С. Лагерлёф ВОЗНИЦА

I

Умирает маленькая, хрупкая сестра Армии спасения.[1] Она получила чахотку и смогла протянуть всего один год. Почти до самого конца она продолжала выполнять свои обязанности, но, когда силы у нее окончательно иссякли, ее послали в санаторий. Она лечилась там несколько месяцев, но лучше ей не стало, и поняв под конец, что нет никакой надежды, она отправилась домой к матери, которая жила в собственном доме на окраине города. Теперь она в ожидании смерти лежит на постели в тесной комнатушке, в той самой, где жила в детстве и юности.

Ее мать сидит рядом, испуганная и печальная. Она настолько поглощена уходом за дочерью, что плакать ей недосуг. Подруга больной, работавшая с нею вместе, стоит у изголовья постели и тихо плачет. Взгляд ее, полный любви и сострадания, устремлен на лицо умирающей. Когда же глаза ее затуманиваются слезами, она резким движением вытирает их.

На маленьком неудобном стуле, который почему-то так нравился больной, что она постоянно возила его с собой, куда бы ни переезжала, сидит рослая женщина. На воротнике платья у нее вышита большая буква F.[2] Ей предлагали сесть на другое место, но она упорно предпочитала этот скверный стул, словно желая этим доказать свое внимательное отношение к больной.

Этот день не такой, как все дни, — стоит новогодний вечер. Небо висит серое и тяжелое. Тому, кто сидит дома, кажется, что погода холодная и ненастная, но стоит ему выйти на улицу, как его обдает на удивление теплый и ласковый воздух. Чернеет не покрытая снегом земля. Редкие белые снежинки падают на тротуар и тут же тают. Кажется, что вот-вот начнется сильный снегопад, но он никак не хочет начинаться. Видимо, снег и ветер не желают утруждать себя и бушевать в старом году, предпочитая сберечь силы для наступающего нового.

Что-то похожее творится и с людьми. Можно подумать, что им не хочется ничем заниматься. На улицах пустынно, в домах тихо. Напротив маленького дома, где лежит умирающая, находится участок земли — там начали забивать сваи под фундамент. Утром туда пришли рабочие. Они подняли молот, и он, падая, запел свою грохочущую песню труда. Но работали они недолго, скоро устали и ушли.

Со всем остальным творится то же самое. Несколько женщин с корзинами прошли торопливо за покупками к празднику. Но вскоре всякое движение в городе прекратилось. Детей, игравших на улице, позвали домой, велели им надеть выходное платье и сидеть дома. Лошадей, тянувших тяжелые возы, погнали в конюшни в городском предместье, где им предстоит отдыхать целые сутки. Чем ближе к вечеру, тем тише становится вокруг, под конец всякий шум прекратился, отчего людям, казалось, полегчало на душе.

— Хорошо, что она умрет в канун праздника, — говорит мать. — Скоро станет совсем тихо, и ничто не будет ей мешать.

Больная лежит в забытьи с самого утра, и три женщины, собравшиеся у ее постели, могут говорить что угодно, она их не слышит. Но, несмотря на это, можно легко определить, что ее состояние — не тупое беспамятство. В начале дня выражение ее лица много раз менялось. Оно отражало то удивление и испуг, то страдание и мольбу, а сейчас — сильный гнев, отчего оно кажется почему-то крупнее и в то же время красивее.

Маленькая сестра Армии спасения настолько преобразилась, что ее подруга, стоящая у изголовья постели, повернулась к своей начальнице и прошептала:

— Взгляните, капитан! Как красива сейчас сестра Эдит. Она похожа на королеву.

Рослая женщина поднимается с низенького стула, чтобы лучше рассмотреть лицо умирающей.

Видно, она до последнего дня привыкла видеть на лице маленькой сестры, даже усталой и больной, покорную и веселую мину. Пораженная переменой в лице Эдит, она не садится на стул, а продолжает стоять.

