Ольга Толмачева Я просто позвонил сказать…

— И что будем делать?

— В смысле? — Лена испуганно взглянула. — Опять что–то не так?

Она запнулась на последней фразе и замолчала. Пыталась понять, прокручивая в уме сказанное, что так напрягло Егора.

Они сидели в маленьком кафе в центре города, пили кофе. Вернее, кофе пила она. Егор заказал чай — зеленый. Лена почувствовала запах жасмина, когда наливал в чашку.

Она рассказывала, что была в Берлине — только вчера вернулась. Полетела на свой день рождения, поддавшись движению сердца.

Уже на вокзале показалось, будто город вымер — Германия праздновала Рождество.

После шумной Москвы Берлин показался непривычно тихим, провинциальным. Она торопилась на электричку, бежала по платформе, а теплый воздух дул в лицо, ласкал щеки, играл волосами — еще утром в Москве она куталась от холода в воротник: стоял дикий мороз.

Она рассказывала Егору, как вдруг подобрела и стала всем улыбаться — как дурочка, без причины, оттого, что хорошо… счастье…

Уже в аэропорту ощутила тепло, и потом захлестнуло, когда штампик в паспорт поставили. Лена запомнила этот миг, словно за спиной закрылись глухие ворота. Она даже обернулась: щелчок услышала. И взгляд засиял — тоже почувствовала…

Все вчерашнее, незавершенное, над которым еще по пути в аэропорт ломала голову, вдруг перестало занимать. Осталось за воротами… За границей…

И девушка на таможне, которая вскрывала сумку и перекладывала ее косметичку, кофточки, вдруг показалась симпатичной, и продавец в дьюти фри. Они удивленно смотрели на Лену и в ответ на ее оживление и сами расплывались в улыбке.

Хотя нет, раньше!

Радость Лена почувствовала гораздо раньше. Да–да, утром проснулась от солнечной мысли–толчка, которая подбросила с кровати: Рождество! День рождения!

А она ото всех сбежала…

Впервые в свой день рождения осталась одна.

— А вы меня не поздравили… — Лена робко взглянула. — Забыли?

Они были на вы, несмотря на историю. К прежнему ты было трудно вернуться — почти невозможно.

Егор мотнул головой. Было непонятно, что означал этот жест: согласие? Извинение?

— Я ждала…

— Я забыл. То есть не знал.

— Я вам говорила… 25 декабря — Рождество. Трудно запомнить? — Она обиженно скривила губы и отвернулась к окну.

На город спускались сумерки.

— Какая разница! Не имеет значения.

— Для меня имеет…

Лена вспомнила, как любуясь огнями, искала в Берлине компьютерный клуб, чтобы заглянуть в почту. Эта мысль навязчиво преследовала, но она ее прогоняла, словно хотела себя перехитрить. Письма не будет. Егор забыл, что она для него?

Знала, но в затаенных уголках сознания теплилась надежда: а вдруг? Вдруг поздравит?

На центральной улице в здании сквозь прозрачную стену она увидела компьютерный клуб и даже оплатила за возможность войти в сеть… Но в последний момент, испугавшись, передумала и оставила вопрос открытым, ведь если письма не будет… А так… Придумала для себя маленькую лазейку, хитрую уловку — надежду… Запутала следы…

За окном темнел город, в здании напротив погасли огни. В кафе вошла парочка, внеся с улицы дыхание холодного вечера.

— Что это? Музыка? — Лена прислушалась.

Егор повернул к динамику голову.

— Стив Вандер. «I just called to say I love you» — пропел. — Известная композиция. «And I mean it from the bottom of my heart…» Неужели не слышали?

Лена неуверенно пожала плечами.

— Нравится?

Она поспешно кивнула: «Очень!» — и радостно улыбнулась.

Когда–то Егор уже напевал ей эту мелодию. Взявшись за руки, они бежали навстречу радуге — после дождя… Солнечная дорожка летела в небо, а воздухе сладко пахло шиповником… «And I mean it from the bottom of my heart…» — да, так и есть: из глубины сердца…

Они не виделись целую жизнь. Думали, потерялись…

Егор внимательно слушал, как еще в аэропорту Лена внезапно подобрела и от собственной доброты раздулась в огромный светящийся шар, представлял ее — воздушную, нежную, — сияющим мячиком. От песни лицо вспыхнуло, и она, по–прежнему улыбаясь — растерянно, жалко — заморгала часто, словно ребенок. Казалось, заплачет. Услышал, как тихонько вздохнула, словно всхлипнула… Замолчала, уткнувшись в чашку.

Где он все это время был?

