25 ключевых книг по философии

Введение

Философию можно понять, только читая произведения философов. А значит, изучать эту науку следует прежде всего по первоисточникам. Но какие книги стоит прочесть в первую очередь? Ведь философов было очень много, и не только на Западе, но и на Востоке, не только в наши дни, но и в давно прошедшие времена.

Мы отобрали для вас 25 произведений, ставших важнейшими вехами в истории западной философской мысли. На это ограничение нам пришлось пойти сознательно. Но даже при этом круг изучаемых произведений остается огромным.

Мы постарались охватить всю историю философии — от древности до наших дней, причем представить именно те произведения, которые могут показаться интересными молодым людям, впервые открывающим для себя красоту человеческой мысли.

Безусловно, некоторые из этих работ понять непросто. Поэтому для удобства читателей мы решили кратко и доходчиво их пересказать. После вступления, рассказывающего, какое место то или иное произведение занимает в жизни и творчестве философа, мы даем его конспективное изложение и поясняем логику рассуждений автора.

Каждая глава заканчивается комментарием, цель которого — выделить основные темы и проблемы, поднятые автором в этом и других произведениях.

Мы хотели бы, чтобы эта книга увлекла читателя и побудила его самого познакомиться с теми произведениями, о которых она рассказывает. Ведь в философии ничто не сможет заменить чтения первоисточников. И все же мы надеемся, что наши комментированные конспекты облегчат читателю их понимание.

Если вы хотите получить представление об истории развития философской мысли, то можете читать эту книгу в том порядке, в котором она написана. Но можно в ней найти и информацию по конкретному интересующему вас вопросу. Ведь круг философских проблем, которые мы здесь освещаем, — самый широкий.

В наш сборник включены имена крупнейших философов, принадлежащих к разным историческим эпохам, а также рассматриваются ключевые темы их произведений: любовь у Платона, сексуальность у Фрейда, политика у Гоббса, Лок-ка, Руссо и Сартра, познание у Канта и Шопенгауэра, религия у Святого Августина, время у ГУссерля и Хайдеггера, этика у Аристотеля и Спинозы, право у ГЬгеля, проблема существования у Кьеркегора, эпистемология у Башлара, общество у Ле Пле, идеология у Маркса, методология у Декарта и Сартра, вопрос о философском моменте у Августина и Лефевра…

Главы книги расположены в хронологическом порядке. Однако внутри каждой из них имеются примечания, и читатель легко сможет сравнить особенности подхода разных мыслителей к одной и той же проблеме.

К примеру, наша подборка начинается с Пира Платона, написанного в 385 году (примерно) до нашей эры. Но это не значит, что до Платона философии не было. Она существовала с незапамятных времен. Однако произведения философов до-платоновской эпохи мы знаем лишь в отрывках. Из всех древнегреческих мыслителей Платон — первый, чье наследие дошло до нас полностью или, во всяком случае, в очень значительном объеме. Из античных философов, творивших после него, сравнительно неплохо мы знаем лишь работы Аристотеля, Эпиктета и Плотина.

Поэтому мы решили представить здесь по одному произведению Платона и Аристотеля — двух ведущих древнегреческих философов из тех, чьи работы сохранились до наших дней. Но и из их сочинений было непросто выбрать лучшее. Ведь, как и другие крупные мыслители, Платон и Аристотель оставили немало превосходных трудов. Размышляя о человеке своего времени и просто о человеке как таковом во всех его измерениях, великие философы касаются в своих работах огромного множества проблем… Почему мы выбрали Пир, а не какой-то другой из сорока двух дошедших до нас диалогов Платона? Дело в том, что этот диалог занимает в творчестве философа особое место. Прежде всего мы уверены, что этот текст действительно принадлежит ему, чего не скажешь обо всех работах, приписываемых Платону. К тому же в Пире говорится о любви. Нам показалось интересным провести эту тему красной нитью через всю книгу. Однако в других рассмотренных нами сочинениях философа о любви упоминалось лишь вскользь… Поначалу мы хотели представить также диалог Республика, но темы политики и справедливости и без того исследуются в других главах нашей книги.

Что касается философов, более близких к нам по времени, то их мы иной раз отбирали по стратегическим соображениям. Взять, например, Гуссерля и Хайдеггера. Сегодня много говорят о связи Хайдеггера с нацистами. Это позволяет поставить вопрос об отношении философа к политике современной ему эпохи. Какая связь существует между теорией и ее практическим применением? С другой стороны, Гуссерля, отвергнутого учителя Хайдеггера, никак нельзя обойти при разговоре о феноменологии… В общем, причины, определившие наш выбор, были самыми различными. Иногда предпочтение тому или иному мыслителю отдавалось по чисто эмоциональным мотивам. Например, я выбрал Анри Лефевра среди примерно двадцати крупных философов XX века лишь потому, что был с ним лично знаком и прочитал все его произведения. А работа Сумма и остаток заинтересовала меня еще и по той причине, что она написана в довольно необычном жанре: своего рода философской автобиографии, впервые представленной в творчестве Блаженного Августина.

Некоторые имена вошли в сборник не сразу. Например, Фрейд. Вначале я вообще не предполагал его включать. Я подумывал о Фихте или Шеллинге как двух крупных философах периода между Кантом и Гегелем. Но, читая Сартра, я вдруг обнаружил, что одной из постоянных тем моей книги является философская методология. А ведь здесь мы многим обязаны Фрейду, впервые применившему регрессивно-прогрессивный метод, развитый в дальнейшем Лефевром и Сартром.

Всем этим я хочу сказать, что мой собственный выбор совсем не отрицает важности других философских произведений. Единственная цель книги — познакомить читателя с крупнейшими философами и их сочинениями.

Посвящаю эту книгу своей дочери Шарлотте, желая помочь ей в ее шестнадцать лет впервые войти в мир философской мысли.

Р.Х.

Манифест философии

Не ошибемся, если скажем, что история философии начинается с Пира. Это своего рода манифест. Что более достойно любви, чем философия? Такова главная мысль диалога, являющегося наряду с Федоном самым известным из сочинений Платона. Вначале несколько слов о том, какое место занимает этот веселый диалог в наследии великого философа.

В отличие от других текстов, более искусственных и более строгих в своей дидактической направленности, таких, к примеру, как Республика у где Сократ, в уста которого Платон вкладывает собственные мысли, объясняет теорию Идей и соответствующую ей логику, Пир — это своего рода «урок», проходящий в обстановке, чрезвычайно плохо приспособленной для «изучения курса философии». На дружеской пирушке, где едят и пьют (слишком много!), гости задаются целью: определить, что такое любовь. Таким образом, философская дискуссия идет, несмотря или благодаря «помехам», возникающим по ходу спора (например, появление флейтисток). Каждый по очереди берет слово и высказывает свое мнение. В спор вмешивается Сократ, передающий содержание своего разговора с некоей предсказательницей… «Эмоции, игра слов, беспорядочные реплики играют здесь решающую роль», — замечает Франсуа Шатле. В отличие от Федона, где рассказывается о смерти Сократа, этот диалог не вписывается в трагическую реальность, известную нам из истории. Ведь его тема, желание любви, сама по себе веселая, и подход к ней соответствующий, Пир интересен тем, что показывает: философские рассуждения вовсе не обязательно должны быть облечены в нудную назидательную форму.

Заметим кстати, что произведения Платона принадлежат к разным повествовательным жанрам: первые его диалоги, те, что предшествуют основанию Академии в 387 году, — это действительно диалоги. Они касаются проблем политики и культуры (Что такое почитать богов? Что значит быть добрым гражданином?) и ясно показывают, что ни одно отдельно взятое мнение, будь оно традиционным или новым, не может дать единственно верного ответа на какой бы то ни было вопрос. Разные мнения сталкиваются между собой и противоречат друг другу… «Сократический» диалог Платона — это непрерывный процесс отрицания. Из него можно заключить лишь одно: человек, считающий, что он что-то знает, на самом деле не знает ничего… В противоположность этому, диалоги зрелого периода, хотя и опираются на факты, полученные эмпирическим путем, быстро сводятся к единому универсальному суждению. Так, в Республике Сократ уже почти с самого начала берет слово, оттесняя, по сути, в сторону своих оппонентов. Его речь — это речь наставника. Эта вторая форма изложения, доказательная и поучающая, характерна для «платоновского» диалога.

Между этими двумя четко выраженными формами платоновского стиля существует и «промежуточная», как ее называет Шатле. Эта средняя форма одновременно полемична и поэтична. Именно в таком стиле написан диалог Пир. Этот диалог — по существу урок, но выраженный не в форме поучения наставника. Здесь нет дедуктивного (т. е. основанного на выводе частного из общего. — Примеч. пер.) рассуждения. Спорщики отталкиваются от реальностей любви — эмпирических, поэтических, медицинских, риторических… Однако когда в беседу вступает Сократ, ее характер меняется. Диалог переходит в изложение единственно истинного суждения учителя. В финале, в качестве эффектной развязки, на пиру появляется Алкивиад, последовательно излагающий суть сократовской теории и практики любви.

Построение диалога

Диалог имеет сложную структуру. Собственно, перед нами не диалог как таковой, а рассказ о споре, который произошел некогда в прошлом. Такая трехступенчатая композиция диалога не дает читателю возможности в нем участвовать. Платон хочет, чтобы его текст имел непререкаемую силу.

Итак, Аполлодор пересказывает друзьям то, что рассказал ему Аристодем о прошедшем за несколько лет до того споре о природе любви. Спор состоялся во время застолья, в ходе пирушки, на которую друзей созвал Агафон, поэт, только что увенчанный пальмовой ветвью за победу на состязании авторов трагедий. Он пригласил к дружескому столу еще одного поэта, ритора, мыслителя, врача и Сократа. Позже появляется еще и Алкивиад. В рассказ вмешивается сам Сократ, вспоминающий о другом споре, который некогда состоялся у него со жрицей Диотимой.

Пять речей о любви

Каждый из гостей должен выступить с речью во славу любви.

Первым выступает Федр, восхваляющий Эроса — древнейшего из богов, источника всех добродетелей.

Ритор Павсаний различает два вида любви — небесную и низменную, и пытается объяснить следующее противоречие: законы некоторых городов запрещают любовь между мужчинами, а другие, например в Афинах, признают ее познавательную ценность.

И тут у Аристофана начинается приступ икоты, и он уступает свою очередь Эриксимаху.

Врач Эриксимах видит в любви всеобщее притяжение, необходимое для поддержания гармонии. Любовь располагается между добром и злом, в промежуточном между ними положении, подобно тому, как музыкальное созвучие возникает при согласовании высоких и низких звуков.

После шутливого пререкания с Эриксимахом Аристофан (со свойственной ему самоуверенностью) рассказывает миф о всемогуществе Эроса. По его словам, нынешние люди — лишь половинки от первобытных существ с восемью конечностями, двумя лицами и двумя полами (одинаковыми или противоположными), которых Зевс в наказание за непочтительность разделил надвое. Любовь — единственное средство восстановить первоначальную целостность. Это та энергия, которая способна воссоединить две части одного и того же существа. Это сила притяжения, творящая из двух половин единое целое.

Затем слово берет Агафон. У него свой метод выступления: вначале он пытается определить природу Эроса, а потом излагает его добродетели. По его словам, самый юный и нежный из богов, Эрос, стоит у истоков всей поэзии и всех наук.

Точка зрения философа

Взяв слово, Сократ привносит в беседу то, чего недоставало всем предыдущим речам — истину. Диалектика позволяет установить, что всякая любовь относится к объекту, которого человек лишен или рискует лишиться. Поэтому Эрос, символ любви, стремления к красоте, сам по себе некрасив. Но он и не уродлив: это нечто среднее — ни невежда, ни ученый, ни смертный, ни бессмертный, это дух, демон. Сын Пении — Бедности и Пороса — Богатства, он по самой природе своей непостоянен; он софист, поскольку заставляет поверить в единственность того, что не единственно; но он и философ, потому что, никогда не удовлетворяясь множественностью, приводит ее к единству. Но следует точно определить понятия: ведь не все те, кто любит что-либо, — влюбленные; и развеять последнюю иллюзию: вовсе не красота, а «пойэсис», то есть творчество, плодородие тела и души, и в конечном счете — бессмертие, — являются одновременно объектом, условием и результатом любви..

Затем Диотима рассказывает об этапах восхождения с помощью Логоса: от любви к единственному прекрасному телу, через любовь к красоте души и красоте дел. Философ приходит в конечном счете к красоте знания, к познанию единства науки. И тогда внезапно перед ним открывается вершина: наука о Прекрасном. Но любовь, которая больше не лишена своего объекта, все же остается любовью, она и порождает истинную добродетель.

Вторжение Алкивиада

Внезапно на пиру появляется Алкивиад, в сопровождении толпы друзей, с которыми только что разделил трапезу. Он пьян, и все же собеседники приглашают его принять участие в разговоре и воздать хвалу Сократу. Терзаемый любовными мучениями, он говорит, что хотел бы завести любовную связь с Сократом. Алкивиад обладает молодостью и телесной красотой, а Сократ — красотой души. Любовь между ними могла бы стать достойной их обоих. Но Сократ направил их отношения в другое русло. Алкивиад описывает Сократа. Черты его во всех отношениях похожи на те, которыми сам Сократ до этого наделил Эроса: это человек, закаленный в бою, выносливый, хитроумный, упрямый, храбрый и проницательный. Подобно образу божества, укрытому под оболочкой статуэтки сатира, в речах Сократа содержится очарование, доступное лишь посвященным.

Заключение

Шумное появление пьяной толпы и последовавшие за этим оцепенение и беспорядок перекрывают все, кроме речи философа. Философия подавляет комическое и даже смягчает трагическое. Пять первых речей — это перечень заблуждений относительно любви; истина же — ее единство: от сексуального влечения до философии — все эти виды любовного стремления, по Платону, дополняют друг друга.

Форма философского трэда

Диалог имеет классическую структуру, характерную для философского произведения: вначале идет изложение, в данном случае в форме разных точек зрения в споре — различных теорий, мнений, концепций; а затем во второй части следует их критическое рассмотрение с целью установить истину. Иначе говоря, это рассуждение в корне отличается от споров поэтов или риторов. Тех обычно в первую очередь заботит форма, а не содержание.

Более чем в любом другом диалоге, в Пире заметно стремление Платона построить философскую концепцию, иными словами — свод мыслей и аналитических обобщений, являющихся «истинными» и выделенных особо от других речей. Связная и последовательная беседа — дело хорошее, но вот истина при этом где-то теряется. В то время как речи Федра, Павсания, Эриксимаха, Аристофана следуют одна за другой и касаются тем, не затронутых предыдущим оратором (различие, развитие, чувство могущества, определение последствий и т. п.), Сократ высказывается так, что собеседникам остается лишь молча с ним согласиться.

Собеседники

Гости, которых Платон созвал на пир, — действительные исторические личности. Занимаемое ими положение философ использует для выражения той или иной точки зрения. Можно сказать, что каждый персонаж — фигура символическая. Каждый из них и по форме, и по содержанию своей речи иллюстрирует возможный подход к рассматриваемой проблеме. (Естественно, в представлении Платона, не обязательно совпадающем с реальностью. Так, Диоген Лаэртский сообщает, как отнесся сам Сократ к якобы «своим» высказываниям из другого диалога Платона: «„Клянусь Гераклом! Сколько же навыдумал на меня этот юнец!“ — ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил». — Цит. по: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М.: Мысль, 1979. С. 169. — Примеч. пер.) Эта «техника» написания произведения характерна для Платона. В других диалогах у него выступают политики, поэты, прорицатели и «специалисты» в различных профессиях. Произносимые ими речи исторически обусловлены идеями той эпохи.

Превосходство философского рассуждения над иными мнениями

Цель Платона — показать превосходство философского рассуждения над отдельными частными мнениями. Философ считает, что объять мыслью «все сущее» вполне возможно. Чтобы придать больше веса Сократу, автор, не задумываясь, насмехается над другими участниками диалога, не являющимися философами. Взять Аристофана, идеологическое содержание комедий которого сыграло свою роль в осуждении Сократа на смерть; Платон попросту заставляет его икать! Философ иронизирует и издевается над Аристофаном. Здесь, кстати, Аристофан критикуется скорее как реальная, а не символическая фигура.

Что касается Федра, то, как отмечает Франсуа Шатле, этот персонаж интересуется конкретными проблемами. Он хорошо информирован, образован, имеет некоторое интеллектуальное превосходство над собравшимися и тем гордится. Если Федр пытается четко установить границы дискуссии, то Павсаний стремится их расширить. Он ритор. Это значит, что он умеет ясно выражать свои аргументы. Но речь Павсания формальна и малосодержательна. Он учился выражать форму, а не. содержание. Павсаний подчиняет себе слушателей в споре о любви, но мог бы доминировать в дискуссии на любую другую тему. Он с блеском выходит из самых безнадежных теоретических тупиков. Для подкрепления своей точки зрения ему нетрудно подыскать нужные аргументы, возражения или доказательства…

Эриксимах же — врач. Он представляет в споре сторону профессионалов. Платон дает ему слово вместо Аристофана, с которым случился приступ икоты. И Эриксимах начинает с того, что соглашается заменить «больного», не забыв посоветовать ему, как избавиться от напасти. Он предлагает Аристофану… чихнуть. Врач строит свое выступление, обыгрывая технические аспекты проблемы. Платон признает его компетентность в своей области, но подсмеивается над ним, как и над любыми специалистами, когда те, обладая знаниями лишь в своей узкой сфере, пытаются вести спор на любую тему — от любви, как в этом диалоге, до политики или справедливости, как в Республике.

В разговор вступает Аристофан, — у него, наконец, прошла икота. Он блестяще пересказывает некий миф. Читателей Пира по-настоящему увлекает его выступление. Рассказ о гневе Зевса, решившего разделить первобытных людей на две половины и разбросать их по планете, чтобы каждый искал свою вторую половинку, — этот миф придает особую яркость поэтическому выступлению комедиографа. Платон не желает, чтобы истина была найдена слишком легко. Он изображает Аристофана красноречивым и убедительным. Дело доходит до того, что начинаешь себя спрашивать, уж не разделяет ли Платон взгляды Аристофана на человеческую любовь. Конечно, Сократ в конце концов переводит разговор на философские проблемы. Но если говорить о человеческой любви, то миф, рассказанный драматургом, прекрасно отвечает на вопрос о причинах гетеро- или гомосексуальности. Если одни люди любят мужчин, а другие женщин, то это значит: они были некогда частями разных существ. Читатель совершит большую ошибку, если не уделит особого внимания этой речи Аристофана. Это вполне самостоятельный и полный поэзии фрагмент платоновского диалога.

Однако не следует отвлекать читателя от хода дискуссии. Слово берет Агафон, и его скучное выступление весьма уязвимо для критики. Ведь Аристофан — комедиограф, а Агафон известен как автор трагедий. Платон снисходителен к Аристофану и придает его речи интересное метафорическое содержание, но к Агафону он беспощаден. Платон хочет показать, что трагедия — самый опасный по отношению к философии жанр. Ведь трагедия рассказывает о судьбе человека. Платон не желает этого слушать. Рассуждения о человеческой участи — дело философа.

Как выразить философскую истину?

Когда слово берет Сократ, тон диалога меняется. Автор уже показал нам людей скучных, педантичных, нелепых или смешных. С появлением Сократа диалог становится серьезным и глубоким. Вначале философ не хочет говорить. Приходится несколько раз просить его высказаться. Лишь приведя аргументы против мнения Агафона, Сократ соглашается выразить собственную позицию. И манера его поведения совершенно недвусмысленна. Он не собирается соревноваться с Агафоном в умении красиво говорить. Сократ поясняет, что не задумывался над формой своего выступления. Он предпочитает находиться как бы в стороне. Философ не хочет убеждать слушателей только красотой формы, с помощью языка, существующего в себе и для себя. Сократ высказывается лишь для того, чтобы выразить истину. Он стремится единственно лишь к ней, а не к красоте слога, называя это «недостатком», слабостью своей позиции. Но совершенно очевидно, что такая форма выступления имеет единственную цель: придать словам философа такую силу, которая заставит собеседников постичь всю глубину его рассуждений.

К тому же он избегает прямой конфронтации. Он не выражает свои мысли непосредственно, а излагает собственную концепцию под предлогом рассказа о диалоге с Диотимой, жрицей из Мантинеи. И сам он скорее предполагает, чем утверждает что-либо. Любовь для него — это любовь к Красоте и к Благу, стремление к бессмертию.

Для Сократа чувство любви есть эмоциональная данность, которую следует объяснить. Дитя Богатства и Бедности, Любовь в основе своей, как концепция, и по сути есть «любовь к мудрости», любовь к философии. Но глубину философских рассуждений, которым предается Сократ, можно по-настоящему понять лишь после появления Алкивиада, иллюстрирующего тезисы Сократа.

Физическая любовь и философия

Да, Алкивиад красив, силен и желанен. Но несмотря на влечение к нему, Сократ не поддается плотскому желанию. Сексуальное влечение не должно помешать философу ставить превьппе всего другое желание — стремление к философии, жажду более глубокой радости — радости знания. В конечном счете это понял и Алкивиад, пытаясь объяснить отношение Сократа к его физическим домогательствам. Алкивиад рассказывает, как трудно и мучительно постигал он эту истину: телесная любовь есть лишь проявление более глубокого стремления к неуловимой Красоте, которая возносит Эрос выше любого физического действия. Несмотря на свою любовь, Алкивиад привержен «правильной философии». Он отказывается от плотского желания и рад, что смог отказаться. Тем самым Платон показывает нам, что суть совершенной философии — отказ от любовного желания. Пользуясь фрейдистской терминологией, можно сказать, что философия может строиться лишь на кастрации. Для создания философии требуется прежде всего подавить либидо.

Но по Платону, путь к философии — это совершенствование сексуального желания, а вовсе не его обход и сублимация, как полагал Фрейд. И все же разве можно лучше поведать о физической любви, чем в мифе Аристофана и рассказе Диотимы? В Пире больше, чем в любом другом философском произведении, видна борьба между силой желания и потребностью в логичном самовыражении. Логос противостоит страсти. Логика борется с Пафосом.

Место Пира в философии Платона

Нам остается лишь определить место этого произведения не только в жизни и творчестве Платона, но и в истории философии в целом.

Платон (427–347 гг. до н. э.) прожил 80 лет. Он оставил огромное наследие, определившее всю дальнейшую историю человеческой мысли, и попытался выработать такую философскую систему, которая отвечала бы на любые вопросы его эпохи. Не только Аристотель и Плотин, но и Декарт, Кант, Гегель стали «философами», лишь прочитав произведения Платона. Сам же Платон вначале хотел посвятить себя искусству. Однако после встречи с Сократом юноша изменил свои намерения и возжелал стать мыслителем. Платон учился у Сократа до самой смерти наставника в 399 году. Тогда молодому философу было лишь 28 лет… Смерть учителя повергла его в глубокое горе. Платон был верным последователем учения и принципов педагогики Сократа, и сегодня его труды служат для нас главным источником сведений о них.

Поиски истины по Сократу

Сократ фигурирует во всех диалогах Платона. Как мы уже видели в Пире, философ предлагает искать высшую истину после того, как разоблачает, не без иронии, человеческое невежество с помощью майевтики (сократовский метод стимулирования мышления и установления истины. — Примеч. пер.), странным образом напоминающей метод, который в несколько иной области некогда использовала его мать-акушерка. Главная цель того бесплатного урока, который Сократ преподал собеседникам, — помочь родиться уму, то есть указать им путь восхождения к настоящему знанию и заставить отказаться от предрассудков. Сократ был осужден по причинам, в немалой степени связанным с его критикой софистики, — основной системы образования в ту эпоху, — главной целью которой было научить выдвигать аргументы в защиту любого утверждения — верного или неверного. Сократу не простили доказательства того, что эта система не имела под собой прочного основания. Однако из Пира мы видим, что и в критике Сократ не опускается до агрессивности. Он сохраняет добрые отношения с оппонентами, даже приводя их в замешательство. И все же его «невинность» воспринимается с недоброжелательством, поскольку провозглашаемые истины задевают слушателей.

Платон серьезно интересовался политикой. Он мечтал об идеальном государстве, где правят философы, и отнюдь не ограничивался одними «мечтами», о которых писал в своих сочинениях (Республика, Законы…). Философ совершил три путешествия, в ходе которых пытался убедить тиранов Сиракуз Дионисия и Дионисия Младшего осуществить этот проект на практике. Успеха, однако, он не добился.

Постижение высших истин

С точки зрения теории, как мы это уже видели в Пире, Платон выстраивает свою мысль, опираясь на диалектику и миф. Диалектика представляет собой способ практического воплощения его концепции пайдейи, то есть одновременно обучения и культуры. Его диалектика — средство достижения этого идеала, поскольку предполагается, что мысль, движимая и одухотворяемая стремлением к бессмертию, восходит от чувственных данных (жизненного опыта) к вечной истине. Диалог — не самоцель. Это средство приблизиться к истине. Это движение, рабочий инструмент. Его цель — самосовершенствование для того, чтобы подойти ближе к истине.

Диалектика должна дать возможность подняться от чувственной реальности до мира идей. Этот высший мир рассматривается как вечная модель, по которой строятся земные реальности. По замечанию Е. Мутсопулоса, «следуя определенной иерархии сущностей, высших по отношению к миру чувств, диалектика считает, что эти сущности неразрывно связаны с сознанием, приус-ловии, что мысль постепенно высвобождается из-под влияния чувств». Эту идею можно проиллюстрировать мифом о пещере, который Платон приводит в Республике. В мифе утверждается, что люди подобны обитателям пещеры, которым не дано увидеть солнце и которые считают реальностью игру теней, падающих на стены их обиталища. Познание истины означает полный переворот во взглядах, а для этого нужно неустанно трудиться, стремясь увидеть, каким образом и что именно отбрасывает тени на стены пещеры. Этот труд в поисках истины и составляет суть философского произведения… Идея о том, что истинная сущность явлений находится за их пределами, содержится также в рассказе Диотимы из Пира. Философ — это человек, открывший существование солнца (Блага). Но его задача — вернуться к другим людям и помочь им понять, что они существуют в мире теней.

Другие стороны платоновской философии

Платон стремился также разработать теорию познания, теорию науки и эстетику. Он считал, что все эти науки должны развиваться на благо Города (т. е. государства. — Примеч. пер.) Интересы Города всегда стояли для него во главе угла. Лишь мудрецы, знатоки, разбирающиеся в искусстве настолько же, насколько философ в науке, могут определить, приемлемы ли новые формы искусства. Впрочем, искусству, как и софистике, Платон не очень доверяет. Создаваемые в искусстве образы обманчивы. Их следует остерегаться. Это недоверие чувствуется в самой манере, в которой Сократ в Пире обсуждает точку зрения Агафона. Видение Агафоном мира продиктовано ему эстетикой форм. Сократ стремится доказать, что истинность такого представления обманчива.

Несмотря на свою приверженность традициям и недоверие к новшествам, Платон позволяет нам увидеть и услышать самые разные точки зрения. Красноречивый пример этого — случай с Аристофаном из Пира. Хотя Сократ высмеивает речь комедиографа, но все же сочиненный им миф прекрасен, и мы читаем эту часть диалога с наслаждением.

Смысл формы диалога, в которую Платон любит облекать свои произведения, не только Пир. Он заключается в возможности выяснения истины через столкновение разных точек зрения. В дальнейшем философы предпочитали строить свои трактаты более систематически, включая противоречия непосредственно в ткань рассуждений и придавая им одностороннюю направленность (см., например, главу о Декарте).

Аристотель

384-322 гг. до н. э.

Никомахова этика

Год написания неизвестен

Как обрести счастье

Никомахова этика написана в излюбленном философами жанре (см., например, в нашей книге главу об Этике Спинозы). Но в отличие от Этики Спинозы, известной по имени автора, Аристотель назвал свое сочинение именем человека, которому его посвятил. Некоторые затруднения может вызвать то, что у Аристотеля были три произведения, написанные в форме трактата о нравственности: Никомахова этика, Евдемова этика и Большая этика, или Большая мораль. И все же выбор среди них сделать достаточно просто: ведь принадлежность Никомаховой этики Аристотелю никто не оспаривает. И напротив, специалисты по философии этого периода не вполне уверены в личности авторов двух других сочинений. Они вполне могут принадлежать ученикам великого философа.

Аристотель родился неподалеку от горы Афос (Афон), а точнее — в городе Стагире. Его отец был врачом, и это определило пристрастие мальчика к проведению разного рода опытов и занятиям естественными науками. В 18 лет он отправился учиться в Афины и вскоре стал самым блестящим учеником шестидесятилетнего Платона. Всего он проучился у этого философа 20 лет. После смерти Платона Аристотель уехал преподавать в город Асе, а затем ко двору македонского царя. Вернувшись в Афины, он основал Лицей, школу, соперничавшую с Академией, созданной Платоном. За год до смерти Аристотель был обвинен в оскорблении богов и удалился в Халкиду, на остров Эвбея.

Сочинения, приписываемые Аристотелю, охватывают практически все науки, известные в древности. Сам философ делил их на теоретические науки, исследующие бытие в его различных проявлениях (математику, физику и теологию, или первую философию), практические науки, изучающие благо как конечную цель всякого действия, и науки поэтические, в сферу интересов которых входят изящные искусства (поэтика, риторика). Кроме того, он написал Категории, трактат Об истолковании и некоторые другие сочинения, объединенные в сборник Органон и позволяющие без преувеличения назвать Аристотеля настоящим «отцом» логики. Ведь именно он впервые четко сформулировал основные логические аксиомы (принцип непротиворечивости, принцип исключенного третьего и др.). Из них философ вывел более частные законы силлогизмов и создал систему дедуктивной логики, долгое время считавшуюся главным его достижением.

Мы могли бы представить здесь какое-либо сочинение, не относящееся к сфере практических наук. Но Никомахова этика интересна тем, что дает нам возможность в комментарии сравнить философские теории Аристотеля и Платона.

Никомахова этика состоит из 10 книг, касающихся самых различных вопросов.

Область и метод исследования

В книге I определяются область, метод и предмет исследования. Поскольку человек по своей природе является общественным животным, главной наукой, изучающей его поведение в жизни, должна быть политика. В эту сферу входит и мораль. Не стоит требовать от философа, занимающегося этой областью науки, чтобы он представлял доказательства, основанные на незыблемых принципах. Такое требование было бы признаком бескультурья, поскольку предмет этой науки весьма переменчив. Поэтому философ может дать правильные оценки, только отталкиваясь от моральных взглядов, господствующих в настоящее время. Такие оценки требуют определенного уровня образования, а главное — жизненного опыта. Поэтому Аристотель считает, что молодой человек — не слишком подходящий слушатель для лекций по политике.

Предмет трактата

Общепризнанно, что любое действие и предпочтение человека имеет целью некое благо. Очевидно также, что среди множества благ лучшим является то, которое делает жизнь человека удачной и успешной, иначе говоря, приносит нам счастье. Но сложность в том, что человеческое счастье определяют по-разному. Что это — наслаждение? богатство? почет? здоровье? знание? Каждое из этих определений лишь уточняет, что представляет собой счастье при разных обстоятельствах и для разных людей. Человек не может обрести высшее благо ни в удовольствии, ни в богатстве, ни в почете, поскольку счастье в этом случае будет зависеть от других, то есть от политики. Даже здоровье лишь дополняет счастье. Для Аристотеля это счастье заключается в созерцательной жизни. Эту форму высшего блага он подробно исследует в книге X.

Таким образом, книга I завершается рассмотрением платоновской идеи Блага как общего понятия. Можно предположить, что Благо является целью нашей практической жизни. Но решиться на исследования в этой области трудно, потому что учение об Идеях создали друзья. И все же дружба должна отступить перед истиной. Аристотель считает, что Благо не менее многообразно, чем бытие. Благо принимает разные формы в зависимости от обстоятельств: благо по отношению ко времени — это благоприятный случай; благо по отношению к количеству — это верная мера и х д. Поэтому Благо в противоположность гипотезе Платона не может быть Идеей, доминирующей при анализе человеческой деятельности. (Уместно здесь будет отметить, как отреагировал на такое «предательство» Платой. По словам Диогена Лаэртского, «Платон, говорят, на это сказал: „Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребенок свою мать“». — Цит. по: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М.: Мысль, 1979. С. 205. — Примеч. пер.)

Аристотель предлагает ввести понятие энергии. Коль Благо многообразно и не может быть объектом изучения науки, и всякое благо является целью, то главной желанной целью человека можно считать стремление к чему-то лучшему. Всякий ремесленник стремится хорошо выполнить свою работу. По аналогии можно сказать, что человек обретает свое счастье в исполнении своего человеческого ремесла. Счастье — это и есть энергия, движение, действие, сила осуществления, «деятельность души по осуществлению добродетели», выполняемые в жизни до конца и в согласии с разумом (Логосом). Совершенство — это практическое осуществление человеком своего предназначения в жизни, отмеряющей на его долю удачи и неудачи. Это способ самоутверждения перед лицом внешних обстоятельств.

Что такое добродетель

В книге II дается определение понятия добродетели. Добродетель — это внутреннее нравственное совершенство, вошедшее в привычку. Ее кульминация проявляется в деятельности высшей части иррациональной души, полной желаний, но сдерживаемой разумом. Это совершенство разумного желания, то есть добродетель проявляется в нашей способности приспосабливаться к различным ситуациям: «В сфере действия и пользы нет ничего постоянного». Мы должны прилагать усилия, чтобы избежать любых излишеств или нехваток.

Теория золотой середины

В книге III говорится о способе, точнее об искусстве искать и находить золотую середину. Эта середина для каждого из нас своя. Следовательно, добродетель есть добровольный выбор на основе правильного суждения того образа действий, который зависит от нас. А значит, добродетель проистекает из практической мудрости (фронесис), которую благоразумный человек делает нормой жизни («добрый отец семейства» из Гражданского кодекса). Хотя целью добродетели является достижение золотой середины, но она и сама по себе — верх совершенства. Затем Аристотель исследует две конкретные добродетели: мужество и умеренность. Мужество — это золотая середина между трусостью и отчаянностью. Умеренность — это «середина в наслаждениях». Человек, по Аристотелю, должен стремиться всегда придерживаться золотой середины.

Частные добродетели

В книге IV анализируются частные добродетели: щедрость, великолепие, благородство, честолюбие, мягкость, приветливость, правдивость, умеренность в играх (добродетель, которая сводится, в сущности, куму), скромность. Например, щедрость, то есть добродетель в денежных вопросах, должна быть «серединой между расточительностью и скупостью». Великолепие, добродетель власть имущих, есть чувство меры в расходах, середина между скудостью и вульгарной пышностью. Это искусство правильного расчета расходов, необходимых для поддержания престижа. Благородство находится посредине между тщеславием и малодушием. Благородный человек может оценить себя по справедливости. Он знает, что занимает среднюю позицию между честью и бесчестьем, и ведет себя соответственно.

Справедливость

В конце книги V анализируется добродетель справедливости в ее различных проявлениях. Аристотель различает две формы справедливости и несправедливости:

— справедливость всеобщая, или установленная законом, — безусловная добродетель в наших отношениях с другими и состоящая в полном исполнении закона, если сам закон установлен правильно. Это политическая форма данной добродетели;

— справедливость частная, касающаяся раздела или обмена имуществом и почестями между членами общины. Это распределительная справедливость, которая устанавливает пропорциональное равенство между членами общины в зависимости от ценности каждого из них. Благодаря этой справедливости устраняется неравенство, возникающее при частных сделках. Она основана на принципе арифметического равенства людей. Ценность (или заслуги) людей определяют пропорции при распределении. Справедливый обмен имущества становится возможным благодаря оценке его рыночной стоимости (в деньгах).

Справедливость в любой своей форме также является серединой, а несправедливость — излишеством или нехваткой. Один получает слишком много, а другой слишком мало.

Омонимия этих форм справедливости в каком-то смысле основана на их связи с позитивным законом. Но этот закон неприменим к случаям «метафорического» применения понятия справедливости. Говорят о справедливости хозяина по отношению крабу, отца к сыну, мужа к жене. В строгом смысле, «справедливость может существовать лишь между теми людьми, чьи взаимоотношения регулируются законом». Аристотель отвергает противопоставление «политической справедливости» и «естественной справедливости» (манера софистов). Наконец, установить политическую справедливость сложнее всего, поскольку она призвана исправлять в особых случаях неизбежные издержки уравнительности законов.

Интеллектуальные добродетели

Книга VI посвящена интеллектуальным добродетелям. Как поясняет Аристотель, речь идет о совершенно особой сфере. Но основной принцип остается все тем же: «Следует избирать середину, избегая излишеств и недостатков. Середина соответствует правильному порядку». Сущность интеллектуальной добродетели — в правильном сочетании желания и разума, рациональной и иррациональной частей души. Интеллектуальная часть души — объект приложения истины.

Затем Аристотель перечисляет интеллектуальные добродетели: это наука, изучение искусства, изучение благоразумия, изучение созерцательного разума, теоретическая мудрость (то есть мудрость в себе и для себя, не применяемая в практической деятельности). И наконец, Аристотель переходит к благоразумию и искусству политики. Аристотель представляет благоразумие как интуицию, или, лучше сказать, как способность воспринимать необычные ситуации. После этого философ говорит о второстепенных добродетелях: здравом смысле, сообразительности и рассудительности. Затем он исследует связи интеллектуальных добродетелей между собой и с благоразумием. Благоразумие есть практическая мудрость. Книга VI завершается анализом связей между мудростью теоретической и практической: «Сегодня все при определении добродетели, указав на ее свойства и объекты, к которым она приложима, добавляют, что она должна соответствовать правильному порядку, а правильный порядок должен быть благоразумным».

Наслаждение

В книге VII рассматриваются отрицательные стороны человеческого характера: порочность, жестокость, неумение владеть собой, несдержанность. Последний порок связан с забвением под влиянием страсти одной из посылок практического силлогизма: невыдержанный человек в общем-то знает, в чем состоит благо, но не пользуется этим знанием в конкретных случаях. Этим он и отличается от человека благоразумного.

В чем же состоит аристотелева теория наслаждения? В Никомаховой этике философ различает наслаждение и жизнь, проводимую в удовольствии. Его теория наслаждения содержится в книгах VII и X. В книге VII Аристотель не согласен с теми, кто осуждает наслаждение. Само по себе наслаждение — это ни хорошо, ни плохо. По сути дела часто это даже не состояние, а деятельность, энергия и ее цель. Приятная деятельность есть цель всякой жизни. Поэтому ничто не мешает высшему благу одновременно доставлять и наслаждение. Что касается божественного наслаждения, являющегося чистым действием, то оно длится вечно. В книге X этот анализ углублен еще более. Аристотель подтверждает, что наслаждение — это энергия, а не генезис. Но еще более существенно здесь то, что анализ философа касается самого процесса получения наслаждения: некоторые формы энергии осуществляются в движении. Так, дом строится на протяжении какого-то времени, тогда как ощущение может доставить наслаждение немедленно. Целостное, неделимое и законченное сразу по своем появлении, «наслаждение есть завершение действия». Это осознание совершенства.

Дружба

Дружбе посвящены книги VIII и IX. Эта добродетель — одно из самых необходимых условий жизни. Ведь никто бы не захотел жить без друзей, даже имея все остальные блага. Дружба может быть основана на удовольствии, пользе или благе. Лишь в последнем случае она желанна сама по себе. Как и всякая добродетель, дружба есть устойчивое отношение, которое реализуется в совместной жизни и достигает высшего развития у друзей, обладающих одинаковыми моральными качествами. Бог слишком отличается от человека, чтобы между ними могла существовать дружба. Какова основа дружбы? Ее можно обнаружить в любви к самому себе, в высшей степени положительной форме эгоизма, состоящей в любви и развитии всего лучшего в себе. Хороший человек должен быть в глубине души эгоистом, поскольку обязан любить прежде всего самого себя. И если бы все граждане, стремящиеся к добродетели, любили себя, то Общество и Город получили бы от этого огромную пользу.

Благосклонность, для которой не нужна совместная жизнь, есть не что иное, как «ленивая дружба» и согласие, политическая форма дружбы. Быть благосклонным к другому — значит проявлять к нему дружеские чувства. Благодетель любит того, кому сделал добро, как художник любит свое произведение. Это свидетельство его энергии, его образа жизни в мире, его практической самореализации. Поэтому счастливый человек должен иметь друзей. Они позволяют ему существовать, в том смысле, что через совершенные им благодеяния он самореализуется. Даже мудрецу не обойтись без единомышленников. В дружбе меж мудрецами, самом совершенном виде дружбы, каждый из них вносит свой вклад в общую радость практической жизни. Только живя с друзьями, можно глубже ощутить радости собственного бытия. Это чувство доступно лишь человеку и недоступно Богу.

Вопрос о счастье

Книга X, последняя в Никомаховой этике, посвящена счастью. Счастье — это по преимуществу созерцание, действие «самой божественной части в нас самих». Это созерцание позволяет философу обеспечить свое бессмертие в той степени, в какой это вообще возможно. Но счастье — не только абстрактное понятие. Оно все же требует наличия внешних благоприятных условий. Оно не исключает, напротив, требует, совместной жизни друзей.

На более низкой, чем созерцание, ступени, счастье может состоять также в общении с себе подобными. Поэтому этика — это еще и способ осмысления «политических» отношений. Для того чтобы хорошо жить в обществе, следует воспитать в своем характере любовь к прекрасному. Это воспитание — дело политическое; правильные законы должны обеспечить здоровое воспитание и развить в человеке привычку и желание действовать добродетельно. Для сочинения таких законов опыт следует соединить с критическим суждением. Так заканчивается Никомахова этика.

От рассуждения о добродетели автор незаметно перешел к политическим вопросам. И Этика перекликается с Политикой — еще одним крупным сочинением Аристотеля, посвященным одной из практических наук.

Взгляды Аристотеля на мораль

Никомахова этика — произведение, ясно показывающее взгляды Аристотеля на проблемы морали, Платон представлял себе мир в виде Идей, которые определяют реальности бытия. Мудрец может приблизиться к Идеям, только избегая случайных теней. В отличие от него Аристотель считает, что мудрость заключается в сдержанном суждении, выносимом в конкретных ситуациях. При этом существует риск впасть в излишество или в недостаток. И чтобы держаться золотой середины, человек должен развивать свои связи с миром.

Следовательно, всякая этическая добродетель есть средний путь, определяемый правильным суждением, особым в каждом случае и для каждого человека. Вся мораль Аристотеля определяется логикой ситуации, существующей здесь и сейчас. Благоразумие позволяет справляться с конкретными ситуациями лишь по мере их возникновения, а не заранее (apriori), как у Платона. Не существует Блага как такового, есть лишь конкретное благо.

Вопрос о воле

Кроме того, Аристотель создал собственную теорию воли. Человеческое действие, будь оно добродетельным или порочным, совершается не по необходимости и не случайно, а в соответствии с его свободным выбором… Человек — хозяин и повелитель своих действий и, значит, отвечает за них. Добровольное — это то, чего человек может не делать, и все же делает, действуя самостоятельно и по вполне осознанной причине.

Теория практики

Эту теорию можно найти в Политике, которая заканчивается тремя словами, выражающими сам дух этого произведения: мера, возможное, надлежащее. Правильная мера — это главное в практических науках (мораль, политика). Эта мера — не средняя величина. Это вершина, которую можно определить только разумным рассуждением. Практику, по Аристотелю и в отличие от Платона, невозможно вывести из научного знания. Аристотель показывает, что практика — это не следствие науки, а область, обладающая собственной рациональностью. А рациональность моральной иди политической практики есть способ управлять причинами, которые в какой-то степени движут действие, но не являются необходимыми. Цель моральной или политической практики — не рациональное, а разумное.

Стремление к благу

Человек должен «стремиться обессмертить себя в максимально возможной степени». Этот призыв сегодня может показаться прямо-таки героическим. Однако на самом деле речь вовсе не о том, чтобы переступать установленные ограничения. Греки осуждали такое поведение. Речь не идет об излишествах. Этот призыв — стремление к идеалу, он предполагает, что человек по природе своей не бессмертен, и бессмертие для него — не что иное, как идеал, постепенное и целенаправленное уподобление божественному образу, остающемуся недосягаемой вещью в себе. Не только в Никомаховой этике, но и в Евдемовой этике Аристотель не вдается в подробные описания этого идеала, наивысшим приближением к которому является созерцательная жизнь. Он показывает нам лишь те усилия, которые человек должен приложить, чтобы приблизиться к этому идеалу. Здесь Аристотель опирается на понятие природы человека.

Всякую деятельность движет стремление к благу. Это благо носит у людей название счастья. Поэтому по природе своей человеку свойственно стремиться к счастью. У существа, наделенного способностью движения, это природное свойство никогда не реализуется до конца. Ведь если человек достигнет этого блага, он перестанет двигаться, а значит, более не будет человеком. На самом деле человек реализуется именно в движении. Стремление к счастью — вот его предназначение.

Воспитание воли

Поскольку природа человека более возвышенна, чем у любого другого животного, именно у него неопределенность и случайность в реализации своей природы наиболее сильны. Чем выше цель, тем труднее и утомительнее к ней приблизиться. Поэтому волю человека следует воспитывать. Для того чтобы творить благо, недостаточно иметь правильное намерение, нужен habitus, то есть приобретенная (и насколько возможно, необратимая) предрасположенность. Ж. Ле Бон в своей Психологии воспитания (1902) определяет воспитание как «превращение сознательного в бессознательное». Нечто подобное встречается и у Аристотеля. Автор Никомаховой этики называет добродетель хорошей привычкой. Как отмечает Пьер Обенк, «…добродетель, таким образом, представляет собой вторую натуру, которая, благодаря своему относительному постоянству, может восполнить недостатки первой и помочь таким образом ей реализоваться (подобно тому, комментирует Теофраст, как окультуривание виноградной лозы помогает ей давать плоды самые „естественные“, то есть самые совершенные, на которые она способна). Среди добродетелей, некоторые из которых нравственные, а другие „интеллектуальные“, особое место следует отвести благоразумию (phronesis), добродетели доброго намерения, которая среди двух крайностей, излишества и инертности, каждый раз способна определить, где находится золотая середина, оптимальная комбинация желаемого и возможного».

Иерархия целей

В нашем кратком изложении Никомаховой этики мы уже видели, что Аристотель составил иерархию главных целей человеческого существования. Превыше всего — философия. Затем следует политика. Хотя, конечно, на самом деле философ не столь категоричен. Он колеблется. Прежде всего потому, что между двумя этими идеалами нет противоречия. И в том и в другом реализуется природа человека. Хотя в философии человек реализует самую возвышенную часть своей природы, но и политика тоже важна. Благодаря ей можно построить удовлетворительную модель отношений с другими. Справедливость, к которой стремится политика, — цель благородная. До такой степени благородная, что Аристотеля можно даже понять так, что лишь благодаря политике некоторые люди могут полностью отдаться поискам истины. Общество, по Аристотелю, предполагает наличие рабства. Поскольку существуют философы, нужны и люди, занимающиеся материальным производством (этой проблеме посвящены четыре главы Политики). Таким образом, иерархия целей не исключает социального деления по признаку отношения к труду. Мораль открыта для всех, но в строгом соответствии с положением, занимаемым человеком в обществе. По Аристотелю, человек есть политическое (общественное) животное. А это значит, что в отличие от животных или от богов человек, для того чтобы считаться человеком, должен прежде всего быть гражданином. Но ведь известно, что в древнегреческом обществе граждане, то есть те, кто имел реальное право принимать участие в жизни Города, были весьма немногочисленны.

В заключение отметим, что в Никомаховой этике выдвинута интереснейшая моральная теория: теория золотой середины. Эта нравственная концепция пользовалась большой популярностью. Она широко использовалась многими философами, в первую очередь Фомой Аквинским (1225–1274), построившим свою философию морали именно на основе учения Аристотеля. Наследие святого Фомы Аквинского в значительной степени определяло развитие христианской философии вплоть до начала XX века.

Блаженный Августин

354-430 гг. н. э.

Исповедь

Исповедь (400) — несомненно, самое известное произведение Блаженного Августина. Но все же по своей значимости в наследии этого философа-теолога она занимает лишь второе место, после трактата О граде Божием, написанном позже (412–427) и посвященном философии истории. Успех Исповеди Объясняется, пожалуй, глубоко личностным характером этого произведения, позволяющим читателю проследить весь жизненный путь автора. Эта книга всегда пользовалась огромной популярностью. Она по праву занимает почетное место в истории жанра «романа о человеческом становлении» (Bildungsroman). (Обычно название жанра переводят как «роман об ученичестве». Предлагаю собственный перевод, он точнее. — Примеч. пер.) Но становление, о котором рассказывает автор, особое. Это познание Бога. Книга могла бы иметь подзаголовок Как я стал христианином.

Как можно заниматься философией и теологией в тревожные времена? Этот вопрос задаешь себе, знакомясь с историей жизненного пути святого Августина… Из краткого изложения Исповеди мы узнаем обстоятельства его жизни. Но вначале скажем несколько слов о стиле автора. Это произведение написано в форме «исповеди». Читатель, открывающий сегодня книгу Блаженного Августина, часто до этого уже бывает знаком с Исповедью Жан-Жака Руссо, которая, строго говоря, никакая не «исповедь». У Руссо это слово теряет свой первоначальный смысл. В сущности, автор стремился оправдаться в том, что бросил на произвол судьбы пятерых своих детей. Руссо с удовольствием рассказывает обо всех своих приключениях: он безудержно превозносит собственное «я» и ставит себе в заслугу даже явные ошибки. У Августина же слово «исповедь» употребляется в его исконном значении. Перед нами открывается душа грешника, который перед лицом Бога и людей винится во всех своих грехах и возносит хвалу Господу за милость Его.

Сегодняшний читатель, знающий о глубокой пропасти между современными теологией и философией, может недоумевать, почему мы включили это сочинение в нашу книгу о философии. Однако в эпоху Блаженного Августина философия и теология были единым целым. Вопрос о «Боге» стоит в центре рассуждений Исповеди. Платон и Аристотель говорили о «богах». Через семь столетий после них, во времена святого Августина происходит становление христианства. Это период не только развала Римской империи, но и кризиса в религии. В ходе многочисленных теологических и философских войн, не говоря уже об ожесточенных вооруженных схватках, христианство постепенно обретает официальный статус. Но внутри самого христианства нет единства. От церкви откалываются многочисленные секты, да и саму ее лихорадит от столкновений противоборствующих течений.

