Стихотворения 1883-1887

ПОЭТУ

Не презирай людей! Безжалостной и гневной

Насмешкой не клейми их горестей и нужд,

Сознав могущество заботы повседневной,

Их страха и надежд не оставайся чужд.

Как друг, не как судья неумолимо строгий,

Войди в толпу людей и оглянись вокруг,

Пойми ты говор их и смутный гул тревоги,

И стон подавленный невыразимых мук.

Сочувствуй горячо их радостям и бедам,

Узнай и полюби простой и темный люд,

Внимай без гордости их будничным беседам,

И, как святыню, чти их незаметный труд.

Сквозь мутную волну житейского потока

Жемчужины на дне ты различишь тогда:

В постыдной оргии продажного порока —

Следы раскаянья и жгучего стыда,

Улыбку матери над тихой колыбелью,

Молитву грешника, и поцелуй любви,

И вдохновенного возвышенною целью

Борца за истину во мраке и крови.

Поймешь ты красоту и смысл существованья

Не в упоительной и радостной мечте,

Не в блестках и цветах, но в терниях страданья,

В работе, в бедности, в суровой простоте.

И, жаждущую грудь роскошно утоляя,

Неисчерпаема, как нектар золотой,

Твой подвиг тягостный сторицей награждая,

Из жизни сумрачной поэзия святая

Польется светлою могучею струей.

Декабрь 1883

ОСЕННЕЕ УТРО

Неприветное утро в тумане седом,

Для кого ты, зачем поднялось?

Без румяных лучей в полумраке сыром

Ты слезами дождя залилось.

О зачем ты с осенних угрюмых небес

Заглянуло с усмешкой немой,

Проникая меж бархатных складок завес

В благовонный роскошный покой —

На помятое платье с увядшим цветком,

На бокал недопитый вина,

Эту спальню красавицы бледным лучом

Пробуждая от неги и сна?

О, рассвет, на тебя ей взглянуть тяжело:

Новый день — только новый позор…

И горит от стыда молодое чело,

И поник отуманенный взор.

Для чего ты, как вор, незаметно проник

К бедняку в его скорбный приют,

Где, усталые очи смежая на миг,

Он забыл недоконченный труд?..

У него ты похитил минутный покой:

День борьбы и забот — впереди,

День постылой работы он видит с тоской

В наболевшей, разбитой груди.

И зачем ты к больному на ложе проник?

Перед мертвенным блеском твоим

Отвратил он свой бледный, измученный лик:

Новый день, день страданий пред ним.

И зачем в эту келью, печальный рассвет,

В этот мир упоительных грез,

Где так страстно мечтал одинокий поэт,

Ты заботу и горе принес?

Его лампа померкла в холодных лучах,

И перо он роняет с тоской,

И трепещет слеза в его скорбных очах, —

Он бессилен и нем пред тобой.

О зачем тебе было над миром вставать

Перед этим мучительным днем,

О зачем ты нам не дал навек задремать

И забыться во мраке ночном?

Ноябрь 1883

«Герой, певец, отрадны ваши слезы…»

Герой, певец, отрадны ваши слезы,

И ваша скорбь завидна, мудрецы:

Нетленный лавр, невянущие розы

Вам обовьют терновые венцы.

Светло горит звезда высокой цели;

Вам есть за что бороться и страдать,

И обо всем, что втайне вы терпели,

Должны века векам пересказать:

То выразят пленительные звуки

Певучих струн, иль славные дела.

Все назовут святыми ваши муки,

И загремит им вечная хвала.

Но там, в толпе, страдальцы есть иные,

Там скорби есть, терзающие грудь,

Безмолвные, как плиты гробовые,

Что не дают подняться и вздохнуть.

И много их, героев неизвестных,

Непризнанных, но твердых до конца,

Что не щадят в борьбе усилий честных

И падают, не требуя венца.

Их не смутит ни злоба, ни проклятья,

Они идут, как мученики шли

На смерть и казнь… Припомним же их, братья,

И руку к ним для крепкого пожатья,

Хотя на миг, протянем издали!

1883

НА РАСПУТЬЕ

Жить ли мне, забыв мои страданья,

Горечь слез, сомнений и забот,

Как цветок, без проблеска сознанья,

Ни о чем не думая, живет,

Ничего не видит и не слышит,

Только жадно впитывает свет,

Только негой молодости дышит,

Теплотой ласкающей согрет.

Но кипят недремлющие думы,

Но в груди — сомненье и тоска;

Стыдно сердцу жребий свой угрюмый

Променять на счастие цветка…

И устал я вечно сомневаться!

Я разгадки требую с тоской,

Чтоб чему бы ни было отдаться,

Но отдаться страстно, всей душой.

Эти думы — не мечты досуга,

Не созданье юношеских грез,

Это — боль тяжелого недуга,

Роковой, мучительный вопрос.

Мне не надо лживых примирений,

Я от грозной правды не бегу;

Пусть погибну жертвою сомнений, —

Пред собой ни в чем я не солгу!

Испытав весь ужас отрицанья,

До конца свободы не отдам,

И последний крик негодованья

Я как вызов брошу небесам.

