Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир В руках врага

Глава первая

Уолтер Форбиер нехотя протянул свою «беретту» 25-го калибра владельцу небольшого книжного магазина на бульваре Распай в Париже. Дело было ранним апрельским утром, когда под лучами сверкающего весеннего солнца раскрываются первые бутоны цветов, и ровно за четыре часа до того, как хохочущие громилы вбили его ребра в сердце.

— Нож? — спросил тощий старик в сером свитере и с двухдневной щетиной. Зубы у него были черными от вязкой массы, которую он жевал, раскатывая по губам.

— Нет, — ответил Форбиер.

— И кастет?

— Нет.

— Гранаты?

— Нет.

— Другое оружие?

— А если я владею карате, мне что — отрубить себе руки? — спросил Форбиер.

— Пожалуйста, не надо! Мы просто должны все проверить, — сказал старик. — Теперь подпишите вот здесь. — Он расстегнул пластиковую папку и вынул карточку размером три на пять дюймов. Форбиер разглядел свою собственную подпись на обороте. Старик положил карточку на прилавок — пустой стороной вверх.

— Почему у вас нет карточки с фотографией и указанием веса и роста?

— Пожалуйста, не надо! — сказал старик.

— Их больше пугает то, что я могу кого-то убить, чем то, что убить могут меня!

— Вы пушечное мясо, Уолтер Форбье. Я правильно произношу вашу фамилию?

— Что на французский манер. А надо: «Фор» и «биер». Форбиер.

Его маленький пистолет исчез под прилавком. Форбиеру захотелось схватить его и убежать. У него было такое ощущение, что он потерял в море плавки и теперь на глазах у тысяч зевак, собравшихся на берегу, ему надо пройти полпляжа к своим вещам.

— Вот и все, — сказал старик после того, как Форбиер поставил свою подпись на карточке. — Вы свободны.

— Что вы собираетесь с ним делать? — спросил Форбиер, кивнув на прилавок, под которым только что исчез его пистолет.

— Вы получите новый, когда вам разрешат.

— Этот был у меня пять лет, — сказал Форбиер. — И ни разу меня не подводил.

— Пожалуйста, не надо! — сказал старик. — Не отнимайте у нас время. Кроме вас, есть еще и другие.

— Не понимаю, почему бы им просто не отозвать нас домой.

— Шшш! — прошептал старик. — Уходите!

Уолтеру Форбиеру было двадцать девять лет, и в то весеннее утро ему хватило ума не надеяться дожить до тридцати.

Пять лет назад, демобилизовавшись из морской пехоты с дипломом инженера-механика, он обнаружил, что почти все, чему он выучился во время военной службы, оказалось бесполезным.

— У меня диплом с отличием, — говорил тогда Форбиер.

— Это означает, что вы лишь блестящий эксперт по устаревшим системам, — сказали ему в агентстве по найму.

— Ну и что же мне теперь делать?

— А чем вы занимались в последнее время?

— Топал по болотам по уши в грязи, старался не наступать на мины и выкручиваться из ситуаций, которые не сулили мне долгую жизнь, — ответил Форбиер.

— Тогда вам следует заняться политикой! — посоветовали в агентстве по найму.

Форбиер женился и сразу понял, что другие вкушают те же наслаждения, не обременяя себя юридическими сложностями. Во время медового месяца его жена пригласила несколько юных нимф подсесть к ним за столик. Он поразился тогда: ее совсем не волновало, что кто-то из них мог ему приглянуться. Потом он понял: это ему надо было ревновать. Юные нимфы предназначались его жене.

— Почему же ты не предупредила меня, что ты лесбиянка? — спросил он тогда.

— Ты первый понравившийся мне мужчина. Я не хотела причинять тебе страдания.

— Но зачем же ты вышла за меня?

— Мне казалось, мы сумеем как-то это уладить.

— Как?

— Не знаю.

И вот, оставшись без жены, без работы и имея на руках никому не нужный диплом инженера, Уолтер Форбиер поклялся, что больше не допустит опрометчивых шагов в жизни и займется чем-нибудь более надежным. Он осмотрелся и понял, что наиболее многообещающим занятием с этой точки зрения была холодная война. Если Америке суждено было потерпеть в ней поражение, то коммунисты обещали покончить с безработицей.