Философ, конечно, не мог избежать участия в конфликтах и спорах своего времени. Эта книга, в которой Блаженный Августин. определил свою позицию в противоборстве с различными церковными группировками, была написана автором в возрасте 46 лет…

Августин вспоминает, что родился он в Тагасте, в римской провинции Африка (на границе между сегодняшними Алжиром и Тунисом). Отец его Патрикий был членом городского совета и владел кое-какой собственностью. Мать Моника, судя по имени, была финикиянкой. В первых книгах Исповеди Августин делится с нами своими детскими чувствами. Он педантично перечисляет все свои тогдашние грехи: неумеренное желание материнской груди, беспорядочный образ жизни, упрямство, злоба…

Начальная школа ему не очень нравится. Греческий язык, к примеру, мальчик учит из-под палки. Его родной язык — латинский. Философ вспоминает, какое отвращение вызывали у него занятия греческим. Лишь под давлением взрослых он все же выучил этот нелюбимый язык и даже стал считаться одним из лучших учеников. Чтобы продолжить учение, Августин едет в соседний город (Мадауру). Там он попадает в обстановку, весьма благоприятную для занятий. Отрок учится читать, заучивать наизусть и комментировать классические тексты. За время учебы в Мадауре он приобрел оставшуюся на всю жизнь привычку цитировать первоисточники. Денег у отца было немного, и свой 16-й год мальчику пришлось опять провести в Тагасте. Он описывает этот год безделья без всякого снисхождения к себе.

В 371 году щедрый меценат Романиан дает мальчику стипендию, и Августин едет учиться в риторскую школу в Карфагене. Этот город был известен в то время как средоточие порока. Юношу одолевают призывы плоти. С самого нежного возраста его мучают неудовлетворенные чувства. «Я прибыл в Карфаген: кругом меня котлом кипела позорная любовь. Я еще не любил, полюбил любить…», и далее: «Любить и быть любимым было мне сладостнее, если я мог овладеть возлюбленной» (III, 1). Эти порывы чувственности вовсе не означают, что Августин был развратником. Он просто жил довольно веселой жизнью. Юноша ходил в театр, где любил смотреть пьесы о любви. Но при всем при том он не забывал об учебе и учился серьезно. Тем временем умер отец. У самого Августина завязалась связь с некоей женщиной, продлившаяся 15 лет. У них родился сын, Адеодат. Моника, мать Августина, на эту связь смотрела косо и в конце концов добилась ее разрыва, хотя и несколько поздновато.

Работая в библиотеке, Августин открывает для себя Цицерона, прочитав его диалог Гортензий, до нас не дошедший. Эта книга оказалась для него своего рода озарением:

«Я изучал книги по красноречию, желая в целях предосудительных и легкомысленных, на радость человеческому тщеславию стать выдающимся оратором. Следуя установленному порядку обучения, я дошел до книжки какого-то Цицерона, языку которого удивляются все, а сердцу не так. Книга эта увещевает обратиться к философии и называется „Гортензий“. Эта вот книга изменила состояние мое, изменила молитвы мои и обратила их к Тебе, Господи, сделала другими прошения и желания мои. Мне вдруг опротивели все пустые надежды; бессмертной мудрости желал я в своем невероятном сердечном смятении и начал вставать, чтобы вернуться к Тебе. Не для того, чтобы отточить свой язык (за это, по-видимому, платил я материнскими деньгами в своем девятнадцатилетнем возрасте; отец мой умер за два года до этого), не для того, чтобы отточить язык, взялся я за эту книгу: она учила меня не тому, как говорить, а тому, что говорить. Любовь к мудрости по-гречески называется философией; эту любовь зажгло во мне это сочинение. Есть люди, которые вводят в заблуждение философией, которые прикрашивают и прихорашивают свои ошибки этим великим, ласковым и честным именем Цицерона; почти все такие философы, современные автору и жившие до него, отмечены в этой книге и изобличены». (III, 4).

Чтение заставило Августина «любить, искать, добиваться, овладеть и крепко прильнуть не к той или другой философской школе, а к самой мудрости, какова бы она ни была» (III, 4).

К изумлению своих учителей и соучеников уже на следующий год Августин прочел Категории Аристотеля и не нашел их особенно трудными. Однако юноша был разочарован Библией: эту книгу «показалось мне недостойным даже сравнивать с достоинством цицеронова стиля» (III, 5).

Знакомство с манихейским учением

О Разочаровавшись в Библии, Августин пытается обрести истину в других учениях. В это время он узнал о секте манихеев, и те обещали дать ответы на все его вопросы. В основе учения этой секты лежит философский дуализм: существуют, с одной стороны, Добро, порожденное Светом, а с другой — Зло, порожденное Тьмой. Для того, чтобы оставить жизнь во Зле и устремиться к Свету, секта требует от своих приверженцев аскетизма. Манихеи презирают человеческое тело, связывающее человека со Злом. Августина привлек в этом учении способ преодоления самого себя, чего он страстно желал. Юноша впервые получил какой-то теоретический ответ на вопрос о сущности зла, мучивший его всю жизнь. А в призыве к самопреодолению он увидел то средство, в котором нуждался, чтобы выполнить свое жизненное предназначение. В секте он был всего лишь рядовым послушником. Но его связи с манихеями были настолько сильны, что Августин даже уговорил присоединиться к ним своего друга Алипия и покровителя Романиана. Со своей стороны, секта помогала Августину в его карьере. Следует отметить роль Моники, его матери, ярко показанную в Исповеди. Августин дает ясно понять, какие виды она имела на сына. Чтобы направить его в веру истинную, мать ищет помощи влиятельных лиц… Один епископ, устав объяснять Монике, что Августин способен сам найти дорогу в жизни, потерял терпение и сказал ей: «Ступай, как верно, что ты живешь, так верно и то, что сын таких слез не погибнет» (III, 12).

Августин в Карфагене

Прожив некоторое время в родном городе, Августин находит себе место ритора в Карфагене. Со своими обязанностями он справляется блестяще. В книге IV Августин описывает, в какой интеллектуальный тупик завели его некоторые ложные учения — магия, астрология. Смерть близкого друга, принесшая юноше большие страдания, и отъезд из Карфагена открыли ему, что преходящие существа не могут дать нам счастья. Лишь один Господь неизменен. Душа может обрести мир и счастливую жизнь только в Боге. Августин рассказывает об ошибочной книге (ныне утерянной), которую он написал. Там он ставил такие «кощунственные» вопросы, как: «Почему же заблуждается Бог? Почему заблуждается душа, которую создал Бог?» Тогда на эти вопросы Августин давал материалистические ответы.

Но к этому времени он уже начинает разочаровываться и в манихействе. Юноша обнаружил, что это учение отрицает личную свободу, к которой он был столь привержен. Хотя Августин страстно ищет источники зла, но уже не удовлетворен разъяснениями манихеев, которые отличают совершенных людей, хранителей святости, от всех прочих. Базовая доктрина манихейства возлагает вину за ошибки и преступления на принцип, чуждый виновному в этих ошибках. Августин не может этого принять. Слушая одного из самых блестящих манихеев, Фавста, он понимает ужасающую пустоту манихейской философии:

«Так как я прочел много философских книг и хорошо помнил их содержание, то я и стал сравнивать некоторые их положения с бесконечными манихейскими баснями. Мне казались более вероятными слова тех, у кого хватило разумения исследовать временный мир, хотя не обрели они Господа его» (V, 3).

Он потрясен математическим невежеством Мани — еще одного из столпов секты:

«…Манимного говорил по вопросам научным и был опровергнут настоящими знатоками. Ясно отсюда, каким могло быть его разумение в области, менее доступной. Он же не соглашался на малую для себя оценку и пытался убедить людей, что Дух Святой, утешитель и обогатитель верных твоих, лично в полноте своего авторитета обитает в нем. Его уличили в лживых утверждениях относительно неба, звезд, движения солнца и луны, хотя это и не имеет отношения к науке веры, тем не менее кощун-ственность его попыток выступает здесь достаточно: говоря в своей пустой и безумной гордыне о том, чего не только не знал, но даже исказил, он всячески старался приписать эти утверждения как бы божественному лицу» (V, 5).

Рим

Превыше всего в науке Августин ставил точность и, не найдя ее в учении манихеев, отошел от секты. Молодой философ отправился в Рим, где ему предложили более интересную работу. Он принял предложение не потому, что хотел заработать больше денег, а для того, чтобы найти учеников, более заинтересованных в его лекциях:

«Я решил отправиться в Рим не потому, что друзья, убеждавшие меня, обещали мне больший заработок и более видное место, хотя и то и другое меня тогда привлекало; главной же и почти единственной причиной были рассказы о том, что учащаяся молодежь ведет себя в Риме спокойнее, что их сдерживает строгая и определенная дисциплина, и они не смеют дерзко и беспорядочно врываться в помещение к чужому учителю: доступ к нему в школу открыт только с его разрешения. В Карфагене же, наоборот, среди учащихся царит распущенность мерзкая, незнающая удержу. Они бесстыдно вламываются в школу и, словно обезумев, нарушают порядок, заведенный учителем для пользы учения. С удивительной тупостью наносят они тысячи обид, за которые следовало бы по закону наказывать, но обычай берет их под свое покровительство. Они тем более жалки, что совершают, как нечто дозволенное, поступки, которые никогда не будут дозволены по вечному закону Твоему; они считают себя в полной безнаказанности, но их наказывает слепота к собственному поведению; они потерпят несравненно худшее, чем то, что делают. Учась, я не хотел принадлежать к этой толпе; став учителем, вынужден был терпеть ее около себя. Поэтому мне и хотелось отправиться туда, где, по рассказам всех осведомленных людей, ничего подобного не было» (V, 8).

На самом деле Рим оказался ничем не лучше:

«Я прилежно взялся за дело, ради которого я приехал: начал преподавать в Риме риторику и сперва собрал у себя дома несколько учеников, знакомство с которыми доставило мне и дальнейшую известность. И вот я узнаю, что в Риме бывает то, чего в Африке мне не доводилось испытывать: здесь, действительно, юные негодяи не ставили всего вверх дном — это я сам видел, но мне рассказывали о другом: вдруг, чтобы не платить учителю, юноши начинают между собой сговариваться и толпой переходят к другому. Этим нарушителям слова дороги деньги, справедливость у них стоит дешево» (V, 12)..

И тогда Августин отправляется в Милан, куда к нему приехала мать.

Милан и влияние Амвросия

В Милане он знакомится с епископом Амвросием, будущим святым. Августин восхищен его проповедями и, видя, что епископ — человек более знающий, чем Фавст, он решает окончательно порвать с манихейством (V, 13–14). Благодаря Амвросию Августин принимает католические представления о вере. В.философии его привлекают идеи Новой академии (т. е. неоплатонизма — направления античной философии 3–6 веков., систематизировавшего учение Платона в соединении с идеями Аристотеля, неопифагореизма и др. — Примеч. пер.) В то время его устраивал скептицизм философов-неоплатоников. Однако уже вскоре Августин обнаружил противоречие в этом учении. Утверждая, что истина недоступна человеку, неоплатоники считали, что изучать следует лишь возможное и правдоподобное. Это не могло удовлетворить Августина, считавшего, что мыслитель должен познать Мудрость. Амвросий познакомил его с сочинениями Плотина (древнегреческого философа). Поскольку Августин был не слишком силен в греческом, он прочитал их в латинском переводе Мария Викторина.

В то время близким другом Августина был некий Алипий, разделявший его мучительные колебания между Богом и миром. Августин стремится, с одной стороны, к женитьбе (мать заставила его просить руки одной девушки, говорят, этот брак длился два года), а с другой — к совместной жизни с друзьями. Именно в это время он рвет отношения с любовницей, с которой прожил 15 лет. Этот разрыв, совершенный по требованию матери, заставляет его тяжко страдать. В отношениях между своим телом и духом он видит туже проблему, о которой Сократ и Алкивиад говорили в диалоге Пир: обрести мудрость можно, лишь отказавшись от чувственности:

«Я рассуждал с моими друзьями, Алипием и Небридием, о границе добра и зла. Я отдал бы в душе своей первенство Эпикуру, если бы не верил, что душа продолжает жить и после смерти и ей воздастся по заслугам ее; Эпикур в это верить не желал. И я спрашивал себя: если бы мы были бессмертны, если бы жили, постоянно телесно наслаждаясь, и не было страха это наслаждение потерять, то почему бы и не быть нам счастливыми и чего еще искать? Я не знал, что о великом бедствии как раз и свидетельствует то, что, опустившийся и слепой, я не в силах постичь ни света честной добродетели, ни красоты, к которой следует стремиться бескорыстно и которую не видит плоте-кий глаз; она видится внутренним зрением» (VI, 16),

Неизбежное обращение в веру

В книгах VII и VIII рассказывается о пути Августина к Богу, сущность которого он впервые пытается определить с философской точки зрения. Августин пока еще не считает его чистым духом. Перед ним неотступно стоит вопрос о происхождении зла. Можно ли подкупить Бога? Не только молитвы, но и стремление матери познакомить сына с людьми, способными наставить его на путь веры, дают свои результаты. И все же это непросто. В глубинах души Августина идет бурная внутренняя борьба. Он постоянно возвращается к вопросу об отношениях между плотью и духом. Августин хочет выбрать дух, но мешают сущие негодницы — прежние подружки:

«Они тихонько дергали мою плотяную одежду и бормотали: „Ты бросаешь нас? С этого мгновения мы навеки оставим тебя!“ „С этого мгновения тебе навеки запрещено то и это“ — „То и это“, — сказал я; и что предлагали они мне на самом деле, что предлагали, Боже мой! От души раба Твоего отврати это милосердием Твоим! Какую грязь предлагали они, какое безобразие! Но я слушал их куда менее чем в пол-уха, и они уже не противоречили мне уверенно, не становились поперек дороги, а шептались, словно за спиной, и тайком пощипывали уходящего, заставляя обернуться. И все же они задерживали меня; я медлил вырваться, отряхнуться от них и ринуться на зов;, властная привычка говорила мне: „Думаешь, ты сможешь обойтись без них?“» (VIII, 11).

Однако теперь он считает Бога абсолютным существом. Все сущее, будучи творением Божиим, является добром. Зло состоит в отходе от Господа (VII, 16). Знакомство, а затем и частые встречи с миланским священником Симплицианом, духовником святого Амвросия, постепенно приводят его к полному обращению в веру (VII, 2). Встречается он и с Понтицианом, бывшим своим соучеником. Этот христианин рассказывает ему о жизни святого апостола Павла. Случайно Августин обращает внимание на одно место в Послании апостола. Это — та благодать Господня, которой ему не хватало для того, чтобы сделать последний шаг в обращении: «Не в пирах и пьянстве, не в спальнях и не в распутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечение плоти не превращайте в похоти» [Ин. 1,9]. (VIII, 12). (Библия цитируется в переводе по латинскому изданию, не во всем совпадающему с нашим синодальным. — Примеч. пер.)

Августин объявляет матери, что готов к обращению. В книге IX рассказывается о духовном пути новообращенного (он оставляет преподавание и посвящает себя работе над Философскими диалогами) и крещении Августина и его сына. В конце книги рассказывается о смерти Моники, его матери, и приводится подробное описание ее жизни.

Что такое память

В книге X Августин анализирует свойства памяти. Он считает память тем вместилищем или сокровищницей, где скрыты бесчисленные образы, получаемые нами от внешних чувств. Точнее говоря, в памяти содержатся не только образы вещей, отпечатавшихся (impressum) в духе (объектов, воспринятых органами чувств, воспоминаний о себе самом, составных и расчлененных образов и т. д.), но и сами вещи, которые не могут свестись к образам: научное знание и эмоциональные (affectiones) состояния. Самосознание существует благодаря памяти, которая соединяет прошлое с настоящим и позволяет предвидеть будущее.

Таким образом, память «превращает в настоящее» опыт прошлого и надежду на будущее. Ее постоянное присутствие, которое подтверждается даже забывчивостью, — необходимое условие любого человеческого действия. Специфическая функция памяти проявляется в приобретении интеллектуального знания. В нем Августин различает чувственный элемент, например, хранящиеся в памяти образы звуков, и объект знания как таковой, который не воспринимается чувствами и, следовательно, не может прийти извне. Понятия вначале содержатся в сердце и в отдаленной области памяти, в разрозненном и беспорядочном состоянии. С помощью рефлексии память их отыскивает, упорядочивает и ими распоряжается. Это и называется знанием.

Что есть время

В книге XI Августин обращается к проблеме времени. Напомнив, что Исповедь вся, от начала до конца, посвящена Богу, Августин продолжает свои философские размышления, прося Господа вдохновить его и помочь раскрыть истинный смысл Священного Писания. Он размышляет об акте Творения. Бели голос произнес: «Да будут небо и земля!», значит, существовало тело, обладавшее этим голосом. Бели же тело уже существовало, то откуда оно появилось? Следовательно, трудно понять, каким образом акт Творения совместим с вечностью Божией.

«Вот мой ответ спрашивающему: „Что делал Бог до сотворения неба и земли?“ Я отвечу не так, как, говорят, ответил кто-то, уклоняясь шуткой от настойчивого вопроса: „Приготовлял преисподнюю для тех, кто допытывается о высоком“ Одно — понять, другое — осмеять. Так я не отвечу. Я охотнее ответил бы: „Я не знаю того, чего не знаю“».

Августин утверждает, что невозможно представить себе время, существовавшее до создания мира, потому что Бог создал их вместе. Что же такое время?

«Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени» (XI, 14).

Как можно измерить время? Сутки состоят «из ночных и дневных часов: всего их 24. По отношению к первому часу остальные — будущее; по отношению к последнему — прошлое; по отношению к любому промежуточному бывшие до него — прошлое; те, которые наступят — будущее» (XI, 15). По Августину, измеримо лишь настоящее. Прошлое и будущее существуют только в нашем представлении. «Есть три времени: настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего» (XI, 20). Эти три вида времени нигде не существуют, кроме нашей души. «Настоящее прошедшего — это память; настоящее настоящего — его непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожидание» (XI, 20). Во времени Августин видел все же средство измерения движения. В конце этой книги он размышляет о необходимости различать время, принадлежащее предмету (выражаемое в воспоминании), и время, измеряемое движением тел (небесных светил).

Книга XII начинается с размышлений о бесформенной материи, существовавшей вне времени. Автор стремится понять «Бытие» — книгу Библии о происхождении человека. Он долго пытается определить свою позицию по отношению к комментаторам «Бытия». После долгих размышлений Августин приходит к выводу, что в Священном Писании многое нам недоступно, но в нем содержится истина, а значит, к нему нужно относиться со смирением и благоговением.

В книге XIII Августин размышляет о Творении и о функциях духовного. В завершение он предает себя милости Господа, творящего, находясь в покое и вне времени.

Неотступные мысли о грехе

Августин написал свою Исповедь вскоре после того, как обратился к вере и узнал о существовании первородного греха. Приняв это учение близко к сердцу, он считает все свои поступки, совершенные в жизни, «греховными». Взять, к примеру, детскую пору Августин знает, что тогда его поступки были неосознанными. Почему же в таком случае они греховны? Потому что нарушали равновесие человеческой души.

Становление философа как целенаправленное овладение теоретическими знаниями

Решение вопросов выживания

В нашем кратком изложении труда Августина мы рассказали о его повседневной жизни. Философ желает одновременно заниматься теоретическим трудом и преподавать студентам. Мы подробно процитировали то место в книге, где Августин объясняет, что оставил Карфаген в надежде найти для себя в Риме более внимательных учеников. Августин — не только исследователь, но и преподаватель. Естественно, что преподавать он хочет в хороших условиях, не отвлекаясь на шум студентов. Для того чтобы улучшить условия своего педагогического труда, философ решает оставить родной дом и мать. Как похожи века IV и XX… Многое преподаватели с трудом, находят себе подходящие условия для работы. Такие поиски трудны, а иногда и вовсе невозможны. И Рим ничем не лучше Карфагена. Августина обманывали римские студенты, не платившие ему за обучение. Из-за этого ему снова пришлось сменить место.

Августин и Плотин

В философском отношении Исповедь интересна для нас тем, что показывает, как возникла «христианская» философия. Чтение Плотина позволило Августину выявить недостатки манихейской теории. Манихеи считали, что могущество Добра — чисто пассивное и подвергается жестокому испытанию Злом, силой активной и разлагающей. Но учения Плотина и Августина существенно различны. У них разные представления о времени и вечности. У Плотина отсутствуют идеи творения и связи христианского Бога с мыслящим существом. Иными словами, Августин идет дальше. Для Плотина зло есть отрицание добра. Августин объясняет зло вмешательством греха в акт творения. «И наконец, выражаясь словами Фрэнсиса Ферье, отвлеченное Провидение, каким его представлял Плотин, не имеет ничего общего с идеей венной любви к свободно созданному существу, направляющей его по предназначенному пути».

Вопрос о философской автобиографии

В Исповеди содержится поистине неисчерпаемое богатство мысли. Ставится, к примеру, вопрос об автобиографии с точки зрения проблемы времени, столь подробно исследуемой в Исповеди.

Одна из трудностей при изучении Исповеди заключается в том, что книга была написана в 400 году, за 30 лет до смерти автора, но через 13 лет после его обращения. Это отрывочная биография, поскольку повествование о жизни автора доходит только до момента его обращения, через несколько дней после которого умирает мать Августина, Моника. Автор ничего не говорит о годах с 387 по 400. Однако мы знаем, что в жизни автора за зги годы произошло много важных событий. Из Жизни Августина, написанной Поссидием де Калама, известно, что он вернулся в Тагасту и поселился в отцовском доме. Первое время философ держался в стороне от всякой общественной жизни: Он очень много писал, а затем отправился в Гиппон (Аннаба), надеясь основать там общину. Туда Августина пригласили христиане в помощь местному епископу, плохо знавшему латынь, где вначале он стал проповедником (391), затем был избран епископом-коадъютором (395) и, наконец, номинальным (т. е. полномочным. — Примеч. пер) епископом Гиппонским (396). Таким образом, ко времени написания Исповеди автор был епископом уже четыре года. Тот факт, что он не упоминает обо всем этом, возможно означает, что он считал себя прежде всего христианином, а в этот высокий сан философ был возведен раз и навсегда.

Собеседники

Исповедь адресована не только Богу, но и всем верующим, а также нам с вами. Поэтому ее структура отличается некоторой усложненностью, хорошо описанной Анри Лефевром в его Сумме и остатке (мы рассматриваем ее в главе 24). В этой работе философ (которому было тогда 56 лет), в свою очередь, подводит некоторые итоги собственного пути в философии. Лефевр ставит вопросы, на которые Августин дает конкретные ответы. Лефевр считает, что автор философской автобиографии должен отбирать решающие моменты своей жизни, моменты, обладающие глубоким смыслом и определяющие эту жизнь. Августин как раз и описал такие решающие моменты, вехи той внутренней борьбы, которая привела его к вере. Но в то же время автор рассказывает и о становлении своего мышления, о пути, пройдя который, он стал философом. Все повествование отталкивается от ключевого момента в жизни Августина: момента обращения в признание.

Анализ А. Лефевра (к которому мы отсылаем читателей) позволяет глубже понять замысел древнего философа. Августин хотел написать автобиографию, отвечающую на вопросы той эпохи. Ведь в конце IV века церковь столкнулась с донатистской ересью. Донатизмом называлось движение, которое, под видом отстаивания незыблемости Священного Писания, сталкивало бедных земледельцев-берберов с богатыми римскими колонистами. Гиппон был как раз одним из центров этого движения. Таким образом, подготовленный текст был мощным оружием в тогдашних, давно уже забытых идеологических схватках.

Судьба Исповеди

Это произведение Августина, как и все его наследие, имело исключительно важное значение. Пользуясь выражением Клода Лефора, которым тот охарактеризовал Государя Макиавелли, книгу, живущую уже многие века, Исповедь можно назвать главным трудом всей жизни философа. Эту книгу читают и о ее содержании спорят начиная с V века: в средневековье (дело Готшалька), во времена Реформации (Лютер и Кальвин), в XVII столетии («золотом веке августинианства»), в XVIII ив эпоху романтизма (Шатобриан) и даже в наши дни (М. Недонсель, Этьен Жильсон, Андре Мандруз). Многое позаимствовано у Августина в теории времени Гуссерля (см. в этой книге главу 19).

Для нас же эта книга интересна, в первую очередь, как рассказ о становлении человеческой мысли, об условиях возникновения философского момента. Понимание этих условий даст нам значительно больше, чем любая теория. Ведь условия становления мысли в значительной степени определяют ее содержание. Августин был, пожалуй, первым, кто дерзнул рассказать об этом процессе становления своего «я». Исповедь — это не только глубинная психология, но и свидетельство о пути становления самобытной личности философа, и веха на этом пути.

Рене Декарт

1596–1650

Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках

1637

Основоположник современной философии

О Наследие Декарта — важный этап в истории философии. Как выразился Гегель в своих Лекциях по истории философии, он в сущности был

«…настоящим основоположником современной философии в том отношении, что взял мысль за принцип. Невозможно себе представить всю степень того влияния, которое этот человек оказал на свою эпоху и на наше время. Он — настоящий герой, пересмотревший самые начала вещей и снова создавший почву для философии, на которую та, наконец, вернулась по истечении целого тысячелетия».

Остается определить, какое произведение является главным в наследии Декарта. Мы некоторое время колебались, что выбрать— Рассуждение о методе (1637) или Метафизические размышления (1641). Эти сочинения оказали огромное влияние на развитие философии. Более того, оба вписывались в общий замысел автора: поставить философскую мысль на новое, прочное основание. Поразмыслив, мы выбрали Рассуждение о методе, хотя оно и написано раньше. Размышления более проработаны, но лишь потому, что появились в качестве пояснений к Рассуждениям, не слишком благожелательно воспринятых философским миром, к которому обращался Декарт.

Дело в том, что читатели воспринимали Декарта весьма неоднозначно. Философ родился в городке Лаэ французской провинции Турень. Закончив знаменитый иезуитский коллеж Ла Флеш, он получает степень лицензиата прав, совершает несколько путешествий, после чего вступает добровольцем в голландскую армию принца Морица Нассауского. Юноша интересуется прикладными науками. Познакомившись с Исааком Беэкманом, молодым голландским ученым, он начинает заниматься физикой, математикой и геометрией. Декарт стремится разработать универсальный метод решения всех геометрических задач, какими бы сложными они ни были (ноябрь 1619 года). Идя дальше в научном поиске, он задается вопросом: нельзя ли создать еще более общий метод, позволяющий разрешить все проблемы, возникающие перед человеческим разумом, к какой бы области знания они ни относились. К тому времени Декарт уже понимает, что все науки подобны ветвям одного дерева и составляют в совокупности единое целое. Ему снится сон, из которого молодой ученый заключает, что именно на него возложена божественная миссия обновления всех наук. Начинает он с геометрии. В 1628 году Декарт выдвигает также ряд метафизических идей, развив их позже в Размышлениях. Но все-таки в основном в то время он еще занимается физикой и пишет работу Мир, или Трактат о свете. Однако, узнав об осуждении инквизицией Галилея, ученый воздерживается от публикации этого труда (1633). Для того, чтобы показать сферу применения своего метода, он публикует трактаты Диоптрика, Метеоры и Геометрию. Рассуждение о методе было задумано как своего рода предисловие ко всем этим книгам. Поскольку это произведение было встречено ученым миром без особого интереса, он решает его переработать, переделав структуру В результате в свет вышли Размышления, принятые ничуть не лучше. Тогда философ излагает основные принципы своего сочинения в форме учебного пособия Начала философии (1644) в надежде, что широкая публика («достопочтенные люди») окажет ему лучший прием: ведь просвещенным умам необходима философия, которая должна быть, в первую очередь, Мудростью, иначе говоря, средством развивать интеллект и улучшать нравы. Затем он пишет весьма значимое предисловие к французскому изданию Начал (1647). Долгое время Декарт ведет обширную переписку на моральные темы с принцессой Елизаветой Богемской. На основе этих писем написано его последнее сочинение: О страдательных состояниях души (Париж, 1649).

Уставший от жизни философ находит пристанище в Швеции, у королевы Христины, где и умирает 11 февраля 1650 года.

В очень коротком предисловии Декарт сообщает, что Рассуждение состоит из шести частей.

1. Соображения, касающиеся наук

«Здравомыслие есть вещь, распространенная справедливее всего». Если между людьми существуют различия во мнениях, то вовсе не по той причине, что одни способны познать истину, а другие нет, а потому, что некоторые люди хорошо управляют своим разумом («своим здравомыслием»), а другие плохо. Декарт поясняет, что собирается рассказать о методе, который ему посчастливилось открыть.

Философ начинает с рассказа о своей учебе в коллеже Ла Флеш, где превосходные преподаватели помогли ему открыть для себя гуманитарные науки, философию и математику. Позже Декарт изучал также юриспруденцию и немного — медицину. Но эти занятия не дали философу «ясной и отчетливой» уверенности в том, что он узнал все, необходимое для жизни. Вот почему, не желая изучать науку лишь по книгам, Декарт отправился в путешествие, чтобы своими глазами посмотреть на мир. Однако в людских нравах он обнаружил не меньше разнообразия, чем во мнениях философов. И тогда ученый решил искать истину только лишь в себе самом.

Найдя убежище вдали от людской суеты, Декарт много размышлял над тем фактом, что во всех областях знания произведения, удовлетворявшие его в интеллектуальном отношении, всегда принадлежали лишь одному-единственному автору. Поэтому он отвергает все утверждения, содержащиеся в разнообразных источниках, и признает только те, что ему подсказывает собственный разум.

С превеликой осторожностью философ замечает, что его скромные предположения вовсе не претендуют на то, чтобы стать всеобщими правилами. Впрочем, они едва ли могут широко применяться, поскольку лишь немногие умы смогут пройти путь, пройденный автором. Из всех наук, которые изучал Декарт, критике неподвластны лишь логика, геометрия и алгебра. Размышляя над этими науками, философ вывел четыре правила, положенные им в основу метода точного мышления:

«Никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, то есть тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.

Делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

Делать всюду перечни „столь полные, и обзоры столь всеохватывающие“, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено».

Выведя эти четыре правила, автор решил применить их к самому простому из всех возможных объектов — к математике. Считая, что вся геометрия по существу сводится к воображению и чисто алгебраическим расчетам, Декарт решил применить алгебраический подход к решению геометрических задач. Это позволило ему впервые решить некоторые проблемы и разработать общие способы решения задач, ранее считавшихся принципиально неразрешимыми. Ученый также предположил, что этот метод вполне пригоден для применения в философии и других науках, но, считая себя еще слишком неподготовленным, отложил проверку этой гипотезы на более позднее время.

3. Несколько правил морали, извлеченных из этого метода

В иерархии наук мораль стоит на последнем месте. Ведь само ее существование предполагает, что все остальные науки уже сложились. Однако жизнь не стоит на месте. Она требует от философа действия еще до разработки четких моральных принципов. И Декарт принимает на вооружение несколько временных практических правил. Он не считает их безусловно истинными, но лишь полезными для того, чтобы жить счастливо, пока нет ничего лучшего:

Первое травило заключается в подчинении законам и обычаям своей страны, исповедании религии, привитой в детстве, и следовании самым умеренным взглядам самых рассудительных на окружающих.

Второе — однажды определившись, следовать даже самым сомнительным мнениям, как если бы они были бесспорными.

Третье — стараться переделать себя самого, а не судьбу. Лучше изменить свои желания, чем пытаться улучшить мировой порядок.

Декарт рассматривает все людские занятия и выбирает из них лучшее: философию. Он решает посвятить себя этой науке. Девять лет ученый ездит по свету, стремясь усовершенствовать на практике свой метод.

4. Доводы, доказывающие существование Бога и бессмертие души (основания метафизики)

Декарт приступает к метафизике как только обретает достаточную уверенность в собственных силах. Ученый не желает признавать ничего, что не является «ясным и отчетливым». Все остальное он подвергает сомнению. Но для того, чтобы понять ложность чего бы то ни было, следует мыслить. А значит, должен реально существовать тот, кто мыслит. И соответственно, первый принцип метафизики Декарта — «Я мыслю, следовательно, я существую». Но что именно существует? — Мысль, независимая от любой материальной субстанции. Мысль (душа) отчетливо отлична от тела. Согласно первому принципу метафизики, это положение очевидно, поскольку оно ясно и отчетливо. И на этом основании философ заключает, что ясность и отчетливость идей является тем критерием, который позволяет установить истину.

Из этого рассуждения следует существование Бога. Акт мышления, благодаря которому философ осознает своё существование, заключается в сомнении. Сомнение же — признак несовершенства. Следовательно, человек несовершенен. Но сама идея несовершенства предполагает существование идеи совершенства. Какова причина существования этой идеи? Поскольку причина должна быть столь же реальна, как и ее следствие, значит, идея совершенства предполагает наличие совершенного существа: Бога, который, таким образом, действительно существует.

Если несовершенное существо обладает идеей совершенства, значит, оно не является творцом своего существования. Иначе оно наделило бы себя всеми мыслимыми достоинствами. Следовательно, должен существовать Бог, творец нашего бытия и идеи совершенства, присутствующей в нашем сознании. Отсюда автор выводит совершенство Бога. У Бога нет никаких недостатков. Все, что существует на свете, зависит от Него. Без Него ничто не могло бы существовать ни единого мгновения.

Доказав существование Бога, Декарт переходит к внешним объектам, которые подвергает сомнению, как и все прочее. Используя все тот же критерий ясности и отчетливости, он рассматривает свойства геометрической протяженности и ряд теорем, которые мы здесь опускаем. Это дает философу еще одно доказательство бытия Божьего. Красота и ясность геометрических построений со всей очевидностью говорят о том, что они также даны свыше. Однако, рассматривая идею о совершенном существе, можно прийти к выводу, что она предполагает необходимость его существования, подобно тому, как любое свойство треугольника заключено в идее треугольника. Следовательно, Бог существует.

Зная это с уверенностью, можно без труда вывести отсюда существование внешнего мира. Если Бог совершенен, то Он и правдив. Бели бы наши ясные и отчетливые идеи оказались ложными, это значило бы, что Он нас обманывает. Но это невозможно. Мы должны лишь быть внимательными, чтобы не стать жертвами ложных ощущений и иллюзий. Мы уверены, что не совершаем ошибки, заявляя о существовании геометрической протяженности. Это единственная вещь в мире, которую мы можем воспринимать ясно и отчетливо.

5. Некоторые проблемы физики. движение сердца. различие между душами человека и животных

Из своих метафизических рассуждений Декарт выводит ряд физических истин. Он вкратце излагает содержание своего Трактата о свете. Отталкиваясь от проблемы света, ученый приводит в систему все известные ему знания: о солнце, от которого свет исходит, о небе, через которое он проходит, о Земле и других планетах, его отражающих, и о человеке, его наблюдающем. Природу можно, таким образом, объяснить исключительно на основании принципов геометрической протяженности. Даже законы движения выводятся из божественного совершенства. Ученые спорят об истории возникновения мира. Возможно, что все происходило иначе, чем считал Декарт, но он убежден, что Бог мог создать мир, будучи первопричиной процесса его зарождения.

Далее Декарт переходит к вопросу о движении сердца. Он утверждает, что сердце — орган горячий. Кровь, попадая в желудочки, сердца, резко увеличивается там в объеме, происходит диастола (расширение полостей сердца. — Примеч. пер.). Затем кровь проходит через артерии, что проявляется в виде пульса. Сердце сжимается (систола), после чего в него вновь поступает кровь… Весь процесс повторяется. Таким образом, движение сердца подчиняется законам механики. Тепло животных также образуется в результате механического движения. Поэтому животных можно в сущности считать простыми автоматами.

Отсюда Декарт делает вывод, что у животных нет души. Доказательство этого состоит в том, что они лишены разума, поскольку не могут говорить. В этом и заключается их коренное отличие от человека. Даже самый глупый человек умеет говорить, а самое умное животное — нет. Иначе говоря, животные являются лишь усовершенствованными автоматами. Этот анализ позволяет опровергнуть возражения вольнодумцев против бессмертия души — ведь те говорят: «Если душа человека бессмертна, то столь же бессмертна и душа животного». В своих философских рассуждениях Декарт заходит еще дальше: он доказывает независимость души от тела.

6. Что необходимо, чтобы продвинуться вперед в исследовании природы. причины, по которым философ написал эту книгу

Декарт не стал публиковать свой Трактат о свете, поскольку как раз в это время пришло известие об осуждении Галилея. Философ спрашивает себя, должен ли он вообще обнародовать свои произведения. Он колеблется и выдвигает на суд читателя аргументы «за» и «против».

Аргументы в пользу публикации: ученый считает, что заложил основы науки, способной улучшить участь человечества, сделав его хозяином и собственником природы и открыв возможности математического подхода к медицине. Однако для дальнейшего развития этой науки потребуется провести еще немало опытов (а значит, понадобятся помощники и деньги на расходы).

Аргументы против: труд на благо людей может привести к утрате еще большего блага — собственного спокойствия. После публикации автору придется иметь дело с многочисленными оппонентами. — Он считает, что любой спор бесплоден и лишь изнуряет спорщиков. Что касается проведения опытов, то возникает новая проблема — распространения и использования их результатов.

Так и не придя к однозначному выводу, ученый делит свой труд на две части: на Опыты и Рассуждение. Те, кто прочтет их, возможно, сочтут, что ему следует продолжить работу в этом направлении. Ведь философу нужна не выгодная должность, а единственно лишь возможность свободно заниматься любимым делом.

Как известно, при жизни философа особым успехом его труды не пользовались.

Опыты

Сегодняшняя популярность Рассуждения — пожалуй, самого известного сочинения Декарта (оно вышло во многих отдельных изданиях) — несколько заслоняет тот факт, что оно представляет собой лишь изложение других произведений, известных под общим названием Опыты, которыми, как сообщает Ж. Родис-Льюис, современники Декарта интересовались в первую очередь.

Так, в Диоптрике, проведя ряд взаимоуточняющих сравнений, Декарт объясняет мгновенное распространение света давлением маленьких шариков. В результате их вращения, как говорится в Метеорах, возникают разные цвета. Декарт формулирует закон преломления света, сравнивает устройство зрения с подзорной трубой и объясняет, почему очки улучшают зрение. «Природная геометрия» позволяет воспринимать предметы на расстоянии, однако наши суждения о них могут быть ошибочными. В Метеорах объясняются некоторые удивительные явления природы, в частности, кометы, изучением которых занимается астрономия. В Геометрии арифметические вычисления (представленные на примерах геометрических теорем Фалеса и Пифагора) связываются с непрерывностью линий: благодаря ей в прогрессиях уравнений и кривых каждой точке соответствует определенное значение, вычисляемое на основе «картезианских» (Картезий — латинизированное имя Декарта. — Примеч. пер.) координат.

Метод и метафизика

Рассуждение о методе (1637) как бы служит мостиком между двумя другими сочинениями Декарта. Мы имеем в виду Правила для руководства ума (1627–1628), где описывается содержание его метода, и Метафизические размышления (1641), заложившие основы метафизики познания. Поскольку ученый работал над своим методом и метафизикой практически одновременно, может возникнуть вопрос, который Ж.-Л. Марион сформулировал так: «Каковы взаимоотношения между методом и метафизикой?» Этот вопрос, в свою очередь, можно разбить на части: установление метода развивает метафизику или уже предполагает ее наличие? Была ли метафизика усовершенствована благодаря методу? Иначе говоря, может быть, метод и метафизика — просто два разных, не зависящих друг от друга направления мысли Декарта? Или же они в чем-то пересекаются и взаимно дополняют друг друга? Ж.-Л. Марион дает утвердительный ответ на последний вопрос.

Но он идет еще дальше, доказывая, что Рассуждение о методе и в логическом, и в хронологическом отношении можно считать чем-то средним между Правилами, то есть методом, и Размышлениями, то есть метафизикой. Это рассуждение о приложении метода к метафизике, после чего последняя включается в сферу действия метода (подобно геометрии или физике). Но разве можно исследовать одним и тем же методом объекты, изучаемые наукой и метафизикой? Следует ли четвертая часть Рассуждения тем же методологическим принципам, что и пятая и шестая? И еще: чем отличаются друг от друга картезианская метафизика, сформулированная в соответствии с методом (1637), и собственно метафизика как таковая (1641)?

Некоторые авторы, например Э. Жильсон, комментируют Рассуждение с помощью Размышлений — сочинения более позднего, лучше проработанного, а значит, позволяющего глубже понять Рассуждение. Ж.-Л. Марион замечает, однако, что подход к более позднему произведению как к простому продолжению ранней работы страдает одним существенным недостатком: при нем недостаточно учитываются различия между текстами 1637 и 1641 года, особенно в вопросе о природе заблуждений. В Размышлениях предполагается существование некоего «злого гения», который вводит философа в заблуждение, а Рассуждение довольствуется тем, что объясняет любую ошибку лишь недостатком внимания со стороны человека, применяющего метод. Ф. Альквийе считает, и Ж.-Л. Марион с ним согласен, что в 1637 году Декарт еще не разработал свою метафизику познания. Ведь он подвергает сомнению лишь чувственное восприятие, в то время как в 1641-м сомнение распространяется уже и на деятельность разума. «Cogito» — «Я мыслю». Этот вопрос рассматривается более глубоко во втором сочинении.

Эта дискуссия для нас интересна тем, что как бы приглашает читателя высказать свое собственное мнение на основе сравнения двух текстов. Мы ведь именно по этой причине тоже колебались, какую из этих работ считать наиболее характерной для декартовской мысли и включить в нашу книгу. По нашему мнению, Рассуждение интересно тем, что показывает логику мысли Декарта. Читателю предлагается следовать за ходом мысли автора и мыслить самостоятельно. С этой точки зрения прекрасно было бы, если бы Рассуждение, своего рода интеллектуальная автобиография, было написано позже. Но мы уже столкнулись с этой трудностью, изучая Блаженного Августина, который в определенный момент своей автобиографии как бы подводит итог предыдущей жизни, чтобы затем отправиться дальше. Трактат Ограде Божием был написан значительно позже Исповеди. Подобно этому и Размышления — своего рода скачок на новый уровень по сравнению с Рассуждением.

Августин и Декарт

Сравнение Августина с Декартом тем более интересно, что некоторые современные и позднейшие читатели Декарта спрашивали и у него, и у самих себя, не позаимствовал ли французский философ свое знаменитое «Я мыслю, следовательно, я существую» у Августина. И в самом деле, в книге XI (глава 26) трактата О граде Божием древний философ выводит существование из мышления. Еще в 1637 году Мерсенн (М. Мерсенн (1588–1648) — известный ученый-физик. Хотя прославился он в общем-то не этим. В течение многих лет он посредничал в переписке ученых разных стран, выполняя функции этакого «Интернета» XVII века. — Примеч. пер.) отметил аналогию между cogito Декарта и этим местом в сочинении Августина. Однако сам Декарт отрицал, что позаимствовал свою мысль у Августина: «Вы мне приводите извлечения из сочинений святого Августина, которые могут послу-жить подкреплению моих мыслей», — писал он отцу Месланду в 1644 году. Но и раньше философа неоднократно об этом спрашивали. И все-таки Декарт отрицал, что его философская система похожа на систему Августина.

Позже историки философии не переставали задаваться вопросом, почему Декарт так и не признал, что на его учение прямое. влияние оказал автор Исповеди. Женевьева Родис-Льюис считает, например, что, «не желая быть лишь эхом общепризнанного августинианства, Декарт предпочел дать своим современникам возможность самим оценить оригинальность метафизики мыслителя Гиппона при всем ее сходстве с картезианским учением». Эту гипотезу подтверждает тот факт, что во второй половине XVII века образовался своего рода союз между августинианством и картезианством, не выходивший, однако, за рамки учения Декарта.

Говоря в более общем плане, следует отметить здесь постоянство круга проблем, стоящих перед философией. Развитие философии — это ведь не столько постановка новых вопросов, сколько обнаружение новых взаимосвязей старых философских проблем.

Вопрос о Боге, центральный в Исповеди и в трактате О граде Божием, постоянно встречается и у Декарта. Но логика суждений Декарта противоположна логике Августина. У Августина мысль и действительность выводятся из существования Бога, а Декарт свое доказательство бытия Божьего обосновывает логическими и рациональными рассуждениями.

Томас Гоббс

1588–1679

Левиафан

1651

Томас Гоббс родился в Вестпорте, местечке близ Мальмсбери, на юге Англии. В 1608 году он окончил Оксфордский университет, где получил блестящее классическое образование. Молодой философ поступил на службу к герцогам Девонширским. Этой службе предстояло продлиться почти 70 лет, с небольшим перерывом. Несколько лет Гоббс проработал секретарем у Фрэнсиса Бэкона (1561–1626).

В период между 1610 и 1636 годами Гоббс совершает три длительных поездки по континентальной Европе. В 1629 году он интересуется «натуральной философией», не оставляя при этом занятий этикой и политикой. В конце 1630-х годов Гоббс начинает работу над философской трилогией, состоящей из книг Decorpore, Dehomine, Derive (О теле, О человеке, О гражданине), Найдя с 1642 года в Париже убежище от потрясений английской политической жизни, философ становится другом Мерсенна (см. примечание к главе о Декарте. — Примеч. пер.), создавшего вокруг себя своего рода небольшой неофициальный университет. Там он знакомится с Гассенди и Сорбьером. (Самуил Сорбьер (1615–1670) — французский врач и философ. — Примеч. пер.) Гоббс читает произведения Декарта, но не разделяет его взглядов. В 1642 году выходит книга О гражданине, а в 1651-м — Левиафан, ставший главным трудом жизни философа. (Левиафан — чудовище из финикийской мифологии.) Вернувшись в 1651 году в Англию, Гоббс завершает работу над книгой О теле. В 1654 году книга выходит в свет, положив начало бесконечным спорам автора с математиком Уоллисом. В 1658 году появляется трактат О человеке. На протяжении всей своей долгой старости Гоббс подвергался постоянной критике со стороны многих ученых и философов. Он скончался в 1679 году, служа уже у третьего поколения герцогов Девонширских.

Общая теория власти

Томас Гоббс был первым крупным философом нового времени, глубоко интересовавшимся политикой.

Левиафан написан им в зрелые годы. Хотя Гоббс публиковал свои произведения, не придерживаясь строгого логического порядка, но все они представляют собой части единого замысла, тщательно продуманного еще в 1630-е годы. Все эти сочинения укладываются в одну общую систему, и каждое из них занимает в ней свое определенное место. Главная тема, стержнем проходящая через все труды философа, — теория власти. Вопрос о власти он рассматривает под углом зрения различных наук: физики, антропологии и, конечно же, политики. Свои книги Гоббс пишет на английском и латинском языках. Первый вариант Левиафана, на английском, появился в 1651 году. На латынь книга была переведена лишь в 1668-м. Однако можно предположить, что ряд глав из этого труда Гоббс написал вначале на латыни, поскольку английский вариант книги менее проработан, чем некоторые главы латинского перевода.

Potentia и potesias

Говоря о власти, Гоббс пользуется английским словом power, но в латинском переводе употребляет два термина: «potentia» и «potestas». Первый из них (potentia) означает власть как могущество, способность оказывать воздействие или подвергаться ему. Это могущество проявляется в действии, результат которого зависит лишь от внешних обстоятельств. Второй термин (potestas) относится к власти, подчиняющейся закону (политической власти). В отличие от естественного могущества, политическая власть создается искусственно.

Для Гоббса власть как понятие представляет собой одновременно источник, объект и цель познания:

«Источник, поскольку знание основано на власти познать человека. Объект, потому что знание есть понимание способов и законов, с помощью которых предметы и существа испытывают или оказывают воздействие друг на друга. Цель — ибо конечное предназначение науки состоит в господстве человека не только над природой, но и над своей собственной судьбой».

Согласно Гоббсу, наука о власти — это по сути дела «наука о человеке». Это наука, противоположная «науке» о Боге (ведь о Боге мы ничего не знаем; теология не может заменить науку). Учение о человеке является «наукой», поскольку использует в качестве метода строгий научный анализ.

Гоббс не согласен с основными постулатами картезианства. Он считает, что не существует врожденной истины. Науку о власти человек может создать, только изучая человеческое общество… Исследуя способность к познанию и силы, движущие отдельным человеком, можно определить источник политической власти (из трактата Элементы законов, естественных и политических). Из знания природы человека и характеристик власти можно вывести теорию естественного состояния людского сообщества (Отеле, О человеке). На этой основе можно построить политическую антропологию, объединяющую все области науки и изучающую по преимуществу человека (Левиафан).

Этот труд, хотя и занимает внушительный том (в полном французском издании содержится 780 страниц), хорошо написан и легко читается. Он состоит из четырех частей, резко отличающихся одна от другой (некоторые из них вышли на французском языке в отдельных изданиях): «О человеке», «О государстве», «О христианском государстве», «Царство тьмы».

1. О человеке

Гоббс начинает свой трактат с исследования ощущения. Вначале он описывает его с физической и физиологической точек зрения, а затем — с психической. Внешний объект вызывает в органе чувств движение, которое передается вначале в мозг, а затем в сердце, либо непосредственно, либо через посредство окружающей среды. Затем начинается движение в обратном направлении. Это движение, направленное вовне, представляется нам внешней реальностью. Гоббс пытается объединить в своей теории три аспекта вопроса: механистическое объяснение ощущения, субъективное подтверждение чувства в сознании и объяснение возникающего при этом восприятия внешней реальности.

Ощущение присутствует в сознании в форме образа, мысли или призрака (fancy). Эти термины у Гоббса служат синонимами. Человеческое благоразумие объясняется тем фактом, что эмпирические ожидания укореняются в механизме ассоциаций. Благоразумие отличается от науки, которая основана на расчете, на точном использовании языка на уровне как определений, так и доказательств: «Если богатый опыт есть благоразумие, то богатство знания есть мудрость» (пословица того времени). По Гоббсу, наука есть построение. Геометрия истинна по сути своей, поскольку ученый-геометр строит ее из различных составных частей, используя при этом условные определения. Там же, где нельзя воспользоваться геометрической моделью, наука кончается. Всякая настоящая наука есть знание всех следствий, вытекающих из определений, относящихся к исследуемой теме.