Декабрь 1883

«В борьбе на жизнь и смерть не сдамся я врагу…»

В борьбе на жизнь и смерть не сдамся я врагу!

Тебе, наш рок-палач, ни одного стенанья

И ни одной слезы простить я не могу

За все величье мирозданья.

Нет! капля первая всей крови пролитой

Навек лицо земли позором осквернила —

И каждый василек на ниве золотой

И в небе каждый луч светила!

К чему мне пурпур роз и трели соловья,

И тишина ночей с их девственною лаской?..

Ужель ты прячешься, природа, от меня

Под обольстительною маской?

Ужель бесчувственна, мертва и холодна,

Ты лентой радуги и бархатной листвою,

Ты бриллиантами созвездий убрана

И нарумянена зарею,

Чтоб обмануть меня, нарядом ослепить

И скрыть чудовищность неправды вопиющей,

Чтоб убаюкать мысль и сердце покорить

Красой улыбки всемогущей,

Чтоб стал я вновь рабом, смирясь и позабыв

Все язвы нищеты, все ужасы разврата

И негодующий и мстительный порыв

За брата, гибнущего брата!..

Декабрь 1883

К СМЕРТИ Отрывок

…Приди, желанная, приди,

И осени меня крылами,

И с нежной лаской припади,

Как лед, холодными устами

К моей пылающей груди!..

1883

«Весь этот жалкий мир отчаянья и муки…»

Весь этот жалкий мир отчаянья и муки,

Земля и свод небес, моря и выси гор,

Все впечатления, все образы и звуки,

Весь этот пасмурный и тесный кругозор

Мне кажутся порой лишь грезою ничтожной,

Лишь дымкой легкою над бездной пустоты,

Толпою призраков, мелькающих тревожно,

И бредом тягостным болезненной мечты.

И сердце робкое сжимается тоскливо,

И жалко мне себя, и жалко мне людей,

Во власть покинутых судьбе несправедливой,

Во тьме блуждающих толпою сиротливой,

Природой-мачехой обиженных детей…

Негодование бессильно замирает,

И чувства нового рождается порыв,

И трепетную грудь высоко подымает

Какой-то нежности ласкающий прилив,

Какой-то жалости внезапное волненье,

Участие ко всем, кто терпит, как и я,

Тревогу тех же дум, такие же сомненья,

Кто так же изнемог под ношей бытия.

За горький их удел я полон к ним любовью,

Я все готов простить — порок, вражду и зло,

Готов пойти на казнь, чтоб сердце жаркой кровью,

Терзаемо за них, по капле истекло!..

1883

КОРАЛЛЫ

Широко раскинулся ветвями

Чуждый неба, звуков и лучей,

Целый лес кораллов под волнами,

В глубине тропических морей.

Миллионам тружеников вечных —

Колыбель, могила и приют,

Дивный плод усилий бесконечных,

Этот мир полипы создают.

Каждый род, — ступень для жизни новой, —

Будет смертью в камень превращен,

Чтобы лечь незыблемой основой

Поколеньям будущих времен;

И встает из бездны океана,

И растет коралловый узор;

Презирая натиск урагана,

Он стремится к небу на простор,

Он вознесся кружевом пурпурным,

Исполинской чащею ветвей

В полусвете мягком и лазурном

Преломленных, трепетных лучей.

Час придет, — и гордо над волнами,

Раздробив их влажный изумруд,

Новый остров, созданный веками,

С торжеством кораллы вознесут…

О, пускай в глухой и темной доле,

Как полип, ничтожен я и слаб, —

Я могуч святою жаждой воли,

Утомленный труженик и раб!

Там, за далью, вижу я над нами

Новый рай, лучами весь облит,

Новый остров, созданный веками,

Высоко над бездною царит.

1884

«Все грезы юности и все мои желанья…»

Все грезы юности и все мои желанья

Пред Богом и людьми я смело признаю;

И мне ни от кого не нужно оправданья,

И я ни перед кем в груди их не таю.

Я прав, когда живу и требую от жизни

Не только подвигов в борьбе за идеал,

Не только мук и жертв страдалице-отчизне,

Но и всего, о чем так страстно я мечтал:

Хочу я творчеством и знанием упиться,

Хочу весенних дней, лазури и цветов,

Хочу у милых ног я плакать и молиться,

Хочу безумного веселия пиров;

Хочу из нежных уст дыханья аромата

И смеха, и вина, и песен молодых,

И бледных ландышей, и пурпура заката, —

Всей дивной музыки аккордов мировых;

Хочу, — и не стыжусь той жажды упоений:

Она природою заброшена мне в грудь,

И красотой иных божественных стремлений

Я алчущей души не в силах обмануть.

«Живи для радости!» — какой-то тайный голос

Повсюду день и ночь мне ласково твердит;

Волна, и темный лес, и золотистый колос, —

«Живи для радости!» — мне тихо говорит.

Все грезы юности и все мои желанья

Пред Богом и людьми я смело признаю;

И мне ни от кого не нужно оправданья,

И я ни перед кем в груди их не таю.