Поэтому Уолтер Форбиер нанялся в Центральное разведывательное управление и — за 427 долларов 83 цента месячной надбавки — был зачислен в особую команду «Подсолнух».

— Это очень здорово! Ты увидишь мир. Будешь разъезжать один или в составе группы. Будешь получать эту надбавку. А все, что от тебя требуется, — это поддерживать хорошую форму.

— А «Подсолнух» не расформируют? — осторожно поинтересовался Форбиер.

— Это невозможно, — уверил его старший офицер.

— Почему?

— Потому что решение о его расформировании зависит не от нас.

— А от кого?

— От русских.

Именно русские, как объяснил ему старший офицер, и заварили всю эту кашу. В конце второй мировой войны у Советского Союза обнаружился избыток хорошо обученных террористических групп в Восточной Европе. Это были не многочисленные боевые подразделения, а небольшие команды специалистов по устранению конкретных лиц. Простые солдаты стреляют и бегут в атаку. Этим же людям надо было назвать имя, и они гарантировали, что данный человек, кто бы он ни был и где бы ни находился, в течение недели будет мертв. Русская группа называлась «Треска» — как рыба.

Старший офицер не знал, почему русские назвали свое подразделение «Треска», как и не знал, почему ЦРУ назвало подразделение по борьбе с «Треской» — «Подсолнухом». «Треска» сыграла решающую роль в ходе вторжения русских в Чехословакию и более чем решающую во время краткого периода чешского сопротивления. В ее задачу входило убийство лидеров оппозиции сразу же после ввода в страну русских танков.

— Здорово поработали. Их было не отличить от чехов. А танки служили просто декорацией, своего рода — демонстрация силы. Чехи проиграли, потому что у них не осталось в живых ни одного лидера — некому было повести людей в горы.

— А почему же мы не использовали «Подсолнух» во Вьетнаме? — спросил Уолтер Форбиер.

— То-то и оно. В этом не было необходимости.

Как объяснил старший офицер, «Подсолнух» был создан для того, чтобы в Западной Европе существовала контргруппа убийц. То есть чтобы русские знали: если они задействуют «Треску», американцы тут же задействуют «Подсолнух».

— Это как ядерный арсенал, который ни одна из сторон не хочет применять.

У Америки было аналогичное оружие — вот русские и не хотели применять свое.

И это имело успех, говорил старший офицер. Не считая случайно обнаруживаемых то там то сям одного-двух трупов, обе террористические группы вели беззаботную жизнь в Западной Европе, уведомляя о своем присутствии друг друга. Но ни одна из сторон не предпринимала активных действий.

Лишь решение русских положить конец «Треске» могло положить конец «Подсолнуху».

Форбиер, изъявив готовность вступить в «Подсолнух», решил присоединиться к группе в Риме накануне Рождества. Он отдал «Подсолнуху» четыре с половиной года — это был сокращенный период полного курса обучения: ему скостили шесть месяцев за счет службы в морской пехоте.

Пять лет занятий.

Он выучил французский и русский настолько хорошо, что мог говорить на обоих языках во сне. Изучил методику контроля внутренней энергетики — и мог сохранять работоспособность целую неделю, имея на сон лишь час в сутки. Тренировочные прыжки с самолетов для курсантов «Подсолнуха» заключались в следующем: надо было прыгнуть, держа парашют в руках, и раскрыть его только на полпути к земле.

Он выучил систему стрельбы по ощущению, когда стрелок цель не видит, а чувствует ее. Прицел — механическое приспособление, и оно очень удобно, когда надо обучить тысячи людей посылать пули в сторону намеченной цели. Но система стрельбы по ощущению позволяла работать с огнестрельным оружием так, что траектория пули становилась продолжением руки стрелка. Надо было вообразить себе торчащий из ствола шест длиной в ярд и параболическую траекторию пули, и тогда после четырехсот выстрелов ежедневно в течение четырех лет вы умели безошибочно определять траекторию полета пули. Но тренироваться нужно было только с одним и тем же оружием, которое за эти годы становилось частью вашего тела. Для Уолтера Форбиера таким неотъемлемым органом стала его «беретта» 25-го калибра.