Сделав нетерпеливое движение, больная резко приподнимается и садится в постели, опираясь на подушки. На лице ее появилась печать неописуемого величия, и хотя губы ее не шевелятся, кажется, что с них готовы сорваться слова осуждения и презрения.

Мать смотрит на удивленных женщин.

— Вот такое с ней случается каждый день, — сказала она. — Разве не в этот час она обходила бедных?

Подруга бросает взгляд на старенькие часы, тикающие на столике рядом с кроватью.

— Да, — отвечает она, — как раз в это время она отправлялась к обездоленным.

Она резко обрывает фразу и подносит к глазам платок. Как только она начинает говорить, подступивший к горлу ком вынуждает ее замолчать.

Мать берет сухонькую руку дочери и начинает ее гладить.

— Ей было не по силам помогать им, приводить в порядок их трущобы и увещевать, чтобы они отучались от дурных привычек, — говорит она со скрытым осуждением в голосе. — Непосильную работу трудно выбросить из головы. Ей, поди, кажется, что она все еще ходит помогать им.

— Такое может случиться, если слишком сильно любишь свою работу, — тихо отвечает капитан Армии спасения.

Они видят, что брови больной расширяются и сдвигаются, отчего пролегающая между ними морщинка становится глубже, а верхняя губа слегка приподнимается. Они ждут, что глаза ее вот-вот раскроются и бросят на них испепеляюще-гневный взгляд.

— Она похожа на карающую птицу небесную, — благоговейно прошептал капитан.

— Что там может случиться сегодня в трущобах? — успокаивающе говорит подруга и протискивается между сидящими возле постели, чтобы погладить больную по лбу. — Не думай о них, сестра Эдит, — продолжает она. — Ты и без того сделала для них так много добра.

Эти слова, казалось, помогли Эдит отогнать прочь занимавшие ее мысли. Печать крайнего напряжения на ее лице сменяется выражением кротости и страдания, столь обычным для нее в дни болезни.

Она открывает глаза и, увидев наклонившуюся к ней подругу, берет ее за руку, пытаясь привлечь к себе. Подруга не понимает, что означает это легкое прикосновение, но, увидев мольбу в ее глазах, пригибается ниже, к самым губам больной.

— Давид Хольм, — шепчет Эдит.

Сестра из Армии спасения качает головой. Ей показалось, что она ослышалась.

Больная напрягается изо всех сил, стараясь, чтобы ее поняли. Она повторяет фразу, выговаривая отдельно каждый слог:

— По-шли за Да-ви-дом Холь-мом!

Больная смотрит подруге в глаза, чтобы удостовериться, что та ее правильно поняла. Потом она снова откидывается на подушки, а через несколько минут опять впадает в забытье, и перед ее глазами вновь появляется какая-то безобразная сцена, наполняющая ее душу гневом и страхом.

Подруга выпрямляется, она больше не плачет. Ее охватывает сильное душевное волнение, заставившее слезы высохнуть.

— Она хочет, чтобы я послала за Давидом Хольмом!

Казалось, больная пожелала чего-то ужасного. Большую, грубую женщину-капитана Армии спасения охватывает столь же сильное волнение, как и ее подопечную.

— За Давидом Хольмом? — повторяет она. — Но ведь это невозможно. Не можем же мы привести Давида Хольма к умирающей!

Мать больной видит, как лицо дочери вновь приобретает выражение гневного судии. Она глядит вопросительно на двух растерявшихся женщин.

— Сестра Эдит хочет, чтобы мы послали за Давидом Хольмом, — объясняет капитан, — но мы не знаем, следует ли это делать.

— За Давидом Хольмом? — спрашивает мать. — А кто такой Давид Хольм?

— Один из тех, с кем сестре Эдит пришлось немало помучиться. Но Господу было неугодно, чтобы она сумела наставить его на путь истинный.

— Быть может, капитан, Господу угодно возыметь над ним власть в эти последние часы ее жизни?

Мать больной недовольно глядит на них.

— Вы распоряжались моей дочерью до тех пор, покуда в ней оставалась хоть искра жизни. А теперь оставьте ее мне в час кончины!