В главе VI рассматривается вопрос о страстях. Гоббс считает, что жизнь — это по сути дела непрекращающееся движение органов тела, происходящее независимо от нашего желания. Это органическое движение, противопоставляемое произвольному движению (например, перемещению с места на место). Объекты, которые мы воспринимаем, передают движение сердцу, а значит, могут способствовать или препятствовать органическому движению. Удовольствие — это то, что мы испытываем, когда воспринимаемые нами объекты соответствуют органическому движению, а недовольство, наоборот, возникает, когда между этими элементами существует противоречие. Влечение и отвращение, таким: образом, являются незаметным для нас началом движения к овладению или избежанию.

Страсть направляет человека к тому, что для него благотворно, то есть к объекту, соответствующему его органическому движению. Но страсть может быть и самоцелью. Некоторые страсти трудно объяснить органическим движением (стремление к научной работе, желание воевать, а значит, и рисковать жизнью и т. д.). Однако в основном человек управляет своими отношениями с внешним миром не на основе свободной воли, а примиряя свои страсти и те знания (чувственные, рассудочные или: научные) внешних условий, которыми он обладает. Главу VIII Гоббс посвящает интеллектуальным добродетелям. Добродетели ценятся всеми. Некоторые из них — врожденные (например, живость ума); другие же приобретаются на основе привычки или: воспитания. Различия в умах определяются страстями, возникающими из-за различий между людьми в физиологическом состоянии, чувствах, а также в культуре. Таким образом, желание есть также форма индивидуальных различий.

Говоря о знании (глава IX), Гоббс различает знание факта (историю) и последовательной зависимости одного факта от другого (философию). После этого он переходит к вопросу о могуществе (глава X): «Могущество человека, взятое в общем виде, есть его наличные средства достигнуть в будущем некоего видного блага. Оно может быть или естественным, или инструментальным». Природное могущество связано с личной физической силой: Инструментальные — это те формы могущества, которые позволяют получить еще большее могущество:

«Наибольшим человеческим могуществом является то, которое составлено из сил большинства людей, объединенных соглашением, и перенесено на одну личность, физическую или гражданскую, пользующуюся всеми этими силами или по своей собственной воле, каково, например, могущество государства, или в зависимости от воли каждого в отдельности, каково могущество партии или лиги различных партий…»

Затем Гоббс рассматривает различные формы могущества: богатство, репутацию, успех, дворянское звание, красоту — и те области, в которых они проявляются. О знании, например, он говорит так:

«Знание — небольшое могущество, ибо оно не проявляется вовне и поэтому ни в ком не замечается, да и обладают им не все, а лишь немногие, и эти немногие обладают знанием лишь немногих вещей, а природа знания такова, что признать его наличие в ком-либо может лишь тот, кто сам в значительной степени овладел им».

Прикладные искусства (техника) получили наибольшее признание в обществе, поскольку они полезны для фортификации, строительства боевых машин и т. п.

«Пусть люди (как это большинство и делает) ценят самих себя как угодно высоко, их истинная цена не выше той, в которую их оценивают другие».

Эта глава заканчивается рассуждениями о достоинстве или, как сегодня бы сказали, уровне компетенции человека:

«Достоинство человека есть вещь, отличная от его стоимости или ценности, а также от его заслуг, и состоит в специальном даровании или способности к тому, достойным чего его считают».

В следующей главе, рассматривая людские нравы (манеры) во всем их разнообразии, Гоббс показывает, что в человеке существует постоянное, неустанное стремление приобретать все больше и больше власти, стремление, конец которому кладет лишь смерть: Этим и объясняются войны. Даже когда человек становится королем, ему этого мало. Почему? Потому что всегда есть риск потерять то, что имеешь. Поэтому король стремится приумножить свои владения.

В главе XII Гоббс подробно анализирует отношения человека и религии.

Затем философ переходит к вопросам о естественном состоянии, законах природы, общественных соглашениях и договоре, логически переходя к тематике книга II. В естественном состоянии люди ведут постоянную войну всех против всех. В этом состоянии «каждый человек имеет право на все, даже на жизнь всякого другого человека…» Благоприятное время для заключения соглашения и общественного договора наступает, когда этого требует разум и все люди стремятся к миру, и продолжается до тех пор, пока есть надежда достичь мира… И тогда,

«…в случае согласия на то других, человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, которую он допустил бы у других людей по отношению к себе»,

Гоббс анализирует все аспекты договора о взаимном перенесении прав. Исключительно важно «выполнять соглашения после их достижения», поскольку в противном случае люди опять скатятся до естественного состояния. Общеизвестно определение Гоббсом естественного состояния, которое он в другом месте характеризует формулой «Человек человеку — волк». Эту концепцию подверг яростной критике Руссо. По мнению Руссо, состояние войны всех против всех, о котором говорил Гоббс, является не первоначальным, а завершающим состоянием общества (см. в нашей книге главу 9).

2. О государстве

В результате общественного договора образуется государство, т. е. организованная общественная жизнь. Государству посвящена вся вторая часть Левиафана.

«Государство есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей с тем, чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты».

Идея, выдвинутая ранее Гоббсом в трактате О гражданине, о том, что всякая политическая организация начинается с демократии, во II книге Левиафана практически забыта. Хотя теоретически участники общественного договора могут либо разделить власть между всеми (в этом случае устанавливается демократия), либо передать его верховному собранию (аристократия), либо суверену (монархия), по именно последняя форма правления является наиболее мудрой:

«…Сопоставляя монархию с другими двумя формами правления, мы можем заметить следующее… Всякий носитель лица народа или член собрания, являющийся таким носителем, есть одновременно носитель своего собственного естественного лица. Поэтому как бы усердно такой человек в качестве политичен кого лица ни заботился об обеспечении общего блага, он, однако, более или менее усердно заботится также об обеспечении своего личного блага, блага своей семьи, родственников и друзей, и, если общие интересы сталкиваются с его частными интересами, он в большинстве случаев отдает предпочтение своим интересам, ибо страсти людей обычно бывают сильнее их разума. Общие интересы поэтому больше всего выигрывают там, где они более тесно совпадают с частными интересами. Именно такое совпадение имеется в монархии. Богатство, могущество и слава монарха обусловлены богатством, силой и репутацией его подданных».

Общественный договор — это акт, каждый из участников которого заявляет: «Я наделяю властью этого человека или это собрание людей и передаю ему право управлять собой». Гоббс ясно заявляет, что договор подразумевает отказ человека от своего естественного права. Наделить кого-либо властью — значит, сделать его своим представителем. Суверен, таким образом, является высшим представителем всех своих подданных. Ему не должен противостоять никакой «представительный орган». И ни один подданный не имеет права оспаривать решение суверена, ведь он уже заранее одобрил это решение. Он признал его как свое собственное еще до того, как оно вынесено. Высшим выражением этого предварительного признания является абсолютизм. Суверен обладает, следовательно, огромными правами. Единственное, что может избавить подданного от обязанности ему повиноваться, — непосредственная угроза, нависшая над его жизнью.

Во II книге подробно рассматриваются и другие вопросы: политические (управление государством, совет, функции представителя суверена), экономические («О питании государства и произведении им потомства»), юридические (гражданское право; преступления и обстоятельства, избавляющие от наказаний и смягчающие их; наказание и возмещение убытков) и социологические (что ослабляет государство и приводит к его распаду). Она заканчивается главой «О Царстве Бога при посредстве природы», логически подводящей читателя к третьей части.

3. О христианском государстве

В третьей части Левиафана говорится о том, что церковная власть должна подчиняться власти политической. Основываясь на текстах Ветхого и Нового Заветов, Гоббс показывает, что даже Иисус не пытался создать Царство Божие, которое противостояло бы земной власти. Царство Божие расположено в ином мире.

В главе XLII О церковной власти Гоббс делит историю на два периода: тот, когда суверены не исповедовали еще истинной веры, и тот, когда уже приняли ее.

Если подданный живет в вере, отличной от веры суверена, то, по Гоббсу, он должен верить лишь в душе, а в практических делах исполнять требования власти:

«Но как быть в том случае, может кто-нибудь возразить, если какой-нибудь царь, или сенат, или другой суверен запретит нам верить в Христа? На это я отвечаю, что такое запрещение останется безрезультатным, ибо вера и безверие никогда не следуют человеческим приказаниям. Вера есть дар Божий, которого никто не может ни дать, ни отнять обещанием награды и угрозой пыток… Все, что подданный вынужден делать из повиновения своему суверену, и все, что он делает не по собственному побуждению, а повинуясь законам своей страны, всякое такое деяние является деянием не подданного, а его суверена, и не подданный отрицает в этом случае Христа перед людьми, а его правитель и закон его страны».

Если суверен придерживается истинной веры, то он, а не церковь должен следить за чистотой общественных нравов.

«Когда папа притязает на верховенство в вопросах нравственности, он учит людей неповиновению их гражданским суверенам, что является ошибочным учением, противоречащим многим переданным нам в Писании правилам нашего Спасителя и его апостолов».

Гоббс стоит на стороне английского суверена в его борьбе с папой римским. Он продолжает:

«…Весь этот спор о том, предоставил ли Христос юрисдикцию одному лишь папе или же кроме него и всем другим епископам, является спором de lana caprina [букв.: „о козьей шерсти“ (лат.), т. е. о мелочах, впустую]. Ибо никто из них не имеет (там, где они не являются суверенами) никакой юрисдикции. В самом деле, юрисдикция есть право слушать и решать тяжбы между людьми, которое может принадлежать лишь тому, кто имеет власть предписывать правила насчет того, что правомерно и что неправомерно, т. е. составлять законы и мечом правосудия принуждать людей подчиняться своим решениям, вынесенным им самим или назначенными им для этого судьями: а такой власти не имеет законным образом никто другой, помимо гражданского суверена. […] Сам папа не обладает правом юрисдикции во владениях других монархов […], наоборот, все епископы, поскольку они обладают правом юрисдикции, получают это право от своих гражданских суверенов […]».

Заметно также, что Гоббс в этой длинной главе поддерживает англиканскую церковь в ее борьбе с Римом.

4. О царстве тьмы

Четвертая часть, пожалуй, самая короткая во всей книге. Это яростная атака на католическую церковь, присвоившую себе право вмешиваться вдела земных государств. Приведем небольшой отрывок из рассуждений Гоббса на эту тему:

«Из притязаний папы на роль верховного наместника Христа в нынешней церкви (считающейся тем царством Христа, о котором говорит Евангелие), вытекает […] постановление четвертого собора в Латеране, заседавшего при папе Иннокентии III […]: Если какой-нибудь король после предупреждения папы не очистит своего королевства от ересей и, будучи отлучен за это от церкви, не даст удовлетворения в течение года, то его подданные освобождаются от их обязанности повиноваться ему, где под ересью подразумеваются все те мнения, которые римская церковь запретила поддерживать. В силу этого случается, что как только политические интересы папы приходят в столкновение с политическими интересами других христианских королей, как это весьма часто бывает, возникает такой туман среди подданных этих королей, что они не умеют различать между иноземцем, захватившим трон их законного государя, и тем, кого они сами посадили на этот трон; и в этом затемнении рассудка они побуждаются сражаться друг против друга, не отличая врагов от друзей, и все это в интересах честолюбия другого человека».

Обозрение, заключение и приложение

Английское, а значит, и полное французское, издания завершаются кратким обозрением всего сказанного и заключением. В заключении рассматриваются обстоятельства, при которых сторонники законной, но свергнутой власти могут покориться победителю. Имеется в виду нравственная проблема, стоявшая перед роялистами после свержения и смерти короля и установления республики под твердой рукой Кромвеля. В этих обстоятельствах в соответствии со своей теорией Гоббс высказывается за сотрудничество с новой властью, воздерживаясь при этом от высказываний, которые могут быть восприняты как оправдание революции и цареубийства.

К латинскому изданию 1668 года Гоббс добавил приложение, занимающее примерно двенадцатую часть всего объема книги. (Это приложение впервые опубликовано на русском языке в переводе Н. А. Федорова в цитируемом издании. — Примеч. пер.) Текст его состоит из трех глав: О Никейском символе веры, О ереси, О некоторых возражениях против Левиафана. Как отмечает Ф. Трико, в 1666 году Гоббс имел серьезные основания опасаться преследований за антирелигиозную направленность своих сочинений. В приложении он пытается защититься от этих обвинений. Он оправдывает свое учение и рассматривает законы, карающие за ересь. Ф, Трико поясняет:

«Во всяком случае, ясно, что его подход к религиозным проблемам часто бывает двусмысленным и неожиданным, несмотря на то, что автор называет себя ортодоксом: даже в III главе Приложения, написанной в доказательство безупречной чистоты его веры, он, не колеблясь, заявляет, что Бог есть тело».

На философской теории автора Левиафана лежит несомненный отпечаток той социально-политической обстановки, в которой создавалось его произведение. В то время общество было охвачено острейшим кризисом. Мы имеем в виду социальный и институциональный кризис, затронувший все стороны европейских обществ и культуры, то есть науку, политику и религию. Ощущалась потребность в пересмотре их объектов и взаимосвязей, то есть в том, что мы сегодня бы назвали «институциональным анализом» всего общества в целом. В этой обстановке Гоббс делает в своих трудах попытку обозначить условия и границы истинного знания, установить правила, лежащие в основе политической игры (общественные установки), и определить положение и роль религии в государстве.

Место Левиафана в творческом наследии Гоббса

В 1651 году, когда вышел Левиафан, философское учение Гоббса уже практически оформилось, и, по замыслу автора, это сочинение должно было стать своего рода синтезом, обобщением, а также научным обоснованием тех рабочих гипотез, которые автор высказывал в предыдущих своих трудах. Сравнивая с ними Левиафана, можно, однако, найти немало новых суждений, на которые нам следует обратить внимание.

Это сочинение претендует на то, чтобы быть по-настоящему научным. Книга отличается своим строгим дедуктивным подходом к антропологии. К примеру, в первой части (глава XII) Гоббс рассматривает религию с точки зрения антропологии веры. В трактате О гражданине религия еще может показаться чуть ли не основой долга, оправданием моральных принципов, выраженных в естественных законах. Здесь же она рассматривается лишь как сложная страсть, правда, имеющая особое значение, поскольку от нее зависит, будет ли поведение людей мирным или воинственным.

В Левиафане выдвинута новая теория личности и общественного представительства. Последнее рассматривается как юридическое отношение между инициатором действия (то есть тем, кто «наделяет властью») и его исполнителем. Право заключать соглашение проявляется также в теории общественного договора. Ведь права передаются не только на вещи, но и на действия и власть над личностью. С заключением общественного договора происходит также и обратное явление. Имея в качестве опоры «нацеленность правами», суверен сам должен стать гарантом исполнения гражданского долга.

В Левиафане разработана сложная и подробная теория государства. В этом труде впервые выдвинута институциональная логическая схема, которая в определенной степени действительна и поныне. Общество получило теорию, допускающую развитие форм государственности. Логика общественных институтов сглаживает недостатки управления суверена. В то же время она определяет права и обязанности гражданина. Как заметил И.-Ш. Зарка, «политические вопросы ставятся здесь в зависимость от социального равновесия, теория саморегуляции общественных институтов приходит на смену аристотелевской теории их неизменности».

Как определить, что такое наука

Франсуа Трико отмечает, что Гоббс, проводя различие между благоразумием и наукой, все же не отрицает, что опыт, должным образом проанализированный, может быть источником научного знания. «Всякое знание имеет источником опыт», — пишет философ в своих Элементах законов. Подобно этому, в предисловии ко второму изданию трактата О гражданине он утверждает, что эта его работа имеет научный характер, поскольку «опирается на собственные принципы, познанные опытным путем». Ф. Трико видит здесь определенное противоречие. С одной стороны, Гоббс считает, что наука построена на основе условностей, а с другой, выдвигает идею, что она строится на данных опыта.

В вопросах познания человека, и особенно в политических исследованиях, Гоббс опирается все же в основном на опыт. Левиафан написан прежде всего на основании анализа опытных данных. Как пишет автор в предисловии, «всякий человек, и особенно государь, должен видеть в себе не ту или иную конкретную личность, а Человечество». Второе же определение науки у Гоббса более узко и относится лишь к «чистой науке».

Вера и политика

В Левиафане содержится довольно поверхностная критика Священного Писания, основанная лишь на рассудочных доводах. Рассматривая его содержание, Гоббс желает доказать, что некоторые теологические работы о Писании политически неприемлемы. Цель философских трудов Гоббса — обосновать существование республики (государства — Примеч. пер.), то есть узаконить суверена (эти термины мы употребляем в научном значении). У религии есть свое законное место, но она никогда не должна вмешиваться в дела светской власти, обеспечивающей мир и общественное равновесие. Опираясь на религиозные тексты, Гоббс пытается обосновать и оправдать отделение англиканской церкви от католической. С точки зрения философии, эта часть, пожалуй, сегодня представляется самой «слабой» в его книге, но и она интересна в качестве иллюстрации к политической доктрине автора.

Политическая философия Гоббса неотделима от реальностей его времени. От их влияния не свободны даже те части Левиафана, что посвящены в основном теории (книги I и II). При их написании философ имел в виду прежде всего политические проблемы своей эпохи. Книги III и IV имели бы сейчас только историческую ценность, если бы Рим наконец перестал вмешиваться в светские дела. Долгое время папы не требовали от христиан неповиновения суверенам, которые издают законы, противоречащие энцикликам. В каком-то смысле можно сказать, что Левиафан отвел церкви определенное место в общественной жизни, с которым она вынуждена была смириться. Так обстояло дело до того, как папой стал Иоанн-Павел II, который, похоже, стремится вернуться ко временам Левиафана. (Оставим эту тираду на совести автора. Хотя не так уж он и неправ… — Примеч. пер.)

И все же главная причина, по которой Гоббс интересен нам и поныне, та, что, даже отстаивая абсолютную монархию, он стоял у истоков идеи о «правах человека».

Барух Спиноза

1632–1677

Этика

1677

Книга-система: научиться мыслить так, как мыслит Бог

Этика — несомненно, одна из величайших книг в истории философии, поскольку в ней глубоко и продуманно представлено совершенно оригинальное, не имеющее себе равных учение: философская система Спинозы.

Философ создал систему, «порожденную желанием оправдать и обосновать неограниченный рационализм», — пишет Фердинан Адьквийе и далее добавляет:

«Спиноза исповедовал абсолютный рационализм… Со своей стороны, я считаю, что ни одна философская система не может постичь истину, не отведя какое-то место непознаваемому и таинственному. Спиноза исключил из своей системы и то, и другое. Иначе говоря, он попытался научить нас мыслить, как мыслит Бог».

Несомненно, что труды Спинозы, хотя еще и написаны на традиционной латыни, абсолютно несовместимы со всеми предшествовавшими философскими учениями. С Декартом его связывает разве что желание «геометрически» обосновать свои доказательства. Ведь полное название Этики — Этика, показываемая геометрическими средствами, — и книга написана по строгой системе. Она состоит из определений, аксиом, постулатов, теорем и их доказательств, схолий (хе. пояснений. — Примеч. пер.), короллариев (выводов. — Примеч. пер.), снабженных предисловиями. Все доказательства и понятия строго определены, выстроены по порядку и увязаны друг с другом.

Такая формализованная структура позволила автору создать образцовую философскую систему. Конечно, Спиноза был не единственным, кем владело стремление сделать философию математически строгой наукой. К этому стремился и Кант. Но немецкий философ, во-первых, жил позже, а во-вторых, так и не добился полной последовательности в своей системе. Более того, он кончил тем, что призвал на помощь веру, противореча собственному своему учению о вещи в себе и феномене. «Систему» пытались создать и многие другие философы. Но никому не удалось достичь той строгости, что отличает учение Спинозы. Даже в наиболее хорошо структурированных философских системах часто встречаются противоречия, неясности, запретные и непознаваемые зоны. Хайдеггер, также пытавшийся и не сумевший достичь этой цели, признавал, что система Спинозы является одной из самых великих философских систем в истории.

В Этике главное — смысл, а не форма

Совершенство формы этого произведения Спинозы часто заслоняет перед нами живую суть его системы.

«В конце концов в этой системе увидели лишь призыв к бесстрастному объединению части и Целого и (скептически относясь к такому стоицизму) восхищенно заговорили о том неизъяснимом очаровании, которое испытываешь при неспешном чтении Этики», — пишет Робер Мизрахи, подчеркивая, что восхищаться лишь стилем, в котором написана Этика, оставляя без внимания ее смысл, — глубоко ошибочно. Эта книга заслуживает того, чтобы ее читали и комментировали ее содержание, а не только форму Спиноза стремится к наглядности, это несомненно. Но в то же время он желает передать нам частицу своей мудрости. Если обращать внимание только на структуру книги, легко можно забыть о ее смысле:

«Этика — это слово, ее система есть живая философия, близкая к жизни и адресованная живым людям, способным и говорить, и слушать».

Именно этим книга интересна и сегодня. Вот почему ее продолжают переводить и издавать и в наши дни.

Парадокс Спинозы

О Р. Мизрахи, занимающийся Этикой вот уже сорок лет (и сделавший последний перевод этой книги на французский язык), имеет все основания говорить о парадоксе Спинозы: система Этики — это система экзистенции (т. е. существования. Экзистенция — одна из основных категорий экзистенциализма (подробнее см. далее в книге). — Примеч. пер.), причем в самом прямом и современном значении этого слова. Система единой и бесконечной природы нужна философу для определения места человека в мире. Спиноза желает показать, что личность сама управляет своим существованием, познанием и действием. Книга Этика посвящена именно этике. Цель ее — помочь человеку понять и дать верное направление собственному существованию, определяемому Желанием и стремлением к радости. Именно в этом движении желания Спиноза видит спасение: человек должен стремиться к совершенству. Система Этики — мудрая система. Спиноза предлагает нам осознать наше рабство и избавиться от него, испытав высшую радость и даже наслаждение Бытием. Спасение принесет не вера. Это долгий путь, требующий терпения, суровости и смелости, но этим путем, ведущим от пассивного отрицания к утверждению и полноте радости и сознания, может пройти любой человек.

Изгнанник из общества

Перед тем как перейти к изложению этой уникальной системы, коротко расскажем о ее творце. Ведь история его жизни может поведать нам о многом. Спиноза был духовно раскрепощенной личностью, вовсе не похожей на тот образ одинокого философа, ведущего спокойную и несуетную жизнь, который может сложиться у читателя. Великий мыслитель страдал тяжелой болезнью, его пытались убить, отлучили от религиозной общины, и современники по большей части отвергали его учение.

Он родился в Амстердаме, в семье беженцев-марранов (марранами называли испанских и португальских евреев, насильно обращенных в католичество, но тайно остававшихся верными иудаизму), и всю жизнь прожил в Голландии. Юноша получил хорошее образование в еврейском училище. Он решил посвятить себя философии и с помощью наставника-атеиста Ван ден Эндена изучил латынь и учение картезианской школы. Все его друзья, а позже и ученики, принадлежали к различным протестантским сектам. В 1656 году философа официально прокляли и исключили из еврейской общины. В том же году какой-то фанатичный иудей пытался его убить. Чтобы заработать на жизнь и ни от кого не зависеть, Спиноза вначале работал в отцовской лавке, но вскоре оставил торговлю и занялся собственным делом — полировкой оптических линз.

В 1673 году Спиноза отказался от предложения преподавать в Гейдельбергском университете. В том же году в Утрехте, в обстановке полной секретности он о чем-то долго беседовал с принцем Конце. С 1661 года философ работал над Этикой, и в 1675 году ее закончил и собирался опубликовать. К сожалению, ему-пришлось отказаться от этого намерения, поскольку книга была встречена враждебно, последовали угрозы скандала и преследований по отношению к автору. В 1676 году в гости к философу приехал Лейбниц, и Спиноза читал ему отрывки из своей Этики.

Всю жизнь философ прожил в Нидерландах, вначале в Рейнсбурге, затем, с 1660 года, в Форбурге, и наконец, с 1670-го и до самой смерти в Гааге. Этика завершает собой цикл из нескольких трактатов, из которых лишь два были опубликованы при жизни автора: Основы философии Рене Декарта (1663) и Богословско-политический трактат (1670), принеся ему широкую известность и вызвав вокруг себя яростные споры. Спиноза скончался от болезни легких 21 февраля 1677 года. Друг философа, Людовик Мейер, собрал его рукописи, и с ноября 1677 года их начал публиковать издатель Ян Рюйверц. Оригиналы этих рукописей позже были утеряны.

Этика, показываемая геометрическими средствами, состоит из пяти частей.

1. Бог

Первая часть Этики посвящена размышлениям о Боге. Это он положил начало миру, он — основа и отправная точка философского познания. Этические рассуждения автора опираются на онтологию. (Учение о бытии. — Примеч. пер.) Идея Бога есть первая и самая совершенная из идей. Исходя из нее и придерживаясь логического порядка, можно вывести знание обо всей сущей природе. Эта первая идея является по сути дела идеей природы: Deussive Natura (Бог или Природа). Философское исследование этики представляет собой логическую прогрессию, входящую составной частью в учение о природе. Природа — это Все сущее, она бесконечна, не имеет ни начала, ни конца, а присущие ей самодостаточность и совершенство позволяют метафорически отождествить ее с традиционным понятием Бога. Выражение Deus sive Natura означает у Спинозы монизм субстанции. Хотя автор и использует в своем трактате логическую терминологию: субстанция, атрибуты, бесконечные модусы, конечные модусы и т. д., но делает это лишь для удобства изложения. Его концептуальная система имеет целью постижение бытия Природы в ее бесконечном и двойном единстве: к примеру, порядок и последовательность вещей у него те же, что и порядок и последовательность понятий.

Лучезарный образ Бога-Природы полон изобилия, стабильности, могущества и совершенства. Бог — не личность, его нельзя сравнивать с конечными существами. Это Бытие, или, другими словами, Все сущее в Бытии. Атрибутов субстанции существует бесконечное множество. Этика посвящена исследованию только тех атрибутов, которые имеют отношение к человеку. Таинственные познаваемые атрибуты — мышление и протяжение — составляют бытие человека. Сущность Бога есть само его существование. Могущество Бога также состоит в его существовании. Бытие не может служить основой моральных ценностей и иметь конечную цель. Это бытие есть природа в своих бесконечности, необходимости и хорошо организованном многообразии проявлений.

Философская традиция и обыденное сознание еще не дошли до такого знания Бытия, поскольку им мешает предрассудок о существовании конечной цели, возникший в результате воображаемого, проективного и антропоморфного представления о знании, направляемом чисто эмпирическим Желанием. Знание Бытия есть, в конечном счете, совершенное знание о совершенной сущности, то есть адекватное знание о совершенстве мира (см. Приложение к части I).

2. О природе и происхождении духа

Во второй части анализируются достоверные свойства познания. Говоря попросту, первый его род — чувственное познание, воображение. Второй род познания — понимание, достигаемое с помощью абстрактного разума. Познание третьего рода исследуется в пятой части книги: речь идет об «интуитивной созерцательной науке», которая позволяет познать и полюбить Бога.

Познание второго рода позволяет приступить к рассмотрению человеческого духа и попытаться его понять. Существование человека является частью Всего сущего в Природе. Оно зависит от целого. Бели понять эту зависимость, можно лучше уяснить сущность человеческого существования. Личность человека не субстанциальна и не дуалистична. Она представляет собой временное единство души и тела, при котором не происходит их внутреннего взаимодействия. Душа есть идея, то есть сознание тела и его модификаций. При их изучении не обойтись без физики и физиологии. Теория познания вторична по отношению к теории тела, поскольку человек существует в природе. Человек — это в первую очередь обладающее сознанием тело, и лишь потом — познающий субъект.

Теория познания — это теория о трех родах познания. Это теория об истине, понимаемой как адекватное знание (второго, а затем и третьего рода). Адекватное знание этих двух родов не является полным: оно рефлексивно во втором роде, а в третьем дается интуитивно, являясь своим собственным критерием и источником внутреннего света. Из этого рассуждения можно вывести, что не существует «способностей» к желанию и познанию. Существуют лишь реальные действия желания и мышления. Желание и мышление существуют лишь в качестве активных сил и реального действия.

3. О происхождении и природе аффектов

Человеческая личность есть Желание. Именно этим определяется ее сущность, состоящая в том, чтобы упорствовать в своем бытии. Желание похоже на Стремление и представляет собой усилие, активную силу, нацеленную на поддержание существования индивида. С помощью этого усилия, этого стремления (conatus), индивид пытается увеличить свою способность к существованию и делает это в двух одновременных и единых субстанциях — мышления и протяжения (души и тела). Аффекты (чувства) возникают при увеличении или уменьшении этого основополагающего Желания. Когда желание существовать реализуется в большей степени, человек испытывает радость. И наоборот, когда человек узнает об уменьшении своей способности к существованию, им овладевает печаль. Основополагающее и фундаментальное Желание, Радость и Печаль являются, таким образом, тремя врожденными чувствами, которые всегда, какими бы ни были их конкретные особенности, проявляются как формы Любви и Ненависти.

Аффект есть осознание, идея предрасположенности тела к чему-либо. Но об аффекте не всегда можно иметь адекватное, полное, истинное знание, одновременно соответствующее реальности и внутренне очевидное. О таких природных свойствах человека, как желания и чувства, этике еще предстоит многое выяснить.

4. О человеческой зависимости, или о силе аффектов

Существует необходимость и возможность перейти от неточного к адекватному знанию. Человеческая душа от природы обладает способностью перейти от простого осознания к рефлексивному и истинному знанию самой себя.

Четвертая часть начинается с определений пассивности и зависимости, а затем — свободы. После этого Спиноза дает определение добродетели. В его понимании это — понятие не морали, а того, что он называет этикой и философией, то есть утверждения радости бытия, существования и увеличения своей способности к существованию. Добродетель предполагает, следовательно, знание и размышление, которые позволяют человеку перейти от пассивности и зависимости к действию и свободе. Добродетель не может существовать без знания, поскольку именно знание позволяет личности с уверенностью направить свою энергию на то, что позволяет ему существовать далее. Энергия исходит от Желания, но направление Желания идет от Разума. Конкретная жизнь есть осуществление Желания, адекватного тому, к чему человек на самом деле стремится и что, следовательно, может доставить ему радость. Основа этики — усилие, Желание существовать. Человек определяется в раскрытии своей способности к существованию.

Спиноза делит аффекты на «хорошие» и «плохие», а затем перечисляет характеристики свободного человека: полная позитивность, стремление к благу (радости) ради самого блага, а не из страха перед злом, стремление дать другим такое же благо, которого человек желает для себя, свобода от предрассудков, верность по отношению ко всем, недоверие к невеждам, благоразумие при столкновении с опасностями мира, забота об истине, презрение к славе, стремление к реальному наслаждению существованием, внимание к жизни, а не к смерти.

В приложении к четвертой части, представляющем собой своего рода небольшой трактат о счастье, Спиноза кратко и четко перечисляет эти качества свободного человека, способного вести себя объективно в соответствии со своей жизненной позицией по отношению к окружающему миру.

5. О могуществе разума, или о человеческой свободе

D Свободный человек, о котором говорилось в четвертой части, может теперь испытать совершенную радость — блаженство. Блаженство, или счастье, — это больше чем просто радость: это высшая стадия удовлетворения самим собой и увеличения способности к существованию.

В пятой части подробно описывается процесс, ведущий человека от рефлексивной деятельности по освобождению (переход от чувственного к адекватному знанию) к радости, которую доставляет полная самореализация. Спиноза называет совершенством человека то состояние, которого человек достигает, сознательно и рефлексивно реализовав самого себя. Совершенство включает в себя все качества, описанные в четвертой части, к которым добавляется модальность (свойство) внутреннего существования, не зависящего более от тела (которое, тем не менее, остается основой бытия). Внутреннее существование достигает совершенства в познании третьего рода.

Это познание есть «интуитивная наука», устанавливающая связь между душой индивида и Всем сущим в Природе — субстанцией с бесконечным множеством атрибутов. Таким образом, человек полностью овладевает самим собой в своих отношениях с Бытием. Это полное слияние, интуитивное и целостное, воспринимается как наслаждение бытием в образе вечности. Это познание вечности в чувствах и опыте. Жизнь в устойчивой полноте Бытия есть Спасение и Свобода в отношениях с миром и самим собой, полностью осознанная в результате познания.

Философ не приемлет невежества. Каждый человек обязан стать свободным, мудрым и радостным и иметь мужество проделать этот путь к совершенству, своего рода познание самого себя и собственных усилий упорствовать в своем бытии и познании Всего сущего. В конце этого пути — вечность. Это свобода, избавленная от эмпирических колебаний и реализующаяся в слиянии с человечеством и миром в единое целое.

1. Значение работы в момент ее выхода в свет (1677)

Критика свободы воли и места свободы

Этика отрицает свободу воли (идею, столь любимую Декартом). Но это безоговорочное отрицание не мешает автору последовательно показывать пути и условия, при которых становится возможной истинная свобода. Свобода определяется Спинозой как действие, вызванное адекватной причиной и опирающееся на адекватное знание. В трех первых частях Этики говорится о том, что человек может стать свободным и познать смысл своего существования. Свободе мешает не свободная воля, а страсть. Только страсти порождают зависимость. Они препятствуют свободному проявлению детерминизма природы внутри и вне нас.

Этика как теория сознания

Путь, предлагаемый Спинозой в Этике — это не просто последовательный переход от первого ко второму, а затем к третьему виду познания. Это теория того, как сознание, рассудок, разум, опираясь сами на себя, переходят в философское сознание. Этику можно рассматривать как описание деятельности сознания. Спиноза считает, что разум способен к познанию и спасению. Вера в ценность рационализма — вот к чему, в конце концов, приходит Этика. Этот вывод получен в результате развития «общих идей», противопоставляемых идеям всеобщим. Спиноза всегда стремится найти мысль, строго соответствующую бытию, составляющую с ним единое целое.

Этим можно объяснить, почему Спинозу не удовлетворяла картезианская система, согласно которой идеи лишь представляют сущности. Ведь Декарт говорил, что в самих идеях нет ни истины, ни заблуждения, истинными или ложными могут быть лишь суждения. Лишь воля человека устанавливает связи и соответствие между идеей и предметом. Спиноза, напротив, считает истинность неотъемлемым свойством идеи. И это избавляет нас от необходимости прибегать к сомнению и к другим путям установления истинности идеи. Во второй части Этики, когда Спиноза переходит от исследования неадекватного знания к адекватному, он вводит термин «общие понятия»: «Существуют некоторые идеи и понятия, общие для всех людей» (теорема 38). Согласно Спинозе, эти понятия не могут быть неадекватными, поскольку они относятся к самим вещам: то, что у вещей общее, присутствует одновременно и в части, и в целом, а значит, может быть представлено лишь адекватно.

2. Чем это произведение интересно сегодня

Новые основы морали

Этика Спинозы является прямой противоположностью морализму, выводившему нравственные обязательства из существования «потустороннего мира». Спиноза отказывается от построения своей морали на основе теологии. В то же время он не согласен с мыслью, что в основе морали должен лежать страх перед наказанием — внешним или внутренним. По мнению философа, представление о Боге как о некоем судье, монархе или отце является ложным, поскольку предполагает у Бога человеческий образ. То же самое справедливо и для политики. Ее больше нельзя строить на основе теологии. Спиноза поддерживает высказанную Гоббсом идею о том, что общество основано на общественном договоре, по которому люди соглашаются соблюдать и уважать единые обычаи, основанные на принципах справедливости.

В основе морально-политических взглядов философа лежит идея Бытия (Всего сущего в Природе) — совокупности всех душ и материальных тел. Бытие действительно само по себе в том смысле, что основывается на самом себе и является всеобщей, изначально существующей, независимой и никем не созданной данностью. В Бытии проявляется абсолютная и беспредельная независимость Природы, выходящей за границы конкретных определений и внешних проявлений.

Этот монизм (идею обо Всем сущем) можно рассматривать как своего рода атеизм, поскольку Бог здесь отождествляется с Природой, понимаемой как все, что существует на свете. Но в то же время этот атеизм нисколько не отрицает мораль. Почему?

Мы уже видели, что желание само определяет благо, поскольку стремится к нему, и зло, поскольку его избегает. Желание существовать, упорствовать в своем существовании, желание как возможность (принцип существования и действия) вызывает радость, когда оно воспринимается как развитие. Спиноза считает, что это движение сущего к тому, чтобы без конца становиться чем-то большим, приводит к блаженству, наслаждению высшего порядка, поскольку его целью является само совершенство, и испытать блаженство можно лишь, пройдя через познание Всего сущего в Природе.

Многие наши современники разделяют эту точку зрения. Они согласны с мыслью о том, что совершенство можно искать в самом себе и для себя самого и что оно не требует внешнего приказа. Еще и сегодня многие считают, что этика представляет собой продвижение к освобождению от зависимости и свободе не абстрактной, а содержащейся в стремлении человека быть в гармонии с самим собой и с Природой. Разве не присутствует эта идея в некоторых экологических учениях? Под экологией мы в данном случае подразумеваем не политическое или профсоюзное движение за охрану природных ресурсов, а представление о том, что человек находится в тесной взаимосвязи не только с окружающей средой, но и со всем человечеством. Мудрость состоит в бесконечном познании всего, что нас окружает. Индивидуальной свободы можно достигнуть, лишь приведя свое желание в соответствие с социальным, биологическим и природным контекстом.

Общественные институты следует рассматривать как средство, помогающее самоутверждению человека. Политика необходима лишь для того, чтобы помочь тем людям, что не познали еще наслаждения и до сих пор рабски зависят от собственных страстей. Им нужно очертить рамки, в которых они могут существовать до перехода на путь, ведущий к мудрости. Политика, следовательно, — та сила, что помогает людям жить. По мнению Спинозы, общественные институты функционируют по тем же правилам, что и отдельные индивиды. Их независимость реально существует лишь в виде свободы, заложенной в самом факте существования. Их свобода находится в самом их бытии, всегда направленном на раскрытие собственного потенциала.

Индивидуальное существование как часть целостной системы

В учении Спинозы по сей день актуально стремление определить взаимоотношения между личностью и целостной системой мира. Современные средства связи дают нам возможность непосредственно ощутить биение пульса окружающего мира. Благодаря телевидению мы можем видеть события в мире в тот самый момент, когда они происходят. Но вопрос об отношениях между личностью и целостным миром по-прежнему актуален. Философское учение Спинозы, отстаивающее единство отдельной личности и Всего сущего, помогает нам выработать современную этику, в которой не находится места априорным идеям.

Всеобщая и всеобъединяющая рационализация мира не приведет к появлению сознания, отрицающего истину в структурах бытия. Напротив, цель ее высока и благородна: высшее счастье человека. Это счастье, позволяющее объединиться телу и духу, достигается через познание, которое отнюдь не является самоцелью. Приведение мира в систему — это средство, а вовсе не цель мудрости, единственного истинного блага на свете. Соединение с целостным Миром важно не само по себе. Это лишь средство выйти из объективации и зависимости, придя к радости и освобождению. Путь к знанию есть средство обрести блаженство.

Джон Локк

1632–1704

Трактат о гражданском правлении

1690

Новый взгляд на абсолютизм

Джон Локк — одна из крупнейших фигур в истории философии. В его работах затрагиваются проблемы из самых разных областей знания (науки, политики, воспитания). Еще и сегодня его влияние на философию, особенно англо-американскую, сравнимо с влиянием Декарта. Главными трудами философа считаются Опыт о человеческом разумении (1690) (в некоторых переводах — «Опыт о человеческом разуме». — Примеч. пер.) и Два трактата о правлении (1690). Мы решили представить здесь Трактат о гражданском правлении, поскольку проблемы человеческого разума будут подробно рассмотрены в главе о Лейбнице. Ведь Новые опыты о человеческом разумении немецкого мыслителя были направлены как раз против сочинения Локка.

Трактат о гражданском правлении — это своего рода манифест против абсолютной власти Государя. Трактат стал настоящей настольной книгой всех философов эпохи Просвещения. Именно он лежал у истоков движения, которое столетием позже завершилось Французской революцией.

Философ в период кризиса

Философия Локка неотделима от его исторической эпохи. Как и Гоббс, Локк жил во времена кризиса политической власти в Англии. Но родился он на 44 года позже Гоббса, и за это время содержание кризиса стало совершенно иным. В 1649 году (Локку было тогда 17) мятежники приговорили к смерти и казнили короля Карла I, провозгласив в Англии республику. Несколькими годами позже Кромвель объявил себя лордом-протектором, и встал вопрос о выживании и самой природе государства. Но после 1660 года обстановка изменилась. Локку в отличие от Гоббса требовалось не столько обосновать легитимность государства как общественного института, сколько заново определить прерогативы политической власти. После второй революции 1688 года на смену абсолютной власти Якова II, преемника Карла II, пришла конституционная монархия, теоретиком которой как раз и стал Локк.

Влияние отца

Джон Локк родился неподалеку от Бристоля. Воспитанием мальчика занимался отец, суровость которого по отношению к сыну по мере его взросления ослабевала. Постепенное наделение ребенка все большей ответственностью стало позже одним из педагогических принципов Локка, выраженных им в трактате Некоторые мысли о воспитании (1693). Во время гражданской войны (1640–1649) отец Локка сражался на стороне парламента. Джон был еще ребенком, но уже тогда сумел понять то значение, которое приобрели в государстве парламент и армия, и опасность абсолютной монархии, управляемой лишь по произволу государя.

Становление мысли философа

После обучения в вестминстерской школе, где преобладали пропарламентские настроения, юноша поступил в Оксфордский университет и проучился там с 1652 по 1658 год. Оксфорд был лагерем роялистов. Однако декан университета Джон Оуэн отличался духом терпимости, наложившим отпечаток и на студента Локка. Влияние Оуэна сказалось на последующих трудах философа куда больше, чем знания, полученные в университете. Занятия не слишком его интересовали. Тем не менее, именно в университете он познакомился с картезианством и некоторыми экспериментальными науками (физикой, химией, а главное — с медициной).

Затем Локк до.1663 года преподавал в Оксфорде греческий язык. Хотя философ и называл себя приверженцем Гоббса, но в то время больше интересовался консервативными теориями. И все же дух терпимости берет в нем верх. В 1663–1664 годах Локк пишет свою первую книгу: Опыты о законах природы. Но молодого ученого все-таки больше привлекают политика и медицина. Он ходит на публичные лекции о геометрии математика Уоллиса, интересуется трудами астронома Сета Уорда, знакомится с экономистом Уильямом Пегги и физиком Робертом Бойлем. Локк восхищается их наблюдательностью, вошедшей в традицию английских ученых со времен Фрэнсиса Бэкона. Философ подружился с лордом Энтони Эшли Купером (1621–1683). Этой дружбе предстоит продлиться до самой смерти лорда. Локк поступает к нему на службу. Купер входил в окружение короля и позже сделал блестящую административную карьеру: он дошел до поста лорда-хранителя печати (т. е. государственного канцлера., — Примеч. пер.), но затем ушел в оппозицию. До 1681 года Локк служит у лорда врачом (хотя и не имеет диплома) и секретарем. В 1671 году он делает первые наброски своего Опыта о человеческом разумении. За республиканские взгляды король отправляет лорда Эшли в отставку. Вместе с ним Локк едет во Францию, где знакомится с картезианцами, Мальбраншем (Никола Мальбранш (1638–1715) — философ, представитель окказионализма. В противоположность пантеизму Спинозы утверждал, что мир существует в Боге. — Примеч. пер.), логикой Пор-Рояля (так стали называть учение картезианцев А. Арно и Н. Николя, согласно которому логика — рабочий инструмент всех других наук и практики, поскольку она принуждает к строгим формулировкам. — Примеч. пер.) Для поправки здоровья философ едет в Монпелье, где проводит два года. Локк увлекается в то время клиническим методом лечения, которому обучали на медицинском факультете местного университета.

Под давлением общественного мнения Карл II вынужден возвратить лорду Эшл и прежнюю должность канцлера. Вместе с ним Локк возвращается в Англию. Но политическая ситуация в стране крайне напряжена. В этой обстановке политической нестабильности Локк и пишет свой Трактат о гражданском правлении.

Изгнание и возвращение на родину

О После реставрации абсолютизма при короле Якове лорд Эшли Купер, ставший графом Шефтсбери, опять попадает в опалу. Вельможу бросают в тюрьму, но вскоре вновь освобождают по требованию его сторонников. Два друга отправляются в добровольное изгнание в Голландию. В 1683 году граф, ставший одним из лидеров оппозиции, умер, но Локк не спешит вернуться на родину. Он делает это лишь после новой революции 1688 года, приведшей на английский престол Вильгельма и Марию. Желая оправдать эту революцию в глазах общественного мнения и теоретически обосновать необходимость конституционной и либеральной монархии, Локк пишет два больших сочинения, Труд, посвященный политике, состоит из двух взаимодополняющих трактатов: в одном из них критикуется опубликованная в 1640 году книга Роберта Филмера Патриарх, где автор отстаивает идею абсолютной монархии; во втором, о котором у нас пойдет речь, излагаются основы собственных философских взглядов Джона Локка.

После 1690 года у Локка выходит еще несколько философских работ, где в основном даются ответы на критические замечания по поводу двух его больших Трактатов.

С 1696 по 1700 год Локк служит в коллегии Министерства торговли, а затем уходит на покой и поселяется в Оутсе, в доме леди Мэшем, дочери Р. Кадворта, философа-неоплатоника из Кембриджа. Там он в 1704 году и умирает.

Итак, в 1690 году в Лондоне вышла книга, состоящая из двух политических трактатов: Two Treatises of Government («Два трактата о правлении»). В первом из них автор критикует взгляды Роберта Филмера и его учеников; полное же название второго — Essay concerning the True Original, Extent and End of Civil Government («Опыт о происхождении, пределах власти и целях гражданского правления»). Трактат вышел анонимно, но все знали, что его автором был Локк. В первом трактате философ подвергает критике ложные, по его мнению, политические принципы. Во втором он говорит об источниках, области исследования и принципах истинного философского учения о политике.

Критика абсолютизма

Роберт Филмер оправдывал существование абсолютной монархической власти божественным правом: король получает власть непосредственно от Бога. Книга Филмера была написана еще в 1640 году, но опубликована лишь после смерти автора, в 1680-м, Центральный ее тезис — сравнение власти монарха с родительской властью. Бог доверил Маму, затем Каину… и через много поколений их законному преемнику Карлу II суверенную власть над внутренними делами и внешней политикой страны. А значит, идея о том, что человек от природы является господином самому себе, лишена смысла. Все люди должны подчиняться родителям. Король избран Богом, чтобы быть отцом своему народу. Все человеческое общество устройством своим подобно семье.

В 1680 году Сидней, лидер оппозиционной партии вигов, написал трактат с критикой книги Филмера, где утверждал, что власть может быть законной, только если она опирается на согласие народа. Но в 1683 году Сидней был казнен, и его книга вышла только в 1698 году.

Джон Локк не ограничивается чисто политическими вопросами. Свое философское опровержение книги Филмера он строит на том, что недопустимо выводить принципы правления из положений, противоречащих здравому смыслу, опыту и не соответствующих ни природе вещей, ни делам человеческим. Целых 100 страниц философ посвящает опровержению рассуждений, содержащихся на первых 20 страницах книги Филмера. Разоблачая ложность принципов, лежащих в основе теории Филмера, автор предлагает читателю самому осознать всю абсурдность его тезисов в защиту абсолютной монархии.

Многие мыслители того времени, например Джеймс Тиррел, критиковавший книгу Филмера, несмотря на терпимость в вопросах теории, все же оставались на стороне абсолютизма. Но еще в Голландии Локк прочел Богословско-политический трактат Спинозы, написанный в 1670 году и отстаивающий принципы демократии, и понял необходимость различать то, что установлено Богом, и то, что зависит от человеческой воли. В своей критике Филмера он пытается разделить эти две стороны действительности. «Необходимо найти другой источник возникновения правления, другие корни политической власти и другой способ назначать и определять людей, которые должны ею обладать, не те, что называет сэр Роберт Филмер», — пишет он во втором трактате. Философ показывает, что ошибка Филмера заключается в том, что он не проводит различия между человеком и животными, у которых действительно существует право сильного.

Гражданское правление

Отвергнув эти ошибочные концепции, следует установить правила, по которым должно функционировать разумное гражданское общество. Локк определяет гражданское правление как право принимать законы и заставлять их выполнять, при необходимости прибегая к силе и правосудию, но единственно лишь на благо общества. Именно у него впервые выражены основы идеологии общественных интересов. Локк пытается разработать такой механизм соединения политической и судебной властей, который наилучшим образом служил бы общественным интересам, поддержанию мира и безопасности граждан.

Возникновение политической власти

В отличие от Гоббса, Локк не считает природное состояние лишь мифом, удобным для теоретических рассуждений. Это состояние действительно существовало, и при нем все люди, мужчины и женщины, были равны, а значит, и свободны. Это первоначальное состояние равенства и свободы опиралось на здравый смысл. Столкновения людей друг с другом и отказ от свободы и равенства противоречат природе. Война и рабство открыли для человека возможность подчинения себе подобных и увеличения собственной власти. Эта человеческая слабость, положившая конец природному состоянию, основанному на равенстве и свободе, привела к необходимости создания гражданского общества на началах разума и опыта.

Естественное людское сообщество должно было тогда разделиться на отдельные гражданские общества. Этот переход от естественного состояния к гражданскому обществу произошел по взаимной договоренности: соглашение об образовании гражданского общества принимается на основе свободного согласия всех, кто в нем участвует. Люди соглашаются отказаться от своей естественной свободы и права самим осуществлять правосудие. Они доверяют это право новому обществу, образующемуся по согласию большинства из них. Это соглашение основано на свободном согласии и доверии к новой власти. В результате общественного договора образуется государство, исполняющее единую волю. Государственная власть может иметь своим основанием лишь всеобщее согласие.

Эту точку зрения, конечно, нельзя назвать демократической. Локк даже не рассматривает демократию в качестве одной из возможных форм политического устройства. В основе его теории лежит критика абсолютной власти государя, осуществляемой вопреки воле большинства граждан. Локк выступает против произвола, отрицающего естественное право. Свободу он ограничивает рамками гражданского общества, развивающегося с учетом общественных интересов.

