друзей Евы

Глава 1

Четыре пусты бутылки. Четыре пустые литровые бутылки. И как в него столько влезает? И как моя мама, женщина с высшим медицинским образованием, шесть раз выходившая замуж, терпит его? Я его не терплю, а она может. Мой отец, третий мамин муж, никогда не позволял себе такого. Наверное, поэтому они и прожили шестнадцать лет. И прожили бы ещё, если бы папа не умер от передозировки анальгетиками, которые он пил, чтобы заглушить боль от отрезанных ступней. Пять лет назад, спеша с ночной смены, чтобы успеть поздравить первым меня с шестнадцатилетнием первым, он попал под машину. Не всем телом. То шевроле проехало ему по ногам, и ступни пришлось ампутировать. Два месяца он мучился, но однажды просто заглотил двадцать или тридцать таблеток, от которых его сердце перестало биться. В тот момент, когда я нашла его, лежащего на полу в пене и с синюшным лицом, и моё сердце перестало биться. На мгновение. Но это мгновение оставило большой шрам. Никто не любил меня, так как он. Единственный, кто мог вечером прийти и поговорить со мной. Просто. О том, что я делала, и какие планы на завтра. Хорошо ли мне в новой школе, и нашла ли я друзей. А ещё о том, сколько мороженого я бы съела, если бы мне за первое дали пятьдесят рублей, а за каждое последующее плюс десять. Я ответила, что столько, сколько хватит на лечение. И тогда он замолчал. Он молчал долго, минут пятнадцать, а может больше. А потом вскрикнул.

– А пойдём завтра в аквапарк!

– Пап, у меня школа. Мама не разрешит мне пропустить.

– Зато отец тебе разрешает. Я позвоню в школу, скажу, что ты плохо чувствуешь себя.

– Папа. Ты лучший на Земле.

Папа был действительно лучшим.

И останется им навсегда. Хотя для мамы все её шесть мужей были идеалами. Богоподобными существами. Такими, что с медицинской точки она не могла объяснить их сексуальность и притяжение. И каждый был лучше прежнего. Она родила меня в двадцать четыре, и до этого момента дважды уже была замужем. Прожила с отцом шестнадцать лет, и только схоронила его, как вышла замуж снова. За гробовщика. Того самого, который опускал гроб моего отца. Не прошло и сорок дней с его смерти, а мы уже отмечали мамину четвёртую свадьбу. Они отмечали. Я горевала. Конечно, я поздравила их, и даже на общем фото оказалось моё опухшее от слёз лицо. Но я искренне не понимала маму. Через четыре месяца они развелись. Мама долго не могла оправиться от развода, и целых четыре года жила одна. Год назад она снова вышла замуж, за своего гинеколога, который диагностировали ей менопаузу. Через две недели она, оскорбленная тем, что «он видел всё, и нового с ней не испытает», она бросила его, принеся вещи ему в кабинет без всякого предупреждения. И вот, Олег. Дядя Олег. Он всегда был для меня "дядя Олег". Он жил по соседству с моей бабушкой, в деревне. Но, вдруг, в сорок пять ему приспичило переехать в Санкт-Петербург. Он продал родительский дом в деревне, и со своими тремя сотнями тысяч приехал в Питер. За неделю промотал, и не знал куда идти. Он пришёл к нам. Сначала он помогал нам по дому. Мама платила ему за это. А потом он предложил ей. И она согласилась. Хотя, я видела, как она восхищенно наблюдает за ним, когда он моет посуду. Она отрывалась от своего медицинского веб-журнала, и со страстью провожала каждую тарелку в его руках. Сперва, он мыл посуду каждый день. Каждый день убирал за нами, и даже с утра кричал, чтобы я не убирала комнату, а занималась своими делами. Своих дел у меня было не много. Я бы и сама со всем справилась, но он был очень настойчив, и я жалела его. С каждым месяцем он становился всё ленивее. И вот, через двенадцать месяцев, то есть вчера, я нашла четыре пустых бутылки под их с мамой кроватью. Да, она терпела его. Но я не могла. Он настолько стал ленивым, что не мог сходить в санузел, и делал свои дела на ковёр, который я каждый день оттирала. Но не в этот раз. Хватит с меня его дерьма. С самого утра, после того как мама ушла на работу, я закрылась в ванной. С телефоном, «Джен Эйр», чайником с чашкой и пачкой кофе, и с пачкой сигарет. Новый BOND с капсулой. Я должна его попробовать. Хоть я и курила обычно самые дешёвые сигареты, на Бонд я откладывала с той сдачи, что мне давали в магазинах, которые я посещала со списком от мамы. Бонд с капсулой. Освежает рот и приятно пахнет. Хотя вонь с комнаты маминого мужа он не перебьет.

