За радугой

Меня зовут Блю. Это значит «синий». Но не синий цвет любимой юбки, не бирюзовый, как драгоценные камни, не чернично-синий или не синий, как лак для ногтей. Нет. Блю – это синий цвет горьких слез, синий, как недосягаемая птица счастья. Синий, как ветер, как океан, как радуга. Темно-синий цвет неба, затянутого грозовыми облаками. Именно этот цвет подарил мне имя. Итак, я – Блю.

Мое второе имя – Вэнити. То есть Тщеславие. Мои родители выбрали его для меня, потому что считают, что нами всеми руководит одно тщеславие. Не будь его – мы бы жили в постоянном страхе и отчаянии по отношению к окружающим и еще больше – к самим себе. Не будь тщеславия, люди бы прятались в своих четырех стенах, не решаясь даже в зеркало посмотреть. Мама с папой говорят, что тщеславие – вещь не всегда только хорошая, но оно манит и привлекает. Это нечто, что может обогатить ум человека, опьянить его душу, заставить его сгорать от желания, стремления к совершенству.

Но когда я смотрю в зеркало, я вижу лицо без всякого выражения. Бледную кожу и невидящие глаза. Длинные волосы, растущие прямо из черепа. Я не тщеславна. И мне плевать.

Вы спрашиваете, когда я решила убить этого человека. Я точно знаю, когда приняла это решение. Вы спрашиваете, почему я решила убить его. И это я тоже прекрасно знаю. Вы спрашиваете, когда я перестала говорить. На то свои причины, доктор. Вы спрашиваете, почему. Я объясню позже. Я объясню все. Хотя не могу позволить себе быть хаотичной. Нужно начать с самого начала.

Итак, позвольте мне рассказать вам кое-что. Позвольте мне рассказать вам историю тринадцатилетней девочки, которая застрелила взрослого мужчину. Ах да, и женщину.

1

Я закрыла уши ладонями, потому что тишина, царящая во мчащемся на полной скорости автобусе, стала невыносимой. Дейзи обернулась и уставилась на меня. Стала разглядывать мои ладони, которыми я закрыла уши. Я перевела взгляд на грязный пол. Слишком много людей по нему прошли. Слишком много запахов сразу же ворвалось в мои ноздри, слишком много запахов слишком многих людей. Слишком много мечущихся душ сидело на сиденье, где теперь сидела я.

– Прекрати, – быстро пробормотала Дейзи, а затем снова повернулась к окну. Я убрала ладони. Когда автобус остановился, от пронзительного визга тормозов у меня побежали мурашки по коже. Двери открылись. Я крепко сжала книгу, лежащую на коленях. Темнокожий мужчина в шляпе и костюме уставился на меня. Я посмотрела на него. Его темные глаза казались туннелями в ночь, и я задумалась, куда они могут вести. Он нахмурился, а затем закрылся газетой, которую держал в руках. Но я все равно смотрела на него не отрываясь, до тех пор пока спустя час Дейзи не сказала, что пора выходить. Я взяла чемодан и спустилась по ступенькам из автобуса. На противоположной стороне улицы виднелся переполненный мусорный бак. Наверное, мусор не вывозили уже не первую неделю. Вокруг все было жутко серым. Между похожими друг на друга серыми блочными домами, стоявшими сплошной стеной, выделялось одно-единственное высотное здание. Судя по всему, когда-то стены его были выкрашены в розовый цвет, хотя сейчас оно скорее было цвета мертвой плоти. В его выбитых окнах виднелись обрывки занавесок, которые трепыхались на сильном ветру. Завороженная этим видом, я застыла посреди тротуара. Представила, как в одном из окон показался незнакомец и помахал мне рукой. Никогда не могла устоять перед заброшенным зданием.

– Блю, давай ты поковыряешься в себе потом, а? – подбежав ко мне и схватив за руку, сказала Дейзи. Она быстрым шагом пошла по тротуару, не отпуская меня, поэтому мне пришлось бежать, чтобы успевать за ней. Ее мертвая хватка жгла запястье. Ненавижу, когда ко мне прикасаются. Просто когда кто-то трогает меня, мне кажется, что душа этого человека проникает в мое тело сквозь поры, просачивается в кровеносные сосуды и так далее. А я терпеть не могу чувствовать души других людей; ненавижу – у меня своя душа есть.

– Да сколько же можно, Блю! Я уже тебя тысячу раз звала! Опять не успели дорогу перейти! Я устала повсюду таскать эти чемоданы сама. Вот доберемся до отеля – и делай тогда, что хочешь!

У Дейзи свалявшиеся жидкие волосы, она их редко моет. Впалые щеки, большие яркие глаза. Она выглядит по меньшей мере лет на десять старше своего возраста и совершенно не похожа на меня. Мои волосы длинные и черные. Я, как ворон, могу сразу окинуть и просканировать взглядом место, в котором оказываюсь. Я – ее дочь, которой Дейзи хотела бы, чтобы у нее не было. Я как засохшая болячка на ее коже, которая заживет, только если она перестанет каждый раз ее расцарапывать.

У меня была мама, книги, и в глубине души я думала, что все в этом мире хорошо. Я пыталась цепляться за эту идею – да, мир прекрасен, Блю, мир прекрасен. Но сложно цепляться за надежду, когда она так часто поворачивалась к тебе спиной.

Мы прошли по улице. Показались еще несколько заброшенных домов. С того момента, как мы (последний раз) уехали из этого места, их стало больше. Но рассмотреть их как следует у меня не вышло, потому что Дейзи шла слишком быстро и по-прежнему крепко держала меня за руку. Я узнала несколько магазинов, заметила знакомые скамейки, и деревья, и фонари. Потому что я могу видеть все. Но никому об этом не рассказываю. Это мой секрет. Но вы ведь мой доктор, а значит, как я понимаю, мне нужно вам доверить все свои секреты. Хотя нет, всех своих тайн я вам открывать не собираюсь. Но скажу достаточно, чтобы заставить задуматься.

Например, что я могу видеть в темноте и с закрытыми глазами. Я могу видеть все насквозь. Людей, предметы, небо. Я вижу человека насквозь через его взгляд, знаю, о чем он думает. Я знаю Бога. Я видела Его. Я знаю Сатану. Я и его тоже видела. И пила с ними чай. И нет, я не сумасшедшая. Нет. У меня есть доказательства. Сатана, например, поинтересовался, пью ли я чай с сахаром, и мне нет смысла об этом лгать. Да и зачем? А вот Бог не предложил мне ни сахара, ни молока. Просто протянул чашку, и все.

Когда мы подошли к мотелю, Дейзи наконец отпустила мою руку. Нас приветствовала огромная вывеска с надписью: «ОТЕЛЬ ПАЛАС». Мне пришлось идти первой, как обычно. Дейзи боялась, что если бы вошла передо мной, я бы сбежала.

Ковровое покрытие под ногами было песочного цвета. Толстый мужчина за темно-коричневой стойкой даже не поднял головы, не заметив нас. Только когда мы подошли к стойке, он медленно выпрямился. Я сразу знала, что он не хочет разговаривать. Я видела.

– Макгрегор. Я вам звонила, – объявила Дейзи.

Мужчина почесал подбородок:

– На кого бронировали?

– Макгрегор.

Мужчина быстро проверил список, а затем еле заметно кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – С вас двести пятьдесят долларов.

– Странно, по телефону вы говорили, двести.

– А вы сказали, что вам нужен номер с собственной ванной. Так это еще пятьдесят.

– Платить сразу? – поморщилась Дейзи.

– Да. Только наличными. Политика отеля. Новые правила.

– Ага, и кормежку за неделю тоже включите в счет, – пробормотала Дейзи, покопавшись в сумке и достав оттуда пачку банкнот. Она протянула деньги мужчине, и тот сложил их стопкой в кассовый аппарат. Потом снял с доски ключ от номера и протянул Дейзи.

– Номер двадцать восемь. Вверх по лестнице, до конца коридора. Правила такие. Ничего не ломать. Не прятать трупы за занавесками. Если поняли, что что-то сломалось, тут же зовите меня. Все усвоили? – пробормотал он.

Я посмотрела на Дейзи. По ее глазам я видела, что она не знает, как реагировать, так что она только буркнула «хорошо» и схватила чемоданы, решив поскорее сбежать в номер, пока этот бесцеремонный кретин не придумал еще что-нибудь обидное. Я последовала за ней. Низкие стены давили на меня, а яркий свет свисавших с потолка светильников нещадно жег глаза.

У двери Дейзи поставила чемоданы на пол. Она вставила ключ в замок и повернула. Я вошла, а следом за мной она. И здесь ковер тоже был песочного цвета. А стены – белыми. У стены стояла крохотная кушетка. Я поставила чемодан на пол и медленно оглядела незнакомую молчаливую комнату. Ванна была розовой, и мне это очень понравилось, а еще квадратное зеркало с яркими лампочками вокруг, как будто в будуаре из пятидесятых. И за занавеской душа не было никакого трупа. Я прошла через всю комнату, к окну, и выглянула на улицу.

Потом отошла к дивану, села и уставилась в никуда. Обняла книгу, которая прильнула к моей груди, словно котенок. Моя книга.

Я знаю, вы считаете, что я была зациклена, доктор. Я знаю, что вы все думаете, я была одержима этой книгой. Только вы ошибаетесь. Это не просто книга, не просто история, не просто нечто, что было написано просто так. И даже не смейте со мной спорить. Иначе я и вас убью. Всех вас. Моя книга – реальна, с реально существующими героями, настоящими деревьями и живыми цветами. Если достаточно крепко закрыть глаза, можно даже почувствовать их запах. Не помешалась я, понимаете? Если бы вы видели, какие люди живут в этом городе, – а я знаю, так как уж я-то вижу их всех насквозь, – вы бы знали, что помощь такого специалиста, как вы, доктор, требуется совсем не мне. Есть тут экземпляры куда более озлобленные и мерзкие, чем даже уличные крысы.

Мы провели остаток дня в комнате. Дейзи смотрела телевизор, а я сидела на диване, погруженная в мысли. Ноги мои свисали с дивана, словно две бледные оплывшие свечи. Дейзи притащила пару стаканов сока со льдом – таких огромных, что маленькому ребенку их хватило бы на целую неделю. От красителя мой язык стал совсем синим. Я подошла к зеркалу и высунула его, чтобы рассмотреть хорошенько. И подумала – круче быть не может! Простояла так минут десять с высунутым языком, как собака. Наконец Дейзи это так надоело, что она запульнула в меня подушкой.

2

Когда мы проснулись утром, от простыней пахло какой-то мертвечиной. Солнечный свет проникал сквозь тонкие занавески, а в воздухе витал плохо выветренный запах дешевого курева. Не люблю жить в гостиницах. Ты все время чувствуешь напряжение, потому что знаешь, что через день, пять дней, неделю тебе придется уехать отсюда. Ты понимаешь, что там, наверху, дни твоего пребывания в этом месте уже сочтены. Только одно в отелях хорошо – можно бегать по длинным коридорам и вести себя так, как будто ты богатей и у тебя есть шикарный особняк.

Мы с Дейзи потихоньку оделись. Насыпали в тарелки овсяные хлопья и стали есть всухомятку.

– Так, – сказала вдруг Дейзи, – пора на работу. Энтони устроил меня к себе в автосервис.

Она поставила на место коробку с хлопьями, надела туфли и встала.

Сначала вышла она, потом я. Дейзи заперла дверь. Мы прошли по коридору, спустились по лестнице, вышли из отеля. На улице Дейзи огляделась, а потом направилась по тротуару влево. Я медленно шла за ней и смотрела себе под ноги. Прищурившись, я увидела вместо своих ступней две черные точки, которые двигались вперед-назад, словно потревоженные жуки. Я заметила, что Дейзи стала идти медленнее, подождала, пока я ее нагоню, а потом ткнула в спину, чтобы я поторопилась.

– Пожалуйста, когда мы дойдем, – улыбайся. Будь вежлива. Постарайся не втюхивать всем свою книгу. И пожалуйста, старайся вести себя как следует. Они же не знают, что ты совсем сумасшедшая… Вот и не заостряй, – сказала Дейзи.

Я мысленно спросила себя, когда она улыбалась в последний раз.

Детей нельзя дрессировать. Это не собаки, которые будут приносить палку по первому зову. Дети – как львята или тигрята, они рычат и кусаются. Пытаться приручить их – так глупо… Взять, к примеру, мою книгу. Если я захочу ее прочесть, то прочту. Вы ведь знаете, доктор, что у всех людей есть какая-то вещь, которой они очень дорожат? Женщины носятся с бриллиантами, а мужчины кичатся дорогими костюмами и автомобилями. И они никому не позволяют дотронуться до этих своих сокровищ. Так и с моей книгой – если кто-то хоть слово из нее прочтет, я его пырну ножом. Тут же. Простите. Вообще-то я не хочу быть агрессивной. Обычно я очень добрая.

Мы свернули за угол, и вдруг перед нами выросло здание автосервиса. Оттуда доносился резкий запах бензина. Терпеть ненавижу, как пахнет бензин, у меня от него голова болит, и к тому же он похож на запах лука, от которого глаза слезятся. Мы вошли внутрь. На стенах висели красочные фотографии винтажных автомобилей. Стены были выкрашены в ярко-желтый цвет, и через стеклянную панель я видела в большом темном гараже сверкающие машины. Дождь из мелких лучей света проникал через несколько крохотных окошек под крышей, словно эти золотые лучи, сделанные ангелами, напоминали нам, что есть в мире и другие вещи, кроме моторного масла, гаечных ключей и шин. Прежде чем мы успели обратиться к парню за стойкой, вошел высокий загорелый мужчина.

Энтони. Цвет его глаз напоминал цвет горячего шоколада. Подойдя к нам, Тони улыбнулся. Я не очень поняла, почему он улыбается без причины. Как будто он на самом деле был в хорошем настроении.

– Эй! Какие люди! Я так рад снова вас обеих видеть! – сказал Энтони, тут же расцеловал Дейзи и поинтересовался, как у нее дела.

– Привет, Блю! Как ты, малышка? – и он нагнулся ко мне.

Он протянул руки – я должна была, судя по всему, броситься к нему в объятия. Терпеть не могу обниматься. Но я почувствовала, как Дейзи легонько ткнула меня в спину, так что я подошла к Энтони и обняла его. Его руки были теплыми, словно одеяло. Мне стало так хорошо, что я решила – в конце концов, не настолько это ужасно – обниматься с кем-то.

– Боже, как же ты выросла. Я скучал по вам, друзья. И каково тебе вернуться в родной городок? – спросил Энтони.

Я смотрела на него снизу вверх. И молчала.

Дейзи положила руку мне на плечо.

– Она, э-э… Она до сих пор не разговаривает, – пробормотала она быстро, смутилась и опустила взгляд в пол. Я же все еще смотрела на Энтони. И заметила, что его улыбка уже не такая лучезарная.

– О… Хорошо, Дейзи. Ничего страшного. Позже об этом поговорим. Пойдемте, – сказал он.

Мы последовали за ним в основной зал, находившийся по другую сторону стеклянной панели. Играла музыка, кто-то таскал оборудование, механики что-то ковыряли под корпусами машин – старых или совсем новых. Их ноги торчали из-под кузова, словно ноги детей, которые натянули одеяло слишком высоко. Кто-то подпевал доносившейся из динамиков песне. Заметив нас с Дейзи, несколько мужчин обменялись многозначительными взглядами. Они все поняли.

Мы вошли в другое здание – наверное, это был офис Энтони. Дейзи велела подойти к дивану, и я сделала, как она сказала. Села на пол, засунув книгу под мышку, и уставилась в темный угол комнаты. Я любила такие углы. Когда я училась во Флориде, нас часто водили на экскурсии в музеи, но даже самым прекрасным шедеврам я предпочитала темные загадочные закоулки. А на выездных занятиях по природоведению я с куда большей охотой рассматривала отражение деревьев в реке или ручье, чем сами деревья. Потому что в воде отражались уже не просто деревья, а прекрасные создания, которые покачивались на волнах, словно танцуя беззаботно, когда ветер шевелил поверхность воды. В солнечном свете они блестели и переливались, как бриллианты.

Я услышала, как Дейзи меня зовет.

– Блю, Энтони хочет поговорить с тобой наедине. Я буду за дверью.

Я посмотрела ей в глаза, а затем медленно закрыла книгу. Дейзи вздохнула и вышла из кабинета.

Я повернулась к Энтони.

– Так вот, – сказал тот и откашлялся. – Ну… У меня есть для тебя кое-что важное. Твой отец… оставил конверт, чтобы я в случае чего передал его тебе. Он сказал, что если все пойдет по плану, мне нужно вернуть конверт. Но если он… если ему не удастся, я должен отдать его тебе – когда время придет. И вот, спустя пять лет, я думаю, что время пришло. Вот он.

Он протянул мне слегка пожелтевший конверт. На нем было написано мое имя. Я встала, и Энтони торжественно вручил его мне. Почерк был Олли, точно, потому что он, как всегда, поначеркал, и буквы заваливались друг на друга. Как будто он писал все в спешке. Углы конверта были помяты, а на задней стороне виднелось пятно от кофе, но он все равно казался мне сказочно прекрасным. Таким прекрасным. Я не смогла его сразу открыть.

3

Не открыла я его и по дороге в отель. Я чувствовала, что мир изменится, когда я прочитаю это письмо, как будто оно документально подтверждало конец света.

Дейзи не отрывала взгляда от конверта. Она прошла мимо и плюхнулась на диван. Я села за стол в углу и смотрела на конверт в руках. Я не хотела его открывать. Не хотела расплакаться и показать всем свою слабость.

– Господи боже мой, да откроешь ты его когда-нибудь уже или нет? – пробормотала Дейзи, уткнувшись в телевизор. Как мог какой-то клочок бумаги иметь такое значение? Как могли из такой нелепой писанины получиться буквы, слова, вызывающие эмоции, которые могли бы заставить нас смеяться или плакать? А я не хотела проявлять свои чувства. Не хотела смеяться или плакать. Тщательно просчитала, сколько нужно будет усилий, чтобы подавить волну эмоций, какой высоты нужно воздвигнуть плотину. Нет уж. Ни одной волны не допущу. А это письмо, черт возьми, пробило бы в стене брешь, и тогда река слез снова устремилась бы сквозь плотину, снося все на своем пути. Снова.

– Открой ты его уже, а! – прикрикнула Дейзи. Я сделала глубокий вдох. Нужно заставить реку застыть. Пересохнуть. Я медленно надорвала конверт, вытащила и развернула письмо. Его буквы, слова и фразы заполнили всю страницу.

Милая Блю,

Я не знаю, где ты будешь, когда прочтешь эти строки, я не знаю, какое у тебя будет настроение… Но если ты читаешь это письмо, значит, что-то пошло не так… Не знаю, что будет со мной завтра, но пишу на всякий случай, если мой план не удастся. Не надо плакать неделями, задаваясь вопросом, как такое могло произойти. Произошло уже. Только не забывай меня.

У нас очень туго с деньгами. Ты знаешь, нам было не по карману платить за квартиру и содержать ресторан. И хотя дела шли хорошо, очень трудно было со всем справляться. Многие компании разорились и закрылись. Все меньше людей приходило к нам на обед. Нужно было срочно что-то делать, иначе все бы пошло прахом. Поэтому я одолжил денег у Джеймса. О нем мне рассказали друзья. Я думал и про другие способы достать денег, но этот был самый быстрый и самый простой, а время поджимало. Джеймс сказал, что даст мне минимальный процент, что не стоит беспокоиться. Сказал, что все будет нормально. И он был прав. После того как он дал мне деньги, дела пошли немного лучше, и мы выкарабкались. Но спустя несколько месяцев Джеймс сообщил, что поднимает ставку, потому что до сих пор не получил свои деньги назад. Я все еще не мог ему вернуть их, а тут он еще и поднял процентную ставку до 4000 долларов в месяц. Я оказался в ловушке и испугался – у меня так и не было денег, а долг все продолжал расти. Где-то через четыре месяца Джеймс предложил мне, как он это назвал, компромисс – я отписываю на него ресторан, а он освобождает меня от долга. Достаточно было отдать ему ресторан. Но как я мог? Я бы потерял свою работу! Я бы потерял все! Потерял бы все, о чем когда-либо мечтал! Я не мог! А Дейзи уговаривала меня, почти заставила… «Отдай ему ресторан! Отдай! Иначе он тебя убьет, я уверена, что убьет! Просто отдай ему ресторан и покончи с этим!» Но я никак не мог этого сделать. И отказался. Тогда Джеймс начал угрожать мне, что будет ходить за мной по пятам и подкараулит в темном переулке. Я был в ужасе и по-прежнему не знал, что делать. В довершение ко всему умерла бабушка, помнишь? Пришлось пару раз уехать из города, чтобы организовать похороны. Я надеялся, что она завещала мне немного денег, но от нее остались только долги. Мне пришлось еще больше занять, чтобы оплатить похороны.

У меня есть план. Твоя мама уедет к бабушке, чтобы забрать вещи. Тебе я дарю свою любимую книгу – так ты будешь знать, что со мной все в порядке. Потом я пойду в банк и ограблю его. Возьму все деньги. Все, что я должен Джеймсу. И только тогда я смогу начать жить снова. Я не могу спать, не могу есть. Мне нужны деньги.

Но прежде чем сделать все это, я пишу тебе. Часы запущены. Жалюзи закрыты, дверь заперта. Я сижу в своей комнате, где никто не может видеть меня. Я жалкий трус, Блю. Я не хочу оставлять тебя. Я буду скучать по тем временам, когда готовил тебе ужин. Скучать по твоей улыбке. Не хочу заканчивать письмо, но пора идти.

Твой папа,

Олли

Мне хотелось порвать свое сердце в клочки и бросить на пол. Но я не стала. Вместо этого я ждала, когда плотину в моей голове прорвет. Ждала, когда огромный водопад взметнется в небо. Я смотрела на слова в письме и читала их снова и снова, пока окончательно не поняла, что мозг мой вот-вот выпрыгнет из черепа. Потом почувствовала, как стены плотины не выдерживают. Дыхание участилось. Д-Ж-Е-Й-М-С. Слово из шести букв. Меня передернуло от вида его имени. Но я прочитала еще раз. Снова и снова. Одними губами повторила «Джеймс». Снова и снова. Накрыла подушечкой пальца его имя в тексте. Джеймс. Где-то в глубине моей души родилась мысль. Она проросла выше и обвилась вокруг сердца. Она возникла из тумана и начала течь по венам, вползая в легкие. Слово «Джеймс» на моих губах стало отвратительным, мерзким, тошнотворным. А потом наступил гнев. Возмущение. Внутри меня началась истерика. Внешне я оставалась абсолютно спокойной. Но внутри я чувствовала неуправляемый гнев. Джеймс!!!

Тогда это случилось. Плотину прорвало. Дамы и господа, но особенно вы, доктор; река не просто прорвалась сквозь щель. Нет, все было куда ужаснее. Она превратилась в дикий, необузданный поток, словно бушующий океан. Многометровые волны перекатывались через плотину. Вода помутнела. С глубины поднялись грязные бутылки, мелкий мусор и осколки битого стекла. Чайки с маслянистыми перьями с криками пронеслись над волнами, а вода нещадно билась о мою голову изнутри. Морская пена, словно пена изо рта больной бешенством собаки, закипала вокруг мозга. Джеймс. Это он виноват.

4

Теперь, доктор, мне, наверное, следует более подробно рассказать о своем отце. И о Дейзи, какой она когда-то была. О том, как я жила раньше. И о книге.

Я жила в плохом районе, на темной стороне, о которой знают только те, кто там живет. Где уличные девушки, дрожа от страха, караулят на углу, а парни в черном поджидают в темных переулках. Они всегда держат руки в карманах. Здесь грязные окна. И дверные звонки. Грязные тротуары. Засаленные выключатели в квартирах – от количества рук, которые до них дотрагивались. Те, кто приезжал на машине в эту часть города, тут же закрывали окна и выключали радио. К счастью, лично я и моя семья жили в достаточно спокойном месте, чтобы дети моего возраста могли ходить в школу. Но всего в нескольких кварталах по улицам шатались преступники.

В те времена сигареты считались роскошью. А если на вас были даже самые дешевые и паршивые бусики, все думали, что вы из богатых. Украшений я позволить себе не могла, у меня только был клочок шелка – я сделала в камушке дырку и продела в нее шелк, носила это как ожерелье. У меня были вечно грязные ногти и тощие ноги. Уж не знаю, к какой категории я принадлежала тогда.

Мой папа держал ресторан на Кримзон-стрит. Назывался он «Олив Плэйс». Дейзи работала там официанткой, а Олли – шеф-поваром. Лучшим шеф-поваром на свете. Всегда готовил с улыбкой на лице. Он хотел, чтобы его блюда были идеальными.

Они с Дейзи все время работали. С десяти утра до двух ночи, семь дней в неделю. И у Олли всегда загорался взгляд, когда он видел, как клиент пробует блюдо. Он подходил к столу и заводил разговор. Ему ничего не стоило потрепать милую девчушку за щечку, сказав, что она с каждым днем все красивее, похлопать по плечу молодого человека и поинтересоваться, как поживает его подружка. Олли наполнял бокалы по второму кругу, часто забесплатно. Просто потому, что видеть других людей счастливыми – это и было его самое большое счастье. Мой папа был хорошим человеком, у него было доброе сердце. Я часто наблюдала за его работой. Кухня была его убежищем. Там он становился другим человеком. И я могла видеть невинность в его глазах даже среди огромного количества тех гнетущих мыслей, о которых он никогда не говорил мне, потому что не мог сказать. Дома была нервная, безнадежно гнетущая обстановка, там царили беспокойство и неуверенность в будущем; в ресторане все невзгоды исчезали.

– Неси заказ, Дейзи! – кричал Олли, поставив на стойку очередную тарелку. Иногда во время готовки он оборачивался и улыбался мне. Ходил от кастрюли к кастрюле и громко пел песни. Пробовал еду, чтобы убедиться, готова ли она; отпивал вино, чтобы понять, достаточно ли у него богатый вкус. Дейзи разносила тарелки и старалась записывать заказы очень внимательно. Она мыла полы и окна, выравнивала картины на стенах, а еще занималась сервировкой, потому что все столы должны были быть идеально оформлены: вилки и салфетки слева от тарелки, ножи – справа.

Наши финансовые проблемы во времена моего детства никогда не были для меня неожиданностью. Мне думается, что я уже родилась с осознанием этих проблем. Вот только к тому, насколько сильно моя семья скатится за черту бедности, когда хозяин решил поднять квартплату, я оказалась не готова. Напряжение было так сильно, что я готова была грызть его зубами – лишь бы прошло.

Дейзи пришлось продать машину. С каждым днем родители возвращались домой с работы все более опустошенные и измученные, и Дейзи часто плакала в подушку от отчаяния и разочарования в жизни. Олли ночами напролет просиживал за столом на кухне, глядя на гору счетов, громоздившуюся перед ним. Так как няню родители позволить себе больше не могли, на пару дней каждую неделю меня отправляли к Энтони. С ним было хорошо – я ведь его почти с рождения знала. Он позволял мне ложиться спать поздно, и мы часто заказывали пиццу. Иногда мы пекли печенье, потому что он знал – когда я пеку печенье, я совершенно счастлива. «Счастлива»… Странное слово, особенно когда ты вообще не можешь чувствовать ничего, словно опустившийся под воду остров – далекая, затерянная Атлантида, которая когда-то давно имела хоть какой-то смысл.

Я делала домашнее задание, а Энтони смотрел телевизор, когда в дверь постучали. Пока Энтони открывал, я пряталась у него за спиной, как Тото за спиной Дороти, когда домик уже рухнул и она открыла дверь.

На пороге стоял папа. Он просто стоял с широко раскрытыми глазами, тяжело дыша. Продолжал смотреть через плечо. Затем, ни слова не сказав, он обнял Энтони, но даже я сразу поняла, что это не просто дружеское объятие. Казалось, Олли еле-еле сдерживает вопль отчаяния. Как будто он пытался дать Энтони какой-либо знак. Теперь, когда мне уже все известно, я думаю, что он и вправду звал на помощь. Беззвучно. Как высохший цветок льнет к грязной почве, отчаянно надеясь, что не засохнет окончательно.

К тому моменту мы не виделись с Олли уже пару дней. Он отпустил Энтони, взял меня на руки и закружил по комнате.

– Мой маленький ангел, – шептал он, – моя маленькая принцесса.

Олли был во всем черном, даже на голову надел черную шапочку. Опустил меня на пол, полез в свой рюкзак и вытащил оттуда книгу.

– Раньше, когда я был ребенком, я читал почти каждый день. Я знаю, ты любишь читать о других мирах. Эта книга изменит тот мир, в котором ты живешь. Она немного потрепанная, но это ничего. Вдруг и тебе она тоже понравится. Известная книга, – сказал он.

И протянул книгу. Я уставилась на нее. Этот момент был началом чего-то невероятного, доктор. Может быть, из-за этого я сошла с ума, или, наоборот, книга стала моим средством защиты. В любом случае я не скажу вам, как она называется. Не сейчас.

Олли велел мне остаться дома и читать книгу, и я в точности выполнила то, что он сказал. Они с Энтони отправились в кухню и закрыли за собой дверь. Меня это не удивило: они так часто делали, когда Олли приходил к Энтони, – бормотали какие-то непонятные слова, а потом уходили в другую комнату, запирали дверь и о чем-то долго говорили.

Прошло минут десять, прежде чем Олли вышел. Он приблизился ко мне, и я заметила в его глазах какое-то странное отчаяние. Нечеловеческим усилием он попытался улыбнуться, но понял, что даже пытаться не хочет. И тогда он вздохнул. Тишина становилась зловещей, когда раздался вздох, смысл которого я толком и не поняла. Олли положил руки мне на плечи и посмотрел в глаза. До сих пор я чувствую его ладони на плечах. Он нежно поцеловал меня в одну щеку, потом в другую. Вот уж правда, сила отцовской любви безгранична.

– Я всегда буду с тобой. Я люблю тебя, – прошептал Олли, проведя большим пальцем по моей щеке. Крошечные слезинки застыли в уголках его глаз. Настолько крошечные, что никто бы не заметил. Ни Энтони, ни Джеймс, ни охранник в банке. Но я заметила. Я его дочь, и мы с ним из одной плоти и крови.

– Я тоже тебя люблю, папа, – сказала я.

Олли закрыл за собой входную дверь. Я не должна была дать ему уйти.

Весь тот день я читала. Когда мы с Энтони обедали, я читала, зачерпывая ложкой картофельное пюре и отправляя его в рот. Вечером я ни разу не выпустила книгу из рук. Пока он смотрел телевизор, я читала. Когда Энтони уложил меня спать и подоткнул одеяло, я все еще читала. Когда я заснула с книгой в руках, мне снился сон о ней.

Вы не поймете. Вы не поймете, если не читали ее. Просто знайте – книга проросла во мне, как роза, стебель которой обвился внутри меня, шипы проткнули кости, а лепестки бутоном укрыли мне сердце.

На следующее утро Энтони осторожно открыл дверь и вошел в комнату. Он старался не шуметь, но деревянный пол предательски скрипнул под его ногами, и я проснулась. Глаза у Энтони были красными и опухшими, и вообще он выглядел так, будто всю ночь не мог уснуть. Мои же глаза, напротив, только открылись, впустив солнечный свет, который тут же наполнил меня всю. Я заметила книгу, лежавшую на моей груди. Когда я делала вдох, книга поднималась. Как будто жила вместе со мной.

– Сядь, Блю, – тихим голосом произнес Энтони.

Я села. На щеках Энтони я заметила засохшие следы слез. Он вздохнул:

– Я должен сказать тебе что-то важное.

– Что? – спросила я.

Он опустил голову и медленно покачал ею. И разрыдался. Его плечи задрожали, и он хватал ртом воздух. Я не поняла, что происходит, но внутри меня появилось какое-то неясное предчувствие, отчего все поплыло перед глазами. Что-то было не так. Я никогда не видела Энтони плачущим. Что-то случилось. Он был весь каким-то помятым, а морщины вокруг его рта и глаз казались ужасно глубокими. По его лицу катились градом слезы, а он не мог даже их смахнуть.

– Блю, послушай меня. Олли… Олли больше не придет. Кое-что слу-слу-случилось с ним. Боже мой… – прошептал Энтони, – мне-мне так жаль. Прости. Я пытался остановить его. Он – он теперь на небе, и он смотрит оттуда за вами с Дейзи, так что больше ничего не бойся, слышишь? – Его голос дрожал, а грудь сотрясалась от рыданий.

– Что-что случилось? – прошептала я.

– Я… Я думаю, что лучше, если я… – начал было Энтони.

– Что случилось?! ЧТО С ПАПОЙ?! – вдруг закричала я не своим голосом.

И тут я не выдержала. Я начала выть и визжать, реветь как оглушенная. Забралась под одеяло так глубоко, что только глаза выглядывали. Раскачивалась взад и вперед, уже в ужасе от того, что же Энтони сейчас скажет. Слезы лились по щекам, и я чувствовала соль на губах. Я не могла ничего видеть, не могла дышать, как тогда, когда попадаешь в шторм и пытаешься выжать хоть глоток воздуха из своих легких.

– Что случилось? – снова закричала я.

– Они – они его застрелили, понимаешь ты?! Он… он… Твой папа пытался ограбить банк! Ясно?! И охранник застрелил его. Идиот. Ублюдок – чертов ублюдок!

Он кричал в полный голос.

– Олли был мне как брат, черт подери! Как он мог – ублюдок! – орал Энтони, и слезы текли по его лицу. – Мне очень жаль, Блю, мне очень жаль!

Сердце рухнуло куда-то вниз. Веки налились свинцом. Дрожащими руками я взяла книгу. Я не могла видеть лицо Энтони. Где-то там, в душе, бушевал демон отчаяния, а я не хотела впускать его в себя. Как будто я держала не книгу, а мутное стекло и знала, что реальность кристально чиста; никакого тумана, одна лишь горькая правда. Я не хотела, чтобы стекло прояснилось. Нет.

– Нет, нет, нет, нет. Ничего этого нет. Все – обман, – прорычала я, – этого-этого нет. Это неправда! – заорала я что есть мочи. – Я – я просто буду читать! Мне просто нужно читать… Все-все будет хорошо… просто нужно читать дальше!

– Блю… пожалуйста. Посмотри на меня! – вскричал Энтони.

Я открыла книгу на одной из первых страниц и начала читать.

Тото в ужасе забился под кровать, и Дороти, как ни пыталась, никак не могла его вытащить. Насмерть перепуганная тетушка Эм подняла тяжелую крышку погреба и спустилась вниз. Дороти наконец поймала Тото и уже собиралась последовать за тетей. Но добраться до двери не успела: домик так сильно качнуло порывом ветра, что девочка упала на пол.

Эти строки заполнили мой разум, пустили в нем корни. Читай, Блю, читай.

– Блю! Ответь мне! Я… я знаю, что ты расстроена. Но, пожалуйста, поговори со мной!

Только я не издала ни звука. Молча перевернула страницу в надежде, что какое-нибудь другое чувство появится в моей душе. «Пожалуйста, просто не мешай мне читать», – подумала я. Пожалуйста, не мешай мне читать и просто оставь меня в покое.

Прошло время, и постепенно Дороти немного успокоилась; но она чувствовала себя очень одиноко, а ветер выл над ней так громко, что она чуть было не потеряла слух.

Именно тогда демон отчаяния прокрался в меня. Забрался в вены, проник в артерии. С тех пор он живет во мне и никогда уже не уйдет. Это он отнял у меня способность и желание говорить.

Энтони отвел меня обратно к Дейзи, в квартиру, где мы раньше жили с Олли. Джеймс, которому теперь принадлежал ресторан отца, вышвырнул Дейзи и быстро нашел ей замену. Он, наверное, и кухню-то теперь использовал исключительно для встреч с такими же отвратительными скользкими ублюдками, как он сам.

Дейзи начала сходить с ума. Она не могла оставаться в квартире, где все напоминало об Олли. И через две недели мы просто уехали. Из города. Сели на автобус до Флориды, где меня отправили в школу и все такое прочее. В школе меня определили в спецкласс, потому что я «умственно неполноценна», как они сказали мне, и потому что я «не в состоянии адаптироваться к изменениям и не способна общаться с другими детьми». Другими словами, меня обозвали социопатом. Очень бы мне хотелось, чтобы они видели, как Дейзи каждый вечер нюхала белый порошок со стола в кухне, истерически плакала, когда убирала нашу крошечную квартирку или как готовила еду и тут же выбрасывала ее. Пожалуй, в таком жутком состоянии я ее до этого не видела никогда. Пять лет. Пять лет мы жили среди этого ужаса.

Да, доктор, именно во Флориде Дейзи начала принимать наркотики. Была готова на что угодно, чтобы получить дозу. Иногда она не возвращалась домой неделями. На завтрак мне приходилось есть желе, потому что холодильник был пуст, а все деньги уходили на ее дерьмо. Вы же понимаете, доктор, не я принимала наркотики – так почему же вы не видите, что я не сумасшедшая?

У нее был специальный металлический чемоданчик для наркотиков. Однажды я искала туфли и наткнулась на него. Я искала везде, а потом вспомнила про ее комнату. Покопавшись в шкафу, я залезла под кровать и нашла блестящий металлический чемоданчик. В нем не было ничего, кроме пары смятых долларовых банкнот и нескольких пустых полиэтиленовых пакетиков.

Иногда Дейзи пыталась бросить. И тогда начинался кошмар – она вся покрывалась капельками пота, а когда я открывала окна, ей становилось холодно, и она начинала трястись, и мне снова приходилось закрывать окна и включать отопление.

Дейзи доставала деньги, продавая наркотики. Пока мы жили во Флориде, она успела задолжать слишком многим дилерам, так что мы сбежали из города и переехали в Марлинвилл. Она так и не вернула никому долги. Она снимала напряжение тем, что разрушала свой разум наркотиками, а я – тем, что восстанавливала мир каждый раз, когда переворачивала новую страницу.

Когда Дейзи сидела на наркотиках, она была воплощением зла, разрушительной, жуткой и отвратительной, словно злая ведьма. Я никогда бы не осмелилась сказать это вслух. Но мысленно я называла ее демоном-разрушителем каждый раз, когда она смотрела мне в глаза. Только она не такой демон, как те, которые живут в моем мозгу, доктор. Нет, нет. Дейзи хуже. Дейзи смертельно опасна. Дейзи – моя мать.