После пяти лет тренировок Форбиер прибыл на задание и в первый же день получил приказ сдать свою «беретту» в книжный магазин. У него не было времени даже обменять американские доллары на франки. Но связной сунул ему в карман новенькие хрустящие стофранковые банкноты. Поездка на такси до книжного магазина обошлась ровно в сорок два франка по счетчику — почти десять американских долларов. Когда Форбиер вошел в магазин, он был смертоносным инструментом внешней политики. Покинув его без оружия и без каких-либо объяснений, он превратился в живую мишень, ждущую стрелка.

Он опять все неверно рассчитал!

Но уж если ему суждено было умереть, по крайней мере перед смертью он насладится парижской кухней. Не чем-то из ряда вон выходящим, но достаточно изысканным. Он подсознательно понимал, что, если рискнет отведать нечто сногсшибательное, судьба не позволит ему этого. Но если просто пообедать в хорошем ресторане, то судьбу можно и перехитрить.

Оказавшись на бульваре Сен-Жермен, он выбрал «Ле Вагабон» — подходящий двухзвездный ресторан. Начал с «фрю де мер» — сырых моллюсков, сырых креветок и сырых устриц.

— Уолтер! Уолтер Форбиер! — обратился к нему мужчина в элегантном костюме от Пьера Кардена. — Я так рад, что нашел вас. Напрасно вы взяли эти «фрю де мер». Позвольте я сделаю для вас заказ.

Незнакомец повесил черную шляпу на спинку стула рядом с Уолтером и сел напротив него. На отличном французском он заказал для Форбиера другое блюдо. Незнакомцу было слегка за пятьдесят, его кожу покрывал безупречный загар, а на губах играла широкая улыбка банковского воротилы.

— Кто вы такой? И что вообще происходит? — спросил Уолтер.

— Происходит то, что «Подсолнухи» сдают оружие. Это приказ Совета безопасности руководству ЦРУ. Правительство обеспокоено возможностью новых инцидентов с сотрудниками ЦРУ. В Вашингтоне сочли, что без оружия вы не сможете причинить ущерб.

— Не хочу показаться невежей, сэр, — сказал Форбиер, — но я не понимаю, о чем идет речь.

— Верно. Пароль. Так, посмотрим. Сейчас у нас апрель. "А". Прибавьте к первой букве одну предпоследнюю в слове «апрель» — и получите "Б". Большой бардак. Брюки Билла. Верно?

— Веселый Винни, — сказал Уолтер, взяв следующую букву в алфавите.

— Я вас знаю. Никто больше не пользуется паролями. Все знают друг друга. Не ешьте хлеб.

— Рад вас видеть, — сказал Форбиер. — Когда я встречусь с остальными членами группы?

— Так, давайте посмотрим. Кэссиди в Лондоне и скоро уходит в отставку. Навроки выбыл. Ротафел, Мейерс, Джон, Сойер, Бенсен и Кэнтер выбыли вчера, а Уилсон — сегодня утром. Итого остается еще семь, но они в Италии и, возможно, выбудут к вечеру или к завтрашнему утру.

— Выбудут? Куда?

— В мир иной. Я же сказал вам: не ешьте здешний хлеб.

Он выхватил кусок из пальцев Форбиера.

— Кто вы?

— Извините, — сказал незнакомец. — Я привык, что в «Подсолнухе» меня знают все. Разве вам в Штатах не рассказывали обо мне? Я полагаю, они больше не суетятся, добывая мои фотографии. Я Василий.

— Кто-о?

— Василий Василивич. Заместитель командира «Трески». Вы могли бы узнать обо мне куда больше, если бы ваше правительство не рехнулось. Жаль, что все так вышло. А вот и ваш заказ!

Форбиер заметил, что этот человек вооружен. Под его безупречно сшитым костюмом угадывалась подмышечная кобура. Почти незаметно со стороны. Но он был при оружии! Как и двое мужчин, в упор смотревших на Форбиера из дальнего угла ресторана. Один из них был исполинского роста и все время похохатывал.

Василивич посоветовал не обращать внимания на его смех.