– Мелкая сучка, ты забыла? Убери тут, и ещё пива принеси.

Вот, этот урод проснулся. Я забыла наушники в комнате. Чёрт. Только не это. Ладно, сегодня проживу без музыки. Хотя, иногда мне кажется, что лишь музыка заставляет меня ещё дышать. Только ради того, чтобы услышать маму монстров, и в ожидании её новых песен, я живу. Как она красива. Её фото есть у меня в телефоне. Хотела бы я быть такой, как она. Нет, не мега звездой, которую узнают даже в общественных туалетах самого мелкого американского городка. Нет. Независимой, беспринципной. Бесстрашной. Вот бы и мне не бояться жить, так, как хочу. Не бояться выглядеть так, как другие и не смели. Да, за свои двадцать один я так и не стала такой же. Я с каждым годом, месяцем, днём становлюсь только слабее. Началось это, когда мне было девять. Я была у бабушки. Когда я возвращалась домой со встречи с деревенскими друзьями, я встретила её. Марию. Старую, изношенную бабку, которая прокурила свои лёгкие и пропила свою печень, что отразилось на её лице. Она появилась неожиданно, в тот момент, когда я спешила домой и думала о том, как вырасту и выйду замуж за Артёма, потому что он тоже любит вишневое мороженое, и тоже терпеть не может пломбир. Она выскочила на дорогу, и засмеялась своим беззубым ртом, попутно кашляя и отхаркивая слизь из горла.

– Господи! Мамочки!

– Господи? Ты веришь в Бога, глупенькая? Его же нет. Не существует.

– Как это не существует? С кем же люди говорят, когда приходят в церковь? Кого же они просят помочь?

– Его нет, и точка. Эти люди-сумасбродные ублюдки, бьющиеся лбом об пол, говорят о святости и безгрешности, а сами только и мечтают, как выйдут из церкви и нальют себе водки, или о том, как ночью они будут развлекаться с чужими мужьями и жёнами. Думаешь эти священники безгрешны? Они же первые грешники на Земле. Потому что обманывают людей своей болтовней о Боге, да ещё и обирают людей, бездумно верящим им, продавая свечки и крестики, якобы освещенные какой-то святой водой. Думаешь они не так похотливы, как все мы? Их секс-фантазии ещё более извращенные чем наши, якобы обычных людей. А всё почему? Потому, что запретный плод сладкий. Чем больше они клянутся и говорят "нет", тем больше им этого хочется. Бога нет. Иначе, он бы не позволил всему этому происходить.

– Ева!

Мама позвала меня, но я остолбенела. Как это, нет Бога?

– Ева…Тебя ещё и зовут, как ту шлюху из Рая.

Она такая язвительная, эта Мария.

– Что эта женщина говорила тебе? Ну, в любом случае, не слушай её. Она просто не состоявшийся человек. Всё, что она говорит, сплошная глупость. Слушай только родных, и всё будет хорошо.

Я слушала маму, но не могла успокоиться. Бога нет? Как так? С кем же я тогда разговаривают перед сном, прося здоровья маме и папе? Его нет. Я забежала на чердак и заплакала.

– Раз тебя нет, кому мне верить? Что мне делать, кто же поможет моим маме и папе быть всегда здоровыми?

И тогда это случилось впервые. Я смотрела на себя в большое старое закоптевшее зеркало. Вокруг меня было много старинных вещей, переправлены пылиться на чердак, после того, как бабушка сделала ремонт на мамины с папой деньги, и обставила дом исключительно новой мебелью. Я смотрела в это зеркало, на своё красное лицо. Я была вся мокрая, от слёз и слюней, что пузырились изо рта и из носа. Я не могла поверить в то, что сказала мне эта старуха. Я подошла к зеркалу и со всей силы ударилась о него головой. Кровь потекла по лицу, но меня не испугало это. Я стала доставать осколки из трещин на зеркале, и сжимала их в руках. Кровь теперь текла и по рукам. Я кричала, плакала, из носа летели пузыри. Мама забежала, когда услышала грохот и мой плач. Через два часа я уже сидела с бабушкой на кровати, с зашитыми руками. Меня напоили какой-то редкостной дрянью, от которой у меня свело лицо. Это сейчас я знаю, что это был лишь корвалол. И это сейчас я знаю, что Мария-женщина, семнадцать лет боровшаяся за возможность родить ребёнка. Три года она ездила из города в город, к разным врачам. Тратила кучу денег на обследования и лекарства. И ещё четырнадцать лет она ездила во все точки мира, в самые главные православные храмы. Она молилась сотням икон, просила помощи, но Бог, вместо того, чтобы подарить ей ребёнка, отнял у неё любимого мужа. Мужа, который сопровождал её везде. Всегда был рядом с ней, и молился вместе с ней. Он не вернулся из Киева, вернулась только она. Мне не рассказывали, в какой храм они ездили, зачем и что случилось с ним там. Этого не знал никто. Я лишь знаю, что он не вернулся. Может, его там убили, может сердце его не выдержало, может он сам совершил деяние над собой, я не знаю. Я знаю только, что он не вернулся из Киева. Вернулась только она. И с тех пор она не верит в Бога.