1884

«Порой, как образ Прометея…»

Порой, как образ Прометея,

Под вечным бременем оков

Весь род людей во мгле веков

Я созерцал, благоговея.

И я обнять его хотел

Моими слабыми руками,

И сердцем любящим скорбел,

И плакал чистыми слезами.

Я за него бы в этот миг

Пошел на смерть без содроганья,

Я жаждал пытки и страданья,

Я был герой, я был велик.

Но жизнь принять их не хотела,

Всех этих мук, и жертв, и слез:

Ей нужно — вместо пылких грез —

Простого, будничного дела;

Ей нужен — не полет орла,

Не смело поднятые крылья,

Но терпеливые усилья

Порабощенного вола.

А там, — за рядом дней убитых

Без вдохновенья, без страстей —

Смерть от уколов ядовитых,

Смерть — хуже тысячи смертей.

Могу я страстно ждать свободы,

Могу любить я все народы,

Но людям нужно от меня,

Чтобы в толпе их беспредельной

Под небом пасмурного дня

Любил я каждого отдельно, —

И кто бы ни был предо мной —

Ничтожный шут или калека,

Чтоб я нашел в нем человека…

Не мне бессильною душой,

Не мне принять с венцом терновым

Такое бремя тяжких уз:

Пред этим подвигом суровым

Я не герой — я жалкий трус…

1884

«Блажен, кто цель избрал, кто вышел на дорогу…»

Блажен, кто цель избрал, кто вышел на дорогу

И мужеством бойца и верой наделен,

Кто бросился стремглав в житейскую тревогу,

Кто весь насущною заботой поглощен.

Волнуем злобой дня, в работе торопливой

Он поневоле чужд сомнений роковых,

И некогда ему отыскивать пытливо

Заветного ключа вопросов мировых.

Со знаменем в руках вступая в бой кровавый,

Он может ранами гордиться пред толпой,

Он может совершить свой подвиг величавый

И на виду у всех погибнуть, как герой,

Погибнуть, как орел, что гордо умирает,

Пернатою стрелой пронзенный в облаках,

И гаснущий зрачок на солнце устремляет,

Встречая свой конец в родимых небесах.

Но горек твой удел, мечтатель бесполезный:

Не нужен никому, от жизни ты далек.

И, трепетно склонясь над сумрачною бездной

Неразрешимых тайн, ты вечно одинок…

Струной, надорванной мучительным разладом,

Твой каждый чуткий нерв болезненно дрожит,

И каждый твой порыв неотразимым ядом

Сомнений роковых в зародыше убит.

В бездействии прожив, погибнешь ты бесцельно…

Не тронет никого твой заунывный плач,

Не в силах ничему отдаться нераздельно, —

Ты сам своей душе — безжалостный палач.

Порой ты рвешься вдаль, надеждой увлеченный,

Но воля скована тяжелым, мертвым сном:

Ты недвижим, — как труп, в бессилье роковом,

Ты жив, — как заживо в могилу погребенный.

Хотя бы вечностью влачился каждый миг,

Из гроба вырваться на волю не пытайся;

Не вылетит из уст ни жалоба, ни крик, —

Молчи и умирай, терпи и задыхайся.

1884

«От книги, лампой озаренной…»

От книги, лампой озаренной,

К открытому окну я обратил мой взор,

Блестящей белизной бумаги утомленный,

На влажно голубой полуночный простор.

И слезы в тот же миг наполнили мне очи,

И в них преломлены, все ярче и длинней

Сплетаются лучи таинственных огней,

Что сыплет надо мной полет осенней ночи.

Склонился я в окно, и в пыльную траву

Бесплодно падают неведомые слезы;

И плачу я над тем, что завтра эти грезы

Я сам игрою нерв, быть может, назову,

Над тем, что этот миг всю жизнь не будет длиться,

Над тем, что эта ночь окончиться должна,

Я плачу потому, что некому молиться,

Когда молитвою душа моя полна…

А ночь по небесам медлительно проходит,

И веет свежестью, и мнится, что порой

По жаркому лицу холодною рукой

Мне кто-то ласково проводит.

1884

ПОЭТУ НАШИХ ДНЕЙ

Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя.

До скорбных дум твоих кому какое дело?

Твердить былой напев ты можешь про себя, —

Его нам слушать надоело…

Не каждый ли твой стих сокровища души

За славу мнимую безумно расточает, —

Так за глоток вина последние гроши

Порою пьяница бросает.

Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка,

В груди такого нет блаженства и печали,

Чтоб тысячи певцов об них во все века,

Во всех краях не повторяли.

Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен, —

Ни колоса — в полях, на дереве — ни ветки;

От сказочных пиров счастливейших времен

Тебе остались лишь объедки…

Попробуй слить всю мощь страданий и любви

В один безумный вопль; в негодованье гордом

На лире и в душе все струны оборви

Одним рыдающим аккордом, —

Ничто не шевельнет потухшие сердца,

В священном ужасе толпа не содрогнется,

И на последний крик последнего певца

Никто, никто не отзовется!