— Это тупой зверь. Садист. Самое неприятное в долгосрочных операциях заключается в том, что ты должен уживаться с членами группы как с членами семьи. Этот хохотун — Михайлов. Если бы не «Треска», его давно бы упекли в психушку строгого режима. Как вашего Кэссиди.

Форбиер решил заказать другое блюдо. Ему захотелось филе. Когда подали филе, он пожаловался официанту, что нож тупой. Официант в развевающемся переднике исчез в кухне.

— Я последний из «Подсолнуха»?

— В Центральной Европе? Похоже на то.

— Полагаю, вы не можете нарадоваться своим успехам, — сказал Форбиер.

— Каким еще успехам? — спросил Василивич, макая кусок телятины в винный соус и осторожно поднося его ко рту, стараясь не накапать на рубашку.

— Вам удалось уничтожить «Подсолнух». — Теперь Форбиер знал, что делать. Пять лет его обучали чему-то, и если уж он был последним из обезоруженного «Подсолнуха», группа по крайней мере потерпит поражение не с сухим счетом. Он заставил себя отвести взгляд от горла Василивича и воззрился на дверь кухни в дальнем левом углу ресторана «Ле Ватабон», откуда должен был появиться официант с острым ножом. Он откусил хлеб. Василивич оказался прав: корка была как картон.

— Когда «Подсолнух» будет уничтожен, мы утвердимся во всей Западной Европе и в Англии, а потом, если нас не остановят, проникнем в Америку. А потом, если нас не остановят, мы все в конце концов окажемся участниками маленькой ядерной войны. Так что же мы выиграем, уничтожив вас? Сражение в Европе? Сражение в Америке? У нас здесь возник замечательный баланс страха, а ваши идиоты-конгрессмены решили жить по детсадовским законам, о которых уже все в мире давно забыли. Ваша страна сошла с ума.

— Вас же никто не заставляет проникать в Западную Европу.

— Сынок, ты не знаешь свойств вакуума. Тебя туда засасывает. Уже у нас нашлись люди, которые выдумывают для нас замечательные ходы. И все будет выглядеть очень хорошо. Пока мы не убьем сами себя. Если бы вы остались в живых, вы бы сами увидели. Точно так же, как мы должны воспользоваться тем преимуществом, что вас обезоружили, мы воспользуемся тем, что вся Западная Европа, так сказать, окажется без оружия.

— Вы отлично говорите по-английски, — заметил Форбиер.

— Не надо было вам есть этот хлеб, — заметил Василивич.

Принесли острый нож, но не официант, а гигант хохотун, который, все так же хохоча, разрезал филе для Форбиера. Форбиер отказался от десерта.

А потом в тихом переулке рядом с бульваром Сен-Жермен, за обувным магазином, в витрине которого были выставлены блестящие сапоги на каблуках, хохотун с тремя подручными вбил ребра в сердце Уолтера Форбиера.

Василивич мрачно наблюдал за экзекуцией.

— Ну вот, начинается, — произнес он на русском. Лицо его помрачнело, точно предвещало зимнюю непогоду. — Ну вот, начинается.

— Победа! — сказал гигант хохотун, отирая ладони. — Великая победа.

— Мы ничего не выиграли, — сказал Василивич.

Вдруг на город обрушился весенний ливень, напоив корни деревьев и распустившиеся почки и смыв кровь с молодого лица Уолтера Форбиера.

А в Вашингтон из Лэнгли, штат Вирджиния, прибыл курьер с новыми инструкциями и прервал заседание Совета национальной безопасности, на котором председательствовал президент.

Курьер получил подпись государственного секретаря, которому он должен был передать запечатанный пакет. Под оберткой оказался белый конверт, обработанный специальным химическим составом, так что, если бы кто-то посторонний до него дотронулся, на конверте тотчас проступили бы жировые пятна от пальцев. Государственный секретарь, отдуваясь под тяжестью своего тучного тела, оставил черные отметины на конверте, вскрытом его пухлыми пальцами. Президент взглянул в его сторону, посасывая ноющий кончик правого указательного пальца. Полчаса назад кто-то передал ему документ с грифом «В одном экземпляре». Папка попала на большой полированный стол черного дуба в секретной комнатке позади Овального кабинета. Бумаги были соединены металлической скрепкой. Папка проделала путь от госсекретаря к директору ЦРУ, затем к министрам сухопутных войск, военно-воздушных и военно-морских сил, к министру обороны и директору Агентства по национальной безопасности. Когда документ дошел до президента, он поспешно схватил бумаги, так что острый конец скрепки впился ему в палец — и выступила кровь.