5

Я никогда не дралась с Дейзи. Никогда не кричала на нее, злясь, что она наркоманка. Я никогда не прятала порошок, чтобы она смогла бросить. Я просто никогда не обращала на нее внимания. Как будто все это было дурным сном. Я пряталась в своем идеальном мире. Как мне это удавалось, спросите вы? Все просто – у меня есть книга.

Книга помогала мне мечтать. И по-прежнему помогает. У меня есть увлекательная книга: свой мир, в который можно погрузиться каждый раз, когда я этого захочу. Я твердо верю, что, когда я умру, в конце концов моя душа окажется там, за радугой, в том мире. Книга – это все, что у меня есть. Самая захватывающая история из когда-либо написанных о девочке и ее песике, домик которых унес торнадо. И вот, когда буря стихает… Боже мой, когда же она стихает… и когда дом приземляется где-то в далекой стране, а вы думаете – куда же она попала… Это завораживает, доктор.

Так вот, когда домик уже упал на землю, и юная Дороти открывает дверь, она видит что-то совершенно невероятное, что-то настолько многообещающее, что единственное, о чем я могла думать, когда прочитала об этом, было: «Пожалуйста, Господи, пусть наш мир будет таким!»

Пока Дороти разглядывает чудный пейзаж вокруг себя, появляется группа карликов-Жевунов. Они рассказывают Дороти, что ее домик убил Злую Ведьму Востока – упал сверху и раздавил ее. Есть еще Ведьмы Севера и Юга – они хорошие, и Ведьма Запада, она плохая и, как выясняется, к сожалению, до сих пор жива. Жевуны хвалят Дороти за то, что она смогла расправиться с Ведьмой. Они очарованы девочкой, потому что та прилетела из далеких земель под названием Канзас, и советуют ей надеть серебряные туфли мертвой Злой Ведьмы Востока. Дороти слушается их совета. Все, чего она хочет, – это вернуться домой в Канзас, к тете Эм и дяде Генри, с которыми она жила. Жевуны и Ведьма Севера говорят, что единственный человек, который способен помочь ей, – это Великий Оз. Чтобы найти его, она должна просто «идти по дороге из желтого кирпича». Жевуны и Ведьма долго машут ей вслед. По пути в Изумрудный город к Дороти присоединяются Страшила без мозгов, Железный Дровосек без сердца и Трусливый Лев – все хотят попросить у Волшебника то, чего им не хватает.

Злая Ведьма Запада в ярости, потому что Дороти убила ее злую сестру, старается всячески затруднить путешествие девочки и ее новых друзей. Она пытается их всех уничтожить, но в конце концов они все-таки добираются до Изумрудного города, столицы страны Оз, где живет Волшебник. Тем не менее, когда друзья приходят к нему, он отказывается выполнить их желания… пока они не согласятся убить Злую Ведьму Запада. В конце концов, испытав много страха и пролив немало слез, Дороти убивает Злую Ведьму – хотя и не намеренно.

Она случайно обливает Ведьму водой, не зная, что от воды она тает, и Ведьма испаряется. Друзья возвращаются в Изумрудный город, и Волшебник исполняет желание каждого из них – кроме Дороти. Почему? Потому что не знает, как вернуть ее в Канзас, – в стране Оз никто не знает, где это. Дороти в отчаянии, но потом появляется Глинда, Ведьма Юга, и говорит девочке, что ей нужно просто щелкнуть каблучками серебряных туфель три раза и произнести вслух свое желание. Дороти закрывает глаза, стучит каблучками, как ей сказали, и говорит: «Хочу домой, к тете Эм!»

Через пару минут она открывает глаза, смотрит вокруг и понимает, что снова в Канзасе, с теми, кого любит, в месте, которое считает своим домом.

Каждый раз, когда я читала эту историю, я ловила себя на мысли: я бы что угодно отдала, чтобы наш мир был таким.

Пожалуйста, пусть по улицам текут сверкающие реки, а вокруг домов растут пышные цветы, и мир защищают добрые ведьмы, а не те мрачные силы, которые против нашей воли вершат наши судьбы. Так я и жила, день за днем, просто перечитывая свою книгу снова и снова, представляя себя в стране Оз. Единственным моим занятием и единственной надеждой была эта книга. Просто продолжай читать, Блю, говорила я себе, и ты в конечном итоге окажешься в том мире; в конце концов твое сердце переполнится этой мечтой и улетит в небо, за радугу, в страну Оз, и ты вместе с ним. Если хочешь прогнать прочь свою печаль, читай.

Видите, доктор? Я не агрессивная. Я не убийца. Я просто люблю свою книгу. Больше ничего. Не корите меня за это. Вы можете осуждать руку, которая держала пистолет, говорить, что она всему причина, считать виновной кровь под моими ногтями, но в глубине души я совершенно чиста. В душе я всегда была такой. Я действовала по справедливости, вершила правосудие и восстанавливала равновесие. Только и всего.

О, простите, я же обещала сказать название книги. Вот я дурочка, все что-то рассказываю, рассказываю, а про книгу самого главного так и не сказала! Вот оно, название всей моей жизни: «Волшебник страны Оз».

6

Назад к жестокой реальности. Для этого вы ведь здесь, доктор. Когда я прочитала письмо Олли, Дейзи и я провели остаток дня в нашем гостиничном номере. Дейзи смотрела телик, а я считала плитки в ванной комнате. Так мне было чем заняться. Дейзи не спросила меня о письме. Наверное, знала, почему Олли его написал. Мне все равно. Она бы в любом случае, скорее всего, устроила истерику.

Некоторое время назад Дейзи решила разрешить мне читать только по воскресеньям. Она заявила, что если я не послушаюсь, она сожжет книгу прямо у меня на глазах. Но я нарушила ее правило уже на следующий день. И она ничего не сожгла.

Когда на улице стемнело, Дейзи отправилась в «Макдоналдс» через дорогу – купить что-нибудь к ужину.

Я знала, что надо спешить. Как только Дейзи вышла за дверь, я вихрем пронеслась через комнату, залезла под кровать и начала рыться в ее сумке. Я должна была знать, был ли у нее наркотик. Сидела ли она все еще на нем. Мне нужно было знать, так ли она плохо держала свое слово, как я – свое. Я перерыла кучу одежды, залезла в туфли и карманы джинсов. Не найдя там знакомых пластиковых мешочков, я заглянула в тумбу рядом с кроватью, но там были только старый бюстгальтер и Библия в черной кожаной обложке. Я захлопнула ящик и побежала в ванную, где хорошенько поискала за унитазом. Вернувшись в гостиную, я стала копаться в сумке Дейзи, которая валялась на полу. Достав из сумки ее косметичку и расстегнув молнию, я стала шарить по ней. И тут мои пальцы коснулись полиэтилена. Я вытащила его. Это был маленький пакетик с белым порошком.

Когда мы ехали в автобусе из Флориды обратно в Марлинвилл, Дейзи поклялась, что бросила. Обещала, что «начнет новую, здоровую главу в нашей жизни». Так она сказала мне. Своими гадкими лживыми губами она бросила эти слова. Дейзи обещала мне. Жалкая лгунья.

Я зажала пакетик в кулак и что есть мочи стиснула зубы. Мне захотелось выбросить его из окна и сказать миру, что просто пошел снег. Я схватила подушку и стала рвать наволочку, пока не начали вываливаться перья. А потом швырнула несчастную подушку через всю комнату. Сняла простыню с кровати и обернула вокруг себя. Посмотрела в зеркало. Теперь я ужасный снежный человек. Белый, как порошок в этом маленьком полиэтиленовом пакете. Мне хотелось просочиться сквозь ковер и исчезнуть навсегда из этого мира.

Я услышала шаги за дверью. Вошла Дейзи. В руках у нее было два бумажных пакета с картофелем фри и кетчупом. Комнату наполнил теплый аромат свежеподжаренной картошки. Я быстро бросила пакетик обратно в сумку, отшвырнула простыню, забралась на кровать и притворилась, что читаю.

– Что тут происходит? – спросила Дейзи, прожевав картофелину. Она посмотрела на подушку и простыню на полу. Потом заметила, что ее сумка распахнута и выпотрошена. Я посмотрела ей в глаза. Дейзи насупилась и перестала жевать.

– Какого черта ты тут делала?! – закричала она, кинув пакеты на стол. – Какого черта ты ковыряешься в моих вещах? Какого хрена с тобой не так?!

Со мной все хорошо. Это ты – Злая Ведьма Запада, ты обманываешь, ты все портишь, ты все время под кайфом, как чудовище все время под заклятьем вечной ненависти. А я – Дороти.

– Ты что, думала, можно взять и так просто залезть в мои вещи?! Тебе бы понравилось, если бы я шарилась по твоему дерьму?! – раскричалась Дейзи. Она облизала губы, схватила сумку и положила на маленький столик в углу.

У меня и вещей-то своих нет. Только книга.

– Ты сущее наказание, – прорычала Дейзи с плохо скрываемой злобой, подойдя ко мне близко-близко. Я посмотрела ей в глаза. Ее светлые волосы спутались и растрепались. А взгляд был совсем пустым. Я видела ее насквозь. Видела ее душу. Холодную как лед. Застывшую и превратившуюся в глыбу льда. Это была уже не Дейзи. Не Дейзи. И хотя я все еще надеялась на обратное, это был не сон.

– Ты не собираешься извиняться, а? Говори?! Ты?! Ты когда-нибудь перестанешь молчать?! – вопила Дейзи. Она схватила меня за плечи и что есть силы тряхнула. – Говори! Блю! Говори!!!

Прикосновение ее рук жгло мою кожу – я чувствовала их до кости. От меня почти больше ничего и не осталось: пара костей, немного кожи и чуть волос. Отпусти меня, Дейзи. Не трогай меня своими пальцами, которые насквозь пропитались ядом за годы твоей наркомании. Я вспомнила о давних временах, когда мы часто ездили летом к большому озеру – Дейзи держала меня за руки и раскручивала в воде, как будто я русалка.

Наконец меня и мои кости оставили в покое. Дейзи развернулась ко мне:

– Прямо не знаю, что с тобой делать, – пробормотала она, в отчаянии качая головой. Я молча схватила книгу и подползла к другой стороне кровати. Слезла и спряталась от Дейзи в углу за кроватью. И погрузилась в чтение. Дейзи полагает, что я не говорю, исключительно чтобы ее позлить. Но на самом-то деле я просто ждала кого-то, кто мог бы услышать мое молчание. Я ждала, что кто-нибудь расслышит мой молчаливый крик. Только никто не хотел его слышать.

Сегодня, доктор, у меня в первый раз за последние три недели появились ответы на некоторые ваши вопросы. Вслух не скажу, но на листе бумаги, как обычно, написать могу. Я еще не показывала вам ответы. Слишком сильно переживала. Но сейчас я записала их все. Вот.

Через несколько дней Дейзи сказала мне, что все готово к переезду в новую квартиру. Мы встали рано-рано утром и начали складывать одежду и всякие вещи в чемоданы. Дейзи заглянула под кровать – проверить, не забыли ли мы чего-нибудь. Я надела коричневые брюки, которые Дейзи достала через Армию спасения, и синий шерстяной свитер Олли. Такое впечатление, что это одежда носила меня, а не я ее. Когда Дейзи открыла дверь, я побежала в ванную комнату, схватила розовое мыло и сунула в карман. Потом вернулась в гостиную и взяла свой чемодан. Мы вышли из квартиры. Когда мы шли по коридору, я так крепко сжимала розовое мыло, что мои ногти врезались в мягкую поверхность. Ногти порозовели. Похоже, я, сама того не желая, сделала себе маникюр. Мысль об этом заставила меня улыбнуться.

Когда мы шли по кварталу, я заметила, что улицы пусты, разве что несколько бездомных спали по углам. Откуда-то донесся запах блевотины. Тротуар был грязный, весь в кругляшах раздавленной жвачки, на которую уже столько раз наступили, что она давно стала грязно-черного цвета. Периодически мимо проезжали автомобили. Магазины выглядели заброшенными, хозяева за прилавками зевали, от нечего делать листая журналы. Всходило солнце. Небо было оранжевым и светло-голубым, а в дальнем конце горизонта нас приветствовала четвертинка солнечного диска. Я была рада, что небо еще не решило рухнуть на наши головы. Я подумала обо всех людях на другой стороне планеты, которые мирно спали, потому что там солнце еще не взошло.

На автобусной остановке мы присели на скамейку, поверхность которой была усыпана вырезанными сердцами и надписями, скажем, «Боб + Джуди», хотя большинство из них были перечеркнуты черным маркером. Много здесь любви было потрачено впустую. Дешевой любви, которая длилась одну ночь, а уже утром о ней забывали.

Автобус повез нас на Девон-стрит. Дейзи рассказала, где наша новая квартира. В автобусе не было почти никого, разве что бездомный парень с бородой. Было шесть утра, и все, что я хотела, – это проспать лет тысячу. И если я когда-нибудь проснулась бы, то это было бы на маковом поле рядом с Дороти, уснувшей на нем в книге. Хотя это маковое поле – не такой уж райский уголок: называется оно «смертельное маковое поле», так как аромат цветов нагоняет жуткую усталость, отнимает последние силы и изматывает, так что можно только лечь на землю и заснуть. С мыслью, что можете и не проснуться. Но я была не против. Идея проспать веки вечные на маковом поле мне очень нравилась.

Минут через пятнадцать мы уже вышли из автобуса.

– Вот, прямо здесь, – сказала Дейзи, указывая на большое здание перед нами. Темно-серое, словно выцветшее, как будто над ним слишком часто шел дождь. Окно над входной дверью было покрыто всеми возможными видами наклеек. Мы подхватили наши чемоданы, и я открыла дверь. Ручка была липкой. Я вытерла руки о штаны и побрела по холлу. Дейзи собиралась ехать на лифте, потому что ей не хотелось нести чемоданы вверх по лестнице, но я отчаянно замотала головой.

– Давай, Блю. Не будь таким ребенком, – сказала она.

Я снова покачала головой. Не доверяю лифтам. Да и вообще механизмам. Там точно какое-то колдовство, иначе как они могут функционировать совершенно независимо друг от друга? В любом случае мне все это не нравилось.

– Прекрасно. Вот и иди пешком сама. А я поеду на лифте. Господи, ну что же за наказание.

Она нажала кнопку, и через пару мгновений двери открылись. Дейзи вошла. Стены лифта были покрыты черными граффити, в нижнем углу виднелось желтое пятно.

В глубине души я надеялась, что лифт унесет ее в преисподнюю, и тогда она и ее наркотики исчезнут из моей жизни навсегда. Я посмотрела на закрывающиеся двери и пошла по лестнице.

Дейзи распахнула дверь, и мы обе огляделись. Стены в нашем новом жилище были темно-синего цвета. Кухня была выложена белой плиткой, в углах виднелись ржавые пятна. Страшно было даже приблизиться к этим углам. В квартире уже имелась мебель – диван в гостиной и небольшой стол на кухне. Я прошла через гостиную и вошла в небольшую комнатку – возможно, мою комнату. В этой комнате с белыми стенами стояли шкаф и кровать – прямо посередине. Я посмотрела на потолок – черный, усыпанный огромными и очень красивыми белыми звездами. Я прищурилась и притворилась, что нахожусь в космосе и танцую среди этих звезд на пути к стране Оз. Я надеялась, что смогу достать где-нибудь пару хороших постеров для стен.

Там у меня была своя комната. Но не тогда, когда меня отправили в «это место», доктор. Она появилась потом. Когда я приехала сюда в первый раз, у меня была соседка. Даниэла. Шизофрения. Ей было двадцать один. Я тут самая младшая. Даниэла рассказала, что иногда по ночам она просыпалась и видела девушку, которая сидела на ее кровати, кусая ногти. Наверное, это была та яркая, счастливая я, какой я когда-то была, моя потерянная сущность, которая так хотела вернуться в мое тело. И мы с Даниэлой не спали всю ночь – ждали, когда девушка придет. И она мне поведала, что на самом деле сотрудники больницы – это переодетые в людей птицы, и под этими масками скрываются огромные голуби и вороны. Но врачи узнали, что она мне рассказала. И увели ее. С тех пор я ее не видела.

7

На следующий день Дейзи отвела меня в школу, чтобы познакомить с директором и учителями. Школа находилась всего в двух кварталах от нас, и поэтому мы пошли пешком. Небо было серым. Кирпичные стены здания школы были сплошь исписаны граффити. Внутрь заходить не хотелось. Не хотелось встретить новых людей, посторонние взгляды, которые, словно клювы хищных птиц, вонзались в мою кожу, и крики, эхом отдававшиеся у меня в голове. Я всегда чувствовала страх перед незнакомыми людьми. Наверное, незнакомцев не боятся только люди без мозгов – как Страшила никогда не боялся ворон.

Я остановилась.

– Боже мой, Блю, – прошипела Дейзи, схватив меня за руку и втащив внутрь. Мы прошли в холл и вошли в офис администрации.

– У нас назначена встреча с директором, – сказала Дейзи.

Толстая женщина оглядела нас. На ней была дешевая блузка в мелкий цветочек и очки в черной оправе.

– Макгрегоры? На двенадцать тридцать? – спросила она. Дейзи кивнула.

– Прекрасно, – заметила женщина, прошелестев какими-то бумагами. Она избегала зрительного контакта. Мне это показалось совершенно бесчеловечным. – Присаживайтесь. Директор придет через минуту.

Дейзи села. Я еще пару минут ходила вокруг стола. Неодобрительно поджимала губы, глядя в маленькие глаза этой женщины, которые были устремлены на экран компьютера. Я вытащила из стакана на ее столе фиолетовую ручку с надписью «Лас-Вегас!» Она медленно посмотрела на меня и нахмурилась.

– Блю! Ну-ка быстро ко мне! – зашипела Дейзи. Я обернулась и увидела, что она отчаянно кивает, подзывая меня к себе.

Я положила эту дурацкую ручку обратно в стакан, подошла к Дейзи и села рядом с ней.

– Молодец, с самого начала все испортила, – шикнула она на меня еле слышно. Рядом с нами был маленький столик, на котором громоздились журналы.

Вообще я не самый непослушный ребенок, должна признаться. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться и не дать Дейзи повода отшлепать меня публично. Я вытащила книгу из-под мышки и открыла ее. Потом из кармана выудила синий маркер. И начала выделять самые красивые предложения, которые были в книге. Я часто так делала, но каждый раз использовала другой цвет маркера. В моей книге очень много подчеркиваний. Там полно подчеркнутых предложений, которые я люблю, слов, которые обвела в кружок. В моей книге есть пятна от чая, потому что я много раз читала ее во время чаепития.

Дейзи наблюдала за мной краем глаза – я должна была вести себя прилично. Через пару минут она наклонилась ко мне и сказала, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не заметил:

– Хватит. Убери уже книгу.

Я пробудилась от полубессознательного состояния. Посмотрела на нее, но и пальцем не пошевелила. Так крепко сжала в руке маркер, что, казалось, он вот-вот треснет.

– Пожалуйста… – взмолилась Дейзи.

Прежде чем я успела что-либо сделать, открылась дверь. В дверном проеме возникла небольшого роста женщина, одетая в коричневую юбку-макси и фиолетовый свитер. Она широко улыбнулась нам с Дейзи. У нее был такой вид, будто в свое время она так часто улыбалась, что уголки ее рта огрубели. И поэтому она больше не хотела улыбаться. Но приходилось.

Женщина представилась, мы поздоровались и проследовали в ее кабинет. Я заметила, что один из ее передних зубов испачкан красной помадой. Не знаю, почему, но это начало меня раздражать.

В комнате все было темных оттенков. Темный пол с ковровым покрытием, темные обои на стенах, темный стол. Директор Фишер села за большой темный стол и жестом пригласила нас с Дейзи сесть в два кресла, обитых темно-зеленого цвета искусственной кожей, стоявших напротив нее. Я подумала, что директор, должно быть, держит дома кучу кошек, а по вечерам посещает свидания от клуба одиночек.

– Так, в какой школе ты раньше училась? – спросила Фишер. – Есть ли документы о переводе?

– Ну, мы пять лет жили во Флориде, в Белони, там Блю ходила в школу имени Рузвельта, – ответила Дейзи за меня, достав из сумки документы и протянув их директору.

– Отлично, – ответила та, быстро просмотрев все бумаги и тут же положив их на угол стола.

– И каково это – сменить школу? Ты рада, Блю? Или пока боишься? – с улыбкой спросила она.

Молчание.

Фишер выждала немного, потом села поудобнее и продолжила:

– Обещаем сделать все, чтобы здесь ты чувствовала себя как дома. Сотрудники и студенты всегда хорошо относятся к новичкам. Ты еще ни с кем не познакомилась из наших девочек?

Молчание.

Директор метнула на Дейзи обескураженный взгляд:

– Она, наверное… еще немного в шоке, да?

– Ну, на самом деле… – сказала Дейзи, прокашлявшись, – есть небольшая проблема. Блю, э-э… Блю не говорит.

Наступила долгая, страшная тишина. Я выстукивала пальцем ритм этой тишины, и он эхом отдавался в моей голове.

– Как это – не говорит? Вообще? С рождения? Или это началось в какой-то определенный момент ее жизни? У нее есть еще какие-то дефекты? Извините меня за прямолинейность, но мне нужно знать, сможет ли Блю учиться вместе с другими детьми, – отрезала Фишер.

– Она… Она… Я не уверена. Не знаю. Просто так получилось. Просто она не говорит. В другой школе думали, что у нее антисоциальная психопатия. Блю… социопат, – сказала Дейзи. Видно было, что эти слова дались ей нелегко.

Фишер посмотрела на меня, как на какое-то редкое животное.

– В тех бумагах, что вы мне дали, есть что-нибудь об этом расстройстве? – спросила она.

– Нет, – вздохнула Дейзи.

– Есть какое-либо подтверждение того, что она социопат, выписка психолога? – поинтересовалась Фишер. От ее длинных непонятных речей у меня голова шла кругом.

– Нет, они просто провели какой-то тест и на основании этого выявили у Блю расстройство личности. Но она не шизик. Она совершенно нормальная, – твердым голосом произнесла Дейзи.

Фишер огляделась.

– Хм. Ну, так как у вас нет никаких бумаг, полагаю, мне придется позвонить в школу, чтобы кто-то подтвердил, что Блю на самом деле проходила такой тест. Имени кого, говорите, школа? Линкольна?

– Рузвельта. Начальная школа. В Белони.

Директриса чиркнула пару слов на клеящейся записке желтого цвета.

– Как только мне пришлют подтверждение, я позвоню вам, – заверила она, вставая.

Мы попрощались. Больше Фишер не улыбалась.

Пока мы шли по улице домой, я снова начала обводить слова в книге. Я так увлеклась, что, когда Дейзи остановилась на пешеходном переходе, я врезалась в нее.

– Боже мой, Блю! – вскричала она.

Я подняла голову.

– Ты не видишь, что я в ярости? Позорище! Ты что, не понимаешь, как мне трудно признаться директору, что моя дочь – не такая, как другие дети? А ты просто сидела, молчала и ухмылялась. Ни разу рта не раскрыла. Как зомби какой-то. Я так просто больше не могу, – простонала Дейзи. – Убери уже свою чертову книгу и веди себя как нормальный человек, наконец. Ты не видишь, как мне плохо? Не видишь, что ты со мной делаешь, а?!

Мы перешли дорогу. Олли. Он бы вел себя со мной совсем иначе, в сто раз лучше, чем Дейзи, – он бы никогда не обвинил меня в том, что я причиняю ему боль. Олли бы обнял меня и утешил, сказал бы, что все будет хорошо.

Но что мне теперь делать, доктор? Скажите мне. Моего папы больше нет. Он гниет в земле. Наверное, его кожа уже высохла и потрескалась. У него больше нет тех глаз, которые мне так нравились, доктор. У него были красивые глаза. Я любила его улыбку, и его зубы, и все остальное. Как мог такой светлый человек совершить подобную глупость? Как мог такой человек подумать, что сможет ограбить банк? Как у него вообще хватило смелости и наглости? Скажите мне, почему я не могу простить ему такое безрассудство?

До дома оставалось совсем немного. В мое плечо нещадно впивались ногти Дейзи. Ее пальцы превратились для меня в острые гвозди. Мне захотелось взять доску, схватить пальцы Дейзи и что есть силы вбить их молотком в дерево. Чтобы она больше никогда не подняла рук. Чтобы больше не могла принимать наркотики. Чтобы усмирить ее демона.

8

Я проснулась от пронзительного свиста чайника на кухне и громких звуков, доносившихся из соседского радиоприемника за тонкой стеной. Под одеялом было так тепло. Я посмотрела на потолок, и в голове у меня возникли строки из книги.

У меня всего одно желание, – произнесла Дороти, – быстрее вернуться домой в Канзас, потому что тетя Эм наверняка думает, что со мной приключилась беда. Ей придется нарядиться в траур, а если урожай окажется такой же, как в прошлом году, боюсь, дяде Генри это будет не по карману.

Я улыбнулась. Вот, и у Дороти и ее семьи тоже были проблемы с деньгами. Видите, доктор? Не такие мы уж с ней и разные.

– Блю, иди завтракать! – закричала Дейзи.

Взяв книгу, я отправилась на кухню. На мне была только рубашка, болтавшаяся на худом тельце, – она была мне очень велика.

– Сегодня овсянка, – сказала Дейзи, поставив на стол тарелку с кашей. По цвету каша скорее напоминала свежую рвоту. Я села за стол.

– Я буду в гараже у Энтони целый день, так что ты остаешься дома одна, – говорила Дейзи. Она стояла ко мне спиной и накладывала себе в тарелку порцию каши. Потом повернулась и села напротив меня. Поставив локоть на стол, отправила в рот ложку с овсянкой. Я тоже попробовала кашу. На вкус она была слишком сладкая и какая-то искусственная, но я все равно ее съела. Дейзи громко чавкала.

– Уж не знаю, в самом ли деле ты сумасшедшая или просто полная идиотка, – произнесла она, наблюдая за тем, как я с серьезным лицом рассматриваю свое отражение в ложке.

– Наверное, ты одержима. Потому как… – сказала что-то Дейзи…

А потом ее голос исчез из моего сознания. Просто взял и исчез. Я больше не слышала ее, ни звука. И думала, почему Дейзи вечно считает себя самой умной, считает себя единственным вменяемым человеком, который решает – что правильно, а что нет. Нет, только моя книга могла сказать, что правильно, а что нет. И никто никогда не сможет испортить мне настроение в моем собственном мире. Никто не сможет осудить или напугать меня. Никто не столкнется со мной на улице и не спросит, который час. В моем мире не бывает засорившихся из-за чьих-то волос в стоке душевых кабин и унылых мотелей. Не бывает грязных ногтей. В моем мире по улицам не бродят кричащие от отчаяния бездомные. Никто не стреляет. И не убивает. Нет никакой матери-наркоманки, которая бы орала на меня или боялась моих выходок. Только в своем мире я в безопасности. Моя книга – это мой единственный наркотик.

На следующий день я отправилась в магазин сладостей, как всегда, с книгой под мышкой. Дейзи была еще на работе. На стене здания, мимо которого я проходила, было красивое граффити: изящная девушка с воздушным шариком и плюшевый мишка с солнцами вместо глаз. Я остановилась и подошла ближе. Здание было заброшено. Я заметила, как из окна верхнего этажа вылетел голубь. Я подошла к стене и сунула голову в одно из распахнутых окон, которое было расположено достаточно низко, чтобы я могла заглянуть внутрь, если бы встала на цыпочки. Я увидела большое темное помещение с черным от грязи полом. Из обстановки остался лишь продавленный диван с порванной в углах обивкой. Было слышно, как где-то капает вода. На полу кто-то разложил окурки в форме слова «демон», и я сразу вспомнила про Дейзи.

– Эй, ребенок, ты что тут делаешь? – раздался голос сзади меня.

Я обернулась и увидела небольшого роста толстячка с бородой. Во рту его торчала сигарета.

– Не могла найти местечко получше? Вот что, милая, не шляйся ты по заброшкам. Так и СПИДом недолго заразиться.

Я проигнорировала его и направилась к магазину сладостей. В конце квартала свернула налево, прошла еще немного и наконец добралась до цели.

Еще даже не успев осмотреться, я услышала голос:

– Привет, Блю. Ты меня не помнишь?

Голос снова принадлежал мужчине. Я оторвалась от изучения сладостей и обернулась. На вид этому человеку в голубом свитере было за пятьдесят. У него были карие глаза.

– Я Джордж. Ну что, вспомнила? – улыбнулся он.

Теперь я узнала его. До того как мы уехали во Флориду, я часто сюда заходила, и иногда он угощал меня мороженым. Джордж знал, что я не разговариваю. И что я социопат, тоже знал, но, кажется, его это не беспокоило. Может быть, он не считал меня прямо-таки сумасшедшей, в конце концов.

– Боже мой! Как ты выросла. Сколько мы не виделись – лет пять? Надеюсь, у тебя все хорошо. Хочешь мороженого? Угощаю, – сказал Джордж, улыбаясь. В витрине передо мной красовались все виды мороженого в прекрасных контейнерах. Я показала на тот, что был в дальнем правом углу.

– Шоколадное, как обычно, – снова улыбнулся Джордж, достал ложку, скатал два шарика из мороженого и нанизал их на рожок.

– Держи, – сказал он, протянув мне мороженое. Я посмотрела на рожок и почувствовала, как сердце заколотилось сильнее от доброты Джорджа. Я вышла из магазина и помахала ему на прощание. Уже собиралась повернуть направо и пойти домой, как вдруг заметила на другой стороне улицы что-то поразительно знакомое.

Ресторан. Ресторан Олли. Ресторан моего отца. Ноги подкосились, и я рухнула прямо посреди тротуара, чуть не выпустив из рук мороженое. «Олив Плэйс».

Буквы на вывеске были того же размера, что и много лет назад. Я медленно встала и побрела к ресторану. Перешла через дорогу. Мне нужно было взглянуть на это место. Хоть раз. Просто чтобы понять, остался ли там папин дух. Засунув книгу под мышку, я как ни в чем не бывало ела мороженое и старалась делать вид, что просто прогуливаюсь. А сама подходила все ближе и ближе. Ближе. Ближе. Ближе. Пока не оказалась у самых окон ресторана. Я прильнула лицом к окну и заглянула внутрь. Стулья и столы стояли все так же. За некоторыми из них сидели клиенты. Все те же картины висели на стенах.

Я стояла так с закрытыми глазами, чувствуя, как стекло холодит лицо. Я чувствовала папино присутствие. В голове тут же всплыли воспоминания – как мы с ним сидели за стойкой в ночное время, когда ресторан уже был закрыт. Он сделал мне коктейль «Рут Бир Флоат» с мороженым и вишней и всеми сладостями, с какими только мог. Помню, что на мне были черные туфельки с ремешками. Помню, что у Олли были ужасные мешки под глазами. Впрочем, улыбаться это ему не мешало. Тем вечером все было хорошо – это был один из тех вечеров, когда ничего необычного не происходило и не требовалось, чтобы придать вечеру остроты. Один из тех вечеров, когда мы просто сидели за барной стойкой опустевшего ресторана. Стулья были сложены на столах, пол сиял чистотой, а с кухни все еще доносился запах еды, и в ней было тепло и влажно. В тот вечер мы много говорили о разных вещах, о том, что было мне интересно, я спрашивала о том, что меня волновало, – и на все это у Олли были ответы, для всего нашлись решение и выход. Вот такой он был умница. И сиял так ярко, что мог прогнать из моей головы все дурные мысли одним своим присутствием. До сих пор помню вкус того коктейля и мороженого – жутко холодного, но ужасно вкусного. До сих пор помню морщинки в уголках его глаз, когда он улыбался – он прищуривал глаза, и они так красиво блестели.

Воспоминания постепенно исчезли. Погасли, как старая лампочка. Но я была бесконечно благодарна памяти, благодарила разум за то, что тот смог подарить мне еще раз ощущение Олли рядом – его запах, его улыбку, настроение той ночи, пусть даже и на короткое время. Уверена, он остался в моем сердце навсегда, и я никогда его не забуду.

Я открыла глаза и вернулась туда, где находилась сейчас. Когда я снова посмотрела сквозь стекло, зная, что Олли там уже нет, мне захотелось броситься в ближайшую реку и утопиться.

В глаза мне бросилась группа мужчин в темных костюмах за столами в центре зала.

Я заметила что-то странное. Один из мужчин курил сигару. На его пальцах красовались крупные золотые кольца. У него были черные глаза и аккуратно подстриженная бородка. Когда он поднял голову, я отпрянула подальше от окна. Мороженое выскользнуло из рожка и плюхнулось на тротуар. Перед моими глазами только что был Олли, я все еще видела его улыбку, а потом вдруг появился этот жуткий тип, сидевший за столом посередине ресторана Олли, и я была уверена, что это Джеймс. Мимо проходили люди, а я так и застыла перед стеклом, не замечая ничего вокруг. Улыбка Олли навечно застряла в моей голове, а передо мной был этот гад ползучий с его злым взглядом и улыбкой Люцифера. Это был он, Джеймс. Это все из-за него. И сейчас он сидел там.

Убери свои грязные лапы от ресторана моего отца, слышишь!

У меня в горле запершило, и я с трудом сдержала слезы. Мне стало почти физически больно. И я заставила себя вернуться домой.

В тот момент могло произойти абсолютно все. В этот миг, я знала, иллюзии и реальность столкнулись и рассыпались на куски. Я думала, мое тело не выдержит таких перегрузок и просто взорвется, живот свело судорогой.

Я побежала – прочь от этого ужасного чувства. Я хотела оставить его в ресторане, чтобы оно перестало меня преследовать. Убежала от ресторана, пронеслась по улице, мимо людей, скамеек, собак и автобусов. Перебежала через улицу, не глядя по сторонам, и несколько водителей возмущенно просигналили мне. Я ворвалась в дом, взбежала вверх по лестнице и помчалась по коридору. Дрожащими руками попыталась вставить ключ в замочную скважину. С десятого раза наконец получилось. Я толкнула дверь, она распахнулась, я вбежала и захлопнула ее за собой.

В моей голове бушевала буря. Слишком много шумов, мыслей, взглядов… навалилось все сразу. Громкий, ужасающе громкий оркестр, разрывающий мои барабанные перепонки: лай собак, крики детей, слишком много труб и сирен, разговоры людей на улице. Казалось, что стены стали сдвигаться, а потолок вот-вот упадет мне на голову, и тогда лампочки лопнут, а осколки брызнут прямо мне в глаза.

Мне захотелось убить его. Это желание начало расти внутри меня, словно сорняк, проросший своими шипами сквозь мое сердце. Убей его, Блю. Убей Джеймса. Распори ему живот мачете и обагри себя его кровью. Перед моими глазами плыли картины убийства, барные стулья, на которых мы любили сидеть с Олли, стул, на котором сидел Джеймс, лицо Олли и лицо Джеймса; все эти кадры смешались в одном большом смертоносном вихре.

Я что есть силы замотала головой и убежала в свою комнату. Нет, я не сумасшедшая. И не убийца. Мне просто нужно было читать. Это бы очистило мою голову, так я оказалась бы в тайфуне, в тихой его части, где почти не дует ветер. Я скинула туфли и забралась под одеяло. Вытащила книгу из-под мышки и открыла ее. И начала отчаянно читать.

Скорее, скорее, скорее перенесите меня в безопасное место.

Но ужас подстерегал повсюду, он караулил меня, в любую секунду готовый к последнему рывку.

Наверное, в глубине души я ждала этого рывка. Чтобы отдаться ему полностью и без остатка.

9

Наступил мой первый день в новой школе. Утром я на цыпочках прошмыгнула к холодильнику мимо спящей на диване Дейзи. Я сварганила себе бутерброд с арахисовым маслом и джемом, швырнула его в пакетик для ланча. Достала из холодильника бутылку апельсинового сока. Срок годности, судя по этикетке, уже истек, но я немного отпила, и на вкус сок был вполне приличным, так что тоже оказался в моем пакете. Накануне Дейзи сказала, что звонили из школы – они определили меня в спецкласс, и перед первым уроком мне нужно взять у директора свое расписание.

На улице было холодно. Воспоминания о вчерашнем дне не давали покоя, и в душе я чувствовала себя забитым до смерти животным. Как будто умерла я сама. Уже в школе, по дороге в кабинет директора, я крепко прижала книгу к груди. В классе я села на заднюю парту. Тут были дети с аутизмом, синдромом Дауна и еще какими-то непонятными болячками. К некоторым из них были приставлены соцработники. Я была тут однозначно лишней. Я положила книгу на стол и нервно постукивала пальцами по ее обложке, глядя в угол и пытаясь заглушить все эти голоса вокруг.

– Ты Блю? – вдруг раздалось откуда-то сверху.

Я подняла голову. Передо мной сияла лучезарной улыбкой моя новая учительница.

– Добро пожаловать в нашу школу, – сказала она.

Молчание.

– Дети, познакомьтесь – это Блю Макгрегор, – продолжила учительница. – Она переехала во Флориду несколько лет назад, но теперь снова с нами в Марлинвилле. Поздоровайтесь с Блю!

– Добро пожаловать, Блю, – хором повторил класс. Мальчик в инвалидной коляске раскричался особенно – даже подпрыгивать начал. Я же просто продолжала смотреть в ближний угол.

– У тебя есть какие-нибудь хобби? – Только после того как учительница повторила вопрос трижды, я поняла, что разговаривает она со мной. И тут она добавила: – Можешь не говорить, а просто показать то, что тебе нравится.

Ее слова привлекли мое внимание. Я постучала пальцем по своей книге и подняла ее, чтобы все могли видеть. Открыла книгу и пролистала страницы. Потом провела ладонью по названию.

Выражение лица учительницы, как, впрочем, и остальных детей, было каким-то безжизненным:

– Здорово. Это твоя любимая книга?

Я кивнула.

– Что ж, я очень за тебя рада, – заявила она. – И все же напомню тебе, что нельзя читать во время занятий. Пожалуйста, убери книгу. Прошу прощения. Но таковы правила.