«Столько, сколько хватит на лечение». Папа тогда позвал меня в аквапарк. И я действительно пропустила в школу. Нужно было готовиться к экзаменам, потому что год этот подходил к концу. Но я гуляла по аквапарку. С папой. Мама была рассержена, когда мы вернулись домой. А через полгода было моё шестнадцатилетние. То самое, когда отец спешил с ночной смены. Начался учебный год, и в свой День рождения я должна была идти в школу. В свою новую школу. Я так не любила ходить в школу в День рождения. Ведь никто не поздравляли меня. Все только спрашивали, почему я пришла в белой блузке и юбке. Я отвечала, что хорошее настроение. И лишь ОН поздравляли меня, тайком. Идя на встречу, шептал, чтобы никто не услышал. Потому что знал, что я не хочу, чтобы кто-то об этом знал.

– Привет! С праздником.

– Доброе утро. Спасибо.

Вот такой был у нас диалог. Он любезно поздравляли меня, а я нюхала ускользающий шлейф его духов. Безумно сладких для мужских. Я могла бы вечно их нюхать. Но в тот день, пятого сентября, меня он не поздравил. Потому что он остался там, а я теперь здесь. В новой школе. Где я никого не знаю, и никто не знает меня. Он не поздравил меня в соц. сетях, потому что он не был у меня в друзьях в Вконтакте, хоть я и кидала ему заявку. Но в новой школе оказалось не так плохо, как я думала.

Тем более, что в старой меня ничто и никто не держал. Разве что Он. И то, только мыслями. Моими мыслями. Да и не он держал меня, а я держалась за него. Но в этот день, пятый день в новой школе, я не появилась на занятиях. С утра я ждала отца, но он не пришёл. И тогда мама позвонила мне с работы и обо всем рассказала. Он попал в больницу с раздробленными ступнями. Их отрезали сразу. Но отрезали плохо, и он мучился ещё долгих два месяца. Мама была постоянно на работе, а я не могла оставить отца одного. И первые два месяца в новой школе я пропустила. Меня поняли, но только тогда, когда узнали, что папа умер.

Папочка. Его синее опухшее лицо я помню и сейчас. Через пять лет ничего не изменилось. С утра, второго ноября я нашла его на полу.

А всего лишь день назад он уговаривал меня пойти в школу.

– Ты уже итак много пропустила. Я справлюсь сам, только оставь мне поесть.

Но я то знала, как ему тяжело. Если бы не было тяжело, он не просыпался бы в четыре утра от боли, и не кричал бы. И не закидывал бы в себя по шесть таблеток, и не делал бы по три укола за раз. Но я согласилась. Решила, что пропускать так много и правда не стоит.

Я встала в пять утра, приготовила папе покушать. Умылась, оделась, быстро собрала сумку и отправилась к папе в комнату, чтобы поцеловать на прощание и занести еду. В его комнате стояла микроволновка, так, чтобы он мог не вставая с постели подогреть себе пищу. Я зашла в комнату, но он был на полу, а не в постели. Он был мёртв. Я кричала и рыдала, прося его очнуться, около двух часов. Потом пришла мама с ночной смены на второй работе, и вызвала своих друзей. Почему моя мама, будучи первоклассным хирургом, не сделала ему операцию сама? Наверно, уже тогда она не любила его, и ей было плевать. Конечно, ей было всего сорок, а ему уже пятьдесят шесть. Он не был страстным любовником, и редко выводил её куда-нибудь. Всё свободное время он посвящал мне. Познакомились они, когда она была на практике. Она – практикантка, он – состоявшийся хирург. И тогда она была покорена им, его зрелостью, его обонянием. Он был заботлив и учтив, ухаживал за ней так, как никто не ухаживал. Через недолгое время родилась я. Он был счастлив. Мама устроилась в ту же больницу где работал он. У него были частые ночные. А она устроилась ещё на одну работу, когда «отцу уже пятьдесят, он не сможет сам полностью обеспечить нас». И она пошла в дом-интернат для инвалидов, медсестрой. Я не знаю как, но она умудрялась совмещать две эти работы, бывая дома в общей сложности десять часов в неделю, и не валиться с ног. Она подстраивала свои отпуска на двух работах так, чтобы они были в одно время, и она смогла хоть немного отдохнуть. В тот день она вернулась с ночной из дома интерната, и к десяти ей нужно было идти в хирургию. Она позвонила своим друзьям.