— Слава Богу, что здесь нет сотрудников Секретной службы, — сказал, смеясь, президент, — а то бы они надели на эту скрепку наручники.

Присутствующие вежливо посмеялись. Три графина с водой совсем не случайно были всегда сдвинуты на дальний край длинного стола. Кто бы ни сидел рядом с президентом, всегда сталкивал локтем один из графинов на пол. Члены Совета безопасности совершенно случайно узнали, что некоторые секретные документы оказывались неводостойкими всякий раз, когда графин вдруг оказывался у президентского локтя.

Государственный секретарь прочитал врученный ему документ и сказал торжественным голосом, в котором проскальзывали гортанные звуки, напоминающие о том, что его юность прошла в Германии.

— Этого следовало ожидать. Мы могли это предвидеть.

Он снял скрепку и передал три листка серой бумаги президенту Соединенных Штатов, который тут же порезал большой палец о край документа.

Все сидящие за столом сошлись во мнении, что края плотной бумаги слишком острые. Президент попросил принести воды, чтобы промыть порез. Государственный секретарь наполнил стакан до половины и передал его президенту.

— Спасибо, — сказал президент и смахнул стакан на колени директору ЦРУ — тому сегодня выпала очередь сидеть рядом с президентом, но он всегда жаловался, что министр сухопутных войск вечно пропускает свою очередь.

Министр обороны наполнил другой стакан и собственноручно принес его главе государства, и президент сунул кровоточащий палец в воду.

— Осторожнее, сэр, — предупредил госсекретарь. — Этот документ также неводостойкий.

— Да? — спросил президент и, вытащив палец из воды, взял бумагу обеими руками. Большой палец его правой руки прошел сквозь лист, как ложка сквозь овсянку. — Ах ты! — воскликнул президент Соединенных Штатов.

— Ничего страшного, — сказал госсекретарь. — Я помню, что там написано. Дословно.

Группа «Подсолнух» уничтожена. Она была сдерживающим фактором русской «Трески», успешно действовавшей в Восточной Европе. «Подсолнух» уничтожили сразу же после его разоружения. Оружие было изъято у членов группы из боязни очередного международного скандала. Сейчас «Треска» получила полный карт-бланш, ощутила вкус крови, и теперь ее, по-видимому, ничто не остановит.

— Может быть, послать жесткую ноту в Кремль? — предложил министр обороны.

Государственный секретарь покачал головой.

— У них свои проблемы. Они не могут остановить «Треску». Мы создали вакуум, который их втягивает. Они в данной ситуации бессильны что-либо изменить. У них ведь тоже есть ястребы. После почти тридцатилетней игры в кошки-мышки, мышка внезапно попала к ним в пасть, и они ее заглотнули. Чем мы можем им угрожать в этой ноте? «Будьте осторожны, а не то в следующий раз вас ждет еще больший успех»?

Директор ЦРУ стал объяснять, как действует «Подсолнух» и что человеку — исключительно способному человеку — требуется по крайней мере пять лет усиленных тренировок, чтобы достичь того уровня подготовки, который необходим для осуществления тайных убийств. Теперь для противостояния «Треске» нужно было создать аналогичное по боеспособности большое подразделение. Или развязать ядерную войну.

— Или выжидать, — сказал госсекретарь. — Они будут убивать и убивать до тех пор, пока наконец не проснется американская общественность.

— И что тогда? — спросил президент.

— И тогда мы будем молиться, чтобы у нас осталось хоть какое-нибудь оружие, с помощью которого мы сумеем сражаться с ними, — ответил госсекретарь.

— Америка еще не умерла, — сказал президент, и голос его прозвучал умиротворенно, а глаза просветлели после этих слов. Таким образом решение было молчаливо принято, и он обратился к следующему вопросу повестки дня.