У меня внутри все похолодело. Я смотрела на доску не отрываясь. Разве она не понимает, что я живу только благодаря этой книге? Разве она не понимает, что каждое слово в ней дает мне надежду? Конечно, я не пошевелила и пальцем. Хотя мне хотелось скрести доску ногтями, пока учительница не расплачется и не начнет молить о пощаде.

Короткий перерыв на ланч я провела на скамейке в гордом одиночестве, один на один со своей книгой. Территория школы была огромной, и во дворе было полно слишком ярко накрашенных девочек, а еще мальчиков, которые слишком часто бегали курить к деревьям. Судя по тому, что я их не узнала, они, наверное, не из спецкласса. Я могла видеть их насквозь. Как забавно – они посмотрели столько мультиков, что их персонажи сожрали им все мозги. Я видела это. Я же вижу все, помните, доктор?

Две девочки подошли к скамейке и сели рядом со мной, начали болтать и предложили мне шоколадку. Кончики их пальцев были перепачканы шоколадом. Может быть, им понравится моя книга? Может, они ее читали? Я постучала одну из них по плечу, а затем показала свою книгу.

– Что? Что такое? – спросила девочка.

Я открыла книгу и провела пальцами по строчкам. Потом указала на несколько слов.

– Ты что, больная? Что ты пытаешься сказать? Я вообще не люблю читать. И не понимаю, чего ты от меня хочешь, – в ужасе пробормотала девочка.

В полном смятении я опустила руки и собиралась было продолжать читать, когда та из девочек, на которой была мини-юбка, спросила вдруг:

– Ты, наверное, Блю?

Я кивнула.

– Боже, ну ты и уродка. Зачем ты вернулась? Еще не все банки ограбила? – язвительно спросила она. И они с подружкой злобно расхохотались.

Я встала. Обычно оскорбления на меня не действовали: плевать мне было, кто что скажет обо мне или моей книге. Но вот оскорблять память отца я бы никому не позволила – никто не смел рушить стену, которую я построила вокруг всего, что с ним связано.

Я открыла рот и стала умолять небеса позволить мне говорить, кричать, реветь, как львы в зоопарке, визжать и вопить, извергая на них свою злость. Но тут раздался звонок. И девочки встали и прошли мимо, больше даже не взглянув на меня. А я так хотела, чтобы они знали, какая буря бушевала внутри меня в тот момент. Чтобы эта буря вырвалась наружу, подхватила грязь и опавшие листья – и швырнула им их в бесстыжие глаза.

Никто и не пытался со мной заговорить, все просто пялились на меня. Мои одноклассники были не намного живее аквариумных рыбок в дорогих отелях. За ланчем я пыталась показать нескольким из них свою книгу. Но они просто качали головой. Пожалуйста, посмотрите на книгу. Только все они отталкивали ее, как будто это была не книга, а зловонный трупик мертвой зверушки, вызывавший у них отвращение. Все они отталкивали меня и уходили подальше. А учителя с раздражением повторяли, что на занятиях читать нельзя. Я была очень одинока, я рассчитывала, что в школе моя книга поможет мне избавиться от проклятия одиночества, но горько ошибалась. Пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы кто-нибудь ее читал. Пожалуйста, скажите мне, что я не одинока. Но никто, кроме меня, не знал о моей книге.

И вскоре я стала просто сумасшедшей, которая влюбилась в книгу и окончательно на ней помешалась. Они дразнили меня, говорили, что мы поженимся, у нас будут дети и что я умру с книгой в руках.

– Эй, Блю! Когда вы с твоей книгой поженитесь? Можно быть подружкой невесты? Ха-ха-ха! – кричали мне вслед девчонки и отчаянно ржали от глубины собственного остроумия.

Если бы они знали эту историю, они бы никогда так не сказали. Никто из них. Если бы они только нашли время прочитать книгу. Им бы очень понравилось. Они бы влюбились в эту книгу. Как я.

И тогда я начала заменять детей в школе персонажами из книги, как делала это, когда мы жили во Флориде. Вот эта худышка, которая боится ходить в школу одна, наверное, в душе была Трусливым Львом, думала я. А вот эта застенчивая блондинка, возможно, в душе Железный Дровосек – ждет, что у нее появится сердце. А этот туповатый парниша, который все время глупо шутил, – на самом деле Страшила, который ждет мозги. А директор школы, наверное, и есть Волшебник. А я, может быть, и вовсе Дороти. Никто не может сказать наверняка, что я – не она. Даже вы, доктор. В моей душе я была Дороти. Блю – это так, вымышленное имя. И Вэнити тоже. Мое настоящее имя всегда было Дороти, Дороти Гейл. Из Канзаса. Только т-с-с. Это секрет.

Вы спрашивали, не устала ли я от всего этого. Было ли утомительно строить всю свою жизнь вокруг книги. Да. Все мои мысли уходили в эту книгу, вся моя энергия… В моей жизни реальность – это мои мечты, а настоящее – хуже ночных кошмаров. Но по-другому я не могу. И не хочу.

10

Я решила пойти в магазин сладостей за леденцами. По пути я, как обычно, читала свою книгу. И вдруг мимо меня с ревом пронесся огромный сверкающий автомобиль. Он остановился на противоположной стороне улицы. Я оторвалась от книги и остановилась. Подбежала к ближайшему дереву и спряталась за ним. Через несколько секунд из машины вышел мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и увешанными кольцами пальцами. Он закурил.

Джеймс. Это был Джеймс. Я вцепилась в кору дерева.

Ах да. Еще одна вещь, которую вам, наверное, следовало бы обо мне знать: я люблю следить за людьми. Разумеется, все зависит от того, кто этот человек и насколько он мне интересен. Я никогда не преследую незнакомых людей. Только тех, кого боюсь. Кто завораживает меня. Тех, кто меня волнует.

Я бросилась через дорогу и спряталась за одной из припаркованных машин. Джеймс пошел по улице, и я двинулась вслед за ним. Пряталась за мусорными баками и спинами прохожих. Наконец он пришел в ресторан. Ресторан моего папы. Я оглянулась, чтобы убедиться, что больше никто не приехал, а потом снова перебежала дорогу. Увидев свое отражение в витрине, я сделала глубокий вдох и вошла в ресторан. Первый раз за последние годы я могла ощутить запах этого ресторана. Раньше тут пахло только что приготовленной едой и ароматическими свечами, здесь было так тепло. Теперь же пахло дешевым кофе и пивом, в воздухе стоял сигаретный дым, а люди даже не улыбались. Пол остался старым: черные и белые плитки. Я увидела, что Джеймс сидит в дальнем левом углу ресторана. Бармен за стойкой вытирал фужеры. Я подошла к нему и указала на бутылки воды сзади. Он наклонился, вытащил одну и протянул мне. Я отдала ему доллар, а затем села в противоположном углу зала, взяв в руки газету, которая валялась на столе. Я раскрыла ее и стала делать вид, что читаю. Краем глаза я смотрел на него – на Джеймса. Увидела, как он заказал пиво. В руках его был журнал о гоночных автомобилях. Вошел клиент, и Джеймс на мгновение поднял голову. Я быстро спряталась за газетой. Мы были в одном зале. Вместе. Я знала, что еще не могу его убить. Пока я еще не понимала, каково это. Отнять у кого-то жизнь. Судя по тому, что я вам говорю, доктор, вы можете считать меня убийцей. Тупой маньячкой. Но я не была такой. Или, может быть, я была просто рассерженной тринадцатилетней девчонкой.

Я увидела, как Джеймс поднес ко рту сигару и затянулся. Я внимательно наблюдала за ним. Он выглядел вялым, как рыбки в аквариумах дорогих отелей, а я выглядела, как девочка, которая наблюдает за рыбками издалека. На Джеймсе были черные лаковые туфли с красными шнурками, завязанными в идеальный бантик. Безупречный костюм. Верхние пуговицы расстегнуты, оголяя верхнюю часть груди и шею. Интересно, сколько женщин ласкали его шею и с нежностью говорили его имя, не подозревая, какая он сволочь? На нем были три цепочки. На одной из них болтался большой крестик. Я видела, как бриллиантовые серьги в его ушах еле заметно блестят в тусклом свете ламп. Бородка Джеймса была в идеальном состоянии. Внешняя сторона его ладоней была покрыта короткими темными волосами. Когда дым от сигары рассеялся, я заметила, что в отличие от меня грязи под ногтями у него не было. Пальцы его были слишком толстыми для такого количества колец. Джеймс, наверное, уже давно не улыбался, во всяком случае, выглядел он именно так. Думаю, он и вовсе забыл, как это делается. Ему принесли пиво, и он открыл бутылку своими белоснежными зубами, а затем отпил большой глоток, пролив несколько капель на стол. Никто, кроме нас с ним, не заметил этого, и тот факт, что мы оба об этом знали, каким-то странным образом сблизил нас. От сигары поднимались клубы дыма и красивыми кольцами висли в воздухе. Чем дольше я рассматривала Джеймса, тем злее становилась. Убивать легко. Жизнь подобна веточке на дереве, она такая хрупкая. Я могла бы в любой момент схватить вилку с соседнего стола и проткнуть ему живот.

На следующий день в школе, во время урока естествознания, я спрятала свою книгу под партой. Я просто сидела на уроке, вцепившись в книгу, потому что хотела почувствовать себя в безопасности, это моя защита от тех, кому книга не понравилась. Девочка, сидевшая прямо передо мной, обернулась. Кажется, у нее синдром гиперактивности или что-то в этом роде. Я слышала, ее родители не разрешают ей принимать лекарства, и поэтому у нее проблемы с концентрацией, но зато энергия бьет ключом.

– Наверное, тебе нужно записать то, что учительница сейчас пишет на доске. Это к контрольной, – быстро сказала она.

Я посмотрела вокруг, на все эти опущенные головы и двигающиеся вдоль строчек в тетрадях ручки. Я положила книгу на колени, достала ручку из сумки, но тут же поняла, что писать мне не на чем. Может, сосед слева поделится со мной листочком? Лукас, с дислексией[1]. Мне всегда казалось, что он очень похож на Страшилу из моей книги. Не тем, что не мог читать и писать. А тем, как его это огорчало. Когда он заметил, что я смотрю на него, я показала на лист бумаги.

– Я поделюсь с тобой листочком, когда ты выучишь мое имя. Идет? – сказал Лукас. Он был не особенно дружелюбен, но и враждебности не проявлял.

Я кивнула, схватил ручку и нацарапала ответ на руке. И показала ему.

Он с мгновение смотрел на мою руку, а потом нахмурился. Затем спросил:

– Тут… тут что, написано «Страшила»?

Я сама посмотрела на руку. «Имя этого мальчика Лукас! – сказала я себе. – А не Страшила! В моей голове – да, но не на самом деле!»

Я затрясла головой. Другие дети медленно, но с интересом повернули головы и посмотрели на меня. А потом захохотали. И это было ужасно. Они были похожи на стаю гиен, истерически ржавших над раненой антилопой, глаза которой были широко раскрыты от ужаса. Все потому, что над многими из них смеялись другие школьники, и вот наконец они сами нашли козла отпущения.

– Это кто-то из этой твоей книжки? – спросила девочка, сидевшая через ряд от Лукаса.

«Этой твоей книжки». Так враждебно и отстраненно. Как будто я сама себе сделала эту книгу из пары пустых листов бумаги. Нет, это не просто книга, а настоящий шедевр. Она была соткана из самых прекрасных мыслей, о которых никто в классе не имел ни малейшего представления, тех мыслей, которые были им совершенно чужды. И теперь они гавкали на меня, не зная, насколько эта книга сильная.

Я поколебалась с мгновение, а потом кивнула. Да, моя книга. И всегда будет.

– Тебе вообще здесь не место, – заключил Лукас. – Ты же самая чокнутая в классе.

Я вздохнула и огляделась по сторонам. Мне здесь были не рады. Меня не уважали. Ни меня, ни мою книгу. Остался единственный вариант. Только так я хоть частично смогла бы повлиять на них: они бы точно не смогли учиться в классе с такой, как я, только совсем по другой причине. И только так – что самое главное – я смогла бы что-то изменить в самой себе.

Убить Джеймса…

Я встала. Учитель перестал писать на доске и посмотрел на меня. Я сложила книги в сумку и вышла из класса.

– Эй, Блю, нельзя просто так взять и… – крикнул он мне вслед, но я захлопнула дверь, прежде чем он успел закончить предложение.

Оказавшись на улице, я крепко прижала свою личную Библию к груди. Я стояла на пронизывающем ветру. Мне нужно было найти Джеймса. Узнать о нем все, каждую мелочь. Это внезапное желание было неконтролируемым. Несомненным. Слишком сильным. Я должна была найти его. Выяснить его слабости, его преимущества, убеждения и все остальное. Я не знала, куда это меня заведет и что будет с ним. Но знала точно, что не посмею и думать о смерти, пока не узнаю, что за человек стал причиной гибели моего отца. Я хотела найти его. И попытаться понять, что за чертовщина творится в его голове. Я была всего лишь тринадцатилетней девочкой. Плакала, если случалось порезаться листом бумаги. Но я точно знала, что могу убить.

Когда я вернулась в то место, что мы с Дейзи в последнее время называли своим домом, я прошла по коридору и зашла в квартиру. Моя жизнь наполнилась смыслом, я чувствовала себя полноценной, хотела действовать решительно. Я знала, к чему иду. Впервые в жизни.

Дейзи дома не было. Я отправилась в свою комнату, перевернула школьный рюкзак и высыпала его содержимое на кровать. Но мне не было дела до всяких там ручек и тетрадей. Я взяла со стола записную книжку и вместе с книгой, лежавшей среди кучи вещей, разбросанных по кровати, положила в рюкзак. Открыв дверцу шкафа, я схватила черный свитер-худи и быстро надела его. Прежде чем набросить на голову капюшон, я подвела карандашом уголки глаз, а потом наложила на веки темные тени. Я больше не была беззаботной тринадцатилетней Блю. Теперь я стала безжалостной и бесстрашной рокершей с черными глазами. Посмотрев на свое отражение в зеркале, я закричала – громко, пронзительно, словно хотела мощным криком выбить все стекла в окнах, хотела, чтобы рот мой взорвался. Голова загудела. Закончив кричать, я улыбнулась во весь рот, схватила рюкзак и вышла из комнаты. После того, что Джеймс сделал, я не могла позволить ему уйти.

Я играла в эту игру. В русскую рулетку, или как это еще можно было назвать. Только тут вся соль игры была не в том, кто получит пулю. Нет, нет, тут вопрос был не в том, кто умрет первый. Тут важно было, когда. А это был лишь вопрос времени.

11

Я заправила волосы за ухо. Посмотрела на вывеску. «Олив Плэйс».

Заглянула в окно. Джеймса нигде не было видно. Но я не уйду, пока не увижу его сегодня. Так что я решила подождать. Я ждала, и ждала, и ждала, пока у меня не онемели ноги, а мозг не превратился в одну сплошную, никак не заживающую болячку. Хотя, надо заметить, вид болячек мне нравится. Синяков, во всяком случае. Ну, знаете, ярко-зеленых таких, с желтыми пятнами тут и там, окруженных ярко-красными ранками. По-моему, это очень круто. Человек с болячкой похож на картину. У меня есть синяк между большим и указательным пальцами. Время от времени я разглядываю его и притворяюсь, что маленькие крошечные феи вылили крошечные ушаты волшебной краски на мой синяк, чтобы он классно смотрелся. Но я отвлеклась. Простите, доктор.

Прошло, казалось, несколько лет, прежде чем дверь в задней части ресторана, за стойкой бара, наконец открылась, и я увидела Джеймса в его обычном костюме, поправлявшего галстук. За несколько широких шагов он дошел до входной двери и рывком открыл ее. Я быстро подбежала к скамейке и села. Я достала из сумки блокнот и карандаш и начала записывать, глядя на ярко-желтые часики, свободно болтавшиеся на моем запястье.

15:47, среда. Выходит из ресторана.

Вдруг мимо меня пронеслась огромная тень, ветер с силой ударил в лицо, дух другого существа вторгся в мое личное пространство. Я обернулась и увидела, как он прошел прямо позади меня, так близко, что я могла бы коснуться ее, этой большой темной фигуры. В передачах о жизни животных показывают, как антилопы спокойно пасутся в поле, а в это же время зритель видит вероломно крадущегося по прерии льва. Антилопа, заметив льва, застывает, почти спокойная, а если бы она была человеком, то уже вспотела бы и начала дрожать от страха. В этом отношении животные, вероятно, более психически уравновешенны, чем мы.

Я подняла голову, но Джеймс уже исчез вдали. Я осторожно поднялась со скамейки. Мне потребовалось время, чтобы снова вспомнить, каково это – ходить.

Олли всегда говорил, что чудовищ не бывает. Чудовищ нет. На самом деле их выдумали взрослые, чтобы пугать детей. Чудовища большие, волосатые, слизь и кровь капает из их рта. У них блестящие когти и безжизненный взгляд, и они рычат, и рвут на части, и вырывают деревья из земли. То есть те чудовища, о которых мне рассказывали. Но скажите мне, доктор. Скажите, как же может не быть чудовищ, когда только что одно из них, словно ядовитая змея, ползло по улицам города, где я жила? Скажите, почему оно все еще живо и почему его не убили те взрослые, которые утверждают, что монстры – просто плод детского воображения? Скажите, почему папа имел обыкновение говорить мне, что монстры большие, страшные и скользкие, и есть они только в нашем сознании, когда я только что видела монстра, одетого с иголочки, утонченного и гуляющего по улице? Скажите, почему Олли мне соврал? Скажите, зачем он ограбил этот чертов банк, почему он стал вором, почему превратился в одного из этих монстров?

Я шла за Джеймсом, квартал за кварталом. Мои ботинки были грязными, ветхими и рваными, и вскоре я почувствовала, что отваливается подметка, но не остановилась. Я была готова следовать за ним до конца мира. Он повернул вправо – я повернула вправо, он свернул налево – и я последовала за ним. Наконец Джеймс вошел в большое здание и исчез. Я посмотрела на табличку с адресом. Уилсон-авеню.

Я стала ждать, когда он выйдет оттуда. Небо было мутное, как зрачки бездомных на улице. Спустя всего пару мгновений после того, как Джеймс скрылся в здании, хлынул сильный дождь. Казалось, это даже не дождь, а осколки раскаленного стекла. Как будто там, наверху, Бог разбил стакан с водой и скинул осколки на землю. Я тут же вымокла до нитки, но не сдвинулась с места. Но книгу тотчас же прикрыла, это уже было рефлекторно. Через какое-то время дождь прекратился. Прождав ровно час и двадцать девять минут, я ушла домой.

12

Да, когда-то я была нормальной, доктор. Была. Слушала идиотские песенки по радио, улыбалась, когда ни попадя, и все такое прочее. Я была милой маленькой девчушкой с невинными мыслями. А потом улыбка стерлась с моего лица. И я перестала слушать песенки про любовь. Их заменили голоса в моей голове.

13

– Звонили из школы, – сообщила Дейзи, сидя за столом и рассматривая свои ногти. – Сказали, что ты совсем с катушек слетела на уроке и вышла из класса.

Она жестом показала мне, что я должна сесть перед ней. Я закрыла входную дверь, кинула рюкзак на пол и вошла в кухню. Села. Длинные мокрые волосы спадали на плечи, и я дрожала, как котенок под дождем.

– Ты что, думаешь, это все игрушки, что ли? Что жизнь – игрушка, что все вокруг тебя – это просто шутка? – начала Дейзи. – Правда, все, что ты делаешь, – это сидишь и читаешь свою дурацкую книгу. Неужели ты думаешь, что и Олли тоже был шуткой?

«Не пытайся зайти с этой стороны, Дейзи. Пожалеешь».

Ноздри Дейзи расширились, и она нервно постукивала пальцем по столу. Потом сказала:

– Я больше не могу это терпеть! Неужели ты не понимаешь?! Нельзя так себя вести и оставаться безнаказанной! Прогуливать школу… И не разговаривать! Как ты парня-то себе найдешь? Если ты и дальше будешь вести себя в том же духе, на тебя никто и не посмотрит! Как ты устроишься на работу? Что ты будешь делать со своей жизнью? Ты вообще об этом думала?!

Думала ли я? Думала ли? Хороший вопрос.

– Ответь мне! – заорала она.

Молчание. Я любила молчать. Думаю, частично я просто к этому привыкла. Своего рода зависимость. Как будто я – пустая чаша. Я написала эту фразу на листке бумаги и показала ее вам однажды, доктор, помните? Помните, что вы ответили мне тогда? Своими невинными губами вы сказали: «Ну, возможно, эту чашу необходимо наполнить…» Наполнить чем, вы, невежественный кретин? Водой, что ли? Ха-ха. Нет уж, я предпочитаю заполнять ее молчанием.

Дейзи встала и подошла ко мне.

– Поговори со мной, Мэдисон! – закричала она.

Молчание. Оно заполнило комнату, словно вода – стакан. Мэдисон… так звали девочку, с которой мы не виделись уже очень и очень давно… Когда Дейзи была очень зла, она время от времени произносила это имя. Может, чтобы напомнить мне, что я должна вести себя, как Мэдисон, напомнить о той девочке, которая всегда носит чистую обувь, со всеми вежлива и вообще очень добрая…

– Ответь мне! Если… Если ты не ответишь, я тебе врежу! Богом клянусь, врежу!

Она отчаянно искала мои глаза, пытаясь найти отклик, намек живой души. А в ответ – лишь пустота. Молчание. Для нее – разочарование, для меня – удовлетворение. Дейзи зарычала. Тряхнула меня, как тряпичную куклу. Стул, на котором я сидела, пошатнулся и упал. Я врезалась головой в стену. Ничего не чувствовала пару секунд. Но это было приятное ощущение, как от горячей ванны. Потом меня захлестнула темнота, как будто я засунула голову под воду и закрыла глаза. Я надеялась, что проснусь уже в стране Оз.

На следующее утро у меня на затылке выскочила шишка. Представьте, что это просто мне на голову упал домик Дороти. Дейзи даже не извинилась. Мне было все равно. Если я собиралась причинить боль другому человеку, то точно будут моменты, когда люди будут делать больно мне. Так что с этой болью я смирилась. Значит, она была мне для чего-то нужна.

С тех пор каждый день после школы я следила за Джеймсом. Я записывала, когда он входил и выходил из зданий и что на нем было. Марки сигарет, которые он курил, и автомобилей, на которых ездил. Каждый раз, когда я видела этого человека, мое желание его убить становилось все сильнее.

Я вышла из магазина сладостей Джорджа и увидела рядом Джеймса, стоявшего у стены. Испугавшись, я вцепилась в свой леденец и прошла мимо него, напустив на себя самый беспечный вид, на какой только была способна. Краем глаза я наблюдала за ним – он вошел в магазин. Я тут же спряталась за машиной. В окно я видела, как он подошел к Джорджу и схватил его за воротник, что-то крича – слов я разобрать не могла. Потом выволок Джорджа из-за прилавка и из магазина.

В этот момент в моем организме произошло что-то странное. Во мне проснулось чувство. Чувство, которое я пыталась подавить уже длительное время. В мягких и добрых глазах Джорджа читался неподдельный ужас. И это тот Джордж, который всегда улыбался. Я испугалась. Джеймс вырвал тщательно выглаженную рубашку Джорджа из его джинсов, едва не порвав ее в клочья. Он толкнул Джорджа, и тот побрел по улице. Крошечная белая пуговица от его рубашки упала на тротуар.

– Нет, пожалуйста! Пожалуйста! Я верну тебе деньги! Обещаю! Я… У меня есть жена! Я люблю ее! Подумай о ней! Пожалуйста! – умолял Джордж.

Я подбежала к пуговице, подобрала и засунула ее в карман. Сердце выскакивало из груди, но я двинулась за мужчинами. Они перешли улицу – я за ними. Они вошли в темный переулок. Я спряталась за мусорный бак и стала наблюдать. Все случилось очень быстро. Казалось, мои конечности онемели. Я превратилась в сдобное тесто – вялое и тягучее. В голове было пусто.

Джеймс ударил Джорджа прямо в живот. Джордж упал на колени, кашляя и пытаясь отползти. Джеймс схватил его за волосы и ударил кулаком в челюсть. Звук ломающихся костей отрикошетил от стен переулка и влетел ко мне в уши. Лицо Джорджа выглядело разбитым, словно раздавленная банка из-под пепси-колы. Джеймс склонился над ним, и я больше не могла видеть его лица. Но услышала, как он плачет. Это была самая чудовищная вещь, которая когда-либо случалась на моих глазах. Надо было что-то сделать. Вызвать «Скорую»? Полицию? Но я не могла даже пошевелиться. И не сделала ничего. Вы знаете, почему, доктор? Потому что я стала невидимой. С тех пор, как не стало Олли, я старалась быть невидимой. Я была невидимой, я была в отчаянии и не сделала ничего, чтобы остановить происходящее. Беспомощно наблюдала, как на моих глазах убивают человека. И все, что я сделала, – спряталась за урну и сидела там.

– Где мои деньги! Верни мои чертовы деньги! – услышала я разъяренный голос Джеймса. – Я буду тебя бить, пока ты не вернешь мне мои деньги! Ты понял?!

Я услышала хруст костей. И мельком увидела лицо Джорджа. Он был весь в слезах, а из разбитой губы сочилась кровь. На Джеймса я взглянуть не смела.

– Остановись! Хватит! – кричал Джордж из последних сил.

Я начала плакать. Джордж кричал и выл. Теперь, когда я знала, что в мире возможны такие вещи, мне было все равно, что будет со мной. Из любого темного угла мог выскочить серый волк и разорвать меня в клочки.

А в магазине, наверное, опять шел фильм, и сейчас Злая Колдунья Запада злорадно шептала: «Я же говорила!»

Я закрыла лицо ладонями. Мои губы дрожали от рыданий. В тот момент я сильнее всего на свете хотела прикончить эту гниду Джеймса. Ни капельки не сомневалась. Совершенно точно хотела его убить. Он заслужил самую адскую смерть, потому что угробил уже двух дорогих мне людей.

Внезапно все стихло. Я открыла глаза, подняла голову. Джордж упал на землю. Джеймс смахнул с колен пыль. И ушел, оставив хрипящего и харкающего кровью Джорджа лежать в переулке.

И вдруг Джордж затих. Я запаниковала. Сначала убедилась, что Джеймс ушел далеко, и только потом подбежала к лежавшему на земле Джорджу. Его глаза были закрыты. Я потрепала его по руке. Никакой реакции. Я приподняла его веко. Зрачок был неподвижен. Я забегала вокруг в ужасе, а затем бросилась на улицу, вцепившись в первого же попавшегося прохожего и силой затащив его в переулок.

– Что? Что ты делаешь? – в недоумении спросил прохожий. Я протащила его мимо мусорных баков и указала на тело Джорджа.

– Милостивый боже! – воскликнул мужчина. Он вытащил сотовый телефон из кармана и набрал номер.

– Алло! «Скорая»? Да, тут была драка на улице! Парень – господи, он весь в крови! Он – он… Я… даже не знаю, жив ли он! Где? Миллер-стрит! Первый переулок! Да, да! Приезжайте как можно скорее!

Присев на колени рядом с Джорджем, он оглянулся через плечо и посмотрел на меня.

– Кто это сделал? – спросил он.

Я не знала, как быть. Видно было, что мужчине не все равно. Но я была жутко расстроена, к тому же я не могла говорить. И вообще, меня так переполняли чувства, что я поступила, как последняя трусиха. Сбежала. Сбежала оттуда. Унеслась со всех ног подальше от Джорджа, всей этой крови, насилия, от этого прохожего. Я пробежала мимо магазина сладостей, просто бежала и бежала, теряясь на улицах города, пока чудесным образом впереди не вырос наш с Дейзи дом.

Дейзи не было дома. Задыхаясь, я рухнула на диван, свернулась калачиком и спрятала голову между колен. Но перед глазами все равно стояла эта страшная сцена, свидетельницей которой я только что стала. Случилось что-то ужасное, а я просто стояла и смотрела.

По моим щекам катились горькие слезы и оставляли на ковре темные точки. Я помню, что подумала: если буду слишком сильно плакать, слезы прожгут землю, и я провалюсь в получившуюся дыру. Очень сильно хотелось пойти купить меч и распороть Джеймсу живот. Я бы улыбалась при этом. Написала бы его мерзкой кровью на стене его имя. А рядом еще и смайлик пририсовала бы.

Но мои слезы не жгли пол. И, к сожалению, я не могла их предъявить в качестве основания для покупки меча и убийства Джеймса.

Зато я четко помню, что именно в этот момент все поняла. Поняла, что могу делать все, что захочу, теперь, когда меня официально признали сумасшедшей, и никто меня ни в чем не обвинит, никто не сможет мне ничего за это сделать. Всему виной будет мое «расстройство психики». Мое сумасшествие. Оно, словно щит, укрыло мое настоящее «я», скрывая, что на самом деле я не сошла с ума и отдаю себе отчет в своих действиях. А потом пришла абсолютная уверенность: я убью Джеймса. Убью.

14

Когда Дейзи наконец пришла домой, она чуть не подпрыгнула от неожиданности, заметив меня. Но быстро прошла мимо и села на диван. Спрятала руки под бедра. Она ерзала, как будто сидела на иголках. Не снимая туфель, Дейзи легла на диван. И начала трястись. Понятно, она опять решила слезть с наркотиков. Сто процентов. Я прикидывала, как долго она продержится на этот раз. Может, неделю. Может, две. А может, и вовсе день. Она никогда мне об этом не говорила.

– Холодно как. Ты что, окно открыла? – спросила она.

Я посмотрела в сторону окон. Парочка была открыта. Я кивнула. Капельки пота скатились по лбу Дейзи. Как дождь по стеклу.

– Господи боже мой, ну закрой же ты уже, неужели так трудно? – взорвалась она.

Я стояла, словно увядший цветок, слишком вымотанная, чтобы двигаться. Я вытерла лицо, чтобы убедиться, что слезы высохли.

– Что? Ты внезапно не только онемела, а еще и отупела? Прекрати себя вести так, будто я злая мачеха, которая ко всему придирается, будто я заноза в заднице. Помоги маме, это не так сложно, как кажется! Закрой окна! – проворчала она, стиснув зубы.

Я посмотрела на нее сверху вниз. Лицо Дейзи было бледным, и она стучала зубами от холода.

– Господи боже мой, Блю! Закрой уже эти чертовы окна! Давай! – закричала она. Потом вытерла пот со лба и снова заерзала на диване.

Она кричала на меня так же, как Джеймс орал на Джорджа. Мое тело оказалось словно нашпигованным сосульками, которые разрослись и пронзили внутренности. Хотя, когда я заметила, как она уязвима, сосульки внутри меня стали таять.

А если бы я ушла от Дейзи? Просто вышла за дверь и не вернулась? А могла бы. Уехать странствовать по миру, есть змей, танцевать с индийцами. Или стать моделью и уморить себя голодом до смерти.

И что бы тогда стала делать Дейзи? Она сама мыла бы посуду, интересно? Или просто оставляла ее в раковине? Наверное, она не стирала бы белье и не принимала душ и стала бы в один прекрасный день такой грязной, что грязь можно было бы соскребать ногтями. Может быть, она забыла бы про еду и питье и в конечном итоге умерла. И ее кости сгнили бы и превратились в пепел. Как кости Олли. Их кости переплелись бы, словно плющ, обвивший кирпичную стену. Как я была бы счастлива без Дейзи!

Я вернулась в реальность. Дейзи по-прежнему на меня смотрела.

– Ты совершенно бесполезна, – прошептала она.

Она произнесла это очень отчетливо, и я знала, что она и вправду так думает. Она не отвернулась и не извинилась. Похоже, ее все это вообще не волновало.

Когда-то Дейзи любила меня, доктор. Когда я была ребенком, она заплетала мне волосы в косичку и целовала в щеки, покупала симпатичные маленькие игрушки, когда у нее были деньги. Читала мне перед сном сказки. Смотрела на меня в восторге, как я играла в куклы. У меня была кукла Зара. Я играла с ней каждый день. Но как-то я забыла Зару на скамейке в парке и проплакала целых два дня. Дейзи обняла меня, как в тот день, когда я родилась. И качала, как в колыбели. Она верила, что я самая лучшая и красивая девочка на свете.

Скажите, что пошло не так? Вы же доктор! Вы должны знать! Вылечите меня! Дайте таблетки, от которых мне станет лучше! Положите меня в больницу и не выпускайте оттуда, пока не вылечите! Пожалуйста! Помогите мне ради моей матери! Сделайте так, чтобы она снова любила меня, как раньше!

Следующим утром я оделась, надела рюкзак и начала искать в холодильнике что-нибудь в школу. Все, что я нашла, – одну-единственную банку джема, так что я решила просто съесть его прямо из банки. Я положила ее в свой бумажный пакет для ланча, взяла книгу и вышла из дома.

Пока я шла по улице, на скамейке в нескольких метрах от дома я заметила группу молодых людей. Я узнала их – они учились в моей школе. Я продолжала идти, прижав к груди свою книгу и пакет с ланчем, пытаясь спрятать лицо за книгой и делая вид, что читаю, любой ценой надеясь избежать зрительного контакта с ними. Хоть бы ботинки не скрипнули.

– Эй, смотрите, – Блю, – услышала я голос одного из них. Я опустила книгу, полагая, в конце концов, что бессмысленно пытаться ею прикрыться.

– Я, наверное, тоже Страшила? – продолжил голос. У его владелицы были длинные светлые волосы и зеленые глаза, которые сейчас смотрели на меня со злобой. Я узнала ее. Девочку звали Дженна, и она училась в общем классе. Видимо, новость о том, что я назвала Лукаса Страшилой, уже распространилась по всей школе. Их слова ранили, словно острые ножи, а взгляды жалили, как картечь. Эти ребята причинили мне так много боли, что я невольно задумалась: какие они были дома? Наверное, говорили нежным голосом и смотрели на родителей невинными глазками.

– А я тогда кто? – спросила другая девочка.

– Наверное, мы все хотим быть Страшилами! Не поможешь нам, Блю? Ты ведь Волшебник? Ты ведь… – сказала Дженна, наклонившись вперед и считывая название с обложки моей книги, – Волшебник страны Оз! Ты можешь превратить нас всех в Страшил!

Все истерически захохотали.

Неужели? А пошли вы все куда подальше! И вы… И ваши мамы с папами! И сестра, если она у вас есть! И брат, и тетя, и дядя, и вообще все ваши чертовы родственники!

Я ускорила темп. Я не знаю, почему, но вдруг вокруг меня все, что было черным, показалось мне куда ярче самых разноцветных вещей. Рядом прошел мужчина в ярких черных ботинках. Еще один – в ярко-черных брюках. Промелькнула черная дверная ручка. Черная скамья. Все было черным. Темным. Мои волосы были темными. Мои глаза были темными. Темным было и ночное небо. Темнота затопила меня. Я захлебывалась в ней. Она текла по моим венам, пряталась в голове, и мне было очень плохо. Нет ничего страшнее, чем видеть что-то темное и понимать: оно отражает то, что чувствуешь внутри. Дороти. Дороти видит вещи такими же яркими и положительными, какими они должны быть. Мое же зрение испорчено уже давно – и тут ничего не попишешь.

Было время, когда я подбирала все найденные мной по пути домой предметы – грязные монеты, серьги с фальшивыми бриллиантами, скомканные газеты, посеребренные скрепки. Но все это закончилось, когда однажды я принесла домой мертвую мышку. Дейзи разоралась, тут же потребовала выбросить ее и обвинила меня в том, что я устроила ей сердечный приступ. Я думала, что произошло бы, если бы у нее и правда случился приступ. Я бы осталась сиротой и, возможно, меня бы усыновили какие-нибудь психопаты. И все из-за какой-то мертвой мыши. Вряд ли я сейчас была бы такая же сумасшедшая.

Во время обеда Дейзи и я сидели тихо. Словно мышки. Мертвые мышки. Каждый раз, когда имя Джеймс всплывало в моей голове, надо мной словно раздавался раскат грома. Джеймс. Было трудно сосредоточиться, потому что мне просто хотелось его поскорее убить.

– Мне звонила директор, – начала Дейзи, – сказала, что ты все контрольные пишешь на «отлично», но при этом не делаешь домашнее задание.

Я пожала плечами.

– Думаю, что ты не так глупа, в конце концов. Может, если будешь выполнять домашку, тебя допустят учиться в общем классе.

Она правда так думает? Это действительно точка зрения Фишер? Или Дейзи просто выдумывает?

– Так она сказала, по крайней мере. Не знаю, одобряю ли я эту мысль. Не уверена, что ты сможешь снова адаптироваться к нормальным детям и нормальной жизни. Я думаю, что лучше, если не торопиться.

Я просто девочка без слов, но мой разум работает быстро. Мой разум живой и подвижный. Посмотрите в мои глаза – и вы увидите бесконечную Вселенную, шторм, машину, которая никогда не останавливается. Я всегда думаю. Я часто себе противоречу.

«Я сошла с ума, я в своем уме, я убийца, я невиновна». Знаю. Но я не могу с собой ничего поделать – мои мысли меняются в зависимости от состояния моего ума. Как рябь на воде зависит от силы ветра. Вода никогда не останавливается, она течет. Вот и мой разум течет. Может, он и не величайший разум на свете. Но уж точно и не медленный.

– К тому же, – сказала Дейзи, – ты плохо работаешь в классе. Игнорируешь распоряжения учителей, занимаешься своими делами. Как будто оглохла.

Знаешь, что, Дейзи? Я могу слышать тебя изнутри. Твое сердцебиение. Слышу, как твой маленький убогий умишка работает, как скрипят его шестеренки. Я слышу, как дышит твоя душа. Знаешь, что она шепчет мне? Что ты состоишь из демонов. Больших и маленьких, толстых и худых. Они сочатся из твоих пор и видны по твоему взгляду. Я хочу, чтобы демонов стало слишком много, и тогда ты бы распухла и взорвалась. Это было бы восхитительно. Тогда ты наконец перестала бы меня стесняться и жаловаться, перестала бы меня бояться. Я твой ребенок – по крайней мере, была им.

Следующий день был воскресеньем, и я позволила себе выходной – выбросила из головы Джеймса и Джорджа и весь день читала свою книгу. Так у меня появилось какое-то занятие помимо обдумывания своего коварного плана. Было здорово снова читать и слышать в голове голос Дороти.