В юридической науке Локку принадлежит теория авторизации (наделения полномочиями), по. которой в государстве должно существовать верховенство законов, и теория представительства, согласно которой власть большинства является наиболее разумным политическим устройством. Отсюда философ выводит свою теорию гражданского долга: переход от естественного состояния к гражданскому обществу есть продвижение вперед, в результате которого у каждой личности возникают определенные права и обязанности.

Организация государственных институтов

В отличие от Гоббса, Локк не рассматривает вопрос о различиях между формами правления (демократией, олигархией и монархией). Для него важен не режим правления, а организация власти в рамках этого режима. Он выступает против абсолютизма и злоупотреблений властью со стороны должностных лиц, а также он исследует разделение властей в государстве. Власть чиновника интересует его лишь постольку, поскольку именно он должен восполнять недостатки закона.

Каким образом распределяется власть в государстве? Власть законодательная должна быть несменяемой и священной. Это она формирует республику (это слово здесь употребляется в значении «государство»), обеспечивает ее существование и единство. Задача законодательной власти: разработать систему гражданских законов, определяющих условия благосостояния и счастья граждан. На исполнительной власти лежит обязанность применять законы. Она обладает правом практического действия, а значит, исправления недостатков и толкования недостаточно ясных законов, опираясь при этом на здравый смысл. В обязанности федеративной (т. е. занимающейся внешними связями. — Примеч. пер.) власти входит деятельность в сфере международных отношений в соответствии с естественным законом и здравым смыслом. И здесь нужны не столько законы, регулирующие международные отношения, сколько возможность осуществлять их на практике.

Судебная власть не изолирована от трех остальных ветвей власти. Не существуя в естественном состоянии, она появляется только в гражданском обществе. Теория общественных институтов Локка касается скорее этических, чем организационных проблем. Философ рассматривает функции властей. Для него важно, в первую очередь, чтобы эти функции реализовы-вались в соответствии с главным принципом: обеспечение благосостояния общества. Никогда не следует забывать о том, что политические институты созданы волей народа.

Ограничения, налагаемые на государственные институты

Таким образом, одна из главных проблем, стоящих перед философом, — определение границ полномочий власти. Он считает, что необходимым условием силы политической власти является народная поддержка. Народ составляет основу государства. Когда суверен лишается народного доверия, возникает угроза самим основам государства. Локк согласен с тем, что, если государь — тиран и правит лишь в собственных интересах, то народ освобождается от обязанности ему повиноваться. В этом случае народ имеет законное право сопротивляться власти. Локк даже создал теорию такого сопротивления. Не одобряя цареубийства, он предлагает установить в этом случае самостоятельность народа в вопросах законодательства. Народ должен управлять сам собой. Он должен избрать новое правительство и поручить ему принять законы, служащие интересам общества. Ведь сущность политики состоит именно в обеспечении всеобщего блага.

Локк разработал также теорию политической зрелости, достигнув которой гражданин имеет право решать, когда следует сменить своего государя. Политическая сознательность народа — гарантия недопущения абсолютизма.

Дальнейшая история Англии показала, что, теория Локка вовсе не была утопичной. В XVIII веке ей предстояло воплотиться в действительность, в первую очередь во Франции. История Французской революции показала, что, хотя и не без сложностей, все же в основном события шли в направлении, предсказанном философом.

Сходство и различия между теориями Локка и Гоббса

Рассмотрев содержание книги Левиафан Томаса Гоббса и Трактата о гражданском правлении Джона Локка, следует сразу же определить, какова связь между этими двумя произведениями. В чем сходство философии Гоббса и Локка? Как известно, книга Локка направлена против теории Роберта Филмера. В 1660-е годы философ интересовался идеями Гоббса, но Левиафан не произвел на него особого впечатления. Локк согласен с разделением Гоббсом истории человечества на естественное состояние (когда люди вели себя, как звери) и гражданское состояние (после того, как они заключили между собой общественный договор).

Первое серьезное различие между Гоббсом и Локком заключается в том значении, которое они придают религии. В своем политическом трактате Локк совершенно не касается вопроса о религиозной власти. Как он писал в Опыте о веротерпимости, священники не должны вмешиваться в политические Дела, «посвятив себя исключительно служению душам». Это высказывание вообще очень характерно для Локка.

Второе большое различие между двумя философами заключается в методах, которые они используют. Книга Гоббса абстрактна и основана на рациональной и дедуктивной логике. Локк же, напротив, строит нить своих рассуждений на конкретных наблюдениях, взятых из политической жизни. Философ — типичный эмпирик. Его трактат, хотя и имеет общечеловеческую ценность, все же привязан к своему времени, к политической обстановке той эпохи. Локк не ставит перед собой задачу создать общую философскую теорию политики. Он говорит не о том, что должно быть, а о том, что возможно. Иначе говоря, Локк — прагматик. Таким образом, главное различие между двумя философами заключается в их методологии.

Реакция на книгу после ее появления

Локк, несмотря на то что некоторые стороны его учения можно определить в каком-то смысле подрывными, всегда считался крупным ученым и пользовался всеобщим уважением. К тому же он никогда прямо не нападал на церковь, довольствуясь лишь требованием ограничить сферу ее деятельности. Его сочинение было известно широчайшему кругу читателей. Философа стали считать полуофициальным идеологом английской конституционной монархии. С его легкой руки идея общественного договора получила исключительно широкое распространение. Деятели английского режима приняли его Трактат как руководство к действию. Книга дала новый толчок свободной мысли Англии. Виги (либералы) восприняли ее с небывалым энтузиазмом. Епископ Эдмунд Лоу выпустил в свет полное собрание сочинений философа. Даже тори (консерваторы) признавали его авторитет. После смерти Локка его могила была постоянно устлана живыми цветами. Перед его памятником люди опускались на колени. Интеллектуалы устанавливали статуи Локка у себя в саду. Епископ Уорбертон назвал его в журнале «Спектейтор» «честью нынешнего века и учителем века грядущего, славой нации».

Конечно, со временем стали подавать голос и критики: внук графа Шефтсбери в своем Исследовании добродетели или заслуг, переведенном самим Дидро, Юм в Политических очерках (1741), юрист Блэкстоун, Беркли — все они оспаривали его тезисы об общественном договоре, естественном состоянии, праве на сопротивление государю. Таккер даже возложил на Локка ответственность за восстание американских колонистов… И все же англичане до сих пор верны памяти философа. В их глазах он навсегда остался отцом английской конституционной свободы.

Распространение книги в XVIII столетии

Книга оказала огромное влияние на европейскую общественную мысль. В 1704 году Пьер Кост назвал Локка одним из властителей дум будущего. Ницше считал его отцом века Просвещения. За несколько десятилетий французские философы познакомили с учением Локка всю Европу. Дидро популяризировал его тезисы об общественном согласии. Он считал Локка посредником «между древностью и новым временем»,

Таким образом, Локк стал признанным идеологом либеральной мысли. Его концепция свободы распространялась все шире. Вольтер пишет в своем Тринадцатом философском письме (1734), что англичане нашли в трактатах Локка обоснование республиканской монархии. Монтескье, друг Пьера Коста и переводчик Локка на французский, связал между собой либерализм Локка и конституционализм. Его трактат О духе законов можно рассматривать как своего рода продолжение Трактата о гражданском правлении. Произведения Локка и Монтескье и поныне изучаются во всех английских университетах.

Хотя Руссо почти не цитирует Локка, но из его произведений (особенно из трактата Об общественном договоре) видно, что он хорошо знал сочинения английского философа. Члены революционного Учредительного собрания во Франции позаимствовали у Локка даже сам лозунг Республики: Свобода, Равенство, Братство. Французский перевод его книги вышел за период с 1724 по 1795 год в семи изданиях. Даже революционные бури не убавили популярности Локка.

Его идеями проникнута и американская Декларация независимости (июль 1776 года), где можно найти положения о суверенитете народа, об общественном договоре, об ответственности и разуме гражданина. Книгой Локка подсказаны и идеи гарантий личной свободы, свободы совести, права на собственность и на труд. Декларация прав гражданина, принятая в июне 1776 года, во многом повторяет основные положения учения философа и фактически представляет собой синтез его идей. Этот текст, послуживший, в свою очередь, образцом для Декларации прав человека и гражданина, сделал Локка одним из очень немногих философов, оставивших заметный след в истории общества.

В XIX веке идеи Локка продолжают распространяться, хотя зачастую уже без упоминания его имени.

Готфрид В. Лейбниц

1646–1716

Новые опыты о человеческом разумений

1704–1765

Две даты, которыми помечены Новые опыты о человеческом разумении (1704–1765), соответствуют году написания и году первой публикации этой книги Лейбница. Они подчеркивают тот факт, что книга не была опубликована при жизни автора. И действительно, Новые опыты о человеческом разумении (иногда это название переводится как «Новые опыты о человеческом разуме». — Примеч. пер.) были задуманы как критический ответ на вышедшую в 1690 году книгу Джона Локка Опыт о человеческом разумении.

Готфрид Вильгельм Лейбниц говорил по-английски неважно, но читал достаточно хорошо, чтобы еще в 1695 году ознакомиться с этим сочинением Локка и написать к нему краткие замечания. Философ переслал свои заметки Томасу Бёрнету епископу Солсбери, в надежде, что тот передаст их Джону Локку, находившемуся тогда в зените славы. Лейбниц хотел наладить с Локком переписку

Лейбниц вообще любил переписываться. Ему нравился сам процесс письма, при котором мысли оформлялись в четкие фразы. После смерти философа подсчитали, что он написал около 20 000 писем шестистам различным корреспондентам… Но наследие Лейбница не ограничивается только перепиской. После него осталось множество книг и брошюр, посвященных самым разным вопросам человеческого знания и практики: философии права, логике, математике, лингвистике, комбинаторике, метафизике, теологии, религиозным спорам, истории, физике, биологии, алхимии.

В июле 1697 года Лейбниц снова просит Бёрнета передать его заметки в собственные. руки Локка. Но английский философ уклоняется от спора. У мэтра нет никакого желания вступать в полемику с Лейбницем. Он отвечает Бёрнету: «Мы живем в полном мире и добрососедстве с господами из Германии, поскольку они не знают наших книг, да и мы не читаем их сочинений». Эта отговорка Локка ясно показывает, как глубоко он заблуждался в Лейбнице. 10 апреля 1697 года Локк пишет своему другу Молино:

«Должен признаться, что громкое имя г-на Лейбница породило у меня ожидания, которым не отвечает его сочинение. То же можно сказать и о сочинении из Acta eruditorum, на которое он ссылается (речь идет о Рассуждении 1684 года). Я его прочитал и думаю о нем то же самое, что, как вижу, думаете и Вы. Из него я вывел лишь одно заключение, что даже великие люди неспособны усвоить некоторые вопросы, не приложив к этому серьезных усилий и что даже у самых крупных умов слишком узкие глотки для того, чтобы все это проглотить».

Лейбниц не знает об этом отзыве Локка. Он продолжает изучать труды английского философа. Но с 1700 года дело идет быстрее. В том году в Амстердаме книга Локка вышла во французском переводе Пьера Коста. Лейбниц хорошо владеет французским и может теперь глубже понять ее смысл… Поскольку Локк не отвечает на предложения о переписке, Лейбниц решает выразить свои критические замечания в книге. Чтобы донести свои мысли до возможно более широкой аудитории, он пишет по-французски. Это тем легче, что трактат Локка он читает также во французском переводе. Для того чтобы ускорить дело, Лейбниц строит свою книгу в виде диалога между двумя условными персонажами: Филалетом, представляющим Локка, и Теофилом, выражающим его собственные мысли.

Такая система позволяет философу быстро работать над своим сочинением, не слишком заботясь о его плане: Лейбниц просто следует за текстом Локка, который служит ему опорой для собственных мыслей. Благодаря этому методу ученый может надолго отрываться от книга, когда у него появляются более срочные дела. Ведь в то время у Лейбница хватает хлопот. Этот придворный, историк, политический советник работает над своими Новыми опытами лишь в часы досуга: «Я писал эти заметки, — вспоминал он позже, — в свободные часы, находясь в разъездах или в Херрейхаузене (замок герцогов Ганноверских), когда не мог заниматься исследованиями, требующими больших забот». Несмотря на нехватку времени, работа быстро продвигалась вперед и фактически была написана в период с лета 1703 до начала 1704 года. Хотя позже Лейбниц и добавил к книге некоторые примечания, но все-таки в основном закончил ее уже в 1704 году. Автор готовит свое сочинение к публикации. Для этого он дает вычитать рукопись французским эмигрантам, перебравшимся в Германию после отмены Нантского эдикта.

Однако 28 октября 1704 года Локк скончался. Столь желанному диалогу с английским философом теперь уже не суждено было состояться. Лейбниц отказывается от намерения издать свою книгу. Надобность в этом уже отпала: «Смерть г-на Локка лишила меня желания публиковать замечания к его сочинениям; теперь я предпочитаю опубликовать свои размышления, не связывая их с чужими мыслями». Несмотря на отказ от первоначального замысла, философ все же время от времени вносит изменения в свою работу (в основном в 1707 и 1708 годах). Книга будет опубликована лишь через много лет после его смерти.

Перед тем как представить сочинение Лейбница, имеет смысл напомнить содержание труда Локка, в противовес которому оно написано.

Трактат Локка

В трактате Опыт о человеческом разумении поставлена цель критически рассмотреть возможности познания. Книга построена на пересечении двух проблем. С одной стороны, Локк рассматривает психологический процесс формирования человеческого знания, а с другой — задается вопросом о рациональности действительности в том виде, в каком она существует сама по себе.

Эти две проблемы соединены в одном вопросе: какова объективная ценность нашего знания вещей, находящихся вне нас, с точки зрения эмпирической теории познания? Локк отвергает решение, предлагаемое сторонниками теории врожденных идей, ведь оно по сути лишь преобразует вопрос в утвердительный ответ. По его мнению, соответствие или несоответствие идей друг другу сразу выявляется в их сравнении и нет никакой необходимости прибегать к гипотезе о существовании некоей врожденной идеи противоречия.

Затем Локк выдвигает теорию преобразования простых идей в сложные. Простые идеи — это только первичный материал для. размышления (и именно это их объединяет). Их можно различить по источнику, из которого они исходят: простые идеи ощущения (зрение, чувство протяженности, пространства, движения) и рефлексии, которые разум находит в себе самом (восприятие, воля). Но существуют и такие простые идеи, которые опираются и на ощущения, и на рефлексию одновременно: удовольствие, печаль, могущество, существование.

Локк различает несколько типов познания, в зависимости от их отношения к действительности. При восприятии простых идей душа пассивна. И наоборот, она активно участвует в процессе образования сложных идей из простых, протекающих в трех формах: соединении, сопоставлении и абстрагировании. Иначе говоря, деятельность разума заключается в соединении и разъединении простых идей.

Существуют три формы сложных идей: идеи субстанции (вещь существует сама по себе: идея свинца, идея человека), идеи модуса (вещь, представляемая ими, не существует сама по себе: идеи треугольника, убийства), идеи отношения, состоящие в сравнении двух отчетливых идей. Следовательно, познание заключается в анализе соответствия или несоответствия двух идей…

На основе этого анализа Локк очерчивает границы человеческого разума, того, что человек может познать и понять: мы не способны иметь положительного знания о бесконечности, о вечности, о делах Бога; наша собственная сущность доступна нам лишь через проявления мысли в актах рефлексии; и наконец, реальная сущность вещей недосягаема для сознания, которое способно постигнуть только их номинальную сущность. В своем трактате Локк изучает человеческое познание в его истории, в процессе его становления. И познание он рассматривает лишь с точки зрения истории, этнографии, лингвистики и психологии. Но Локк не исследует этот вопрос с точки зрения физики. Философ не касается проблем природы и сущности души, действительных причин ощущений и тех идей, которые душа находит в самой себе… Лейбниц исследует эти вопросы под другим углом, чему в немалой степени способствуют сама личность этого человека и полученное им образование.

Личность Лейбница

Перед тем как давать краткое изложение Новых опытов, следует сказать несколько слов об их авторе. Лейбниц родился в 1646 году в Лейпциге, городе, который в XVII веке был центром теологии лютеранства. Его отец, университетский профессор, умер в 1652 году. В пятнадцатилетнем возрасте Лейбниц поступает в Лейпцигский университет. В 1663 году он защищает диссертацию на степень бакалавра. В 1666 году юноша получает диплом правоведа и поступает на службу к курфюрсту Майнцскому. В 1672, году его посылают с миссией в Париж, и после выполнения поручения Лейбниц с головой окунается в интеллектуальную жизнь французской столицы. Молодой человек встречается со многими философами и учеными, читает Паскаля. В 1673 году он отправляется в Лондон, где знакомится с химиком Бойлем и другом Ньютона Коллинсом.

Лейбниц живет напряженной духовной жизнью, пишет многочисленные научные работы, делает ряд изобретений. В 1673 году он изобретает счетную машинку, в 1674–1675 годах — исчисление бесконечно малых величин. Ученого избирают членом Парижской академии наук. Он открыто выступает против учения Ньютона. В конце 1676 года Лейбниц возвращается в Лондон, а затем едет в Голландию, где знакомится со Спинозой. Наконец ученый оседает в Ганновере, и герцог Иоганн-Фридрих назначает его своим библиотекарем, а позже и советником. Философ перестает разъезжать по Европе, но заводит все больше корреспондентов (среди которых Боссюэ, Спиноза, Арно). Он критикует картезианство, пишет памфлет против, Людовика XIV, составляет историографию Ганноверского дома. Ученый публикует Рассуждение о метафизике. К этому времени его философская теория практически завершена. Для ее объединения в единое целое недостает лишь одного понятия: «монады», которое Лейбниц введет в 1695 году.

Следовательно, в то время, когда Лейбниц пишет Новые опыты, его уже можно назвать вполне зрелым философом. Он узнал об учении Локка довольно поздно. В отличие от многих других книг, прочитанных им с 1660 по 1680 год и сыгравших разную — то положительную, то отрицательную — роль в становлении его собственной мысли, Опыты о человеческом разуме Локка явились для философа настоящим откровением. Книга стала своего рода заочным собеседником, позволявшим Лейбницу выразить собственные идеи. А идеи эти к тому времени уже вполне оформились. Трактат Локка был лишь поводом к их изложению. Философские системы двух мыслителей совершенно различны. Хотя книга Лейбница может показаться направленной против Локка, но все-таки, в первую очередь, это изложение его собственной теории, никак не связанной с учением Локка. Оппонент понадобился Лейбницу лишь для того, чтобы привести в систему собственные мысли.

Предисловие

В предисловии Лейбниц рассказывает о своих принципиальных расхождениях с Локком. В то время как Локк считает, что душа — это своего рода чистая доска (tabula rasa), на которой опыт пишет свои идеи, Лейбниц утверждает, что в душе потенциально содержатся такие принципы и понятия, которые невозможно вывести из опыта. Для Лейбница опыт — лишь необходимое условие выработки знания путем рефлексии. Лейбниц выдвигает теорию бессознательных малых перцепций (восприятий), непрерывно воздействующих на душу человека. Душа же обладает способностью к анализу, позволяющей уточнять неясные или запутанные понятия.

В отличие от Локка, считавшего, что материя непознаваема, Лейбниц, напротив, утверждает, что она — единственное, что можно познать. Он отвергает идею о частичной и усеченной познаваемости природного порядка, которую отстаивал Локк. Ей он противопоставляет методологический постулат о полной познаваемости мира.

Книга I: О врожденных понятиях

Лейбниц не согласен с полным отрицанием понятия врожденных идей, содержащимся в теории Локка. Он считает, что еще до всякого опыта в душе существуют некоторые понятия, например, о самой душе. В душе присутствуют истины разума. Именно они строят связи между вещами, представляющимися душе. Способность духа познать эти истины — это «предрасположение, задаток, преформация, которая определяет нашу душу и благодаря которой эти истины могут быть извлечены из нее». Сюда же относятся общие и абстрактные интеллектуальные идеи.

Таким образом, в человеческом духе, в душе существуют врожденные принципы, являющиеся в то же время вполне рациональными, такие, например, как стремление «искать радости и избегать печали».

Книга II: Об идеях

В этой книге оспариваются выводы Локка относительно значения человеческого опыта. По Локку, идея рождается лишь при воздействии на сознание внешнего мира. Лейбниц же выдвигает тезис о присутствии в душе некоего непосредственного внутреннего объекта, который выражает реальность соответствующего внешнего объекта. Эта мысль отрицает концепцию «чистой доски». В душе содержится немало понятий, которые нельзя получить с помощью чувств (бытие, субстанция, единичность, тождественность, причинность и т. д.).

Потенциальное существование идеи внутри души объясняется требованием непрерывности и наличием разума, созданного самой душой (эта мысль Лейбница близка к идеям психологической теории гештальта, созданной в начале XX века). Познание имеет свою логику, согласно которой оно собирает разрозненные восприятия, с тем, чтобы придать им структуру, форму. Но это не значит, что душа не способна разложить на части те действия, которые осуществляет поначалу непроизвольно. Опираясь на анализ сложных идей, Лейбниц считает, что принцип их организации существует в душе еще до накопления данных а «субстанции».

Идея обретает силу когда она достаточно хорошо проработана душой и полностью отвечает внешним объектам: «Признаком законченной идеи служит то, что благодаря ей мы можем в совершенстве узнать возможность предмета».

Книга III: О словах

В третьей книге автор рассуждает о языке и происхождении слов. Слова — это условные понятия, даже если в основе их лежат первичные ассоциации — естественные или случайные. Лейбниц выступает против номиналистического понимания идей и общих терминов. Он считает, что сходство между вещами содержится в самой их природе. Если некоторые вещи объединяют под одним названием, то лишь потому, что сами эти вещи сходны между собой. Их сходство вполне реально. Мы не можем:

«обладать знанием индивидов и найти способ точного определения индивидуальности каждой вещи, не сохраняя ее самой, так как все обстоятельства могут повториться; самые незначительные различия остаются нами незамеченными; место и время не только не в состоянии служить для определения, но наоборот, нуждаются сами для своего определения в содержащихся в них вещах» (III, 3).

Польза языка состоит в том, что он помогает определить и классифицировать вещи. А сущность вещи заключается в возможности воспринимать ее как именно эту вещь. Но в этом случае можно говорить об априорном ее знании. Встреча с действительностью и опыт убеждают нас в реальности определений.

«То, что считают возможным, выражается определением, но это определение только номинально, если оно не выражает в то же время возможности, так как в этом случае можно сомневаться, выражает ли данное определение нечто реальное, т. е, возможное, пока опыт не придет нам на помощь и не покажет этой реальности a posteriori, если вещь действительно находится в мире» (III, 3).

Вещь имеет лишь одну сущность, но несколько определений (они зависят от места, которое мы занимаем по отношению к вещи).

Задача ученых состоит в постоянном и все более точном определении реальности вещей и совершенствовании при этом употребляемого нами языка (III, 6). Определения вещей должны быть такими же точными, как у весов и мер: иногда следует устанавливать фиксированные границы. Следовательно, расчленение действительности с помощью понятий представляет собой в то же время и внесение в нее структурной упорядоченности (III, б).

Лейбниц признает неточность слов и нередкие злоупотребления ими. В письменной речи можно заранее договориться о терминологии, а значит, выразить свою мысль более точно, чем в устной (III, 9-11).

Книга IV: О познании

Несмотря на то что истина выявляется путем сравнения идей, это не значит, что связи между идеями должны проявляться именно в данный момент Продукт работы разума может содержаться в памяти или проявиться позднее:

«Так как наше знание, даже наиболее доказательное, получается очень часто в результате длинной цепи выводов, то оно должно действительно заключать в себе воспоминание о некотором прошлом доказательстве, которого мы уже не различаем отчетливо, когда заключение уже сделано; в противном случае мы вечно повторяли бы это доказательство. И даже в процессе доказательства его нельзя охватить сразу целиком, так как все его части не могут одновременно быть представлены в разуме; держа постоянно перед глазами предыдущую часть, мы никогда не дойти бы до. последнего, завершающего заключение звена. По этой же причине было бы трудно создать науку без письменности, так как память недостаточно надежна» (W, 1).

Знание может быть сведено к молчаливому признанию возможности. Анализ и синтез — два вида деятельности разума, которые позволяют вырабатывать все более и более точное знание (IV, 2). Чувственное познание заключается в том, чтобы установить на основе множества опытов

«[…] связь явлений, т. е. связь того, что происходит в разных местах, в разное время и в опыте разных людей […] гарантирующую фактические истины относительно чувственных вещей вне нас, подобно тому как оптические явления находят свое объяснение в геометрии» (IV, 2).

Эту связь можно также установить с помощью расчета вероятностей. Следовательно, она проясняется с помощью доказательств, построенных на основе истин разума. Анализ позволяет расширить знание (IV, 3). Таким образом, даже те неполные представления, которые мы имеем о материи, позволяют нам постичь реальность субстанций через понимание гармонической связи, существующей между всеми явлениями.

«Основа истинности случайных и единичных вещей заключается в том, что чувственные явления оказываются связанными между собой в точности так, как этого требуют истины разума» (IV, 4).

Говоря о методике преподавания наук, Лейбниц замечает, что к открытию или изобретению человек обычно приходит окольными путями, редко совпадающими с последовательным дидактическим изложением их сути. Он сожалеет, что часто люди забывают, как делается изобретение. По этому поводу обычно строят нелепые догадки. Лейбниц предлагает рассказывать об обстоятельствах, при которых ученый приходит к открытию:

«Часто имеется разница между методом обучения наукам и методом создания их, но не об этом здесь идет речь. Как я уже сказал, иногда случай давал повод к открытиям. Если бы отметили эти случаи и сохранили память о них для потомства (что было бы очень полезно), то факт этот явился бы очень важным элементом истории наук, но на нем нельзя было бы построить системы их. Иногда также изобретатели в своем движении к истине пользовались рациональным методом, но прибегая при этом к очень окольным путям. Я считаю, что в важных случаях авторы оказали бы услугу публике, если бы в своих сочинениях они правдиво отметили следы своих попыток» (IV, 7).

Лейбниц считает, что при правильном построении гипотез анализ может выйти за рамки наблюдаемых явлений. Этот принцип — единственный, с помощью которого можно объяснить дедукцию, например в сфере этики.

Сдержанное отношение к книге

Исторический парадокс заключается в том, что автор адресовал свою книгу Локку, а тот даже не снизошел до ответа «господину немцу», как и Гоббс несколькими десятилетиями ранее. Да, Лейбницу, у которого были корреспонденты по всей Европе, явно не везло с Англией! Так что в каком-то смысле замысел философа был изначально обречен на неудачу. Но этот труд вообще бы не увидел света, если бы после смерти Локка Лейбниц не понял со всей определенностью, что возможность спора с английским философом отпала окончательно. Таким образом, Лейбниц ведет диалог не столько с Локком, сколько с его книгой, хотя втайне предпочел бы, конечно, полемизировать с самим философом.

И когда Локк умер, Лейбниц отложил свой труд до лучших времен. Он был опубликован лишь через 49 лет после смерти автора. К тому времени ситуация коренным образом изменилась. Жан-Жак Руссо уже был знаменит. До Французской революции оставалось совсем немного. Лейбницу повезло: его воображаемый оппонент Локк все еще был популярен. Его. труды продолжали читать. А значит, публику заинтересовал и Лейбниц. Его научное наследие привлекло к себе всеобщее внимание.

Еще один парадокс состоит в том, что Новые опыты о человеческом разумении — наиболее законченное из сочинений Лейбница. Его огромное наследие (70 томов по 500 страниц каждый) в основном состоит из фрагментов, примечаний к произведениям различных авторов, писем… Лейбниц принадлежит не только XVIII веку, но и нашему времени. Он наш предшественник на пути к современности. Философ начал строить мир, в котором мы живем. Он разглядел его до нас и лучше нас. Как замечает Мишель Серр, «благодаря ему зародилась современная математика, он предвидел наши открытия в физике, маши сети коммуникаций, наши базы данных, наше искусство, построенное на знаках и языке […] — все это уже есть в его сочинениях, так же, как и почва для воплощения этих форм, Лейбниц живет в наших начинаниях, он неразрывно связан с нашими достижениями». Следовать по дорогам, перекресткам, соединениям его системы, описывать ее местные особенности, рассчитывать ее глобальные связи — значит исследовать пространство сегодняшнего дня…

Наибольший интерес в Новых опытах представляет мысль о восприятии как едином целом. Разум примеряет к миру заранее существующие формы. Мысль о том, что восприятие строится из отдельных частичек, атомов (Локк) сегодня выглядит устаревшей. Напротив, позиция Лейбница соответствует нашему нынешнему подходу к окружающей нас действительности.

Анализ свойств восприятия сегодня более утонченный, но по сути своей не изменился со времен Лейбница. С него началась наша современная эпоха развития психологии познания и воспитания. Ребенок с самого юного возраста воспринимает формы, структуры. Следовательно, в разуме заранее существуют понятия, формы, организующие внешнюю реальность… Психологическая теория гештальта является прямым развитием Новых опытов.

Жан-Жак Руссо

1712–1778

Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми

1755

Жан-Жак Руссо — любопытная личность в истории философии. Артур Шопенгауэр называл его «гением». В устах желчного немецкого философа сие означало, что в рассуждениях Руссо больше интуитивных догадок, чем серьезных научных выводов. В его сочинениях затронуты самые различные проблемы философии, политики, воспитания, литературы и даже музыки.

Обстановка, в которой выли написаны Рассуждения о неравенстве

Руссо родился в Женеве, в семье правоверных кальвинистов, и всю свою нелегкую жизнь провел в разъездах. Уже в 16 лет он уезжает из Женевы и отправляется во Францию. Годы, проведенные в Шарметте, близ Шамбери, в имении госпожи де Варан, были самыми счастливыми в жизни юноши. Там он начинает заниматься латинским языком, музыкой и философией. В 1741 году в возрасте 29 лет Руссо уезжает в Париж, где без особого успеха пытается добиться признания изобретенной им новой системы нотной записи. Прожив некоторое время в Венеции, в 1745 году он возвращается во французскую столицу.

В 1750 году в возрасте 38 лет Руссо выносит на суд широкой публики свое сочинение Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов. Оно было написано для участия в конкурсе, объявленном Дижонской академией в газете Меркюр де Франс в октябре 1749 года. Это Рассуждение сразу сделало философа знаменитым. Оно имело невероятный успех и вызвало яростные споры, в которых автору пришлось участвовать вплоть до 1753 года, когда оппоненты переключили огонь своей критики на второй трактат философа, посланный им на очередной конкурс все той же Дижонской академии.

Эту вторую работу необходимо рассматривать в свете борьбы мнений, вызванной первым Рассуждением. Руссо повторяет в ней свое интуитивное наблюдение, которое и привело к столь бурной полемике: о том, что в естественном обществе после того, как оно перестает быть таковым из-за развития цивилизации, происходит все большее развращение нравов. Эта тема позже заняла центральное место в учении Руссо. По мере становления этого учения философ постигал ее все глубже и ставил постоянно, со все большей настойчивостью. Рассуждение следует, таким образом, рассматривать как обоснование новой позиции в вопросе об «общественном договоре», который в философии обсуждался со времен Гоббса. Главная идея Руссо состоит в том, что человеческие отношения бывают добрыми лишь до тех пор, пока они определяются только взаимной симпатией, но стоит в них вмешаться соображениям выгоды, как все сразу меняется к худшему. Чем сильнее Человек зависит от других для удовлетворения своих все более многочисленных и разнообразных потребностей, тем больше портятся отношения между людьми.

Происхождение неравенства

Вопрос, сформулированный Дижонской академией и послуживший темой для второго Рассуждения, был такой: «Каково происхождение неравенства между людьми, и допускается ли оно естественным законом?» Руссо не отвечает на вторую часть вопроса, упомянув о нем лишь в нескольких строчках в конце своего Рассуждения. Он не довольствуется простым осуждением существующего между людьми неравенства Это до него в той или иной степени делали все философы. Руссо же хочет объяснить исторические и логические причины возникновения этого неравенства. Вопрос о происхождении явления всегда интересует философов. Не следует путать его с вопросом о зарождении. Зарождение можно датировать. Оно интересует историков и социологов. Вопрос о происхождении более абстрактный, более теоретический. В том смысле, в каком его трактует Руссо, происхождение — это прежде всего начало, но вместе с тем и источник, и причина. Руссо глубоко пессимистичен. Он не верит, что коренное переустройство общества, которого оставалось ждать уже недолго, может уничтожить неравенство между людьми. Смена власти недостаточна для перехода к обществу, в котором не существует неравенства. Оно возникает постоянно, считает философ, поскольку человек никогда не перестает сравнивать себя с другими.

Революция может лишь внести изменения в содержание неравенства, но никоим образом его не искоренить. Ведь прогресс порождает новое неравенство. Таким образом, Руссо интересуется не только политическими, но и психологическими и социальными корнями неравенства.

Посвящение

Трактат посвящен Женевской республике, чьим уроженцем был Руссо. Посвящение состоит из 12 страниц, в которых Руссо рассуждает, что, имея возможность выбора отечества, он избрал бы небольшую страну, где существует определенная близость между гражданами. Правители там не оторваны от простых обывателей. Он выбрал бы страну, в которой свобода и равенство граждан бесспорны и служат удовлетворению их потребностей. Руссо считает, что этому описанию в какой-то степени соответствует Женевская республика:

«Ваше государственное устройство превосходно, оно продиктовано возвышеннейшим разумом и гарантируется дружественными и уважаемыми державами; ваше государство мирно; ни войн, ни завоевателей не приходится вам бояться… Вы не столь богаты, чтобы обессилеть от изнеженности и утерять в суетных наслаждениях вкус к истинному счастью и подлинным добродетелям, и не столь бедны, чтобы нуждаться в помощи извне, чтобы восполнить то, чего не обеспечивает вам ваш прилежный труд…»

Таким образом, Руссо — горячий сторонник автаркии (опоры государства на собственные силы. — Примеч. пер.).

Предисловие

В предисловии выдвигается положение о том, что наиболее полезным и наименее продвинувшимся из всех знаний человеческих является знание о самом человеке. Руссо призывает начать исследование человека естественного, первобытного, такого, каким он был до создания общества. Это предисловие можно считать своего рода манифестом этнографии и антропологии в том виде, в каком они начали развиваться во времена Руссо и существовали в последующие века, то есть наук об изучении человека в естественной среде обитания. Ведь сам Леви-Строс (известный французский этнограф и социолог. — Примеч. пер.) называл Руссо отцом антропологии.

Введение

Повторив вопрос, поставленный Дижонской академией, Руссо констатирует, что между людьми существуют два вида неравенства: естественное (например, в физической силе) и общественное. О первом из них говорить трудно, поскольку оно существует изначально. А вот общественное неравенство представляет собой серьезную проблему. Его объясняют различными способами. Руссо заявляет о своем намерении подойти к этому вопросу, рассмотрев историю его возникновения.

Часть первая: Описание естественного состояния

Руссо описывает естественное состояние в соответствии со своими представлениями. Человек противостоит Природе и должен в ней выжить. Поэтому у него мощное телосложение. Он бегает, охотится. Он живет в полном согласии с окружающей средой. У него мало ресурсов, но немного и потребностей. Руссо основывает свои представления о естественном состоянии на наблюдениях путешественников, особенно голландских. У дикарей, которых те описывали, чувства осязания и вкуса находились в зачаточном состоянии. Но зрение, слух и обоняние у них были чрезвычайно развиты…

Человек без страстей

Что касается морали, то желания дикого человека не превышают его физических потребностей.

«Единственные блага, знакомые им в мире, — это пища, самка и отдых; единственные виды зла — боль и голод».

И далее автор говорит о дикаре так:

«Его душа, ничем не волнуемая, отдается единственно чувству нынешнего существования, безо всякого представления о будущем, каким бы близким оно ни было, а его планы, ограниченные, как и его взгляды, едва простираются до конца дня…»

Руссо доказывает, что для овладения огнем, для начала земледелия потребовалось огромное время. Предвидеть, думать о будущем, — говорит Руссо, — значит выйти из естественного состояния. Это предполагает развитие языка. Философ подробно исследует корни происхождения языка, необходимого орудия для жизни в обществе. Руссо считает, что человеку «для жизни в естественном состоянии требовался лишь инстинкт». Но для жизни в обществе нужен «развитой разум». Таким образом, естественный человек не порочен и не добродетелен. Руссо спорит с Гоббсом, утверждавшим, что, не обладая добродетелью, естественный человек по натуре должен быть злым. По мнению французского философа, естественный человек, напротив, не знает порока, поскольку ему неведомо самолюбие. Руссо считает даже, что такому человеку по природе свойственна жалость. Он не любит видеть страдания себе подобных. Мать любит и жалеет своих детей.

Жестокосердие цивилизованного человека

В цивилизованном обществе человек самолюбив и не знает чувства жалости:

«Разум порождает самолюбие, а размышление его укрепляет; именно размышление заставляет человека обратить свои мысли на самого себя, именно размышление отделяет человека от всего, что стесняет его и удручает. Философия изолирует человека; именно из-за нее говорит он втихомолку при виде страждущего: Тибни, если хочешь, я в безопасности. Только опасности, угрожающие всему обществу, могут нарушить спокойный сон философа и поднять его с постели. Можно безнаказанно зарезать ближнего под его окном; ему стоит только закрыть себе руками уши и несколько успокоить себя несложными доводами, чтобы не дать восстающей в нем природе отождествить себя с тем, которого убивают. Дикий человек полностью лишен этого восхитительного таланта; и по недостатку благоразумия и ума он всегда без рассуждений отдается первому порыву человеколюбия…»

Природное состояние: равновесие

Страсть незнакома первобытному человеку. Сексуального соперничества не существует. Сексуальное желание не вызывает столкновений между людьми:

«Воображение, которое среди нас творит столько бед, ничего не говорит сердцу дикаря; каждый спокойно ждет внушения природы, отдается ему, не выбирая более с удовольствием, чем со страстью, и как только удовлетворена потребность, желание угасает все целиком».

Естественное состояние является, таким образом, состоянием равновесия, где нет ни страсти, ни прогресса:

«Дикий человек, который, блуждая в лесах, не обладал трудолюбием, не знал речи, не имел жилища, не вел ни с кем войны и ни с кем не общался, не нуждался в себе подобных, как и не чувствовал никакого желания им вредить, даже, может быть, не знал никого из них в отдельности, был подвержен лишь немногим страстям и, довольствуясь самим собою, обладал лишь теми чувствами и познаниями, которые соответствовали такому его состоянию; ощущал только действительные свои потребности, смотрел лишь на то, что, как он думал, представляло для него интерес, и его интеллект делал не большие успехи, чем его тщеславие».

Отсутствие прогресса

Если случайно первобытный человек и сделает какое-либо открытие, он не сможет о нем никому рассказать, поскольку не знает даже своих детей. Новое искусство погибнет вместе со своим изобретателем:

«Не было ни образования, ни прогресса, бесполезно множились поколения; и так как каждое из них отправлялось от той же точки, то целые столетия протекали в той же первобытной грубости; род был уже стар, а человек все еще оставался ребенком».

Дискуссия с прежними авторами, писавшими на ту же тему

Руссо долго и подробно описывает естественное состояние, желая прежде всего разрушить ложные теории о нем, выдвигавшиеся его предшественниками. Философ отвергает мысль о том, что в основе общественного неравенства лежат физические различия. По его теории, в естественном состоянии сила между людьми применяется редко и не может стать основой долговременных отношений;

«Человек, конечно, может овладеть плодами, которые собрал другой, дичью, которую тот убил, пещерою, что служила ему убежищем… Но как сможет он достигнуть того, чтобы заставить другого повиноваться себе?.. Если меня будут тревожить в одном месте, кто помешает мне пойти в другое?»

В естественном состоянии один человек не может заставить служить себе другого, поскольку никто не нуждается для выживания ни в ком другом. Следовательно, в естественном состоянии не существует социального неравенства.

Часть вторая: Образование гражданского общества и неравенства

«Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: Это мое! и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества». Эта фраза из Рассуждения стала знаменитой. Но интересно проследить за дальнейшим ходом мысли Руссо:

«От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибнете, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!»

Образование общества

Руссо понимает, однако, что цивилизацию не остановить. Для удовлетворения своих потребностей люди изобрели рыболовство, охоту. Они придумали одежду, научились хранить огонь. Им понравилась приготовленная пища… Но по мере того, как человек обнаруживал свое превосходство над животными, в нем пробуждалась гордыня. Стремление к благосостоянию привело человека к осознанию пользы от объединения в группы. Затем зародилась промышленность. Создавались орудия труда. Несколько человек подолгу жили вместе, и это положило начало семье и супружеской любви. Возникла необходимость речевого общения. Язык развивался. Люди объединялись во все большие группы, и возникла нация. Некоторые из людей пользовались наибольшим уважением среди себе подобных. Это привело к соперничеству и конкуренции. С появлением собственности началась эксплуатация человека человеком.

Накопление

«…Как только люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих, исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью; и обширные леса превратились ера-дующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета».

Появление металлургии и земледелия заложило основу этой революции. Появились разделение труда и частная собственность. Вначале земледелец защищал свой участок до сбора урожая, а затем с годами закрепил за собой постоянное право на владение землей…

Зарождение честолюбия

В области морали все эти события привели к развитию памяти, воображения, корыстного честолюбия: «Быть и казаться — это отныне две вещи совершенно различные, и следствием этою различия явились и внушающий почтение блеск, и прикрывая обманом хитрость, и все те пороки, что составляют их свиту». Началось порабощение одного человека другим. Ведь богатство нужно не для удовлетворения потребностей, а для подчинения ближних. Право наследования позволило создать громадные состояния. Соперничество богачей привело к войнам. Затем для удержания завоеванного были созданы общественные институты. Люди согласились с их появлением, веря, что они помогут избежать дальнейших войн. На самом же деле эти институты держали их в рабстве, в зависимом состоянии. Люди согласились подчиняться законам, как раненый соглашается, чтобы ему отрезали руку ради сохранения всего тела.

Естественная свобода исчезла. За первым обществом появились и другие. Они зарождались по всему свету гражданское право стало законом жизни всех граждан. В войнах между нациями возникло понятие смерти как долга. Людям стало необходимо избирать себе вождей. «…Народы поставили над собою правителей, чтобы защищать свою свободу, а не для того, чтобы обратить себя в рабов». Но те политики, что говорят о любви к свободе, в действительности приписывают людям естественную склонность к рабству и злоупотребляют их терпеливостью.

Происхождение власти

Руссо подчеркивает тот факт, что родительская власть — явление совсем иного порядка, чем власть политическая: «…Отец является повелителем ребенка лишь до тех пор, пока тому необходима его помощь…» После этого они становятся равными. Сын обязан лишь уважать отца, а не подчиняться ему. Руссо оспаривает мысль о том, что свободу можно уступить по договору, подобно материальным благам. Ведь без свободы не существует человека. Это его естественное состояние. Философ также отрицает выдвигавшиеся до него обоснования рабства. Что касается политики, то Руссо считает, что образование государства есть по сути дела договор между народом и руководителями, которых он для себя избрал, «договор, по которому обе стороны обязуются соблюдать законы, в нем обусловленные и образующие связи их союза». Если граждане принимают на себя обязательство уважать законы, то правители обязуются использовать доверенную им власть только в интересах граждан, то есть для защиты принадлежащей тем собственности.

Политическое общество

Поначалу честные правители соблюдают этот договор. Но уже в скором времени начинаются злоупотребления. Руссо перечисляет различные возможные формы правления. Философ объясняет их через обстоятельства, существовавшие в момент их создания. Когда народ желает иметь в качестве вождя кого-то одного, образуется монархия и т. д. Привыкнув к такой зависимости от монарха, народ уже не помышляет от нее освободиться. Неравенство все увеличивается. Неравенство между правителями и управляемыми порождает новые различия между людьми:

«Неравенство легко распространяется среди людей с душой честолюбивою и низкою, которые всегда готовы испытывать судьбу и господствовать или повиноваться почти с одинаковой охотой в зависимости от того, благосклонна к ним судьба или нет».

Именно на этих индивидуальных слабостях людей строится деспотизм, последняя стадия неравенства. Парадокс деспотизма состоит в том, что при нем все люди становятся равны, в том смысле, что все превращаются в рабов кого-то одного. И тогда человек полностью забывает о естественном состоянии. Какая же огромная дистанция между этими двумя состояниями! При деспотизме глазам мудреца представляется не более чем сборище фальшивых людей с наигранными страстями — результат всех этих новых отношений, не имеющих более никакого обоснования в Природе. Естественный человек желает лишь покоя и мира. Цивилизованный человек, напротив, всегда активен, всегда чем-то обеспокоен. «Он работает до самой смерти, он даже идет на смерть, чтобы иметь возможность жить».

Непримиримое противоречие между двумя состояниями

Руссо представляет себе то изумление, с которым обитатель Карибских островов должен смотреть на тяжелое, но столь желанное бремя трудов европейского министра! Однако, заключает он, для славного дикаря понятия власти и репутации не имеют смысла. Дикарь живет в самом себе. Человек общества живет лишь во мнении окружающих. Лишь по их суждениям строит он свое существование. Неравенство практически отсутствует в естественном состоянии. Оно достигает максимальной степени в развитом обществе. Руссо заключает отсюда, что моральное неравенство, оправдываемое действующим правом, противоречит естественному Закону:

«…Явно противоречит естественному Закону, каким бы образом мы его ни определяли, чтобы дитя повелевало старцем, глупец руководил человеком мудрым и чтобы горстка людей утопала в излишествах, тогда как голодная масса лишена необходимого».

Развитие идей Рассуждения в других произведениях Руссо

Как мы уже отмечали во введении, идеи, содержащиеся в Рассуждении, послужили основой политической теории, которую Руссо продолжал развивать в последующих своих сочинениях. Главными из них были работы Об общественном договоре и Эмиль, или О воспитании.

Об общественном договоре

В этой теоретической работе Руссо не ставит себе целью разработать программу развития общества или правления. Он сделает это позже, в проектах государственного устройства, написанных для Корсики и Польши. В трактате Об общественном договоре автор пытается сформулировать основные принципы будущей неизбежной революции. Он констатирует, что современное общество зиждется на аморальных основах. Следовательно, необходимо перевести его на новые принципы — равенства и свободы. В этом произведении Руссо еще придерживается того мнения, что, поскольку естественная тенденция заключается в увеличении неравенства, закон должен действовать в противоположном направлении.

Вся политика должна опираться на моральные принципы, на коллективную сознательность, позволяющую обеспечить равенство всех граждан. Поскольку возвращение в естественное состояние немыслимо, следует восстановить естественного человека в рамках общества. Договор есть та общественная норма, которую должны принять люди, подняв свою моральную сознательность до уровня сознательности гражданской и политической.

В этой книге Руссо проводит различие между общей и частной волей. Общая воля — это воля всеобщая в ее человеческом преломлении. Это желание вернуться к естественному разуму Общей воле противостоит воля частная, толкающая человека к поиску преимуществ для себя самого и против коллектива. Общая воля есть любовь к человечеству, а частная воля имеет источником себялюбие. Общая воля вовсе не совпадает с волей всех или даже большинства людей. Воля всех людей — это лишь сумма частных воль, тогда как общая воля есть воля общих интересов. Таким образом, эта книга по сути является развитием идей Рассуждения о происхождении неравенства.

Эмиль

В книге Эмиль, или О воспитании Руссо пытается представить такую систему воспитания, при которой человек становится не тем, чем он кажется, а тем, что представляет собой на самом деле. Эмиль воспитывается в обстановке, далекой от соблазнов большого мира. Мальчика поддерживают в состоянии изначальной, естественной невинности. Но это не значит, что Эмиль должен вырасти невеждой. Напротив, Руссо считает, что возврат к естественному сознанию возможен только у людей разумных и свободных. Сознание, разум и свобода должны объединиться воедино. Руссо предлагает систему воспитания, основанную на абсолютной откровенности в отношениях с ребенком. Цель такого воспитания он формулирует в Кредо савойского викария: «Совесть — для того, чтобы любить благо, разум — чтобы его знать, свобода — чтобы его избрать». Так что в Эмиле также развиваются некоторые идеи, изложенные в Рассуждении о происхождении неравенства.

Как были восприняты эти идеи

По мере развития своих идей Руссо встречался со все большей враждебностью бывших друзей-энциклопедистов. Вначале те восприняли новую теорию с энтузиазмом, но позже стали выражать все большее несогласие с идеалистической системой Руссо, считая ее отражением бесплодной тоски по прошлому.

Тем не менее известно, какое огромное влияние оказали мысли Руссо на политическое развитие Франции. Могла ли вообще произойти Французская революция, не будь этих страстных выступлений в защиту естественных свободы и равенства между людьми?

Не подлежит сомнению, что начиная со второй половины XVIII века идеи Руссо оказали серьезное влияние на самые широкие слои общества.

Духовная связь между Руссо и сегодняшними защитниками окружающей среды

Еще и сегодня учение Руссо вдохновляет, хотя и немногочисленных, сторонников новой педагогики (направления в педагогике, возникшего в конце XVIII века и лежащего в основе воспитательного процесса в многочисленных альтернативных школах). В определенной степени в экологическом движении можно разглядеть преемственность с теорией Руссо. Вот уже несколько десятков лет в Европе и во многих странах за ее пределами набирает силу понимание того, что развитие любой ценой опасно для человечества. Идеи Руссо об опасности прогресса продолжают находить себе сторонников. Даже в развивающихся странах, вовлекаемых великими державами в мировую экономику, начинают раздаваться голоса о том, что не следует принимать участие в международном разделении труда, а напротив, необходимо опираться лишь на собственные силы, живя за счет местного сельского хозяйства. Ведь Руссо убедительно доказал, что стремление к повышению производительности труда увеличивает людскую зависимость…

Защитники окружающей среды также ставят под вопрос идею роста производства как самоцель. Они настаивают на улучшении отношений, сложившихся в человеческом обществе. Враждебное отношение Руссо к духу предпринимательства, которое он считал присвоением чужого труда, его недоверие к постоянному появлению новых потребностей и все возрастающей конкуренции всегда находят отклик в тех политических и общественных движениях, которые пытаются определить цену, выплачиваемую обществом по логике экономического роста. Политическая экономия и наука об обществе школы Ле Пле в XIX веке, хотя и не ссылались прямо на учение Руссо, также были весьма чувствительны к этим вопросам.