Порой казалось, что Егор чересчур пристально смотрит… грудь разрывало, Лена сбивалась с мысли. Переведя дух, вновь повторяла, как мчалась по нарядному, теплому — почти весеннему — Берлину, просто не могла идти спокойно — было так хорошо…

На Марктплатц она остановилась. Тихо играла музыка. Крутилась карусель с лошадками. Слышался детский смех. В блеске огней раскинулись ряды с рождественской выпечкой. В воздухе пахло корицей… Лена купила глювайн.

— Глювайн?

— Вино с фруктами. Рождественский напиток — божественный… — Лена зажмурилась и облизнулась. — Пробовали? На улице? У елки?

От пристального взгляда — на губах — окатило волной…

— Горячее? — хрипло спросил Егор и тоже провел языком по губам.

— Да, горячее…

Боясь встретиться взглядами, они отвернулись.

За окном медленно кружились снежинки…

Полчаса? Час? Еще немного, и она пойдет по шумному городу, мимо банка, центрального телеграфа, аптеки, к метро. Навстречу будут спешить люди, кто–то толкнет… Острые снежинки засыплют глаза.

У книжного магазина Лена остановится. Войдет в зал, поищет стеллаж с поэзией… Раскроет наугад томик стихов Цветаевой: «Я бы хотела жить с вами в маленьком городе…» Захлебнется от слез…

— И что будем делать? — Егор глухо повторил вопрос и нервно взглянул на часы.

Этот странный вопрос…

Четверть часа, и они разбегутся. У перекрестка замедлят шаг. Лена снимет варежку для дружеского рукопожатия. Будет терпеливо ждать, пока Егор суетливо освободит от перчатки руку, схватит ее ладошку — на маленькое мгновение — и печально побредет по мостовой.

А дома продолжит мучительно искать объяснения, почему все так… Будет пытаться понять…

Ведь не из–за цвета волос… не из–за платья…

Этот странный вопрос…

Она тоже думала о том, что же делать. И там, в Берлине — когда аплодировала уличным музыкантам, а потом, в трепетном танце рождественской иллюминации тихо брела в гостиницу, и дома, и сейчас, в кафе… Вопрос не давал покоя.

— Что–то не так? — повторила.

В присутствии Егора она всегда смущалась. Казалось, он откровенно смеется, наблюдая, как, испугавшись, Лена не может окончить фразу, теряет мысль. Тревожил взгляд — несмелый, украдкой. Или слишком откровенный, дерзкий — тогда задыхалась… Как сейчас…

А еще Лена не знала, что последует за вопросом.

— Вы же понимаете, что с этим, — он подчеркнул слово «с этим», поднял глаза и пристально посмотрел, — нужно что–то делать…

— А что делать? — Лена вспыхнула. — С этим… — Она тоже сделала ударение на слове, — ничего не поделаешь. Вам что–то мешает?

Как хорошо, что они на вы — помогает сохранить дистанцию…

— Мешает? Конечно, мешает! — с раздражением произнес Егор. — Я все время о вас думаю. Днем, вечером, ночью. Особенно ночью.

Лене вновь стало жарко.

— Когда тишина и никому до тебя дела нет, — с грустью продолжил. — До утра без сна. Как сопливый тинейджер! — возмутился. — Невозможно жить! Мне это мешает. А вам?

Лена отхлебнула из чашки. Кофе остыл.

— Вы выглядите усталым. Много работы?

— Я не сплю…

Егор откинулся на стуле. Побарабанил кончиками пальцев по столу.

— Закажем вина? — спросила.

Егор кивнул и подозвал официанта.

Сейчас он скажет, что нужно выпрямить спину — сутулится, выглядит неэлегантно, сидит, как крючок. И на столе локти, и громко звякает о блюдце ложкой…

От его слов Лена вскинет голову, дернет плечом. Взмахнет рукой, опрокинет бокал…

— Какая неумёха! Вино по столу…

— Не волнуйтесь! Вы все время волнуетесь…

Не мог понять, почему придирается…

Они столкнулись в аэропорту, навстречу кинулись — не разомкнуть рук. Не знали, живы ли… Столько лет…

Лена вцепилась Егору в куртку, боясь отпустить.

Ничего не смог объяснить…

Бежал на посадку, видел, как отчаянно смотрела вслед — жгла спину.

Где он был?

С тех пор иногда встречались — раз в месяц или того реже. Пили кофе, чай — жасминовый. Или как сегодня — вино… Молчали…

Что тут скажешь?

Представлял, как она засыпает в объятиях чужого мужчины: голова — трогательно — на плече…

И у него жена — красавица. Дочка — умница. Его любимые девочки. Плоть и кровь.

— Вы знаете, мне не мешает… помогает…

— Помогает? В чем?

— Вот вы сидите напротив, слушаете, как я пила в Берлине глювайн… кому я еще расскажу об этом?

— Совсем некому? Нет подруг?

— Увы…

— Что за бред!