15

В понедельник я решила пойти в магазин сладостей и разузнать о Джордже. Я хотела нарвать для него цветов в парке, чтобы ему стало лучше. Мне нужно было знать, как он чувствует себя сейчас, чтобы понять, как отомстить за него Джеймсу – ударить ножом в живот или пустить пулю в голову.

Что вы сказали, доктор? Мои мысли слишком жестоки для ребенка моего возраста? У меня доброе сердце – или, по крайней мере, оно таким было, – но, пожалуйста, вы должны мне верить: только так я могла спасти себя от этой жуткой наползающей на меня тьмы. Многие в этом мире становятся убийцами. Некоторые люди морят себя голодом, чтобы убить в себе ненависть. Другие же убивают свои тела, режут вены, чтобы избавиться от пустоты. Неужели мой поступок выглядит ужаснее?

Я прошла несколько кварталов, несколько раз перешла через дорогу и наконец приблизилась к тому месту, где еще несколько дней назад мы разговаривали с Джорджем…

Но… магазина больше не было. Не было и ярко-розовой вывески. Все исчезло: и мороженое, и леденцы, и конфеты, и шоколад. И вдруг, хотя я так долго их блокировала, все воспоминания о Джордже вернулись разом. Как будто они пошли на дно, но теперь снова всплыли на поверхность. Я вспомнила одну историю, и мне стало очень больно.

– Да, ваша дочь приходит сюда довольно часто. Вчера я помогал ей делать домашнее задание.

– Ох, правда? Она не рассказывала. Спасибо вам огромное, я ценю это. Но наверное, ты приходила не только из-за домашнего задания, но и полакомиться конфетками? – спросил Олли и посмотрел на меня с улыбкой. – Так вот почему от тебя так пахло сладким!

Я посмотрела на этих двоих, пытаясь подавить смешок, в то время как они беззаботно смеялись. День был таким безмятежным: через окно в магазин проникали ярко-оранжевые солнечные лучи, и все конфеты, казалось, были сделаны из золота, и я помню, как нежно улыбалась, прося Вселенную, чтобы та дала Джорджу как можно больше поводов для счастья.

Редко встретишь человека настолько спокойного и легкого, человека, который обладает необыкновенным даром ценить простоту. Жаль, у меня не хватило смелости найти его, чтобы убедиться, что он в порядке, но теперь у меня была куда более важная цель. Убив Джеймса, я бы восстановила справедливость не только для себя, но и для Джорджа тоже. Надеюсь, этого будет достаточно. Потому что больше я ничего сделать не могла.

Я смотрела на то, что теперь было на месте магазина. Супермаркет. На окне висела вывеска: «НАПИТКИ – ЕДА – ПРЕССА». Я заглянула в окно. В магазине были три стеллажа. В одном разложены упаковки чипсов, конфет и бутылки с газировкой, в другом – журналы, а в третьем я увидела бутылки спиртного. В углу виднелась дверца, над которой висела занавеска из бамбука, и оттуда только что вышел парень. Лица его я не разглядела. Он сел за стойку, взял журнал и начал читать. Я ушла.

Если бы Дейзи была сделана из веток, я бы сломала ее на части и склеила бы из них крошечную лодочку. Наполнила бы водой ванну и пускала бы лодочку в ней. А потом достала ее из ванны, швырнула из окна и с удовольствием наблюдала бы, как ее переедет первый попавшийся автомобиль.

Я сидела за партой, пробегая пальцами по страницам своей книги, глядя в потолок. Не обращая внимания ни на учителя, ни на одноклассников. Я когда-то где-то вычитала, что читающие люди по статистике живут дольше. Если это правда, мне, должно быть, столько же лет, сколько и всему нашему миру. Только я ненавижу свою жизнь. А вот читать обожаю. Думаю, чтобы удовлетворить мою страсть к чтению, не хватило бы и вечности.

– Блю, пожалуйста, убери свою книгу со стола! – учительница прервала мои рассуждения. Я покачала головой. Она вздохнула. Другие дети развернулись ко мне.

– Блю, пожалуйста, убери книгу со стола! Ты хочешь, чтобы я опять тебя отправила к мисс Фишер?

Я снова покачала головой.

– Тогда, пожалуйста, убери свою книгу со стола и посмотри внимательно на доску.

Посмотри внимательно. Учителя всегда повторяют одно и то же. Дурацким голосом, словно заезженная пластинка. Обрати внимание, делай домашнюю работу… Бла-бла-бла. Тупые учителя с их тупыми голосами. Ненавижу. Их тупые конечности на тупом теле, идиотские носы. Тощие коленки. Так называемые пальцы на ногах. Зачем они вообще нужны?! А?! Зачем они нам?!

Олли часто покупал мне лимонад. Потом закуривал сигарету и смотрел, как я потягиваю лимонад через трубочку. Каждое воскресенье. А потом его уже не было рядом по воскресеньям. И по понедельникам. И по вторникам. И по средам. Он был слишком занят зарабатыванием денег для Джеймса. А потом его и вовсе не стало.

Из нас двоих кто-то должен был умереть. Либо Джеймс, либо я. Так скажите мне, доктор, вы бы дали девочке умереть, а монстра оставили бы в живых? Скажите, вы, долбаный придурок! Ой, простите, пожалуйста. Нельзя ругаться. Вы же меня учили. Никакого насилия. Никакой ненависти. Нет – ссорам. Помнить об этом, где бы я ни была.

А может, я люблю насилие! Разве так не может быть? А может, я люблю ненавидеть и ругаться последними словами! Простите. Я прошу прощения.

Я люблю свою книгу. Ее слова просачиваются через поры, бегут с кровью по венам, скапливаются в сознании и образуют красивую картинку. Мой ум подобен занавесу, не пропускающему ничего красивого. Кроме моей книги. Моя книга, как солнце, сияющее на синем небе.

Когда я была младше, я грустила нечасто. Я была веселым ребенком. Но привыкла грустить, находя в грусти утешение, как Дейзи находила утешение в наркотиках. Грусть заползла в душу, словно змея, и ее яд поразил разум. Я начала забывать, какой может быть жизнь без этого яда. Моя книга помогает мне время от времени вспоминать, что когда-то и я была – как Дороти – воплощением красоты и счастья, к которым отчаянно стремилась.

16

Проходили недели. В квартире периодически вспыхивали ссоры, словно кто-то распылил в воздухе враждебность. Дейзи кричала на меня все чаще и чаще, даже голос начала срывать. Это меня разозлило. Дейзи стала как попугай – всякий раз, когда я оказывалась рядом, в мой адрес сыпались ругательства, словно из рога изобилия. Как будто я была какой-то жуткой, неизлечимой болезнью, которая ее преследовала.

Однажды в воскресенье Дейзи дала мне денег и попросила купить кое-что в новом супермаркете. С непроницаемым лицом я взяла деньги. Добравшись до магазина, я сделала глубокий вдох и вошла внутрь. Прежде чем пойти вдоль стеллажей, я на долю секунды задержала взгляд на стойке. Не знаю, почему. Обычно я не люблю смотреть на людей. Но в этот раз мое внимание привлек не двадцатилетний парень. А то, что было на маленьком экране телевизора, стоявшего рядом со стойкой. На экране появилась надпись, которую я прекрасно знала, которую читала много раз.

Я попятилась. «Волшебник из страны Оз». После надписи появилась совершенно не та картинка, которую я так ждала. Этот мир оказался совсем другим. Другие цвета, другие лица и пейзажи. У меня перехватило дыхание. Я и раньше знала, что по моей книге сняли фильм. Но так ни разу и не осмелилась его посмотреть. Я инстинктивно шагнула назад и врезалась в стойку с чипсами, которые посыпались вниз, так что я быстро повернулась и пошла вдоль стеллажа. Мой воротник был задран, чтобы скрыть лицо. Мир «Волшебника страны Оз», который я так тщательно создала в своем воображении, был безжалостно растоптан. На экране я видела совершенно другие деревья. Другой домик Дороти. С каких это пор у них были лошади?! И куры? Да и лицо киношной Дороти было намного красивее моего. Ее щеки были румянее, а губы – более полными. Я присела в углу, кусая ногти. До крови. Волосы этой Дороти были шелковистыми, а ресницы – сказочно длинными. В своей голове я сделала Дороти похожей на себя. Но теперь поняла, что на самом деле она была похожа на ангела. А я – нет.

Я на мгновение протерла глаза и встала. Собрала то, что Дейзи попросила меня купить, и положила на стойку. Парень отвел глаза от экрана телевизора и посмотрел на меня. Я пыталась смотреть на него, но постоянно переводила взгляд в телевизор. На экране Дороти ела пончик и разговаривала с тетушкой Эм.

– Будь добра – найди себе место, только чтобы без проблем! – сказала тетя Эм.

– Место, только чтобы без проблем… – ответила Дороти. – Думаешь, существует такое, Тото? Должно быть, до него не добраться на лодке или поезде. Это далеко, очень далеко… за горами… за лесами…

Я закрыла глаза ладонями и прикусила губу. И вдруг услышала голос. Я посмотрела сквозь пальцы и увидела, что Дороти поет теплым и полным любви голосом, глядя на небо:

Хозяин протянул мне полиэтиленовый пакет с моими покупками. Я взяла его дрожащей рукой, случайно смахнув локтем коробку зажигалок – она слетела со стойки, с грохотом врезавшись в пол. Я наклонилась, и книга выскользнула у меня из рук, тоже упав на пол с громким стуком.

– Ничего страшного, я сейчас все соберу, – сказал парень. Он вышел из-за стойки, нагнулся и подобрал зажигалки.

– Ты любишь «Волшебника страны Оз»? – спросил он, глядя на книгу. Я прижала ее к груди, подальше от его взгляда. И быстро выпрямилась.

– Там, за радугой… – пела Дороти. Пела голосом девочки, которая слишком много любила, чтобы грустить. Я и мечтать не могла быть такой прекрасной, как она.

Пожав плечами, я повернулась и вышла из магазина. Голос Дороти умолк вдали. Это было для меня слишком. Она была слишком прекрасна. Весь мой мир перевернулся с ног на голову, и я оказалась к этому совершенно не готова. Мне не следовало приходить в этот магазин. Раньше я была так уверена в себе. Раньше я точно знала, что любила, а что нет, что презирала и чем восхищалась. Я еще ни разу в жизни не сомневалась в самой себе. Но как так получилось, что после просмотра этого фильма мой разум превратился в нечто чуждое мне? Нечто непонятное, невообразимое, нечитаемое. Я сама экранизировала свою книгу. Как какой-то несчастный фильм мог этому помешать? Слушайте внимательно, доктор, потому что именно так и было.

17

На следующий день, когда я пришла в школу, я, как обычно, стала мечтать. «Пожалуйста, Господи! Когда после уроков я открою дверь школы, пожалуйста, перенеси меня в страну Оз. Пусть я окажусь там же, где оказалась Дороти, когда открыла дверь своего домика после его падения. Пусть этот мир будет таким, как в моей голове, а не таким, как в фильме. Пожалуйста, пусть там будут прекрасные цветы всех цветов радуги, чистое небо, теплое яркое солнце, зеленые луга, среди которых тянется сверкающей лентой маленькая речушка с прозрачной водой. Черт возьми, я порежу тебя на куски, если ты мне не поможешь! Пожалуйста, Господи, прошу тебя».

Я умоляла его об этом весь оставшийся день. Когда занятия кончились, я направилась к выходу из школы. Положила руку на ручку двери и распахнула ее, затаив дыхание. И оказалась на улице. Что еще было в этом мире? Только грязные тротуары, заваленные пустыми бутылками и прочим хламом, бездомные, роющиеся в мусорных баках. Это был мир торговцев наркотиками, бандитов и бессердечных тварей. Я посмотрела на свои бледные руки, провела пальцами по потрескавшимся губам. Да, я все еще Блю. Иначе и быть не может.

Я перешла дорогу. Через пару минут я уже была на Эванор-стрит. Прошла мимо нескольких магазинов, остановилась и заметила отражение в витрине супермаркета. Увидела в нем себя. Ужасно. Я похожа на монстра. Одного из тех монстров, которых, как утверждал Олли, не существует. Я вошла. Хозяин магазина сидел за стойкой.

– О, опять ты, – произнес он удивленно.

Я взглянула в его глаза на мгновение, потом торопливо пошла вдоль стеллажей. Зачем я вообще вернулась? Я взяла с полок несколько журналов, пролистала их. Поняла, что придется что-то купить, так что я схватила бутылку содовой и поставила на стойку. Затем медленно-медленно подняла взгляд на экран. И окаменела. Там снова был этот фильм. Недовольно поджав губы, я посмотрела в сторону, на хозяина магазина. Бросила монеты на стойку. Он поднял голову и улыбнулся.

Прочитайте это снова, доктор. Вы поняли? Он не боялся меня. Я нахмурилась. Почему он улыбался? Не до ушей, конечно, но достаточно, чтобы заставить расцвести мой увядший цветок вновь. Я схватила бутылку со стойки и ушла. Услышала голос Дороти. По спине побежали мурашки. Потом я вздрогнула. Ее голос был ужасен.

18

Было около пяти вечера, когда я вернулась домой. Я вошла в квартиру. Дейзи лежала на диване и смотрела телевизор. Даже не заметила, что я пришла. Просто пялилась на экран, как будто там показывали чудо чудное.

Я пошла в свою комнату и осторожно положила книгу на подушку. Наполовину укрыла ее одеялом, словно маленького ребенка, боясь разбудить.

Я собиралась написать сочинение по английскому. Обычно я никогда не делала домашнюю работу, но в этот раз мисс Дронер, моя учительница, дала нам задание написать сочинение про любимую книгу. Я должна была – тогда она поняла бы, почему я так люблю свою книгу. В поисках бланка с домашним заданием я прошерстила все бумаги на столе, но там его не было. Я стала искать в гостиной, но не нашла и среди журналов.

Потом я проверила мусорное ведро на кухне. Дейзи могла ведь случайно и выбросить бланк. С недовольным лицом я опустила руки в мусор. Извлекла пару пустых бутылок, какие-то просроченные продукты, старые рецепты. Я почти полностью опустошила мусорное ведро. Оставалась лишь последняя горстка. Но в ней оказалось кое-что, что испортило мне настроение больше некуда. Меня как будто с размаху ударили по лицу.

Я тотчас встала. Вокруг меня был разбросан всевозможный мусор. А в руке я держала полиэтиленовый пакетик.

Кричи! Кричи на нее! Делай что-нибудь! Открой рот! Открой рот! Но вместо этого я просто подошла к телевизору. Я встала прямо перед телевизором, подняв пакетик перед глазами Дейзи. Та подняла голову и вновь посмотрела на экран, не говоря ни слова. И только телевизор надрывался – там показывали какую-то лотерею.

– Итааааак, у нас есть победитель! Поздравляем с победой мисс Mэйси Макдоналд! – проорал мужской голос. Повернувшись, я увидела мужчину в костюме, с намазанными гелем волосами и ослепительно белыми зубами. Зрители аплодировали, и на их тупых лицах застыли дурацкие улыбки. Счастливые люди. Черт подери, как я от них устала. Я швырнула пакетик на пол.

Внезапно Дейзи посмотрела на меня внимательно. Ее зрачки вдруг расширились, и взгляд снова наполнился жизнью. В тот миг я увидела прежнюю Дейзи. И чуть не разрыдалась.

– Я-я правда пытаюсь бросить, – сказала она. – Просто это сложно так сразу, ясно тебе?! Мне очень плохо без дури! Не получится просто взять и бросить за один день. Мне нужно… Мне нужно снижать дозу постепенно!.. И вообще, это… Это не твое дело!

Как я скучаю по той, прежней Дейзи.

У Дейзи, которая сидела передо мной сейчас, были тощие руки с торчащими локтями. У нее были фиолетово-синие мешки под глазами, а волосы и ногти были сухими и ломкими. Белесого цвета. Помню, я подумала, что если дотронусь до нее, она превратится в пыль. Я попыталась проглотить жуткий комок в горле, но не смогла, и слезы подступили к глазам.

Когда Олли был жив, Дейзи была красивой. У нее были прекрасные голубые глаза, вьющиеся светлые волосы и заразительная улыбка. Ее кожа была нежной, розовой. Теперь уже нет. Раньше цвет ее глаз был ярче цвета неба. Как мое имя. А теперь они стали тусклыми, словно грязный пруд в центре города.

19

Я приходила в магазин все чаще. Не знаю, почему. У меня было ощущение, что, если бы я оставалась в стороне, я бы растворилась и просочилась сквозь трещины и утекла вниз, в преисподнюю, а я не хотела, чтобы это случилось. Может быть, я пришла только лишний раз посмотреть фильм, чтобы дальше убеждать себя, что он ужасен.

Темные тучи заполняли небо, пока я шла к магазину. Сильные порывы ветра гнали мусор вдоль Эванор-стрит. И вдруг пошел сильный дождь, и его пелена оказалась настолько плотной, что не видно было даже конца улицы. Проезжали машины, и люди разбегались от поднятых ими брызг, словно испуганные мыши. Я быстро спрятала свою книгу под куртку. Через пару секунд я уже вымокла насквозь – пришлось спрятаться в магазине. Вода с волос закапала на покрытый ковром пол. А бледное лицо заблестело в тусклом свете ламп.

– Ты в порядке? Принести плед? Где-то тут у меня в подсобке был, – произнес парень за стойкой.

Вы сказали, доктор, он помог мне только потому, что испугался, потому что ему стало меня жаль. Может быть, так оно и было, а может, и нет. В любом случае поначалу я не испытывала к нему совершенно никаких чувств.

Он отдернул занавеску из бамбука, куда-то отлучился на пару минут и вернулся с мягким розовым пледом с надписью «Хелло Китти»[3]. Я накинула плед на плечи, словно это была королевская мантия.

– Чаю? Я как раз только согрел чайник, – предложил он.

Я кивнула, и он снова исчез за занавеской и вернулся с двумя пенопластовыми стаканчиками, от которых поднимался пар. Протянул один мне.

Должно быть, я выглядела напуганной, потому что он вдруг сказал:

– Хорошо, что ты не говоришь. Это здорово. Значит, ты много думаешь.

У него были темные волосы, которые, судя по всему, он не расчесывал уже довольно давно, мягкие карие глаза, достаточно, впрочем, яркие, чтобы проникнуть прямо в душу, вонзиться в нее, словно иголка в воздушный шар. Чаепитие заняло у меня десять минут и двадцать семь секунд – я следила по часам, висевшим над стойкой.

Мне стало так приятно. Как будто я и в самом деле была девочкой. Но потом я вспомнила про другого мужчину. Которого должна была убить. И в мгновение ока перестала быть девочкой.

11:15. Выходит из «Олив Плэйс», – записала я в блокнот. Джеймс огляделся и зашагал по улице. Он провел большим и указательным пальцами по своей аккуратной бородке и зашел в магазин спиртных напитков. Я записала. Через пару минут он вышел с бутылкой пива и пачкой сигар, которую тут же положил в карман. Подошел к сияющему черному кадиллаку, сел (черный кадиллак, номер DTC-4923)… И уехал. Я помчалась за ним. Я бежала сквозь ветер и чувствовала на себе его холодное дыхание. Я бежала так быстро, как будто хотела сбежать от реальности. На долю секунды я даже подумала: а куда это я так несусь? Но мысль эту тут же оттеснили миллиарды других мыслей, тонувших в бушующем океане под названием разум. Эта мысль так и сгинула в этом океане.

Капли пота, словно кислота из аккумулятора, струились по мне. Потом я увидела, как кадиллак остановился перед соседним зданием. Я перебежала улицу и спряталась за деревом, переводя дыхание.

Джеймс вышел из автомобиля. Вошел в совершенно непримечательный дом – большой, серый, с небольшими окнами, абсолютно ничем не отличавшийся от соседних домов. Когда дверь захлопнулась, я прокралась из-за дерева и вошла следом.

Лестница была черного цвета. Как и стены, и все остальное. Я мельком увидела, что Джеймс уже на следующем этаже. Я шла на звук его шагов, сама стараясь не шуметь. Услышала, как он вышел в коридор. Проскочила оставшуюся часть лестницы, вышла на этаж и увидела в конце коридора открытую дверь. Оттуда донеслась громкая музыка, и когда она стала тише, я приблизилась. В красном ковре тут и там виднелись дырки. На стенах висела пара черно-белых фотографий Мэрилин Монро. На одну из них кто-то прилепил жвачку. Я отодрала ее и брезгливо бросила на пол. Всегда думала, что у мафиози обычно много шикарных особняков по всему миру, но у Джеймса была вот такая простая квартирка. Добравшись до раскрытой настежь двери, я заглянула за нее. В комнате было полно народу, а в воздухе плыли клубы сизого дыма. Джеймс сидел на диване с бутылкой пива. На стене позади него висело большое зеркало. Вокруг расхаживали улыбающиеся девушки в коротеньких рваных шортах и розовых сапожках, увешанные кольцами. У некоторых на голове были прически в стиле «афро». На мужчинах были низко посаженные джинсы и широкие рубашки. Музыка грохотала на всю громкость. Джеймс вдруг засмеялся над чьей-то шуткой и стал хлопать себя по ляжкам. Сделал еще глоток из бутылки и поднял голову. Заметил меня. Но через пару секунд отвел взгляд.

– Стоп, Дейн, стоп. А эта здесь какого хрена забыла? – спросил он и кивнул в мою сторону. Я тут же попятилась.

– Кто? – спросил другой голос.

Я побежала. По коридору. Чувствуя на спине обжигающий взгляд Мэрилин со стены. Я побежала вниз по темной лестнице, поскользнулась, содрала кожу. Рухнула на пол, тяжело дыша. Потом встала на ноги, побежала, преодолела еще пару лестничных пролетов и выбежала из дома. Остановилась отдышаться. Из разбитого колена текла тонкая струйка крови.

От физиономии Джеймса меня затошнило. И от его голоса. От рук, ногтей, и лакированных туфель, и его проклятой подстриженной бородки, и всех этих бутылок пива. Я не могла думать ни о чем больше, кроме того, что как здорово было бы видеть его мертвым.

20

Вы знаете, что пугает меня больше, чем мое собственное «я», доктор? Церкви. Церкви и изображения Христа, распятого на кресте, в них. Почему нет церквей, где бы поклонялись Волшебнику из страны Оз? Великому, могучему и доброму. И в отличие от Иисуса он был живой, не ходил полуголым, и на его теле не было ран.

Хотя самое страшное в церквях – картины на потолке. Изображения всех этих ангелов, которые смотрят на меня. Наверное, они должны наставить меня на путь истинный, но я ненавижу эти нарисованные глаза, глядящие сверху вниз. В глубине души я всегда была уверена, что человек на картине может ожить, и тогда реальность разрушилась бы на куски.

В следующее воскресенье утром я пришла в магазин, читая по дороге книгу. Хозяин сидел за стойкой и изучал журнал. Телевизор был выключен. Я уже собралась было пройти в один из длинных проходов, как вдруг магазин заполнил пронзительный голос.

– Эй!

Я обернулась и увидела в дверях группу девчонок. Хозяин поднял голову. У них были ярко накрашенные глаза, а на губах искрился и переливался блеск. Девчонки были из моей школы.

– Привет, как дела? – спросила блондинка. Она сделала глоток из банки кока-колы, затем огляделась и заметила меня.

– Подожди. Боже мой, Блю? Что ты здесь делаешь?! Ты обычно тут отовариваешься? Это твой мини-супермаркет?

Она посмотрела на парня.

– Ты разве не знаешь?

– О чем? – не понял тот.

– Блю – социопат. Это как психопат плюс антисоциальный чудик. Она новенькая в школе. Так ведь, Блю?

Я метнула в нее разъяренный взгляд. У меня возникло желание вырвать ее идеальные светлые волосы из головы, а потом задушить этой копной трех ее подружек.

– Что? О чем ты вообще говоришь? – услышала я ответ парня.

– Это не шутки. Горькая правда. Спроси кого угодно, все знают.

– Сьюзи, уходи. Я работаю.

– Хорошо. Ну ты даешь. Увидимся, – ответила девица. Компания вышла из магазина. Одна из них послала мне воздушный поцелуй. В мыслях я поймала ее и стерла в порошок. Я опустила взгляд. У меня закружилась голова, так что я оперлась на стойку, чтобы сохранить равновесие. Я закрыла глаза и почувствовала, как мир вокруг переворачивается и плывет. Сделала глубокий вдох.

Было время, когда я могла за себя постоять. Например, когда мы жили во Флориде, или когда был еще жив Олли. Если люди говорили мне обидные слова, я умела их проучить. Я кричала и дралась. Учителям приходилось буквально оттаскивать меня от обидчиков. Да, меня нечасто оскорбляли. Но когда оскорбляли, я это так с рук не спускала. Отомстив, я покупала мороженое и беззаботно скакала по улицам, не пряча разбитые коленки. И улыбалась. Ничто меня тогда не могло остановить. Я могла разгрызть и раздавить любое слово. Я правда могла.

Я бежала по улицам, и ветер нещадно стегал меня по щекам. Я никогда не смогу найти этот магазин, потому что теперь его владелец знает, что я ненормальная, и он больше не будет ко мне добр и возненавидит меня. Мысль об этом разбивала мне сердце. А мое сердце уже однажды разбили, доктор. И я поняла, что мое сердце – не яичная скорлупа; оно скорее как лед, сковавший реку: если его однажды разбили, трещины будут появляться снова и снова. Таким было мое сердце. Таким оно до сих пор и осталось.

И все же в тот день, выйдя из школы, я взглянула по сторонам и, вздохнув, поплелась к магазину. Ничего не могла сделать с собой – меня туда тянуло.

Может быть, там я действительно опозорилась, но это был вопрос жизни и смерти. Мне нужно было увидеть этот захватывающий, страшный, мучительный фильм, иначе я бы просто умерла. Можете надо мной смеяться сколько угодно. Но в один прекрасный день вы поймете, что у всех нас в голове пустота. И вам станет страшно. И вы поймете: единственное, что вы можете сделать, чтобы спастись, – прикоснуться к чему-то прекрасному.

Я перешла дорогу, засунув руки глубоко в карманы куртки, с книгой под мышкой, как обычно, избегая любого зрительного контакта. Когда я вошла в магазин, парень оторвал взгляд от журнала. Я посмотрела вниз. На свои грязные и рваные ботинки. «Мне нужны новые туфли», – подумала я про себя. Красивые. Может быть, такие же красивые блестящие туфельки, как те, что носит Дороти. Да. Когда у меня будут деньги.

– Не бойся.

Я подняла голову.

– Ты боишься? – спросил он.

Я посмотрела в сторону, на экран, сложила руки на груди и пожала плечами. С тревогой оглянулась, пытаясь набраться смелости, чтобы заговорить. Но из моих уст не слетело ни звука.

Он смотрел на меня, не отрываясь от фильма. Момент был, мягко говоря, странный. Потому что мои глаза смотрели на что-то, а его глаза смотрели на меня, которая смотрела на что-то еще. Мои губы сложились в тонкую линию. Я смотрела, как Дороти на экране похлопала Тото, и вдруг она показалась мне столь ослепительно прекрасной, что мне пришлось отвести глаза. Люди всегда говорят, идеальных людей не бывает. Но Дороти была идеальна. Она была словно из другого мира. Я взяла сумку и вышла.

Раньше у меня была подружка. Она существовала только в моей голове. Нет, я не разговаривала с воздухом. Это подружка, которая жила в моей голове, со мной говорила. А я отвечала ей мыслями. Ее звали Кларисса. У нее были розовые волосы, фиолетовые губы и зеленые глаза. Она всегда одевалась в шелковые платья. Иногда на голову Кларисса надевала большую золотую корону. Или браслет из цветов на руку. Каждое утро, когда я просыпалась, Кларисса говорила мне: «Доброе утро!». Когда я однажды заснула в ванне, она спасла меня. Но она исчезла, когда умер Олли.

Странно, что у нас есть названия для всех чувств. Получается, что наши чувства уже не новы. Всем все равно, грустно вам или весело. Было бы очень здорово, если бы кто-нибудь однажды сказал: «Мне грустно», и все подбежали бы к нему разом и, похлопав по плечу, с любопытством начали расспрашивать: «Грустно? Никогда не слышал. Каково это? Круто, да? Можешь описать? Надо же, расскажу жене – не поверит! Эй! Сегодня появилось новое чувство!»

15:24. Джеймс выходит из «Олив Плэйс».

Я стояла напротив ресторана, через дорогу, и видела, как оттуда вышел Джеймс. На нем был новенький костюм с иголочки, а волосы были зализаны гелем. Он сел в свою отполированную до блеска машину. Я просто стояла и смотрела, прищурившись, как его машина помчалась по улице. Внезапно автомобиль занесло, он сделал пару неловких зигзагов, а затем вокруг эхом разнесся страшный грохот. В разные стороны полетели куски металла и одежды. Как и в медленном движении, автомобиль сложился в гармошку, и пламя поглотило его, перекинувшись на стоявший рядом дом. Небо закрыли клубы едкого дыма. Люди разбегались в стороны, прижимая ладони к лицу и крича от ужаса. В отдалении раздавался вой сирены. Я не двигалась.

Все это, разумеется, было лишь в моей голове. Ничего с машиной не случилось.

– Милый, как дела? – раздался женский голос. Я стояла перед дверью квартиры Джеймса, приложив ухо к двери.

– Какой-то идиот-наркоша с 20-й улицы пытается меня надуть. Но я-то знаю, что он задумал. Продать мне две унции порошка, разбавленного пищевой содой. Нет, ты слышала? Пищевой содой. Что ж, поглядим. Если он будет и дальше водить меня за нос и обращаться со мной, как с полным идиотом, клянусь, мы с Антонио его прикончим. Богом клянусь, прикончим.

Квартира в этот раз была другая. То же здание, другая квартира, записала я в блокноте.

– Поэтому ты и босс, детка. Никому в голову не придет играть с тобой в игры, – ответила женщина. У нее был высокий, писклявый голос, и каждое предложение она заканчивала со вздохом. Выбесила меня. Чертова проститутка. Простите, доктор.

– Верно. Да, куда ты запихнула мои сигары? На столе их нет.

– Ты курил их всю ночь.

– Черт. О'кей, вернусь через пять минут.

Послышались тяжелые шаги. Я быстро побежала по коридору и выбежала из здания. Оказавшись на улице, я сунула руки в карманы и направилась вдоль улицы.

Я хотела убить Джеймса очень сильно, я чувствовала, как это желание обжигает мою душу. Я торопила эту минуту, как дети торопят приход Рождества. Тем не менее в глубине души я боялась, что кто-то сумеет разгадать мой план, сообщит в полицию и расскажет всем, что я сошла с ума, что кто-то остановит убийство. Это должно было случиться, это была необходимость, жизненная необходимость. Если бы меня кто-нибудь остановил, мой разум был бы потерян навсегда – он погрузился бы в пучину вечного безумия. Зрители – летящие над этой пучиной мошки – наблюдали бы, анализировали, поместили бы мои действия в баночку с этикеткой и держались на безопасном расстоянии. Они говорили бы: «Мы только пытаемся помочь, мы только хотим помочь тебе стать лучше». Но на самом деле лишь жужжали бы, словно мухи. Они бы сделали все возможное, забыв главное – вытащить меня из пучины.

Вот почему никто не должен знать. Разве мог этот акт насилия быть более потрясающим? Я убивала того, кто вскрыл меня, словно выброшенную на берег раковину. Разве это не потрясающе – убить того, кто убил тебя?

Тогда, во Флориде, мой первый день в школе был очень странным, потому что учителя продолжали задавать все эти дурацкие, бессмысленные вопросы. Так как говорить я не могла, они заставили меня отвечать письменно. Они спросили: «Твое любимое животное?» Я написала: «Олень». Тогда они спросили: «Почему?» – и я написала, что оленьи рога похожи на ветви, и было бы здорово, если бы птицы вили в них гнезда, а птенцы выпрыгивали из них и учились летать. Здорово ведь. Учителя были в шоке. И перестали задавать вопросы.

– Не хочешь пойти куда-нибудь поесть? – спросил меня владелец магазина. Я замерла, застыв посреди зала. Пойти поесть? Куда? Я огляделась по сторонам. Он что, пошутил? Но когда я посмотрела на него снизу вверх, он как ни в чем не бывало по-прежнему ждал ответа. Он не смеялся надо мной, не отпускал скабрезных шуточек, не смотрел на меня с улыбкой. Понятия не имею, что на меня нашло, доктор. Но я кивнула.

И поэтому он просто взял свою куртку, висевшую на стуле, и надел. Мое сердце отчаянно заколотилось, подскочив куда-то в горло. А он просто пошел рядом, и мои распущенные волосы заколыхались в такт его шагам. Я испугалась. Он обладал силой, а я? Кто я вообще такая?

Мы уходили. Собирались пойти на улицу. На улицу. Где нас могут увидеть. Вместе. Нас увидят люди. И спросят его, почему он носится со мной, социопаткой, страдающей расстройством личности, на которой проклятие безмолвия. Я уже слышала, что они скажут, как их слова вонзятся в мое сердце. Мы вышли на улицу, и он закрыл за нами дверь. Я выдохнула и увидела, как в воздух поднялось облачко пара. Должно быть, оно напоминало нимб. Как будто я была ангелом.

– Давай пойдем в «Элли», ладно?

Я быстро кивнула, опустив взгляд на тротуар, и мы зашагали. Мне нравилось в «Элли» – это закусочная, обстановка в которой была несколько старомодна, с полосатыми стенами, кожаными кабинками и официантками на роликовых коньках. Сюда ходили все. Это была единственная подобная забегаловка без тараканов и прочих радостей жизни. Захаживали сюда и гангстеры, так что, наверное, Джеймс тут тоже бывал. Приходили школьники. Уличные девки. Всякие криминальные типчики, дилеры и бандиты.

Когда мы вошли, я подняла голову и сразу же заметила большого размера черно-белое фото на стене в задней части ресторана: улыбающийся мужчина в одежде повара, рядом с которым стояли еще несколько человек. Это был портрет папы. На стене. Я хотела взять его домой. К глазам подступили слезы. Я хотела уйти.

Я стояла в растерянности и смотрела по сторонам, как вдруг парень дотронулся до моей руки – подвел к отдельному диванчику. Я отдернула руку.

Никогда не любила эти закутки с кожаными сиденьями. Они всегда были липкими, такими липкими, что я боялась прилипнуть и уже никогда не встать.

– Так, – сказал он, взял меню и вздохнул.

– Что ты будешь есть?

Оглядевшись, я увидела в зале несколько знакомых из школы. Я услышала их хихиканье, хотя они сидели довольно далеко. Они показывали на меня пальцем – как будто я не должна была здесь быть.

Действительно, они были правы. Что я здесь делаю? Посмотри на себя, сказала я себе. Посмотри на эти пустые глаза. Что это за место? Посмотри на эти грязные руки и потрескавшиеся губы. Я встала, бросила ему прощальный взгляд и взяла книгу.

Но он только покачал головой:

– О, нет, нет, ты никуда не пойдешь. Без меня. А теперь закажи что-нибудь поесть, – настаивал он.

Когда он сказал это, демоны в моей голове на некоторое время умолкли. Сбежали в свои пещеры и спрятались там. Он странно влиял на меня. Как будто у него была тайная волшебная сила.

Я снова села. Он протянул мне меню. К нам подъехала официантка на роликовых коньках. В руках у нее были маленький блокнот и ручка.

– Добро пожаловать в «Элли». Что закажете? – спросила она.

– Я буду гамбургер и кока-колу, – ответил мой спутник. Официантка записала заказ в блокнот. Ее волосы были собраны в конский хвост. На голове у нее красовалась шапочка с логотипом «Элли». По обе стороны от ее лица из-под шапочки выбивались пряди волос. У девушки были накладные ногти, а когда она заговорила, я заметила, что у нее проколот язык. На ее бейдже было написано «Лили Энн».

– А ты, дорогая? – спросила она, обращаясь ко мне. В ее глазах читалась усталость. Полное отсутствие чувств. Глаза ее – и разум – были совершенно пустыми, и это заставило меня задуматься, не робот ли она. Так что я закрыла меню и наблюдала за ней.

– Э-э, ей то же, что и мне, – добавил мой спутник. Официантка все записала, спрятала под шапочку выбившуюся прядь волос и укатила на своих роликовых коньках.

А потом он сказал слова, которые я никогда не забуду, доктор. Никогда. Каким бы количеством таблеток вы меня ни напичкали, чтобы сделать такой, как все, и заставить забыть, что я вообще-то псих, чтобы превратить меня в робота, этого я забыть не смогу. Я никогда не забуду его слова. Они произвели революцию в моей голове. И хотя слова эти были простыми, он даже не представлял, как много они для меня значили. Когда я их услышала, в моем сердце как будто распустился дивный, благоухающий цветок.

– Я знаю, ты не сумасшедшая.

В смятении я вскочила снова. Схватила сумку, книгу и просто вышла. Закрыв глаза. Не оглянувшись ни разу. Должно быть, он подумал, что я свинья неблагодарная. Но он дотронулся до меня, держал меня за руку, и хотя я отстранилась, это его не оттолкнуло. Как он мог сказать такое? Я всего лишь тринадцатилетнее недоразумение, которое даже не говорит. А мужчины терпеть не могут таких. Мужчины любят девушек в ярких штанишках, с розовыми губами, им нравится, когда девушки все такие милые, приятные, хохотушки и вообще напоминают принцесс из сказок. А я никакая не принцесса. И, увы, тут уже ничего не попишешь. Я зашила себе рот и проглотила иголку с ниткой. Игла, кажется, застряла в горле, а нить обмоталась вокруг внутренностей. Я никогда бы не смогла говорить и вести себя, как девушка.

Скорчившиеся и страшные, демоны в очередной раз выползли из своих пещер, доктор.

21

До конца не проснувшись, я встала и притащилась в гостиную. Заплела волосы в высокий конский хвост. Дейзи балансировала на одной ноге, судорожно натягивая на другую сапог, и прыгала по гостиной, как пьяный фламинго.

– Иду в благотворительную столовку. Нужно прийти заранее, или все самое вкусное растащат прямо у тебя на глазах.