Президент отменил встречу с делегацией Конгресса, назначенную после обеда, и отправился к себе в спальню — удивительный шаг для пребывающего в отличной форме президента. Он плотно затворил за собой тяжелую дверь и лично задернул шторы. В ящике письменного стола у него стоял красный телефон. Он дождался, когда часы покажут ровно 16:15, и снял трубку.

— Мне надо с вами поговорить.

— Я ждал вашего звонка, — раздался в трубке лимонно-кислый голос.

— Когда вы можете прибыть в Белый дом?

— Через три часа.

— Значит, вы не в Вашингтоне?

— Нет.

— А где?

— Вам необязательно это знать.

— Но вы же существуете, не так ли? Ваши люди могут совершать поразительные вещи, не так ли?

— Да.

— Никогда не думал, что мне придется обратиться к вам за помощью. Я надеялся, что не придется.

— Мы тоже.

Президент поставил красный телефон обратно в ящик. Его предшественник рассказал ему о существовании этого телефона за неделю до своего ухода в отставку. Разговор состоялся в этой комнате. Бывший президент в тот день много пил и плакал. Он положил левую ногу на пуфик, чтобы унять боль. Он восседал на белой пуховой подушке.

— Они убьют меня, — говорил бывший президент. — Меня убьют — и всем будет наплевать. Они отпразднуют на улицах мою смерть. Вы это понимаете? Эти люди убьют меня, и вся страна устроит по этому поводу праздник.

— Это не так, сэр. Многие вас все еще любят, — возразил ему тогдашний вице-президент.

— Вы еще скажите: пятьдесят один процент избирателей! — ответил президент и шумно высморкался в платок.

— Вы крупный политик, сэр.

— И что из этого? Если бы Джон Кеннеди сделал то же, что и я, все бы сказали: детская шалость! Шутка! Если бы это сделал Линдон Джонсон, никто бы ничего не узнал. Если бы Эйзенхауэр.

— Айк бы такого не сделал, — прервал его вице-президент.

— Но если бы!

— Не сделал бы!

— У него бы мозгов для этого не хватило! Этому болвану все приносили на блюдечке. Победа во второй мировой войне — все! Мне пришлось сражаться за все, что я получил. Никто никогда не любил меня просто за то, что я — это я. Даже жена. Не совсем...

— Сэр, вы меня вызвали по какому-то делу?

— Да. В этом письменном столе, в ящике стоит красный телефон. Он будет принадлежать вам, когда я уйду с поста президента. — Эта мысль поразила его, и он зарыдал.

— Сэр...

— Подождите минуту, — всхлипнул президент, беря себя в руки. — Да, так вот. Когда этот день настанет, телефон будет ваш. Не пользуйтесь им. Все они подонки и предатели и думают только о себе.

— Кто, сэр?

— Эти убийцы. Они совершают убийства и скрываются. Они разъезжают по всей стране, убивают наших граждан. Вам придется нести за них ответственность, когда станете президентом. Как вам это нравится? — Президент криво усмехнулся сквозь потоки слез.

— Да кто же они?

Как объяснил ему бывший президент, Джон Кеннеди — которого никогда ни в чем не обвиняли — все и начал. Кодовое название: КЮРЕ.

— По сути, это была шайка отвратительных убийц, которым нельзя было доверять ни на йоту. Когда все шло хорошо, они были тише воды, ниже травы. Но когда начинало пахнуть жареным, они распоясывались и распускали руки.

— И все же мне не вполне ясно, сэр. Вы можете объяснить поподробнее?

И президент объяснил. Правительство создало КЮРЕ из опасения, что конструкция не уцелеет под натиском разгула преступности. Правительству потребовались дополнительные гарантии в этой области. Но дополнительные меры сами по себе были нарушением конституции. И вот, не будучи пойманным за руку и обвиненным и противозаконных действиях ни репортерами, ни кем бы то ни было еще, — этот добренький либерал Джон Кеннеди снял некоего сотрудника ЦРУ с должности и обеспечил его тайным финансированием. Это была строго секретная статья бюджета. Создалась сеть по всей стране, и никто, за исключением главы этой организации (а им был уроженец Новой Англии, который взирал на всех калифорнийцев свысока, потому что они все рождались голодранцами), не знал о ее существовании. В этой организации были и исполнители — маньяк-убийца и его учитель, иностранец, да к тому же небелый.