В заключение: возрождение привлекательности призыва к смягчению нравов

Великая заслуга Руссо — создание учения о цене, уплачиваемой обществом за прогресс. Над некоторыми из мыслей философа еще и сегодня стоит задуматься. Огромные успехи научно-технической революции не всегда приводят к улучшению качества жизни. Уничтожение лесов по всей планете, загрязнение окружающей среды во всемирном масштабе, непрекращающиеся войны — все это и сегодня приводит нас к ностальгическим размышлениям о мягкости человеческих нравов в естественном состоянии. Рассуждение Руссо и все его учение снова и снова заставляют задуматься о цене прогресса в современную эпоху.

Иммануил Кант

1724–1804

Критика чистого разума

1781–1787

Работа, сложная для понимания

Иммануил Кант оставил после себя большое философское наследие, в котором Критика чистого разума занимает центральное место. Философ родился 22 апреля 1724 года в Кенигсберге, городе в Восточной Пруссии, и ни разу в жизни из него не выезжал; там же в 1804 году он и скончался. Размеренность его жизни вошла среди местных жителей в поговорку. Кант придерживался скрупулезного режима дня, никогда его не нарушая: подъем в пять утра, обед в час, прогулка в три тридцать… Говорят, что от этого распорядка философ отступил лишь однажды — в день, когда узнал о начале Французской революции. (Уместно здесь привести высказывание о Канте Генриха Гейне: «Изложить историю жизни Иммануила Канта трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории.» — Цит. по: Таранов П.С. Анатомия мудрости: 120 философов. Том II. — Симферополь: Таврия, 1997. С. 397. — Примеч. пер.)

С 1740 по 1746 год он учился в Кенигсбергском университете, затем девять лет преподавал, а в 1755 году стал приват-доцентом. В 1770 году Кант получил в университете должность штатного профессора и исполнял ее до 1797 года. Таким образом, он был первым великим философом, постоянно преподававшим в университете. В жизни Канта был лишь один инцидент, достойный упоминания: в 1794 году профессор выпустил без разрешения цензуры свою работу Религия в границах простого разума, после чего власти запретили ему публиковать сочинения на религиозные темы.

В становлении философской теории Канта различают два периода: докритический, то есть до выхода в свет Критики чистого разума, и критический, когда философ опубликовал ряд важных трудов, среди которых следует особо отметить Критику чистого разума в двух изданиях (1781–1787), Критику практического разума (1788), Критику способности суждения (1791) и Метафизику нравов (1797).

Критика чистого разума — одно из самых сложных и по-разному понимаемых произведений в истории философии. Оно оказало влияние на все последующее развитие философской мысли. Сам же Кант считал эту книгу своего рода трактатом о методе.

В 1770 году он написал работу О мире чувственном и мире сверхчувственном, которая обычно известна под названием Диссертация 1770 года. В ней философ изложил основы своего подхода к вопросам методологии. Эта небольшая книга состоит из пяти частей. Автор рассматривает понятие мира, различия между чувственным и сверхчувственным, принципы строения чувственного и сверхчувственного миров. И наконец, на основе различий, установленных между этими двумя мирами, он излагает содержание своего метода в метафизике.

Сам Кант полагал, что уже эту его работу можно назвать критической. Он считал, что изложил в ней первый вариант своей теории идеальности времени и пространства. Однако за время с 1770 по 1781 год философ существенно развил свою концепцию пространства и времени. В 1770 году он установил лишь субъективность представления об этих двух категориях. В Критике же Кант идет дальше и опирается на понятие идеальности, которое и есть метод. В 1770 году он говорит о том, как мы видим пространство и время, а в Критике чистого разума речь идет уже о методике подхода к их изучению.

В то же время уже Диссертация 1770 года означает разрыв с теориями Декарта и Лейбница: в пространстве и времени Кант видит формальные принципы чувственного мира. Человеческий рассудок выполняет лишь логическую функцию. В четвертой части работы 1770 года автор рассматривает вопрос о категориях. Он понимает их как принципы сверхчувственного мира, где они должны иметь реальное применение. Но эти категории представлены им еще в неупорядоченном виде.

Таким образом, можно сказать, что в своей работе Кант еще не составил представление о духе как об органической целостности методов. И задача, которую должна была решить Критика чистого разума, как раз и состояла в логическом упорядочении всех категорий и сведении их в таблицу, которая могла бы выглядеть единым законченным целым. Автор должен был также объяснить, как категории соотносятся с вещами в себе и каким образом интеллектуальные категории применимы к чувственным вещам.

Критика чистого разума, несмотря на всю свою сложность и многообразие возможных интерпретаций, является, несомненно, одним из самых значительных произведений во всей западной философии. Кант считал эту работу изложением своего «метода» (в предисловии ко второму изданию он писал: «Это трактат о методе, а не система самой науки»), о котором философ уже дал некоторое представление в работе О мире чувственном и мире сверхчувственном (1770). Это также произведение метафизическое — в том отношении, что речь в нем идет о науках чистого разума, то есть независимых от опыта (таких, как онтология), или о науках, объекты которых безусловны (рациональные психология, космология и теология).

Предисловия и введение

В предисловий 1781 года Кант констатирует, что эти науки, хотя к ним невозможно оставаться безразличным, вплоть до сегодняшнего дня фактически представляют собой лишь арену для ученых споров. Критический подход к чистому разуму имеет целью заменить теоретическую войну и победу в ней на судебную процедуру и приговор. Критика будет относиться не столько к самим объектам, сколько к вопросу о том, «что и насколько может быть познано рассудком и разумом независимо от всякого опыта». Философ поясняет, что такое суд чистого разума:

«Я разумею под этим не критику книг и систем, а критику способности разума вообще в отношении всех знаний, к которым он может стремиться независимо от всякого опыта, стало быть, решение вопроса о возможности или невозможности метафизики вообще и определение источников, а также объема и границ метафизики на основании принципов».

И действительно, как Кант подчеркивает в Предисловии ко второму изданию, его цель состоит в том, чтобы пользоваться разумом только с достаточным основанием. Философ хочет ограничить применение разума только теми сферами, где оно действительно правомерно. Ограничив область, доступную знанию, он отводит определенное место вере: «Я не могу, следовательно, даже допустить существование Бога, свободы и бессмертия для целей необходимого практического применения разума, если не отниму у спекулятивного разума также его притязаний на трансцендентные знания…» (Предисловие ко второму изданию). Приводя в пример Вольфа, Кант желает показать, «как именно следует вступать на верный путь науки с помощью законосообразного установления принципов, отчетливого определения понятий, испытанной строгости доказательств и предотвращения смелых скачков в выводах».

Во Введении Кант различает суждения аналитические и синтетические. Аналитическими суждениями называются те, где предикат, являющийся атрибутом субъекта, содержится в самом субъекте. Например, когда я говорю, что тело имеет протяженность, то это суждение аналитическое, поскольку протяженность является неотъемлемой характеристикой тела. Синтетические же суждения — такие, где предикат В есть атрибут субъекта Д, причем В находится вне А. «Первые можно назвать поясняющими, а вторые — расширяющими суждениями». Таким образом, Кант считает, что обоснованность метафизики будет зависеть от тех выводов, к которым автор придет в своей Критике относительно возможности существования априорных синтетических суждений. Эти синтетические суждения скрываются за аналитическими. В отличие от аналитического суждения, синтетическое априорно претендует на то, чтобы быть внешним предикатом субъекта. Априорное синтетическое суждение, как и апостериорное, не может опираться в этом на опыт:

«Отсюда ясно следует: 1) что аналитические суждения совершенно не расширяют нашего знания, а лишь развивают понятие, которое уже есть во мне, и делают его понятным для меня самого; 2) что в синтетических суждениях я должен, кроме понятия субъекта, иметь что-то еще (X), на что опирается рассудок, чтобы распознать предикат, не содержащийся в понятии, но тем не менее ему принадлежащий».

Именно этот X должен стать объектом исследования. Что это такое? Способна ли метафизика представить этого свидетеля на суд Разума?

1. Трансцендентальное учение о началах

Первая часть: Трансцендентальная эстетика

Вначале Кант повторяет свои рассуждения, содержащиеся в третьей части трактата О мире чувственном и мире сверхчувственном (1770). Напомним их здесь вкратце.

А. Идеи пространства и времени не рождаются из чувственного опыта. Ведь предметы, воздействующие на чувства, нельзя представить как последовательные или одновременные, с одной стороны, или как внешние по отношению друг к другу, с другой стороны, если бы представления о времени и пространстве не существовали заранее.

Б. Идеи времени и пространства являются не общими, как, например, идея дерева, а единичными. Составляющие их части содержатся внутри них.

В. Если верно А и Б, то идеи времени и пространства являются чистыми созерцаниями.

Г. Пространство и время не являются объектами, субстанциями, случайностями или связями, а представляют собой субъективные условия, основные законы духа, то есть принципы формы чувственного, или феноменального (Erscheinung) мира. Идеи времени и пространства являются чистыми созерцаниями. Идея пространства лежит в основе постулата непрерывности, а идея времени — в основе геометрических аксиом.

В Критике порядок изложения темы о пространстве и времени обратен тому, что приведен в Диссертации 1770 года. Здесь пространство и время выступают в качестве необходимых условий чувственного созерцания объекта (единственного, на которое мы способны, не имея дара творческого созерцания), а значит, и познания.

Вторая часть: трансцендентальная логика

Во введении разъясняется понятие трансцендентальной логики. Познание объекта требует размышления о нем. Того, что дается в созерцании, недостаточно. «Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, то есть содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок». Являясь необходимым условием, созерцание должно дополняться понятиями, которые совершенно обоснованно привносятся априори, как только они станут необходимы для того, чтобы мыслить пред-мех Кант излагает два правила общей, или чистой, логики, которые всегда необходимо учитывать при логическом рассуждении:

«1. Как общая логика, она отвлекается от всякого содержания рассудочного познания и от различий между его предметами, имея дело только с чистой формой мышления.

2. Как чистая логика, она не имеет никаких эмпирических принципов, стало быть, ничего не заимствует из психологии, которая поэтому не имеет никакого влияния на канон рассудка. Она есть доказательная наука, и все для нее должно быть достоверным совершенно a priori».

Отдел первый. Трансцендентальная аналитика

Трансцендентальная аналитика занимается исследованием чистого рассудка.

Книга I: Аналитика понятий

Кант размышляет о возможности существования понятий априорных, то есть исходящих исключительно из рассудка. Он анализирует априорное понятие от его зарождения в рассудке до его проявления при столкновении со связанными с ним эмпирическими условиями. Путеводной нитью при этом анализе является логическое понятие рассудка вообще: «Рассудок можно вообще представить как способность составлять суждения». Эти суждения выносятся с помощью предикатов, которыми рассудок наделяет понятия.

Функции рассудка можно разделить на четыре группы, каждая из которых содержит три момента:

— количество суждений (они могут быть общими, частными или единичными — эти три момента количества предвосхищают гегелевскую диалектику);

— качество суждений (утвердительные, отрицательные, бесконечные);,

— отношение суждений (категорические, гипотетические, разделительные);

— модальность суждений (проблематические, ассерторические, аподиктические).

Синтез представляет собой акт формирования знания из разнородных элементов и лежит в основе всякого акта мышления и управляем воображением. Синтез происходит благодаря понятиям, позволяющим найти место объекту в общем. Разнообразие представлений — это всегда разнообразие представлений об объекте. В основе синтеза лежат категории, являющиеся как бы формальной структурой понятия. Кант различает четыре их класса, в каждом из которых содержатся по три категории:

— количества (единство, множественность, целокупность);

— качества (реальность, отрицание, ограничение);

— отношения (присущность и самостоятельное существование, причинность и зависимость, общение);

— модальности (возможность — невозможность, существование — несуществование, необходимость — случайность).

Эти категории представляют собой первоначально чистые понятия синтеза, которые априорно содержатся в рассудке. Именно благодаря им рассудок является чистым. Это понятия суждения. Третья категория в каждом классе образуется при соединении первой и второй. К примеру, целокупность — не что иное, как множество, рассматриваемое как единство и т. д.

Затем Кант рассматривает принципы выведения чистых рассудочных понятий. Понятия дают объективную основу для возможности опыта. Чистые рассудочные понятия позволяют воспринимать объекты, не нуждающиеся в опыте, но все же допускающие его. Синтез происходит в три этапа: синтез схватывания представлений как модификаций души в созерцании; синтез воспроизведения этих представлений в воображении; синтез их узнавания в понятии.

Существует три субъективных источника знания: чувство, воображение и апперцепция (восприятие). Каждое из них можно рассматривать как эмпирическое, но все они также являются и априорными началами, или основами, делающими возможным само это эмпирическое применение. Чувства эмпирически представляют явления в восприятии; воображение — в ассоциации, апперцепция — в узнавании.

Книга II: Аналитика основоположений (трансцендентальное учение о суждениях)

В отличие от разума, способного расширить знание за пределы возможного опыта, рассудок и суждение подчиняются имеющим объективную значимость канонам трансцендентальной логики. Они принадлежат к аналитической части этой науки.

В своей книге Кант дает определение трансцендентальной способности суждения вообще и показывает схематизм чистых рассудочных понятий. Априорные основоположения характеризуются тем, что они не опираются ни на какое более высокое или более общее знание.

Затем философ выстраивает в систему все основоположения чистого рассудка, различая среди них основоположения аналитических суждений и суждений синтетических. Что касается синтетических основоположений чистого рассудка, то Кант исследует более подробно аксиомы созерцания, антиципации восприятия, аналогии опыта и постулаты эмпирического мышления вообще.

Наконец, он исследует основание различения всех предметов вообще на феномены и ноумены. Феномен представляет собой чувственно воспринимаемый образ, тогда как ноумен есть объект рассудка, данный в созерцании и не могущий быть данным в чувственном созерцании. Эта часть книги заканчивается размышлениями о том, что такое ничто.

Отдел второй. Трансцендентальная диалектика

Диалектика, по Канту, есть логика видимости. Истина, или видимость, содержится не в предмете при его созерцании, а в суждении, которое мы выносим об этом о предмете, когда его мыслим. Чувства не бывают обманчивыми, поскольку в них не содержится суждения. Видимость может существовать лишь на уровне суждения, то есть на уровне отношения предмета к нашему рассудку. Там и могут появиться источники заблуждений, от которых нас должна избавить критика. Чистый разум есть источник трансцендентальной видимости. Следует попытаться понять, как он функционирует.

Книга I: О понятиях чистого разума

Как формируются идеи, в частности, идеи трансцендентальные (понятия чистого разума)? Кант выстраивает трансцендентальные идеи в систему. Он учитывает все связи, которыми могут обладать наши представления: связь с субъектом, связь с объектами (феноменами или ноуменами), связь со всеми вещами вообще. Исходя из этого, он делит трансцендентальные идеи на три класса: абсолютное единство мыслящего субъекта, абсолютное единство ряда условий явлений, абсолютное единство условий всех предметов мышления вообще. Эти три класса являются объектами изучения соответственно трансцендентальных психологии, космологии и теологии.

Книга II: О диалектических выводах чистого разума

В этой книге подробно исследуются формы, которые принимают умозаключения чистого разума.

Вначале Кант рассуждает о паралогизмах чистого разума. Паралогизм состоит в ложности формы умозаключения, каким бы ни было его содержание. Философ выделяет четыре ситуации, в которых возникают паралогизмы (они могут быть связаны с субстанциальностью, простотой, личностью или идеальностью).

Затем Кант переходит к антиномии чистого разума. В этой главе он размышляет о том, что происходит, когда мы применяем наш разум, не просто прикладывая основоположения рассудка к объектам опыта, но пытаясь распространить эти основоположения за пределы опыта. В этот момент, констатирует философ, возникают:

«умствующие положения, которые не могут надеяться на подтверждение опытом, но и не должны опасаться опровержения с его стороны; при этом каждое из них не только само по себе свободно от противоречий, но даже находит в природе разума условия своей необходимости; однако, к сожалению, и противоположное: утверждение имеет на своей стороне столь же веские и необходимые основания».

Кант приводит ситуации, когда разум впадает в эти антиномии. Он исследует их причины и показывает, как и в каких условиях рассудок может отыскать в этом конфликте путь к достоверному знанию. Возьмем в качестве примера антиномию из области космологии: вопрос о происхождении мира. Тезис: «Мир имеет начало во времени и ограничен в пространстве» противоречит антитезису: «У мира нет ни начала во времени, ни границ в пространстве, и он бесконечен и во времени, и в пространстве». Еще одна антиномия: существование Бога, внешнего по отношению к миру. Нельзя доказать ни его бытие, ни его небытие.

В антиномии такого типа (всего Кант их насчитывает четыре) разум вступает в конфликт с самим собой. Однако он должен обязательно выйти из этого затруднения. Как же это сделать? Вначале Кант анализирует скептический и аналитический подходы к этой проблеме, а затем предлагает критическое разрешение космологического конфликта разума с самим собой. Он излагает регулятивный принцип чистого разума в отношении космологических идей и рассказывает о возможном эмпирическом применении этого принципа.

В следующей главе, посвященной идеалу чистого разума, философ приходит к выводу о невозможности космологического доказательства существования Бога. Он отвергает все разумные доказательства бытия или небытия Бога. Кант делает заключение о том, что теология никак не может основываться на разуме. Существование Бога не противоречит правомерности применения разума.

II. Трансцендентальное учение о методе

В этой последней части рассматривается дисциплина чистого разума при его догматическом и полемическом применении, в его отношениях с гипотезами и, наконец, в его отношениях с доказательствами.

Кант также исследует вопрос о конечной цели чистого применения нашего разума. Он выдвигает идеал высшего блага в качестве основания для определения конечной цели разума и разграничивает сферы применения мнения, знания и веры. В заключение работы Кант рассматривает архитектонику и историю чистого разума.

Критика чистого разума допускает различные прочтения. Одни философы видели в ней этап на пути к философии Гегеля, через учения Фихте и Шеллинга, другие же — нечто среднее между гегельянством и позитивизмом. Марбургская школа считала ее теорией опыта. Хайдеггер, глубоко изучавший Канта, видел в его учении утверждение фундаментальной онтологии. А по мнению П. Ф. Строусона, оно заложило основы дескриптивной метафизики, свободной от всякого трансцендентального идеализма.

Нам же кажется, что в этой работе Канта следует выделить ее критическую направленность, то есть попытку определить границы сферы, доступной разуму. Эта цель прослеживается уже в первых университетских сочинениях философа. В то время он еще не сделал окончательного выбора в пользу философии и интересовался многими другими науками.

Учение о науке пытался создать Вольф, известный философ, которого Кант часто цитирует в Критике чистого разума. Как в те времена выглядела научная дискуссия? Декарт определял тело как протяженность, к которой извне добавляется движение. Лейбниц же не считал протяженность субстанцией. По его мнению, протяженностью нельзя объяснить ни соединение, ни сопротивление тел. Лейбниц полагал, что в телах содержится «живая сила». Иначе говоря, вместо картезианского механицизма он выдвинул теорию всеобщего динамизма. В 1746 году Кант в своей работе Размышления об истинной оценке живых сил показал, что к этой проблеме следует подходить по-другому.

Декарт, рассматривая тело лишь с математической точки зрения, выражает его кинетическую энергию произведением массы на скорость (MV). Согласно механистической логике, он рассматривал все силы по модели мертвой силы, или инерции. Лейбниц, в рамках своей динамической концепции, интуитивно выдвинул понятие живой силы. Он пытался выразить ее через произведение массы на квадрат скорости (MV²). Хотя Кант и не знает истинной формулы энергии, которую незадолго доэтого вывел Д'Аламбер (Е = MV²/2), но считает, что формула Декарта правильна, но применима лишь в отношении инерции. В то же время он понимает теорию Лейбница и склоняется к мысли, что его формула справедлива для живых сил.

По мнению Жозефа Комбэ, Кант полагает, что истинный метод должен заключаться в «подчеркивании ограниченного и неустранимого характера сил обоих типов и определении областей их действия». Мертвая сила относится к области математики, живая — к области физики. В каждой из этих областей используется свой метод. Это справедливо и для метафизики. У нее своя область исследования, и ей не следует опираться на выводы других наук (математики, физики), поскольку методы этих наук совершенно иные. Таким образом, очевидно, что еще во время учебы в университете Кант применял некоторые положения критического метода, хотя обычно приняло при изучении его наследия проводить жесткую границу между периодами докритическим и критическим.

В Критике чистого разума разработаны критерии априорного суждения — необходимость и универсальность. Опыт не дает нам ничего необходимого и универсального. Лишь разум из того факта, что все прошедшие дни солнце вставало и садилось, выводит заключение, что «солнце завтра взойдет». Понятие «завтра» дает нам не опыт, а разум. Работа Канта посвящена именно этой разнице между опытом и разумом.

Юм уже выдвигал положение о том, что познание есть выход за пределы данных опыта. Но, как подчеркнул Ж. Делёз, хотя Юм хорошо понимал, что познание требует применения субъективных принципов, с помощью которых мы выходим за пределы опыта, все же он считал, что эти принципы содержатся в «человеческой натуре», что это психологические принципы ассоциаций, связанные с нашими собственными представлениями.

Кант трансформировал эту проблему. Он показал, что то, что представляется нам и образует природу, обязательно должно подчиняться принципам того же рода (более того — тем же), что и принципы, регулирующие движение наших представлений. «Это те же принципы, которые определяют наши субъективные представления, а также тот факт, что данные опыта соответствуют нашим представлениям» (Делёз). Таким образом, субъективность принципов является не эмпирической или психологической, а трансцендентальной. В этом и состоит главный вклад Критики чистого разума Канта в философию.

Артур Шопенгауэр

1788–1860

Мир как воля и представление

1844–1859

Шопенгауэр родился в канун Великой французской революции в Данциге, в интеллигентной семье (его отец-коммерсант был по взглядам вольтерьянцем, а мать писала популярные романы). В детстве мальчик вместе с семьей часто ездил в Европу, главным образом во Францию, где прожил два года (в Гавре).

В 1805 году отец умер. Юноша смог поступить в университет только после того, как получил свою часть отцовского наследства. В дальнейшем наследство позволит ему прожить всю жизнь, не заботясь о пропитании. Вначале Шопенгауэр занялся было в Гёттингенском университете медициной, но уже в начале второго семестра перешел на философский факультет. Слушая курс лекций Готлоба Эрнста Шульце, юноша открыл для себя философские системы Платона и Канта. Затем он отправился в Берлин, где познакомился с Фихте, которым глубоко восхищался поначалу и столь же глубоко презирал впоследствии. Диссертацию О четверояком корне закона достаточного основания, за которую Шопенгауэр получил степень доктора Иенского университета (1813), высоко оценил Гете, ставший с тех пор другом молодого философа. Эту работу Шопенгауэр позже включил в первое издание книги Мир как воля и представление в качестве вступления. Под влиянием Гёте он написал эссе О зрении и цветах (1816).

В 1814 году Шопенгауэр познакомился с буддизмом. Это учение, а также философия Канта оказали глубокое влияние на главный труд философа Мир как воля и представление, опубликованный в 1818 году и дополненный в 1844 и 1859 годах. Вопреки ожиданиям автора, читатели не пришли в восторг от его книги. Не встретила особого энтузиазма у слушателей и попытка Шопенгауэра преподавать в Берлинском университете, и разочарованный философ оставляет преподавание и полностью посвящает себя науке.

В 1836 году Шопенгауэр публикует трактат Воля в природе, встреченный публикой не лучше, чем первая его работа. Затем выходит книга О свободе воли (1838). Молчание, с которым встречены его сочинения, убеждает Шопенгауэра, что он стал жертвой заговора, организованного «философами-профессорами» против теорий, несовместимых с официальной философией. Он вступает в ожесточенную полемику с этими «министерскими лакеями».

После выхода в свет в 1844 году второго издания книги Мир как воля и представление с добавлением ряда приложений труды философа понемногу начинают вызывать интерес у читателей. И лишь перед самой смертью Шопенгауэр наконец приобретает широкую известность благодаря своему первому ученику Юлиусу Фрауэнштедту, опубликовавшему в 1854 году книгу Письма о философии Шопенгауэра.

Третье издание Мира как воли и представления с новыми дополнениями вышло в 1859 году.

Вся книга Мир как воля и представление посвящена исследованию одного-единственного тезиса, содержащегося в ее названии. Все остальные работы Шопенгауэра по сути также представляют собой лишь дополнения и новые подтверждения справедливости все того же тезиса.

Предисловие

Автор поясняет, что материал работы излагается систематически, с целью облегчения его усвоения, но должен функционировать как целостный организм, то есть как единая мысль. «В зависимости от того, с какой стороны рассматривать эту единую мысль, она оказывается тем, что называли метафизикой, тем, что называли этикой, и тем, что называли эстетикой. Иона в самом деле должна быть всем этим, если она действительно то, чем, как уже было указано, я ее считаю». (Предисловие к первому изданию.)

В отличие от архитектонической системы, предполагающей порядок, книга должна быть «единственной мыслью».

Она «должна сохранять полное единство. Если она тем не менее может быть для ясности усвоения разделена на части, то связь этих частей должна быть органической, т. е. такой, где каждая часть так же поддерживает целое, как целое поддерживает ее, где ни одна из частей не есть ни первая, ни последняя, где мысль в целом обретает посредством каждой части большую ясность и даже наименьшая часть не может быть вполне понята, если предварительно не понято целое». (Предисловие к первому изданию.)

Таким образом, Шопенгауэр сожалеет о несогласованности между формой и содержанием своего труда. Книга построена не на принципе логического продвижения вперед, а на основе фундаментальной интуиции, и об этом не следует забывать при ее чтении.

Ко второму изданию книги Шопенгауэр добавил в качестве нового введения к своей работе приложение «Критика кантовской философии». Здесь фундаментальная интуиция философа представлена в другой манере. Это приложение состоит из 49 глав, то есть по объему не уступает основному тексту.

Как поясняет Шопенгауэр, для того, чтобы понять его книгу, следует предварительно изучить три источника: сочинения Платона, Канта и индуистскую философию, изложенную в Упанишадах, — произведении, которое немцы еще только открывают для себя. Оно представляет собой «наиболее реальное преимущество этого века над предыдущим, поскольку, по моему мнению, влияние литературы санскрита на наше время будет не менее глубоким, чем в XV веке было возрождение греческой литературы». (Предисловие.)

Книга первая: Мир как представление

Первое размышление: представление, подчиненное закону основания; объект опыта и науки

Первая книга начинается с утверждения: Мир — мое представление. Шопенгауэр считает, что эта истина справедлива для всех живых существ, но лишь человек может привнести ее в сознание. Эта концепция мира как осознанного представления о мире есть отправная точка философского духа.

Я могу быть уверен единственно только в том, что «не знаю ни Солнца, ни Земли, а знаю только глаз, который видит это Солнце, руку, которая осязает Землю…» Иначе говоря, человек знает, что «окружающий его мир существует только как представление, т. е. по отношению к другому, к представляющему, который есть он сам». Это представление о мире выражает все виды любого возможного и мыслимого в мире опыта. Речь идет о понятии более общем, чем понятия времени, пространства и причинности.

«Если каждая из этих форм, которые мы постигли как отдельные виды закона основания, имеет значение лишь для отдельного класса представлений, то, напротив, распадение на объект и субъект служит общей формой для всех этих классов, той формой, в которой вообще только возможно и мыслимо любое представление, каким бы оно ни было — абстрактным или интуитивным, чистым или эмпирическим».

Согласно Шопенгауэру, «…все, существующее для познания, следовательно, весь этот мир, — лишь объект по отношению к субъекту, созерцание созерцающего, одним словом, представление». Этот закон относится не только к настоящему, но и к прошедшему и будущему. Познание проходит через взгляд, которым субъект смотрит на мир.

Каков же этот субъект?

«То, что все познает и никем не познается, есть субъект. Он, следовательно, носитель мира, общее, всегда предпосылаемое условие всего являющегося, всякого объекта; ибо только для субъекта есть все, что есть. Таким субъектом каждый находит самого себя, но лишь поскольку он познает, а не поскольку он объект познания. Объект — уже его тело, которое мы поэтому, с этой точки зрения, называем представлением. Ибо тело — объект среди объектов и подчинено законам объектов, хотя оно — непосредственный объект».

Как и всякий объект созерцания, тело (автор подробно разбирает его свойства как объекта особого опосредования) действительно подчиняется формальным условиям мысли, времени и пространства. Это порождает множественность в представлениях: Шопенгауэр различает интуитивные представления, условиями которых являются время, пространство и причинность (интуитивный разум) и абстрактные представления, или понятия (рассудок). Общее у них то, что представление есть встреча субъекта и объекта.

Для Шопенгауэра материя есть причинность, также, как и закон опыта. В этом смысле всякая интуиция является интеллектуальной и «абсолютная истина состоит в прямой или непрямой связи с ней». Шопенгауэр связывает свою философию с трансцендентальным идеализмом Канта, считая, что доводит его критику до логического завершения.

Книга вторая: Мир как воля

Первое размышление: объективация воли

Если я признаю, что мир есть мое представление, то следует признать и то, что «мир есть моя воля». Воля открывается внутренним опытом моего тела, отличным от самого тела, которое есть лишь один из многих объектов представления. Мое тело, в котором я существую в мире, проявляется как тождественное мне, субъекту познания. Это расширенное толкование понятия воли предполагает, что она — не только психологическое качество человека.

«Каждый истинный акт его воли сразу же и неминуемо есть движение его тепа; он не может действительно желать этот акт, не воспринимая одновременно, что этот акт являет себя как движение тела. Действие тела — не что иное, как объективированный, то есть вступивший в созерцание акт воли… Все тело — не что иное, как объективированная, то есть ставшая представлением, воля; воля — познание тела a priori, а тело — познание воли a posteriori».

И далее:

«Познающий субъект именно благодаря этому особому отношению к собственному телу, которое вне этого отношения для него только представление, подобно всем другим, есть индивид».

Шопенгауэр настаивает на примате бессознательной воли над сознательным интеллектом: «Воля есть сущность человека, а интеллект — ее проявление». Воля, определяемая рационально, есть не что иное, как высшая степень, расцвет воли, являющейся сущностью всех живых тел в лестнице животных тел, более того, ее следует признать сущностью даже сырой материи. Единая в самой себе, эта воля объективируется в природе, начиная от элементарной физической силы и кончая жизненной силой. Но в этом не следует видеть никакого плана, который свидетельствовал бы о божественном разуме: воля утверждается абсурдно, не имея ни причины, ни цели.

Для Шопенгауэра вещь в себе остается непознаваемой: термин «воля», обозначающий феномен, наиболее близко нам знакомый, позволяет лишь мыслить о ней в ее «объективности». Но «воля как вещь в себе полностью отличается от своего явления и совершенно свободна от всех его форм, которые она принимает только в своем проявлении».

Или, в другой формулировке:

«Воля там, где ее озаряет познание, всегда знает, чего она хочет теперь, чего она хочет здесь, но никогда не знает, чего она хочет вообще; каждый отдельный акт имеет цель, но общее воление ее не имеет. Единственное самопознание воли в целом — это представление в целом, весь созерцаемый мир. Он — ее объектность, ее откровение, ее зеркало».

Книга третья: О мире как представлении

Второе размышление: представление, независимое от закона основания. Платоновская идея. Объект искусства

Различные проявления единой воли, степени ее объективации, природные силы, виды животных, человеческие индивидуальности следует отождествить с «идеями» Платона или «вещью в себе» Канта, рассматриваемыми как формы, находящиеся вне пространства и времени, а значит, независимые от принципов разума:

«Время, пространство и причинность — такие свойства нашего интеллекта, в силу которых единое, собственно, Имеющееся существо каждого рода, представляется нам множеством однородных, постоянно вновь возникающих и гибнущих существ в бесконечной последовательности. Восприятие вещей посредством такого устройства нашего интеллекта и соответственно ему — восприятие имманентное; напротив, то, которое осознает, как происходит это восприятие, — трансцендентальное. Его достигают in abstracto посредством критики чистого разума, ноге виде исключения оно может возникнуть и интуитивно».

Так происходит в эстетическом опыте, который рассматривается в третьей книге. В этом виде опыта каждый человек способен подняться до незаинтересованного созерцания идей.

Созерцание приостанавливает, по крайней мере временно, примат воли к жизни. Эстетическое наслаждение порождается упражнением способности к познанию, освобожденной от обслуживания воли и ставшей созерцанием чистого объекта чистым субъектом:

«Возможный переход от обычного познания отдельных вещей к познанию идеи происходит внезапно, когда познание вырывается из служения воле, и субъект именно вследствие этого перестает быть только индивидуальным и есть теперь чистый, безвольный субъект познания, который уже не следит, согласно закону основания, за отношениями, а покоится и растворяется в устойчивом созерцании предстоящего Факта вне его связи с какими-либо другими объектами».

И далее: «Индивид как таковой познает только отдельные вещи; чистый субъект познания — только идеи». Познание в созерцании дает доступ к идеям, тогда как дискурсивное, или абстрактное, познание руководимо принципом разума. Эти два вида познания диаметрально противоположны.

Художник обладает исключительной способностью к созерцанию; его гений представляет собой своего рода избыток этой способности, родственной безумию.

«Редко встречается соединение подлинной гениальности с преобладающей разумностью; напротив, гениальные индивиды часто подвержены сильным аффектам и действию неразумных страстей. Весьма энергичное воздействие [созерцания] настолько превосходит бесцветные понятия, что уже не они, а это воздействие влечет за собой поступки, которые именно поэтому и становятся неразумными. Они в разговоре думают не столько о человеке, с которым они беседуют, сколько о предмете беседы, который живо преподносится им. Гениальность и безумие имеют точку соприкосновения, в которой они близки друг другу и даже переходят друг в друга».

Гений освобождается от власти принципа разума. Он познает Идеи и сам становится, «познавая их, коррелятом идеи, следовательно, уже не индивидом, а чистым субъектом познания». Но, добавляет Шопенгауэр, все люди способны пережить этот опыт, во всяком случае до определенной степени, «в противном случае они не смогли бы наслаждаться произведениями искусства». Чувство прекрасного и возвышенного предполагает наличие этой способности. Гений идет дальше в познании этого рода, поскольку он способен, восприняв Идею, преобразовать ее, сделать видимой в своей работе: «Художественное произведение — лишь средство облегчить познание идеи». Художник познает уже не действительность, а лишь идею. Он стремится воспроизвести в своем произведении лишь чистую идею. Он отличает ее от действительности:

«Художник, который познал только идею, вне действительное-ти, воспроизводит в своем творении чистую идею, выделяет ее из действительности, устраняя все мешающие этому случайности. Художник заставляет нас смотреть на мир его глазами. То, что его глаза таковы, что он познает сущность вещей вне всех их отношений, — это дар, которым обладает гений, врожденная способность».

В эстетическом созерцании соединяются, таким образом, с одной стороны, познание объекта как идеи, а с другой — сознание того, кто познает, то есть чистого познающего субъекта.

Когда человек руководствуется в жизни лишь волей, он испытывает потребности и желания, которые никогда не удовлетворяются. Но познание идеи:

«это как чистое созерцание, как способность раствориться в созерцании, потеряться в объекте, забыть об индивидуальности, как отказ от способа познания, следующего закону основания и постигающего только отношения… Субъект и объект уже находятся вне потока времени и всех других отношений».

Затем Шопенгауэр развивает эту концепцию, иллюстрируя ее примерами, взятыми из различных жанров искусств. Он показывает природу чувства возвышенного, а затем чувства прекрасного:

«Называя предмет прекрасным, мы выражаем этим, что он — объект нашего эстетического созерцания; это имеет двоякое значение: с одной стороны, что видение этого предмета делает нас объективными, то есть что, созерцая его, мы сознаем себя уже не индивидом, а чистым, свободным от воли субъектом познания; с другой — что мы познаем в предмете не отдельную вещь, а идею».

Шопенгауэр рассматривает различные виды изящных искусств, показывая их специфические связи с эстетическим наслаждением: архитектуру, скульптуру, живопись…

«…Объект искусства, изображение которого — цель художника и познание которого, следовательно, должно предшествовать его творению, как зародыш и источник, есть идея.» И далее: «Идея вполне созерцательна и, хотя представляет бесконечное множество отдельных вещей, вполне определенна»,

Хотя в поэзии слова «непосредственно передают лишь абстрактные понятия, тем не менее очевидно намерение заставить слушателя созерцать в этих словах, представляющих понятия, идеи жизни». Шопенгауэр ставит автобиографию выше грандиозных исторических эпопей, в которых не находится места описаниям психологии. Идею легче отразить в биографическом произведении. Высшая форма поэзии — трагедия как выражение человеческой судьбы.

Музыка имеет еще большее значение, поскольку она выражает не идеи, а непосредственно саму волю к жизни:

«Музыка, обходя идеи и будучи независима также от явленного мира, полностью этот мир игнорирует… Музыка — такая же непосредственная объективация и отражение всей воли, как и сам мир, как идеи, явление которых во множественности составляет мир отдельных вещей. Следовательно, музыка в отличие от других искусств — отнюдь не отражение идей, а отражение самой воли, объектностью которой служат и идеи…»

Эта часть завершается заключением, в котором Шопенгауэр описывает восторг художника при созерцании воли в ее объективации.

Книга четвертая: О мире как воле

Второе размышление: при достигнутом самопознании утверждение и отрицание воли к жизни

В этой книге излагается философия «практической жизни». Но автор не выдвигает никакого нравственного императива:

«Философия всегда носит теоретический характер, так как, каким бы ни был непосредственный предмет ее исследования, ей свойственно только рассматривать и изучать, а не предписывать».

И далее:

«Добродетели не учат так же, как не учат гениальности. Для добродетели понятие столь же бесплодно, как для искусства, и может служить лишь орудием».

Шопенгауэр отличается некоторым пессимизмом. В свете метафизики воли человеческий опыт открывает нам, что основу всякой жизни составляет страдание: «…Постоянное страдание есть существенное свойство жизни», или еще:

«Жизнь — это море, полное рифов и водоворотов; человек в силу осторожности и благоразумия их избегает и все же знает, что, даже если ему благодаря своим энергии и умению удастся проскользнуть меж ними, он все равно будет постепенно продвигаться к великому, полному, неизбежному и непоправимому кораблекрушению; что он идет курсом но направлению к собственной гибели, к смерти».

Шопенгауэр приводит множество примеров страдания: тщетность желаний, без конца появляющихся вновь и вновь, скука как основное человеческое чувство. По мнению философа, на уровне индивида утверждение воли к жизни выражается прежде всего в эгоизме и несправедливости. Эгоизм, просвещенный разумом, может подняться над несправедливостью и создать государство и право. Но понятие безусловного долга внутренне противоречиво, и добродетель может основываться лишь на созерцании идентичности воли во мне и в другом, на сострадании. Выйдя за рамки справедливости и сострадания и придя к наивысшему осознанию самой себя, воля самоуничтожается. Когда остается лишь знание, воля исчезает. Самоотрицание воли происходит не в акте самоубийства, — в нем все еще проявляется воля к жизни, — но в аскетизме. Хотя Шопенгауэр и атеист, но проблемы святости, освящения страданием, блаженства смерти все же ему близки. Единственным актом свободной воли может быть лишь освобождение от мира явлений. Здесь очевидно влияние индуизма, заметное место в котором занимает понятие нирваны. Книга завершается размышлением о том состоянии, в котором человек доходит до полного отрицания собственной воли (экстаз, наслаждение, озарение, единение с Богом) и Идею которого невозможно передать другому:

«То, что остается после полного устранения воли для всех тех, кто еще преисполнен ею, в самом деле ничто. Но и наоборот: для тех, чья воля обратилась и пришла к отрицанию себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями — ничто».

Влияние Шопенгауэра

Теория Шопенгауэра, развитая им в третьей книге, возвышает искусство до вершин метафизики, позволяющей человеку установить прямую связь между глубинами своей личности и миром. Эта теория искусства как освобождения оказала большое влияние на художников конца XIX века. Так, к последователям философа причисляли себя Вагнер и символисты. Да и сегодня философия Шопенгауэра заставляет задуматься о месте искусства в жизни, о миссии художника в обществе, о связи между искусством и безумием…

Одним из самых известных учеников философа был Фридрих Ницше, открывший для себя Шопенгауэра в 1865 году. В его книге Рождение трагедии (1872) легко заметить влияние Шопенгауэра. Даже взойдя на вершины духа, Ницше ставил Шопенгауэра очень высоко, рядом с Гете и Гегелем (в книге Сумерки кумиров, 1889). Многие темы учения Ницше, например тема вечного возвращения, берут начало в философии Шопенгауэра. В 1873–1876 годах Ницше публикует свои Несвоевременные размышления. В третьей их части Шопенгауэр-воспитатель он говорит уже не об учении философа, а о его одиночестве, о его свободной и смелой позиции по отношению к действительности и в оппозиции к ней. Оптимизму, конформизму, вульгарности современной культуры Ницше противопоставляет труды Шопенгауэра, напоминая о его типологии высших людей: святой, художник, философ. И возможно, человек, великий человек будущего, будет похож на Шопенгауэра, «который поднялся до трагического созерцания» и принял «добровольные страдания за правду». Ницше и сам, несомненно, во многом был последователем Шопенгауэра.

Четвертая книга, проникнутая пессимизмом, сделала Шопенгауэра знаменитым. Страдание, которое философ видит повсюду, заставляет его смотреть на жизнь глубоко пессимистически, и его взгляды разделяли многие писатели, поэты и философы XIX и начала XX века. Восточная философия, открытая Шопенгауэром, крайне интересна для нас: ведь сегодня мы заново открываем для себя ее глубины. В своих «Приложениях», к примеру, Шопенгауэр описывает метафизику любви, называя, это чувство глубочайшей иллюзией и хитростью рода. Известно, что так считают многие восточные философы. Эта мысль может сегодня показаться парадоксальной. Но она высказывалась в христианской философии Запада с давних пор, задолго до Реформации, и это сближает ее с восточной традицией. Мистицизм, которым проникнуто заключение, находит сегодня продолжение в «поперечном анализе» Рене Барбье — философа, занимающегося вопросами воспитания. С помощью этого анализа он делает попытку установить связь между различными формами мысли и действия.

Эберхард Фромм подчеркивал влияние Шопенгауэра на «постмодернистов». К примеру, Герберт Маркузе видит в философии Шопенгауэра теорию мира XX столетия. Такие писатели, как Томас Манн и Сэмюэл Беккетт, такие философы, как Людвиг Витгенштейн (1889–1951) и Макс Хоркхеймер (1895–1973), использовали в своих работах произведения Шопенгауэра.

В книге Мир как воля и представление Шопенгауэр ставит новую проблему, остающуюся актуальной и по сей день: вопрос о мире как объекте философии. Анри Лефевр в 80-е годы нашего века признавал, что в своей теории «монциализма» он использовал проблематику книги Мир как воля и представление. С этой точки зрения философское учение Шопенгауэра не выглядит устаревшим и сегодня. Проблема установления связи между человеком и миром, познания через посредничество собственного тела еще никогда не была столь актуальной. Как освободиться от предвзятых представлений о мире, постоянно навязываемых нам средствами массовой информации? Как обнаружить истину за внешними ее проявлениями? Как дойти до познания понятий, а главное Идей? Шопенгауэр открыл путь к созданию философии, пытающейся примирить жизненный опыт и мысль.

Георг В. Ф. Гегель

1770–1831

Философия права

1821

Гегель родился в Штутгарте и получил там среднее образование. Философу пришлось жить в одну из самых бурных эпох в истории Европы, что наложило свой отпечаток на все его учение. Этот последний из классиков и первый из современных мыслителей превратил диалектику в главный метод философии. Но даже пытаясь понять вечные категории, философ всегда оставался сыном своего времени… Гегель каждое утро читал газеты, называя это занятие «утренней молитвой» и находя в нем превосходное упражнение для развития мысли.

Молодой философ был студентом Тюбингенского теологического института, где учился вместе с Шеллингом и Гельдерлином, когда пришло известие о Французской революции. Дух революционных перемен сразу увлек юношу и пробудил в нем желание мыслить по-новому, освободившись от оков косной философии три эпохи.

В течение семи лет Гегелю приходится работать домашним учителем в богатых семьях Берна и Франкфурта. Он использует это время для того, чтобы придирчиво пересмотреть самые основы полученного им образования и выработать собственные взгляды на мир. Философ окончательно отвергает официальную церковную доктрину и пишет работы, опубликованные лишь через много лет после его смерти (в 1907 году): Жизнь Иисуса, Дух христианства и его судьба, Народная религия и христианство, Позитивность христианской религии…

В 1800 году Гегель начинает преподавать в университете. Он едет в Йену, где в то время работал Шеллинг. Вместе они основывают Критический журнал философии, просуществовавший, впрочем, недолго. В 1807 году Гегель публикует Феноменологию духа, первое свое крупное произведение, где излагает основы собственных философских взглядов. Когда Йенский университет пришлось закрыть из-за войны с Наполеоном, Гегель становится главным редактором Бамбергской газеты, а затем отправляется в Нюрнберг, где до 1816 года служит профессором и ректором Королевского лицея. Там ученый работает над своей Наукой логики.

В 1816 году Гегеля назначают профессором Гейдельбергского университета, и он пишет Энциклопедию философских наук (1817).

В 1818 году ученый становится профессором Берлинского университета и своего рода официальным философом Пруссии. В 1821 году он публикует Философию права — вполне самостоятельное произведение, которое, тем не менее, по замыслу можно считать продолжением Энциклопедии.

Благодаря поездкам философа в Прагу, Вену, Голландию, Бельгию и Францию, его учение становится известным и за границей.

Лекции Гегеля по праву религии, эстетике, истории философии и философии истории были собраны его учениками и изданы уже после смерти философа. Собственной рукой Гегеля написан лишь конспект по философии права, предназначенный для слушателей его лекций:

«Главным мотивом публикации этого очерка явилась необходимость дать в руки слушателям путеводную нить к тем лекциям, которые я официально читаю по философии права. В этом пособии более полно и более систематически излагаются фундаментальные идеи на ту же тему, содержащиеся в Энциклопедии философских наук, которую я, впрочем, также посвятил целям моего преподавания». (Предисловие.)-

Предисловие

Гегель заявляет, что желает показать отличия своей философии права от предшествовавших теорий (созданных на основе учений Канта, Фихте…) и дать собственный ответ на насущные потребности эпохи: «На первый взгляд может казаться, что поверхностность больше всего соответствует по крайней мере внешнему порядку и спокойствию, так как она не только не касается субстанции вещей, но даже не подозревает о ее существовании…» Однако «государство нуждается также в глубоком образовании и понимании и требует удовлетворения этой потребности от науки». Ведь предыдущие философы основывали

«то, что есть право, на субъективных целях и мнениях, на субъективном чувстве и частном убеждении, ведущих к уничтожению как внутренней нравственности, добропорядочности и совести, любви и права в отношениях между частными лицами, так и публичного порядка и государственных законов».

Эти принципы не прибавляют авторитета государственной должности. Чиновник не должен служить своим личным интересам. Государственная должность требует компетентности. Нельзя больше действовать в соответствии со старой шуткой: «Кому Бог дает должность, тому он дает и ум». Однако традиционная юридическая наука уже недостаточна для того, «чтобы обеспечить занятиям философией терпимость и официальное существование». Для того чтобы философия получила признание в обществе, она должна вступить «в близкое соприкосновение с действительностью, в которой к принципам права и обязанностей относятся со всей серьезностью и которая живет сознанием этих принципов…» Для Гегеля философия «есть проникновение в разумное, есть постижение наличного и действительного, а не выставление потустороннего начала…» Разумным является то, что неотделимо от действительности: «Вступая со своей действительностью одновременно и во внешнее существование, разумное, синоним идеи выступает в бес-конечном богатстве форм, явлений и образований, окружает свое ядро пестрой корой, в которой прежде всего застревает сознание, через которую проникает лишь понятие, чтобы нащупать внутренний пульс и ощутить его биение также и во внешних образованиях».

Таким образом, Гегель стремится выразить разумную идею, независимую от движения внешней жизни:

«Данная работа, поскольку в ней содержится наука о государстве, будет попыткой постичь и изобразить государство как нечто разумное в себе. В качестве философского сочинения она должна быть дальше всего от того, чтобы конструировать государство таким, каким оно должно быть; содержащееся в нем поучение не должно быть направлено на то, чтобы поучать государство, каким ему следует быть. Его цель — лишь показать, как государство, этот нравственный универсум, должно быть познано».

Ведь цель лекций Гегеля состоит в том, чтобы рассказать, каким образом государство можно познать в качестве морального универсума:

«Задача философии — постичь то, что есть, ибо то, что есть, есть разум. Что же касается отдельных людей, то уж, конечно, каждый из них сын своего времени; и философия есть также время, постигнутое в мысли».

Лишь философия, тесно связанная со своей эпохой, способна выразить истину Желая пойти дальше этого, мы будем представлять мир таким, каким он должен стать. А это уже не относится к области философии.

Введение

«Философская наука о праве имеет своим объектом идею права — понятие права и его осуществление» (§ 1). Таким образом, отталкиваясь от исследований объективного духа, философия права анализирует деятельность тех исторических личностей, в которых сущность человека проявилась наиболее полно. Право есть «царство осуществленной свободы, мир духа, порожденный им как некая вторая природа».

Воля, основное понятие философии права Гегеля, формируется в три этапа; вначале воля содержит элемент чистой неопределенности, элемент, в котором «растворено всякое ограничение, всякое содержание, непосредственно данное и определенное природой, потребностями, вожделениями, влечениями или чем бы то ни было; это — безграничная бесконечность абсолютной абстракции или всеобщности, чистое мышление самого себя» (§ 5). Затем «я» обнаруживает, что оно определено. Тогда оно вступает в существование в общем: «Это абсолютный момент конечности или обособления «я». И наконец, воля выступает как единство этих двух моментов: «рефлектированная в себя и тем самым возвращенная к всеобщности особенность, единичность, самоопределение „я“.» «Я» полагает себя одновременно и как отрицательное самого себя, а именно как определенное, ограниченное, и как остающееся у себя в своем тождестве с собой и всеобщности и смыкающееся в определении лишь с самим собой… Это и есть свобода воли…»

Решение порождает волю. Свобода возможна лишь, когда она владеет собой как содержимым. Свобода является всеобщей, когда весь мир участвует в воле «я». У Гегеля нет понятия страсти. По его мнению, в отношении духа человек является свободным существом, которое не позволит естественным порывам управлять своим поведением. Природой внутри нас следует управлять. Это испытание, накладываемое во искупление первородного греха, о котором говорит христианское учение. Не будь этого греха, человек не был бы свободным, ибо не смог бы полагать свою свободу как содержимое.