Последний раз Дейзи была в такой столовой через пару месяцев после смерти Олли. Обычно она давала мне пару долларов в неделю на карманные расходы, но не на этот раз. И даже не объяснила, почему. Надев сапоги, Дейзи выпрямилась и вздохнула:

– Просто сейчас сложный момент. Но мы справимся. В любом случае мы по гроб жизни обязаны Энтони, что он нашел мне эту работу в сервисе. Я возьму еще пару дополнительных смен, слышишь?

Я приняла ванну и вымыла голову. Высохнув, я оделась и сунула в рюкзак книгу, а на всякий случай надела еще один свитер. И хотя на мне были теплые ботинки и куртка, как только я оказалась на улице, холод тут же пробрал меня до костей.

В тот день в школе было донельзя скучно, так что я избавлю вас от подробностей о нем, доктор. Я бы не хотела забивать ими вашу прекрасную умную голову.

Как бы там ни было, после школы я снова отправилась в магазин. Я просто шла в своем собственном ритме, ничуть не боясь. Но где-то в глубине моей души зрела паника. Войдя внутрь, я снова услышала голос Дороти. Я посмотрела вверх. За прилавком сидел парень, и его взгляд был устремлен на экран. На экране была Дороти. Она сидела на полу в странной, темной, пугающей комнате, плакала, разговаривая с большим хрустальным шаром, в котором появилась тетя Эм. Судя по всему, Дороти видела тетю Эм, но та видеть Дороти не могла.

Я здесь, в стране Оз, тетушка Эм. Злая Ведьма держит меня в плену… но я пытаюсь вернуться к тебе, тетя Эм!

Когда я увидела, как из прекрасных карих глаз Дороти катятся слезы и стекают по ее румяным щекам, мои губы дрогнули. Даже когда она плакала, она была сказочно прекрасной. Когда я плакала, я, напротив, выглядела, как будто восставшая из мертвых. Дрожащими руками я терла глаза, пока не увидела звездное небо и не представила себя на экране.

Весь мир словно бы плакал теперь вместе с Дороти. На улице стало очень тихо. Я слышала лишь рыдания Дороти, и с каждым отчаянным всхлипом ее плач превращался в мой плач.

Я опустила сумку на пол.

Парень повернулся ко мне.

– О… привет, – сказал он. Его глаза были красными, а щеки мокрыми. Он плакал. Он отвернулся, вытер лицо тыльной стороной ладони. Плечи его сотрясались от сдавленных рыданий. Я сделала шаг вперед, и теперь смотрели на экран мы оба. С тех пор как не стало Олли, в глубине моей души поселился страх, который говорил мне остерегаться всех и вся. Но теперь все вдруг изменилось, этот страх внутри превратился в слезы. Я начала плакать молча, и слезы стали капать на пол. Я смутилась и быстро их вытерла. Почему я плачу? Я же ненавижу этот фильм! Всем своим существом ненавижу! Перестань плакать, сказала я себе. Но слезы по-прежнему текли из глаз. Незнакомца, имя которого я даже не знала, этот момент в фильме растрогал так же, как и меня, и мы оба плакали, пусть и недолго. Я не стала скрывать от него свою слабость, доктор. На эти короткие мгновения мне не было страшно.

Когда из моих глаз полились слезы и я увидела, что Дороти тоже расплакалась, я убедила себя, что она – это в самом деле я. Ее слезы были моими слезами. Она плакала, а на самом деле плакала я, а ее карие глаза были моими карими глазами. Я обеими руками вытерла слезы, и кожа под глазами защипала. Потом, очень тихо, чтобы не мешать плачущему парню, я взяла сумку и ушла.

Я шла по обледеневшим лужам на тротуаре, и лед хрустел под моими ногами. Скоро будет снег. Подо льдом был другой мир: темный, тихий, неживой, в котором жили тени, заточенные между льдом и поверхностью.

Когда я вернулась домой, сразу пошла в ванную, чтобы не встречаться с Дейзи. Я заперла дверь и наполнила ванну водой. Во Флориде у нас не было ванны. Только душевая кабинка, очень тесная и неудобная, а на полке лежал кусок мыла с парой застрявших в нем, словно окурки в цветочном горшке, накладных ногтей.

Я сняла с себя всю одежду и бросила на пол. Я глянула в зеркало и осмотрела себя. Ребра так сильно торчали, что я могла их сосчитать. Волосы опускались до пупка. Я сочла их слишком длинными. Повинуясь странному порыву, я взяла ножницы, лежавшие рядом с раковиной, и подстригла волосы. Пару раз щелкнув ножницами, я поняла, что половина волос исчезла, длинные пряди рассыпались по полу, словно тела поверженных солдат на поле битвы. Я расчесала волосы, которые доставали теперь лишь до плеч, и решила, что так выгляжу намного лучше.

Когда вода нагрелась так, что зеркало совсем запотело, я легла в ванну. Посмотрела, как от воды поднимается пар. В комнате тут же наступила гробовая тишина. Она была такой громкой, что давила на перепонки, и в голове раздавался странный звон. Я закрыла глаза, задержала дыхание и очень медленно опустилась под воду. Я могла бы утопиться, знаете ли. Я могла бы умереть, доктор. Вам до меня все равно не было бы дела. Кто-то однажды сказал, что утонуть в горячей ванне – прекрасная смерть. Никакой крови, боли, крика. Вода залилась мне в уши. Когда мое тело оказалось полностью погруженным, легкие начали требовать воздуха. Я чувствовала, как в голове пульсирует кровь, как будто мозг нещадно лупил сознание с криком: «Дыши! Дыши!» Смерть была совсем рядом. Мне казалось, что внутри у меня все уже начало разрушаться. Я могла бы умереть и навсегда остаться вместе с Олли. Зачем медлить? Мне нужно утопиться. Точно. Прямо сейчас. Я высунула голову из воды, хватая ртом воздух. Тяжело дыша, я вытерла воду из глаз и огляделась. Ничего не изменилось. Я по-прежнему была жива.

Я заставила себя и других поверить в то, что не живу, что неспособна испытывать какие-либо чувства. На мои раны высыпался очередной пуд соли каждый чертов день. И никто, кроме меня, об этом понятия не имел. Так почему же я позволила незнакомому человеку увидеть, какая я внутри? Как я могла позволить себе расплакаться при нем? Мои ступни были мягкими и розовыми, словно только что родившиеся мышата. Взглянув на них, я снова погрузилась в воспоминания. О боже, опять. Образ из прошлого парил в голове, словно осенний лист, медленно падающий на землю.

– Посмотри на себя! Ты вся в грязи, Блю. Быстро мыться! – вскричал Олли.

Был теплый весенний день, и ливень смыл с улиц города всю грязь. Я надела купальник и резиновые сапоги и отправилась в парк бегать по лужам. Олли держал меня за руку, и мы бежали по парку сквозь дождь. Отец весь промок, и волосы прилипли к его лицу. Я подбирала грязь, мазала себе лицо и рычала, словно тигр. Когда с неба донеслись раскаты грома, я закричала громко-громко, и Олли потом жаловался, что оглох. Он подхватил меня, как будто я была совсем-совсем маленькой, и побежал домой. Пока он бежал, он тоже кричал, чтобы я не думала, что только я одна испугалась. Те немногие люди, что попадались нам на пути, застывали и с удивлением рассматривали нас.

– Но мне нравится этот купальник. Он синий!

– Знаю. Это ведь Дейзи его тебе подарила, помнишь? Хорошо, можешь не снимать.

– Можно мне немного горячего шоколада? – спросила я.

Олли рассмеялся:

– Что? Горячий шоколад? Ладно, будет тебе горячий шоколад. Но только пообещай, что как следует вымоешь лицо!

– Договорились.

Он вышел из ванной, а я стала водить руками по воде, чтобы были волны. Я смыла грязь с лица, от нее вода помутнела и окрасилась в коричневый цвет. Помню, что с перепугу вылила в ванну почти целую бутылку мыла. И тогда из грязной воды, как по волшебству, возникли миллионы крошечных переливающихся пузырьков. Вернулся Олли с двумя кружками, над которыми поднимался пар. Он протянул мою кружку и сел рядом с ванной, а я стала пить горячий шоколад, нежась в теплой мыльной воде.

Это был лучший горячий шоколад, который я когда-либо пробовала. С тех пор я больше не пила горячего шоколада никогда. Не хочу портить воспоминания о том прекрасном дне.

Я посмотрела на воду. И не смогла различить, где кончается она и начинаются мои слезы. А потом мне стало все равно. Чисто гипотетически я могла бы быть девочкой, которая наплакала себе целую ванну слез. Я вздохнула и закрыла глаза на мгновение. Потом вышла из ванны, схватила полотенце и вытерлась насухо. Обернулась в него. Вошла в свою комнату и надела пижаму. Остаток дня я провела в постели. Время от времени проводя пальцами по щеке, снова и снова проигрывая в голове всю эту сцену – с момента, как мы оба заплакали.

22

Я проснулась от жуткого грохота – кто-то распахнул входную дверь в нашу квартиру с такой силой, что та врезалась в стену. Так врезалась, что на секунду я подумала, что стена сейчас рухнет. Я села в кровати. Услышала, как двое людей отчаянно ругались. Один голос принадлежал Дейзи. Другой голос – глубокий и низкий – был мужским. Я поднялась с кровати и слегка приоткрыла дверь комнаты, очень осторожно, чтобы никто ничего не услышал.

В гостиной стоял Энтони – это ему принадлежал второй голос. Перед ним стояла плачущая Дейзи, и на лице ее была написана совершенная безысходность.

– Как ты могла, Дейзи! – кричал Энтони. – Вернуться через пять лет, сразу пойти ко мне требовать работу – которую я тебе, кстати говоря, дал, – и тут же спереть деньги из кассового аппарата? Причем это повторялось несколько недель! Ты вообще соображаешь, что делаешь? Ты себя считаешь самой бедной? Да ты ничем не хуже остальных живешь! Нам всем каждый цент путом и кровью достается! Дейзи, ты такая не одна! Черт тебя дери!

– Энтони… – сказала она, плача и пытаясь отдышаться, – да, я облажалась, ясно?! Облажалась! Я знаю это! Я лживая тварь, знаю сама! Я все тебе верну, если нужно! Я никогда не хотела красть деньги! Я… Я просто… Мне они очень нужны!

– Да ты же все спустила на наркотики! Вот в чем причина! Ты ведь не на еду эти деньги стырила, не на шмотки и все такое прочее! А на дерьмо, с которого слезть никак не можешь! Почему ты не можешь подумать о Блю?! Тебе больше никто не даст работу! Как, черт возьми, ты собираешься оплачивать квартиру? На что ты будешь есть? Ты вообще когда-нибудь думала о Блю? Хоть раз в жизни? Сначала Олли умирает, и ты тащишь ее за собой во Флориду. Там ты садишься на наркоту, а потом возвращаешься в Марлинвилл, потому что задолжала дилерам, и снова тащишь ребенка за собой! Ты когда-нибудь пыталась поставить себя на ее место? Пыталась?! Как ты ей объяснишь, что тебя выгнали с работы? Если ты не хочешь объяснить, то это сделаю я!

Я не шевелилась. Меня застало врасплох то, что Энтони считал меня человеком. Его слова отдавались во мне эхом, и я почувствовала себя в безопасности. Я хотела упасть в его объятия, рыдать на его плече и благодарить снова и снова.

– Не смей! – закричала Дейзи, попытавшаяся вытолкнуть его из комнаты, вцепившись в его куртку, покрывая градом ударов его грудь и сотрясаясь от рыданий.

– Я не уйду, пока ты не поймешь, что, черт возьми, ты натворила! – кричал Энтони. – Посмотри на себя! Посмотри на это место! Ты кончишь, как Олли!

Я закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной. Как только она закрылась, крик прекратился. Потом меня вдруг как обухом по голове припечатало новое открытие: я спросила себя, почему я пыталась избежать его, думая об Энтони и Олли? Дейзи воровала. Дейзи была такой же непорядочной, как Джеймс. Боже, какой кошмар, какое жуткое скопище озлобленных и ужасных человеческих особей.

Я никогда не выберусь из этого ада. Такой я сделала вывод. Ни из этого города, ни из жизни Дейзи, ни из собственной головы. Я была в ловушке, словно загнанная в угол крыса. Я застряла с Дейзи навсегда. И навсегда осталась со своим умом. Как муха, влипла в мед. Каждый шаг, сделанный мной в попытке разорвать круг и сбежать от этого кошмара, затягивал меня в него еще больше, и этой судьбы избежать я была не в силах.

В жизни каждого из нас бывает такой момент, когда мы смотрим на себя и вокруг и осознаем: все изменилось навсегда. Для меня эта точка наступила именно сейчас. И стала важным этапом на моем пути к революции в собственном сознании, доктор. Еще одна точка на карте. Если бы я убила Джеймса, все вернулось бы в прежнее русло. Это не было для меня какой-нибудь жуткой забавой. Скорее, криком о помощи. Если бы я убила его, я знала – или думала бы, – что мой разум наконец сможет работать, как прежде. Если бы мне понравилось убивать, я, может быть, убила бы и Дейзи тоже. Избавилась бы от нее. Я могла бы убить всех и править миром. Череп Джеймса служил бы мне короной. Животные были бы моими подданными. Деревья бы кланялись мне. Мышата целовали бы мне ноги.

Самое смешное, доктор, – я четко понимала, что делаю. Понимала, как это было странно. Но все равно держала рот на замке, а глаза широко распахнутыми, чтобы всем показать невинный взгляд карих глаз. Никто не узнает о коварном плане, который я уже придумала в голове. И это грустно. Как все относительно: может быть, ваш сосед – психопат, а вы никогда об этом не узнаете. Людей посещают разные мысли. И, словно подарки, те, которые мы считаем подходящими и уместными, мы раскрываем и достаем. Тревожные же мысли никто не трогает – их сразу выбрасывают куда подальше. Большинство людей их даже не распаковывает. Так поступают нормальные люди. Те же, кто распаковывает, – сумасшедшие. Я принадлежу именно к этой категории.

Я подошла к столу и взяла блокнот. Пролистала его и нашла адрес Джеймса. Я чувствовала, что время пришло. Чувствовала, что пришло время для убийства. Я бы не смогла прожить еще один день, зная, что Джеймс все еще жив, цел и невредим. Я не хотела больше ждать. Хватит с меня предвкушений. Хватит с меня грызущего душу, словно крыса, ожидания.

Все еще в пижаме, я надела сапоги и вышла из комнаты. Энтони и Дейзи подняли головы. Глаза Дейзи были красными, по лицу градом катились слезы, а уголки ее рта были опущены, как если бы кто-то их неровно зашил.

– Блю? – тихо сказала она и вытерла нос. – Что ты делаешь? Куда ты намылилась?

Я проигнорировала ее и надела куртку.

– Блю, какого черта…

Я захлопнула за собой входную дверь и побежала по коридору.

– Что происходит?! – услышала я отчаянный крик Дейзи. – Блю, вернись немедленно! Куда ты, черт подери, собралась!

Вниз по лестнице. Я споткнулась и растянулась на ступеньках. Голова ударилась о бетон с жутким грохотом, и я ободрала подбородок. Кряхтя, я встала. И тут океан внутри меня покрылся пеленой шторма. Где-то в глубине души родилась ярость. Такая же ярость, как та, что захлестнула меня, когда я впервые прочитала имя Джеймса. Я осторожно дотронулась до саднившего подбородка и увидела на пальцах кровь. Посмотрела вниз, на кровавый отпечаток. Кровь была такая яркая и чистая, что слепила глаза. Я открыла входную дверь и вышла в ночную тьму. Я сложила руки и быстро пошла по улице. Пьяный мужчина с руками, почерневшими от грязи, спросил, как меня зовут.

Лола, подумала я. Меня зовут Лола. Я убью Джеймса, закопаю его тело в лесу, перееду в Теннесси, поменяю имя на Лолу и стану жить на ферме. «Убийство»! Слово эхом отозвалось в голове, и все поплыло перед глазами. Весь мир передо мной раздвоился. Я тонула в этом слове. И мне нравилось, что я чувствовала. Хотя одновременно я и ненавидела это чувство.

Пьяница задавал мне еще какие-то вопросы, но я думала лишь о том, как добраться до Джеймса – эта мысль крутилась в моей голове так долго, что зависла. Поэтому я не слушала, что он говорил, и прошла сквозь него. Я прошла по тротуару до конца квартала и вдруг поразилась – как такое может быть: пустая банка из-под газировки посреди улицы. Я прошла мимо, пытаясь не обращать внимания, потому что это только отвлекло бы меня, и тогда потребовалось бы слишком много времени, чтобы добраться до квартиры Джеймса, а значит, я бы замешкалась с его убийством. Я прошла еще квартал и увидела разбитый фонарь. Он меня так сильно раздражал, что я даже прикрыла глаза, чтобы больше не видеть его.

Я вошла в дом, где жил Джеймс, задыхаясь, с высунутым языком, как усталый пес. Над прихожей витала темно-синяя тень, как в сцене из фильма ужасов. Я увидела ряд белых дверей с огромными отполированными до блеска замками. Единственным цветным предметом в этом холле была раскатанная вдоль него красная ковровая дорожка, которая чуть оживляла картину. Я подошла к двери Джеймса и приложила к ней ухо. Тишина. Может, он спит или вообще не дома. Я медленно вдохнула и выдохнула. Потом постучала. Трижды. Выждала пару минут. Тишина. В квартире никого не было. Наверное, Джеймс сейчас на вечеринке у кого-то из друзей. Я с раздражением оглянулась вокруг себя. Я отошла на несколько метров, а потом бросилась к двери, пытаясь выломать ее. И еще раз. И еще раз ударила кулаками в деревянное покрытие со всей силы. И тут я вдруг заметила в углу пожарный щит с топором. Я подошла к топору, висевшему за стеклом, и с размаху выбила стекло. В руки впились крошечные осколки, но я была в таком состоянии, что боли не почувствовала. Я взяла топор. Почувствовала его вес – он был тяжелым, как золотой слиток. Теперь, пока он в моих руках, все будут мне повиноваться; моя сила неукротима. Внезапно я превратилась из бессловесного ничтожества в самую могущественную девочку на свете. У меня была вся власть королей и императоров. И никто не посмел бы отнять ее у меня. Я вернулась к двери, занесла над ней топор и вонзила его. Полетели щепки. Я чувствовала себя, как герой Джека Николсона в «Сиянии»[4]. В голове реальность и мечты слиплись, словно шарики мороженого в жаркий летний день.

Никто не прибежал на шум. Никто не пытался остановить меня или позвонить в полицию. Может быть, то, что происходило, было в этом здании совсем не редкостью. Может, люди испугались. Или, может быть, втайне надеялись, что однажды именно я приду убить Джеймса, прячась за дверью и тайно подбадривая меня.

А я снова и снова била топором по двери, снова и снова, пока не проделала достаточно большую дыру, чтобы пролезла рука. Я запустила ее в отверстие и отперла дверь изнутри. В горле пересохло, а губы были холодны как лед.

Квартира Джеймса была на удивление аккуратной и чистой. Посередине комнаты стоял кожаный диван темно-красного цвета. На стене висел огромный плазменный телевизор. На кухне было чисто, а на вешалке в прихожей были аккуратно развешаны пальто. Меня накрыла волна злости. Я вошла в спальню и открыла шкаф. Все было таким чертовски аккуратным и безупречным, что у меня аж в глазах защипало. И я стала рвать его одежду. Вытащила шнурки из его модных туфель и завязала в красивые бантики. Потом разбросала обувь по всей комнате. Я выбрала самый красивый костюм и надела его. Закатала рукава и открыла тумбочку рядом с кроватью. Я взяла маркер и написала на стене: «Убирайся в ад!» Я вошла в ванную и сорвала занавеску. Обернула вокруг себя, как мантию. Ну и кто тут теперь крутой, а? Разве у Джеймса была мантия? Не-а. Не думаю. Я взяла бутылки с шампунем и гелем для душа и выбросила в унитаз. Со всей силы ударила по зеркалу, и оно треснуло. Трещины разошлись вдоль зеркала, словно паутина. На кистях выступила кровь. Но сейчас даже самая сильная боль была для меня, что муравьишка на тротуаре – настолько незначительной, что я могла бы кому угодно сделать плохо, и этот кто-то не смог бы постоять за себя.

«Когда умру, превращусь в привидение и замучаю тебя до смерти!» – написала я маркером на разбитом стекле.

Взглянув на отражение в разбитом стекле, я увидела на полке рядом с зеркалом палетку мерцающих теней для век – наверное, какая-нибудь из его проституток оставила. Я зачерпнула немного блесток. Намазала на щеку, чтобы выглядеть, как фея. Да! Я фея. У меня есть мантия, есть костюм, есть миссия. И никто меня не остановит. Я бросила палетку на пол и собиралась выйти из ванной, когда услышала, как открылась входная дверь. Сердце упало куда-то глубоко в живот.

– Черт, что тут творится?! – вскричала женщина грудным голосом. Увидев то, что я натворила, она ахнула. Я побежала обратно в спальню и огляделась. Луна из окна отражалась в моих глазах. Я замерла и на мгновение перестала паниковать. Луна, круглая и такая гладкая, была освещена спокойным светом, проникавшим через оконное стекло, и квартира, несмотря на беспорядок, казалась совершенно обычной, словно приливы в океане или восход солнца. Я хотела улететь на Луну и никогда больше не возвращаться.

– Черт, что тут творится?! – из соседней комнаты раздался голос Джеймса.

Я быстро выкинула из головы все мысли. Залезла в шкаф, закрыла двери и спряталась в темном углу. Закрыла лицо руками и свернулась в калачик, изо всех сил стараясь сделаться меньше.

Его шаги приближались, и вот он уже стоит в комнате, где прячусь я.

– Твари! Что они взяли? Дурь? Деньги? Проверь все, Клара! – вскричал Джеймс.

– Но… я…

– Проверь все, Клара, черт тебя дери!

По полу зацокали ее каблучки, и с каждым шагом я слышала еще один звук – странный звон. Наверное, звенели браслеты на ее запястьях.

Голос Джеймса раздавался так близко, что, казалось, он совсем рядом со мной, нагнулся ко мне и шепчет на ухо. От одной мысли об этом я подскочила. Задела ботинок, и он стукнулся о стену. Бух.

– Подожди! Стой! Я что-то слышал!

Мышцы в теле так напряглись, что голова закружилась. Мне было очень больно.

Я снова пришла в себя.

Приготовилась к тому, что Джеймс сейчас распахнет шкаф и увидит меня. Вытащит за шкирку и изобьет до смерти. И я больше никогда не прочитаю свою книгу. И не напишу для вас все это прямо сейчас, доктор. Вы бы никогда даже не узнали обо мне. Не узнали бы, кто я. Я стала бы просто еще одним исчезнувшим человеком. Призраком. Как тот, который, быть может, сидит сейчас у вас в кресле. Или лежит на диване. Смотрит из окна вашего кабинета на проезжающие мимо автомобили. Я не хотела быть призраком. Не хотела быть просто еще одним человеком, о котором все забыли. Воспоминанием. Не хотела исчезнуть. Я закрыла глаза. Зажмурилась. И затаила дыхание.

Разъяренный Джеймс ходил туда-сюда, ругаясь себе под нос. Я слышала его шаги все ближе и ближе, и в темноте казалось, что он уже забрался ко мне в голову и меряет ее шагами. Его прерывистое дыхание раздавалось настолько близко, что, казалось, я могу ухватить его рукой. Я услышала, как он прислонился к двери шкафа. «Нет, не открывай!» – молилась я.

– Твои вещи на месте, детка, – сказала Клара.

– Не смей называть меня «детка»! – закричал Джеймс. От его голоса дерево завибрировало.

А потом по коридорам разнесся звук полицейских сирен.

– Собери все! Дурь, деньги, все! Быстро! – шикнул Джеймс.

Выходит, соседи Джеймса были не на моей стороне. Обидно.

– Но куда…

– Сиди уже, я сам! – выбежал он из комнаты и из моей головы. Раздался скрип открывающихся ящиков. Вой сирен стал ближе. Если бы полиция застала меня тут, бог знает, что бы случилось.

– Пора! Сейчас же! – крикнул Джеймс Кларе.

– Но дверь же сломана, сюда может войти кто попало! – упиралась та.

– Да по хрену мне! – ответил Джеймс так громко, словно у него лопнула сонная артерия.

– И куда мы теперь попремся?! – закричала Клара.

– Это Бен! Сволочь с двенадцатой улицы! Это он, я точно знаю! Хотел показать, что не боится меня, тварь! Богом клянусь, это он! Давай быстрее, встретимся на лестнице. Эта сволочь у меня так просто не отделается!

Их голоса раздавались все дальше, пока не скрылись где-то в ночи. На улице завывала сирена. Я распахнула шкаф и промчалась по комнатам. На полпути поскользнулась на ковре и упала. К зданию подъехало несколько полицейских машин, и я услышала хлопанье дверей. Я торопливо поднялась и побежала к окну. Открыв его, выбежала на пожарную лестницу и помчалась на крышу так быстро, что ступени гремели под ногами, как хвост гремучей змеи, как будто собирались разверзнуться и скинуть меня вниз. Кроме их грохота, не было больше никаких звуков – разве что мое учащенное дыхание. Добежав до крыши, я подлетела к чему-то вроде крупного дымохода и спряталась за этой штуковиной. Снизу явственно доносился лязг полицейских сапог по тротуару.

Я просидела там час и три минуты, пока не услышала, как автомобили полицейских умчались в ночь. Тогда я медленно поднялась с места. Ноги болели. Я не понимала, почему они не поднялись на крышу. Хотя… Не на крышу же я вломилась, а в квартиру Джеймса. Я поставила ногу на лестницу и начала медленно спускаться вниз. Прошла мимо квартиры Джеймса и всех других. Сойдя наконец на землю, я почувствовала себя другим человеком. Сильнее. Но внутри у меня была зияющая пустота. Я плотно обернула вокруг себя занавеску для душа и посмотрела на свою тень. Вышла в переулок. Побрела по пустынным улицам.

Я желала, жаждала его смерти. Его голос вызывал во мне отвращение. В моей душе бушевал гнев.

Я убеждаю себя, что во всем виноват мой мозг. Во всем виноват он – вышедший из-под контроля, опьяненный безумием. Однако я сижу перед вами, бессловесная, словно рыба, выброшенная на берег, и уже сомневаюсь в том, что была, когда все это совершила, не в себе.

Но я уже говорила и скажу снова, доктор: кое-что, некоторые вопросы лучше оставить без ответа.

23

На следующий день я села на тротуар за деревом возле магазина и стала ждать, когда кончится смена его хозяина. На щеке у меня был фиолетово-зеленый синяк: я вернулась поздно, и Дейзи слегка поколотила меня. Но мне это даже нравилось – синяк добавил лицу цвета, и я стала похожей на живую картину Пикассо. А Дейзи, дурочка, думала, что я буду смотреть на себя в зеркало и плакать дни напролет.

Я не отводила взгляда от двери несколько часов. Наконец, ровно в семь часов вечера, он вышел из магазина. На нем были куртка и армейский рюкзак. Я поднялась с земли, дала ему набрать дистанцию и пошла за ним. Я использовала те же маневры, что и тогда, когда следила за Джеймсом, – пряталась за автомобили, деревья, заскакивала в магазины, когда он оглядывался. Он остановился на автобусной остановке и сел на скамейку. Я подождала автобуса за деревом, и, когда двери уже почти закрылись, я ворвалась в салон, натянула на голову капюшон и просидела всю дорогу на заднем сиденье. В автобусе пахло грязью и сотнями запахов сотен людей, которые входили в него и выходили из него – утром, днем, в вечерней давке после работы. Проехав пару минут, я осторожно подняла голову. Он сидел рядом с пожилой дамой. У нее были седые волосы, кудрявые, как у барашка. Он посмотрел в окно. Я видела, как в его глазах проплывают окружающие пейзажи.

Автобус проехал еще несколько остановок, парень встал и, помахав на прощание водителю, спустился на улицу, и я помчалась за ним, выскочив из салона и так и не заплатив. Он снова пошел по тротуару, и я последовала за ним. Но он вдруг обернулся и посмотрел на меня.

Казалось, живот свернуло узлом. А сердце замерло. Внутри меня словно сначала натянули резиновую ленту от костей ног к черепу, а потом резко разрезали ее. Меня еще никогда не ловили на том, что я за кем-то слежу.

– А ты что здесь делаешь? – спросил он.

И хотя рот я открыла, оттуда не донеслось ни звука. Я попыталась восполнить пробел словами, но тщетно. Я сделала несколько шагов назад и умоляла про себя Всевышнего, чтобы тот помог мне раствориться и протечь сквозь асфальт, или чтобы вороны, летавшие вокруг, унесли меня в свое гнездо. Но ничего не случилось. Я опустила голову и уставилась на ботинки.

– Ты что, правда за мной следишь?

Я подняла голову, осторожно, робко, не осмеливаясь заглянуть ему в глаза. Иногда так делают животные. Думаю, животным я и была. Таким же грязным, таким же наивным, и мой хаотично устроенный, но четкий ум был так же соткан из отдельных фрагментов. Я спрятала руки глубоко в карманы.

Он не спросил, почему я молчу. Только сказал:

– Я Чарли.

Чарли. И протянул руку. Руку. Я всегда думала, что самое красивое в мужчине – это его руки. Руки, которыми можно покрасить белой краской стену с граффити. Руки, которыми можно носить деревянные и бетонные блоки, строить здания, офисы, рабочие места, налаживать жизнь. Руки, которыми можно чинить автомобили и мотоциклы. В которых можно держать красную розу. Писать на бумаге. Курить сигары. Потрясающе. Руки, которыми можно обхватить ладонь девушки и покрыть ее поцелуями.

Все это время я думала, что внутри меня что-то умерло. Моя кожа когда-то была яркой, а теперь стала матовой и бледной. Мои глаза, когда-то сверкавшие искорками и такие живые, теперь стали тусклыми, а взгляд – пустым. Мое сердце, когда-то выскакивавшее от полноты чувств из груди, почернело и сморщилось, словно изюм. Чарли протянул мне руку, и от всего его тела, словно лучи солнца, исходили невинность, искренность; у меня появился шанс спастись. Глубоко в душе я почувствовала, что сердце снова начинает биться в прежнем ритме. Артерии, вены, кровь снова наполнились жизнью.

Я пожала ему руку.

– А тебя как зовут? – спросил Чарли.

Он заставил меня забыть животную природу. Он заставил меня забыть, что я всего лишь трусливая крыса, коварная лиса. Я заглянула в его глаза на мгновение и почувствовала себя свободной. В его глазах я не увидела ни отвращения, ни ненависти. Лишь обрывки знаний и детскую наивность, которые, ворвавшись вдруг, словно ураган, в мой разум, сказали: «Ты так многого не знаешь, и мне очень хочется рассказать тебе все».

Тогда, не думая о последствиях, о возможном унижении, я залезла в рюкзак, вытащила ручку и написала свое имя на ладони. Подняла ее, чтобы он прочитал.

– Блю.

Потом я повернулась и зашагала прочь. Мне пришлось. Иначе я бы просто умерла. Момент был невыносимо идеальным. Пока я шла домой, имя Чарли эхом отдавалось в голове, и в какой-то момент она даже закружилась. Наверное, у каждого, кто произносил это прекрасное имя, во рту вырастали розы, а язык обволакивали медовые реки. Я пришла к себе в комнату и достала из рюкзака блокнот. Дрожащими руками я написала слово, которое проплыло сквозь меня, как плывет по воздуху голубка, время от времени хлопая крыльями. Чарли.

24

Когда я была маленькой, я всегда думала, что тот, у кого в руках коробка с тортом, – непременно неиспорченный и добрый человек. Как и те, кто носит толстые шарфы и варежки. И те, у кого в руках цветы.

После смерти Олли, однако, глядя на человека, я стала думать – интересно, сбивал ли он когда-нибудь кошку или птичку? Интересно, хаял ли он когда-нибудь телевизор, крал вещи в магазине или бил кого-нибудь в лицо? Я хотела бы расстегнуть свой разум и снять его, словно куртку. А Чарли мог это сделать. Он мог быстро снять куртку с моих плеч, как будто ее там никогда не было.

Через три дня я наконец собралась с силами и смогла снова войти в магазин.

Шел фильм. Дороти шагала по дороге из желтого кирпича, радостно подпрыгивая и болтая небольшой корзиночкой, которую держала в руке. Улыбалась, глядя на пейзаж вокруг, и ее полные яркие губы обнажали жемчужно-белые зубки. На горизонте виднелись светящиеся под голубым небом огромные горы, склоны которых были покрыты зеленой травой. Я сжала кулаки. Стиснула зубы. Вся эта прекрасная страна… Я так хотела в ней жить. Это была моя страна.

Чарли повернулся. Его взгляд был таким нежным и всепрощающим, что руки мои опустились, а челюсть расслабилась. Я посмотрела на руки. Словно полумесяцы, на коже виднелись следы от ногтей.

– Тебе нравится фильм? – спросил он.

Я оглянулась и покачала головой. Нет, я его ненавидела. Этот фильм отнял у меня мой мир и мою Дороти. Как грабитель – ворвался в разум, перевернул мебель, сорвал картины со стены, выбил окна. Но в фильме была своя привлекательность, хоть и разрушительная, по сути.

– Зачем же ты тогда пришла? – растерялся Чарли. Моего молчания, последовавшего в ответ, ни он, ни я сама не поняли. Словно оно было написано шрифтом для слепых, и разобраться в нем мы не могли.

Я пожала плечами.

Он поставил на паузу.

– Ты боишься?

Еще молчание. Затем я медленно кивнула.

Он замялся. И спросил:

– А ты… многого боишься?

Это он так разговор начать пытался или просто из беспокойства спросил? Я снова кивнула. Больше он ничего спросить не успел. Мы услышали, как кто-то вошел в магазин, и оба разом обернулись. Бородатый мужчина с сальными волосами прошел в отдел алкогольной продукции. Я вздохнула, взяла свой рюкзак и посмотрела на улицу. И вдруг в моем мозгу появилась странная и опасная мысль. Словно она была пулей, а мой разум – винтовкой. Так что я нажала на спусковой крючок. Если встать на дороге и попасть под машину – тогда не придется иметь дела ни с Джеймсом, ни с этой Дороти, ни с какими-либо еще проблемами, которые я не хотела признавать. Выйду на середину дороги и буду ждать, пока какой-нибудь кретин не забудет нажать на тормоза. И тогда, погибнув, я останусь Дороти навечно. Но мысли эти перебил вопрос, который и спас меня. Мысли, которые я никому не советовала бы воплощать.

– Может, сходим куда-нибудь вместе или придумаем еще что-то, – наполовину утвердительно, наполовину вопросительно произнес Чарли.

Его слова прошли по моему телу, словно электрический импульс. Сердце тут же растаяло, и капли закапали с него, как воск со свечи. Я не обернулась, но на мгновение застыла. Я закрыла глаза от счастья, и капающий с сердца растаявший лед заставил губы расплыться в улыбке. Я открыла глаза и пошла дальше. Повернула налево и ощутила внутри себя странное чувство, которое никак не хотело уходить. Как будто Чарли написал там свои слова яркими чернилами. Я наблюдала, как с каждым моим шагом дорога все приближается. Каждый проезжающий мимо автомобиль значил смерть, кровь и сломанные кости.

Дойдя до угла, я внезапно остановилась. Отчего-то я вдруг перестала надеяться на смерть. Я посмотрела налево, направо. А потом пошла дальше по тротуару, не оглядываясь. Зная, что влюблена.

25

Когда я пришла на кухню, уже начинало темнеть. Дейзи готовила ужин. Ей наконец-то удалось найти работу в секонд-хенде, и теперь она нечасто появлялась дома, потому что продолжала работать в ночную смену в «Волмарте»[5].

Когда наши глаза встретились, мне показалось, что мы не виделись уже много лет. На плите варились макароны – Дейзи готовила, доктор, она готовила! – и радио было включено, и вода из крана лилась в раковину, а мы просто стояли, глядя друг на друга, словно два зверя, которые впервые столкнулись лицом к лицу.

– Сегодня опять из школы звонили, – сказала Дейзи, сняв макароны с плиты и сливая воду. Через несколько мгновений она повернулась и поставила на стол две тарелки и миску с тертым сыром. Мы сели, и я стала наматывать макароны на вилку.

– Директор Фишер жаловалась, что ты к ней не зашла после уроков. Она была в ярости. И я тоже.

Я продолжала жевать. Набила полный рот макарон и подумала, как было бы забавно, если бы наши волосы были сделаны из них. Голос Дейзи я игнорировала.

– Блю, если ты не начнешь учиться, я запру тебя в психушку. Клянусь Богом.

Молчание. Я продолжала жевать, отпила воды, вытерла губы. «Может, сходим куда-нибудь вместе или придумаем еще что-то». Может быть. То есть он сомневается? Или ему просто жаль меня? Или он хочет куда-то пойти так сильно, что добавил «может быть», чтобы это скрыть? И что он имел в виду под «еще что-то»? Чем еще мы могли заняться, кроме как куда-то пойти? Отправиться в путешествие? О, как же я хотела путешествовать по миру с Чарли. Я была абсолютно уверена, что о великих странах, больших городах и океанах он знает абсолютно все. Взгляд его теплых карих глаз был таким надежным… а его спутанные темные волосы, красивый подбородок, жилистые сильные руки… такие сильные, что они могли задушить моих демонов, а это непросто. Я на секунду подняла взгляд и увидела, что Дейзи сверлит меня глазами. Она что-то говорила? О чем-то сообщала? Неужели очередное нравоучение, до которого мне не было совершенно никакого дела? Я закрыла глаза и помассировала веки пальцами. Нужно было сосредоточиться. Мне предстояла сложная миссия. Я планировала убийство. Не могла же я позволить встать у себя на пути какому-то там парню. Даже такому красивому, как Чарли. Или могла? Нет, тогда я бы себя не простила. Что же я, девочка, получается?

Дейзи отложила вилку. Ну точно. Она сказала что-то и ждала моей реакции.

– Кем ты себя возомнила, что решила меня игнорировать? – процедила она.

Я осторожно положила вилку. Попыталась все вспомнить, но ее слова напрочь вылетели из моей головы. Дейзи схватила мою тарелку и швырнула в раковину. А я вообще-то не ела целый день.

– Если ты не возьмешься за ум, я сожгу твою проклятую книгу. Оболью бензином и подожгу. И ты знаешь, что я не шучу, – медленно произнесла Дейзи.