Эти слова решают дело. Подруга снова встает у изголовья постели. Капитан Армии спасения садится на маленький стул, закрывает глаза и начинает тихо бормотать молитву. Остальные еле различают отдельные слова. Она просит Господа, чтобы молодая сестра ушла из жизни без печали и волнений о своих обязанностях и заботах, присущих суетному миру испытаний и скорбей. Но ее, глубоко погруженную в молитву, разбудила подруга Эдит, положив ей руку на плечо. Она мгновенно очнулась и открыла глаза.

Больная снова пришла в себя. Но на этот раз в глазах ее нет кротости и покорности. И на лбу ее по-прежнему лежит печать грозного гнева.

Подруга тут же наклоняется над ней и отчетливо слышит вопрос, в котором звучит упрек:

— Почему ты, сестра Мария, не послала за Давидом Хольмом?

Весьма возможно, что подруге хочется возразить, но в глазах Эдит она читает нечто, заставившее ее промолчать.

— Я приведу его сюда, сестра Эдит, — соглашается она.

Она поворачивается к матери больной и говорит, как бы извиняясь:

— Я никогда не отказывала в просьбе сестре Эдит, не могу этого сделать и сегодня.

Больная закрывает глаза со вздохом облегчения, и подруга выходит из комнаты, где снова воцаряется тишина. Капитан Армии спасения тихо молится со страхом и тоской. Грудь умирающей тяжело вздымается, и мать придвигается поближе к постели, словно хочет уберечь свое несчастное дитя от страданий и смерти.

Через несколько секунд Эдит снова открывает глаза. Лицо ее по-прежнему выражает нетерпение, но, когда она видит, что подруги нет в комнате, и понимает, что ее желание будет исполнено, оно смягчается. Она не делает попытки говорить, но больше не впадает в беспамятство, а лежит с открытыми глазами.

Стукнула наружная дверь, и больная снова приподнимается в постели. Сестра Мария слегка приоткрывает дверь спальни.

— Я не смею войти, — говорит она, — не хочу вносить с собой холод. Не будете ли вы любезны, капитан Андерссон, выйти сюда на минутку?

В этот момент она видит смотрящие на нее с надеждой глаза больной.

— Я не могла найти его, — объясняет она, — но я встретила сестру Густавссон и еще нескольких наших, и они обещали мне отыскать его. Густавссон приведет его сюда, к сестре Эдит, если только найдет.

Едва она умолкла, как умирающая закрывает глаза и погружается в созерцание сцены, занимавшей ее ум целый день.

— Она видит его, — говорит Мария с досадой, но тут же берет себя в руки. — Да будет воля Божия, видно, так надо.

Она тихо уходит в переднюю, и капитан следует за ней.

Там стоит женщина лет тридцати, не старше, с серой морщинистой кожей, жидкими волосами, исхудавшая и изможденная хуже иной старухи. Одежда на ней до того ветхая, что в голову невольно приходит мысль, будто она надела эти лохмотья намеренно, чтобы просить милостыню.

Капитан Армии спасения смотрит на нее со все возрастающим страхом. Самое ужасное в ней не одежда, не преждевременная старость, а неподвижное, застывшее лицо. Эта женщина двигается, ходит, стоит, но, кажется, не сознает, где она находится. Очевидно, ей пришлось так сильно страдать, что душа ее достигла предела терпения: еще мгновение, и ее поглотит безумие.

— Это жена Давида Хольма, — говорит сестра Мария, — я пришла к ним в дом, чтобы позвать его, и нашла ее в таком состоянии. Его я дома не застала, она была одна. Ни на один мой вопрос она не могла ответить ни слова. Я не посмела оставить ее одну и взяла с собой.

— Так это жена Давида Хольма? — восклицает капитан Андерссон. — Я точно видела ее раньше, но не узнала. Что могло случиться с ней?

— Нетрудно догадаться, что с ней случилось, — с горячностью отвечает сестра Мария, охваченная бессильной яростью. — Муж замучил ее до полусмерти.