Воля является универсальной, когда в ней «подавлены все индивидуальные ограничения и особенности». Абсолютный инстинкт свободного духа заключается в обладании своей свободой как целью, чтобы быть для себя, как идеи, тем же, что воля в себе. Право есть свобода в общем, в качестве Идеи.

В конце Введения автор излагает план своей работы. Она состоит из трех частей: сфера абстрактного, или формального, права, сфера субъективной морали, сфера объективной морали.

Первая часть: Абстрактное право

Эта область права изучает отношения юридических лиц. К ней относятся теория собственности (вступление в права владения, пользование вещью, отчуждение собственности), переход прав собственности по договору, сам договор и незаконные действия (неумышленный вред, обман, насилие и преступление).

Вторая часть: Субъективная мораль

Лишь тогда, когда воля становится субъективной, иначе говоря, волей субъекта, может осуществиться свобода, или воля в себе:

«…Ближайшим образом лишь для себя сущая вопя, непосредственно лишь в себе тождественная со в себе сущей или всеобщей волей, снимается со стороны этого различия… субъективная воля определяет себя также и как объективная и, следовательно, истинно конкретная воля..»

В этой части право субъективной нравственной воли рассматривается в трех аспектах:

— формальное право поступка. Его содержание должно принадлежать мне, быть умыслом моей субъективной воли, это ответственность;

— внутренним содержанием действия являются одновременно намерение (то есть оценка действия и того, во что оно мне обойдется) и благополучие (частная цель моего частного бытия);

— когда содержание действия становится всеобщим, оно принимает форму блага и нравственной убежденности.

Третья часть: Объективная мораль

Объективная мораль — это единство и истинность мыслимой идеи Блага, реализованной в воде, отражающейся в самой себе и во внешнем мире «настолько хорошо, что свобода как субстанция является не только реальной и необходимой, но и субъективной волей».

В основе объективной морали лежит долг: «в долге индивид освобождается и достигает субстанциальной свободы». Гегель выводит общественную мораль из требований общих интересов:

«Нравственное, поскольку оно рефлектируется в индивидуальном, определенном природой характере как таковом, есть добродетель; в той мере, в какой она проявляется лишь в простом соответствии индивида своим обязанностям, по отношению к тем условиям, в которых он находится, она есть добропорядочность»,

Объективной сущностью морали являются одновременно непосредственный дух (семья), дух разделенный и феноменальный (гражданское общество) и Государство как свобода, которое «в свободной автономии своей частной воли является также универсальным и объективным».

Рассмотрим три составных элемента (семья, гражданское общество, Государство) этой «объективной нравственности» более подробно, чтобы показать, каким образом Гегель строил свою философию права.

Семья. Вначале Гегель дает ее определение:

«Семья как непосредственная субстанциальность духа имеет своим определением свое чувствующее себя единство, любовь, так что умонастроение внутри семьи состоит в обладании самосознанием своей индивидуальности в этом единстве как в себе и для себя сущей существенности, чтобы являть себя в ней не как лицо для себя, а как член этого единства».

Затем философ исследует осуществление семьи в трех аспектах: брак и его внешнее существование, то есть имущество, а также воспитание детей и распад семьи. В браке содержится жизнь в ее целостности, в «действительности рода и его распространения».

Но в то же время это и духовное единство, осознанная любовь, возникающая при встрече представителей двух полов.

«Субъективным исходным пунктом брака может преимущественно являться либо особенная склонность лиц, вступающих в это отношение, либо забота и определенные действия родителей и т. д.; но объективным исходным пунктом является свободное согласие лиц, причем согласие на то, чтобы составить одно лицо, отказаться в этом единстве от своей природной и единичной личности…»

Это единство основано на духовных узах, становящихся «субстанцией»; узах, которые сами по себе неразрывны. Брачный союз, как любой договор, ведет к передаче имущества.

«Брак есть по существу моногамия, так как в это отношение вступает и отдается ему личность, непосредственная, исключающая единичность, и истина и задушевность этого отношения проистекают только из того, что обе стороны нераздельно отдаются ему; личность достигает своего права сознавать саму себя в другом лишь постольку, поскольку другой присутствует в этом тождестве в качестве лица, то есть в качестве атомной единичности».

Рассмотрев вопрос об имуществе семьи, составляющий классическую проблему брачного права, Гегель переходит к воспитанию детей и распаду брака. Дети появляются из единства брака. Для детей семья выглядит единым целым, поскольку она представляет собой соединение двух родителей, их любовь, которые и есть субстанциальная сущность. «Дети суть в себе свободные, и ихжизнь есть лишь непосредственное существование этой свободы».

«Так как только брак есть непосредственная нравственная идея и тем самым имеет свою объективную действительность в глубине субъективной настроенности и чувства, в этом заключена первая случайность его существования. Так же как недопустимо принуждение при вступлении в брак, не может быть и правовой позитивной связи, которая была бы способна принудить к совместной жизни субъектов, если у них возникли антипатия, раздор и враждебные чувства и действия по отношению друг к другу».

Если проявления несогласия не случайны, а постоянны, то для провозглашения разрыва брака требуется нравственный авторитет третьего лица.

«Нравственный распад семьи состоит в том, что дети, ставшие вследствие воспитания свободными личностями, признаются совершеннолетними правовыми лицами, способными обладать собственной свободной собственностью и основать собственную семью — сыновья в качестве глав семьи, а дочери в качестве жен…»

Таким образом зарождается новая семья. Старая же отступает на свое первоначальное место: «…Их первая семья как лишь первое основание и исходная точка отступает на задний план; еще меньшими правами обладает абстракция рода». Далее Гегель рассматривает вопросы наследования…

Гражданское общество. Эта часть лекционного курса Гегеля представляет особый интерес. Рассматривая буржуазное гражданское общество, философ уделяет значительное внимание экономике. Это был первый случай, когда в философском произведении рассматривались экономические вопросы. Гегель определяет гражданское общество как Государство, вызванное к жизни потребностями и разумом: «Эгоистическая цель, обусловленная таким образом в своем существовании всеобщностью, обосновывает систему всесторонней зависимости, так что средства к существованию и благо единичного и его правовое наличное бытие переплетены со средствами существования, благом и правом всех, основаны на этом и только в этой связи действительны и обеспечены». В этом определении Гегель сознательно отмежевывается от постулатов классической философии. Платон не сумел точно определить характеристики гражданского общества и лишь строил по этому поводу предположения. Гражданское общество содержит в себе три момента:

— систему потребностей. Потребность опосредуется, и, чтобы удовлетворить свои потребности, человек работает, удовлетворяя тем самым с помощью своего труда потребности других;

— юридическую защиту собственности;

— заботу о предотвращении остающейся в этих системах случайности и внимание к особенному интересу как к общему с помощью полиции и корпораций.

Государство. Гегель рассматривает государство:

— как внутреннее государственное право. Государственный строй, из которого вытекает власть государя, правительства, закона;

— как отношение отдельного государства к другим государствам (внешнее государственное право);

— идея государства реализуется в единстве этих двух элементов и сообщает себе в процессе всемирной истории свою действительность.

По отношению к сферам частного права и частных интересов, семьи и гражданского общества Государство выступает как «внешняя необходимость и их высшая власть». Общественные институты, составляющие государственный строй, являются «столпами общественной свободы, так как в них реализована и разумна особенная свобода, и тем самым в них самих налично в себе соединение свободы и необходимости». Политическое чувство патриотизма есть продукт этих институтов. Ведь в них я вижу, что мои частный и субстанциальный интересы сохраняются и поддерживаются в интересах и в целях другого, — государства, «вследствие чего этот другой непосредственно не есть для меня другой, и я в этом сознании свободен».

Это чувство распространяется на все государственные институты. Таким образом, государство представляет всеобщий интерес. В этом месте своих рассуждений Гегель делает замечание об отношениях между религией и государством. По его мнению, государство и религия представляют собой различные понятия: «Религия имеет своим содержанием абсолютную истину, и тем самым к области религии относятся высшие убеждения». Как созерцание, предметом которого является Бог, она «содержит в себе требование, чтобы все постигалось в таком аспекте и находило в нем свое подтверждение, оправдание, достоверность». Государство (и его законы) есть божественная воля в качестве наличного, или действительного, духа, развертывающегося в действительный образ и организацию мира… Следовательно, религия и государство имеют разные сферы деятельности, а значит, могут сосуществовать без необходимости взаимного исключения друг друга.

Во всех своих органах государство присутствует в целом виде. Государственное устройство объединяет все его институты. Гегель рассматривает его как нечто божественное:

«Вообще же чрезвычайно существенно, чтобы государственное устройство, хотя оно и возникло во времени, не рассматривалось как нечто созданное, ибо оно есть совершенно нечто в себе и для себя сущее, которое поэтому должно рассматриваться как божественное и пребывающее, стоящее над всем тем, что создается».

И поскольку дух является действительным только тогда, когда осознает свое существование, поскольку Государство, являясь духом народа, есть закон, пронизывающий всю жизнь этого народа, обычаи и сознание индивидов, то «…государственное устройство определенного народа вообще зависит от характера и развитости его самосознания; в этом заключается его субъективная свобода, а следовательно, и действительность государственного устройства».

Затем государство исследуется более конкретно, как тонкое равновесие между единичностью государя, особенностью правительства и органов управления и всеобщностью народа.

В своих отношениях с другими государствами

«свою направленность вовне государство обретает потому, что. оно есть индивидуальный субъект. Его отношение к другим государствам составляет прерогативу власти государя, которой потому только единственно и непосредственно принадлежит право командовать вооруженными силами, поддерживать отношения с другими государствами посредством послов и объявлять войну, заключать мир, а также право заключать другие договоры».

Международное право вытекает из соединения и согласия суверенных воль.

Всемирную историю Гегель рассматривает как суд разума, ставящий особенные вещи на принадлежащее им место:

«Всемирная история есть необходимое только из понятия свободы духа развитие моментов разума и тем самым самосознания и свободы духа — истолкование и осуществление всеобщего духа».

Философию права Гегель написал уже в зрелом возрасте, и это его произведение можно считать характерным для состояния юридической мысли в 1821 году. Но для того, чтобы понять место этой работы в философии Гегеля, следует помнить, что она тесно связана с наукой логики. Следовательно, для понимания гегелевской философии права следует рассмотреть логические структуры, лежащие в ее основании.

Диалектическая логика Философии права

Действительно, логика как наука пронизывает всю философию Гегеля. Логика философа не сводится ни к обычной логике, ни даже к логике диалектической, хотя и точно воспроизводит характерные признаки и многообразные следствия последней. В то же время логика Гегеля — это методология, метафизика, структура законов природы и истории, наука об абсолюте. Это всеохватывающая система.

Гегель мыслит в рамках конкретной логики, логики содержания, которая не может оставаться. формальной. Форма рождает содержание, и наоборот. Это игра, в которой бытие и мышление все время перетекают друг в друга и растворяются друг в друге. Логика — это не инструмент. Она сама по себе — мышление. Чистый разум в Истории, «истина» в себе и для себя, движение понятия похожи на то, что в религиях, а значит, и в представлении, принято называть «мыслью Бога до сотворения мира». Диалектика — это метод, который следует за необходимым развитием и обнаруживается во всей реальности либо в духовной вневременности, либо в объективациях духа.

Эти замечания служат ключом к структуре системы, лежащей в основе Философии права. Гегель привел свою логическую систему в соответствие с лекционным курсом, который читал в Берлинском университете. В этом курсе рассматривались возможные сущности мышления и особенно бытия человека во всем огромном разнообразии их форм и контрастов. Поэтому Философия права — произведение чрезвычайно насыщенное: ведь его объект — весь современный мир, рассматриваемый с точки зрения философии права.

Не слишком ли закрытая эта система? Какое место в ней отводится праву?

Согласно модели Гегеля, построенной им в этой книге, в истории «все происходит рационально», в том числе и такие явления, которые ограниченному уму представляются иррациональными, абсурдными или несправедливыми (страсть, войны, зло). Такое понимание истории, подхваченное и расширенное в марксистской традиции, не оставляет места для права как живой, развивающейся мысли. Ведь Гегель уже все сказал. Как замечает А. Рено в своей Системе права,

«если бы исторический процесс подчинялся разумным законам, то все течение истории было бы необходимым, означит, все, что произошло, должно было произойти в точности так, как оно произошло на самом деле. Другими словами, история определяется теорией „хитрости разума“, который устраняет разрыв между „быть“ и „должно быть“, а следовательно, ставится под вопрос даже различие между порядком фактов и порядком ценностей».

И отсюда А. Рено заключает, что такая система не только вступает в серьезный конфликт с «нравственным видением мира», но и не позволяет противостоять злоупотреблениям и несправедливостям, поскольку, что бы ни случилось, в конечном счете в историческом процессе реализуется Благо — ведь последнее определено как то, что осуществляется в истории. Таким образом, эта концепция затрудняет «юридическое видение мира». Она практически не позволяет выступать против факта во имя права, осуждать политическую действительность во имя закона и т. д. Что касается государства, то из Философии права неизбежно следует юридический позитивизм.

Обращая внимание на «современное возрождение естественного права человека как личности, противопоставляемою государству», А. Рено считает, что нам следовало бы вернуться к системе Фихте, более открытой по отношению к праву.

Мы не станем участвовать в этом споре. Будем довольствоваться тем, что расскажем о месте права в идеологической системе Маркса и Энгельса (см. в этой книге главу о Немецкой идеологии). Мы считаем, что подход Гегеля к праву был более сложным, более точным. И нам кажется, что критика А. Рено справедлива скорее по отношению к Марксу и Энгельсу, чем к Гегелю, хотя система последнего действительно довольно закрыта и почти не оставляет места случайности в индивидуальном существовании.

Огюст Конт

1798–1857

Рассуждение о позитивном духе

1844

Исидор Конт, в 1818 году сменивший свое имя на Огюст, то есть Август (в сочетании с фамилией Comte, означающей по-французски «граф», звучит чрезвычайно «благородно». — Примеч. пер.) родился 19 января 1798 года в Монпелье. С 1806 по 1812 год мальчик учится интерном в лицее Монпелье, после чего решает поступить в Политехническую школу.

В это учебное заведение его принимают в 1814 году, но уже в 1816-м исключают со второго курса за участие в студенческих беспорядках. Проведя два месяца в родном Монпелье, юноша возвращается в Париж, где живет уроками математики. Там он знакомится с Сен-Симоном и становится его секретарем, но в 1824 году ссорится с великим утопистом и прекращает с ним всякие отношения. Опубликовав несколько «программ» и небольших научных статей, в апреле 1827 года Конт принимается за работу над Курсом позитивной философии. Этот фундаментальный труд считается главным произведением философа. Он выходит в шести томах с 1830 по 1842 год. В своей книге Конт пытается привести в систему все существующие науки. По его мнению, человек, желающий приобрести позитивное мировоззрение, должен знать математику, астрономию, физику, химию, биологию и социологию. Причем изучение этих наук должно идти именно в таком порядке. Такой путь, при котором познание идет от Мира к Человеку, совершенно обязателен. «Позитивист» должен вначале воспитать в себе строгость, точность и способность к синтезу, после чего посвятить себя практической работе в общественной и политической сферах на благо человечества.

Помимо статей и трактатов, Конт начиная с 1851 года публикует книгу Система позитивной политики и оставляет после себя неоконченный труд — Позитивный синтез (первый том вышел в 1856 году).

Мы решили представить здесь Рассуждение о позитивном духе, вышедшее в виде предисловия к Философскому трактату о популярной астрономии (1844), поскольку именно в этой работе содержится наиболее сжатое и полное изложение сути позитивной философии Конта. Философ определяет в ней природу и предназначение позитивного духа, логически объясняя историческую последовательность, в которой науки стали позитивными. Отсюда и дидактический замысел автора: по его мнению, для того чтобы стать позитивистом, необходимо внимательно прочесть все его работы в порядке их появления. Проведя анализ трех состояний человеческого духа, во второй части Конт доказывает общественное превосходство позитивного духа.

Работа состоит из трех частей. Первая из них называется Умственное превосходство позитивною духа, вторая — Общественное превосходство позитивного духа, и третья — Условия победы позитивной школы. Каждая из этих трех частей делится на три главы, которые мы представляем здесь в порядке их изложения.

I. Умственное превосходство позитивного духа

В первой главе Конт говорит о «законе интеллектуальной эволюции человечества», называемом обычно «законом трех стадий».

Вначале человечество прошло «теологическую», или фиктивную, стадию, состоящую из трех фаз: «фетишизма», характеризующегося логикой чувств, «политеизма», которому присуща логика образов, и «монотеизма», придающего главное значение логике знаков. Затем наступает очередь «метафизического», или абстрактного, состояния. Конт доказывает необходимость этой промежуточной стадии, чисто критической по природе своей, и ее историческую роль, состоящую в разрушении существующего порядка. И наконец, наступает третья стадия — «позитивная», или реальная.

На данной стадии человечество стремится к тому, чтобы сформулировать законы природы. Этой цели человек должен постоянно подчинять свое воображение при наблюдении. Разум

«признает теперь, как фундаментальное правило, что всякое предположение, не сводящееся строго к простому установлению факта, частного или общего, не может иметь никакого действительного и внятного смысла. Принципы разума сами по себе есть не более чем истинные факты, только более общие и абстрактные, чем те, которые эти принципы связывают между собой. Каким бы ни был способ их обнаружения — теоретическим или экспериментальным, — лишь их соответствие, прямое или косвенное, наблюдаемым явлениям, исключительно определяет их научную ценность».

Конт уточняет природу позитивного духа по отношению к нашей организации и социальной эволюции. Ведь предназначение позитивных законов заключается в способности предвидения. Но к познанию законов, то есть универсальных понятий, Человечество приходит в результате долгой и медленной эволюции.

Во второй главе рассматривается вопрос о «предназначении позитивного духа», как умственном, так и социальном. Конт размышляет о структуре умственной гармонии. Он объясняет, что единство любого акта познания заключается в том, что разнообразные концепции, получаемые нами, становятся в нашем разуме непрерывными и однородными. Философ различает два вида законов. По его мнению, единство разума не может быть объективным, то есть связанным с единством мира, как утверждают материалисты. Единство разума субъективно. Но при соотнесении всех наших концепций с Человечеством единство становится более полным и устойчивым, чем при соотнесении с Богом. Наука о Человечестве является единственной, способной привести общество в систему и заложить основы конечного единства человеческого рода.

Наука и искусство гармонично связаны друг с другом. Наука организует искусство, понимаемое как рациональное воздействие человека на природу, причем не только на неорганическую и биологическую, но, в первую очередь, на политическую и моральную. Социальное предназначение определяет, уточняет и дополняет исследование научных законов. Промышленное производство как непосредственно благодаря своему объекту, так и опосредованно, по самой своей исключающей религию природе ведет к замене теологического закона позитивным.

Конт убежден в несовместимости науки и теологии. Эта несовместимость, поначалу неявная, но всегда радикальная, является одновременно логической и теоретической. Противоречие между наукой и теологией проявляется лишь постепенно, по мере эволюции. Под влиянием прогресса науки «теологизм» сводится к монотеизму. Это противоречие в конце концов распространяется и на сам монотеизм, который наука вытесняет в обеих своих сферах — умственной и социальной. Одним из решающих проявлений влияния позитивного духа явился компромисс в метафизике, по которому Природа сочетается с Богом, а Законы — с Волями. Другим свидетельством этого влияния стала замена догмы о конечной цели на принцип условий существования. Сама эта замена все более и более подчеркивает несовершенство существующего порядка, в улучшении которого состоит цель каждодневной человеческой деятельности.

В третьей главе доказывается «солидарность позитивного духа и здравого смысла». Каковы атрибуты позитивного духа? Само слово «позитивный» (т. е. «положительный». — Примеч. пер.) говорит о его реальности, полезности, верности и точности. Эти общие свойства отличают позитивный дух от всех других философских методов, особенно от методологии метафизики.

Затем Конт размышляет о происхождении позитивного духа. Он показывает сходства и различия между позитивным духом и универсальным здравым смыслом. Позитивный метод мышления заимствует свои основные принципы из здравого смысла, но при этом обобщает их и придает им последовательность. Ведь метод ни в коем случае нельзя отделять от теории. Основы позитивной философии были заложены еще в XVII веке. При своем распространении на явления разного порядка эта философия вызывает особого рода воздействие практического, или конкретного, разума на разум теоретический, или абстрактный. Достижение окончательной гармонии между наукой и здравым смыслом требует решения двух задач: 1) сделать позитивными общественные науки и нравственность; 2) систематизировать все позитивные концепции с точки зрения их отношения к человеку. Целью системы позитивной философии является выполнение этой двойной программы.

II. Общественное превосходство позитивного духа

Предназначение позитивной философии заключается в том, чтобы вызвать в обществе революцию.

В первой главе автор пытается доказать, что позитивный дух может организовать революцию путем примирения порядка и прогресса. Философские школы, предшествовавшие позитивистской, оказались на это не способны. Некоторые из них строились на чистом отрицании. Они критиковали, и справедливо, существующий порядок, но не смогли предложить ничего лучшего. Другие были откровенно реакционными. Они предлагали возвращение на предыдущую стадию развития, отрицая возможность прогресса. Те же системы, что занимали промежуточную позицию между этими двумя, не имели серьезного философского обоснования. Конт предлагает свою концепцию Великого кризиса (имеется в виду революция 1789 года). Он размышляет и о ситуации, сложившейся в его собственную эпоху (революция 1830 года). Философ доказывает недостаточность и бессилие как реакционной, так и негативной школ перед лицом проблем, требующих своего решения. Он считает необходимым примирить эмпирическим путем две антагонистические школы — ту, что выступает за свободу, и ту, что, отстаивает идею общественного порядка.

Каким образом можно сочетать порядок и прогресс? Позитивная школа должна стремиться привести общество в нормальное состояние. Любой человек, разделяющий позитивистские взгляды, понимает, что порядок есть необходимое условие прогресса, а прогресс — условие порядка. Что касается порядка, то позитивный дух коренным образом пересматривает научную методологию, подходя ко всем важнейшим проблемам, в первую очередь, с точки зрения морали и выводя их из познания прошлого и основных позитивистских концепций. Он всегда представляет искусственный, или законный, порядок как простое продолжение порядка естественного. Для сторонников прогресса позитивная философия привлекательна тем, что основным ее требованием является непрерывное совершенствование нашего положения и нашей натуры в стремлении, в идеале, к преобладанию интеллекта и способности жить в обществе, то есть человеческой сущности, над сущностью животной. Окончательным доказательством превосходства позитивного духа является то, что он способен полностью объяснить все человеческое прошлое. Все исторические эпохи представляют собой лишь фазы единой фундаментальной эволюции, каждая фаза вытекает из предыдущей и готовит следующую, подчиняясь неизменным законам.

Вторая глава посвящена «систематизации человеческой морали». По Кошу, система морали является главной сферой применения всякой истинной теории Человечества. Философ исследует эволюцию позитивной морали. Прежде всего он констатирует, что великие результаты, достигнутые католицизмом, все более компрометируются его догмами, враждебными современному разуму. Затем Конт переходит к закону эволюции нравственных установок. Вначале они опирались на религиозную основу. Но со временем эта основа становилась все более и более рациональной и позитивной. Человечество нельзя осуждать за то, что оно способно основывать правила своего поведения только на химерических мотивах. Следует поэтому сделать мораль независимой от религиозных взглядов. Ведь теология, когда имеет дело с нравственными нормами, не только не консолидирует их, но делает еще более уязвимыми из-за порождаемых ею вымыслов, неспособности внушить уважение к нравственному закону, а главное — из-за тех препятствий, которые она воздвигает на пути чисто человеческой морали. И если, несмотря на упадок теологии, практическая нравственность все же улучшается, то объяснить это можно лишь наступлением позитивного духа, опирающегося на здравый смысл.

В качестве примеров Конт приводит непопулярность разводов и борьбу между солдатами Революции, атеистами, носителями идей прогресса, защитниками национального единства, и вандейцами, фанатично религиозными реакционерами, связанными с чужеземными врагами Франции. Конт критикует систему коллективного лицемерия (иезуитство), сторонником которой был Кант, углубивший упадок теологии. Люди становятся все более свободными, и теология не способна более управлять активными умами. Значит, необходимо установить духовную власть позитивной философии. Конт считает, что полная победа позитивного духа нужна, в первую очередь, в интересах морали. Ведь систематическое и энергичное вмешательство новой духовной власти должно окончательно избавить общество от предрассудков.

В третьей части говорится о том, «как позитивный дух поощряет и укрепляет чувство долга». Прежняя система морали имела чисто личный характер. Каждый хотел обеспечить свое собственное спасение. Такие взгляды по сути не что иное, как проявление индивидуализма. Эгоизм метафизической морали вытекает из теологии, которая по природе своей глубоко индивидуальна, а отнюдь не коллективна. Позитивная мораль, напротив, альтруистична в своей основе. Позитивный дух признает действительное существование лишь Человечества. А значит, он носит в высшей степени общественный характер. Активная жизнь, неизменно направленная на благо общества, может продолжаться лишь как существование рода людского. Это и есть единственная будущая жизнь, включающая в себя индивидуальное существование.

III. Условия победы позитивной школы. Союз пролетариев и философов

О В первой главе говорится о необходимости «введения народного высшего образования». Эту необходимость Конт объясняет общественной потребностью в замене бесплодной политической агитации на мощное интеллектуальное движение, опирающееся на позитивную философскую школу. Конечно, перед этим движением возникнет множество препятствий. Активные сторонники теологии и метафизики, то есть большинство ученых, сопротивляются его созданию. Однако общество чувствует насущную потребность во всеобщем просвещении. Для возрождения научного духа необходимо распространение образования, основанного на позитивных принципах. Оно немного похоже на христианское образование в том отношении, что имеет целью добиться универсальности умов.

Почему в стремлении распространить позитивное образование Конт обращается к народу? Пролетарии нуждаются в нем, поскольку для них закрыта официальная образовательная система. К тому же они должны быть восприимчивыми к позитивной философии, потому что она имеет социальную направленность. Характерное отношение к труду сближает их с философами как в моральном, так и в интеллектуальном отношении. Позитивное образование, в котором ведущая роль принадлежит естественным наукам, противоположно преобладающему в обществе гуманитарному образованию, которое деклассирует и принижает пролетариев.

Во второй главе говорится о необходимости «создания особого народного политического движения». Между политической и социальной программой пролетариев и позитивным учением существует определенное сходство. Ведь пролетарии ставят перед собой простые задачи: обеспечить для всех нормальное образование и постоянную работу. Именно из этих требований по сути дела и должна состоять пролетарская социальная программа. Политика, предлагаемая позитивной философией, ориентирована именно в этом направлении. Поэтому всем правительствам придется согласиться с организацией народного образования, независимой от существующей на данный момент власти. Позитивная школа должна иметь возможность свободно развиваться и размещаться в помещениях, принадлежащих местным муниципальным органам.

Третья глава касается «обязательного порядка изучения позитивных наук». Конт настаивает на прогрессивной направленности обучения. Учащийся должен продвигаться от простого к сложному. А значит, существует и обязательный порядок в изложении накопленных человечеством знаний. Неукоснительное его соблюдение обеспечит максимальную умственную и общественную эффективность занятий. Главная идея, лежащая в основе этого порядка $э ней Конт говорит в Курсе позитивной философии), состоит в том, что каждый человек должен повторить путь всего человечества. Кроме того, в науках существует определенная иерархия. Логично предположить, что начинать следует с изучения Мира, затем переходить к Земле и, наконец, к Человеку. Соответственно натуральная философия должна начинаться с астрономии, продолжаться химией и заканчиваться биологией. Но изучение астрономии требует определенных математических знаний. Значит, начинать нужно с математики. После астрономии следует переходить к физике. Этот порядок обязателен для получения полноценного позитивного образования.

Конт сожалеет, что ученые его времени слишком часто не понимают необходимости такого порядка изучения наук и по-детски беспечно замыкаются в узких рамках своей научной дисциплины. А ведь теория классификации наук неотделима от закона трех стадий. Она однозначно соответствует последовательности прохождения этих стадий в индивидуальном сознании. Эта теория обеспечивает независимость различных наук, поскольку гарантирует им реальность, не прибегая к материализму, и достоинство, не нуждающееся в спиритуализме.

Заключение

В конце работы описывается возможность практического применения идей философа при изучении курса астрономии. По мнению Конта, эта наука имеет особое значение, поскольку сыграла важную роль в истории. Ведь именно астрономия, еще до появления социологии, была главным двигателем великих интеллектуальных достижений человечества.

Как подчеркивает Анжель Кремер-Мариэтти, в своих гносеологических исследованиях основ универсальной методологии Огюст Конт слишком увлекается описаниями. Он считает совершенно необходимыми элементами науки знак и историю. Действительно, формирование различных знаковых систем, представлявших позитивные науки, в прошлом было отчасти связано с социальной историей. Эти элементы лежат в основе ряда позитивных наук начиная с математики. В ней существует теория абстрагирования, играющая главную роль при разработке любых знаковых систем — фетишей, образов, символов или алгебраических знаков. Вновь открыв общую теорию гомогенности, Конт распространяет ее принципы на все уровни позитивной антропологии, в которой действует принцип гомологии.

Воистину энциклопедический труд Огюста Конта был задуман как всеобъемлющий синтез современного знания, в котором давно нуждалась Европа. На основе истории общества и накопленных им знаний философия должна была дать Человеку средство выйти из метафизической эпохи, полной социальных потрясений и не способной примирить прогресс и порядок. Конт понял, что политические проблемы невозможно решить, если пролетарии не объединятся для переустройства общества. В народном образовании он видел доступное каждому человеку средство вступить в позитивные отношения с миром. Предлагаемый им порядок образования, которое должно идти от математики к социологии, знакомит учащихся с основами социологии, предполагающей знание исторических и общественных наук.

Исследования экономики природы, как и экономики общества, которой посвятил себя Огюст Конт, должны быть направлены в будущее. Философ показал, что единство разума не может быть «объективным» (т. е. связанным с универсумом); как утверждают материалисты, оно — «субъективно» (т. е. связано с человечеством). Конт показал также связь, существующую между отдельным индивидом и человечеством в целом. Он считал, что разум каждого человека повторяет путь, пройденный всем человечеством.

Воздействие теории Конта на развитие человеческой мысли было весьма значительным. Позитивистская теория оказала серьезное влияние на общественную жизнь конца XIX века. Конт пытался примирить порядок и прогресс, идя по стопам Сен-Симона, с которым философа связывала долгая совместная работа. Эту проблему пытался разрешить и такой философ, как Ле Пле, хотя он и рассматривал ее под другим углом. Некоторые принципы образования, выдвинутые Огюстом Контом, применялись в публичных школах 1880-х годов и нашли свое философское и социологическое развитие в школе Дюркгейма. (Дюркгейм Эмиль (1858–1917) — французский социолог-позитивист, основатель французской социологической школы. — Примеч. пер) Ведь создание «школы для всех» было одной из составных частей программы философа. Порядок изучения наук в этой школе не вполне соответствовал программе Огюста Конта. Однако естественным наукам в ней уделялось не меньше внимания, чем истории.

Огюст Конт имел многочисленных последователей, которые пытались придать позитивизму институциональные формы, превратив его в духовный ориентир человечества. В некоторых странах, особенно латиноамериканских, в соответствии с принципами позитивизма даже написаны конституции…

Серен Кьеркегор

1813–1855

Понятие страха

1844

Учение Кьеркегора занимает важное место в истории философии, и это убедительно показывает Сартр в своих Проблемах метода. Место это, конечно, не «первое», поскольку Кьеркегор строил свою теорию прежде всего как опровержение философии Гегеля. Так что в каком-то смысле можно сказать, что значение Кьеркегора в истории философии определяется значением гегелевской системы. В то же время Кьеркегор актуален и сегодня в одном весьма существенном аспекте: он пошел дальше Гегеля, который не обращал внимания на реальное человеческое существование. Во введении к Понятию страха Кьеркегор говорит:

«Шлейермахер говорил только о том, что знал, тогда как Гегель, несмотря на все свои превосходные качества и исполинскую ученость, во всех достижениях только лишний раз напоминает о том, что был в немецком значении слова профессором философии огромного масштаба…»

Индивидуальный жизненный опыт отсутствует как в системе Гегеля, так и в марксизме. Следовательно, Кьеркегор нашел для своей философии нишу, не затронутую этими двумя учениями. — Он был первым, кто задумался о человеческом существовании. Его философское наследие заслуживает серьезного внимания. Экзистенциализм Сартра и некоторые другие теории можно в определенной степени рассматривать как продолжение учения Кьеркегора. Для того чтобы понять, каким образом это учение появилось на свет, необходимо ознакомиться с историей жизни философа.

Отец Кьеркегора был торговцем шерстяными изделиями и довольно быстро сделал себе состояние. Уже к своему сорокалетию, в 1797 году, он смог оставить коммерцию. Питая глубокий интерес к литературе, философии и религии, отставной торговец широко распахивает двери своего дома перед интеллектуалами Копенгагена. Серен, родившийся в 1813 году, был его седьмым и последним ребенком. Однако в период с 1819 по 1834 год в семье умирают два брата, три сестры и мать Кьеркегора. В живых остаются лишь два сына, Петер и Серен, и отец дает им серьезное классическое образование. Мальчики изучают древнегреческий и латинский языки, и отец, желая, чтобы сыновья стали священниками, посылает их в лучшую школу Копенгагена. После смерти отца братья делят между собой наследство. Петер становится пастором, а в 1856 году — даже епископом. Сёренже, несмотря на успешную сдачу всех экзаменов, не хочет быть священником. Он решает полностью посвятить себя писательскому труду и живет на отцовское наследство.

Подход к экзистенциальной проблематике

Однажды Серен узнал, что отец, ранее бывший в его глазах человеком безупречным перед людьми и Богом, некогда совершил тяжкий грех. Кьеркегор не рассказывает, откуда он узнал отцовский секрет. Но известно, что после смерти первой жены его отец женился на служанке, вскоре родившей ему ребенка. Здесь кроется какая-то тайна, возможно — изнасилование. Кьеркегор никогда не говорил о своей матери. Открытие причины душевных мук отца вызвало в Сёрене такой ужас, что в 1836 году юноша порвал с ним, отказался от духовной карьеры и в течение двух лет вел жизнь светского бездельника в салонах Копенгагена. Но от навязчивых мыслей об отцовском грехе он так и не смог избавиться.

Молодой человек «берется за ум» лишь после смерти Поуля Мартина Мёллера, своего учителя и друга. Кьеркегор возобновляет учение и успевает примириться с отцом, который вскоре после этого умер. Эта смерть настолько потрясла Серена, что он решает посвятить себя творческому труду. Он пишет: «Он мертв, но не во мне, а для меня, для того, чтобы, если это возможно, что-то еще из меня могло получиться». В 1841 году Кьеркегор защищает магистерскую диссертацию по философии О понятии иронии с постоянной оглядкой на Сократа. Это сочинение заложило основы экзистенциальной философии, в нем отстаивалось право философа на субъективность, в противовес модной тогда гегелевской системе.

Неудачная помолвка

В 1837 году Кьеркегор познакомился с Региной Ольсен и влюбился в нее до безумия. Девушка отвечала ему взаимностью… Но Серен, убежденный, что истинный супружеский союз не терпит секретов, не смог решиться на то, чтобы поведать невесте собственные тайны (об отце, о своей меланхолии, о былой распутной жизни…) В 1840 году, несмотря на все усилия Регины, Кьеркегор с болью душевной разорвал помолвку Чтобы заставить о себе забыть, он отправился в Берлин, где прослушал курс философии Шеллинга, в котором, впрочем, быстро разочаровался. В конце концов Регина вышла замуж за другого, а ведь Кьеркегор надеялся, что эта необыкновенная девушка всегда будет чувствовать духовную связь только с ним. Прозрение было жестоким, философ с головой уходит в работу и в период с 1843 по 1845 год пишет несколько больших трудов, в которых под разными псевдонимами рассматривает различные возможности человеческого существования. Именно в этих трудах Кьеркегор заложил основы своей философской теории.

Стычка с Корсаром

Как раз в это время у Кьеркегора произошла неприятная история с газетой Корсар. По мнению официальных властей, этот бульварный листок развращал нравы населения, издеваясь над «уважаемыми и мирными людьми, которые служат государству, честно отдаваясь каждый своему делу». Однажды газета ненароком похвалила Кьеркегора, и тот испугался, что именно его сочтут автором всех этих грязных сплетен. Философ провоцирует Корсар на оскорбление. Ответ не заставил себя долго ждать: вскоре в «Корсаре», под псевдонимом «Мёллер» появилась статейка с издевкой по поводу «диалектической» помолвки Кьеркегора, упреками в том, что в работе «Виновен — Невиновен?» он бросил на съедение публике историю своих отношений с Региной, и иронией по поводу болезненных вкусов человека, называвшего свою жизнь «залом для вскрытия трупов», а себя самого — «мертвецом».

Кьеркегор не стерпел этих нападок и немедленно на них отреагировал. В итоге жизнь философа стала невыносимой. Теперь он уже не мог спокойно прогуляться по улице, как любил это делать раньше, люди открыто смеялись ему в лицо. Кьеркегор снова ищет убежища в Берлине, но по возвращении уже не может адаптироваться к жизни в Копенгагене. В нем растет убеждение, что в людях, ставших теперь для него «массами», легко берет верх животное начало. Он видит в своих страданиях наказание за грехи. И Кьеркегор начинает задумываться о проблемах религии. Христианство представляется ему призывом к раскаянию, обращенным к каждому человеку, склоняющим его к тому, чтобы исповедаться в своем грехе и получить прощение. Церковь игнорирует сочинения философа. Даже епископ Копенгагенский Минстер, друг его отца, уважающий работы Кьеркегора, отказывается его принять. В отместку Кьеркегор избирает епископа мишенью для своих нападок.

После смерти Минстера Кьеркегор публикует в нескольких номерах журнала Мгновение, который он тогда издавал, серию статей против церкви, предпочитающей мирскую славу мученичеству и даже не осознающей той пропасти, что отделяет ее от христианского идеала.

«В этих номерах разрыв между христианином и христианством, статус лютеранской церкви и всевластие ее священников разоблачаются в чрезвычайно резком тоне, с использованием некоторых приемов атеистической критики: представление о христианстве как о чем-то мягком и безобидном, не принимающем непосредственного участия в светской жизни, называется самой гнусной ложью священников» (О. Коли).

Кьеркегор умер 1 ноября 1955 года, во время подготовки десятого номера Мгновения, который так и не вышел в свет.

Книга Понятие страха изложена в форме трактата. В ней исследуются психологические предпосылки возможности совершения человеком греха. Ранее Кьеркегор уже ставил вопрос о грехе в своих Философских крохах (1844).

Всякая научная проблема должна рассматриваться в рамках той или иной конкретной дисциплины. Какая же наука изучает грех? Это явно не классическая философия, «чьей сущностью остается имманентность, или, в греческих терминах, воспоминание». Поэтому Кьеркегор обращается к так называемой «второй философии», сущность которой — «трансцендентность, или повторение». В действительности же «грех по сути своей вообще не принадлежит какой-либо науке». Догматика выдвигает лишь само понятие греха, не исследуя то, каким образом человек его переживает. Пережитое учитывает только этика, возлагающая на человека определенные обязанности. Догматика выявляет идею греха, а психология изучает его реальное воплощение. Иначе говоря, психология занимается не возможностью греха, а его действительностью:

«Как только грех действительно полагается, на этом месте тут же появляется этика, которая следует за каждым его шагом. — Этику не заботит, как возник грех, за исключением того, что ей совершенно ясно, что грех вошел в мир как грех. Но еще меньше, чем о возникновении греха, этика беспокоится о скрытой эволюции возможности греха».

«Стало быть, понятие греха по сути не принадлежит никакой науке, и только вторая этика может рассматривать его проявления, хотя и не возникновение. Начни же его рассматривать какая-либо иная наука, это понятие окажется искаженным».

I. Страх как предпосылка первородного (по-датски: наследственного) греха и как то, что разъясняет первородный грех вспять, в направлении его истоков

Всякий индивид есть часть человеческого рода. Он связан с ним теснейшими узами, подобно тому, как и род тесно связан с каждым индивидом:

«Совершенство в себе самом — это совершенное участие в целом. Ни один индивид не может быть безразличен к истории рода, точно так же, как и род небезразличен к истории какого бы то ни было индивида».

Это утверждение полностью справедливо и по отношению к Адаму, который был первым представителем человеческого рода: «Он одновременно является собою самим иродом. А значит, то, что разъясняет Адама, разъясняет также ирод, и наоборот», Грех Адама качественно ничем не отличается от первого греха любого человека.

«Через первый грех в мир вошла греховность. Ни о каком позднейшем человеке никак нельзя сказать, что через его первый грех в мир вошла греховность, а между тем она входит в мир через него совершенно таким же образом… греховность пребывает в мире лишь постольку, поскольку она входит через грех».

Первому греху предшествует невинность.

«Невинность — это не что-то подобное непосредственному, не что-то, что должно быть снято, чьим определением является то, что оно должно быть снято, нечто-то, что по сути вообще не присутствует здесь, но она сама, будучи снятой, становится впервые через то и впервые тогда, когда она была прежде, чем быть снятой, и теперь вот снимается»,

Род человеческий количественно накапливает грехи. Но с экзистенциальной точки зрения, «невинность всегда теряется только через качественный прыжок индивида», то есть когда он совершает свой первый грех и, следовательно, теряет свою невинность.

Кьеркегор считает, что первородный грех нельзя объяснить через понятие грехопадения. Он переходит к рассуждению о страхе, сопутствующем невинности. Страх — это «симпатическая антипатия и антипатическая симпатия», это чувство, овладевающее человеком, когда в нем зарождается догадка о существовании некой силы, обладающей совершенно неведомыми возможностями.

«Такой страх столь сущностно свойствен ребенку, что тот вовсе не хочет его лишиться; даже если он и страшит ребенка, он тут же опутывает его своим сладким устрашением. И во всех народах, где детскость сохранилась как грезы духа, этот страх есть; и чем он глубже, тем глубже сам народ».

Человек может лишь свободно оставаться тем, что он есть: синтезом души и тела, которые дух, — а этой есть настоящее его «я» — полагает в действительность:

«Человек есть синтез душевного и телесного. Однако такой синтез немыслим, если эти два начала не соединяются в чем-то третьем. Это третье есть дух».

Страх к тому же есть невинность и неведение. Следовательно, страх — это предварительное условие первородного греха и средство объяснить его происхождение, идя от противного:

«Страх — это не определение необходимости, но он также и не определение свободы, страх есть скованная свобода, когда свобода не свободна в самой себе, но скована — и не в необходимости, но в себе самой… Если грех пришел в мир необходимо (что является противоречием), значит, нет никакого страха. Если грех вошел в мир через акт абстрактной свободной воли… страха опять-таки нет. Стремиться объяснить приход греха в мир логически — это глупость».

И с объективной, и с субъективной точек зрения страх количественно возрастает в роде человеческом, как следствие и причина качественного скачка, в котором каждый человек грешит свободно и представляет, таким образом, одновременно самого себя и род.

II. Страх, рассматриваемый в прогрессии первородного греха

«Страх — это головокружение свободы, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода заглядывает вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю. В этом головокружении свобода рушится».

В самом деле, когда в своем головокружении неустойчивая свобода предоставляет «я» возможность совершить качественный скачок («прыжок, который не объяснила и не может объяснить ни одна наука»), то «я» полагается как грешник, то есть как неоправданная действительность:

«Страх — это самое эгоистичное чувство из всех, и ни одно конкретное проявление свободы не бывает так эгоистично, как возможность любой конкретности».

Индивид полагает себя своим грехом, а вместе с собой и весь род людской в качестве неоправданной действительности. Но этот вид полагания никак не подавляет страх:

«Существуют два вида страха. Это страх, в котором индивид полагает грех посредством качественного прыжка, и это страх, который вошел в мир вместе с грехом и продолжает входить так всякий раз, когда индивид полагает грех, поэтому он входит в мир также и количественно».

Страх принимает еще одну новую форму, относящуюся ко всей действительности, полагаемой в грехе, например чувственность, которая становится не грехом, а новой, детерминированной возможностью согрешить. «Сексуальное как таковое — это еще не греховное». Ведь у индивида остается свободный выбор — грешить ему или нет. «Только в то мгновение, когда полагается грех, сексуальное различие также полагается как порыв, и влечение». Кьеркегор показывает, как эта свобода выбора или отказа от греха увеличивает страх: «Чем больше страха, тем больше чувственности. Страх перед грехом сам создает грех…» Иначе говоря, индивид одновременно виновен и невиновен: «Индивид становится виновным в страхе не перед тем, что он стал виновным, но перед тем, что его считают виновным».

III. Страх как следствие того греха, который является отсутствием сознания греха

Эта глава начинается с пространного рассуждения о времени, предвосхищающего размышления Гуссерля о «феноменологии внутреннего сознания времени». Как уже показал Кьеркегор, дух позволяет осуществить синтез души и тела. Что же приводит к синтезу временного и вечного? Что является третьим здесь?

Прежде всего, Кьеркегор видит во времени последовательность. По его представлениям, не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Настоящее вообще невозможно определить. Существует лишь бесконечная последовательность. Для того, чтобы в осознании времени выделить отдельное мгновение, необходимо воображение, которое размещает время во мгновении или мгновение во времени. Понятие настоящего, следовательно, не имеет отношения ко времени, за исключением того, что оно «бесконечно и лишено содержания», что опять-таки является бесконечным исчезновением. Вечное, напротив, как раз и есть настоящее. Для мысли это — снятая последовательность. Древние римляне считали, что божество — praesens (т. е. «присутствует», иначе говоря, может непосредственно вмешаться в настоящее. — Примеч. пер.)

Кьеркегор замечает, что о чувственной жизни обычно говорят, «что она пребывает во мгновении и только во мгновении». Значит, мгновение обозначает настоящее «как таковое, то, что не имеет ничего прошедшею и ничего будущего; ведь именно в этом и заложено несовершенство чувственной жизни. Вечное также обозначает настоящее, не имеющее ни прошедшего, ни будущего — в этом и состоит совершенство вечною».

Мгновение есть прикосновение вечности ко времени. В датском языке, как и в немецком («Augenblkk»), слово «мгновение» имеет также значение «взгляд». Статуя, навечно запечатлевающая мимику актера или исторического деятеля, показывает нам, что такое мгновение. И напротив, латинское слово «momentum» происходит от «movere» — двигаться, а значит — исчезать. Мгновение есть атом не времени, но вечности. Природа во мгновении не существует, а вот человек благодаря своему духу существует. История всегда начинается во мгновении.

«Мгновение — это та двузначность, в которой время и вечность касаются друг друга, и вместе с тем полагается понятие временности, в которой время снова и снова разделяет вечность, а вечность снова и снова пронизывает собой время. Только теперь разделение, о котором мы говорили, получает наконец свой смысл: настоящее время, прошедшее время, будущее время»,

Будущее имеет большее значение, чем настоящее и прошлое, ибо будущее есть целое, а настоящее и прошлое составляют лишь его части. В языке будущее можно также уподобить вечному. Прошлое выводится из мгновения и будущего. Кьеркегор рассказывает о восприятии древних греков, которые видели вечность в прошедшем. В него можно войти, лишь «вернувшись назад».

«Синтез душевного и телесного должен полагаться духом, но дух — это вечное, а поэтому синтез появляется только тогда, когда дух полагает первый синтез вместе со вторым синтезом, то есть вместе с синтезом временного и венного».

Мы видели, что дух как возможность самого себя («Возможность свободы») выражается в индивидуальности в образе страха. Подобно этому, и будущее («возможность вечности») в индивиде также проявляется как страх.

Индивид страшится потерять возможность еще до того, как она представится. Возможное полностью соответствует будущему. Страх может существовать лишь по отношению к будущему, насколько оно возможно. Страх — это психологическая стадия, предшествующая греху. Как только полагается грех, временность становится греховностью. Далее страх описывается как страх бездуховности, диалектическая /определенность, ведущая к понятию судьбы, и диалектическая определенность, ведущая к понятию вины.

IV. Страх греха, или страх как следствие греха в единичном индивиде

В результате качественного скачка грех входит в мир. Можно бы предположить, что после совершения греха страх должен исчезнуть, поскольку этот страх относился лишь к возможности. Но, как ни парадоксально, и после совершения греха страх остается. Появляется возможность совершения нового греха, поскольку после качественного скачка вместе с грехом в индивиде полагается различие между Добром и Злом.

Страх перед злом. Он происходит оттого, что возможность, снятая в грехе, есть одновременно неоправданная действительность, которая должна снова подвергнуться отрицанию. Отсюда и зарождается страх перед злом. Этот страх пытается отвергнуть грех. В тоже время, двигаясь от греха к греху, человек всегда способен пасть еще ниже, и это возможное падение вызывает новый страх. И наконец, при раскаянии страх бывает наибольшим: он усугубляется в угрызениях совести.

D Страх перед добром (демоническое). Здесь Кьеркегор говори! о тех, кого принято называть одержимыми или бесноватыми. С эстетико-метафизической точки зрения, поведение таких людей объясняется их несчастной судьбой; с этической — их следует осуждать и наказывать; медицина считает их состояние телесной болезнью… Кьеркегор же полагает, что все демоническое можно определить единственным образом, как страх перед Добром, что люди, страдающие им, сами являются воплощением этого страха:

«В невинности свобода еще не полагалась как свобода, ее возможностью в индивидуальности был страх. В демоническом же отношении обратно. Свобода полагается как несвобода, ибо свобода тут потеряна. Возможность свободы здесь — это опять-таки страх».