Она не плакала. Она покорно приняла его смерть. Хотя на похоронах, когда опускали гроб, она все же уронила слезу. Но я и до сих пор думаю, что не из-за утраты мужа, а из-за жалости ко мне. Я чуть не прыгнула в след за отцом, а тот гробовщик поймал меня. И стал успокаивать мою мать. Так они и познакомились, и четвёртого декабря состоялось бракосочетание. И сорока дней не прошло. Но моё опухшее от слёз лицо всё же было на том фото. Я пропустила весь ноябрь и декабрь, переваривая последние события. В школу я пришла только после новогодних каникул. Я договорилась с учителями, и они, понимая моё положение, разрешили сдать мне предметы. За те четыре месяца, что я отбыла дома, в школе меня не было шестьдесят два дня. Я договорилась. Мне не ставили н-ки, и я будто присутствовала на уроках. Я договорилась. Мне так повезло с этой школой. В прошлой школе мне ни за что не позволило ли бы такое. Меня бы исключили, или оставили на второй год. Маме бы пришлось заплатить гораздо больше в старой школе, чем в этой. Я договорилась. И сдала в январе все контрольные. Два месяца после смерти папы меня спасала только учёба. Я писала эти контрольные, сутками читала. И наткнулась тогда на Джэн Эйр. За эти пять лет, с тех событий до нынешних, я перечитала её шесть раз. Я знала некоторые моменты наизусть. И меня поражала не история любви Эдварда и Джэн, а жизнелюбие и стойкость одинокой девушки. Каждый раз читая её историю, я мечтала быть такой же сильной, как она. И вчера я заперлась в ванной именно с Джэн Эйр. Я прочла уже половину. Я читала быстро, так как наперед знала каждое слово, каждую строчку. Но с каждым прочтением чувства мои были глубже и глубже. Завороженность этой Джэн становилась всё сильнее.

"Столько, чтобы хватило на лечение". Потому, что уже тогда я знала, что это болезнь. Мама так говорила.

– То, что ты режешь себя, не нормально. Сколько раз ты травилась? Восемь? Десять?

Нет мама, одиннадцать. Одиннадцать раз я глотала таблетки, два раза резала вены и восемнадцать раз резала руки и ноги. Тридцать четыре дня голодала, двадцать два дня изнуряла себя спортом, и семьдесят восемь дней пила антидепрессанты, от которых становилась овощем. Да, она права, это была болезнь. Мама называла это суицидальными наклонностями, знакомые мазохизмом, а папа говорил, что это нехватка любви. За тот период жизни, с девяти лет до шестнадцати, я тринадцать раз пыталась покончить с собой. Это была мания. Я не могла пережить и малейшие проблемы и тряски в моей жизни. Я глотала таблетки по любому волнующему меня поводу. Но всегда отец успевал меня откачать самостоятельно. Но тогда, в ноябре, перед маминой четвёртой свадьбой, папы не было. Его уже никогда не будет, и я не могла смириться с этим. Меня увезли в больницу, и больше получаса промывали желудок. Несколько дней я проявлялась под капельницей.

– Разве у меня нет других дел? Я не могу постоянно быть с тобой и откачивать тебя, каждый раз, когда у тебя нет настроения.

Мама утверждала, что мои " суицидальные наклонности" ни что иное, как дурь, которой я забила голову из-за интернета. Но она не могла признать тот факт, что рано или поздно это меня убьет. Она любила меня, всегда. Просто своей, особенной любовью. Я с горем пополам окончила одиннадцать чертовых классов. Экзамены по русскому и математике сдала, но вот биологию завалила, не знала, что делать дальше. И это случилось снова. Четыре раза я глотала таблетки. После крайнего раза мама положила меня в психушку. И свой семнадцатый день рождения я провела в психушке. Мама тогда была одинока, и дома её никто не ждал. За эти четыре года, что она не была замужем, и не встречалась ни с кем, я чувствовала её любовь. Всю свою нежность она отдавала мне. Но не от того, что так сильно любила. А от того, что ей нужно было кому то отдать эту нежность. Обычно она отдавала её мужчинам, но в этот период она не хотела видеть мужчин, хоть и имела случайные связи с некоторыми.

