Сергей Ежов Гроссмейстер ордена Госпитальеров Часть 1 Талисман цесаревича

Пролог

Наш физик, Николай Викторович, совершенно гениальный учёный. Не остепенённый, не титулованный и даже совершенно неизвестный в научных кругах, зато гениальный. Это он из пригоршни радиодеталей, набора светофильтров, трёх лазерных указок и немецкой рации из школьного музея соорудил голографический телевизор. Правда, прибор проработал недолго, а Николай Викторович увлёкшись другой идеей, не стал ремонтировать «голяк». Вообще-то Николай Викторович много навыдумывал всяких удивительных вещей, но ни одну из них он патентовать не захотел. «Всё равно эти титулованные бездарности ничего в моих работах не поймут, а если и поймут, то непременно украдут» — говаривал он в ответ на очередное недоумение друзей.

Впрочем, разговор не о Николае Викторовиче, а обо мне, его старинном приятеле, тоже учителе, но уже химии и биологии. Зовут меня Булгаков Юрий Сергеевич. В момент, о коем сейчас повествую, я сижу в кабинете химии и биологии, и заполняю классный журнал. Нынче зимние новогодние каникулы, ученики счастливо бездельничают, а вот учителям спокойно отдохнуть не даёт РОНО[1] — начальство потребовало организовать в школах дежурство педагогов, вот учителя и подравнивают всяческие хвосты в своей документации.

Итак, я сижу за учительским столом, когда в коридоре раздалось пение:

Гром победы раздавайся[2]!

Это приближается Николай Викторович. Кроме своей гениальности физик имеет привычку выискивать всякие старинные песни и распевать их.

— Как успехи, Коля, все ли делишки переделал? — спрашиваю, не поднимая головы.

— Всё заполнил, все отчёты написал. Юра, а не шарахнуть ли нам по стопочке? Во-первых, мы с тобой совместно не отметили две тысячи двадцать первый год, а во-вторых, благодать-то какая — ни детей, ни начальства!

— Погоди минутку, я закончу, и шарахнем. Накрывай там, на столе в лаборантской. А кто из сторожей нынче дежурит?

— Вовка-Морковка. — отвечает Николай Викторович, заворачивая в лаборантскую.

Здесь расстояние маленькое, не более двух-трёх метров, мы разговариваем вполголоса, слышно прекрасно.

— Не стуканёт гадёныш?

— Не-а! Я его в котельную прогнал.

— Ну наливай, я готов к восприятию бодрящего напитка. — говорю Николаю Викторовичу поднимаясь из-за стола.

— У меня всё готово. И ещё, дружище. Не желаешь ли поучаствовать в историческом эксперименте?

Тут я торжественно вступаю в лаборантскую, где у стола хозяйничает Николай Викторович.

— В каком смысле «историческом»? Мы с тобой вляпаемся в историю?

— Смешно пошутил, одобряю. В историю впишут наши имена, поня́л? Моё как экспериментатора, а твоё как объекта задуманного и проведённого мною эксперимента.

— Ага. Я, значит Белка и Стрелка, две морды в одно рыло, а ты на белом коне?

— Как всегда, Юра, ты же не первый раз становишься подопытным кроликом. А пока прими стопочку, дорогой.

Хлопнули по стопочке, закусили горячей отварной картошкой посыпанной зеленью, солёным огурчиком и тонко нарезанной домашней колбаской — Николай Викторович большой мастер по части копчения и по части тончайшей нарезки мясных и рыбных деликатесов.

— Что на этот раз делать?

— Да ничего. Я уже всё подготовил с утра пораньше.

Оглядываюсь вокруг. Действительно: ножки стула, на котором я сижу, обмотаны чем-то вроде светодиодной осветительной ленты, а сам стул стоит на серебристой лавсановой плёнке.

— Давай-ка я тебе, дорогой, датчик подключу, и останется только нажать на выключатель.

— Погоди, торопыга. Сначала скажи, что ты задумал?

— А, ничего особенного. Я тут машину времени смастрячил на днях. Оказывается, это нисколько не сложно — потребовалось всего-то сойти с ума да посмотреть на мир другими глазами.

Насчёт сумасшествия Николай Викторович пошутил, это его такая привычная шутка, кстати, нисколько не смешная, поскольку почти правдивая.

— Машина времени. Ага. Ты придумал. Ага. А что она сделает, мой беспокойный друг?

— Я же говорю, ничего особенного. Сейчас она тебя перенесёт на пятьдесят лет назад, аккурат в тысяча девятьсот семьдесят первый год, и будешь ты десятилетним пацаном, даже без штанов, не то, что без документов. Зато никаких камней в почках, никаких старческих болячек, и даже никакого прогрессирующего маразма. Согласен?

— Насчёт маразма прозвучало очень утешительно, а вот насчёт камней, слабо верится. Хм, а штаны-то куда денутся?

— Здесь останутся. Они из этого времени. А вот твоё тело, оно во всех прожитых тобой временах. Поня́л?