Я знала, что она ждет от меня хоть какого-нибудь подтверждения – всхлипа или стона. Но я молчала. У меня не было никакого желания делать ей одолжение. От одной мысли об этом я передернулась. И Дейзи это увидела.

– Знаешь, что? Пошла вон из моего дома. Сейчас же, – тихо сказала она.

Несколько секунд я переваривала эти слова. И вдруг меня одолело желание задушить Дейзи. Схватить ее за волосы и вырвать их с корнем. Сорвать скальп, раскроить череп, чтобы оттуда высыпался весь ее наркотик. Она обернулась, и наши глаза встретились. Меня переполняли грусть и усталость. Хотелось просто лечь и уснуть.

Я медленно поднялась с дивана и взяла куртку. Вышла, в последний раз глянула через плечо на Дейзи. И закрыла за собой дверь.

Выйдя на улицу, я тут же замерзла. Гулять в одиночестве по улицам ночью не так уж плохо. Можно представлять себя единственным выжившим после конца света. Дома и магазины заброшены. Город эвакуирован из-за какого-нибудь катаклизма, а я тут одна. В квартирах все осталось нетронутым. Еда до сих пор на столе. Телевизор все еще включен. Кроватки не остыли. Я могла бы брать в магазине, что хотела. Могла бы бесплатно смотреть фильмы в кинотеатре.

И все-таки гулять ночью по тому району, где мы с Дейзи жили, – идея не самая хорошая. Ночью тут разъезжали банды головорезов, пьяных, жестоких, сумасшедших. Да и потом, в темноте все кажется страшнее. Сломанный светофор, мигающий в полумраке, кажется привидением. Заброшенное здание с заколоченными окнами становится убежищем для преступников и воров. Грязные черные кошки, которые бродят по переулкам, кажутся прислужниками самого дьявола; при свете дня люди могут погладить кошку, но только не в ночное время. Хотя мне было наплевать.

Я вошла в переулок в поисках места для ночлега. Большая картонная коробка за мусорным баком казалась удобной. Я забралась внутрь, свернулась калачиком и закрыла глаза. И вдруг в моей голове появился странный план – влезть в чужой дом, назваться демоном, и, пока все спят, съесть всю еду и украсть драгоценности. Но я так сильно устала, что отмела эту мысль. И посмотрела на небо.

Интересно, Чарли думал обо мне в тот момент? Доктор, скажите, пожалуйста, что думал. Может быть, я снилась ему во сне… Должна была сниться. Я была… невидимкой? Просто молчаливым, монотонным, безжизненным существом, тащившимся каждый день в школу, без какой-либо цели в жизни? Каждый день проживающим этот бессмысленный цикл: есть, спать, читать, ходить в школу, читать, есть, спать. Может быть, я олицетворяла саму безысходность? Разве нет? Нет. Чарли думал обо мне. Я приходила ему во сне. Я… Я не была невидимкой. Во мне кипела жизнь. У меня был разум. Он думал обо мне. И Дейзи тоже. Они оба думали обо мне, все они думали обо мне. Весь мир. Дороти. Железный Дровосек, Страшила, Лев, Тото. Волшебник страны Оз. Даже Олли. Они все! Я была просто девочкой, доктор. Не была просто кем-то, кого оставляют умирать на дороге.

Я снова закрыла глаза и заворочалась. Обхватила себя руками, чтобы согреться, и думала о книге, чтобы побыстрее уснуть. И вскоре заснула тревожным сном.

Я вернулась домой еще засветло. Дейзи не было.

26

Я выяснила о Джеймсе все. Я знала, по каким дням он приходит в «Олив Плэйс», к кому и куда ездит. Знала, когда. Знала все явки и пароли. Выяснила, что он любит есть – в «Олив Плэйс» он регулярно ел спагетти болоньезе со специальным соусом, а в других ресторанах он обычно заказывал салат с сардинами и хорошо прожаренный стейк с перцем и солью. А потом пожирал его, как животное, нетерпеливый зверь. Десерт он заказывал лишь тогда, когда приходил с этой женщиной, Кларой. Это всегда было мороженое с горячей помадкой, взбитыми сливками и вишенкой. И он всегда ел его совершенно одинаково. Сначала ждал, пока Клара съест ложку горячего шоколада. Потом с довольной ухмылкой снимал с верхушки вишенку и давал Кларе откусить от нее кусочек. Ножку от вишенки он выбрасывал, а потом они, каждый в своем ритме, доедали оставшееся мороженое. Он всегда пил темное пиво. Если в меню его не было, он закатывал истерику, швырял на стол салфетку и в гневе покидал ресторан.

Я убила бы его, доктор. Это был лишь вопрос времени.

27

– Привет, Блю – сказал Чарли.

Я ушла в дальний угол магазина и села на пол. Не осмелилась усесться за стойку – боялась испортить ситуацию, ведь все только-только наладилось. Как будто я накинула на себя одеяло, а этим одеялом был он – согревал меня, а я дрожала от холода. Иногда все, что нужно, – это кто-то, кто осыпает вас любовью, которую невозможно выразить словами.

Я не могу понять, называть ли Чарли мальчиком, или же просто парнем, или все-таки молодым человеком. Слишком стар он, пожалуй, для мальчика, но слишком замечателен, чтобы называть его парнем. И я слишком хорошо его знаю, чтобы называть молодым человеком. Так что назову его просто – Чарли.

Я открыла книгу на странице, где закончила читать, и продолжила.

– Я хочу, чтобы он вернул меня домой, в Канзас, – произнесла Дороти.

Тут уж фермер удивился и спросил:

– Канзас? А где его искать?

– Не знаю, – ответила Дороти грустным голосом. – Но там мой дом, а значит, где-то же он должен быть!

Я погружалась все дальше и дальше в историю, как вдруг голос где-то на заднем плане вернул меня к реальности. Я подняла голову. Чарли стоял перед стойкой. В глазах удивление, рот слегка приоткрыт.

– Блю, смотри, – произнес он, указывая на распахнутую дверь. Я взглянула туда.

Шел снег. Он был таким густым, что я не могла видеть ничего дальше тротуара. Снег сделал город чище, избавив от уродливых серых скамеек, мусорных баков и унылых зданий. И вдруг мир стал прекрасен. Я медленно закрыла книгу и поднялась на ноги.

– Ты хочешь выйти? – спросил Чарли.

Я посмотрела на него, потом снова на снег и кивнула. Взяла рюкзак, и мы вышли на улицу. Холод, словно крошечные лезвия, врезался в кожу. Снег будто стал занавесом, скрывавшим мой страх. Я вдруг отпустила рюкзак, он шлепнулся на землю. А я понеслась вместе с Чарли по кварталу, как ребенок. Как настоящая девочка. Никогда я раньше ни с кем себе такого не позволяла, разве что с Олли. Я никого не видела. Мои поношенные ботинки промокли, а пальцы грыз мороз. Я набрала в ладони снега, бросила в воздух. Снежинки падали на мои темные волосы, покрывая все вокруг.

Чарли улыбался во весь рот.

А потом мы оба упали в снег. Я посмотрела на небо, покрытое пеленой прозрачных белых облаков. Я нафантазировала себе, что это Колдунья Севера, щелкнув пальцем, рассеяла над нашим городом миллионы ватных шариков и вокруг стало белым-бело. Я повернула голову к Чарли, а он обернулся ко мне.

Потом он приблизился, и мы оказались совсем рядом, лицом к лицу, и наши носы почти соприкоснулись. Сердце выскакивало из груди – или, может быть, мне так казалось от холода. Одной стороной наши лица лежали на обжигающе холодном снегу, а другую мы подставили под падающие с неба прохладные снежные хлопья.

И тут Чарли поцеловал меня, прямо на снегу. Очень тихо, но так, как будто этот поцелуй дал нам власть над всей планетой. Я вдруг перестала ощущать снежинки. Было удивительно, насколько близко мы были друг к другу, как если бы были единым целым – одним организмом, одним бешено бьющимся сердцем, одной нервной системой, посылающей импульсы к нашим органам. Я чувствовала, что воскресла.

Потом он обнял меня крепко-крепко. И я тоже. Мне стало так спокойно, и хотя мы оба были уже с ног до головы покрыты снегом, было очень тепло ощущать его в своих руках. Мы держали друг друга, словно корни деревьев, которые переплелись между собой.

В мгновение ока мой разум переключился, и мне вдруг захотелось встать и убежать. Я должна была испугаться такого исхода. Но почему не испугалась? Я поднялась на ноги, подняла укрытый снегом рюкзак и быстро зашагала прочь. Не сводила взгляд со снега, по которому шла. Я чувствовала себя так, словно больше не была собой, – и только снег все продолжал падать, как будто ничего и не случилось. И вот тогда я поняла – жизнь не остановится ни при каких обстоятельствах.

– Постой! Что случилось? Ты испугалась? – крикнул Чарли мне вслед. Не останавливаясь, я покачала головой. Попыталась сосредоточить мысли на звуке падающего снега, чтобы успокоиться, но голос его звучал в голове, словно заевшее радио. Все это вранье, я знала, потому что снег молчал, и именно за это я люблю его больше всего. Так почему же мой разум создает несуществующие вещи?

– Ну, пока, Блю!

Он закричал, но его голос прозвучал очень тихо, почти тут же исчезнув среди многоэтажек, возвышавшихся вокруг нас. Я остановилась. Посмотрела направо и заметила отражение в витрине ближайшего магазина. И увидела стекающие по моим щекам слезы. Я стояла в снегу, словно крошечная черная фигурка. Снег был настолько ослепительно белым, что мои контуры буквально светились. Как жутко. Боже, какая я отвратительная. Потом я обернулась. Чарли до сих пор сидел на снегу. Сама невинность. У меня засосало под ложечкой, а сердце словно обожгло огнем. Губы пульсировали, а голова отяжелела. Мне нужно было что-то сказать, иначе я бы умерла.

И я сказала.

Тихо-тихо.

Я знала, что он меня не слышит. Я и сама себя едва слышала. Сначала я несколько раз повторила слово беззвучно. Проверила, каково оно на ощупь. А потом все случилось. И оно вылетело из моих губ.

– Пока, – прошептала я.

Повернулась и пошла дальше. Я заговорила. После пяти лет молчания. Я открыла рот и сказала слово. Простое, ничего не значащее слово. Но наполнила его таким смыслом, что мой мир перевернулся раз и навсегда.

28

На следующий день в школе я смогла лишь положить голову на парту и повторять его имя снова и снова. В моей душе бушевал пожар, доктор.

– Блю, сядь ровно, – попросила учительница на уроке истории. Я закрыла глаза, и перед ними зажглась неоновая надпись, и светящиеся буквы сложились в слово «Чарли». Я слегка наклонила голову и посмотрела на учительницу. Я сложила ладони пистолетом и направила их на нее.

– Ты прекрасно знаешь, что ведешь себя неприлично. Опусти руки. Сейчас я опять вызову тебя к доске. Сядь ровно и следи за ходом занятия, – отрезала учительница.

Я посмотрела на свою руку, и сложенные указательный и средний пальцы, направленные на учительницу, а еще этот большой палец, задранный в воздух, на моих глазах превратились в настоящий пистолет. Черный, тяжелый, готовый к выстрелу. Его металл холодил ладонь. Прощайте, учительница.

Я нажала на спусковой крючок.

Никто не обернулся. Учительница как ни в чем не бывало по-прежнему стояла руки в боки. Не было ни крови, ни паники, ни страха. Я медленно опустила руку и снова положила голову на стол. Пистолет исчез.

Я поняла, что выгляжу совершенно жутко, и мне тут же захотелось, чтобы Чарли пришел и показал, как снова стать красивой, спас от одолевавших мыслей о жестокой расправе.

Проходили дни. С тех пор как я осмелилась произнести что-то при Чарли, я больше не говорила ничего. Даже до сих пор сама поверить не могла, что у меня получилось тогда. Не могла представить, что другой человек… нормальный человек… может запасть мне в душу. И открыть коридоры и тайные проходы в ней, которых, как я думала, и вовсе не существует. Ни с того ни с сего… Заставить меня что-то чувствовать. Теперь путь к отступлению был отрезан – чувство это дальше скрывать не было смысла.

Я стояла перед дверью магазина, не зная, войти мне или нет.

«Уйди отсюда, – подумала я. – Если ты сейчас войдешь в магазин, назад пути не будет». Я не пошевелилась.

Через окно я видела, как он читает книгу. Наблюдала, как его глаза пробегают по страницам, как зрачки быстро двигаются влево-вправо, фиксируя написанное. Между его бровей пролегла неглубокая складка. Он положил голову на руку. Его пышная темная шевелюра казалась не очень опрятной. Чарли был словно в другом мире, в мире необычайного спокойствия. Или, может быть, он просто очень хорошо умел скрывать свои разочарование и гнев. Он провел пальцем по странице книги, и я обратила внимание на его ногти – идеальной квадратной формы, немного закругленные по краям и очень короткие. Чарли пару раз постучал кончиками пальцев по стойке. Раз. Два. Три. Я почти услышала звук.

И тут Чарли поднял голову. Заметил меня. Помахал рукой. А я вспомнила слова, что однажды сказал мне Олли, когда меня в очередной раз дразнили в школе.

Способность любить является единственным мощнейшим даром, который есть в нашем распоряжении, – это огромная сила, которая может и созидать, и разрушать. Мы не хотим ненавидеть и бояться, но живем в таком мире, где любовь порождает ненависть и страх, – из разбитых сердец и разрушенных жизней. И всякий раз, когда тебе становится страшно, я хочу, чтобы ты помнила: уничтожить твой страх может только любовь. Но ни в коем случае не позволяй ей уничтожить твою смелость.

И я вошла в магазин. И словно снова ощутила твердую почву под ногами. Я больше не боялась. Ничего. И перестала слушать голоса в голове.

– Пойдем, я кое-что покажу тебе, – сказал Чарли, когда я дошла до стойки, и встал с места. Снял пиджак со спинки стула и повел меня за собой. Чарли вошел в подсобку, и я последовала за ним. Он взял меня за руку. Его ладонь была намного крупнее моей, и я подумала, насколько он старше, и сильнее, и выше. Он толкнул большую темную дверь, которая вела к красной витой лестнице. Словно блестки вокруг рождественской ели, на лестнице тут и там валялись засохшие кусочки красной краски. Чарли держал меня за руку, и мы шли вверх по лестнице, вверх, вверх, пока не дошли до самого верхнего этажа. Он открыл еще одну дверь.

Мы вышли наружу и спугнули нескольких птиц, сидевших на крыше. Виден был весь город, покрытый снегом, который напоминал мягкий белый пушок на свежем персике. Я видела сотни зданий, больших и маленьких. С разбитыми окнами. Начищенными до блеска окнами. Розовыми стенами. Черными стенами. Серыми стенами. Видела заброшенные здания, которые я так любила. И здания, полные жизни. Вокруг виднелись грязно-серые лужи от растаявшего снега.

– Тут тебе никто не посмеет причинить боль, – сказал он, повернувшись ко мне. – Здесь только мы с тобой вдвоем. Тут я чувствую себя в безопасности. И хочу, чтобы ты чувствовала то же самое.

Я подошла к краю крыши и посмотрела вниз. По тротуару шли люди, бежали собаки, а рядом ехали автомобили. Я подняла руку и сделала вид, что только что раздавила крошечного человечка двумя пальцами. Набрала побольше слюны и плюнула, как маленький ребенок. Наблюдала, как плевок пролетел по воздуху и шлепнулся рядом с деревом. Теперь он останется там навеки. Просочится сквозь землю и застрянет между трещинами в тротуаре навсегда, и хоть что-то останется на Земле от меня. Теперь я не боялась уйти.

Я посмотрела на Чарли. Внезапно где-то в глубине души возник странный порыв. Нужно было что-то сказать. Иногда у меня такое уже бывало: я хотела подойти к незнакомой женщине на улице и сказать, что у нее красивые туфли или прическа. Я собирала в кулак все свое мужество, обдумывала, что именно произнесу и как, но потом, в самый последний момент, я всегда сдавалась – просто смотрела с сожалением, как они проходят мимо. Но я больше не хотела мириться с этим сожалением. Я готова была что-то сказать. Или все-таки нет? Последние пять лет я обещала себе этого не делать. Однажды я уже нарушила это обещание. Нельзя же и дальше нарушать его и просто о нем забыть. Нельзя. Или можно?..

Голубь приземлился на крышу и заглянул мне прямо в глаза. Я когда-то знала девушку, которая умела говорить с голубями. Она была очень худой, а ее волосы были тонкими и светлыми. Она всегда была в окружении голубей. Голуби просто любили ее. Когда она отправлялась за покупками, они ждали ее за дверью продуктового магазина. А ночью, пока она спала, голуби сидели на ее подоконнике. Но однажды девушка отправилась к озеру и не вернулась. Голуби проплакали двенадцать дней. А потом разлетелись – каждый в свое укромное местечко – и молча умерли с горя.

Простите. Правда тут только в том, что у меня была знакомая тощая блондинка. Остальное я выдумала.

В лицо ударил ветер. Голубь улетел.

– А если мы упадем? – вдруг спросила я совершенно спокойным голосом.

Фраза пришла из ниоткуда. Без предупреждения и без колебаний. Я просто выговорила эти слова. Чарли посмотрел на меня. На секунду я увидела в его глазах замешательство.

Мы бы умерли. Вот что случилось бы. Просто умерли. Глупый вопрос. Наши зубы раскрошились бы об асфальт и разлетелись вокруг. Наши души унеслись бы вдаль. Любопытные голуби приземлились бы на землю рядом с нашими телами, наблюдая эту жуткую сцену.

– Тогда мы полетим, – ответил он. А потом улыбнулся.

Я сунула руки в карманы и, наклонившись немного вперед, снова посмотрела на тротуар. И молча расплылась в улыбке. Никогда до этого в своей жизни я ни во что так сильно не верила. Мы полетим.

29

Я хотела написать его имя на рекламных щитах, вырезать на всех деревьях, шептать его всем окружающим по ночам. Стоять на платформе, провожая поезда, с пустой чашкой для подаяния в руке и петь его имя. Я хотела укрыть себя его именем. Утонуть в нем. Я хотела писать его на каждой странице всех моих блокнотов снова и снова. Я была немой. Но меня переполняло страстное желание любить. Чарли был по меньшей мере лет на шесть меня старше, но мне было плевать. Я хотела, чтобы он готовил для меня ужин, заправлял постель и целовал меня на ночь. Когда я смотрела в его глаза, мне хотелось плакать. И это притом, что я знала – из-за этой любви я не доживу до старости, она высушит меня, высосет все соки и бросит умирать. Но мне было совершенно все равно.

30

Я вошла в комнату. На кровати сидело большое темное существо, скрестив руки и опустив голову. Лицо было невозможно отделить от жуткой тени, которая, словно облако, заволокла комнату. Существо держало в руке что-то крупное, но понять, что это, было невозможно, и, заметив, что оттуда что-то капает, я почуяла недоброе. Существо щелкнуло выключателем и включило свет. Тени метнулись среди морщин и складок лица этого человека, запульсировали на его шее и руках. Свет искрами отразился в глазах. Это был он. Поднял руку, в которой болталась отрезанная голова Чарли. Его глаза смотрели в потолок, челюсть отвисла, кровь из шеи капала на пол. Джеймс смотрел на меня. Я рухнула на пол.

– Ах ты, глупая девчонка, – сказал Джеймс.

Сказал таким голосом, каким еще никогда не говорил. Это был очень низкий хриплый голос, похожий на рычание какого-то дикого зверя. Джеймс небрежно отбросил голову Чарли и закурил большую сигару. Сладкий густой дым обжег мое горло, и я начала отчаянно кашлять. Мое зрение затуманилось.

Я проснулась.

– А не могла бы ты завтракать еще медленнее? Боже, Блю, что с тобой творится? – спросила недовольная Дейзи.

Я взяла ложку овсяной каши и опустила обратно в миску. Проделала это еще раз и еще. Зевнула, как любая нормальная девочка. Протерла глаза, как любая нормальная девочка. Опустила чашку на стол, как делают все воспитанные девочки. Я мастер маскировки.

В тот же день я поняла свою дьявольскую сущность. Потому что я была способна любить и во многом разбиралась, у меня были строгие моральные установки, я знала четкую грань между правильным и неправильным, я могла отличить этичные поступки от неэтичных. Но все равно совершила ошибку. А это значит, что я – само зло.

31

– Ты говоришь, – сказал Чарли.

Он стоял передо мной. Я дала его словам приземлиться в сознании; точно так же дети, когда окунают ладони в лужу, ждут, пока грязная вода впитается в кожу.

«Я заговорила с тобой, потому что привыкла жить в этом… защищенном мире – он был скрыт моим узким, ограниченным сознанием, ограниченность которого служила для меня единственным спасением. А мой внутренний мир был жутким заснеженным клочком суши в океане боли. Мозг мой был заморожен, а пальцы онемели от холода. А потом я встретила тебя. И тогда пришла весна, и внутри меня начались дожди, капающие в такт биению сердца, – сад в моей голове зазеленел и стал пышным, и там выросли дивные фиалки».

Я опустила голову, подобрала пальцы, и все эти мысли так и остались моей тайной. Я иногда задавала себе риторический вопрос: интересно, если бы он знал, о чем я думала, что бы сделал? Если бы только он знал об этой любви, которую я носила с собой, словно острый нож.

32

Несколько раз в течение недели я следила за Чарли – теперь я знала, что он живет в хорошем районе, Бей-стрит, 201. Учится в киноакадемии Грэйбрук. Живет один. В его квартире есть серая кровать и большой шкаф с дисками. Я его о многом спрашивала, и он разрешал мне писать вопросы на бумажке – прямо как вы, доктор. Иногда я даже что-то спрашивала тихонько вслух. Если, конечно, не боялась.

Чарли привел меня к себе в воскресенье. Окна дома, в котором он жил, были забраны металлическими решетками. Внутри здания все было серым. Стены, лестницы, пол. У Чарли был очень маленький телевизор. На стене медленно тикали старинные часы из мореного дуба. Я даже удивилась, что чья-то квартира может быть настолько обычной.

Но теперь я поняла, что у обычных людей тоже бывают уютные дома, по крайней мере у одного из них точно.

С каждым шагом, который я делала в его квартире, мне казалось, что надо мной парит его душа. На его столе лежал рисунок – девушка с длинными каштановыми волосами, которые спадали ей на плечи, закрывая лицо. Я отметила информацию о рисунке где-то в глубине своей головы и сказала себе, что обязательно напишу о нем в блокнот, когда вернусь. В гостиной я облюбовала темно-красный диван с цветными подушками. Села с совершенно прямой спиной и уставилась на выключенный телевизор. Он завладел моим зрением, словно черная дыра. Чарли сел рядом.

– Ну вот, – произнес он.

Все вокруг напоминало о нем, и было трудно сдержаться. Я проглотила комок в горле и достала из рюкзака книгу. Только я хотела ее открыть, как Чарли вдруг дотронулся до ее обложки.

– Я покажу тебе фильм целиком, – сказал он. – Ты ведь ни разу еще не видела его полностью, только отдельные сцены. Но пообещай не бояться. Если первые, скажем, полчаса тебе не понравятся, можешь уйти, и мы больше никогда не будем его пересматривать. Договорились?

Я подняла голову. Кивнула.

Он схватил пульт с журнального столика, нажал на «Плей» и сел назад. Я смотрела на еще черный экран. Прошло несколько мгновений, а потом вдруг на экране появился ревущий лев. Под ним красовалась надпись золотыми буквами «Мэтро-Голдин-Маэр»[6]. После этого заиграла прекрасная, душераздирающая мелодия, и появились имена режиссера, продюсера, актеров, автора книги. А потом из больших белых фигурных букв сложилось название: «Волшебник страны Оз». По всему моему телу побежали мурашки. Такое чувство было для меня совершенно новым и неожиданным. Затем начался фильм. Длинная грязная дорожка. По ней бежит Дороти, а Тото на своих крохотных лапках несется за ней. Эта часть фильма была сняла в черно-белом варианте, с эффектом «сепия». Ландшафт вокруг Дороти и Тото составляли одни лишь поля, простиравшиеся до самого горизонта. Я смотрела на экран, раскрыв рот от удивления. Голос Дороти был красивым и теплым, а глаза огромными и добрыми, губы – полными, щеки – нежными, как бархат. Такой мне хотелось быть каждый раз, когда я смотрела в зеркало. Так что я подумала, что это я бегу по дороге, и перестала бояться. Проходило все больше времени, а я сидела, не шелохнувшись и не издавая ни звука.

Затем начался ураган. Я видела, как Дороти носится по дому, а ее волосы развеваются на ветру, который поднял страшный беспорядок. Дороти подхватила Тото и побежала прятаться в спальню. Она повернулась спиной к окну, когда – бах! – ветер вырвал раму и она ударила девочку в затылок. Дороти без сознания рухнула на кровать, а домик оторвался от земли и полетел по воздуху, все выше и выше, закручиваемый вихрем.

Я прижала руки к груди, умоляя, чтобы с Дороти все было в порядке, чтобы с ней все было хорошо – чтобы со мной все было хорошо.

Затем, так же внезапно, наступила тишина. Должно быть, домик где-то приземлился, предположила я. Дороти встала с постели, потирая голову, и огляделась. Взяла Тото на руки и осторожно пошла по дому. Открыла дверь.

То, что я увидела дальше, я не забуду никогда.

Не думаю, что где-нибудь можно увидеть нечто более прекрасное, чем то, что я видела на экране. Я словно оказалась в ее мире. Исчезли и стены вокруг меня, и стопка дисков рядом с телевизором. Исчезли журнальный столик, кушетка, комната, кухня, квартира, дом. Только Чарли остался рядом со мной, в луче ярчайшего света, как будто мы оба стали солнцем, всесильным солнцем. Исчезли все мои проблемы. Исчезли все мои тревоги. Все, что казалось мне некрасивым, страшным, все, что вызывало жалость… просто исчезло. Мне больше не было грустно. Красота пейзажа передо мной проникла в глаза и душу, прямо в учащенно забившееся от счастья сердце. Повсюду среди травы виднелись прекрасные цветы всех оттенков радуги – синие и красные, желтые и фиолетовые. Откуда-то издалека доносился ангельски-нежный голос, от которого по спине снова побежали мурашки. Впереди на мили простирались зеленые луга. Высокие могучие горы. На небольшой площади по кругу выстроились крохотные домишки с белыми стенами и соломенными крышами. Небольшую деревушку прямо посередине пересекала синяя-синяя лента реки, и вода в ней искрилась на солнце. Я забыла, каково это – страдать. Что такое грусть? Что такое боль? Я забыла о злобе, разочаровании и жестокости. Я почувствовала что-то на своей руке, и, опустив взгляд, увидела, как Чарли сжал мою ладонь, вплетя свои пальцы между моими. И почему-то мне не было неприятно. Я снова подняла голову и заплакала. Не издавая ни звука, хотя и очень сильно. Я продолжила смотреть фильм. Не ушла.

В тот день я просто влюбилась в этот фильм и больше никогда не думала о нем те гадости, что прежде.

33

Оставались считаные дни до Рождества. За окном шел пушистый снег. На уроке все с жаром обсуждали, что хотели бы получить в подарок, где будут праздновать и что будет на ужин. Учительница раздала каждому по листу бумаги и дала по паре дешевых цветных карандашей – мы должны были нарисовать наш идеальный рождественский ужин. От задания я сразу была не в восторге. Как будто мы малявки какие-то. Сразу понятно, что после занятия это наше «творчество» учительница все равно выкинет. Поэтому я нарисовала Джеймса. Его идеальный костюм был запачкан красным: в животе торчал нож, а изо рта стекала тонкая струйка крови. Нарисовав его, я повеселела где-то глубоко в душе. Странно. В моей голове наступила разбалансировка: с одной стороны, неконтролируемая любовь к Чарли, с другой – такая же ненависть к Джеймсу. Внутри меня воевали между собой две Вселенные.

Как раз когда я дорисовала и раскрасила нож, к моему столу подошла учительница – мисс Робертс.

– Что… что это? Ты что тут нарисовала?! – спросила она, взглянув на рисунок.

Одноклассники прекратили творить и обернулись ко мне.

– Какая нелепость. Ты ведь понимаешь, что такое рисовать нельзя, Блю? Живо в кабинет директора… И возьми рисунок с собой. И скажи мисс Фишер, что я тебя удалила с урока. Я в шоке, Блю. Что вообще все это значит?!

Если бы вы знали, что он со мной сделал, вы бы согласились. Вы бы взяли рисунок, кивнули головой и предложили проткнуть Джеймса не ножом, а мечом или саблей.

– Блю, я попросила тебя выйти, – твердым тоном повторила учительница.

Я встала и взяла у нее рисунок. Покинула класс и пошла по коридору. На стенах красочные рисунки, плакаты – дело рук школьников. Блеск, маркеры, ручки и куча якобы счастливого дерьма. Идя по коридору, я отрывала от стен плакаты и швыряла их на пол. Так как у меня в руке все еще был карандаш, я написала «Чарли» на свободном участке стены. А потом постучала в дверь кабинета Фишер.

– Войдите, – сказала та.

Я медленно открыла дверь и вошла. Фишер сидела, склонившись над столом, и что-то писала.

– Привет, Блю. Чем могу быть полезна?

Я подошла к ее столу и положила рисунок перед ней. Фишер выпрямилась, пробежала картинку глазами и насупилась. Потом слегка надула губы.

– Что это?

Я пожала плечами.

– Это что, не ты нарисовала?

Я кивнула головой – конечно, я.

– Зачем, Блю? Кто это? – не отставала Фишер.

Просто монстр, вот и все. Вам бы он не понравился.

– Ты так пытаешься излить гнев на этого человека? Это кто-то из твоих близких?

Ага, тепло, он действительно находится совсем близко. Он залез в мою чертову душу и разрушил ее всю.

– В этой школе неприемлемо насилие – ни в какой форме. Ты это понимаешь?

Я кивнула.

– Если еще раз нарисуешь что-нибудь подобное, будут проблемы. Если еще вопросы имеются – давай обсудим, пока есть время. Точно больше ничего?

Я просто смотрела на нее.

– Если будут какие-то проблемы, сообщи о них. А теперь можешь вернуться на урок. Но только подальше от неприятностей, – заметила она.

Я и есть неприятность. Неприятности томятся в моей душе. Проблемы я ем с хлопьями на завтрак. Я никогда не буду беспроблемной. Каким образом можно вернуть себе ощущение чистоты? Уничтожать ее, снова и снова, пока она не станет вульгарной, развращенной, мерзкой, пока не станет понятно, что чистоты больше нет. Моя любовь к Чарли была чиста… настолько чиста, насколько я хотела. И кавардак в моей голове приобрел еще более катастрофические масштабы.

Занятия кончились, а на улице по-прежнему шел снег. Я спрятала руки в карманы и вздохнула. Дети с удовольствием бежали в свои теплые дома. Где их ждали семьи. В гостиную, к наряженной елке. Бог мой, как я ненавижу детей. Ненавижу, что их сердечки выскакивают от счастья и невинной радости. Я знаю, что никогда не смогу быть такой, как они.

– Позвоню завтра утром, расскажу, что мне подарили! – услышала я, как одна из девушек прокричала своему парню. Я продолжала идти сквозь густой снег. Накинула капюшон. Где-то играла рождественская песня. Я видела, как дети по разным сторонам дороги бросают друг в друга снежки. Глаза их ярко блестели, а на щеках был заметен румянец. А небо было цвета перегоревшей лампочки.

С тех пор, как умер Олли, Рождество больше не праздновалось в нашем доме. Все равно у Дейзи не было ни сил, ни желания. Это стало для нас пустой тратой денег. Особенно теперь, когда у нее больше не было работы в гараже. Каждый день в шесть утра она отправлялась на работу в новый магазин в хорошем районе и возвращалась после ночной смены в универмаге «Волмарт», когда улицы уже были пусты.

Поэтому, вернувшись домой, я села на диван в гостиной и стала смотреть в потолок, снова и снова проигрывая в голове сцены из фильма. Насколько же этот день был идеален, как нам было хорошо вместе, когда я прижалась к его теплому телу, и мы видели одно и то же, чувствовали одно и то же, знали одно и то же. О, как прекрасен был этот фильм, этот мир, этот рай.

Потом я подумала, что Олли мог быть в этом мире. В фильме. Может быть, смотри я более внимательно, я бы заметила его за кустом или деревом. Он помахал бы мне, поднял табличку с надписью «Я скучаю по тебе, Блю» – только для меня. Возможно, он даже подарил бы мне цветок через экран, а потом вышел из телевизора, обнял меня и никогда больше не оставлял. Проповедники говорят, что надо молиться, а учителя – что у каждого из нас должна быть большая мечта. Я сделала, как говорят. Я молилась и мечтала, что Олли вот-вот окажется в комнате, молилась и мечтала так сильно, что мне даже стало больно, доктор. Но как бы я ни старалась, Олли так и не пришел.

Я закрыла лицо ладонями. Было так тихо, и я была совершенно одна, так что не было никакой возможности побороть подступившие к горлу слезы. И они заструились по лицу. Сначала медленно, друг за другом, а потом превратились в дождь. Я услышала в голове голос Дороти. И песня, которую я отчего-то не могла забыть, зазвучала снова.

Ослепленная слезами, я побежала к окну и посмотрела на небо. Где же оно, это место? Где это место, то, что за радугой? Моя голова отяжелела, тело начало проседать, словно струна. Постепенно слезы высохли и превратились в дорожки соли на щеках. Мои впалые бледные щеки (нежные как бархат)… И мои соленые губы (красные и полные, как блестящие вишни)… Слезы, капающие из моих завороженных усталых глаз (больших и добрых, как глаза оленя)… Как у Дороти. Я должна была стать Дороти.

Когда я была с Чарли, меня устраивала та я, которая существовала отдельно от фильма.

– Блю Вэнити! Проснись!

Я открою глаза, и окажется, что я сплю на мягкой зеленой лужайке в стране Оз. Вокруг цветы, птицы щебечут, а где-то рядом в кустах носится радостный Тото. А Джеймс мертв и гниет в могиле. Нужно просто открыть глаза. И не бояться. Просто открой глаза, Блю.

Я медленно открыла глаза. В ногах у меня сидела Дейзи. Лампочки обожгли своим холодным светом. Когда я моргнула, передо мной заплясали размытые темные пятнышки, словно кляксы от чернил на бумаге. У меня болела голова. На полу я видела грязные носки, а на дверной ручке висел пакет, полный бумажных стаканчиков, объедков и мусора. В комнате пахло кислым молоком.

Я была по-прежнему в Марлинвилле. Джеймс не был мертв. И Чарли нигде не было видно.

В вырезе топа Дейзи были видны ее тощие ключицы. Ее глаза были водянистыми и холодными, как рыбьи. Кожа – жирная и покрытая бусинками пота, а ногти сухие и бледные. Если бы Джеймс не разрушил нашу жизнь, Дейзи никогда бы не стала принимать наркотики. А я бы не перестала говорить.

В ту минуту я поняла, что убить Джеймса важно было не только ради меня. Но и ради Дейзи тоже. Ради Чарли. Ради всех, кого я когда-либо любила, и всех, кого я полюблю. Ради всех, кто нуждался в любви, и ради всех, кто потерял ее. Ради всех, кто забыл, что такое любовь. Ради моего отца. Вместе с розой я бы положила на могилу Олли череп Джеймса.

Но почему я не могла просто дать Джеймсу пощечину и оставить все как есть? Почему не могла разбить окна его ресторанов? Поцарапать его прекрасные автомобили и на этом успокоиться? Я скажу вам, почему, доктор. Потому что палки и камни могут поломать ему кости, но все вышеперечисленное не причинит ему вреда. А я убью его.

«БЛЮ РАСПРАВИЛАСЬ С ГЛАВНЫМ ГАНГСТЕРОМ ГОРОДА! УРА! ПРАВОСУДИЕ СВЕРШИЛОСЬ!»

Я думала, что буду на обложках всех журналов и газет, в учебниках истории. И тогда меня бы фотографировали и любили.

Но обо мне не написали в учебниках. Мое имя не упоминалось в газетных заголовках. Папарацци не преследовали меня, чтобы запечатлеть каждый мой миг. И никто меня не полюбил. Я была одержима демонами, которые обещали золото, бриллианты и счастье. Все, что я получила, – эту проклятую маленькую палату с узкой кроватью да пару цветных таблеток, которые нужно запивать чаем по утрам. Зато я пишу собственную книгу по своей истории, и она только обо мне. Читайте дальше, доктор.

34

– Блю Вэнити! Проснись! – голос Дейзи становился все громче, и она сорвалась на крик.

– Угадай, кто только что звонил? Директор Фишер. Она рассказала про твой рисунок. И еще про то, что ты не сделала ни одного домашнего задания с самого Рождества. Фишер предупредила, что тебя не переведут в следующий класс, потому что единственное, на основании чего можно это сделать, – тесты. Те тесты, которые ты не сделала! Что, черт возьми, у тебя с головой? Что происходит?

Я обхватила руками книгу и подушку, крепко прижимая их к груди.

– Вот только не надо мне тут! Не делай вид, что не поняла, о чем я! Все ты поняла, черт тебя дери! – крикнула Дейзи. Она подошла ко мне, вытащила у меня из рук подушку и отшвырнула подальше. – Ты должна учиться! Ты же знаешь, что иначе полиция заберет тебя у меня! Да, так они поступают! Я все свои деньги трачу на эту долбаную школу, а ты ничего не делаешь! Непутевая!

Дейзи была в полной растерянности. Она оглядела комнату, пытаясь найти ответ на вопрос, которого не задала, как вдруг заметила мою книгу.

– Это ведь все из-за твоей проклятой книги, – прошипела она.

Подошла ко мне и вытащила ее у меня из рук. С мгновение посмотрела на книгу. Я заметила, как ее взгляд скользнул по названию, но сразу поняла, что не читать она ее собирается. Обычно она не обращала на книгу совершенно никакого внимания, книга была для нее чем-то из параллельной Вселенной, чем-то совсем незначительным. Конечно, она когда-то ее читала. В глубоком детстве. Но так, как я, Дейзи ее не прочувствовала. Не поняла ее глубину и ценность. И не поймет. Дейзи швырнула книгу в мою сторону.