— Как объяснить… Ведь только вы — я знаю, нет, чувствую… Вы же не просто слушаете… присутствуете… Там, со мной…

— Не понимаю…

— Вы слышите, как стучат мои каблуки по мощеной дорожке, видите, как я подношу ко рту бокал… след на губах… Капелька вина на верхней губе…

— Нет, на нижней… — Егор нервно выдохнул.

— Я это чувствую… Вы очень тепло ко мне относитесь… Это дорогого стоит… Вы видите…

— Как безвкусно вы одеты…

— Что? — Лена возмущенно вскрикнула и замолчала.

— Вы никогда не умели одеваться — ни раньше, ни теперь. Это ж надо — нацепить ужасный свитер! Где такой откопали? — Егор стал беззастенчиво ее рассматривать.

Лена сложила на груди руки, прикрываясь от насмешливых глаз.

— Как вы можете… Это бестактно… — Ее голос дрожал.

— Как вам пришло в голову в таком отвратительном наряде прийти на свидание!

— На свидание?

Егор увидел, как от ярости ее глаза потемнели. Но не мог остановиться — сам не знал почему.

— Эта цветовая гамма… неужели вы думаете, этот замызганный свитер выгодно подчеркнет вашу нежность, хрупкость. Неужели мужчина вас в этом захочет?

Почему расстались?

— Вы… вы… по–моему, вы переходите все границы… — Она смешно заморгала. Даже кончик носа вздрагивал. — Что вы себе позволяете? — Лена полезла в сумочку. — Кто я вам? — Достала платочек. — Делайте замечания вашей жене — пусть она вас радует… цветовой гаммой. И пусть вас возбуждает… — Она вытерла слезы. — А если вам больше нечего сказать, я пойду, — потянулась за сумочкой.

— Подождите! Я не хотел вас обидеть. — Егор дотронулся до локтя, но обжегся — отдернул руку.

— И вообще я к вам не на свидание пришла, — сказала Лена поспешно и тоже дернулась, как от удара. — У нас дружеское общение, и никаких перспектив… Мы договорились, помните? Мы с вами товарищи. Все закончилось в прошлом, не начавшись. Помните?

— Да, помню. — Он согласно кивнул.

Да, так ничего и не началось…

Просто он не мог тогда ждать… торопился… ничего не мог поделать со своим телом. Оно крутило им, задавало направление. Дал слабину…

— Вы мне Бродского цитировали: про прекрасное вне тела — что–то в этом роде… ни объятия невозможны, ни измены… Или я что–то путаю? — Лена боялась взглянуть.

— Все совершенно верно. Не путаете… — выдавил.

— А я могу из Пушкина добавить: я другому отдана и буду век ему верна. Классику любите?

Егор печально кивнул.

— Так вот какая вам разница, дорогой товарищ, в каком я свитере? И зачем вам нужно видеть нежный овал лица? — Лена облизала пересохший рот и отвернулась к окну.

Они замолчали. Тихо играла музыка.

Егор смотрел сквозь стекло на мерцающий снег и видел в отражении Лену: волосы выбились из–под заколки, она скручивала в кольцо тонкую прядь, по–прежнему хмурилась.

Скоро они попрощаются — остался час или чуть больше. И опять разбегутся по жизням…

Этот час — вдыхать, сердить, говорить глупости… Запоминать… Потом он загрузит себя работой — и чтобы побольше, побольше, побольше вокруг суеты, людей! Не успевать, нервничать, торопиться! Чтобы рвали на части! На части рвали! Ни минутки свободы! Терпеть не мог тишины.

Ничего не мог поделать с памятью…

Вдруг тихий смех услышит или дрожащий от возмущения голос. Губы алые полыхнут.

Как с этим жить?

…Утром Лена поедет в троллейбусе. Бросит взгляд за окно — снова буран… «I just called to say…» Танцуют снежинки…

С сыном помчится с ледяной горки и, смеясь, упадет в сугроб — вдруг больно зажмурится, словно от яркого солнца…

Сколько теперь ждать?

Она попала в ловушку…

А когда иссякнут силы и он устанет с собой бороться, пальцы сами отобьют короткое sms: приглашаю на дружеское свидание.

Нет, она солгала. Ей тоже ЭТО мешает. Как жить, если потускнел свет?

Лена посмотрела на огонек оплавленной свечки и снова подумала, что никогда больше не придет к Егору на встречу. Будущего нет. Зачем душу рвать?

Она все время так думала… И снова не шла — летела…

Так много хотела сказать — как эти дни прожила без него, как удивилась солнцу в лужах и облакам… Она теперь все время что–то ему говорит… бормочет… как дурочка… Да–да, небо бежало навстречу — чтобы обняться…

И вот…

Что тут скажешь?