1884

«С тобой, моя печаль, мы старые друзья…»

С тобой, моя печаль, мы старые друзья:

Бывало, дверь на ключ ревниво запирая,

Приходишь ты ко мне, задумчиво немая,

Во взорах темное предчувствие тая;

Холодную, как лед, но ласковую руку

На сердце тихо мне кладешь

И что-то милое, забытое поешь,

Что навевает грусть, что утоляет муку.

И голубым огнем горят твои глаза,

И в них дрожит, и с них упасть не может,

И сердце мне таинственно тревожит

Большая, кроткая слеза…

1884

РАЗВАЛИНЫ

То был зловещий сон: по дебрям и лесам,

Казалось, я блуждал, не находя дороги;

Ползли над головой, нахмуренны и строги,

Гряды свинцовых туч по бледным небесам;

И ветер завывал, гуляя на просторе,

И ворон, каркая, кружился надо мной;

И нелюдимый бор, как сумрачное море,

Таинственно гудел в пустыне вековой…

И вот, когда я шел кустарником дремучим,

Во мраке увидал я груды кирпичей;

Покрыты были мхом расщелины камней,

И плиты поросли репейником колючим.

По шатким ступеням спустился я к реке,

Где арки от мостов и темные громады

Низверженных бойниц чернели вдалеке.

Клубящийся туман окутал анфилады

Разрушенных дворцов и волны, и леса;

И палевой зари желтела полоса

Меж дремлющих столбов гранитной колоннады;

И расстилал залив безжизненную даль,

Едва мерцавшую, как матовая сталь.

То правда или нет, но мнилось, что когда-то

Бродил я много раз по этим берегам:

И сердце дрогнуло, предчувствием объято…

О нет, не может быть, не верю я очам!

В столице молодой все пышно и богато,

Там — жизнь и суета, а здесь лишь дикий бор,

Венчая мертвый прах покинутых развалин,

Уходит без конца в неведомый простор;

И шум его ветвей, торжественно печален,

Доносится ко мне, как грозный приговор:

«Тебя я победил, отверженное племя!

Довольно вам грозить железом и огнем,

Бессильные рабы! Мое настало время,

И снова мой намет раскинул я кругом.

Мои кудрявые зеленые дружины

Я приступом повел с полунощных пустынь

На величавый ряд незыблемых твердынь,

И вот в пыли лежат их жалкие руины!..»

Но шепоту дерев я криком отвечал:

«О нет, неистребим наш светлый идеал!

Надеяться и ждать, любить и ненавидеть,

И кровью истекать в мучительной борьбе,

Чтоб здание веков в развалинах увидеть,

О нет, могучий лес, не верю я тебе!

И смело проложу я путь к желанной цели!..»

А сосны мрачные по-прежнему шумели

И мне насмешливо кивали головой,

И я бежать хотел с безумною тоской,

Но лес меня хватал колючими ветвями,

Как будто длинными костлявыми руками;

И рвался я вперед и, ужасом объят,

Проснулся наконец… С каким порывом жадным

Я бросился к окну, как был я детски рад,

Как стало для меня все милым и отрадным:

И утра бледного сырая полутьма,

И вечный гул толпы на улице широкой,

Свистков протяжный вой на фабрике далекой,

И тяжкий гром колес, и мокрые дома.

Пусть небо надо мной безжизненно и мутно…

Я тех, кого вчера презрением клеймил,

Из глубины души теперь благословил!

О, как поближе к ним казалось мне уютно,

Как просто и тепло я вновь их полюбил!

Август 1884

НА ПТИЧЬЕМ РЫНКЕ Из Анри Казалиса

Тоскуя в клетке, опустил

Орел беспомощные крылья,

Зрачки лениво он смежил

В тупом отчаянье бессилья…

А рядом — мирный уголок,

Где, о свободе не горюя,

С голубкой счастлив голубок,

Целуясь, нежась и воркуя…

И полон дикой красоты,

Порой кидает взор надменный

Орел на ласки той четы,

Ничтожной, пошлой и блаженной.

1884

«Пройдет немного лет, и от моих усилий…»

Пройдет немного лет, и от моих усилий,

От жизни, от всего, чем я когда-то был,

Останется лишь горсть немой, холодной пыли,

Останется лишь холм среди чужих могил.

Мне кто-то жить велел, но по какому праву?..

И кто-то, не спросясь, зажег в груди моей

Огонь бесцельных мук и влил в нее отраву

Болезненной тоски, порока и страстей.

Откройся, где же ты, палач неумолимый,

……………………………………………

Нет, сердце, замолчи… ни звука, ни движенья…

Никто нам из небес не может отвечать,

И отнято у нас святое право мщенья:

Нам даже некого за муки — проклинать!

1885

«…Он сидел на гранитной скале…»

…Он сидел на гранитной скале;

За плечами поникли два темных крыла.

А внизу между тем на далекой земле

Расстилалась вечерняя мгла,

И как робкие звезды в прозрачной тени,

В городах в этот час зажигались огни.

И сидел он и думал: «Как счастливы те,

Кто для сна в этот миг могут очи сомкнуть!