Книга шмякнулась о мой локоть и свалилась на пол. Я наклонилась и быстро подняла ее.

Демон.

– Эта чертова книга – это… Эта история! Дело в книге! – рычала Дейзи. – Ты только о ней и думаешь, да? Вот поэтому и нужно остановиться. Ты не можешь… Боже мой!.. – воскликнула Дейзи, обхватив руками затылок. Она посмотрела на потолок. Я не знала, что она ищет.

– Ты становишься шизофреничкой. Господи боже мой! – грустно сказала Дейзи.

Уже стала.

– Ты совсем перестала что-либо делать. Ни в школе, ни дома. Ничего.

Она села рядом на диване. Закрыла лицо грязными руками. Руками, в которые въелся наркотик. Руки, которые держали мои крошечные розовые ручки, когда я только родилась…

– Ты просто сумасшедшая, – пробормотала Дейзи.

Пустая бутылка из мутного пластика лежала в углу комнаты. Я посмотрела на книгу в своих руках и еле заметно улыбнулась. Я была зачарована этой историей, которая была похожа на удивительный сон. Я читала ее днем и ночью. И мне это очень нравилось. Я была психом, но как же круто быть психом.

Настоящее ли это имя – Блю? Или же меня зовут Дороти? И то и другое. Или нет, все-таки меня зовут Блю, и я дочь Олли. Нет, я все же Дороти, которая родилась и выросла в Канзасе.

Дейзи начала плакать, когда увидела, что я смотрю на книгу. Слезы катились по ее щекам, и вид у нее был ужасный.

– Все совсем плохо, и уже ничего не исправить, – прошептала она, пытаясь отдышаться. Она вытерла слезы тыльной стороной дрожавшей руки и посмотрела на меня красными от напряжения глазами.

– Ты ведь сходишь с ума от горя из-за смерти Олли? И сама не замечаешь.

Ее слова повисли в воздухе. Нет, я не сошла с ума от горя. Я сходила с ума, потому что Джеймс был еще жив, а я влюбилась в Чарли, и все это свалилось на меня сразу, и я оказалась жертвой, сражавшейся с двумя охотниками, хотя все должно было быть наоборот. Я сходила с ума, потому что хотела быть такой же идеальной, как Дороти.

– Ты что, не понимаешь, что все это выдумка? – нерешительно спросила Дейзи. – Это – всего лишь сказка…

Возьми свои слова обратно! Заткнись! Только не говори этого! Нет! Не смей говорить ничего подобного! Это настоящая история, поняла?! Дороти существует! Она – это я! Все это было на самом деле! А ты хотя бы прочитала! Но нет… Ты даже не знаешь, о чем книга! Это все правда!

Я вдруг так испугалась, что моя книга и в самом деле может быть выдумкой, что вскочила с дивана и свернулась калачиком прямо на полу. Я не хотела смотреть Дейзи в глаза. Усилием воли остановила подступившие слезы. И постаралась стать как можно компактнее. Может быть, тогда я провалилась бы через дырку в ковре, пролетела по туннелю, прорвалась сквозь небосклон над страной Оз и приземлилась прямо на дивную зеленую лужайку.

– Жизнь – театр, а люди в нем актеры, Блю, – сказала Дейзи, глядя в пустоту. – И ты в том числе. Это не сон. Пора играть свою настоящую роль и перестать жить мечтами. Слышишь меня? Хватит мечтать. Все это сказка. Надо жить в реальном мире.

Я закрыла глаза.

Мечтать – моя жизненная необходимость. Я не хотела играть никаких ролей. Я была обречена жить мечтой.

35

Мы стояли так, лицом к лицу. Я и Чарли. Было тихо. Мы оба замерли. Глядя ему в глаза, я слышала лишь шум проезжавшего рядом автомобиля.

– Наверное, я с ума сошла? – прошептала я.

Я не хотела, чтобы меня слышало хотя бы что-то в этом мире – даже стулья и стены. Мои слова предназначались лишь для него одного. Я не хотела становиться сумасшедшей. Такая маленькая девочка, как я, не могла стать сумасшедшей. В головках у таких девочек, как я, живут лишь розовые блестки, радуга и сахарная вата. По крайней мере, так должно быть. Такая девочка, как я, не может убить. Она не может быть психопаткой, страдать бессонницей, быть вором или убийцей. Это удел взрослого. Взрослого мужчины. Но уж никак не девочки-подростка.

– Если ты не утратила способности думать, то ты не сумасшедшая. А все обычные люди донельзя скучны, и хорошо, что ты другая, – ответил он. – Почему ты об этом подумала?

«Потому что собираюсь кое-кого убить. Скоро».

Я пожала плечами.

– Можно тебе кое-что сказать? – спросил Чарли.

Я кивнула.

– Я хочу тебя любить, – произнес он. – Любить и обнимать. Можно?

Я хотела закрыть глаза и позволить темноте захлестнуть все вокруг. Теперь я знала, что Бог есть. Потому что если бы на свете был дьявол, он никогда бы не позволил никому сказать обо мне такие прекрасные слова. Если бы я встретила Бога, я рассказала бы ему историю. О девушке, которая каждую ночь ходила в лес и ждала, что с неба упадет звезда. Она была очень одинока. И в зеркале она видела незнакомку. Немую и злую на весь мир. Со шрамами от упавших звезд на голове. Но вот однажды в ее жизнь вошел юноша. С такими же шрамами. И тогда она поняла, что той незнакомкой в зеркале была она сама. И поняла, кто она такая. Взяла юношу за руку, и они вместе отправились в лес и остались там навсегда, а звезды продолжали падать на них с неба.

Ах да, Чарли же задал мне вопрос!

– Да, – ответила я.

И убежала. Мое сердце пылало огнем любви.

36

С течением времени я перестала воспринимать Джеймса как человека. Каждый день после школы я по-прежнему следила за ним. Это уже не было привычкой, рутиной. Теперь это превратилось в зависимость.

Всякий раз, когда я его видела, я забывала, что у него есть мать и, быть может, даже братья или сестры. Единственное, что я видела, – злое существо в темном костюме, лишенное каких-либо представлений о морали. Монстр. Даже не живой монстр, а пластиковая блестящая игрушка, в которую обычно играют маленькие дети. А я как раз была маленьким ребенком. И держала этого пластикового монстра в руке. Оторвать ему конечности и голову и зашвырнуть куда подальше – это только вопрос времени.

Я решила оставить в магазине записку о том, что собираюсь в час ночи убить Джеймса. Я написала это на листке бумаги, перешла через дорогу, спряталась за деревом напротив рынка и уставилась на Чарли через окно магазина. Я планировала прокрасться внутрь, пока он не видит, и сунуть записку в его сумку. Он сидел у стойки и что-то рисовал в блокноте. Время от времени почесывая лоб.

Чарли все не выходил и не выходил из-за стойки. Я наблюдала за ним. Представляла, как тень очертила его красивые скулы и подбородок. Представляла, что его губы сжаты. Его грудь медленно вздымалась и опадала в спокойном ритме, словно морской прибой. Он продолжал рисовать. Его взгляд был прикован к листу бумаги, и я представила, как от напряжения появился блеск в его глазах. Затем Чарли посмотрел на стоявший рядом телефонный аппарат, отложил ручку и снял трубку. Заговорил. Встал, огляделся вокруг, ушел в подсобку.

Я плотно прижала записку к груди, помчалась через дорогу и на цыпочках прокралась в магазин. Через тонкую стенку был слышен голос Чарли.

– Да, чипсы почти закончились. Начос?[7]Нет, начос еще много осталось, – сказал он в телефонную трубку. Послышался шорох картона – Чарли что-то искал в коробках.

Я тихо встала на колени и запихнула записку в его сумку, валявшуюся на полу. Я выпрямилась и собралась было уйти, как вдруг мой взгляд упал на открытый блокнот на стойке.

Чарли нарисовал девушку, которая сидела на полу и глядела мне прямо в глаза. У нее были темные волосы, как у меня. Такие же поношенные туфли. Такие же джинсы. Ее большая куртка была как две капли воды похожа на мою. Она еле заметно улыбалась. Не той открытой улыбкой оптимистичного человека, а скорее улыбкой загадочной, таинственной. Ее широко распахнутые глаза мерцали озорными искорками. Потом я заметила у девушки на коленях книгу. Толстую книгу с витыми буквами «Волшебник страны Оз» на обложке. Мое сердце остановилось, вырвалось из груди. И улетело ввысь.

37

Я проснулась в холодном поту. Посмотрела на будильник. 00:32. Момент настал. Волосы прилипли к задней части шеи, а одеяло душило меня. Тяжело дыша, я отпихнула его и сбросила на пол, запутавшись в пижаме, потом вылезла из постели и оделась. Меня вдруг одолела тревожная, сильная жажда уничтожения. Я молча прошла из спальни на кухню. Открыла все ящики и нашла в одном из них большой нож. Крепко зажала рукоятку в руке. Нож сверкнул в луче лунного света, падавшего из окна.

Зачем кого-то убивать, когда ты влюблен по уши, спросите вы, доктор. Зачем убивать человека и нести это бремя всю оставшуюся жизнь? Посмотрите в зеркало. Подумайте о вашем враге номер один. Произнесите его имя снова и снова, и пусть тошнотворный звук его имени заполнит комнату. Подумайте обо всем, что он натворил. Возьмите нож, возьмите пистолет. Тут уже на ваше усмотрение. Найдите его. И всадите нож ему в грудь. Или пустите пулю в лоб. Тогда вы поймете, зачем.

Потом в жуткой тишине кухни я вдруг расплакалась. Слезы хлынули из глаз. Они текли по щекам и стекали на пол. Мое тело переполнилось ужасом. Я стала исступленно колотить ножом по столу. Я вскидывала руки и с силой вонзала лезвие в деревянную поверхность снова и снова. Но мне не хватило сил, и нож едва поцарапал стол. Я почувствовала себя совершенной слабачкой. Ничтожеством. Раздраженная, я схватила с полки тарелку и швырнула в стену. Она врезалась в телевизор с жутким, невыносимым звоном.

Я плакала, все во мне рыдало. Каждая клетка, каждый атом, каждая чешуйка кожи, каждый волосок. Это было ужасно. Даже моя тень плакала. Я закричала. Громко. Крик обжег мне уши и горло. От этого звука птицы падали замертво, а лампочки разбивались вдребезги.

Через несколько секунд на кухню вбежала Дейзи и увидела, что в моей руке нож.

– Какого черта тут творится?! Блю, боже мой, что ты делаешь? Положи нож на место! Положи! Блю, я не шучу, убери его, сейчас же!

Я прошла мимо нее. Дейзи инстинктивно попятилась. Повернувшись к ней спиной, я натянула сапоги. Стиснула зубы и зарычала, как волк, готовый напасть.

– Блю, это не шутка! Положи нож на место! – закричала она. Ее голос задрожал. – Ты совсем с ума сошла! Послушай меня! Пожалуйста!

Я обернулась. Дейзи попятилась снова. Теперь власть была в моих руках. У меня был нож, которым я могла убить того, кого захочу.

– Успокойся, – сказала Дейзи. – Если не опустишь нож, я позвоню в полицию.

Зачем? Чтобы они застали меня с ножом в руках? Или чтобы сдать им все залежи твоего чертового порошка в спальне?

Я выбежала из комнаты, помчалась вниз по лестнице, вырвалась на улицу, в ночную тьму. Было тихо. Я быстро шла по улицам и думала о том, как его убью. Воткнуть нож в живот? Или перерезать горло? А может, просто проткнуть глаза кончиком ножа, и пусть мучается дальше? Или кромсать его кости – как в тушке индейки, пока они все не сломаются?

Был четверг. По четвергам Джеймс ночевал на одной из своих квартир, расположенной относительно недалеко от моего дома, там, где на стенах висели фотографии Мэрилин Монро. Эта квартира мне нравилась больше всего.

Все лампы были разбиты, и поэтому было жутко темно. На мгновение я остановилась и посмотрела на один из снимков Мэрилин. Она помахала мне и очаровательно улыбнулась. Я встала на цыпочки и чмокнула ее в щеку. Затем прошла по коридору к двери. Я вскинула руки и ударила ножом в дверь. Я заметила, что замок вставлен новый. И снова воткнула нож в дверь. Снова и снова. Начала рычать, выть. Больше я ничего не боялась. Думаю, любой человек, у которого в руках оказывается оружие, немного сходит с ума. Даже те, кто считает себя самыми здравомыслящими: священники, короли, королевы, юристы. Любой из них потерял бы контроль. Потому что в этом мире нет ни одного по-настоящему здорового человека.

Я снова обрушилась на дверь. На этот раз чересчур размахнулась и вдребезги расколошматила лампочку. Она тут же разлетелась на осколки, которые посыпались с потолка, словно дождь, и в коридоре наступила темнота. Пошел дождь из осколков стекла, и мне это нравилось. Я собрала осколки в кучку и швырнула по коридору. На руке появилось множество тонких разрезов, и наружу высыпали крохотные капельки крови.

За спиной кто-то открыл дверь. Поток света хлынул в коридор, но я могла увидеть лишь темный силуэт.

«Иди к черту, кто бы ты ни был!»

Я упала на пол и прижала нож к груди.

– Блю?..

Я медленно подняла нож и угрожающе помахала им в воздухе в сторону, откуда доносился голос.

«Убирайся прочь».

Мне потребовалось время, чтобы понять, кто стоял в коридоре, глядя на меня. Я прищурилась, пытаясь опознать силуэт, и от удивления чуть не выпустила нож из рук.

– Блю… это же ты? – спросил он.

Я кивнула. Это я. Я Блю. Это правда. Я Блю. И всегда буду этой грустной Блю. Шторм внутри меня унялся, и из-за облаков проглянуло солнце. Я бросила нож. Закрыла лицо. Что происходит? Я очень испугалась. Не темноты вокруг меня, доктор. Или ножа, что лежал на полу. Нет, я вдруг смертельно испугалась самой себя.

– Что ты здесь делаешь? – Чарли подошел ко мне и присел на колени. Поправил мне волосы. Я отползла от него и покачала головой.

– У-уйди, – прошептала я. Мой голос дрогнул.

– Почему?

– Я п-псих.

– Блю, я…

– Правда. Отойди. Если ты подойдешь ближе… Я убью тебя.

– Зачем ты так говоришь?

– Я не знаю. Это – это не я. Это мой разум. Я не виновата. Не виновата!

– Ладно, ладно, – утихомирил он меня. – Успокойся. Все будет хорошо, ты слышишь меня? Успокойся. Пора бежать отсюда, пока Джеймс не вернулся.

Он обхватил одной ладонью мою талию, а другой – ноги и подхватил меня на руки.

– Н-нож. Забери нож, – быстро прошептала я.

Чарли взял нож с пола. Пока он нес меня по коридору, я не сводила взгляда с царапин на двери. Мэрилин смотрела на меня, качая головой. «Трусиха», – услышала я ее шепот. Я съежилась и задрожала. Чарли вынес меня на улицу. Свет фонарей плясал в моих глазах, и от этого мне стало неуютно. Я посмотрела на небо – там были миллиарды мерцающих звезд, пронизывавших темноту.

И в одно мгновение мне вдруг стало очень спокойно. Потому что я поняла, что небо по-прежнему существует и луна тоже, а за горизонтом ждало своего часа солнце, чтобы разбудить меня и подарить мне прощение.

– Ты веришь в то, что за радугой что-то есть? Там что-то правда есть? – прошептала я на ухо Чарли.

– Конечно.

– Правда? Ты правда так считаешь?

– Да.

Я вдохнула окружавшую меня темноту. Деревья, здания, машины, скамейки и тротуары были скрыты под черным покрывалом. Все, что было за пределами моего разума, осталось прежним. Была еще ночь, люди и животные все еще спали, а цветы все еще росли. Мысли об убийстве улетучились. Я больше не была сумасшедшей. Я снова посмотрела на небо.

– И… и ты думаешь, Олли где-то там? Среди звезд? – спросила я, ощутив комок в горле. Мы пересекли пустынную улицу, и Чарли пристально посмотрел на меня.

– Да. И всегда там будет.

Мы вошли в другое здание – в дом, где он жил. Он поднял меня вверх по лестнице, по коридору и открыл дверь. Пронес мимо темно-красного дивана, мимо кухни и вошел в комнату. В его комнату. Из обстановки там были только кровать, стол и шкаф. Никаких фигурок супергероев. Никаких комиксов. Никаких кинопостеров или плакатов с голыми тетками. Чарли подошел к кровати и осторожно положил меня туда. Накрыл одеялом, а сам сел у подножия кровати.

Голова отяжелела, словно налитая свинцом. Я хотела спрятаться в пещеру, как медведь, и не просыпаться до самой весны.

– Как ты понял, где я буду? – спросила я.

– Записка, – ответил Чарли.

И тут я вспомнила. Я совершенно забыла об этом.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь хорошее, – попросила я Чарли.

– Что, например? – улыбнулся он.

– Не знаю, что-то успокаивающее. Расскажи мне о… О своих родителях, – произнесла я.

Чарли не задавал никаких вопросов, как и почему я сделала то, что сделала, и я вздохнула с облегчением. Он рассказал о матери, которая живет на самом севере Флориды. Она коллекционирует антикварные столовые изделия из серебра, такие блестящие и красивые. А папа у него был угрюмым старикашкой, упрямым и безапелляционным. Как-то раз он строил сарай в саду и сломал палец, но упорно не хотел в этом признаваться.

– Папа! Ты сломал большой палец. Посмотри на него, он весь вывернут!

– Ой, помолчи, парень, подумаешь, ну погнулся пальчик немного – велика потеря. Я что, велел тебе тут стоять и рот разевать? Давай принеси мне кофе. Какого черта ты вообще о себе возомнил? Обвинять отца в том, что тот сломал палец, это ж надо…

Я была счастлива, что у Чарли есть и папа, и мама, что они настоящие, а не выдуманные.

38

Я проснулась рано утром. Деревья за окном слегка покачивались на ветру. Я протерла глаза и села.

Утреннее солнце осветило комнату. На полу валялись белые носки. Я чувствовала себя солнцем. Теплым и светлым. Обычно в первой половине дня я чувствовала себя скорее луной. Забытой, спрятанной за более важными вещами. И как правило, вид стула, стоявшего в комнате, или приоткрытой двери меня беспокоил. Или белый ковер, который пожелтел, или шторы, износившиеся по краям. Но в тот момент, клянусь, меня переполняло абсолютное счастье, доктор. И мне хотелось вплести цветы в волосы. Каждому человеку. И даже кошкам, собакам и кроликам.

Рядом со мной лежал, завернувшись в одеяло, Чарли. В солнечном свете переливались пылинки.

– Доброе утро, – сказал он.

– Привет, Чарли, – прошептала я. Произнеся его имя, я вдруг снова почувствовала усталость. Не то чтобы я хотела спать. Я словно отпила большой глоток шампанского, и в горле приятно защекотало, а по венам разлилась теплота. Я снова легла и посмотрела ему в глаза. Подушка грела мне щеку.

– Когда ты меня вчера нашел… – начала я, – ты испугался?

Он нежно взял меня за руку и прижал ладонь к губам. Его пальцы были намного длиннее и больше моих. Пока он отвечал, я смотрела на свои руки. Какая-то часть меня все еще хотела вцепиться ногтями в его кожу. Если бы я не любила его так сильно, то вцепилась бы.

– Я никогда тебя не боялся, – тихо ответил Чарли. – Я боюсь того, кем ты можешь стать. И я больше тебя не брошу. Потому что не знаю, что ты можешь натворить без меня. Я тебя спасу. От себя самой.

В дверь позвонили. Чарли отпустил мою руку, застонал и медленно вылез из кровати. Пошел по квартире. Я услышала скрип двери и чей-то утробный низкий голос.

– Ой, уже что, так поздно, сэр? – послышался голос Чарли. – Простите, сэр, я…

Я поднялась с постели и осторожно вышла через гостиную. Я подошла к Чарли и посмотрела на мужчину, стоявшего в дверях.

– Да мне плевать. Уже двенадцать, мать твою, а магазин открывается в десять.

Сердце оборвалось и упало куда-то в желудок. Все нежные чувства мгновенно исчезли.

Это был Джеймс. Всего в паре футов от меня. Его черные глаза и клыки блестели нехорошим блеском, а когти были покрыты кровью и грязью, и я испугалась, что меня сейчас стошнит.

– А это еще кто? – спросил он насмешливо, заметив меня.

Я спряталась за Чарли, и мой мир, казалось, рухнул. Я схватилась за его футболку и не отпускала. Глаза Джеймса. Я еще была не готова взглянуть ему в глаза.

– Какого черта ты тут творишь? Всю ночь кувыркался с какой-то девицей, а на меня забил?! Сколько ей вообще лет-то? Она ж совсем ребенок! Ты больной, да? Послушай, парень. Со мной шутки плохи. Ясно тебе?!

– Я понимаю, сэр, понимаю. Это никогда больше не повторится. Сейчас же оденусь и приду… Через десять минут.

– Через пять. Проклятье. И поторопись, черт тебя дери!

Джеймс захлопнул дверь. Его шаги сотрясли дом. От грохота с потолка упала люстра, вылетели стекла в окнах, стаканы и тарелки разбились и полетели вниз со стойки.

Я моргнула пару раз. Но ничего не изменилось. Я посмотрела на линии своих рук и розовую кожу, на крошечные волоски с внешней стороны локтя и вдруг почувствовала, что умираю. Невероятно, как здорово я чувствовала себя еще пару минут назад.

– Черт, – бормотал Чарли, убегая в спальню.

И вдруг все показалось мне нереальным. Диван слился с полом, дверь вписалась в стену, и я начала таять. Я могла думать лишь о взгляде Джеймса. Вся комната поплыла перед глазами. Минуту назад я не хотела никого убивать. Но теперь эта мысль снова тихо прокралась в мой разум. Проползла под кожей. Забралась в кровь. И я поняла. Никто не мог сделать меня лучше. Даже моя книга. Даже Чарли. Ничто не может изменить меня и избавить от сумасшествия. Такой я сделала вывод. И таким он остается до сих пор. Это мой диагноз, доктор. Как бы вы долго меня тут ни продержали, сколько бы ободряющих слов ни говорили, сколько бы ни талдычили, что это всего лишь фаза, уж я-то знаю правду. Я уже никогда не поправлюсь. И знаете, что, доктор? Когда я поняла, что поправиться мне не суждено, я вдруг осознала: мне ведь совершенно все равно.

Я пристрастилась к хорошему и плохому. Я пристрастилась к моей книге, я пристрастилась к словам, которые изменили ход моих мыслей и восприятие. Я пристрастилась к хрупким цветам, растущим рядом с железнодорожными путями. Я пристрастилась к старым мудрым собакам, которые лениво бродят по улице. Я пристрастилась смотреть, как люди бегут под дождем. Я пристрастилась смотреть, как люди опаздывают на поезд. Я пристрастилась к красивым зданиям с красивыми цветами. Я пристрастилась к мягким, полным отчаяния взглядам бездомных. Я пристрастилась к блестящим вещам. Серьгам, бусам, кольцам.

И я пристрастилась к одиноким книгам, забытым своими владельцами на скамейках. Я пристрастилась к лежащим на дороге цветам, раздавленным автобусами, автомобилями и мотоциклами. Я пристрастилась к лаю собак. Я пристрастилась видеть промокших под дождем грустных людей. Я пристрастилась к опоздавшим на поезд. Я пристрастилась к заброшенным зданиям, где уже никогда не будут жить люди. Я пристрастилась к бездомным, которые все время просят у Бога все изменить. Я пристрастилась к блестящим ножам, пистолетам, мечам. Я ненавидела Джеймса каждым дюймом своего существа. И до сих пор ненавижу. Но в то же время я пристрастилась видеть глаза Джеймса. Пристрастилась видеть, как он расхаживает по улице. К тому, насколько его костюмы идеально отглажены. Я пристрастилась к приливу сил, который наступал у меня каждый раз, когда я видела его. Пристрастилась к пониманию того, что в один прекрасный день его глаза закроются навеки. Что в один прекрасный день он больше не сможет пройтись по улице. Что его костюмы останутся нетронутыми, неглаженными, покроются некрасивыми складками. Можно смело назвать меня наркоманкой. Зависимой от собственного безумия.

Я надеюсь, вы понимаете, о чем я, доктор.

39

Я сидела на скамейке перед «Олив Плэйс», скрывая лицо за книгой, на случай если Джеймс выглянет из окна. Все должно было случиться на этой неделе. Я думала о расписании в школе, о том, когда Дейзи приходила домой и уходила на работу. Сегодня был вторник. Я знала, что убийство должно произойти в ночное время, чтобы мне было проще и было меньше свидетелей. В четверг и пятницу Дейзи работала в ночную смену в «Волмарте». Хорошо подойдет четверг. Я решила, что должна быть чистой, когда убью его, так что до убийства нужно было принять ванну.

Решено – четверг.

По четвергам Дейзи уходила на работу в восемь вечера и возвращалась домой в пять утра. Я бы сходила в школу, вернулась домой и после того, как Дейзи уйдет, я бы подготовилась, зашла к Чарли, потом отправилась к Джеймсу и убила его.

В моей записной книжке я записала крупными буквами:

У меня был четкий и ясный план. Я не собиралась ничего рассказывать Чарли, не хотела снова упасть в его глазах и показаться ему слабой. Теперь из дома Джеймса вынесут не меня. Мысль об этом приободрила.

Однажды, когда я нашла заначку Дейзи, я вызвала проститутку. Набрала номер, они отследили по GPS мой адрес, и девушка тут же явилась. Никаких лишних разговоров. Когда девица увидела, кто заказал ее, она хотела развернуться и уйти. Я, не сказав ни слова, протянула деньги. Она засунула их в бюстгальтер и трусики и не ушла. Хоть какая-то компания. Ее звали Челси. Челси Старр.

– С двумя «р». Как Ринго Старр, – все время повторяла она.

Девушка сказала, что останется, если мы посмотрим по телику лотерею, потому что она каждый день покупала лотерейные билеты в надежде хоть что-то выиграть. Я согласилась, хотя было так скучно, что я вскоре уснула. У Челси были длинные грязные волосы и огромные черные стрелки на глазах. Она была одета в бархатную рубашку и юбку, которая едва прикрывала задницу. Я заставила себя поверить, что Челси красивая. Но подумала, что если бы она прошла мимо зеркала, в зеркале бы отразился брызжущий слизью монстр.

Жаль, что все это правда, доктор. Я хотела бы, чтобы это была всего лишь моя фантазия.

– Ты хочешь убить его, – произнес Чарли. Он сидел на кресле за стойкой. – Ты даже записку оставила, Блю. Я знаю, что это ты. Иначе как бы я нашел тебя? Нам нужно поговорить об этом. Я могу помочь тебе. Нельзя думать, что нормально вот так просто пойти и кого-то убить.

А если бы я рассказала, что есть в мире существа с глазами, ртом, носом, похожие на людей, но не люди? Те, что не испытывают никаких человеческих чувств. Существа, живущие, чтобы воровать, обманывать, пытать и разрушать. Я согласна – невинных убивать несправедливо. Но настоящих паразитов истреблять было, есть и будет справедливо. Возможно.

– Не знаю, – выдавила я.

– Знаешь. Я знаю, что знаешь. Пожалуйста, скажи мне!

Я посмотрела в карие глаза Чарли. Их радужки сияли вкраплениями золота, и я чувствовала, что тону в его взгляде. Было ужасно видеть это отчаяние в его глазах. Он был похож на выброшенную на землю рыбу, и я знала, что ничего не могу сделать, чтобы успокоить его, потому что причиной его волнения была я.

– Прости, – прошептала я.

– За что?

– За меня.

Молчание.

– Блю, обещай мне. Обещай, что не будешь делать глупостей.

Но я не хотела ничего обещать. И не хотела делать то, что он сказал. Никто меня не остановит. Никто не остановит демонов в моей голове.

– Блю! – вскрикнул Чарли в панике и схватил меня за плечи. Его лицо потемнело. Тень накрыла его губы, ресницы, отчаяние в глазах. Успокаивать Чарли у меня не было сил. И себя-то успокоить сил не было, не говоря уже о ком-то другом.

– Блю, обещай мне! Ты должна обещать, что не совершишь ошибку!

Молчание.

– Обещай!

Чарли схватил меня за руки. Он был весь наэлектризован паникой, которая била меня током через кончики его пальцев.

– Не могу! – воскликнула я. – Не могу, не могу, не могу!

Я оттолкнула его и закричала. Он попятился назад и уставился на меня в испуге, как будто я вдруг превратилась в какое-то непонятное существо. Меня тошнило от его заботливых речей, они пристали к моему мозгу, словно сахар, и я хотела избавиться от всей этой налипшей сладости. Я хотела, чтобы он возненавидел меня так же сильно, как я сама себя ненавидела, хотела, чтобы он разорвал меня на части, тряс, пока мои кости не стерлись бы в порошок, хотела, чтобы он чувствовал ко мне то же, что я чувствовала ко всем остальным, чтобы он мог смириться и больше не пытался меня переделать.

Или я все-таки хотела, чтобы Чарли заставил меня почувствовать себя девочкой, девочкой с сердцем и мозгом? Неужели в моей голове было это все сразу?

Мои ноги подкосились, и я тяжело рухнула на землю, как мешок муки. Я пыталась остановить его, я пыталась, я правда пыталась остановиться, но он был там.

Джеймс. Он стоял прямо передо мной.

Сначала было пятно, расплывчатое изображение, но потом костюм его стал виден отчетливо, и я смогла даже различить отдельные волоски на аккуратной бородке. Потом увидела отполированные ногти, лакированные ботинки, золотые кольца и, наконец, блеск в глазах. Словно клякса, которая хочет отвоевать себе побольше территории, Джеймс насильно вторгся в мое сознание.

Я снова закричала и отползла от него, размахивая руками перед лицом, чтобы развеять его, размазать, как только что нарисованную картину. Потом он вдруг появился у меня за спиной, положил руки мне на плечи. Я отползла к другой стороне комнаты.

– Блю! Блю! Прекрати! Успокойся!

Где-то на заднем плане я смутно слышала голос Чарли. Но Джеймс вдруг оказался повсюду. В отражении на стекле, на улице, он скрывался под стойкой – везде, куда ни глянь. Когда я моргала, он прятался за веками, держась за мои розовые вены.

– Блю! Пожалуйста!

Джеймс тряс меня за плечи. Кровь, может, моя, а может быть, Чарли, капала с его грязной пасти, а его блестящие мраморные глаза смотрели прямо на меня. Как будто я уставилась в дуло двустволки. Я слышала свое имя снова и снова. Почему он произносил мое имя, как он узнал, кто я? Я чувствовала его соленый вкус у себя на языке, его силуэт отражался в лампе на потолке, я слышала, как он корчил жуткие гримасы, нависнув надо мной. Я плавилась, угасала, тонула в его существе, в том, каким он всегда был и каким всегда будет.

40

Я почувствовала чье-то прикосновение и качнулась в сторону. Как будто я находилась в лодке, бесшумно уплывавшей и растворявшейся в тумане. Глаза открывать не хотелось, но было интересно, что являлось источником того яркого света, который я видела сквозь веки. Может быть, я наконец-таки очутилась в стране Оз. Может быть, это в небе над Оз ярко светило солнце. Я чувствовала себя довольно спокойно, я все еще была в тайфуне, раскачиваясь под давлением ветра. Я открыла один глаз, потом другой.

Это было не солнце, а всего лишь лампа.

Он не ушел. Он смотрел прямо на меня своим дьявольским взглядом. Мое тело рванулось в сторону, и я попыталась тихо, быстро уйти от него. Как змея, я скользнула на пол. Стараясь не шуметь.

– Это я, Чарли.

Я замерла и снова посмотрела на его лицо. Иллюзия уступила место реальности. Это и вправду был Чарли. Я различила его темные волосы, добрые глаза, острый подбородок. В его глазах отразилась какая-то смутная печаль, которую я понимала, но никак не могла принять. Его губы вытянулись в прямую линию.

– Он все еще здесь? – прошептала я.

Чарли покачал головой.

– И никогда не был.

Я повторила за ним. И никогда не был. Я попыталась найти в окне хотя бы маленький клочок неба, чтобы напомнить себе, что некоторые вещи, которые я вижу, реальны, но небо было темным, затянутым облаками. Казалось, что даже оно от меня прячется. Я задумалась, а реальна ли я сама. И не выдумала ли я Чарли.

Чарли опустил голову.

– Я не знаю, что делать, – сказал он мягко.

Господи. Мой разум превратился в цветущий весенний сад, где поют птицы и летают бабочки, но все знают, что весной сюда по-прежнему будут приходить лисы, а на оставшуюся после их кровавого пиршества падаль слетаться грифы. В конце концов, ничего и не изменилось. Изменился сценарий, но не суть трагедии. Ничего нельзя было сделать, ничего, вариантов больше не оставалось.

– Пожалуйста, попробуй вспомнить, кто ты, – прошептал он. – И кто я.

Я вздохнула. А потом подумала: я буду скучать. Не потому, что умру. И даже не потому, что меня могли посадить или отправить в психушку. Нет, я буду скучать, потому что после убийства полностью потеряю себя и все, что со мной связано. Утрачу здравый смысл, забуду, как жить, и никогда не смогу любить его так же сильно, как сейчас.

– Если я не убью его, то умру.

Чарли покачал головой.

– Нет, Блю, нет, – сказал он. – Ты не умрешь. Ты… будешь в порядке, а я тебе помогу.

Я покачала головой.

– Да, да! – воскликнул он. – Не говори так. Не говори, что все не будет хорошо. Ты будешь в порядке. У тебя все будет превосходно. Ты закончишь школу и найдешь маленький домик где-нибудь далеко отсюда и больше никогда не увидишь Джеймса. Там ты сможешь каждый день читать свою книгу и смотреть фильм, и никто тебя не потревожит.

– Ты не понимаешь.

– Я понимаю. А если не понимаю, объясни. Объясни так, чтобы я понял.

Что я могла сказать? В какие слова облечь доказательства моей невиновности, моего здравого смысла? Но потом я поняла, что сопротивляться бесполезно и назад пути нет. Тогда я открыла рот и позволила словам посыпаться из меня.

– Я вижу отражение человеческого ума, – начала я. Еще ни разу я так долго не говорила за последние несколько лет. Слова из моих уст звучали очень странно. – Я вижу отражение того, что снится людям самой темной ночью, о чем они думают в самый мрачный час, в самую тяжелую минуту. Я вижу мысли людей, когда они чувствуют запах крови. Я вижу, что люди думают, когда они одни в тишине, вижу их отвратительные мысли, о которых ты никогда не узнаешь. И поэтому тебе не понять.

Покрасневшие глаза Чарли снова наполнились слезами.

– Я ошибался, – прошептал он. – Ты действительно сошла с ума. Ты сумасшедшая грустная маленькая девочка и… я не знаю, что, черт возьми, с тобой делать!

Он расплакался.

Я сжала челюсти и подумала, что было бы неплохо, если бы потолок вдруг обрушился и Чарли оказался под завалами, если бы налетел смерч и унес его в небо. И прорычала:

– Я убью его и верну свой разум.

– Нет, Блю, – сказал он дрожащим голосом. – Это тебя окончательно уничтожит.

Хотя от падения у меня немного болела голова, выйдя из магазина, я могла думать лишь о том, как бы раздобыть пистолет. Мой разум играл со мной в игры – из по уши влюбленной девочки я вдруг превратилась в разъяренную фурию, жаждущую отмщения, и мне пришлось выбирать между добром и злом.

Доктор, вы знаете, что я выбрала.

Из всех моих знакомых оружие было лишь у нескольких человек. У Дейзи были в основном подруги с неприятными громкими голосами, вульгарные, вечно пахнущие чересчур сильными и сладкими духами. Уверена, у них пистолетов точно не было, а если и были, то я все равно не смогла бы найти их адреса. Друзья Олли были слишком добрыми, чтобы можно было подумать, что кто-то из них держит дома оружие. Разве что некто по имени Билли Джо, но я даже не могла вспомнить, как он выглядит. Еще был некий Самьюэл, но о нем уже несколько лет не было вестей.

Потом я вспомнила про Энтони. Лучшего друга Олли. У него было оружие. Как-то раз, когда я еще была совсем маленькой, он показал мне пистолет. Господи, как же я скучала по Энтони. Мы не виделись с того самого момента, как он накричал на Дейзи. Он явно больше не хотел иметь с нами никаких дел.

– Никогда не трогай эту штуковину, хорошо? – сказал он мне тогда. – Пистолет – детям не игрушка. Если заметишь его у кого-нибудь в руке, беги со всех ног. Хорошо?

А я уставилась на пистолет с широко открытым ртом.

Мне нужно было найти Энтони.

Я повернулась и направилась к его квартире. Люди с кислыми лицами проходили мимо и, словно загипнотизированные, не могли отвести от меня взгляд. Я подняла с земли монетку, которую кто-то выронил из кошелька, и положила в карман. И тут мои пальцы нащупали что-то еще. Я вытащила это из кармана. Маленькая пуговица с рубашки Джорджа, сорванная Джеймсом в тот день, когда он и Джорджа стер из моей жизни. Она лежала в моей руке, и это было словно знак, напоминание, что Господь на моей стороне, что справедливость на моей стороне. Я положила пуговицу обратно в карман и пошла дальше.

Не глядя по сторонам, я начала переходить дорогу. Краем глаза заметила, как рядом проехал автомобиль и водитель за рулем отчаянно вдавил тормоз. Слева что-то ударило. Я плюхнулась на землю, как фарфоровая балерина, которую случайно смахнули с каминной полки на холодный асфальт. Все звуки вокруг вдруг испарились. Я лишь видела синее, жутко холодное небо, по которому хаотично разбросаны облака. Мне было не очень больно, я могла двигаться. Наверное, будет пара синяков. Думаю, мне просто повезло. Я встала на четвереньки и уставилась на руки, которые содрала об асфальт при падении. Провела ими по дороге. Я была ничтожеством. Стоит лишь один раз удариться, как у тебя уже рана, откуда хлещет кровь. Один раз уколоть палец – и кровь устремляется наружу. Скажите, доктор, как же мы можем быть кем-то, если все, что у нас есть, – это несколько литров крови?