— Вот так просто? Получается, я смогу поехать и захерачить того гребаного Андропова и всю его троцкистскую кодлу? — стыдно признаться, но я, несмотря на высокий статус учителя иногда в кругу ближайших друзей, а если конкретно, в присутствии Николая Викторовича, могу выразиться несколько непарламентски, а ещё реже, даже непечатно.

— Теоретически сможешь. А практически — хрен тебе, Юра, на всё рыло. Там в гэбэ такие волки, что шансов у тебя почти, что и нет. И предупреждать ты никого не предупредишь, а только загремишь в дурдом. Думаешь, я не прикидывал такой расклад? Прикидывал. Так что имеется возможность всего лишь прожить новую жизнь, не повторяя своих ошибок.

— Ай, не болтай глупостей, Коля! Старых ошибок я, может быть, и избегу, зато наделаю новых. Это же очевидно. Хотя пожить в молодом и здоровом теле — это заманчиво. Чертовски заманчиво!

— Я о том и толкую, Юра.

— Погоди, дружище. А всё ли так гладко, как ты тут говоришь?

— Не всё. Что уж тут скрывать — почти ничего неизвестно. Теория не отработана, аппаратура сваяна на коленке… Хрен её знает, как оно всё поведёт. Но мы с тобой ничем не рискуем, дорогой. Не получится, значит останемся как есть. Страшно?

— Да нет, чего мне бояться, у меня уже два инфаркта было, третий не за горами.

— Я ж, о чём и говорю. А вот ежели с тобой получится, то я сяду на твоё место, да тоже рвану в прошлое, тут меня тоже ничего не держит. А не получится — буду думать где ошибся.

— Погоди ещё раз, Коля. Это я голяком окажусь в семьдесят первом году, а тогда морозы-то были ой-ёй-ёй, да и снега наметали под крышу, ты об этом подумал?

— Ясен перец, подумал. Ты окажешься как раз в этой лаборантской. В школе-то найдешь, во что одеться?

— Ну да. В спортзале, помнится, были лыжные костюмы. А ты голова, Коля!

— Я же говорю, всё под контролем! Ну ладно, ты готов?

— Я как юный пионер — всегда готов.

Николай Викторович щёлкнул выключателем… И ничего не произошло. Хотя… Кое-что всё-таки случилось: я почувствовал, как меня порвало пополам, в смысле — каждая моя клетка, каждый атом разделился ровно напополам… Вернее не так: каждый атом создал свою точную копию, и одна из половинок плавно отшагнула в сторону, к окну. Впрочем, это разделение было совершенно безболезненным, разве что я почувствовал удар по почкам — резкий, но при этом несущий огромное облегчение. И как подтверждение, в тишине раздался шорох и бряканье. Всё происходящее я видел уже со стороны. Я Юрий Сергеевич Булгаков, видел как Юрий Сергеевич Булгаков, но уже не я, растерянно водит рукой по пояснице и глядит на своего друга. Как они дружно и резко повернулись на звук, как увидели на полу, между их столом и окном, невеликую россыпь песчинок и мелких камушков коричневого цвета, с торчащими жёлтыми кристаллами.

Повисло молчание, которое прервал Юрий Сергеевич.

— Ну ты дал, Коля! Ты из меня одним махом выдернул все почечные камни! Я их сразу узнал — раз в три месяца такие рожаю в ужасных корчах. А тут совершенно безболезненно!!! Теперь озолотишься, Коля.

— Больше ничего не почувствовал? — потрясённо прошептал Николай Викторович.

— Почувствовал. Как будто половина меня от меня оторвалась и отшагнула вон туда. — Юрий Сергеевич пальцем указал в угол, где стоял скелет Стасик. Рядом, совершенно невидимый сидящим у стола Юрием Сергеевичем и Николаем Викторовичем стоял я. Стоял и не мог пошевелиться, поскольку был укутан во что-то вроде многих слоёв прозрачного полиэтилена, и хотя ничего не мог сказать, прекрасно слышал разговор остающихся:

— Хм… Получается, аппаратура сработала, но отправила только нематериальный объект.

— Плохо считаешь, и ничего не слышишь, Коля! Я же говорю: чуточку материального твоя машина тоже отправила. Ты что, не видишь, вон весь мой пиелонефрит на полу валяется. Эх, Коля! За такую услугу я тебе по гроб обязан. Вот схожу в туалет, да и объясню, как ты с этим аппаратом озолотишься!

Юрий Сергеевич подхватился и побежал в направлении туалета, на ходу приговаривая:

— Господи, сто лет так хорошо себя не чувствовал! Ну, Коля! Ну, благодетель!

Собственно говоря, это было последнее, что услышал я, невещественная часть Юрия Сергеевича, перед тем, как меня смяло чудовищной силой, да повлекло куда-то, не понять куда, с такой скоростью, что я просто потерял сознание.

Загрузка...