Только мне одному никогда не уснуть:

Повелитель миров на немой высоте

С безграничною властью моей, —

Я завидую участи жалких людей,

Я завидую тем, кто ничтожен и слаб,

Кто жестокому небу послушен, как раб,

Кто над грудами золота жадно поник,

Кто безумно ликует над жертвой в крови,

Кто в объятьях блудницы забылся на миг,

Кто вином опьянен, кто отдался любви, —

Только б чем-нибудь скорбные думы унять,

Только б мертвую скуку в груди заглушив,

Охватил бы всю душу могучий порыв,

Только б боль от сознанья могла перестать:

Эта боль хуже всех человеческих мук!

Исчезают миры, пролетают века,

Но сознанье мое — заколдованный круг,

Но темница моя — роковая тоска!

Я могу потушить миллионы планет, —

Но лишь сердца в груди я убить не могу:

От него в целом мире спасения нет,

От него я напрасно бегу.

Вечно все до последнего атома знать —

Формы, звуки, движенья, цвета —

Знать, какой вопиющий обман красота

И что кроме обмана нам нечего ждать,

Что за ним — пустота!..

И нельзя умереть, позабыться, уйти,

Ни забвенья, ни мира нигде не найти!

Смерти, смерти!»…

И в грозный, далекий предел,

Где лишь хаос царит, где кончается мир,

Сквозь мерцающий синий эфир

Он, как черная туча, стремглав полетел.

Но напрасно руками он очи закрыл

И роптал, и метался, — забвения нет:

Ураган метеоров и звезд, и планет,

И над грудами груды светил

Выступают во мгле, издеваясь над ним;

И страдающий Дух, жаждой смерти томим,

Будет вечно стремиться вперед,

Но покоя нигде, никогда не найдет.

1885

БОЛЬНОЙ

День ото дня все чаще и грустнее

Я к зеркалу со страхом подхожу,

И как лицо мое становится бледнее,

Как меркнет жизнь в очах, внимательно слежу.

Взгляну ли я в окно, — на даль полей и неба

Ложится тусклое, огромное пятно;

И прежний сладкий вкус вина, плодов и хлеба

Я позабыл уже давно…

При звуках детского пленительного смеха

Мне больно; и порой в глубокой тишине

Людские голоса каким-то дальним эхом

Из ближней комнаты доносятся ко мне.

В словах друзей моих ловлю я сожаленье,

Я вижу, как со мной им трудно говорить,

Как в их неискреннем холодном утешенье

Проглядывает мысль: «Тебе недолго жить!»

А между тем я умереть не в силах:

Пока есть капля крови в жилах,

Я слишком жить хочу, я не могу не жить!

Пускай же мне грозят борьба, томленье, муки

И после приступов болезни роковой —

Дни, месяцы, года тяжелой мертвой скуки, —

Я все готов терпеть с покорностью немой,

Но только б у меня навек не отнимали

Янтарных облаков и бесконечной дали;

Но только б не совсем из мира я исчез,

И только б иногда мне посмотреть давали

На маленький клочок лазуревых небес!

1885

ВЕСНА

Лучи, что из окна ко мне на стол упали,

Весенний гам и крик задорных воробьев,

На темной лестнице далекий звук рояли

Или лазурь небес, что ярко засияли

Там, меж кирпичных стен теснящихся домов, —

Вот все, что нужно мне для смутного волненья,

Когда бываешь рад, не ведая чему,

И хочется рыдать, и жаждешь вдохновенья,

Когда забыть готов суровую зиму.

Я счастлив только тем, что позабыл мученья,

Что все-таки мне мил и дорог Божий свет,

Что скоро будет май и зашумят дубравы,

Я счастлив, как дитя, тем, что мне двадцать лет,

Я счастлив без любви, без гордых дел и славы.

Ко мне, мечты, ко мне! В блистательный туман

Окутайте мне взор и дерзкий ум свяжите,

О повторите вновь божественный обман,

И чтоб я счастлив был, про счастье мне солгите!

1885

«Когда вступал я в жизнь, мне рисовалось счастье…»

Когда вступал я в жизнь, мне рисовалось счастье

Как светлый чудный сад, где ветерок качал

Гирлянды белых роз, не знающих ненастья,

И легкие струи фонтанов колебал,

Где кружевом взвились причудливые зданья,

И башен, и зубцов так нежен был узор,

Что в розовом огне вечернего сиянья

Просвечивал насквозь их матовый фарфор;

Толпу нарядных жен баюкали гондолы,

Роняя за собой над зеркалом прудов

То складки бархата и звуки баркаролы,

То вздохи мандолин и лепестки цветов.

На гладких лестницах из черного агата

Павлины нежились, и в чудные цвета

Окрашивался блеск их пышного хвоста;

И всюду — музыка и волны аромата,

И надо всем любовь, любовь и красота…

Но жизнь была не рай, а труд во мгле глубокой,

Унылый, вечный труд сегодня, как вчера,

Бессонницы ночей, немые вечера

В рабочей комнате при лампе одинокой.

Зато бывают дни, когда я сознаю,

Что в муках и борьбе есть что-то мне родное,

Такое близкое и сердцу дорогое,

Что я почти готов любить печаль мою,

Любить на дне души болезненные раны

И серый полумрак, и холод, и туманы.