Я поднялась на ноги. Из машины вышел мужчина в белой майке и посмотрел на меня сверху вниз. У него на лице недовольная мина. Вид человека, который редко получает то, чего хочет. Я зашагала прочь.

– Вот дерьмо, – глядя мне вслед, произнес он. У меня ныла лодыжка, но идти я могла.

Квартира Энтони находилась в единственном сохранившемся в городе здании из красного кирпича. Между кирпичами, словно арахисовое масло в бутерброде, виднелась серая цементная прослойка. Я знала, что замка на входной двери в подъезд никогда не было, так что открыла ее и смело вошла внутрь. В коридоре пахло старыми отсыревшими шмотками. Я прошла до конца, повернула налево. Постучала в дверь Энтони. Странно было прийти сюда снова.

Последний раз я тут была пять лет назад, когда родителям приходилось работать допоздна. Я опустила взгляд. Может быть, на этом же месте стояли ноги Олли в ту роковую ночь, когда он постучался в эту дверь в последний раз.

Дверь открылась. Увидев меня, Энтони очень удивился.

– Блю?

Я вдруг ужасно смутилась. Молчание.

– Блю, что ты здесь делаешь? Что-то не так? – спросил Энтони.

Я покачала головой.

– А… Ты просто решила заглянуть?

Я кивнула.

– Как здорово. Тогда заходи, – пригласил он меня внутрь.

Я смотрела на его улыбку. Заметила страх и замешательство в его взгляде, прочитала вопрос: «Зачем она пришла?» И поняла, что стала для него совсем чужим человеком.

Я вошла. Первое, что я заметила, было окно. Не само по себе открытое окно, а то, что было за ним. Я подошла к нему и посмотрела на улицу, в переулок между домом Энтони и следующим строением. На земле валялся мусор, использованные шприцы, в баках мухи роились над мешками с отходами. Но это меня не интересовало – на стене напротив я увидела огромное граффити: девушка с длинными черными волосами и огромными глазами небесного цвета. Взглянув на нее, я ощутила прилив нежности. Зачем же я снова вернулась сюда?

– Что-нибудь выпьешь? – спросил Энтони.

Я обернулась. Словно девушка с глазами небесного цвета вдруг заглянула через мое плечо на серую, невзрачную комнату Энтони, которую тот называл домом. Нежность исчезла. Я снова сосредоточилась на своей миссии. Я пришла за пистолетом.

Я кивнула.

– Сок, может быть?

Я кивнула. Села на кожаный диван. Диван издавал странные искусственные звуки с каждым моим движением, так что через мгновение я испугалась и встала. Энтони вернулся из кухни, протянул мне розовый пластиковый стаканчик. Я сделала глоток. Сок на вкус напоминал перемолотые в блендере батарейки.

Энтони сел.

– Ну как ты?

Я пожала плечами. Меня всегда раздражало, что люди пытаются со мной разговаривать. Зачем? Вы же не говорите со статуями. Потому что это бесполезно.

Я отпила еще сока и «случайно» пролила немного на пол. На деревянном полу возникли оранжевые лужицы, напоминающие капли крови.

– Ничего страшного. Сейчас принесу салфетку, – вздохнул Энтони.

Он встал и вернулся на кухню. Я поставила стакан на стол и быстро прокралась в его спальню. Я слышала, как Энтони открывает ящики.

– Черт побери, где же она, – бормотал он.

Я сразу заметила рядом с окном шкаф. Подошла к нему и открыла первый ящик. Он распахнулся со скрипом. Я вздрогнула и на всякий случай прислушалась. На кухне Энтони по-прежнему искал салфетку. Я повернулась и заглянула в раскрытый ящик. Там были только носки и футболки. Я открыла еще один ящик. Большие стопки сложенных вместе брюк, а в углах какие-то квитанции и монеты.

– Блю? – услышала я голос Энтони из гостиной. – Где ты?

Послышались шаги. Он вошел в спальню. Я не отдернула руки. Я продолжала искать, искать, искать и вдруг просто сошла с ума. Думаю, это как раз одно из тех занятий, которые сводят с ума. Поиски. Поиски чего-нибудь. Ты начинаешь паниковать, нервничать. Как будто чувствуешь только наполовину. Ты хочешь это найти, уже почти нашел, и все-таки этого у тебя нет.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – крикнул Энтони, остолбенев от масштабов устроенного мною погрома. Он не пытался остановить меня. Думаю, что просто не хотел смущать.

Я открыла очередной ящик и стала выбрасывать из него одежду, распихивая брюки и рубашки, надеясь, что под ними найду пистолет. Снова ничего. Я подбежала к маленькой тумбочке около кровати и открыла ее. В приступе бешенства вышвырнула оттуда книги, ручки, мятые купюры. Может быть, у Энтони вообще больше нет пистолета, может быть, он продал его или выбросил, отдал кому-нибудь или потерял. Что же, получается, тогда я никого так и не убью?

На меня накатила волна тошноты.

– Блю, прекрати! Остановись!

Терпение Энтони иссякло, он ринулся через всю комнату, схватил меня за руку и попытался оттащить от шкафа.

– Остановись! – снова закричал он.

Я очистила очередной ящик. Ничего не нашла. Но отсутствие пистолета меня лишь раззадорило. Его не могло не быть. Я стала шарить по книгам, разбросанным на полу.

Но Энтони не желал меня отпускать. Хороший знак. Значит, ему было что прятать.

– Какого черта ты делаешь, Блю?! Блю?! Посмотри на меня! Посмотри на меня!

Я листала страницы. Ничего, кроме бумаги. Чертова бумага. Я отбросила книгу, взяла следующую, открыла, пролистала до конца, снова ничего не нашла. Схватила третью, самую крупную, открыла и начала перелистывать страницы. Остановилась.

– Дай! Дай сюда! Не смей трогать!

В страницах книги было вырезано отверстие по форме пистолета. И он лежал в углублении, темный, блестящий, и я чувствовала, что на мгновение мы оба замерли в восхищении, как будто сила пистолета заключалась лишь в умении завладеть нашим вниманием. Шторы не шевелились на ветру, а привидения перестали перешептываться. Ни я, ни Энтони не шелохнулись. Энтони налетел на меня и повалил на пол, а я закрыла книгу и изо всех сил прижала к груди. Он пытался вырвать ее у меня из рук, но тщетно.

– Отдай его мне! Блю!

В тот момент я была волком. Диким волком. Я фыркала, скалилась и рычала. Я закрыла глаза и наслаждалась властью. Когда Энтони попытался оттолкнуть меня, мой взгляд упал на противоположную стену, и я увидела на висевшем там снимке знакомое лицо: Олли. Он стоял рядом с Энтони, приобняв друга рукой, беззаботно улыбаясь. Я оглянулась на Энтони – тот потянулся за книгой, и в его глазах читался непередаваемый ужас. Он схватил меня, как будто я была легче перышка. А я со всей силы ударила его в пах. Он застонал, ослабив хватку всего на секунду, которой оказалось достаточно, чтобы выскользнуть у него из рук. Дрожащими пальцами я быстро вытащила пистолет из книги. Отползла в угол и села. Направила пистолет на Энтони. Как будто это он был моим врагом.

Энтони поднял руки. Прекрасно было видеть в роли жертвы хоть кого-то, кроме меня. Наступила гробовая тишина.

– Что ты делаешь? Во что ты превратилась? Что ты за монстр такой? – прошептал Энтони.

Я – Блю. Я – Дороти. Я – отражение человеческого ума.

41

Вернувшись домой, я не знала, чего ожидать. Никаких полицейских машин не было, хотя я была уверена, что Энтони позвонил Дейзи. Я села за стол – ужин уже был готов. Я пыталась выяснить, знает ли она про пистолет. А он был в моем рюкзаке. Дейзи была какой-то отупевшей, холодной и скучной. В общем, обычной. Я почувствовала облегчение. Волноваться не о чем.

Ногти Дейзи были светло-фиолетового цвета. Когда мы ели, она несколько раз звучно шмыгнула носом. Мне захотелось отрезать его и скормить птицам.

– Скоро весна, – сказала она внезапно. И отпила большой глоток воды.

Я кивнула. Тоже мне открытие.

– На следующей неделе ты должна зайти к директору Фишер и обсудить свою успеваемость. Так ведь?

Я кивнула, хотя совершенно не осознавала смысл ее слов. Они повисли в воздухе, словно светлячки. Обожгли мое горло пламенем. Мир стал ярким. Я посмотрела на ладонь. Я видела, как смерть проглядывает через кожу. Следующей недели уже не будет. Больше никогда не будет слова «успеваемость». И никогда больше не будет «зайти к директору Фишер».

Когда-то я и вправду была настоящей девочкой, доктор. С настоящей кровью, бегущей по венам. Но что-то изменило меня. Что-то остановило этот поток крови. Что-то распахнуло меня настежь, словно кассетный магнитофон. Что-то держало магнитную ленту, пока она не вывалилась из меня целиком, хотя, собственно, она была уже совершенно бесполезной. Что-то схватило меня и выщипало перья из крыльев, ощипало, словно курицу. Мне нужны были эти крылья, доктор. Я нуждалась в них. Что-то убило меня изнутри, доктор. Выстрелило. Что-то выследило меня и убило. У этого чего-то было имя. Оно было человеком. И этот человек должен был умереть.

42

После ужина я помыла посуду и вытерла крошки со стола. Потом открыла дверь в спальню.

Первое, что я заметила, был запах. Острый, едкий запах горелого пластика и синтетической ткани. Хотя я его даже не сразу различила. А моя комната опустела. Только тогда я обнаружила, что мягкие игрушки из шкафа исчезли. Ящика, в котором лежали игрушки, подаренные когда-то Олли, тоже не было. Раньше на тумбочке стояло несколько красивых книг, но сейчас куда-то пропали и они.

Потом я увидела мусорный контейнер. В нем был пепел, куски обгоревшего искусственного меха, сгоревшего пластика, сожженной бумаги. Я заметила расплывшийся пластиковый глаз, когда-то пришитый к одной из плюшевых игрушек. На небольшом клочке бумаги, который не сгорел в общем костре, читались слова: «а потом она», и мне стало страшно, потому что дальше предложение оборвалось. Не осталось ничего больше. Ничего не осталось от первого плюшевого медведя, который Олли подарил мне, когда я только родилась. Ничего не осталось от игрушек, книг, пушистых животных, прекрасных подарков на день рождения и праздники, полученных мною в детстве, всего того, что досталось мне просто так, от любви.

Дрожащими руками я встала на колени и впилась в мусор. Я достала обрывки, обугленные клочки, руки выпачкались в золе, в воспоминаниях. Когда-то эти воспоминания были такими важными, а теперь от них не осталось ничего, и я никогда не смогла бы их освежить. А ведь они сделали меня такой, какая я есть, и теперь, когда их не было, не было уже и меня.

Я сделала шаг назад и уставилась на мусорный контейнер. Я едва могла дышать и соображать. Потом я заметила на кровати записку. Развернула ее.

Если завтра утром пистолет Энтони и все находящиеся в нем патроны не будут лежать на столе в кухне, я сожгу и твою книгу.

Я была слишком напугана, чтобы плакать. Я была слишком напугана, чтобы даже всхлипнуть. Я смяла записку и вышла из комнаты. Окинула взглядом кухню, стол, гостиную. Спальню Дейзи. Дверь была закрыта на замок. А ведь Дейзи никогда раньше ее не запирала, даже в тот вечер, когда побила меня. Она сожгла все вещи, доказывавшие наше родство с ней и Олли. И так я поняла, что Дейзи больше не считает меня своей дочерью.

43

Когда у вас в душе одновременно и огромная любовь, и жуткая ненависть, почти невозможно как-то уравновесить эти чувства. И более упорное из них в конечном итоге одерживает верх. Доктор, если собираетесь читать дальше, имейте это в виду: следующие события могут разбить вам сердце. Вы увидите, как я рухнула в пучину ненависти, скатилась в темноту, потопила корабль в бушующем океане, и сама при этом стояла на мостике, глядя, как судно идет ко дну. Доктор, берегитесь, и вы, те, кто это еще прочитает, тоже будьте осторожны: сейчас вы увидите девочку, которая полностью лишилась самой себя. Потеряв по пути все самое дорогое.

44

Я захотела еще раз увидеться с Чарли до преступления, чувствуя, что, по всей вероятности, после того как я убью Джеймса, приедет полиция, меня арестуют и посадят в тюрьму, и вот тут я уж наверняка больше не увижу бедного Чарли никогда. Я села в автобус. Освещение там работало плохо – глядя на салон, я словно видела старый фильм, который идет по сломанному телевизору. В автобусе были только я и еще какой-то бездомный, сидевший сразу за мной. Было так темно, что я могла видеть только собственное отражение. Я посмотрела на свое лицо. Бледное. Большие карие глаза блестят в полумраке. Это мое прикрытие.

А в рюкзаке – пистолет.

У меня был ключ от квартиры Чарли. Как-то раз, когда он ушел за продуктами, я стащила запасной. Я прошла вверх по лестнице, вставила ключ в замочную скважину коричневой двери и открыла ее.

Чарли лежал на диване, читая журнал. Перед ним стояла девушка. Она держала в руках платье и показывала его Чарли.

– Как насчет этого? – спросила она.

– Не пойдет, слишком вычурное. Бери то синее в полоску, ты его еще надевала пару недель назад, – ответил Чарли.

– Ты уверен?

– Да, тебе оно очень идет.

Девушка улыбнулась, и ее светлые волосы сверкнули на солнце, когда она нагнулась, чтобы поцеловать его.

– Поверить не могу – мы вместе уже два года. Целых два года. В голове не укладывается!

Чарли поднял голову, покачал ею и улыбнулся. Потом почувствовал на себе мой жуткий взгляд. Он повернул голову и заметил меня. Скажите мне, доктор, скажите мне, как всего несколько слов одного конкретного человека могут так подействовать на тебя, что от них останутся жуткие шрамы? Ты стоишь и дрожишь от страха, еле дышишь… Наверное, так бывает при ударе молнии?

Сердце упало так глубоко, что, казалось, исчезло из тела. Нервы под кожей пульсировали, мне стало плохо, затошнило. Я видела его глаза. Он не любит меня.

Я быстро зашагала прочь. Попыталась, по крайней мере. Я почти забыла, как ходить. Теперь у меня было ощущение, что я никогда не смогу снова нормально существовать. Все вокруг стало размытым, но одновременно и очень четким, как если бы я могла видеть сквозь стены, лестницы… сквозь весь мир. Я брела по коридору, не в состоянии думать или смотреть прямо перед собой, я забыла, как дышать. Дойдя до лестницы, я рухнула. Сжала волосы в руках и почувствовала, как в голове что-то перекатывается. Из глаз полились слезы. Я чувствовала физическую боль.

Я ползла по оставшемуся пролету лестницы, как вдруг услышала голос Чарли:

– Блю? Где ты? Блю? Вернись!

Его голос эхом отдавался во мне. Его голос, словно кулак, ударил меня в живот. Не похоже было, что ему хотелось меня найти. Скорее он просто перепугался до смерти.

Я вышла на улицу, прислонилась к стене, обхватила голову руками и поскребла ногтями кожу, чтобы напомнить себе, что жива. Словно ребенок в утробе матери, я чувствовала себя изолированной от мира, ни о чем не знающей, непривлекательной. Побрела по улице. Наконец я услышала то, что все это время пытался сказать мне окружающий мир, то, что я не хотела слышать раньше: нельзя доверять ничему и никому, человек рождается, живет и умирает в полном одиночестве.

Я шла, не зная, куда идти, куда обратиться. Я не жила. Я просто существовала. Я не цветок. Я просто сорняк в саду, прижатый к кирпичной стене. Из меня никогда не выйдет ничего лучше этого.

Я воскресла лишь раз в жизни. И по иронии судьбы воскресил меня тот же человек, который сегодня превратил меня обратно в то мертвое существо, каким я была всегда.

45

Этот день изменил все. Я не вернулась домой, опасаясь, что Энтони придет к нам и будет требовать пистолет. Всю ночь просидела в темном переулке, дрожа от холода. Я не убила Джеймса. Весь план канул в туман из слез. Те несколько секунд, что я наблюдала, как мой любимый мне изменял, стали для меня концом счастья. Джеймс был всего лишь незначительной песчинкой, тогда как Чарли забрал всю мою вселенную с собой. Он любил меня или же делал вид, что любит; безупречная актерская игра, к которой не придраться. Но он обманул меня. Его слова на самом деле были не словами, а всего лишь тщательно подобранным набором букв, предложений, которые ничего не значили для него самого, но так важны были для меня. И я не хотела любить его, не хотела обожать его, не хотела чувствовать прикосновение его губ на своих губах. Но позволила ему.

Некоторым людям предначертано жить в этом мире. Они призваны любить и быть любимыми в ответ, они созданы, чтобы дышать. Я родилась с грозовым облаком над головой, и надо мной всегда шел дождь. Я родилась с кровью в глазах. С ней я и умру.

Автомобили беззвучно проносились рядом. Я забыла, как это – чувствовать холод. Сочинила небольшое стихотворение:

Я знала, что любовь – это очень болезненная, медленная смерть, и что я умираю. Любовь сбивает с толку. Это больше, чем просто чувство. Любовь подавляет, и, когда любишь, никогда не знаешь, что чувствуешь и почему. Почему, почему, почему. Любовь сбивает с толку.

Ненависть – вот, что знакомо каждому из нас. И она не является проявлением смерти; наоборот, именно ненависть держит нас в живых. Убивая все вокруг нас. Это острое чувство, постоянное, неизменное. Кристально ясное с первой же минуты, как ты его почувствовал.

Я поняла, что ненависть лучше, чем любовь.

Он уничтожил меня, и я должна была вернуть ему должок.

Так что я решила убить Чарли.

46

Я спряталась за тем же веретенообразным деревом, что и всегда, вытянув шею, чтобы увидеть Чарли в окне магазина, так напрягая глаза, что у меня даже голова заболела. Он сидел за стойкой, излучая гордость, и на лице его сияла довольная улыбка. В желудке стало горячо и кисло. Меня не тошнило, нет. Скорее я ощущала чистую, неприкрытую ненависть, которую невозможно описать и которая обычно возникает, когда тебя предали. Когда тебя предал парень. Никому не нужный живой организм с массой и энергией, созданной звездной пылью, просто вещь, которая, в общем-то, не имеет никакого значения. И вот я сидела за деревом, сдерживая слезы, закусив щеку, смотрела на него и не чувствовала ничего, кроме горечи от обмана, отвратительной и мерзкой. От всех этих чувств у меня закружилась голова, а они пронзали меня, словно тысячи шипов, пока не полилась кровь.

Я ждала в течение нескольких часов. День подошел к концу, и небо стало темно-синим, а все облака исчезли с небосвода. Таким обычно и бывало небо холодной зимней ночью, с сухим воздухом, который беспощадно жалил бледную кожу на руках и шее. В конце концов Чарли выключил свет, надел рюкзак и вышел за дверь. Я посмотрела на часы. 19:29. Я записала день и время в блокнот.

Выйдя на улицу, Чарли закашлялся. Из его рта поднимался пар, и поэтому казалось, что он дышит, как дракон. Он зашагал по улице, так что я поднялась и выждала, пока между нами не стало достаточного расстояния, а потом пошла за ним. Мне нужно было быть очень осторожной, чтобы он не заметил меня, как это случилось в первый раз. Руки Чарли держал в карманах, а плечи его были слегка приподняты. Дойдя до остановки автобуса, он сел на скамейку. Пару раз мы с ним там сидели, когда он приглашал меня к себе. Именно здесь он сказал: «Ты красивая. Но в тебе слишком много ярости».

И эти слова выгравированы на моем сердце и по сей день.

Я подождала за дверью его квартиры и прислонилась ухом к двери. Я слышала, как он включил телевизор и поставил диск с фильмом. Заиграла знакомая песня, я узнала рев льва и крик девушки. Вы знаете, какой фильм смотрел Чарли, доктор? Я закрыла глаза на секунду и молилась, чтобы диск заклинило, чтобы телевизор сломался, – тогда Чарли бы отключил его и выкинул в окно. Но музыка продолжалась. Потом зазвонил телефон. Спустя пару мгновений он поднял трубку.

– Привет, как дела? Да, знаю, доклад должен быть представлен в следующий вторник. Конечно, у меня есть. Да, я слышал об этом. Спроси Лэнни, у него есть расписание, уверен. Я не знаю, еще нет, но я смотрю фильм прямо сейчас. Да нет, неважно, ты его все равно не знаешь. Да, да, тот самый, который я показывал ей, ха-ха. Нет, ее не так зовут, как тебе вообще могло такое в голову прийти? Ее имя Блю. Сегодня ее не видел. Конечно, я знаю. Я знаю, это было смешно, ведь так? Глупо. Ок, увидимся. До свидания.

Я могла выстрелить прямо через дверь. И убить его в тот же миг.

Я закрыла глаза и убедилась, что они все еще в глазницах. Проглотила слюну, сделала глубокий вдох и медленно побрела прочь, каждый шаг давался мне с огромным трудом. Кулаки сжались. Я опозорила своего отца. Я позволила странному парню запудрить мне мозги, позволила ему гладить себя по коже, позволила ему использовать себя. А теперь посмотрите на меня. Прости меня, Олли, прости меня за то, что я повела себя, как девчонка.

Когда я вернулась, Дейзи кричала так громко, что я чуть не оглохла. Среди всего того, о чем она говорила, было немножко про то, где я шляюсь, но в основном про пистолет. Оказалось, накануне позвонил Энтони и рассказал ей все. Сказал, что если я завтра не верну ему пистолет, он позвонит в полицию. Я знала, что Энтони этого не сделает ни за что. Он никогда бы не позвонил в полицию. Посмотрите на нас, доктор. Тощая мать-наркоманка и безумная девочка. Ну разве нам может достаться больше, чем уже досталось?

Она обыскала мой рюкзак. Ничего. К счастью, утром я перепрятала пистолет под грязный рваный диван, который стоял в коридоре. Книгу я спрятала за шкафом. Дейзи спросила, что я сделала с пистолетом. Я молчала. Она спросила, у меня ли пистолет до сих пор. Я молчала. Она сказала, что ударит, если я промолчу. Я молчала. И Дейзи ударила меня и била до тех пор, пока мои щеки не зарумянились, как у маленького ребенка, пока на лице не распустились, словно цветы, синяки.

Дейзи заявила, что завтра я должна пойти к Энтони в гараж и вернуть пистолет. Она сообщила, что если я этого не сделаю, то она выгонит меня из дома. Куда, правда, не сказала. Может быть, в страну Оз? Кто знает.

На протяжении недели я не ходила в школу и старалась ни с кем не контактировать. Я следила за Чарли везде, и через некоторое время мне страшно надоело его видеть. Я как будто слушала тысячу раз одну и ту же песню, пока она не потеряла всякий смысл и ценность. Я составила его расписание, график на неделю.

Понедельник: работа с 9:30 до 15:00. Киноакадемия с 16:30 до 20:30.

Вторник: киноакадемия с 8:30 до 14:30. Работа с 15:30 до 19:30.

Среда: работа с 9:30 до 19:30.

Четверг: киноакадемия с 10:00 до 17:00.

Пятница: работа с 9:30 до 19:30.

47

Казалось, что все вокруг начало от меня отдаляться. Я слышала, как люди говорят в общественных местах; звучали сотни голосов, ни одного из которых я не могла различить. Как будто голоса эти принадлежали и вовсе не людям, как будто они говорили не слова, а издавали звуки какой-то странной мелодии, которая влетала в мое левое ухо и вылетала в правое. Я больше не была одной из этих людей. Они были слишком заняты жизнью, разговорами, улыбками, шутками, общением. Я не могла понять их. И до сих пор не могу. Я хотела, чтобы этого изобилия действий вдруг не стало. Я хотела, чтобы люди смогли сохранить свой ум ясным, и побила бы любого, кто попытался бы этому помешать.

48

Я решила уничтожить его в пятницу вечером. Слово «убить», как мне кажется, в этой ситуации не совсем уместно. Я предпочитаю «уничтожить» или «упразднить».

Дейзи всегда уходила на смену в «Волмарт» к восьми вечера. В это время Чарли обычно как раз возвращался с работы. Таким образом, уничтожив его, я успела бы вернуться еще до полуночи и спокойно легла бы спать.

49

Не хочу обсуждать оставшиеся дни в школе и все, что было в день убийства. Это слишком много. В моих одноклассниках было слишком много веселья. Мне отвратительна их непомерная радость жизни. Слишком много одежды, слишком много обуви, слишком много заколок для волос, слишком много друзей, слишком много бутербродов на ланч, слишком много семейных праздников. Мне было больно на это смотреть.

50

Доктор, это было в пятницу вечером.

После обеда Дейзи встала и взяла сумку. Дойдя до двери, она обернулась:

– Помоешь посуду, ладно? Я вернусь утром.

Дверь закрылась. Я встала и подождала, пока внизу хлопнет дверь. Вышла из квартиры и достала из тайника под диваном в конце коридора пистолет. Никто его не взял. Пистолет был холодным и тяжелым. Тяжелее моей книги.

Я вернулась к себе и положила пистолет на кровать. Пошла на кухню, отнесла тарелки в раковину, налила на губку средство для мыться посуды, оттерла с тарелок остатки еды. Опустила руки в теплую мыльную воду и вздохнула.

Я простояла так по меньшей мере минут десять. В тишине, с опущенными в воду руками. Когда я вытащила их, кожа на пальцах сморщилась. Повернулась к полотенцу, чтобы вытереть мокрые блестящие тарелки и поставить их в шкаф, но остановилась. Взяла верхнюю тарелку и швырнула об стену. Она развернулась градом белых осколков, похожих на парящие в воздухе лепестки цветов. Я взяла вторую тарелку – она отправилась туда же. Разбилась со звуком ломающегося на зубах кусочка льда. Я почувствовала в воздухе электрические импульсы. Время пришло.

Я вернулась в свою комнату и провела рукой по подушке – белой, расшитой крошечными красными розами с мелкими листьями и стеблями. Завтра я увижу эти розы совсем другими глазами, подумала я.

Я открыла шкаф и рассмотрела одежду. Достала большой серый свитер с Микки Маусом, на мгновение поколебалась, а потом швырнула его на пол. Вытащила футболку с надписью «На Багамах жизнь лучше». Футболка тоже оказалась на полу. Потом увидела на вешалке платье. Темно-синее платье с красной лентой вокруг талии, завязанной бантом. Я сняла то, что на мне было, и надела платье. Оно по-прежнему хорошо сидело. Я отправилась в ванную. Вокруг царила настолько оглушительная тишина, что я была уверена – я вот-вот услышу, как в венах пульсирует кровь, а демоны шепчут зловещим голосом свои заклинания.

Я взяла из ящика красную помаду Дейзи, надула губы и выкрасила их в ярко-красный цвет. Взяла ее розовые румяна и нанесла на щеки. Положила обратно на полку и посмотрела на себя в зеркало. Оттуда на меня глядела Дороти.

Я поцеловала зеркало и посмотрела на оставшийся на стекле маленький красный отпечаток. Он напомнил мне об Олли, как он, небритый, целовал меня в щеку, и его щетина оставляла на моей коже красные следы.

Я вернулась в комнату и взяла пистолет. В падавшем из окна лунном свете он мерцал и сиял, словно бриллиант в кольце.

Я положила пистолет в рюкзак. Часы показывали 20:03. На полу возле дивана в гостиной валялся белый носок, и он снова напомнил мне об Олли – как он стоял на кухне в рубашке, трусах и мягких белых носках, делая завтрак, распевая арии из опер и улыбаясь во весь рот, когда слышал мои аплодисменты. Я чувствовала, что нужно что-то сделать, чтобы воспоминания об Олли не стерлись из головы. Я схватила его фотографию, стоявшую в рамке на журнальном столике, сломала рамку, достала фото, сложила его вчетверо и сунула в нагрудный карман.

Коридор казался бесконечным. Он превратился в сплошной лабиринт темных дверей, ответвлений и грязных ковров на этажах.

Оказавшись на улице, я вдохнула в себя ночную тьму. В поле зрения никого не было. Высотки выглядели сказочными замками далекой страны. Я зашагала к автобусной остановке. В лунном свете мои волосы, отражавшиеся в витринах находившихся рядом магазинов, казались синими. Синими, как мое имя и как я сама.

Ночью из-под зданий выползают крысы, бесшумно носясь по улицам, и волки рыщут в поисках свежей плоти, и люди в темной одежде – в поисках адреналина, свежего тела или иглы, от которой можно улететь в рай. Я крыса. Я волк. Я человек в черном.

Хотя автобусы еще ходили, я решила пойти пешком. В голове не было ни одной четкой мысли, эмоции, даже представления о том, что я собиралась совершить. Пот застилал лоб, руки дрожали, а зубы скрежетали. Но я знала, что теперь я обрела цельность, стала законченным полотном – потому что это был последний, финальный штрих.

В тишине слышалось лишь мое неровное короткое дыхание. Мне повезло. Когда я добралась до его дома, дверь была не заперта, и я скользнула внутрь. Я очень медленно прошла вверх по лестнице. Шаг за шагом, шаг за шагом. Приложила голову к двери. Почувствовала, как темные силы тянут меня сквозь стену. Я положила руку на холодное дерево двери. А потом повернула ключ (он все еще был у меня) в замке и распахнула ее. Сквозь щель полился свет, и я растерялась от нахлынувших чувств.

– Кто здесь? – пробормотал Чарли. У меня засосало под ложечкой. Я плотно сжала пистолет между пальцами. Холодный металл просочился через кости. Я крыса. Я волк.

Олли в своих белых носках, Чарли, Чарли, Чарли, мисс Фишер, «Сейчас же положи свою книгу! СЕЙЧАС ЖЕ!», Волшебник из страны Оз, Джордж, мороженое, капающее с рожка, Дейзи с фиолетовыми кругами под глазами и бледными губами, Дороти с розовыми щеками и яркими глазами. «Когда я был ребенком, я почти каждый день читал эту книгу».

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, глядя на меня и оторвавшись от книги.

Я подняла пистолет, направила его Чарли прямо между глаз и наблюдала, как они расширились. На лице Чарли отразилось страдание.

– Эй! Полегче, Блю! Блю! Успокойся! Успокойся! – крикнул он, опуская книгу, подпрыгнув и споткнувшись.

Я вошла и захлопнула за собой дверь.

– Кто это, милый? – спросил голос из спальни.

Я могла бы и ее убить, я сразу поняла. Девушку надо убить первой. Она вошла в гостиную. На ней были джинсы, золотистый свитер и черные туфли на каблуке. Когда она увидела меня, то охнула и побежала обратно в спальню.

– Боже мой! Боже мой! – закричала она.

Заткнись. На ум пришло еще кое-что. Я могла говорить и теперь была Богом на игровой площадке дьявола.

– Заткнись! – крикнула я. – Заткнись и… иди сюда!

Ее каблучки процокали по полу. Голова девушки показалась в дверном проеме, затем она неохотно вошла в гостиную и тут же зажала рот руками.

– Что происходит? Какого черта?! – прошипела она Чарли.

– Я…

– Заткнитесь оба, – снова закричала я. «Сделай же это, чего ты ждешь?» Я навела пистолет на девушку. Она закрыла глаза, и я тоже. А потом я нажала на курок. Все произошло очень быстро, так быстро, что я даже нажала на спусковой крючок дважды. Пистолет почти выпал у меня из рук, как животное, пытающееся освободиться из плена. На все это ушли какие-то доли секунды. У меня даже не было времени открыть глаза и что-то заметить. Я лишь услышала, как ее тело упало на пол. Потом открыла глаза и увидела, что она лежит на полу, странно изогнувшись. А вокруг растекается лужа крови.

– О боже, Блю! – прокричал Чарли, метнувшись к девушке.

– Не шевелись, – сказала я.

– Что ты творишь?! – закричал он снова, но уже не двигаясь. – Что я сделал? Дай мне помочь т-тебе! Я помогу тебе справиться со всем этим! Я все объясню, если ты дашь мне время!

В конце концов, и Чарли, оказывается, мог что-то чувствовать. Запах крови, отчаяние в глазах, мольбы о помощи – все это принесло мне облегчение. Его слова захлестнули меня, словно струи горячей воды. Я могла быть кем угодно. Королевой, президентом, полицейским, учительницей, диктатором, императором, шахтером. У меня были все полномочия и таланты. Я улыбнулась.

– Что ты хочешь от меня, Блю?! Я тебе все отдам! Только, пожалуйста, прости меня за то, что я сделал! Оставь меня в живых. Этим ты ничего не решишь, пожалуйста, подумай о последствиях!!! – вопил Чарли.

– Ты хочешь знать, что будет? Хочешь знать, что я сделаю?! – закричала я.

Я взяла стакан с кофейного столика и разбила его об пол. Я подошла к Чарли и приставила пистолет к его шее. Он поднял руки в воздух, поджал губы.

– Ты меня сломал.

– Дай мне…

Я вижу тебя в каждом своем движении… Остались лишь клочки, некогда столь тесно спаянные чувства теперь разорваны в клочья, разрезаны на куски; разбросаны во мне, словно брызги краски на холсте; они тонут в моей душе и превращаются в воспоминания, как тающие снежинки; но эти воспоминания мне больше не нужны, мне больше не нужно их помнить, они не дают мне раскаяния. Я должна уничтожить эти воспоминания, они погубили меня, я должна убрать их, я должна уничтожить тебя, уничтожить.

Я не сказала ничего. Только стиснула зубы и закрыла глаза. Я чувствовала, как во мне пронеслись друг за другом крыса, волк и человек в черном, когда я спустила курок.

Его кровь брызнула мне в лицо и на руки, его тело обмякло, и он рухнул на пол с тихим стоном. Я направила на него пистолет. Чарли лежал на полу, превратившись в груду умирающих молекул. Я нажала на курок еще раз и еще. Сделав это, я почувствовала, что сердце расцветает, и слезы струятся из глаз. Я стреляла, пока не кончились патроны.

Я бросила пистолет на пол. Упала на колени рядом с мертвым телом, погрузив пальцы в кровь, чувствуя, как теплая жидкость пропитывает мою кожу, когда-то такую чистую.

Где и когда именно происходит переход от жизни к смерти? Спустя секунду после последнего вздоха? Пять секунд? Десять? Или когда кожа уже начинает синеть? Когда холодеет кровь? Должно быть, тогда, когда душа покидает тело. Когда энергия, свет и жизнь уже ушли, а тело остается таким, каким было бы без них; просто костюм из кожи, оболочка, вместилище, где тело выполняет свои обязанности, где ему не страшно ничего, кроме собственно смерти.

Слезы текли по моему лицу. Со стороны улицы донесся вой сирен. Где-то хлопнули двери полицейских автомобилей. Прощайте розы, луна, звезды, что поддерживали меня на пути. Я вытерла слезы. Не нужно плакать. Теперь все вернется на круги своя. В ту минуту я чувствовала себя маленьким Богом. Теперь со мной уже не могло случиться ничего плохого, как я думала. Если что-то в этом мире и могло причинить мне боль, то разве что царапина или порез. Я ждала, что все вернется в прежнее русло, но облака в сознании не хотели рассеиваться, а сквозь них солнце пробиться не могло.

Входная дверь с грохотом рухнула на пол. Тяжелые шаги заполнили комнату.

– Полиция! Полиция! Не двигаться! НЕ ДВИГАТЬСЯ!

Я легла рядом с остывшим телом Чарли и закрыла глаза. Я чувствовала, как реальность и мечты, заблуждения и иллюзии, хорошее и плохое, лучшее и худшее пронеслись через мой разум и смешались в сплошную куча-мала. Что было после этого, я не знаю. Не знаю, заснула ли я или грохнулась в обморок. Как я поняла, я утонула в собственном безумии и потеряла сознание. С того места, где я лежала, можно было посмотреть в окно. Я взглянула из окна гостиной на небо, темно-синее, словно океан в вечернее время. Такое же печально-синее, как мое имя. Как Блю.

Два года спустя

Стены тут слишком белые. Ослепительно. У меня вечно голова болит от постоянного запаха каких-то химикатов. По ночам страдающие бессонницей орут не своим голосом. Никто не понимает, что они кричат. А я понимаю. Они кричат: «Пожалуйста, Господи. Пожалуйста, вытащи нас отсюда». Но Бог слишком занят, создавая точные копии этих существ, вечно просящих дать им чужую жизнь.

Пять дней в неделю я прихожу к вам на трехчасовую терапию. Вы задаете мне вопросы и говорите со мной или, по крайней мере, пытаетесь, и я всегда отвечаю только письменно. Никогда не пишу полных предложений. Я признаю, что никогда не отвечала на ваши вопросы правду. Я не говорила с самого дня убийства. У меня нет никакого желания.

Вы позволили мне взять с собой книгу. Благодарю вас за это.

Вопросы, которые вы часто задаете: «Объясни, почему ты так сильно любишь эту книгу, эту историю? Что в ней заставляет тебя любить ее больше, чем… твою реальную жизнь?»

Я скажу вам. Потому что в сказках счастливый финал наступает лишь для тех, кто любим и счастлив. Там не пишут, что бывает с теми, чье сердце разбито, или с маньяками, или с теми, кто все время грустит. Почему? Потому что все они умирают. Уходят в какое-нибудь тихое выдуманное место и превращаются в пыль. Не хочу быть такой, как они. И поэтому я все время читаю эту сказку, конец в которой совершенен.

Вчера вы спросили меня, счастлива ли я. Не уверена. Может быть, и да. Видите ли, я этого просто уже не чувствую. Все эти таблетки – они стирают меня изнутри. От них наступает отупение. Я чувствую что-то только по отношению к своей книге. И больше ни к чему. Сожалею ли я, спросите вы? Сожалею ли я, что убила их? Никогда. Я никогда не буду сожалеть о моменте, когда нажала на спусковой крючок.

На следующей неделе мне исполнится пятнадцать.

Не понимаю, почему шаг вперед – это красиво, а уничтожение – нет. Наверное, в моем возрасте это нормально. Думаю, довольно мило, что моя созидательная энергия кому-то может показаться жуткой разрушительной силой.

До свидания, доктор Стюарт. Я больше не отвечу ни на один ваш вопрос. Больше не выйду на контакт. Останусь безмолвной, на этот раз во всех смыслах этого слова. Надеюсь, я успела вам помочь.