Кьеркегор считает, что демоническое — это закрытое, или «несвободно открываемое». Закрытость в данном случае — это не высшая мудрость, а наоборот, невозможность выразить себя. Страх у одержимых — это страх перед открытием, перед открытием Добру, но в первую очередь, перед «открытием» как таковым.

Кьеркегор видит в этом состоянии обширное поле для исследований психологов. Между прочим, он вскользь бросает: «Стоит только обратить внимание на то, что поблизости, и наблюдателю хватит пяти мужчин, пяти женщин и десяти детей, чтобы обнаружить все человеческие душевные состояния, которые только возможны». Затем философ перечисляет различные типы современной демоничности, в зависимости от того, каким образом человек потерял свою свободу Вначале он исследует случаи телесно-психической утраты свободы (излишняя возбужденность и чувствительность, чрезвычайная раздражительность, неврастения, истерия, ипохондрия, животная испорченность).

Затем Кьеркегор переходит к пневматической утрате свободы, которая может проявляться по-разному (как неторопливость, которой хочется «еще раз подумать»; как любопытство, которое никогда не становится чем-то большим, чем простое любопытство; как нечестный самообман; как женственная слабость, которая постоянно обращается к другим за утешением; как возвышенное пренебрежение; как ничтожная деловитость и так далее). Здесь философ хочет прежде всего сказать, что, в противоположность мнению Гегеля, рассматривавшего лишь движение вечной идеи,

«Истина существует только для единичного индивида и в той мере, в какой он сам создает ее своим действием. Если истина существует для индивида каким-то иным образом, если человек препятствует ей существовать для него таким образом, мы имеем дело с явлением демонического».

Утрата свободы на уровне духа происходит от отсутствия внутреннего содержания и представляет собой либо пассивную активность, либо активную пассивность. Это отсутствие всегда проявляется в сфере рефлексии «я». Кьеркегор исследует разные формы активной пассивности и пассивной активности (неверие — суеверие; лицемерие — возмущение; гордость — трусость. Затем философ переходит к понятиям уверенности и внутреннего смысла): «Тот, кто действительно любит, едва ли может находить радость, удовольствие. в том, чтобы докучать себе определениями того, что же такое, собственно, эта любовь». И в заключение главы Кьеркегор рассматривает ложные отношения демонического с вечностью.

V. Страх как спасение силой веры

В этой короткой главе Кьеркегор объясняет, что, будучи «возможностью свободы», страх обладает «абсолютной воспитательной ценностью». Он «пожирает все конечное» и учит индивида вверять себя Провидению, и тогда вера делает его способным увидеть все в новом свете, а значит, «получить все обратно — как никто другой в действительности».

Главный вопрос, который Кьеркегор исследовал с своем Понятии страха, а в более общем плане во всем своем творчестве — это субъективность. Даже если отвлечься от религиозной атмосферы, в которой прошла вся жизнь Кьеркегора, вопрос о субъективном, то есть о месте индивида в качестве единичного субъекта, остается отправным пунктом в философии многих более поздних мыслителей. Как субъективность может раствориться в истории? Каким образом может происходить ее отрицание общественными институтами? Эти вопросы актуальны и сегодня.

Неудивительно, что, помимо таких христианских философов как Габриэль Марсель, экзистенциализм которого, что вполне естественно, уходит корнями в учение Кьеркегора, даже многие мыслители, полностью порвавшие с религией — Сартр, Хайдеггер, Ясперс, Лукаш, ощутили потребность в глубоком изучении его теории.

У Кьеркегора есть мысль о неуничтожимости единичности. Не отрицая человеческой природы, ведущей начало от Адама, Кьеркегор доказал, что человек всегда пользуется своей свободой, переходя в скачке от невинности к греху. Восстановление в своих правах субъективного было у философа настолько убедительным, что породило в качестве ответной реакции целое направление в философии, считавшее субъективное чем-то неприличным и вновь поставившее во главу угла универсальное (неогегельянство, марксизм…).

Кьеркегор породил также новую форму философии, которую можно назвать буйной. Кьеркегор философствует с дубиной в руках. Он постоянно провоцирует скандалы, он ни с чем не согласен. В таком тоне позже писали Маркс в своей Немецкой идеологии, а также Ницше. Его полемика с умозрительной философией заставляет говорить о «внутренне напряженной субъективности, о существовании как о постоянной тревоге и мучениях» (Э. Левина. Кьеркегор жив). Этика для Кьеркегора означает нечто общее. Правила, обязательные для всех, не заслоняют для него особенность индивида. Общее не может ни содержать, ни выразить тайны «я». Но может быть, этика все же не такова? Возможно, Кьеркегор не видел проблемы отношений с другими, той уникальной ответственности, которая налагается на человека, когда он может дать другому нечто, чего никто другой не может? А может быть, это из области той науки, которую Кьеркегор называет «второй этикой»?

Новый взгляд на христианство

По существу, Кьеркегор ополчается на религиозные институты, забывшие о своей пророческой роли. С того самого момента, когда христианство вошло в мир, оно стало «манерой жизненного поведения, обязательной для всех» (Боффре). Кьеркегор поставил себе целью «новое обретение христианства — страстное и внушенное страстью». Подобно тощ как это сделал Паскаль по отношению к Декарту, Кьеркегор обнаруживает в христианстве новые глубины, спасая его от участи, определенной ему Гегелем. В этом смысле можно даже сказать, что Кьеркегор оказал определенное влияние и на эволюцию взглядов на религию.

Карл Маркс, Фридрих Энгельс

Карл Маркс 1818–1883

Фридрих Энгельс 1820–1895

Немецкая идеология

1846

Немецкая идеология — главное философское произведение Маркса и Энгельса. Оно основано на исследовании философии того времени, которое два эти автора провели совместно с Моисеем Гессом. Поначалу предполагалось опубликовать коллективный труд с критикой тезисов некоторых философов-«гегельянцев» (главным образом, Людвига Андреаса Фейербаха, 1804–1872, Бруно Бауэра, 1809–1882 и Макса Штирнера, 1806–1856) и доказательством ряда новых положений, выдвинутых самими авторами. У Маркса к тому времени уже были некоторые работы на эту тему, в частности К критике гегелевской философии права (1843), К еврейскому вопросу (1844), Святое семейство, или Критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании (1845). Доказав основные положения своей теории, Маркс намеревался оставить философию и полностью посвятить себя исследованиям в области экономики.

Но при жизни авторов Немецкая идеология не была опубликована. Почему так произошло, сам Маркс объяснил тринадцатью годами позже, в Критике политической экономии: «Мы тем охотнее предоставили рукопись грызущей критике мышей, что наша главная цель — уяснение дела самим себе — была достигнута». И мыши в самом деле неплохо попировали. В книге недостает многих страниц; к тому же Моисей Хecc изъял из нее написанные им главы и позже, в 1852 году, опубликовал их в виде отдельных статей. Сама же книга вышла только в 1932 году.

Этот труд интересен нам в первую очередь тем, что в нем содержится наиболее полное изложение того «материалистического и критического представления о мире», которое Маркс развивает далее в Капитале. Немецкая идеология — своего рода путеводная нить, «ключ к пониманию» марксистского мировоззрения. В сущности, это стержневое произведение в наследии Маркса и Энгельса. Книга опрокидывает традиционные представления об отношении философа к миру. Авторы стремятся «поставить философию с головы на ноги».

Маркс родился в Трире (Рейнская область в Пруссии), в еврейской семье, принявшей протестантство. Он изучал право и философию в Боннском и Берлинском университетах. В 1841 году юноша получил докторскую степень по философии, защитив диссертацию на тему Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура. Из-за тесных связей с «левыми» младогегельянцами ему пришлось отказаться от университетской карьеры и начать сотрудничество с либеральной прессой. Свирепая прусская цензура вынудила его покинуть родину и эмигрировать за границу вместе с супругой Женни (урожденной фон Вестфален).

В период пребывания в Париже взгляды Маркса стали еще более радикальными: усвоив философию «практики», разработанную его предшественниками, Маркс рассматривает коммунизм как практическое воплощение в жизнь этой философии, понимая революционную «практику» как «снятие» (Aufhebung) философии. Философа высылают из Франции, и он уезжает в Брюссель (1845–1848), где к нему присоединяется Фридрих Энгельс. Вместе они пишут Немецкую идеологию. С этого времени начинается дружба, совместная работа и борьба этих двух людей, которым суждено было продлиться всю их жизнь.

Начавшееся революционное движение (революции 1848 года) заставляет друзей покинуть Брюссель. Они много ездят по Европе: Германия, снова Париж, наконец — Лондон. Маркс приступил к работе над Капиталом, но, отдавая почти все время политической деятельности в основанном им Международном товариществе рабочих (1864–1873) (другое название — Первый Интернационал. — Примеч. пер.), так и не смог завершить этот труд.

Незадолго до встречи с Марксом, в 1842 году, Энгельсу, родившемуся в семье богатого фабриканта, пришлось оставить учебу и начать работать в конторе бумагопрядильной фабрики Эрмена и Энгельса в Манчестере. Предприятие давало неплохую прибыль, и Энгельс всю жизнь помогал Марксу деньгами. Блестящий публицист, он поначалу разделял взгляды младогегельянцев, но под влиянием М. Гесса увлекся идеями коммунизма.

Их первая встреча с Марксом произошла в 1844 году. С этого времени и началось сотрудничество двух друзей, принимавшее разнообразные формы: они совместно работали над статьями и установили своеобразное разделение труда: Маркс всецело посвятил себя экономике, а Энгельс — другим научным дисциплинам (физике, истории науки, антропологии, теории государства и т. д.). После смерти Маркса он продолжал редактировать их совместные работы, объяснять их смысл и исправлять неясности, одновременно обучая руководителей рабочего движения.

Рассказав вкратце о структуре и построении работы, мы попытаемся изложить ее основные положения, сгруппировав их по темам, хотя в первоисточнике они разбросаны по разным местам. Нам пришлось логически упорядочить ход рассуждений авторов, поскольку структура книги далека от совершенства. По сути дела, она представляет собой набор разнородных текстов, и ее построение не соответствует первоначальному замыслу, поскольку книга не закончена и в ней отсутствует ряд фрагментов. Некоторые из этих текстов — просто комментированный разбор произведений других авторов (например, книга Единственный и его собственность Штирнера). Однако полемика со Штирнером интересует нас лишь постольку, поскольку она послужила для Маркса и Энгельса поводом к изложению их собственных взглядов. Глава о Штирнере длинная, написана в ироничном тоне, в ней много повторений. Мы же стремились представить здесь Немецкую идеологию в более последовательном и удобном для изучения виде.

Структура книга

Книга дошла до нас не полностью. В том виде, в каком мы можем с ней сегодня ознакомиться, она представляет собой сочинение из примерно шестисот страниц, где вначале идут «Тезисы о Фейербахе» Маркса, а затем два тома собственно Немецкой идеологии с подзаголовком «Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков».

В первом томе содержатся критические замечания к работам Фейербаха, Бауэра и Штирнера.

Второй том посвящен «Рейнским анналам», или философии истинного социализма (речь идет о ряде «буржуазных» работ, опубликованных в Германии, где в искаженном виде приводятся тезисы английских и французских социалистов). Там же содержится глава о книге Карла Грюна Общественные движения во Франции и в Бельгии, в которой автор критикует Сен-Симона, Фурье, Кабе и Прудона. Маркс и Энгельс в какой-то степени защищают этих философов.

Тезисы о Фейербахе

Этих тезисов одиннадцать, и занимают они всего четыре странички. Однако, учитывая их важность, мы разберем их подробно. Это краткие замечания, которые Маркс набросал для себя в записной книжке, а Энгельс издал с небольшими добавлениями в 1888 году в качестве приложения к своей работе Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии.

I. Маркс констатирует, что в материалистической философии Фейербаха до сего дня действительность, конкретная человеческая деятельность, рассматривается лишь созерцательно, а не практически. С другой стороны, идеалистов действие также интересует лишь с абстрактной стороны. Однако важно рассмотреть революционную, «практически-критическую» деятельность.

II. Истинность мысли познается лишь на практике.

III. Изменить человека путем изменения его образа жизни и воспитания можно лишь в ходе революционной практики.

IV. Следует уделять больше внимания сегодняшней действительности, критикуя ее в теории и революционизируя на практике.

V. Фейербах, не довольствуясь абстрактной мыслью, обращается к чувственному созерцанию, но не рассматривает чувственный мир с точки зрения практической конкретной деятельности человека.

VI. В противоположность Фейербаху, считавшему сущность человека индивидуальной, в действительности ее следует рассматривать во всех ее общественных отношениях.

VII. «Религиозный дух» есть продукт общества.

VIII. В противоположность утверждениям мистических теорий, всякая общественная жизнь является по существу практической.

IX. Созерцательный материализм представляет мир с точки зрения изолированных личностей или буржуазного общества.

X. Новый материализм видит мир с точки зрения человеческого общества или «общественного человечества».

XI. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Эти 11 положений представляют собой своего рода памятку, которую авторы Немецкой идеологии использовали при изучении сочинений Фейербаха и немецких младогегельянцев. Но кроме критики немецкой философии, в тезисах о Фейербахе содержится и синтез философских взглядов самих авторов. Энгельс назвал в 1888 году одиннадцать тезисов Маркса «гениальным зародышем нового мировоззрения».

Все теоретическое содержание Немецкой идеологии представляет собой, по существу, развитие этих тезисов.

В последнем из них, который мы процитировали дословно, содержится концентрированное выражение сути учения Маркса. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» — говоря так, Маркс недвусмысленно показал свое намерение оставить теоретизирование и приступить к активной реализации своей философии на практике.

Ни в Немецкой идеологии, mi в последующих своих произведениях Маркс ни разу не говорит об «историческом или диалектическом материализме» (а ведь этими терминами после смерти Маркса часто называют его философское учение). «Марксизм» (само это слово придумано Энгельсом) ограничивается тем, что созерцательному материализму Фейербаха и младогегельянцев, теории буржуазного общества противопоставляется «новый материализм» в теории человеческого общества или «общественного человечества». Именно в этом утверждении содержится шаг вперед по сравнению с философской системой Гегеля. Впрочем, более чем через 100 лет Сартр заявил, что эта фундаментальная философская система так и не была превзойдена. (См. Критику диалектического разума, 1960).

Мир преобразуется в процессе и посредством революционной практики. В этом движении, в революционной практике человек преобразует и перевоспитывает сам себя (тезис III). Забывая о практическом применении, которое должна иметь любая философская теория, немецкие мыслители, даже говоря о проблемах объективности и реальности мыслимого или воображаемого мира, не выходят за рамки схоластики. Истинное материалистическое мировоззрение может быть лишь критикой общественных процессов материального производства и обмена. Наблюдение и эмпирический анализ должны помочь понять, как люди воспроизводят сами себя в процессе производства средств существования. Разделение труда приводит к классовым антагонизмам.

Критика немецкой философии

Немецкая идеология ставит себе целью «развенчать и лишить всякого доверия философскую борьбу с тенями действительности, борьбу, которая так по душе мечтательному и сонливому немецкому народу» (Предисловие).

Критика Фейербаха: несмотря на свои претензии противостоять идеализму и быть материалистом, Фейербах остается им лишь в теории. Он рассуждает о религиозном отчуждении. Но он не видит, что идеализм представляет собой отчуждение мысли от условий ее производства и производства действительного мира. Разоблачение религиозного отчуждения, как и само это явление, есть продукт материального базиса общественной жизни: «Для практического материалиста, то есть для коммуниста, все дело заключается в том, чтобы революционизировать существующий мир, чтобы практически выступить против существующего положения вещей и изменить его»,

Фейербах видит в человеке лишь пассивно чувствующее существо, тогда как человек — существо активное, которое само производит свою жизнь. Философ рассматривает человека как изолированного индивида или как универсальный род. Однако человек — существо историческое, которое существует прежде всего в обществе. Его действительность нельзя отделить от всего комплекса общественных отношений. «Первый исторический акт — это производство средств, необходимых для удовлетворения потребностей, производство самой материальной жизни».

Фейербах не понимает, что такое настоящее критическое действие. Оно может быть только критической практикой, иначе говоря, революционным вмешательством. Старый созерцательный материализм выражает взгляды только одного класса: буржуазии. Лишь опыт рабочего движения в коммунистической форме может заставить устареть абстрактный анализ отчуждения, за пределы которого пытался выйти Фейербах.

Критически рассмотрев гуманистический материализм Фейербаха, Маркс и Энгельс перешли к критике критических взглядов Бруно Бауэра и индивидуализма Макса Штирнера. Две этих теории, кроме их внутренних противоречий, которые Маркс и Энгельс не отказали себе в удовольствии выявить, объединяет их абстрактность. Их авторы делают вид, что действительно стремятся пересмотреть основы представлений о мире. На самом же деле они лишь обсуждают эти основы. Вместо того чтобы поставить себе целью изменить мир, они только оправдывают, одобряют его. Бауэр и Штирнер выдвинули лишь систему идей. Самостоятельность мысли, которую они провозглашают, и критическая позиция, о которой они заявляют, — не более чем иллюзии. Эти философы отказываются видеть или признать, что все их труды вполне вписываются в систему существующих общественных отношений. Вопреки их собственным утверждениям, они вовсе не являются ни революционерами, ни критиками. Они довольствуются тем, что защищают буржуазию против пролетариата, который стремится к практической критике:

«Эти иллюзии, мечтания и извращенные представления очень просто объясняются их практическим положением в жизни».

Образ мышления и характер позиции Б. Бауэра и М. Штирнера соответствуют идеологии господствующего класса, допускающего критику со стороны «своих». На определенной ступени развития производительных сил буржуазия дозволяет интеллектуалу быть внешне самостоятельным и независимым. Но на деле его независимость есть лишь продукт существующего в капиталистическом обществе разделения между умственной и практической деятельностью, происходящего от противостояния труда и капитала.

Отстаиваемая Б. Бауэром идея о том, что сознание определяет бытие, возникла на базе существующих общественных отношений, которые отделяют сознание от жизни, личность от общества, а идеи — от условий их производства. Однако именно жизнь определяет сознание, а не наоборот. Отчуждение — это именно тот процесс, который порождает иллюзию, что мир можно изменить, изменив идеи. Изменить необходимо не сознание действительности, а саму действительность.

Маркс и Энгельс доказывают, что в интересах любого класса заставить поверить в универсальность своих идей. Но для них совершенно ясно, что идеи не бывают универсальными. Они принадлежат той группе людей, интересы которых защищают. Гуманистический универсализм — это часть буржуазной идеологии. Лишь особенные интересы пролетариата совпадают со всеобщими интересами. «Пролетарии, чтобы отстоять себя как личности, должны уничтожить имеющее место до настоящего времени условие своего собственного существования, которое является в то же время и условием существования всего предшествующего общества», и далее: «коммунистическая революция… уничтожает господство каких бы то ни было классов вместе с самими классами»,

Маркс и Энгельс показали, что материалистический анализ экономического базиса должен состоять прежде всего в анализе способа производства. Исследовать необходимо не только его структуру, но и происхождение. Общественные отношения в определенную эпоху и в определенном месте обусловлены способом производства, утвердившимся среди людей в эту эпоху и в этом месте.

Функцией производства является удовлетворение человеческих потребностей. Именно их развитие приводит к переменам в обществе: «Любая революция, так же как и достигаемые ею результаты, определяется условиями существования индивидов, их нуждами».

Разделение между трудом и капиталом порождает наемный труд. Характер способа производства определяется состоянием развития производительных сил, достигнутым к данному моменту истории. Производительные силы включают в себя не только все материальные средства производства, но и рабочую силу, уровень ее развития и способ использования. Рабочая сила, в свою очередь, в определенной степени влияет на развитие производительных сил. Возникает двоякого рода противоречие. С одной стороны, новый способ производства разрушает прежний. Представляемые ими интересы вступают в конфликт. Машинный труд может противоречить физическому. Но, кроме того, происходят и конфликты между разными способами производства, как это можно видеть на примере перехода от мануфактуры к фабрике.

В Немецкой идеологии впервые появилась классификация исторических этапов развития общества, которую Маркс позже развил и уточнил в своем Капитале, Эти этапы — первобытное общество, античное рабство, феодализм и буржуазный капитализм, проходящий стадии первичного накопления капитала, его концентрации и распространения по всему миру

«Общество всегда развивалось в результате противоречий: между свободными людьми и рабами в античности, феодалами и крепостными в средние века, буржуазией и пролетариатом в новое время».

Историческое развитие капитализма также показывает, что концентрация капитала лишает содержания некоторые юридические и общественные формы. Частная собственность приобретает все более общественный характер. В этот момент, когда концентрация капитала достигнет такой степени, что сделает вопиющей несправедливостью частное присвоение средств производства, рабочий класс может восстать и устранить это противоречие путем революционного действия.

Понятие идеологии

Как уже отмечалось, в Немецкой идеологии сделана попытка разоблачения абстрактного материализма немецкой философии, не принимавшей в расчет способ воспроизводства людьми своей жизни. Следует, однако, отметить определенную ограниченность книги и часто встречающиеся в ней неточности. Авторы позволили себе изложить некоторые вопросы довольно сжатой поверхностно, поскольку прежде всего стремились развить свою главную мысль, а возможно, еще и потому, что писали эту книгу для собственных нужд, а не с целью публикации.

Прежде всего, нельзя не сказать о неточности в употреблении самого понятия идеологии. В этой работе Маркс и Энгельс представляют идеологию как некую последовательную систему, созданную не в результате свободного творчества всех людей, а, напротив, принудительно им навязанную:

«Ее только в ответах [Фейербаха, Бауэра, Штирнера], но уже в самих поставленных ими вопросах заключается мистификация».

Идеология представляет собой совокупность идей и мнений, позволяющих людям осмысливать свое место в мире. Идеология организует отношения людей, принадлежащих к той или иной общественной структуре. Следовательно, ее содержание определяется интересами господствующего класса. Идеология, господствующая в обществе, есть идеология господствующего в нем класса. Она отчуждена от него лишь в той степени, в какой представляется всеобщей, то есть высказывает нечто, имеющее всеобщую ценность, продолжая при этом служить особенным интересам. «Продуктом сознания» является, следовательно, знание и одновременно незнание.

Как показал Патрик Тор, в Немецкой идеологии содержатся по сути дела два почти противоречащих друг другу определения или теории идеологии. С одной стороны, идеология представлена как нечто пассивное, как простое отражение классовой позиции. Но с другой стороны, идеология выглядит у авторов согласованной, сознательно созданной и оформленной системой взглядов и идей, имеющей целью обосновать власть господствующего класса, иначе говоря — орудием манипуляции этого класса.

Сложность этого определения идеологии объясняется тем, что оно связывает проблему познания и его объективности с историей общества, понимаемой как история развития способов производства. Мысли и идеи рождаются в процессе производства и обусловлены им, со всеми присущими ему противоречиями.

Маркс и Энгельс не углубляют далее свой анализ. Проблема идеологии, формирования знаний и идей чрезвычайно непростая. Очевидно, что мышление исторически обусловлено, что оно определяется развитием производительных сил, однако процесс этот сложен: ведь авторы сами говорят в другом месте, что зависимость здесь не однозначна, что существуют противоречия и внутри определенного способа производства.

Однако, иногда возникает впечатление, что Маркс и Энгельс подходят к отношениям между идеологией и способом производства слишком механически. Идеология есть социальная иллюзия, необходимая и полезная господствующему классу для того, чтобы навязать свое господство. Но авторы, похоже, делают из этого заключение о том, что идеология есть одновременно нечто «целостное», «иллюзорное» и в то же время элементарно выводимое из классовой позиции.

«Целостное», потому что Маркс и Энгельс почти ничего не говорят о противоречиях, существующих в господствующей идеологии; «иллюзорное», поскольку они пишут, что у идеологии (философии, религии и т. д.) нет вещественности (жизненности, содержательности), нет истории: «У „христианства как такового“ нет никакой истории, и все те различные формы, в которых оно воспринималось в различные времена […], обусловливались причинами вполне эмпирическими, нисколько независящими от влияния религиозного духа».

Идеология, по их мнению, легко выводится из классовых позиций:

«Немецкая философия есть продукт мелкобуржуазной структуры немецкого общества». Или: «Состояние Германии в конце прошлого века полностью отражается в кантовской Критике практического разума». Или еще, говоря о Штирнере: «У писателя, никогда не покидавшего Берлин, весь мир которого ограничен Моабитом и Копешком, при возникновении потребности мыслить эта мысль должна, конечно, должна быть такой же абстрактной, каким является он сам и сама его жизнь».

Очевидно, что на это можно возразить: все жители района, где жил Штирнер, подвергались тем же внешним воздействиям, но он оказался единственным среди них философом. Утверждение: «У него лишь одно достоинство — быть выразителем идей современных мелких буржуа» почти ничего не говорит нам о том, в чем конкретно состояла жизнь этих самых мелких буржуа. Так не ограничиваются ли Маркс и Энгельс простым объяснением мира? Позволяет ли их теория преобразовать что бы то ни было? Ведь Сартр в своей книге Идиот в семействе, отталкиваясь от их гипотез, пошел значительно дальше (см. главу Сартр Ж. II. О методических вопросах).

Многие марксисты в дальнейшем превратили эту резкую и хлесткую книгу своих идеологов в набор затертых штампов. Известно, к чему это привело. Слабое место и Немецкой идеологии, и Капитала состоит в недооценке сложной диалектики взаимоотношений между экономическим базисом и надстроечными структурами. Маркс собирался глубже исследовать эту проблему в одной из книг Капитала, но не успел этого сделать.

Можно сказать, что марксизму как теории недостает анализа общественных институций. Идеология и институции обладают определенной независимостью от способа производства. В некоторых ситуациях идеология может даже послужить тормозом исторического развития производительных сил. Достаточно вспомнить те неисчислимые беды, которые принес национализм на протяжении всего XX века в Европе и на других континентах. Эта идеология, интересующая лишь немногих деклассированных интеллектуалов, была выброшена Марксом и Энгельсом в Немецкой идеологии «на свалку истории».

И все же Маркс и Энгельс были первопроходцами. Некоторая непродуманность формулировок этих философов объясняется тем, что они слишком спешили реализовать результаты своих научных исследований.

Фредерик Г. Ле Пле

1806–1882

Социальный метод

1879

Фредерик Ле Пле занимает важное место среди философов XIX века. Его творчество доминирует над всеми социальными размышлениями его времени. Ле Пле инженер по образованию (в 1825 году его принимают в Политехническую школу, а в 1827 году — в Горную), свидетель трех революций (1830, 1848 и 1871). Тщательно наблюдая за образом жизни представителей рабочего и крестьянского населения европейских стран, Ле Пле увлекся вопросами социальной жизни.

Это был поистине великий путешественник. Ле Пле объехал Германию, в которой цехи постепенно превращались в заводы, Испанию, Россию, где он работал над реорганизацией предприятий с 50 000 рабочих, Норвегию… и многие другие европейские страны. Одновременно изучал вопросы эксплуатации рудников и образ жизни рабочих. Будучи одаренным изобретателем оригинальных приемов работы в горном деле и создателем аналитического бухгалтерского учета, Ле Пле постепенно становится экономистом, социологом и философом.

Он выработал социальную философию, в основе которой находятся проблемы семьи. Свою первую книгу по социальной науке Европейские рабочие Ле Пле писал в течение двадцати лет (6 томов по 600 страниц каждый). Она появилась в 1855 году и была переиздана в 1877–1879 годах. Впоследствии он опубликовал Указания по методу наблюдения (1862), Социальную реформу во Франции (1864, 8-е изд. — 1901), Организацию труда (1870), Организацию семьи (1871), Конституцию Англии (два тома, 1875), Основную Конституцию человечества (1881), Школу социального мира, ее историю, ее метод и ее доктрину (1881).

Ле Пле задумал осуществить реформу французского общества и боролся за ее проведение в жизнь как советник Наполеона III, а затем как вдохновитель общественного движения в Обществе социальной экономии, которое он основал в 1856 году (оно действует до сих пор), и особенно под его опекой в Школе социального мира, которая существовала вплоть до его смерти в 1882 году.

Во Франции начиная с 1910 года его труд умышленно замалчивался со стороны школы Дюркгейма, социолога конца XIX — начала XX веков. Дюркгейм видел в основателе социальной науки, и особенно в работах его школы, конкурента в социологии. При этом считал себя единственным основоположником такой школы. Однако два эти течения вовсе не являются соперниками: направление Ле Пле целиком ориентировано на наблюдение; школа же Дюркгейма более ориентирована на толкование данных и разработку теории.

Влияние Ле Пле было значительным. Все гуманитарные науки, развитие которых начиналось с наблюдения, с монографического метода, с качественных исследований (например, чикагская школа), опираются на школу Ле Пле. Интерес к ней в наши дни растет не только во Франции, но и в Германии, Англии, Соединенных Штатах, Италии, Японии.

Социальный метод (650 страниц) впервые был издан в 1879 году. Эта книга является резюме предложенного автором метода изучения семей рабочих и содержит формулировку определенных социологических выводов. Довольно объемное изложение сопровождается объяснением монографического метода через личные и исторические обстоятельства, которые играли решающую роль при его разработке. Ле Пле обращается к самоанализу, необходимость которого он сформулировал 15 лет тому назад в книге Социальная реформа во Франции:

«Я не смог бы […] позволить себе уклониться от описания обстоятельств, в которых мой метод был применен, и основных средств, к которым я прибег. Ценность наблюдения зависит от практики наблюдателя. То, что некоторые авторы, особенно те, которые получают мало материалов для своих сочинений, делают выводы методом умозаключений, оправдано. Но получение материала путем изучения фактов становится обязательным для других. С этой точки зрения люди, преданные социальной науке, должны в будущем все больше и больше придерживаться правил, к примеру ученых-химиков, которые не считают изложение своего открытия законченным, пока не опишут инструмент, которым пользовались».

Социальный метод — это ключ, открывающий двери в «Социальную науку», — отрасль знания, основанную Ле Пле.

Ле Пле рассуждает об искусстве пугешествования и о том значении, какое оно имеет для образования, обучения и воспитания: «Путешествия для науки об обществе — все равно, что химический анализ для науки о минералах». Лишь путешествуя, человек набирается мудрости. Ле Пле рассказывает о том, что он узнал, путешествуя, и почему он создал Школу путешествий. Он объясняет, почему переиздает свою книгу, которая в своей основной части первого тома второй редакции Европейских рабочих уже увидела свет в 1877 году. Ле Пле хочет сделать достоянием широкой публики именно этот том, который по своему замыслу отличен от 57 монографий семей, представленных во 2–6 томах его основного труда. В предисловии Ле Пле пишет:

«Чтобы найти секрет успеха правительств, которые дают людям счастье, основанное на мире, я при наблюдении человеческих обществ применил законы, аналогичные тем, которые вывела моя мысль при изучении минералов и растений. Я построил научный механизм. Другими словами, я создал метод, который позволил мне лично узнать все нюансы мира и раздора, процветания и страдания, которые представляют современные общества Европы».

Таким образом, цель книги — описать и обосновать метод. Счастливыми являются те общества, где каждый индивидуум имеет «хлеб насущный» и исполняет «нравственный закон». Проводя сравнительный анализ четырех типов обществ, Ле Пле обнаруживает, каким образом раса (в XIX веке это слово означало «народ», «этническую группу») может приобрести, сохранить, потерять и, наконец, вновь обрести эти две основные ценности человечества.

Произведение состоит из трех книг: «корни» метода в фактах, наблюдаемых с 1829 по 1879 год, «описание» метода, «история» метода и результаты его применения.

I. Корни метода в фактах, наблюдаемых с 1829 по 1879 год

Ле Пле констатирует, что эпоха, в которую он живет, характеризуется революциями, ведущими к значительным социальным страданиям как в национальном, так и в индивидуальном плане. Как же преодолеть их, если не с помощью социальной науки? Только наблюдение может помочь понять механизмы процветания семьи и общества. Он подробно описывает свое детство, этапы образования и становление собственного, практического, подхода к решению социальных проблем.

Затем он изучает общества и характер местности. Если взять примитивные расы, то можно различить три типа местности: степи и пастбища, морские побережья, лесистые территории, не соприкасающиеся с побережьем. Долгое время, констатирует Ле Пле, Европа жила в определенном экологическом равновесии, обеспечивавшем процветание в зависимости от природных рамок. Каждой рамке соответствовали вековые обычаи, которые обеспечивали благосостояние семей. Но в XIX веке Европа стала ареной полного географического и экономического изменения.

«Жаркая борьба идет сегодня в Европе между духом традиций и духом новизны. Натиск кажется неотразимым: его центр — в угольных бассейнах Запада».

Он описывает индустриальное развитие, о котором говорят, что оно соответствует общественному интересу забывая о разрушении предшествовавшего равновесия, которое это развитие вызывает:

«Мы удаляемся все дальше и дальше от территориальной организации, являющейся источником любого мира, того мира, в котором самая бедная оседлая семья может по меньшей мере рассчитывать на вечную собственность своего поселения»,

Ле Пле затем сравнивает противоречивые явления жизни животной и жизни человеческой. В качестве процветающих он определяет:.

«общества, где мир царит без необходимости обычного применения вооруженной силы; где прочность домашних очагов, рабочих мастерских и добрососедства обеспечивается свободным соглашением между отцами семей; где, наконец, сохранение традиционного порядка, основанного на нравственном законе, является общим желанием народов».

В отличие от животного человек не склонен самопроизвольно находить свое счастье в развитии интересов всех:

«Индивидуум, предоставленный самому себе, оказывается неспособным внести в благополучие общества, членом которого он является, свой вклад. Этот вклад каждое животное, живущее группой, вносит своему роду спонтанно»,

Народы, испытывающие влияние воли отдельных личностей, погружаются, как правило, в состояние страдания, которое неизвестно животным, живущим группой. Следовательно, необходимо бороться с индивидуализмом, чтобы достичь процветания. Идеологический контекст эпохи толкает к индивидуализму. Новые идеи толкают к нестабильности и раздору. Чтобы преодолеть такой кризис, надо наблюдать за обществами процветающими и думать о перенятии обычаев, традиций.

Ле Пле изучает средства существования обществ. Этими средствами являются дары земли, воды и труд человека, оплодотворенный нравственным законом. Ле Пле изучает, как господство нравственной жизни и наличие хлеба насущного обеспечиваются в девяти выделенным им способах труда и в подтверждение которых он приводит многочисленные примеры. Он показывает трудности, характерные для того или иного образа жизни (эта глава отличается описанием высоких антропологических качеств).

1. «Дикари» (в частности жители Океании) живут собирательством, рыбной ловлей и охотой. Они ведут бродячий, кочевой образ жизни, следуя природным ритмам. За малым исключением у этих народов часто встречается следующий недостаток нравственного свойства: они не доверяют достаточной власти пожилым людям.

2. «Пастухи», Они тоже кочевники, которые занимаются либо исключительно скотоводством, либо обменами с теми, кто живет зерновыми культурами.

3. «Прибрежные рыбаки». Некоторые из них — настоящие моряки, они очень уважают нравственный закон, ибо нуждаются в крепкой солидарности.

4. «Лесники» и связанные с их деятельностью профессии. Будучи поначалу кочевниками, они все больше и больше становятся оседлыми по мере все более разумной эксплуатации леса. «Лесники стоят в первом ряду с пастухами и рыбаками среди моделей безопасности и нравственности».

5. «Шахтеры» и «литейщики». Ле Пле выделяет различные виды шахт и обусловленные ими образы жизни людей. В данной группе процветание возможно. Но богатство иногда влечет за собой порок и социальный раздор.

6. «Земледельцы». Различные системы собственности обусловливают большое разнообразие стилей жизни. Часто солидарность обеспечивает процветание, а передача собственности — прочность семей, особенно у мелких крестьян.

7. «Фабриканты». Это население опасно, ибо очень быстро создает богатство, что приводит к отходу от традиций и развитию коррупции. Различают такие способы труда, как домашнее производство, коллективная фабрика и т. д.

8. «Коммерсанты». Будучи абсолютно бесполезными в простых обществах, они становятся необходимыми в сложных. Безнравственность в этой группе является постоянной составляющей.

9. «Свободные профессии». К ним относятся все те виды деятельности людей, которые общество может содержать, когда становится богатым. «Свободные искусства становятся чем-то вроде всемирного потопа и настоящим общественным, бедствием, когда злоупотребления богатством, наукой и властью захлестывают общество». В эту категорию вместе со священниками, преподавателями, врачами Ле Пле помещает и военных. В примитивных обществах эти виды деятельности обеспечиваются самой семьей, но по мере усложнения обществ производители поручают эти виды их деятельности другим.

Затем Ле Пле переходит к рассмотрению социального устройства. Он отмечает, что семья является базовым элементом любого процветающего общества. «Основное» социальное устройство, обеспечивающее счастье, покоится на уважении к определенному количеству правил, которые можно обнаружить во всех обществах и которые собраны как в Десяти заповедях, так и в Священной китайской книге. Этими правилами являются: уважение к Богу, уважение к родителям, запрещение убивать, красть, предаваться разврату, давать ложные показания, желать жену своего ближнего или даже любую вещь, которой он обладает. Эти правила выполняются во всех процветающих обществах, бунт против этих правил приводит к страданию и социальному разладу.

Ле Пле совершает краткий экскурс в историю начиная с эпохи Возрождения и показывает крах идей бунта. Он критикует философию XVIII века, особенно Руссо, ошибочные идеи которого распространились повсюду. 1789 год обманул человека, обещая ему три ложные догмы: «свобода, равенство перед Богом и право на бунт».

II. Описание метода

Философия метода

После Революции положение Европы стало бедственным. Значит, надо отложить решение вопроса о процветании, чтобы выйти из полосы социального страдания. На классах, которые наследуют народное достояние, пользуются им безо всякой меры, не беря на себя заботу о ликвидации нищеты, порожденной индустриализацией, лежит особая ответственность. Быть богатым — значит иметь обязанности.

Социальную науку не изучают в университете. Тем не менее она стремится принять в расчет все экономические и социальные факторы, обеспечивающие процветание. Надо изучать путем наблюдения метод процветающих рас. Ле Пле показывает, что они еще существуют. Как перенести этот метод в контекст нагромождений современной жизни? Он описывает новые признаки страдания на Западе и объясняет, почему трудно осмыслить социальную реформу в существующем контексте, где так сильны ложные идеи.

Правительства бессильны. Следовательно, необходимо, чтобы отдельные лица взяли инициативу в свои руки. Именно они способны осуществить изменения, реформу. В их распоряжении один инструмент: метод. Две тысячи человек постоянно покупают книги и журналы по социальной науке, что является свидетельством закономерного участия общества в этом процессе. Полторы тысячи человек, кроме того, объединены в местные группы Союзов социального мира. Счастье семей является критерием правильного социального устройства.

Затем Ле Пле приводит результат исследования методом монографий, Он показывает, как живут рабочие семьи сложных рас, изучает отношения, которые рабочие поддерживают с другими классами общества, размышляет над вопросом равенства и неравенства. Где справедливость? Что надо сделать, чтобы сократить излишества? Кроме того он размышляет о стремлении к свободе. Как примириться с законным принуждением, на котором основана жизнь любого общества? Ле Пле показывает, что Англия лучше других решает этот вопрос. Он ставит вопрос повиновения и сопротивления власти, проводя черту между тем, что законно, и тем, что подлежит наказанию. И делает вывод, что ошибки в отношении равенства, свободы и права бунта идут на пользу богатым, а на рабочих они обрушивают всю тяжесть страдания.

Монографический метод

Далее Ле Пле излагает метод монографий рабочих семей. Сначала он обосновывает выбор «рабочей семьи» в качестве преимущественного предмета исследования. Он описывает многообразие форм рабочей жизни у простых рас, затем признаки разнообразия семей у рабочих сложных рас (достояние, семейная власть, труд, сектор деятельности). Наблюдение за несколькими семьями дало ему возможность оценить хорошие и плохие образцы социального устройства.

Ведущая идея монографий в том, что общество больше состоит из семей, чем из индивидуумов. Изучив предысторию жизни семей путем последовательных обобщений, можно понять, как живет поселок, район, общество.

Как составить монографию?

«Наблюдатель должен проникнуть во все уголки жилища, инвентаризировать мебель, домашнюю утварь, белье, одежду; оценить здания, размер имеющихся в распоряжении сумм, домашних животных, специальный инвентарь для различных видов работ […], оценить запасы продовольствия, взвесить продукты питания, которые входят в зависимости от сезона в состав различных видов еды, во всех деталях проследить за выполнением работ членами семьи как внутри домашнего хозяйства, так и вне его»,

Наблюдатель и наблюдаемый

Наблюдение ставит проблемы, которые Ле Пле анализирует. Он изучает отношение наблюдателя к наблюдаемой семье, глубину доступа к участку, необходимость говорить на языке людей, которых он опрашивает, объяснять цель изучения, заплатить семье за ущерб от беспорядка, наведенного исследованием… Ле Пле настаивает на необходимости постоянно соблюдать науку. Для этого он рассматривает гарантии точности, предоставляемые монографиями: изучать смету доходов и расходов, но постоянно помнить о связи с нравственностью, с ценностями…

Ле Пле поясняет необходимость общего плана для всех монографий, разбитых им на три части. Первая описывает жизненное окружение семьи и ее профессиональную специфику, на что указывает название. Ле Пле. выделяет рабочих надомного труда, поденных рабочих, сдельщиков, арендаторов, владельцев, управляющих ремеслом, принудительно нанятых рабочих (например крепостных) и добровольно нанятых постоянных (с жалованьем) или временных (сейчас их называют «временно» исполняющими обязанности) рабочих. Вторая часть — это, собственно говоря, и есть монография с изложением семейного бюджета. В этой части Ле Пле помещает предварительные наблюдения, которые на протяжении 13 параграфов описывают природу местности и жизненное окружение семьи. Третья часть посвящена внешнему миру: «Различные элементы социального устройства»,

Итак, Ле Пле подробно рассматривает ресурсы рабочих семей: недвижимое имущество, дотации, специальные работы, надомный труд. Подробный анализ этих составляющих позволяет сделать тщательное описание состояния семей. Он содержит многочисленные примеры, приведенные в других томах Европейских рабочих, взятые из описаний 57 семей.

Глава XI очень объемна (насчитывает 140 страниц). Ле Пле анализирует в ней способ существования рабочих, отталкиваясь от размышлений о статьях расходов (питание, жилье, одежда, духовные нужды, развлечения и забота о здоровье, расходы на организацию и выполнение надомной работы, долги, налоги и страховки). Это размышления на тему искусства повседневной жизни и иллюстрация того, что даже в очень скромных социальных условиях некоторые связи с жизнью более благоприятны для процветания, чем другие.

Затем Ле Пле переходит к размышлению о том, что могут дать такие семейные монографии для рассмотрения социальной организации:

«Объект социальной науки — не только изучение рабочих семей. Ее область гораздо шире: высшей целью для нее является знание нравов и институтов, которые дают всем безразличия мир и стабильность».

Чем сложнее становится общество, тем разнообразнее стиль жизни. В простых обществах исследование одной семьи позволяет понять весь социальный механизм. В Европе же сейчас, напротив, сложность требует разнообразить подходы:

«До 1830 года, в то время, когда я начал свои исследования обществ Континента, простота привычек была еще доминирующей чертой… С первого взгляда, брошенного за Рейн, я был поражен тем контрастом, который существовал между социальной простотой саксонской равнины (томя жил сначала) и сложностью Нормандии (где я провел свое детство). Мое удивление возросло, когда в последующие годы я объехал юг Испании, степи Черного и Каспийского морей и азиатских границ, горы Сибири и побережья Скандинавии. С тех пор вторжение железных дорог усложнило социальную структуру в большей части этих краев».

Переход от простых рас к сложным приводит к разрыву с равенством условий и создает устойчивые социальные иерархии. Если бы такая иерархия внизу еще характеризовалась безопасностью, а наверху добродетелью, то социальное равновесие могло бы быть найдено. Тогда «социальные власти» оказались бы на высоте своих обязательств: жить по десяти заповедям и предоставить работу всем.

III. История метода и его результаты

Третья часть произведения описывает возникновение и итог деятельности школы Ле Пле в области социальной науки. Надо было создать метод. И на 40 страницах Ле Пле воспроизводит его историю, свои путешествия и способ, которым он разработал свой метод. Из этого исторического изложения вытекает мысль, что метод наблюдения должен распространяться на довольно длительный период времени. Наблюдения, проведенные до 1855 года (цата первого издания), были переработаны в связи с новыми посещениями изученных семей. Таким образом стало возможным учесть временной фактор.

Затем метод обогатился разработкой как можно более точной терминологии. Наконец, нужно было распространить исследование путем набора людей и проведения его во всем мире.

Эта часть содержит также обучение методу. Она заканчивается кратким изложением всего произведения и выводами.

Самобытность Ле Пле заключается не в прямом наблюдении социальной реальности. В то время подобная практика была довольно распространенной: Токвиль в Соединенных Штатах (1831–1832) ведет исследования, которые вылились в публикацию двух произведений там и еще одного в Англии; Мишель Шевалье, друг Ле Пле, тоже ведет работу по Соединенным Штатам и Мексике (1834–1835), результатом которой стали «Письма о Северной Америке» (1836) и более позднее произведение о Мексике; Виллерме наблюдает рабочий класс по поручению Академии нравственных и политических наук (см. его знаменитую Картину физического и нравственного состояния рабочих, занятых на хлопковых, шерстяных и шелковых фабриках, 1840). Самобытность Ле Пле заключается в его манере действовать и особенно в научном замысле, который определяет наблюдение.

Концепции, метод, приемы, к открытию которых Ле Пле пришел с годами, составляют основы социальной науки. Они отсутствуют в учениях его современников. Ле Пле возводит свою исследовательскую деятельность в ранг передаваемого научного знания. Его соображения по «исполнению монографий» — это подлинное руководство для исследования. Оно дает представление о конкретных аспектах отношения наблюдатель — наблюдаемый и свидетельствует о его опережающем положении в этой области.

Методологическая разработка соответствует его познавательным устремлениям: понять движение обществ, то есть чередование процветания и упадка и переход от одного к другому. Неизданная книга Ф. Ле Пле о лесах в Европе (написанная в 1846 году), найденная недавно А. Савуа, прекрасно иллюстрирует его интерес к социальной экономике. Он стремится размышлять о таком экономическом прогрессе, который не был бы ни в ущерб экологическому достоянию человечества, ни в ущерб социальным условиям жизни наибольшего числа людей.

Выбранный им путь приводит к построению социальной философии, не имеющей эквивалентов. Он строит свою философию вокруг понятия реформы. Последняя опирается на довольно полную антропологию. Немногие авторы XIX века смогли столь полно охватить реальность мира. Европа находится в центре интересов школы Ле Пле. Тем не менее он отправил исследователей во многие страны и, если он сам составил пять десятков монографий в Европе, то его ученики — 150 по всему миру. Обозрения школы Ле Пле и сегодня представляют собой уникальную базу антропологических данных. Из этой энциклопедической работы вытекает исключительное понятие о семейной и социальной жизни.

Ле Пле верил, что сможет напрямую влиять на политическую власть с тем, чтобы сделать реформу реальностью. Это была иллюзия, в плен которой попались многие философы. После 1870 года он возвращается к этой иллюзии и рассчитывает только на свои собственные силы в деле продвижения вперед коренной реформы. Вера в социальные органы власти обеспечила ему устойчивое влияние во многих кругах.

Относительное забвение, в которое он погрузился в период подъема школы Дюркгейма, объясняется его отказом ввести свою школу в университет, так как, по его мнению, место, где социальная наука должна пустить корни, — это социальная практика. Парадоксально, но в настоящее время своему повторному открытию миру Ле Пле обязан академическим и университетским институтам.

Фридрих Ницше

1844–1900

Генеалогия морали

1887

Фридрих Ницше родился в Рёккене под Лейпцигом 15 октября 1844 года в семье пастора. После учебы (в Бонне и Лейпциге) его приглашают на кафедру классической филологии (сегодня сказали бы лингвистики) в Базельский университет, хотя у него не было докторской степени. Он с упоением читал Шопенгауэра, импровизировал и сочинял музыку.

В 1870 году в качестве санитара-добровольца Ницше участвует во франко-германском конфликте. Вернувшись в Базель, сближается с местным интеллектуальным обществом — историком Якобом Буркхардтом, этнографом И. Я. Бахофеном — и наносит частые визиты Рихарду Вагнеру, который жил совсем рядом, в пригороде Люцерна. Он знакомится с его женой Козимой, дочерью Листа, Ариадной последних сочинений композитора.

Первое произведение Ницше, Рождение трагедии, появляется в 1872 году и вызывает оживленную полемику а германских университетских кругах. С 1873-го по 1876 год он публикует четыре эссе Несвоевременных размышлений, затем в 1878 году — Человеческое, слишком человеческое. В том же году происходит, разрыв с Вагнером.

По состоянию здоровья Ницше просит освободить его от обязанностей преподавателя. С этого момента начинается его бродячая жизнь по Ницце, Ментоне, Сильс-Марие и многочисленным итальянским городам. Намерение жениться на Лу Саломе проваливается в 1882 году (свою первую книгу о философии Ницше она напишет в 1894 году). В этот период книги следуют одна за другой: Утренняя заря (1881), Веселая наука (1882), Так говорил Заратустра (1883–1885), По ту сторону добра и зла (1886), Генеалогия морали (1887), Случай Вагнера (1888), Сумерки кумиров (1889), Антихристианин (1888, опубликована в 1906), Се человек (1888, опубликована в 1908).

В начале 1889 года Ницше падает на одной из улиц Турина. Доставленный в Германию и вверенный заботам своей матери и сестры, он больше не сможет обрести разум. Его смерть наступила 25 августа 1900 года.

Текст состоит из трех рассуждений, предваряемых предисловием, в котором Ницше подчеркивает, что мораль — это его дело. Он объясняет, каким образом уже с 13 лет начинает ставить перед собой эту проблему. В своей первой детской пробе пера он задавал себе вопрос о происхождении зла. В этой первой попытке философского сочинения Ницше представляет Бога как отца зла. Впоследствии он не терял интерес к проблеме морали. Трактовка вопроса развивалась. Она стала: «В каких условиях человек придумал суждения со значением „добрый“ и „злой“?», затем: «Какое значение они сами имеют?» и далее: «В какой степени они тормозили или благоприятствовали развитию человека?»