За прежний мир надежд, лазури, нег и роз,

Быть может, я не дам моих страданий милых

И бедной комнаты, и сумерек унылых,

И тайных жгучих слез…

1885

«О жизнь, смотри — во мгле унылой…»

О жизнь, смотри — во мгле унылой

Не отступил я под грозой:

Еще померимся мы силой,

Еще поборемся с тобой!

Нет, с робким плачем и смиреньем

Не мне у ног твоих лежать:

Я буду смехом и презреньем

Твои удары отражать.

Чем глубже мрак, печаль и беды,

И раны сердца моего, —

Тем будет громче гимн победы,

Тем будет выше торжество!

1885

«Скажи мне, почему, когда в румяном утре…»

Скажи мне, почему, когда в румяном утре

Дельфины прыгают в серебряных волнах

И снег Кавказских гор, как жемчуг в перламутре,

Таинственно мерцает в облаках, —

Скажи мне, почему душа моя томится

И, возмущенная неполнотой

Всего, что может дать земля, куда стремится

Она, как раненая птица,

С бессильной, жгучею тоской?..

Скажи мне, почему, когда в блестящей зале

Среди молитвенной, блаженной тишины,

Как духи светлые, над нами пролетали

Аккорды полные печали,

Аккорды плачущей струны,

И тихо, тихо умирали, —

О, почему в тот миг слились мы в ожиданье

Того, что никогда нигде не настает,

И страстно замерли, и думали: вот-вот —

Насытится безумное желанье

И что-то дивное великое придет,

Что сразу выкупит все прошлые страданья.

Но смолкла музыка, и в тишине глубокой

Нам сердце сжала вновь знакомая тоска,

Как чья-то жесткая, холодная рука,

И каждый про себя томился одиноко.

Скажи мне, почему и там, у милых ног,

Я не нашел того, чего искал так страстно,

И втайне чувствовал, что это все — напрасно,

Хотел отдаться и не мог;

И как-то холодно я радовался счастью;

Я понял, что нельзя с душою душу слить,

Что никаким огнем, что никакою страстью —

Моей тоски не утолить…

Скажи мне, почему душа моя томится

И, возмущенная неполнотой

Земной любви, куда, куда она стремится

С бессильной, жгучею тоской?

1886

«Печальный мертвый сумрак…»

Печальный мертвый сумрак

Наполнил комнату: теперь она похожа

На мрачную, холодную могилу…

Я заглянул в окно: по-прежнему в тумане

Возносятся дома, как призраки немые;

Внизу по улице прохожие бегут,

И клячи мокрые плетутся в желтом снеге.

Вот лампа под зеленым абажуром

На пятом этаже у моего соседа,

Как и всегда, в обычный час зажглась;

Я ждал ее, как, может быть, и он

Порою ждет моей лампады одинокой.

Протяжный благовест откуда-то уныло

Издалека доносится ко мне…

Перо лениво падает из рук…

В душе — молчанье, сумрак…

1886

«С потухшим факелом мой гений отлетает…»

С потухшим факелом мой гений отлетает,

Погас на маяке дрожащий огонек,

И сердце без борьбы, без жалоб умирает,

Как холодом ночным обвеянный цветок.

Меня безумная надежда утомила:

Я ждал, так долго ждал, что если бы теперь

Исполнилась мечта, взошло мое светило,

Как филина — заря, меня бы ослепила

В сияющий эдем отворенная дверь.

Весь пыл души моей истратил я на грезы,

Когда настанет жизнь, мне нечем будет жить.

Я пролил над мечтой восторженные слезы,

Когда придет любовь, не хватит сил любить!

1886

«Когда безмолвные светила над землей…»

Когда безмолвные светила над землей

Медлительно плывут в таинственной лазури,

То умолкает скорбь в душе моей больной,

Как утихающий раскат далекой бури…

Плывут безмолвные светила над землей,

И небо — саркофаг с потухшими мирами,

Сиянье тихих звезд и голубая даль —

Печалью дышит все… Могучими волнами

И у меня в груди встает твоя печаль,

Огромный саркофаг с потухшими мирами!

Одним мучительным вопросом: для чего?

Вселенная полна, как роковым сознаньем

Глубокой пустоты, бесцельности всего,

И кажется, мы с ней больны одним страданьем.

Вселенная полна вопросом: для чего?

И тонут каплею в безбрежном океане

Земные горести с их мелкой суетой

Там где-то далеко, в лазуревом тумане

И в необъятности печали мировой, —

Ничтожной каплею — в безбрежном океане.

1886

СОЛНЦЕ Мексиканское предание

В дни былые солнце греть устало:

Без лучей, без жизни и тепла

В небесах, как труп, оно лежало;

И покрыла мир ночная мгла.

В темноте рыбак не видел сети,

Зверолов капканы потерял,

Люди в страхе плакали, как дети,

И повсюду голод наступал.

Но герой Тонати златокудрый

Мир спасти от гибели хотел

И на край земли — спокойный, мудрый —

Он пошел в неведомый предел.