– Для женского здоровья и долголетия. Ты поймешь, когда станешь старше.

Вчера я закрылась в ванной, чтобы не видеть этого ублюдка, которого мама называла "мой большой мальчик". Меня тошнило от этих слов. Она терпела его. А я не могла.

Если бы Антон был таким, я бы стерпела.

Но Антон никогда до такого не докатился.

Когда я перешла в новую школу, я мало вспоминала его. Мои мысли были заняты другим. Особенно в первые месяцы. Но к в середине одиннадцатого учебного года, мне пришлось поехать в старую школу, чтобы забрать старые грамоты, которые я получила ещё в пятых-шестых классах, и которые хранились где-то в архиве школы. Я не забрала их тогда, потому что их всегда вручали на торжественной линейке, на которой меня обычно не было. Потому что линейка была после уроков, а я после уроков скорее бежала домой, к отцу, которого не видела целую ночь и день. Я так скучала по нему. И по маме. Но её я видела ещё реже.

Я приехала в старую школу, и не заметила, что что-то изменилось. Все было такое же. Только Антон был другим. Он стал старше и был похож уже не на мальчика, а на парня. Как же я любила его.

Очень давно началась эта любовь. Безвозмездная, безответная.

Но такая сильная, что хватило бы на двоих.

Но он не хотел. По крайней мере, я так думаю. Иначе тогда он ответил бы по другому. Тогда, это Восьмого марта. Я выпила две бутылки пива с одноклассниками из новой школы. И написала ему, без заявки в друзья. Я писала, плакала. Я написала ему четыре огромных сообщения, но в ответ получила пару строк. Я писала ему всё, с самого начала. Как он меня бесил, как я его ревновала, как я любила его, и как мечтала о его взгляде в мою сторону. Тогда он ответил, что никогда ещё не читал таких глупых сообщений. Он прочёл все, от начала и до конца. И ответил. А я ждала другого ответа. Я придумала себе, что и он любит меня также сильно, как я его, только боялся признаться. После его ответа я снова закинула в себя тридцать шесть таблеток, название которых я даже не смотрела. Просто, первые попавшиеся. Мама успела тогда. А потом экзамены, и снова таблетки. Но уже по сильнее. Я съела всего восемь штук, а меня в конвульсиях и судорогах отвезли в больницу. Название тех таблеток я тоже не смотрела. Год после школы я провела в огромной депрессии, но после психушки, я поняла, что жизнь не так и плоха. Несколько лет я жила как нормальный человек. Но год назад пришёл дядя Олег. И всё началось снова. Два раза резала вены, три раза глотала таблетки. После последнего раза мама и решила отправить меня в клинику доктора Гжегожа. Знакомые ей посоветовали.

– Там по крайней мере, ты будешь под постоянным присмотром, который я обеспечить тебе не могу.

Мама… Как же она его терпит? Антон таким не стал бы. Но его я тоже терпела бы любого. Потому что любила, хоть и знала, что напрасно. Я изводила себя мечтами о нём, грезила о встрече. Последний год я безвылазно сидела в квартире. До этого я хотя бы работала. На заправке. Ночные смены.

После того, как я пережила попытку изнасилования, я не смогла больше работать в том месте, да и вообще из дома не выходила.

Это было жутко больно и неприятно. Какой-то ублюдок приехал часа в три ночи заправлять свою тачку, и долго пялился на меня, когда расплачивался за бензин. Он отдал деньги, получил сдачу и долго не выходил, молча стоял и раздевал меня взглядом. Я не могла тогда произнести ни слова. Он протянул свои уродливые руки, пальцы которых были обнизаны кольцами и перстнями, через прилавок, за которым я стояла. Попытка дотронуться до меня сначала не удалась. Я отбивалась от его рук, как могла. Но вторая попытка была успешной, и он начал тащить меня через прилавок, что ему тоже удалось. Он вытянул меня, хоть я и вцепилась за край столика, и швырнул на пол. Он был не один. Его дружок, который заправлял тачку, пока эта тварь пыталась обесчестить меня, зашёл в самый разгар.

– Э, брат, отпусти девчонку, хватит. Нам ехать надо!