— Сэр, я что-то не понимаю, каким образом до сих пор об этой организации никто не узнал, — с сомнением сказал тогда вице-президент.

— Если о чем-то знают трое и только двое из них понимают суть происходящего и если вы можете убить всякого, кто о чем-то догадывается, причем совершенно свободно и безнаказанно, то можно скрыть все, что угодно. Но если вы президент Соединенных Штатов Америки и республиканец, и родом из Калифорнии, тогда вам не удастся даже попытка спасти институт президентства и эту страну.

— Сэр, после того как я вступлю в должность президента, я не потерплю такой организации...

— Тогда снимите трубку и скажите им, что они расформированы. Валяйте! Скажите им! Джонсон рассказал мне о них и предупредил, что, если я захочу от них избавиться, мне надо только сообщить им, что они расформированы.

— И вы им сообщили?

— Вчера.

— И каков результат?

— Они сказали, что решать вам, потому что я ухожу в отставку на этой неделе.

— А что вы им сказали?

— Я сказал, что не ухожу. Я сказал, что буду сражаться. Я сказал, что, если эти слабаки не станут поддерживать своего президента в час опасности, я их возьму за яйца. Я объявлю, чем они занимались. Я их разоблачу. Я отправлю их на скамью подсудимых, и их будут судить за убийства. Я устрою этому КЮРЕ праздничную литургию. Вот что я им сказал.

— И что было дальше?

— То же, что бывает со всяким великим государственным деятелем, который не намерен лизать задницы либеральным политикам, который отстаивает американские ценности, на которого можно положиться в критический момент истории.

— Я спрашиваю, сэр, что произошло с вами?

— Я отправился спать, как обычно распрощавшись со своей, как считалось, преданной и компетентной охраной. Ночью до моего слуха донесся тихий стук. Я попытался открыть глаза, но не смог — и тут меня сморил глубокий сон. Когда же я проснулся, весь мир был распростерт у моих ног. Весь мир — внизу! Я оказался на верхушке памятника Вашингтону, и кругом не было ни огонька. А я сидел на самом кончике этой бетонной иглы и смотрел вниз. Правая нога свешивалась с одной стороны, левая с другой, и какой-то человек — могу только сказать, что у него были толстые запястья, — держал меня с одной стороны, и какой-то азиат с длинными ногтями — с другой. Так я и сидел там в халате, и острие бетонной иглы впивалось между половинками моей ... сами понимаете чего. И человек с толстыми запястьями объявил мне, что болтуны — несносны и что я должен уйти в отставку не позже чем через неделю.

— А вы что сказали?

— Я сказал: даже если это и сон, я — ваш президент!

— А он что?

— А он сказал, что они меня там и оставят, а я взмолился, чтобы они этого не делали, а он сказал, что либо я остаюсь там, либо они сбросят меня вниз. И игла пройдет сквозь меня. И во сне я пообещал им уйти в отставку. — Он яростно высморкался в салфетку.

— То есть у вас был ночной кошмар.

И вот тогдашний, очень скоро должный стать бывшим президент вытащил из-под себя пуховую подушку.

— Сегодня утром главный врач страны удалил из ректального отверстия вашего президента кусочки цемента. Я ухожу в отставку завтра.

И вот так случилось, что в суматохе вступления в должность президента страны, раздираемой противоречиями, бывший вице-президент, а ныне президент не дотрагивался до красного телефона. Даже теперь, поговорив с лимонноголосым мужчиной, он и сам не отдавал себе отчета в том, какие силы выпускает на волю. Но риск себя оправдывал. В мире создалась такая ситуация, которая могла бы привести к мировой войне, если не предотвратить события. А третья мировая война, со всеми сопровождающими ее ядерными ужасами, будет последней.

Стараясь не шуметь, он задвинул ящик и, чертыхнувшись, быстро выдвинул его снова. Вечно он такими ящиками прищемлял себе мизинец.

Загрузка...