Наклонясь к обрывистому краю,

Он воскликнул, бездну увидав:

«Я за вас, о люди, умираю!..»

И вперед он кинулся стремглав.

Но порыв любви непобедимой

Спас его, и, хаосом объят,

Как алмаз, прошел он невредимо

Чрез огонь и смерть, и самый ад.

И для мира, новое светило,

Он блеснул, как молния в ночи,

Он дышал божественною силой,

Рассыпал победные лучи.

Солнце, солнце!.. весь преображенный,

То герой на небо восходил:

Темный мир, страданьем утомленный,

Он любовью кротко озарил.

1886

«Часовой на посту должен твердо стоять…»

Часовой на посту должен твердо стоять:

У тебя молодые здоровые руки,

Ты не вправе на мир и на Бога роптать, —

Ты рожден для труда, не для призрачной муки.

Надоели нам вечные стоны твои;

Постыдись! Неужель ты умеешь, как дева,

Лишь вздыхать при луне о погибшей любви,

Неужель в тебе нет ни отваги, ни гнева!

О, поверь, — если в битву с могучим врагом,

Презирая мученья, ты кинешься смело,

Полон жгучей любовью, враждой и стыдом,

Если жизнь ты отдашь за великое дело, —

Будут детской игрою казаться тебе

Твои прежние песни, мечты и страданья,

Ты смертельные раны забудешь в борьбе,

Вместо жалоб и слез и проклятий судьбе —

Ты в крови будешь петь светлый гимн упованья!

1886

«И хочу, но не в силах любить я людей…»

И хочу, но не в силах любить я людей:

Я чужой среди них; сердцу ближе друзей —

Звезды, небо, холодная, синяя даль

И лесов, и пустыни немая печаль…

Не наскучит мне шуму деревьев внимать,

В сумрак ночи могу я смотреть до утра

И о чем-то так сладко, безумно рыдать,

Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,

И сырая земля мне родимая мать…

А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,

И мне страшно всю жизнь не любить никого.

Неужели навек мое сердце мертво?..

Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!

1887

«Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу…»

Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу:

Я слишком слаб; в душе — ни веры, ни огня…

Святая ненависть погибнуть за свободу

Не увлечет меня:

Пускай шумит ручей и блещет на просторе, —

Струи бессильные смирятся и впадут

Не в бесконечное, сверкающее море,

А в тихий, сонный пруд.

1887

«Любить народ?.. Как часто, полный…» Отрывок

Любить народ?.. Как часто, полный

Неутолимою тоской,

В его неведомые волны

Стремился жадно я душой,

И в нем мечтал я, как в нирване,

От жгучей мысли отдохнуть,

И в этом мощном океане

Бессильной каплей потонуть.

Но тщетно! Бездною глубокой

Века позорные легли

И оторвали нас жестоко

От лона матери-земли…

И что я дам теперь народу?

Он полон верою святой;

А я… ни в Бога, ни в свободу

Не верю скорбною душой.

С неумолимым отрицаньем

Я не дерзну к нему идти —

Его учить моим страданьям

И к той же гибели вести.

Зачем покой его разрушу,

И чем я веру заменю?

Ужель младенческую душу

Сомненьем жгучим отравлю,

Чтоб он в отчаянье бесплодном

Постиг ничтожность бытия,

И в мертвой тьме умом холодным

Блуждая, мучился, как я,

Чтоб без надежды в глубь эфира

С усмешкой горькой он взирал

И перед вечной тайной мира

Свое бессилье проклинал!..

………………………………

1887

«Тишь и мрак — в душе моей…»

Тишь и мрак — в душе моей:

Ни желаний, ни страстей.

Бледных дней немая цепь

Без конца уходит вдаль,

И мертва моя печаль,

Словно выжженная степь.

Жертвы, жертвы… с каждым днем,

Как на поле боевом,

Гибнут тысячи бойцов.

Мне наскучил этот мир

Пыток, тюрем и оков,

Мне противен буйный пир

Торжествующих рабов.

Боже, скоро ли конец!..

В сердце — холод, грудь — пуста.

Муза сбросила венец,

И не манит красота:

Ни желаний, ни страстей, —

Тишь и мрак — в душе моей…

1887

«„Христос воскрес“, — поют во храме…»

«Христос воскрес», — поют во храме;

Но грустно мне… душа молчит:

Мир полон кровью и слезами,

И этот гимн пред алтарями

Так оскорбительно звучит.

Когда б Он был меж нас и видел,

Чего достиг наш славный век,

Как брата брат возненавидел,

Как опозорен человек,

И если б здесь, в блестящем храме

«Христос воскрес» Он услыхал,

Какими б горькими слезами

Перед толпой Он зарыдал!

Пусть на земле не будет, братья,

Ни властелинов, ни рабов,

Умолкнут стоны и проклятья,

И стук мечей, и звон оков, —

О лишь тогда, как гимн свободы,

Пусть загремит: «Христос воскрес!»

И нам ответят все народы:

«Христос воистину воскрес!»

1887

«Как летней засухой сожженная земля…»

Как летней засухой сожженная земля

Тоскует и горит, и жаждою томится,

Как ждут ночной росы усталые поля, —

Мой дух к неведомой поэзии стремится.