– Отвали! Иди в тачку, я тут быстро. Посмотри, какая она слабенькая!

Я помню этот разговор. Я кричала, отбивалась, пыталась хоть как-то вырваться, но мне не удавалось. Эта мразь стала стягивать с меня джинсы, и после того, как получила от меня в морду локтём, ударила меня так, что я потеряла силы.

– Ты чего, больной?! Хватит, я сказал! Придурок, оставь её!

Я не знаю, есть ли Бог на самом деле, но если есть, то в тот момент парень, друг этого подонка, казался мне именно Богом. Он оттащил своего друга от меня и вышвырнул его на улицу, предварительно зарядив ему в нос. Этот урод стоял на улице, держась за морду, а парень, которого, как я потом узнала, звали Костя, поднял меня с холодного пола и повёл в свою машину.

– Побудешь здесь минут двадцать, хоть остынешь.

Костя посадил меня в машину, а сам вернулся на заправку за моей сумкой и курткой. Он спросил куда ехать, но я не могла говорить. В тот момент я хотела умереть. За всю свою жизнь я не желала смерти так сильно, как тогда.

–Отвези на мост.

Я выдавила из себя всё, на что хватило сил.

–На какой мост? Где ты живёшь вообще? У тебя есть родные, за тобой приедет кто-нибудь? Может, позвонишь?

– На мост. На самый высокий.

– Эй, подруга, ты это брось! Я отвезу тебя в полицию, оттуда тебя привезут домой.

Он сделал именно так. Когда мы приехали в полицию, Костя не оставил меня, а пошёл вместе со мной. Он рассказал там, что со мной случилось, но что это хотел сделать его друг, не сказал.

–Я на заправку подъезжаю, а там какой-то урод девушку повалил на пол. Она кричала, вырывалась, но он потом долбанул её, она чуть сознание не потеряла. Этот дебил пьяный был в стельку. Ну, я ему в нос дал и девушку к вам привёз…

Он ещё в машине попросил меня, что бы я не говорила, что он и насильник знакомы, и, более того, были вместе. Заявление я писать не стала. Полисмены вызвали скорую, так как я была в полуобморочном состоянии. Я не могла связать и двух слов. Приехали лекари и напоили меня успокоительным. Всё это время Костя был рядом. Когда я пришла в сознание, я всё-таки сказала свой адрес. Он отвёз меня, и всю дорогу болтал о чём-то, чтобы отвлечь меня от случившегося. Он проводил меня до квартиры, и даже вместе со мной стоял ждал, пока дверь не откроется. Мама была тогда дома. Она открыла дверь, и я заметила, что она была в халате на голое тело. У неё был мужик, всё ясно. Мне было жутко стыдно перед Костей.

– Ева?! Ты же должна быть на работе. И кто это с тобой?

Костя не стал мешкать и тут же всё рассказал, на последок попросив присмотреть за мной, и не оставлять меня одну. Он попрощался со мной, и поспешил вниз. Уходя, он шепнул мне на ухо слова извинения.

В ту ночь я не оставалась одна. Мама знала, что сама бы я никогда не дала бы повод, она знала, что я боялась парней и никогда не имела отношений ни с одним из них.

Своего любовника она выпроводила на кухню, а меня затащила к себе в комнату, и пробыла со мной до утра. Это был один из тех немногих случаев, когда мама обнимала меня и прижимала к себе, проявляя любовь. Мне стало намного легче когда я проснулась. Мама разбудила меня, перед тем как уйти на работу. Я не хотела оставаться одна, и попросилась с ней.

Весь день я провела на маминой работе, помогала ей, что отвлекало меня от мыслей о смерти. На следующий день я всё же вспомнила всё, что произошло. Тогда я пыталась перерезать вены, но мама успела до того, как я провела лезвием по руке. Через пару недель я успокоилась, мама попросила соседку присматривать иногда за мной, и она часто приходила в гости. Она было хорошей женщиной лет шестидесяти – шестидесяти пяти, и много чего интересного рассказывала мне.

После того, как я не вышла на работу в свою смену, мне стал названивать хозяин. Тогда моя соседка, которая как раз сидела со мной в момент звонка, выхватила у меня трубку из рук.

– Ева больше не выйдет на работу, найдите себе другую дурочку! У вас там не известно что творится, а вы и не следите! Девочку чуть не изнасиловали, а у вас даже кнопки вызова охраны нет, и никаких предметов для самообороны. Она больше не вернётся, так и запомните!

Костю я больше никогда не видела, но помнила очень долго.

