятных хранилищах библиотеки затаился там, шепчущий кристальные слова безмолвия. Кто услышит их, кто отправится на его поиски? Волоча ноги, как побитая собака, директор спустился в бар, без особого желания проглотил стандартный обед и, вернувшись в кабинет, снова принял прежнюю позу, завидуя Гарольду Лерензу и его последователям, безмятежно спящим сейчас в своих стратосферных убежищах. У Кройда не было никакого желания трудиться, но, поскольку за патроны приходил осышатить, он не смел покидать рабочее место.

Он думал о том, что в этот самый момент спецподразделения борьбы с шумом (а в них влилась почти десятая часть населения планеты) гоняются за звуками, выуживая их из самых укромных уголков планеты, подобно пчелкам по каплям собирают тишину, откапывая ее в самых невероятных местах — в стволах деревьев толщиной в дом, в скалах, в цветах, в рыбах, в солнечном свете. Во времена его молодости в моде были сурдокамеры — встретить их можно было на каждом углу, Целые жилые корпуса и отдельные квартиры перестраивались в сурдожилища; позднее появились патроны, они оказались дешевле, их установка не требовала перестройки жилища. Для людей с видным общественным положением тишина порциями доставлялась из космоса при помощи ракет, цивилизация все больше и больше усилий затрачивала на то, чтобы заштопать прорехи, оставленные предшественниками.

Наконец он вернулся домой!

Халидж сдержал свое слово — в прихожей висел новехонький серебристо-вороной патрон. Стапен Кройд блаженно растянулся на кровати и почти сразу же провалился в сон. В его отключившемся сознании последней мелькнула мысль о том, что жена и дочь наверняка завалились дрыхнуть сразу же, как только патрон был доставлен людьми Халиджа.

Ему снилось, что он перечитывает Колриджа, своего любимого автора, и его слух тревожит лишь легкий шелест страниц и собственное ровное дыхание.

Проснулся он на заре. Жена и дочь продолжали сладко спать. Воскресное утро Кройд встретил с томиком Колриджа в руках. В выходной день Кройд решил сходить на могилу родителей. В тиши кухни все звуки доставляли ему неизъяснимое удовольствие — закипавшая в чайнике вода, слабое потрескивание ушей во время завтрака, чистый звон приборов. Едва нарушавшие полную тишину, звуки эти казались ему драгоценным сокровищем, извлеченным из глубоких сундуков памяти.

На аэромобиле Кройд доехал до кладбища Аболидо. Оно было защищено от эффектов Дампера и ограждено звуконепроницаемым барьером, за создание которого проектировщик был удостоен Нобелевской премии. Его сооружение обошлось городским властям в астрономическую сумму. Над входом горели лазерные буквы надписи: «Если вас не похоронили на этом кладбище, вы жили напрасно». Кройд знал, что кладбищенские аллеи были любимым местом отдыха многих горожан, но в последнее время сюда стали пускать только по специальным пропускам и то в строго определенные часы.

Осень щедро разукрасила пышные цветы и листву деревьев, чьи кроны в лучах солнца блестели золотом, багрянцем и тусклой зеленью. В воздухе распространялись устойчивая смесь запахов влажной земли, грибов, воска и роз. Вдоль аллей в цветочницах из автопокрышек цвели дикая герань и жимолость. В голове Кройда мелькнула мысль, что эти покрышки еще могут отделаться от цветов и, тряхнув стариной, устроить гонки.

В кристальном воздухе витали приглушенные, идущие откуда-то издалека, стоны, всхлипывания, вздохи. Однако их перекрывал стук кирок, крушивших массовые надгробные плиты, шуршание разбрасываемой земли, надсадное дыхание людей, обливающихся потом от тяжелой работы. Кройд с удивлением обнаружил, что из многих развороченных могил торчали торсы или только макушки каких-то людей. В раскопках виднелись пожелтевшие кости.

Остановившись возле одной могилы, он поинтересовался у ковырявшегося в ней мужчины в трусах и майке, к чему вся эта затея. Тот печально взглянул на него и сообщил, что по городу ходят слухи о том, что совсем недавно спецподразделения борьбы с шумом разместили на кладбище установки для выкачивания тишины из могил. Что многие жалуются на то, что у могил близких больше не спасешься от шума и эффектов Дампера. После чего мужчина продолжил деловито копать и выбросил наверх вместе с землей побелевший череп размером в айву, пустые глазницы которого были набиты жирным черноземом.