Капитан Армии спасения со страхом смотрит на женщину, у которой глаза, казалось, готовы выкатиться из орбит, а зрачки уставились куда-то в одну точку. Она сомкнула руки в замок и крутит большими пальцами, губы ее слегка дрожат.

— Что он сделал ей?

— Не знаю. Она не могла мне ответить. Когда я пришла к ней, она сидела и дрожала. Детей дома не оказалось, и мне не у кого было спросить. О, Боже, надо же было случиться этому именно сегодня! Разве могу я помочь ей, когда мне нужно думать о сестре Эдит?

— Видно, он бил ее.

— Думаю, он сделал что-нибудь еще хуже. Я видела женщин, которых били мужья, они не выглядели так ужасно. Нет, с ней случилось что-то худшее, — нотки страха в голосе сестры Марии все усиливаются. — Мы видели по лицу сестры Эдит, что с ней случилось нечто ужасное.

— Да! — восклицает капитан Андерссон. — Теперь понятно, что ей привиделось. И слава Богу, что сестра Эдит поняла это и ты смогла прийти туда вовремя, сестра Мария! Слава Господу Богу! Видно, Его святая воля, чтобы мы спасли ее рассудок.

— Но чем я могу помочь ей? Она идет за мной, когда я веду ее за руку, но не слышит моих слов. Душа ее не здесь. Как могу я вернуть ее ей? У меня нет над нею власти. Может быть, вам это удастся лучше, капитан Андерссон?

Рослая женщина-капитан берет несчастную за руку и говорит с ней ласково и строго, но на лице ее не появляется даже малейший проблеск сознания, все попытки тщетны. Внезапно дверь приотворяется, и мать больной высовывает голову в прихожую.

— Эдит начинает волноваться, — говорит она, — лучше вам войти в комнату.

Обе женщины из Армии спасения возвращаются в маленькую спальню. Больная мечется на постели, то привстает, то снова откидывается на подушки. Но это беспокойство, по-видимому, результат душевных, а не физических страданий. Увидев, что ее друзья снова заняли свои места у ее постели, она немного успокаивается и закрывает глаза.

Капитан Армии спасения подает знак сестре Марии оставаться возле больной и поднимается, чтобы прокрасться на цыпочках к двери. Но в этот момент дверь отворяется, и в комнату входит жена Давида Хольма.

Она подходит к постели и останавливается, бессмысленно тараща глаза, дрожа и продолжая крутить негнущиеся пальцы до треска в суставах. Какое-то время она, по-видимому, не сознает, где находится, но постепенно взгляд ее теплеет. Она наклоняется к лицу умирающей.

И тут лицо вошедшей искажает зловещая и страшная гримаса. Ее пальцы раздвигаются и скрючиваются. Оба солдата Армии спасения вскакивают на ноги, боясь, что она бросится на умирающую.

И тут маленькая сестра открывает глаза. Увидев перед собой кошмарное, полубезумное существо, она садится и обвивает эту женщину руками, прижимает ее к себе изо всех своих слабых сил, начинает целовать ее лоб, щеки, губы и не переставая шептать:

— Ах, бедная фру Хольм! Бедная фру Хольм!

Нищая, обезумевшая от горя женщина вначале отшатывается назад, но тут по телу ее пробегает судорога, и, разразившись рыданием, она, прижимаясь головой к щеке умирающей, опускается перед кроватью на колени.

— Она плачет, сестра Мария, — шепчет капитан Андерссон. — Теперь она уже не сойдет с ума.

Сестра Мария крепко сжимает в кулаке мокрый от слез платок и, тщетно пытаясь говорить спокойно, отвечает шепотом:

— Только она может это сделать, капитан. Что будет с нами, когда ее не станет?

Секунду спустя они замечают умоляющий взгляд матери больной.

— Да, конечно, — говорит капитан, — нам нужно увести ее. Не годится, чтобы муж застал ее здесь. Нет, нет, ты, сестра Мария, оставайся возле своей подруги! — возражает она, увидев, что та собирается уходить. — А я позабочусь об этой женщине.

Загрузка...