Хоть с работой были связаны не лучшие воспоминания, я скучала по ней. Мне нравилось возвращаться рано утром, когда огни города ещё сияют. Когда люди ещё только-только просыпаются. Зимой мне особенно нравилось это. И я приходила только к одиннадцати часам домой, хоть и смена заканчивалась в шесть. С шести вечера до шести утра я была на работе, и видела маму ещё реже. Хотя она и бросила вторую работу, и работала только в хирургии, её часто не было дома. Она любила мужчин, так же сильно, как я любила вишневое мороженое. Оно продавалось и в магазине на заправке, и я каждый вечер и утро покупала его себе. Сияющим городскими огнями утром я неспеша шла домой, ела любимое мороженое, и смеялась, вспоминая Артема. Интересно, как он? Наверно, я его не узнала бы сейчас.

Я не пошла учиться. У меня не было образования, но я могла сама себя обеспечивать. Я знала, что если я буду поступать, мне нужно сдать дополнительные экзамены. Потом поступление. Высокий конкурс на бюджет. Сессии, курсовые, контрольные. Слишком много нервов. Я не дожила бы и до первой сессии. Мама предлагала идти на заочное, но мне показалось это ещё более абсурдным. Работа, переживания, отпустят ли тебя на сессию, да ещё и платить за неё нужно. Нет. Слишком много нервов. Я не дожила бы и до первой сессии. Я жила для себя. Получала свои кровные деньги, и тратила их на то, что хочу. Я покупала себе хорошее кофе, хорошие сигареты. Красивые чашки с мотивирующими надписями. Хорошая одежда, украшения. Косметика. Да, тогда я ещё красилась. Подводила глаза подводкой Max Factor, и красила ресницы Maybelline. А ещё я покупала себе шоколад. Лучший, импортный. Я не любила российский шоколад. Я копила деньги на Шанель, но потратила их. Я нашла в интернете объявление, там говорилось об эксклюзивных книгах. Оригинальные издания, рукописи. И я купила одну. Джэн Эйр, в первоначальном виде, на английском. Как же это красиво. Я собирала четыре месяца, откладывала по несколько тысяч, и осуществила мечту. При коснулась к тому самому тексту, что печатали в типографии по заказу Бронте. А может, она сама печатала? И почему мне это никогда не было интересно…я просто знала, что таких книг, как у меня было очень мало. И то, что я купила её всего за двенадцать тысяч, большая удача. К ней ведь рисунки были приложены. Настоящие, из под её пальцев. Это волновало меня до дрожи. При одном воспоминании об этой книге, я покрываюсь мурашками.

И вот вчера я снова листала её. Теперь всегда два экземпляра с собой. Русский, и оригинальный. Я не плохо изучила английский, прочитав Джэн два раза в оригинале, поглядывая на русский перевод.

Но сегодня я знала, что всё закончится.

Вечером я вышла из ванны, когда услышала, как пришла мама. Я, не говоря ни слова, прошла в свою комнату. Переоделась, достала наушники и включила Гагу. Applause вдохновляла меня более всего. Когда заканчивался второй куплет, дверь в мою комнату тихонько открылась. Мама включила свет, и встала напротив меня, положив одну руку на бок, а в другой держала полотенце в крови. Она махала им, кричала, но я не слышала что. Уже заиграла Joanne. Невыносимо красивая мелодия. Она успокаивает… Мама подошла и вырвала наушники у меня из ушей. Отобрала телефон, вырвав из рук, и швырнула его на пол.

– Ты что? Это единственное, что у меня есть!

– Почему, приходя домой, я должна со всем этим разбираться? Ты видела, что с твоим новым отцом? Он любит тебя как дочь, а ты? Вот как ты отвечаешь ему?!

Меня затрясло, но я не могла плакать. Во мне было больше злости, чем обиды.

– Какой к черту новый отец?? У меня был один папа, и он умер пять лет назад! И мне плевать, что случилось с этим мужчиной.

Я кричала, показывая рукой на комнату Олега.

– Бессовестная!

Она ударила меня тем окровавленным полотенцем по лицу.

– Ты избила человека, он весь день испускал кровь. У него голова пробита. А ты ещё хамишь мне!

– Да я весь день в ванной просидела! Почему, если твой муженек напивается до глюков, расшибает себе башку, в этом виновата я? Почему его ты ставишь выше меня? Его, который только пьёт лёжа на диване, и пользуется твоими бабками!

Я выскочила из комнаты, и отправилась к этому уроду.