Пожав плечами, Стапен Кройд двинулся дальше.

Разумеется, все это досужий вымысел, непроверенные и зловредные слухи. Разве можно найти другой уголок, где кости родных и близких покоились бы в такой тишине? В одной руке он держал букетик фиалок, другой поглаживал бороду. Замыкаясь в себе, он наслаждался прекрасным самочувствием и ощущением душевного комфорта. А со всех сторон несся стук кирок, трескраздираемой лопатами земли.

Его покойная мать обожала фиалки, говорила, что они напоминают ей лица человеков на детских рисунках. Вспомнила, что и он в детстве рисовал такие же лица. Где-то совсем рядом журчал ручай, чистая струя языком горного хрусталя щебетала о том, как в детстве Стапен выбирался с родителями на пикники. Малыш резвился на полянке, гоняя в футбол консервной банкой, а отец в это время углублялся в лес и возвращался с корзинкой, полной брусники.

До могилы родителей оставалось буквально несколько шагов, когда Кройд почувствовал, что проваливается в бездонную шумовую пропасть, где истерически рыдают сирены, пыхтят паровозы, сотрясают небо самолеты, слышится чей-то плач, кто-то с кем-то яростно спорит, постоянно хлопают двери, в столетние деревья взгрызаются механические пилы, дерут глотки младенцы, безумолчно гремят гаубицы, с леденящим душу грохотом ползут танки, шипят сифоны, вопит радио, кто-то возмущается, что лезут без очереди, взлетают ракеты, взрываются аплодисменты, извергаются вулканы, вбиваются гвозди, отчего в голове у него елочными хлопушками стали рваться кровеносные сосуды.

По лицу женщины, склонившейся над соседней могилой, Кройд понял, что это не галлюцинации и не индивидуальная шумовая ловушка, хотя последнее вряд ли показалось бы ему подарком судьбы. Швырнув на землю фиалки, он помчался назад. Из ближайшего видеофона-автомата позвонил Халиджу. Несмотря на то, что ему удалось вовремя вырваться из ловушки, в которую он попался возле ограбленной могилы, эффекты Дампера продолжали преследовать его с удвоенной прытью, поэтому в ожидании связи со Штабом спецподразделений борьбы с шумом он неверной рукой нацарапал записку, которую и сунул прямо под нос Халиджу, как только его физиономия появилась на экране. Записка гласила: «Могила моих родителей разграблена — из нее выкачали тишину. Прикажи немедленно восстановить порядок. Участок 87, аллея 202». Голова у Кройда разламывалась, непереваренный до конца завтрак подступал к горлу, ему казалось, что мир рушится и никакие специальные фильтры не спасут ни его самого, ни Халиджа, ни его хваленый Штаб.

На показанном Халиджем листочке был написан ответ: «Тишину на участках 60-100 пришлось выкачать. Восстановление невозможно».

«Неужели, — осмелился написать Кройд, — патроны, доставленные вчера, наполнены тишиной с этих участков?» «Все без исключения, — ответил начальник штаба, бросив на него удивленный взгляд. — Жесточайший дефицит на тишину. Мы решили, что ради живых лучше слегка ущемить мертвых. Ведь и они в свое время обобрали своих потомков».

«А может, тишина в моем доме взята как раз с могилы моих родителей?» Вместо того чтобы написать ответ, Халидж резко отвернулся, его погоны в последний раз ослепили Кройда, и экран погас.

Где-то совсем рядом взвыла бензопила. Снабженная зубьями размером в бивень мамонта цепь резанула его прямо по коленям, и он свалился на пол кабины.

Ни один звук его больше не потревожил.

Ему не дано было узнать, что через несколько минут все кладбище Аболидо провалилось в Дамперову бездну. По сравнению с обрушившейся шумовой лавиной бешеный топот мчавшихся стремглав людей казался нежнейшей мелодией. Их бескровные лица сливались в одно пятно причудливой конфигурации.

За весь день никто не обратил внимания на тело директора Национальной библиотеки поэзии. Дверь в кабину видеофона-автомата была открыта, и кружившиеся в воздухе желтые листья падали на застывшее в страшной гримасе лицо Стапена Кройда.

Загрузка...