Плывет, колышется туманов белый свиток,

И чем-то мертвенным он застилает даль…

Головки васильков и бледных маргариток

Склонила до земли безмолвная печаль.

Приди ко мне, о ночь, и мысли потуши!

Мне надо сумрака, мне надо тихой ласки:

Противен яркий свет очам больной души.

Люблю я темные, таинственные сказки…

Приди, приди, о ночь, и солнце потуши!

1887

«Июльским вечером следил ли ты порою…»

Июльским вечером следил ли ты порою,

Как мошек золотых веселые стада

Блестят и кружатся над дремлющей рекою

В тот тихий час, когда янтарною зарею

Облито все — тростник и небо, и вода?..

Так перед тем, чтоб навсегда

Нам слиться с вечностью немою,

Не оставляя за собою

Ни памяти, ни звука, ни следа, —

Мы все полны на миг любовью и весною;

Потом, — не ведая, зачем, куда —

Уносимся мгновенною толпою,

Как мошек золотых веселые стада

В июльских сумерках над дремлющей рекою…

1887

«Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть…»

Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть

Тоску и желанья,

Уснуть — и не видеть, не думать, не жить,

Уйти от сознанья!

Но тихо ползут бесконечной чредой

Пустые мгновенья,

И маятник мерно стучит надо мной…

Ни сна, ни забвенья!..

1887

«Порой, когда мне в грудь отчаянье теснится…»

Порой, когда мне в грудь отчаянье теснится

И я смотрю на мир с проклятием в устах, —

В душе безумное веселье загорится,

Как отблеск молнии в свинцовых облаках:

Так звонкий ключ, из недр подземного гранита

Внезапно вырвавшись, от счастия дрожит, —

И сразу в этот миг неволя позабыта,

И в буйной радости он блещет и гремит.

1887

СОВЕСТЬ

Поэт, у ног твоих волнуется, как море,

Голодная толпа и ропщет, и грозит;

Стучится робко в дверь беспомощное горе,

И призрак нищеты в лицо тебе глядит, —

А ты… изнеженный, больной и пресыщенный,

Ты заперся на ключ от воплей и скорбей;

Не начиная жить, ты, жизнью устрашенный,

Бежал, закрыв глаза от мира и людей.

Над книгой ты скорбел, ты плакал над собою,

И, презирая труд, о подвигах мечтал,

И, в праздности гордясь печалью мировою,

Стенаньям гибнущих бесчувственно внимал.

Играл ты, как дитя, в искусство и науку.

В уютной комнате ты для голодных пел

Свою развратную бессмысленную скуку

И хлеб чужой, как вор, всю жизнь беспечно ел.

Об истине кричал, но в истину не верил,

И, чувства мнимого любуясь красотой,

Как в зеркале актер любуется собой, —

В слезах раскаянья ты лгал и лицемерил!

Что мог бы ты сказать измученному миру?

Кому свою печаль ничтожную поешь?..

Твой бесполезный стих — кощунственная ложь, —

Разбей ненужную, бессмысленную лиру!..

С людьми ты не хотел бороться и страдать,

Ни разу на мольбу ты не дал им ответа,

И смеешь ты себя, безумец, называть

Священным именем поэта!..

1887

ПРОРОК ИЕРЕМИЯ

О, дайте мне родник, родник воды живой!

Я плакал бы весь день, всю ночь в тоске немой

Слезами жгучими о гибнущем народе.

О, дайте мне приют, приют в степи глухой!

Покинул бы навек я край земли родной,

Ушел бы от людей скитаться на свободе.

Зачем меня, Господь, на подвиг Ты увлек?

Открою лишь уста, в устах моих — упрек…

Но ненавистен Бог — служителям кумира!

Устал я проклинать насилье и порок;

И что им истина, и что для них пророк!

От сна не пробудить царей и сильных мира…

И я хотел забыть, забыть в чужих краях

Народ мой, гибнущий в позоре и цепях.

Но я не мог уйти — вернулся я в неволю.

Огонь — в моей груди, огонь — в моих костях…

И как мне удержать проклятье на устах?

Оно сожжет меня, но вырвется на волю!..

1887

«Сердце печальное, робкое сердце людское…»

Сердце печальное, робкое сердце людское,

Надо так мало тебе, чтоб довериться счастью,

Жаждешь забыть ты измены и горе былое, —

Только б скорей полюбить и отдаться участью.

Ты, как цветок отогретый, раскрыться готово,

Инеем полный, он с первым лучом возродится,

Иней прольется слезами, и будешь ты снова,

Солнце приветствуя, сладкой надеждою биться.

Ты, как звезда, что дрожит в золотом небосводе,

Гаснешь, в сиянье бессмертной зари исчезая,

С вечною жизнью сливаясь в бесстрастной природе,

Ты на мгновенье трепещешь, любя и страдая.

Холодно в мире тебе — в этой мертвой пустыне,

Но побеждаешь ты, кроткое, смерть и мученья,

И не изведал никто еще, сердце, доныне,

Сколько в тебе бесконечной любви и прощенья!

1887