– Где твоя совесть, конченый ты мудак? Какого хрена ты винишь меня в своих запоях? Почему я должна выслушивать от матери всё это?

Я трясла его, во мне было столько гнева. Мама поспешила за мной.

– Ты, конечный ублюдок, соберешь свои вещи и свалишь из этого дома!

Я стала вытягивать его тряпки из шкафа, и швыряться в него.

Мама стояла молча. Она не могла поверить, что я такое могу сделать. Я ведь всегда молчала. Всегда. И терпела, как она. Но я не могу больше терпеть.

– Что ты так смотришь, мам?! Я делаю то, на что тебе не хватало сил.

Я знала, что она была привязана к Олегу, но и его поведение она терпела с болью. Ей было тяжело с ним.

– Дочка, успокойся.

Она подошла ко мне, и взяла за плечо.

– Я была не права, обвинив тебя в том, что случилось с дядей Олегом. Да, он изменился и больше не помогает нам, как раньше. Но ему некуда идти. Пусть останется хотя бы на время. Я тоже от всего устала, но давай проявим милосердие. Завтра же,-она взглянула на Олега,– он пойдёт искать работу. А как прочно устроится, снимет себе жильё.

Мама была так добра в этот момент.

– Ладно. Решайте тут сами. Но учти, долго я этого не выдержу.

Я пошла к себе в комнату. Конечно я знала, что он не уйдёт, ни завтра, ни через неделю. Ей в сорок пять нужен был мужчина, да такой, чтоб всегда под боком и без претензий. Олег был идеальным вариантом. Стирать и готовить ему было не нужно, ибо он постоянно бухал, а ел что найдёт. Я представила, что это будет длиться всю жизнь. Его вонь из комнаты, маты и ругань целыми днями, пока нет мамы дома. Потому что когда она дома, он белый, с примесью мочи, и пушистый. Я открыла ящик у прикроватной тумбы. Афобазол, валериана. Амитриптиллин, прозак, фенозепам. Нурофен, анаприли, глицин. Я остановилась на прозаке. Достала два блистера и выдавила шестнадцать капсул. Собрала всю слюну что была во рту, и попыталась сглотнуть, но не вышло. На тумбе стоял остывший кофе.

– Отлично.

Я поглотила таблетки и легла в постель.

Через пол часа, может меньше, меня затрясло. Начался тремор рук и ног. Вдруг, начиная от пальцев рук, меня схватили судороги. Они распространялись по всему телу, и когда дошли до икроножных мышц, я закричала. Это было больно.

Потерять папу было больнее.

Я должна была терпеть, чтобы наконец встретиться с ним.

Мама прибежала в комнату. Я лежала со скрюченными руками и перекошенным лицом. Я не могла говорить.

Она сбегала в свою комнату, принесла какие-то лекарства, сделала мне два укола и принялась писать мне в нос какую-то дрянь, от которой меня за тошнило. Меня вырвало, минут через двадцать стало отпускать. Я плохо помню, что говорила мне мама. У меня свистело в ушах. Я помню лишь, как она подошла ко мне. Было уже пол третьего ночи.

– Милая, ты хоть сама понимаешь, что так дальше нельзя?

Я неохотно кивнула.

– Завтра я отвезу тебя в клинику доктора Гжегожа. Он из Польши. Он очень хороший специалист, он поможет тебе. Там по крайней мере, ты будешь под постоянным присмотром, который я обеспечить тебе не могу.

Она молчала с минуту.

– Ты согласна поехать?

– Опять в психушку? Кто ж на такое согласится?

– Нет, нет, это не психбольница. Это частный реабилитационный центр. На окраине Петербурга. Тебе понравится там.

– Ладно.

Я смирилась. Мама ушла, и я полезла в интернет. Доктор Гжегож. Реабилитационный центр. Головной офис, если так можно сказать, находился на Крестовском острове в Питере, а реабилитационный блок был где-то под Питером, в малонаселённой областном городе. Про него я ничего не нашла. Реабилитационный блок. И кто придумал это название? Я представила себе его. Белые стены, окна с решетками. В палатах только кровати с ремнями, и унитазы с мойками. Комнаты запираются на ключ, и отпираются лишь тогда, когда медсестры приносят еду и таблетки. А ещё с утра, когда делают укол с успокоительным, чтобы ты весь день валялся в кровати, как овощ. Мне стало жутко, но в то де время интересно. За что так хвалят этого польского доктора Гжегожа? Одни лишь положительные отзывы. Но фото нет. Только бы мама не влюбилась в него. Хотя, он вряд ли хуже этой свиньи.