Все время думает, что–то говорит ей,… так много хочет сказать… успеть бы…

Почему придирается?

— Как вы держите фужер? Вино не пьют… с таким выражением лица! Сколько раз говорить?!

Смешная… — кто ТАК пьет вино, держит бокал?! — усмехнулся.

Он был прав! И ни о чем не жалеет…

— Куда от этого денешься? — печально спросила Лена и открыто взглянула Егору в лицо: может, наконец перестанет ерничать?

— Вы знаете, это очень легко прекратить. Сказать себе: все, точка! Не выходить на связь, словно умер.

— Два дня отгула плюс выходные, — прошептала, — не выползать из квартиры, путаться в днях, выть, реветь, стонать — умирать…

И он уже пытался так сделать. В звенящей тишине извивался на простыне, рвал подушку, задыхался от пустоты душной комнаты… от невозможности повернуть время вспять.

Ему все стало ясно в самое первое мгновение, когда увидел Лену в длинной очереди на регистрацию рейса. Словно… провал в памяти. Как объяснить, где это время был…

И потом, когда самолет взмывал в небо, перед глазами неотступно стоял взгляд, поникшее лицо, сомкнутые губы, словно кто–то умер, — когда уходил…

Она теперь все время так смотрит, когда прощаются… Расстается на тридцать лет — не меньше.

Да, и однажды он хотел прекратить общение.

Но Лена мгновенно откликнулась: «У Вас все в порядке? Кофе выпьем?»

«Да, и почитаем Кафку…» — предложил.

«Кафку?»

«Руффкую народную кафку», — он все время шутил.

— Умирать до тех пор, пока не проснется инстинкт к жизни… Вы знаете, очень действенно, — Лена серьезно посмотрела. — Мне однажды помогло. Главное — не выброситься из окна…

Он усмехнулся.

— А потом отпустит. Через неделю — другой человек. Месяц депрессии, но в этом поможет фитнес. — Она придвинулась и заговорила тихо, доверчиво, как лучшему другу. — Настроение улучшится, чище кровь. Голова пустая, свободная от дурных мыслей.

— Да. И снова хлеб вкусный. И вино… — подтвердил Егор и отодвинулся.

Лена согласно кивнула и откинула со лба челку.

— Год самовнушения: «Мне хорошо!»? — вопросительно взглянул.

— Повторять ежедневно: «Я любимая! Успешная! Главное в жизни — карьера и уважение коллег!»

Да, и можно не бояться где–то случайно встретиться. Не захочешь волос коснуться или плеч…

Не вздрогнешь от короткого зуммера: «Как работается в жару? Не жарко ли?»

Только… зачем ему чистая кровь?

Он мог бы, откинув сомнения, ринуться навстречу чувствам, распахнуть сердце, смести преграды. Выдохнуться, чтобы воспрянуть… Знал же, все кончается скукой…

Если бы мог

— Пора? — Лена посмотрела на часы.

В кафе опустело.

Егор молча кивнул.

Сейчас она откроет сумочку, чтобы достать кошелек — никогда не позволяет платить за себя, виновато улыбнется… «Будьте здоровы», — скажет на перекрестке. А он разозлится: на что намекает?

— Будьте здоровы, — сказала Лена и протянула Егору руку.

— Вы можете хоть один раз придумать другие слова для прощания? У вас есть фантазия?

Увидел, как от обиды у Лены дрогнули губы.

Она на миг задержала дыхание и улыбнулась — смиренно, печально…

Улыбаться! Непременно, если больно и душит обида…

Улыбаясь, подумала, что сегодня же выбросит телефон Егора — Бог оградил ее от судьбы с этим человеком. Все правильно! Какое счастье…

Лицо, мокрое… От снега?

Взмахнула ресницами и направилась… в свою жизнь.

И он зашагал уверенно, бодро. Рванул с разбега в водоворот жизни. Дел по горло! Невпроворот! Не разгрести! Что–то расслабился…

Улыбка…

Вкалывать до отупения… Себя не щадить! Ни минуты свободы!

На все вопросы главный ответ — улыбка.

Обязательно улыбка, если даже тебе не доверяют. Ведь улыбка — признак силы и профессионализма.

Только не забыть про улыбку!

Бег, тренажерный зал… Музыка. Нет, не Стив Вандер — этот парень слишком лиричен… Джим Моррисон, Билл Эванс… да, да, тонкий, деликатный, чувствительный Эванс…

Улыбаться!

«I just called to say I love you»! — Он запел.

Обязательно улыбаться!

Да она и не знает, кто такой Эванс!

«And I mean it from the bottom of my heart…» — понятия не имеет!

ТАК пить вино, одеваться, не знать Эванса… ТАК смотреть — выворачивать наизнанку?

Да, он был прав — И НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕЕТ!


Загрузка...