Чтение книги Поля Ре о Происхождении моральных чувств (1877) породило в нем потребность высказаться по этому вопросу. Его позиция противоположна позиции д-ра Ре. Человеческое, слишком человеческое. Скиталец и Утренняя заря уже вписались в этот труд — размышление о морали. До того времени главным для Ницше был вопрос о ценности морали. Своим увлечением этой работой он обязан Шопенгауэру, о котором говорит, что писал о нем, думая как о современнике, даже если недоверчиво относился к значению «не эгоиста», жалости, отречения и самоотречения, которые Шопенгауэр слишком долго окружал ореолом.

Ницше считает, что надо поставить вопрос о ценности этих ценностей. А если эти ценности вовсе не являются ценностями, спрашивает он себя, а если они представляют собой опасность, соблазн, яд, наркотик, который позволит настоящему жить за счет будущего?

Как только вопрос ставится в таких понятиях, мы встаем перед выбором какой-то исторической тактики. Генеалогия морали еще никогда не составлялась. Да, моралисты предлагают для нее структуру, идею, но никогда не предлагали подход к ней, который, единственный, позволяет понять, откуда появляются мысли о морали.

I. Первое рассуждение: «доброе» и «злое», «хорошее» и «плохое»

Первое рассуждение включает вопрос двух моралей, изложенных в книге По ту сторону добра и зла. Понятие «хорошее» родилось в сознании могущественных и благородных людей, которые чувствовали себя «хорошими» в смысле «избранных душ» и «достойных» по отношению ко всему тощ что плохое (низкого качества), посредственное, низшее, простонародное и презренное. Эти достойные выражались языком утвердительных ценностей: сила, столкновение, танец…

Но такое обоснование благородной морали было разрушено. Это уничтожение связано с еврейским народом, ненавидевшим благородных завоевателей, которые его покорили. Он дал власть священнослужителям. У священника другие ценности, нежели у аристократа: он боится войны. Его бессилие для борьбы порождает в нем дикую, чудовищную ненависть, ненависть духовную и ядовитую против всего того, что сильно, ищет причину своего бытия в себе самом.

Еврейский народ, ведомый своими священниками, мстит за себя, опрокидывая положительные ценности благородных. Он перевернул формулу аристократической морали: «хороший = благородный = могущественный = счастливый = любимый богами», провозглашая, что хорошими являются только низшие и отверженные. Евреи утверждали:

«Только отверженные хорошие; только бедные, немощные, падшие люди хорошие; страждущие, нуждающиеся, больные, уроды — тоже лишь те единственные, кто верит в богов и освящены богами»,

Так на основе понятия о морали начался бунт рабов, который сегодня увенчался победой. Каким же образом? Из ненависти евреев, созидательницы ценностей, родилась новая любовь, которая воплотилась в Иисусе. Этот «спаситель», принесший высшее счастье всем бедным, больным, греховным, «не был ли он абсолютным соблазном в его самой волнующей и неотразимой форме, тем соблазном, который окольными путями вел непосредственно к тем ценностям, тем иудейским понятиям идеального?» Для мира это был неотразимый соблазн. Народ одержал верх. Теперь в этом вопросе было покончено с хозяевами. Мораль обычного человека победила. Даже если ныне, во времена, когда писал Ницше, у церкви уже не было столь большой силы соблазна, то это не особенно важно для нее, ибо его яд продолжает распространяться в обществе: «Нам внушает отвращение церковь, но не ее яд».

Затем Ницше переходит к анализу двух противоположных моралей. Благородная мораль, говорит он, — это Да: ее фундаментальное понятие — «доброе». «Аристократическая оценка… действует и верит непосредственно, она ищет свою антитезу лишь для того, чтобы сказать „да“ себе самой с еще большей радостью и признательностью». Благородный человек не знает своих врагов. Он не направляет на них свою ненависть. Он их забывает. Это не злопамятный человек, он довольствуется тем, что утверждается для себя самого.

Напротив, мораль рабов порождает ценности, связанные со злобой, «злоба этих существ, которым запрещена адекватная реакция, реакция действием, может быть удовлетворена только воображаемой местью». Мораль рабов — это Нет: ее фундаментальное понятие — это «злое», то «злое», которое является не чем иным как «добрым» в благородной морали. Такой терминологией слабые осуждают сильного, потому что он ведет себя как сильный, тогда как они прославляют себя за то, что ведут себя как слабые и превращают свои чувства слабых в добродетели.

Сегодня никто больше не предлагает идти вперед, создавать человека:

«Все идет понижаясь, понижаясь постоянно, становится более тонким, более мирным, более благоразумным, более посредственным, более незначительным, более китайским, более христианским — человек, и в этом нет сомнения, постоянно становится „лучше“… Такова зловещая судьба Европы».

Ницше прослеживает историю борьбы двух моралей. Он выделяет ее последовательные этапы, чтобы показать, что после ужасного столкновения, в которое вовлекли весь мир на тысячелетия две противоположные ценности — «хорошие и плохие» с одной стороны, и «добрые и злые» — с другой, исход не вызывает сомнения.

Ницше рассматривает три момента этой истории. Сначала противопоставление Рима и евреев:

«Римляне были сильными и благородными людьми в том смысле, что в мире еще никогда не было более сильных и благородных; любое свидетельство, которое доходит до нас от них, любая надпись восхищают, лишь бы узнать, кто это написал. Евреи, наоборот, были священническим, удивительно злопамятным народом».

Кто победил? Иуда, потому что сегодня во всем мире падают ниц перед Римом, центром христианства. Конечно, Возрождение было красивой реакцией, которая высоко подняла культуру и ценности классического идеала. Но оно было быстро задушено Реформой. Во время Французской революции разгром аристократического идеала завершается:

«Последняя политическая знать Европы XVII и французского XVIII века пала под натиском народных инстинктов злобы. Никогда еще на земле не было столь великого ликования и такого бьющего через край восторга».

Но окончательное ли это поражение? Это грандиозное противопоставление идеалов теперь навсегда предано забвению или только получило отсрочку? Ницше спрашивает себя, когда же проснется огонь, который тлеет так долго. «По ту сторону добра и зла» не означает «по ту сторону хорошего и плохого», уточняет он в заключение первого рассуждения.

II. второе рассуждение: «вина», «искаженное сознание» и что на них похоже

Второе рассуждение прослеживает происхождение идеи вины. У животных способность забывать является сильной чертой, признаком выносливости. Человеку же удалось утратить свойство забывать, которое обеспечивает спокойствие многих видов. Он даже приобрел противоположное качество — память, при помощи которой в определенных случаях забвение отсрочивается.

«Речь идет вовсе не о чисто пассивной невозможности освободиться от впечатления прошлого и об активной воле не освобождаться, о воле, которая упорно хочет того, что она уже один раз хотела, точнее говоря, о памяти воли».

Человек стал предусмотрительным, упорядоченным, необходимым до такой степени, что может сделать для себя предположения на будущее. Это долгая история ответственности:

«Знание этой редкой свободы, этой власти над собой и своей судьбой, оставило в нем такой глубокий след, что стало у него инстинктом, причем инстинктом доминирующим».

Этот инстинкт человек называет своим сознанием. Чтобы человек твердо помнил свое слово и выполнял свое обещание, нужно было, чтобы он закрепил это обязательство в голове, а именно цену неоплаченного долга. Это невозможно сделать без мук:

«Инстинкт открыл в чувстве боли самое мощное вспомогательное средство мнемоники… Чем хуже у человечества память, тем более ужасный вид принимают обычаи. В частности, строгость уголовных законов дает нам образец соответствия тех усилий, которые необходимо приложить, чтобы преодолеть забвение и сохранить в памяти рабов, пытающихся преступить закон, элементарные требования социальной жизни».

Ницше изучает гражданскую вину, а именно случай, когда дебитор не может рассчитаться со своим кредитором. По-немецки слово «вина» (Schuld) очень близко слову «долг» (Schulden). Действительно, долгое время ответственность не существовала как понятие. Считалось, что ущерб должен вызывать боль у кредитора, следовательно, он мог отомстить за себя. Именно в этой области права обязательств Ницше находит источник происхождения моральных понятий вины, сознания, долга и святого характера долга:

«Заставить страдать доставляет очень большое удовольствие, Тот, кому нанесен ущерб, получал в обмен за доставленные ему неприятности невероятно приятную компенсацию: заставить страдать — это настоящий праздник..»

Таким же образом уголовная вина, а именно случай, когда индивидуум своим действием отрицает то, что он должен сообществу, может быть осмыслена при помощи терминов долга и займа. Преступник — это тот, кто не возвращает обществу то, что оно дает всем гражданам (безопасность, защиту и т. д.).

«Чем больше растут могущество и самосознание сообщества, тем больше смягчается уголовное право. Любое ослабление и любая опасность ведут к появлению более строгих форм этого права».

Ницше также показывает, что далее можно говорить о «справедливости» и «несправедливости» только в зависимости от институтов закона, так как «говорить о справедливости и несправедливости как таковых бессмысленно […], потому что жизнь проявляется постоянно в своих элементарных выражениях, в виде взлома, нарушения, эксплуатации, разрушения, и она немыслима без этого».

Ницше далее развивает мысль о наказании, которое, по его мнению, не создает «искаженного сознания» и приходит к нравственной вине. Чтобы понять происхождение чувства вины, надо рассмотреть сначала «искаженное сознание». Оно является болезнью, которой заразился человек, когда, будучи полуживотным, приспособленным к дикой жизни, он вдруг оказывается заключенным примитивным государством в железный ошейник общества и мира: его жестокие инстинкты оборачиваются против него, и он может разорвать сам себя. Вместе с искаженным сознанием появилась самая серьезная и самая тревожащая болезнь, которую человечество еще не излечило, — «это человек, страдающий от человека, от самого себя». Ницше составляет генеалогию искаженного сознания. Вначале это был инстинкт свободы, загнанный вглубь, подавляемый в народах, порабощенных первым социальным порядком, навязанным сильными. Эти народы, будучи не в состоянии противостоять сильным, обрекли себя на страдания и нашли в этом эстетику. Каким образом понятия бескорыстия, самозабвения, самопожертвования могли заключать в себе идеал, остается загадкой. Действительно: «Удовольствие, которое испытывает бескорыстный человек, человек, который жертвует собой, — это удовольствие жестокости».

С другой стороны, необходимо рассмотреть особенную форму «долга»: долг, признававшийся примитивными сообществами за собой по отношению к предкам-богам, которые основали племя и защищали расу. Чем сильнее становилась раса, тем больше предок выдавался за всемогущего, тем больше он превращался в бога. Что стало с этим сознанием долга? «Пришествие христианского бога — самой высокой степени чуда, когда-либо ранее имевшей место, — максимально усилило чувство долга на земле», В искаженном сознании эта вера стала идеей долга перед Богом, который человек никогда не сможет вернуть. Отсюда человек стал рассматривать себя в своем бытии. Он стал «грешником». И именно в форме греха появилась моральная вина. Сегодняшняя задача молодежи могла бы, если у нее будут для этого силы, стоять так: вернуть, человеческому существу его безгрешность.

III. Третье рассуждение: что означают аскетические идеалы?

Третье рассуждение посвящено смыслу аскетического идеала. Оно начинается с анализа положения художника, а точнее говоря, Вагнера, который своей оперой Парсифаль в конце жизни, кажется, хотел самоотречься, прославляя аскетический идеал. От Вагнера Ницше переходит к Шопенгауэру, который его вдохновил. Долгий путь приводит к вопросу об эстетическом удовольствии и его связи с сексуальностью. В собеседники призваны Кант, Шопенгауэр и Стендаль для помощи в этих размышлениях. И Ницше понимает положение философа: избегать мир, чтобы иметь возможность размышлять. Бедность, унижение и нравственная чистота являются формами его жизни. Но через аскетизм или, скорее, для достижения своей наивысшей силы он должен мыслить? Как бы там ни было, но есть связь между философией и аскетическим идеалом.

Затем Ницше рассматривает священника, который является лучшим воплощением аскетического идеала. Само отрицание жизни, аскетический священник является тем не менее инструментом, благодаря которому вырождающейся жизни удается сохраниться: «Аскетический идеал имеет свой источник в защитном инстинкте и инстинкте торжества жизни, находящейся на пути вырождения». В качестве пастора болезненных людей он охраняет свое стадо от внутренней опасности, которая заключается для этой массы в брожении злобы и ненависти к жизни.

Идеалом слабых было бы достижение того, чтобы «внушить их собственную нищету и всю нищету мира в сознание счастливых так, чтобы тем однажды вдруг стало стыдно за свое счастье и они, возможно, сказали бы друг другу: как стыдно быть счастливым! Вокруг слишком много нищеты!» Ницше не предлагает сильным произносить такие слова. Сильные не могут ухаживать за больными, так как последние надеются лишь на то, чтобы их заразить.

Только больной может заботиться о больных. Это роль священника-аскета. «Превосходство тех, кто страдает, — вот его королевство». Слабые, больные, которые страдают каким-нибудь физическим недугом, ищут виновного в их состоянии. Поэтому к каждому приходит священник, чтобы сказать: «Да, виновный есть, и этот виновный — ты и твой грех». Таким образом, Ницше уточняет, что предрасположенность к греху у человека не является фактом, это «толкование» факта. «Чувствовать себя грешным отнюдь не доказывает, что ты прав, ощущая себя таковым».

Разумеется, священник-аскет не пытается бороться с причиной болезни, которая имеет физиологический характер. Для него, скорее всего, лучше и дальше капать яд на рану, чтобы та продолжала кровоточить… Но если он и побеждает страдание, то с другой целью — чтобы утвердить свою власть. И делает это различными способами: притупление чувствительности в религиях, в которых пытаются предать злобу забвению (Индия, а также Эпикур в Греции), механическая деятельность (спортивная тренировка), любовь ближнего, общинный идеал («организовываться в стадо»), пробуждение чувства силы в сообществе… Но самое серьезное для Ницше, самое наказуемое — это действие, которое формирует аскетический идеал, уводя лишь в сторону эмоционального расстройства. С помощью идеи греха священник-аскет смог создать настоящий хаос эмоций: человек должен искать причину своего страдания в себе самом, и более того, он должен жить со своим страданием как наказание за свою вину. «В какую сторону ни повернись, везде гипнотический взгляд грешника устремлен в одном направлении, в направлении вины».

Благодаря этому последнему «лекарству», найденному священником, человек чувствует себя грешником, он приговаривает себя к жизни виновного и стремится к иной жизни. Это и представляет собой триумф аскетического идеала:

«Повсюду добровольное непризнание страдания в отношении жизни, страдания, понимаемого как чувство вины, страха, наказания; повсюду дисциплина, власяница, исхудавшие тела, раскаяние; повсюду истязания, которые грешник налагает на себя сам на жестоком колесе беспокойного, похотливо болезненного сознания; повсюду немые мучения, крайний испуг, агония терзаемого сердца, спазмы непознанного счастья, крик, призывающий к спасению».

Таким образом, человек сделался «лучше», то есть ослаб, пал духом, зачах, размяк, изнежился, пришел в негодность… Этому идеалу, который подорвал здоровье и вкус, не противостоит сегодня ни один другой. Его цель, между прочим, быть универсальным.

Наука, новая идеология, противостоит ли она этому идеалу? С виду, да. Но фактически наука продолжает аскетический идеал. Она сама является ее самой свежей, самой идеальной формой: она верит в правду как в абсолют, и эта вера является концентрированным остатком аскетического идеала, противопоставляющего нашему иллюзорному миру мир правдивый.

Откуда исходит эта сила аскетического идеала? Он дал смысл человеческому существованию, он поставил цель воле: ненависть к природе в человеке. Но такая воля является волей небытия:

«Этот ужас перед чувствами, перед самим разумом, этот страх счастья и красоты, это желание убежать от облика, от изменения, от становления, от смерти, от любого проекта, даже от желания — все это обозначает, и давайте решимся это понять, волю небытия, неприязнь жизни, бунт против фундаментальных условий жизни. Но это есть и остается воля!.. И повторяю в конце то, что я сказал вначале: человек предпочитает желать небытие, нежели вообще не желать…»

Генеалогия морали — это произведение периода зрелости Ницше. В нем можно найти все элементы его философии. Мы не будем возвращаться к ним сейчас. Лучше остановимся на том, как Ницше был прочитан.

Как предлагает А. Лефевр в книге Гегель, Маркс, Ницше и царство теней, стоит «отличать последующие поколения и влияние». В первом случае его произведение входит в то, что он сам назовет генеалогией такого человека, мыслителя, поэта, человека действия. Во втором случае недоразумения следуют одно задругам, и влияние распространяется от непризнания к непризнанию.

Влияние Ницше очень ощущается в творчестве таких авторов, как Батай, Герман Гессе, а также Роберт фон Музиль.,

В Германии и Австрии Ницше могли читать как всегерманского автора. Начиная с конца века Штраус и Малер посвятили Заратустре и Ницше музыкальные произведения.

В этом перечислении надо упомянуть гитлеровцев. Сестра Ницше, Элизабет, вышедшая замуж за реакционного антисемита, много сделала после смерти брата для фальсификации его текстов путем монтажа, вырезок и т. д. Таким образом, стало возможным прочтение Ницше нацистами. Но это ознакомление вдохновлялось удивительными людьми. Так, парадоксально, но факт, генерал Де Голль, знаменитый и влиятельный государственный муж Франции, придавал Ницше поразительные значение и значимость, не без невероятной оплошности в отношении мыслей философа-поэта. Для него Ницше отражает германский дух. Ницше и Германия отождествляются. Всеми ошибками Германия обязана Ницше: «Сверхчеловек исключительного характера, мощной воли […] предстал этим амбициозным фанатикам в качестве идеала, который они должны были достичь…» (Де Голль, цитируемый А. Филоненко).

В начале века во Франции все, «связанное с Ницше», было синонимом анархического и левого. Девушка из буржуазии, которая хотела завести любовника и «жить свою жизнь», называла себя «ницшеанкой» (см. роман Даниэля Лесюэра Ницшеанка, 1905). Позднее приятие доктрины приняло диаметрально противоположный смысл. Жид слева или Дриё Ля Рошель справа являются тому хорошими примерами. Ницшеанство, таким образом, является элитарным образом, воспитанием (мнимым) новой аристократии.

Когда гитлеровцы решили ассимилировать философию Ницше, некоторые восстали против такого толкования. Например, Анри Лефевр опубликовал Ницше в 1939 году и был первым, кто отказался от такой трактовки. Однако в своей книге он хотел также показать, что, будучи индивидуумом и разумным существом, Ницше был непонятен: «Ни один биограф не смог уловить его индивидуальность и его философию, ибо он не был существом, он был стремлением к нему». Лефевр показывает, что сверхчеловек — это человек, который преодолел свой закат, который сделал свой закат обогащением.

Сегодня историческая правда восстановлена. Тексты его произведений представлены и. прокомментированы самыми крупными философами. Во Франции, например, Делёз, Деррида, Фуко (возобновившие генеалогический демарш Ницше), Клоссовский, Жан-Франсуа Маттеи. Жизнь Ницше становится для нас более понятной благодаря К. П. Янсу, который опубликовал монументальную биографию Ницше.

В заключение мы хотим сказать, что для мыслителя всегда является риском действовать неактуальным образом, то есть против своего времени, и тем самым воздействовать на время, ускоряя его. История не дает нам повода надеяться на признательность. Вот почему несвоевременный Ницше до сих пор остается-живым. Тем, кому нравится неуспокоенность, кто любит беспокоить конформизм, чтение Ницше придаст сил.

Зигмунд Фрейд

1856–1939

Три эссе о сексуальной теории

1905

Не будучи философом по профессии, первооткрыватель психоанализа создал произведение, которое имеет серьезное философское значение. Эта работа тесно связана с жизнью. Чтобы определить место Трех эссе о сексуальной теории, представим вкратце жизнь Фрейда и развитие его творчества, отмечая основные произведения.

Фрейд родился в Моравии (Чехословакия), во Фрайберге, б мая 1856 года. Он провел свою жизнь в Вене, куда приехал со своим отцом в возрасте пяти лет. В июне 1938 года он покинул Вену после нацистского аншлюса и обосновался в Лондоне, где и умер в сентябре 1939 года от рака челюсти.

Четыре этапа интеллектуальной жизни З. Фрейда

1. До 1896 года, времени появления термина «психоанализ». В этот период Фрейд изучает медицину в Вене. В 1882 году он уже врач, а в 1885-м становится приват-доцентом невропатологии. Занимается нервной системой и терапевтическим действием кокаина. Именно тогда он встречает Йозефа Брейера, заинтересовавшего его своими работами по истерии, которую лечили катарсическим методом посредством гипноза. В 1885–1886 годах он совершает поездку в Париж, в Сальпетриер, чтобы работать с Шарко. В 1898 году находится в Нанси, где изучает суггестологию. Исследования по истерии, под которым они подписались вместе в Брёйером, подводят итог этому периоду.

В 1887 году Фрейд знакомится с Вильгельмом Флиссом, активна переписывается с ним. Эта переписка способствует созданию структуры самоанализа Фрейда. Философ садится за работу над Очерком о научной психологии (1895), за открытие психоанализа. Фрейд выводит невроз из причинной связи наследственность — перерождение. Аналитическое лечение приводит к отказу от гипноза в пользу свободной вербальной ассоциации, которая становится источником психоаналитического знания.

2. С 1897 по 1905 год Фрейд укрепляет основы психоанализа.

Теперь ему помогает группа верных сторонников. В поисках общей теории неврозов он сначала отметил роль, которую будет играть совращение ребенка взрослым в возникновении неврозов. Теория совращения позволяет Фрейду разработать сексуальную этиологию неврозов и выделить механизм коррелятивного торможения составляющей роли конфликта в психике. Именно тогда он с огорчением обнаруживает, что эти сцены совращения не имеют никакого показателя реальности. Этот отрицательный момент (упомянутый в письме Флиссу от 21.09.1897: Я больше не верю в свою невротику) рассматривается в основном как позволяющий Фрейду сделать решительный шаг в теории психоаналитики. Он действительно позволяет ему поместить на первый план понятия бессознательного образа, психической реальности и обнаружить детскую сексуальность и комплекс Эдипа. Вырисовывается чистый предмет психоанализа: бессознательное желание. Его механизмы описаны в Толковании сновидений (1900), Психопатологии обыденной жизни (1904) и Слове рассудка в его взаимоотношениях с бессознательным (1905). В Пользе психоанализа (1913) Фрейд объяснит, в чем заключается разрыв статуса, данного бессознательному в психоанализе, с бессознательным у философов:

«Или же их бессознательное было чем-то мистическим, неуловимым и неосязаемым, чья связь с психикой покрыта мраком, или они идентифицировали психику с сознательным, а затем, исходя из этого определения, приходили к тому, что бессознательное не имеет ничего общего с психикой и не может быть предметом философии».

Как раз в конце Этого второго периода он пишет работу Три эссе о сексуальной теории, которую мы и представим.

3.1905–1914 годы — сложный период для Фрейда. Психоаналитический кружок переживает разрыв Адлера и Юнга. В дискуссиях с Юнгом Фрейд обосновывает свою теорию, уделяя много внимания понятию самовлюбленность как типу сексуального окружения, которое никакое другое окружение объекта не в состоянии полностью перекрыть. Метапсихология (1916) завершает этот период. Это синтетическая презентация психоаналитической теории, ее концептуальных моделей, таких как теория импульсов, торможения, мысленное представление психического прибора, разделенного на части. Фрейд определяет метапсихологию как учет и синтез следующих трех точек зрения: динамическую (теория сил), экономическую (теория количеств) и топическую (теория психических мест). В 1913 году он опубликовал работу Тотем и табу, в которой ставит проблемы соединения отдельного бессознательного с социальной жизнью.

4. С 1915 по 1939 год Фрейд осуществляет последний метапсихологический синтез. Он вводит понятие импульс смерти в работу По ту сторону принципа удовольствия (1920). Это приводит к перегруппировке сексуальных импульсов и импульсов самосохранения в импульсы жизни, которые отныне противопоставляются импульсы смерти. Я и Оно (1923) представляет новую топику психического аппарата. В продолжение этой реорганизации Фрейд публикует Психологию масс и анализ человеческого (1921). В 1927 году он публикует Будущее одной иллюзии, где ставит психоаналитический диагноз религии. Рассуждения на эту тему он продолжает в 1938 году в Моисее и монотеизме. С философской точки зрения Недовольство культурой (1930) является важным произведением, в котором ведутся размышления о культуре и цивилизации — двумя понятиями, которые Фрейд не хочет разъединять. Для него Культура (немецкий термин, который можно перевести как «цивилизация» или как «культура») — это сумма действий и институтов, через которые наша жизнь удаляется от наших животных предков и которые служат двум конечным целям: защите человека от природы и регламентации отношений между людьми. В этом произведении Фрейд размышляет о злой сущности человека в отношении существования и культуры. Эту неудовлетворенность культурой Фрейд подчиняет импульсу смерти.

Наше решение представить Три эссе обусловлено тем, что их предмет интересен как с точки зрения самой психоаналитической теории (фундаментальная и новаторская работа), так и той методологии, которая в них применяется.

Эта книга излагает фрейдистскую теорию детской сексуальности и либидо. Произведение разделено на три части. Первое эссе описывает сексуальные отклонения взрослых. Второе вводит понятие детская сексуальность как источник этих отклонений. В третьем исследуются метаморфозы половой зрелости, то есть тот путь, который ведет к взрослой сексуальности. Произведение опирается на словарь сексологии, составленный в то время. Но Фрейд, цитируя многочисленных сексологов (Хейвлок Эллис, Молль, Гиршфелвд), уходит от них, разрабатывая свою собственную сексуальную теорию.

I. Сексуальные отклонения

Фрейд начинает произведение, исходя из популярной концепции приводы и свойств человеческой сексуальности, становление которой происходит в момент достижения половой зрелости совместно с процессом физиологического созревания. Сексуальность выражается в явлениях влечения одного пола к другому, и цель ее — сексуальное соединение, или по крайней мере действия, которые ведут к нему.

Однако эта концепция не выдерживает критики. В отступлении, посвященном сексологии Крафта-Эбинга, который опубликовал Сексуальную психопатию (1899), Фрейд описывает все сексуальные извращения, которые предстают как отклонения от сексуальности, называемой нормальной. Такое построение, такую классификацию извращений Фрейд основывает на принципе, на концепции сексуального влечения, которое для сексуальности является тем же самым, чем является голод для пищи.

Однако Фрейд использует понятие импульс параллельно с понятием либидо для создания классификации этих сексуальных отклонений. Что такое импульс по Фрейду? Это психический толчок, источник которого находится в какой-то части тела и который можно охарактеризовать как направленный к цели (удовлетворение, которое заключает в себе специфические действия) и имеющий объект (средство, которым достигается удовлетворение). Это определение в общем и целом подошло бы также для классического понятия инстинкт. Но черта, свойственная импульсу, заключается в разнообразии его источников, объектов и целей, что заставляет Фрейда разрушить тем самым сексуальный инстинкт и его стереотип.

Описание извращений позволяет Фрейду показать, что объект удовлетворения (другой пол) может быть заменен другим объектом (например, случай гомосексуальности) или отвечать фетишистскому условию (определенный цвет волос, определенные физические недостатки…). Удовлетворение может также достигаться вне сношения (например, эксгибиционизм, вуайеризм, мастурбация) или фиксироваться на тех частях тела, которые в принципе являются «вспомогательными» (например, рот).

Для Фрейда пространство этого поля выделенных извращений, устойчивость извращенных тенденций, лежащих ниже невротического симптома, тот факт, что нормальный индивидуум может на некоторое время заменять извращение нормальной сексуальной целью или интегрировать его в нормальный половой акт в форме предварительного удовольствия, ведут к идее о том, что «предрасположенность к извращениям не является исключительной чертой, это лишь элемент того, что принимают за нормальную конституцию». Лапланш замечает, что исключение — извращение — приводит к тому, что поглощает собой правило.

Совсем иной подход к нормальному и патологии вырисовывается в области сексуальности. Будучи понятием на стыке психики и соматики, импульс подрывает также, как это отмечает Ассун, дуализм души и тела. Импульс, двигатель бессознательного отражающего зеркала, передается в психику посредством «представителей-представлений». Даже если Фрейд никогда не систематизирует с философской точки зрения эту связь (Ассун), психоанализ может с ее помощью изучить «судьбу импульсов».

Эссе заканчивается мыслью о том, что объяснение сексуальных извращений нужно искать в детстве. Потому что концепция, согласно которой «страдающие неврозами остаются в детском состоянии своей сексуальности или оказываются в этом состоянии, начинает вырисовываться в нашем сознании, и наш интерес обращается к сексуальной жизни ребенка». Фрейд хочет проследить «игру влияний, которые управляют процессом развития детской сексуальности вплоть до ее становления в форме извращения, невроза или нормальной сексуальной жизни».

II. Детская сексуальность

Сексуальность не врывается в жизнь человека в момент рождения. Детские сексуальные проявления, которые были замечены еще задолго до Фрейда, не должны больше рассматриваться как исключительные феномены или как ужасные примеры ранней развращенности. Детская сексуальность в действительности начинает развиваться с самого начала жизни: «Детская сексуальность появляется в подкрепление жизненно важных функций тела, у нее еще нет никакого сексуального объекта, она аутоэротична, и ее сексуальная цель находится под властью эрогенной зоны». Ее отрицание — это ошибка с тяжелыми последствиями, потому что именно благодаря ей, согласно Фрейду, мы обязаны нынешним незнанием сексуальной жизни. Сексуальность взрослого носит в действительности детский характер.

Второе эссе представляет нам регрессивный процесс. Три признака, выделенные Фрейдом (подкрепление, аутоэротизм и эрогенная зона) служат не только для определения детской сексуальности, но и освещают взрослые извращения и с полной определенностью выражают человеческую сексуальность, требуя расширения поля ее влияния.

Психосексуальная деятельность ребенка проходит, таким образом, ряд этапов, связанных с эрогенными зонами. Это стадии, характеризующиеся преобладанием «частичных импульсов» (оральных, анальных, фаллических), которые выражаются, например, в том, что ребенок все тащит в рот; связью приятных ощущений с отправлением естественных нужд и, наконец, мастурбацией.

Процесс посасывания, взятый в качестве примера оральной сексуальности, проливает свет на эту тему. Так, основная жизненная функция — питание — подкрепляется наложением ритмичного и повторяющегося движения губами, играющими роль эрогенной зоны. Цель этого движения — не поглощение продуктов питания, а аутоэротическое удовольствие, которое индивидуум старается повторить даже до появления голода. Если это эрогенное значение ротовой области будет продолжать существование, то такие дети, став взрослыми, превратятся, по мнению Фрейда, в страстных любителей поцелуев, разовьют склонность к извращенным поцелуям или будут иметь серьезный мотив, чтобы пить или курить. Но если, напротив, произойдет торможение, то они будут испытывать отвращение к пище и рвоту на почве истерии.

Согласно Фрейду, оказывается, что в конце концов ребенок может использовать все в сексуальном смысле: мышечную работу механическое раздражение, как, например, качели или укачивание, такие действия, как говорить, думать, искать…: «Вполне возможно на самом деле, что ничто хоть немного значимое не происходит в нашем организме, не влияя на возбуждение сексуального импульса».

Детские сексуальные исследования о происхождении детей («Откуда я появился?»), которые, в частности, анализирует Фрейд, свидетельствуют о том, что ребенок является также и исследователем, создающим свои собственные сексуальные объяснения.

Точные научные теории о вопросе зачатия показывают, что найденные детьми ответы абсолютно неверны. Но, как считает Фрейд, от этого они не теряют своей гениальности. Интересно, что рни указывают нам новую связь со знанием в том его виде, в каком оно расшифровывается из бессознательного, ту связь, у которой правдивый оттенок.

После периода интенсивной сексуальной деятельности, во время которого ребенок изобретает огромное количество вещей (включая, конечно, и элементы своей интеллектуальной жизни), он входит под давлением чувств, противоречащих импульсу (в частности, стыдливость, отвращение, эстетические и моральные устремления), в «скрытый период», который характеризуется «детской амнезией», детским сексуальным торможением. Но здесь свою роль играет также и превозношение сексуальности. В этом втором эссе ребенок, как говорит поэт, является «отцом человека».

III. Метаморфозы зрелости

Третье эссе изучает то, что случается, когда подросток, выходя из «скрытого периода», сталкивается с биологической реальностью зрелости, второй сексуальностью. Очевидно, эту вторую сексуальность нельзя изучать таким же образом, если она воспринимается как внезапное появление сексуальности, как это было замечено до Фрейда, или если она вписывается в продолжение ранее существовавшей детской сексуальности.

По Фрейду, зрелость открывает период преобразований, которые должны привести к тому, что человеческая сексуальность окажется под приматом детородности.

«До этою сексуальный импульс в основном был аутоэротичным, теперь он находит сексуальный объект. Раньше его деятельность вытекала из отдельных импульсов и эрогенных зон, которые независимо одна от другой искали определенное удовольствие как единственную сексуальную цель. Теперь дается новая сексуальная цель, для достижения которой сотрудничают все частичные импульсы, тогда как эрогенные зоны подчиняются примату генитальной зоны».

Далее Фрейд изучает примат генитальных зон и его связь с предварительным удовольствием. Он показывает, что эти изменения зрелости связаны прежде всего с анатомическим развитием: созревание вызывает увеличение детородных органов, как внешних, так и внутренних. Сексуальное возбуждение исходит из трех форм стимуляции: из органического внутреннего мира путями, которые еще не задействованы, из внешнего мира путем возбуждения эрогенных зон и, наконец, из психической жизни. Это означает, что зрелая сексуальность реактивирует образы детства и, в частности, кровосмесительные образы, которые берут начало в скрытом периоде.

Проблема состоит в характере этого сексуального напряжения: действительно, по мнению Фрейда, любое напряжение вызывает чувство неудовольствия, которое сопровождается настоятельным требованием изменить существующую психическую ситуацию. Напряжение же, вызванное сексуальным возбуждением, воспринимается как наполненное удовольствием. Это внешнее противоречие между неприятным напряжением и чувством удовольствия увязывается Фрейдом с ролью эрогенных зон, которые как раз и дают эту сумму удовольствия (предварительное удовольствие), вызывающего, кроме прочего, повышенное сексуальное напряжение. Таким образом Фрейд устанавливает связь между предварительным удовольствием и детской сексуальной жизнью. Если предварительному удовольствию уделяется повышенное внимание, то оно может занять место нормальной сексуальной цели. «Таков фактически механизм многочисленных извращений, которые заключаются в запрете на подготовительные действия к сексуальному акту».

Кажется поэтому, что установление этого примата детородности в данный период созревания является, скорее, не периодом гармонического синтеза частичных импульсов, а борьбой, направленной против них. Фрейд утверждает, что в то же время эти импульсы остаются непревзойденными. Точно так же дифференциация мужчины и женщины, разделение мужских и женских характеров не протекают гладко в этот период созревания. Так, Фрейд показывает, что женская идентификация для девочки вызывает отказ, торможение предыдущей мужской сексуальной жизни. Женственность обращает Фрейда к теориям Флисса о бисексуальности. Соединение нежного потока и потока чувственного, направленное на один и тот же объект ради сексуальной цели, также оказывается проблематичным, потому что оно реактивирует противоречие. Эти два потока должны были в действительности разъединиться во время скрытого периода, и тогда единственным, который будет продолжать существовать, будет первый поток детской сексуальности. Открытие объекта не является изобретением зрелости. Это, скорее, повторное открытие.

«Общение ребенка с тем, кто за ним ухаживает, является для него постоянным источником сексуального возбуждения и удовлетворения, исходящего от эрогенных зон, тем более, что это лицо, которым, определенно, по общему правилу, является мать, передает в дар ребенку чувства, приобретенные в ее собственной сексуальном жизни — ласка, объятие, укачивание — и постепенно ребенок начинает воспринимать мать как замену сексуального объекта».

Затем Фрейд рассматривает запрет на кровосмешение как определение сексуальных объектов в подростковый период. Он показывает, что запрет не касается любви детей к своим родителям и что он глубоко сексуален. В ходе клинического анализа выясняется, что «внешне не сексуальная любовь к родителям и просто сексуальная любовь питаются из одних и тех же источников, это приводит нас к мысли о том, что первая соответствует лишь детскому закреплению полового инстинкта». Именно этим объясняются у некоторых взрослых трудности, связанные с тем, чтобы закрепиться сексуально или найти удовлетворение в семейной жизни.

В этом эссе соседствуют малоубедительные разработки по психохимическим процессам в плане сексуального возбуждения (причем Фрейд сожалеет, что они еще не открыты) и представление чисто фрейдистской теории полового инстинкта. Либидо является «изменяемой количественной силой, позволяющей измерять процессы и преобразования в области сексуального возбуждения». Его возникновение, увеличение или сокращение, распределение или перемещение должны будут позволить объяснить психосексуальные феномены. Оно может выбрать в качестве объекта либо собственное лицо (половое влечение к себе или самовлюбленность), либо внешний объект (половое влечение к объекту).

Краткий вывод

Три эссе заканчиваются резюме, которое представляет собой синтез регрессивно-поступательного движения, характеризующего произведение. Фрейд отталкивается от наблюдения сексуальных отклонений во взрослом возрасте и от анализа формирования симптомов у неврастеников, который указывает, что «невроз является негативом извращения». Тогда к нему приходит идея, что «предрасположенность к извращениям является первоначальной и универсальной предрасположенностью человеческого сексуального импульса». Отсюда необходимость обратиться назад, во времена детства и обнаружить там существование сексуального импульса, который доныне был неизвестен. Таким образом, человеческая сексуальность формируется в течение двух периодов: детской сексуальности и сексуальности зрелости, разделенных скрытым периодом. Все это по-новому проясняет нормальную человеческую сексуальность и отклонения от нее, а также невротический процесс.

Говоря более общими словами, Фрейд считал, что факт становления в два периода сексуального развития у человека блокирует одно из условий реализации способности человеческого существа развивать высшую культуру (реакционное формирование, возвышение частичных импульсов, то есть нет возвышения без извращения), а также его склонность к неврозу (человек заболеет от инфантилизма своей сексуальности, от сексуальности, которая придет и слишком рано, и слишком поздно). Если какие-то факторы, например наследственность, могут оказать влияние, нарушая развитие, тогда важно, по мнению Фрейда, то, как распорядится субъект этим наследством. Этот фактор не кажется более решающим, чем случайности в жизни субъекта.

Фрейд заключает это произведение, оставаясь очень сдержанным:

«Вывод, который вытекает из этих исследований нарушений в сексуальной жизни таков, что мы далеки от полного знания биологических процессов, которые составляют сущность сексуальности, и поэтому не можем из наших отрывочных знаний сформировать теорию, которая позволила бы понять как нормальное, так и патологию».

Фрейд много раз перерабатывал это произведение, вноси в каждое переиздание (1910, 1915, 1920, 1924–1925) невероятное количество исправлений (иногда мелких), добавлений и пояснений, учитывая последние открытия. Три эссе можно рассматривать как одно из великих построений Фрейда. То, что, напротив, остается неизменным, и именно это нас интересует с философской точки зрения, это сам план произведения, его структура, а через это даже ход мысли и тот метод, который мы прокомментируем.

Негативная реакция

Первая публикация книги не встретила восторженного отклика. Тысяча изданных экземпляров продавалась четыре года. Два последующих издания имели не больше успеха. Несмотря на небольшой тираж, книга сделала Фрейда непопулярным. Многие читатели обвинили ее в непристойности. В Вене Фрейда перестали приветствовать на улице. Его упрекали в том, что он показал ребенка полиморфным испорченным субъектом, а во взрослой сексуальности выявил детские черты. Но за этими упреками скрывалось то, что общество его времени не принимало, — это то, что он подверг сомнению догму, согласно которой конечная цель сексуальности — зачатие. Фрейд показывает, что сексуальность функционирует в себе и для себя без конечной цели и что любая случайность в развитии может обернуться всевозможными отклонениями. Эта книга вызвала скандал, потому что она ставила под угрозу бытовавшее в то время представление о детстве и обо всех воспитательных концепциях, касающихся сексуальности ребенка. Она смело выступила против общественного мнения.

Изобретение логики исследования и метода, приемлемых для всех гуманитарных наук

Наше краткое изложение следовало структуре Трех эссе, части которого последовательно озаглавлены Фрейдом: Сексуальные отклонения, Детская сексуальность, Метаморфозы зрелости. Жан Лапланш в качестве подзаголовков предлагает: «Потерянный инстинкт, происхождение человеческой сексуальности» и «Обретенный инстинкт» или даже «Подряжаемый инстинкт». Эта внешне простая структура позволяет, по мнению Лапланша, сочленить разные типы последовательности: эвристический план (Фрейд прослеживает его возникновение с момента открытия психоанализа), полемический (Фрейд разрушает общую концепцию сексуальности) и генетический (Фрейд прослеживает его появление у человеческого существа).

Мы считаем, что эта книга полезна как модель философского размышления, потому что в ней можно найти в области абсолютно другой человеческой мысли иллюстрацию регрессивно-поступательного метода, уже использованного Марксом при описании капитализма в Капитале. Маркс изучает структуру капитализма своего времени и показывает, что авторы, объясняющие его, не понимают феномена прибавочной стоимости. Он возвращается в прошлое, чтобы объяснить развитие античного способа производства (рабство), затем феодального (крепостничество), затем капиталистического (накопление капитала, наемный труд). Обогатившись этим экскурсом в историю, Маркс возвращается в настоящее, освещая экономику теорией борьбы классов и фактом значительного превосходства капиталистического способа производства.

Три этапа фрейдистской мысли являются вначале «критическим анализом структуры» дискуссии на тему сексуальных отклонений и попыткой показать тупиковое положение существующих теорий. Во-вторых, рассмотрение проблемы регрессивным способом исследования во времени: Откуда это идет? Фрейд проливает свет на все существовавшие ранее противоречия, которые объясняют сегодняшнюю именно такую патогенную структуру, такую «конституцию». Речь идет о том, чтобы выделить все моменты, нарушающие развитие и формирование так называемой нормальной сексуальности. Наконец, возвратиться к нынешней структуре, опираясь на анализ обнаруженных противоречий и новое освещение, данное человеческой сексуальности как в ее отклонениях, так и в ее общей концепции.

Мы обнаруживаем, что этот метод использовался впоследствии другими философами (Анри Лефевр, Жан Поль Сартр). Он нам кажется сегодня оперативным для рассмотрения любой проблемы философии или гуманитарных наук.

Актуальная книга

То, что эта книга остается актуальной на многих уровнях, делает ее фундаментальным произведением. Она коренным образом меняет то мышление, которое общество связывало (и все еще связывает) с ребенком и особенно с вопросом наличия детского у взрослого. Одновременно в книге обсуждается проблема отношения знания и правды и подчеркивается существующий пробел в этом отношении. Как показывает Ассун, речь идет о том, чтобы «думать знанием происхождения себя, что приводит философскую концепцию в состояние переосмысления своего стремления к правде вплоть до его подтверждения, временем». С точки зрения «сексуальных отклонений» эта книга также ставит деликатный вопрос о границе между нормальным и патологией и предлагает иной угол рассмотрения… А если бы мы все были извращенными?

Эдмунд Гуссерль

1859–1938

Лекции по феноменологии внутреннего сознания времени.

1905

Родился Гуссерль в Австро-Венгрии. С 1870 по 1876 год он учится в лицее в Ольмютце, затем записывается в Лейпцигский университет, где проходит курс астрономии (1876–1878), потом в Берлине изучает математику (1878–1881). В 1882 году в Вене Гуссерль защищает диссертацию по математике, затем через год, проведенный в качестве ассистента в Берлине, возвращается, чтобы изучать философию совместно с Францем Брентано. После признания своей правоспособности (Халле, 1887) Гуссерль становится приват-доцентом в университете.

В Халле (Германия) он находится с 1887 по 1901 год. В это время он интересуется философией математики, наук и начинает публикацию своих логических исследований. Затем уезжает в Гетгинген, где его назначают профессором (1901) как раз в тот момент, когда выходят два тома его логических исследований, являющихся «просекой» феноменологии. В 1905–1907 годы, ставя вопрос об отношениях между феноменологией и психологией, он ведет уроки по теме время и пространство… Это было то время, когда он создавал свою философию, а именно теорию «феноменов». Понятием исключения из цепи любой сверхчувственности (трансцендентности) он определяет то значение, которое надо вкладывать в феномены. Неважно, формальные ли объекты или материальные, они должны описываться в том виде, в каком предстают (Уроки по понятию феноменологии, 1907).

Под его началом формируется целая школа: Эдит Штайн, Роман Ингарден, Александр Куаре, Макс Шелер — его первые ученики.

В 1916 году Гуссерль отправляется во Фрибург, где интенсивно и целенаправленно работает, отказавшись от должности в Берлине, которую ему предлагают в 1923 году. Здесь также образуется новый кружок, где среди прочих были Мартин Хайдеггер, Юджин Финк, Людвиг Ландгребе.

Он уходит на пенсию в 1929 году, оставив свою должность Мартину Хайдеггеру, который долгое время был его любимым учеником. Труд Гуссерля значителен. Он несомненно самый оригинальный из «реформаторов» философии XX века. Его стремлением, надо сказать удавшимся, была идея обеспечить новый фундамент всей западной философии. Исследование Гуссерля не перестает стимулировать философию сегодняшнего дня. Оно хочет прояснить завершающим образом источники и годность знания. Ссылаясь на неизменные структуры реального, с одной стороны, и на сверхчувственное сознание, которое одновременно является основателем бытия и знания, с другой, Гуссерль мыслит человека цельным, доведенным до естественной ценности наукой XIX века.

Мы решили представить Лекции по феноменологии внутреннего сознания времени (Vorlesungen zur Phanomenologie des innern Zeitbewufitseins), потому что этот сборник исследований, представленных в курсе в 1905 году, является новой ступенью в развитии Гуссерля, как мы указали выше.

Философ подтверждает свою значимость, берясь за рассмотрение самых трудных вопросов. Время — это один из них. Гуссерль пытается предпринять феноменологический анализ времени, присваивая ему понятия интенциональности и сокращения. Он идентифицирует генеалогическое развитие интенциональной жизни по способу вписываться ю время. Как строится смысл? Как разумные существа появляются из временности, темпорализации?

Этот текст был опубликован благодаря заботам Мартина Хайдеггера в 1928 году. Он заявлял во вступлении к этому изданию:

«Решающим в этой работе является выделение интенционального характера сознания и, говоря в общем, растущая ясность, которую приобретает интенциональность в своем принципе… Еще сегодня это выражение является не паролем, а заголовком центральной проблемы».

Во введении Гуссерль объявляет о своем замысле проанализировать сознание времени, этот хрупкий предмет исследования одновременно и для описательной психологии, и для теории познания. Мы все знаем, что такое время. В тоже время, как только мы пытаемся понять отношение между объективным временем и субъективным сознанием времени или понять то, как объективное время может складываться в субъективном сознании, или же когда мы пытаемся проанализировать субъективное сознание времени, феноменологическое содержание прожитого времени, мы сталкиваемся с настоящими трудностями, с истинными противоречиями.

Гуссерль поясняет, что начнет с критики анализа времени, сделанного Брентано в курсе о восприятии и воображении (этот курс Гуссерль вел в летнем семестре 1886 года и не опубликовал). Он намеревался предпринять феноменологический анализ сознания времени.

Для этого надо вывести из обращения объективное время. Это значит, что в своей попытке изолировать феноменологическое время он исключает всякого |>ода предположения, утверждения и убеждения в отношении объективного времени. Можно изучать объективное время, но это не предмет феноменологии:

«Реальная вещь и реальный мир являются не более чем феноменологическим числом, точно так же таким числом является мировое время, овеществленное время, природное время в понятии естественных наук и как следствие — психологическое время с точки зрения естественной науки, объектом которой является психика».

Гуссерль показывает, что пространство и время, в которых мы непосредственно живем, не являются эмпирическими. Когда мы воспринимаем дом или прожитый момент, го получаем о них довольно специфическое экзистенциалистское представление:

«Восприятия времени, прожитых мгновений являются феноменологическими числами, в которых проявляется временное в объективном смысле. Так же феноменологически даются моменты прожитого, которые специфическим образом создают восприятия времени как таковые, то есть случайные специфические временные сущности»,

Но все это не является объективным временем: «прожитый настоящий момент, взятый в себе самом, — это не точка объективного времени». Объективное время не может быть прожитым. Феноменология интересуется прожитым. Прожитое мгновение места, качества (например, «красный цвет») нельзя путать с объективностью места или цвета. Иногда может иметь место перекрытие воспринимаемого и объективного «красного цвета», но Гуссерлю интересно лишь восприятие, пережитый «красный цвет». Надо отличать феноменологическое «почувствовать» от «воспринять», которое препровождает к объективности вещи. Суметь различить эти два понятия — значит делать феноменологию познания.

Эта концепция сущности времени позволяет понять разницу между феноменологией и психологией в вопросе происхождения времени. Для феноменолога

«этот вопрос происхождения направлен к примитивным формам, сознания времени, в которых примитивные различия временного в интуитивном и собственном модусе строятся как первичные источники всех очевидных вещей, относящихся ко времени».

По мнению Гуссерля, прожитые мгновения не должны вкрапляться ни в одну реальность:

«Мы имеем дело с реальностью только в той мере, в какой она выделена, представлена, интуитивно воспринята, концептуально осмыслена. По отношению к проблеме времени это означает: нас интересуют только прожитые отрезки времени».

В вопросе происхождения надо, следовательно, изучить то, как рождается сознание времени, точнее говоря, что каждому времени принадлежит предыдущее и последующее время.

Уроки состоят из трех разделов, и мы будем придерживаться такой же структуры.

I. Теория Брентано о происхождении времени

Представим, что мы слушаем какую-нибудь мелодию. Когда раздается новый звук, предыдущий еще бесследно не исчез. В противном случае мы были бы неспособны различать отношения между звуками, которые следуют один за другим. Каждое мгновение давало бы нам только один звук, даже пустой отрезок между извлечением нот. Таким образом, мы воспринимаем мелодию. В то же время звуковые представления в сознании не остаются в том же виде. Если бы они оставались без изменения, то у нас не было бы восприятия мелодии: это была бы какофония.

Следовательно, происходит специфическое изменение вслед за исчезновением нервного возбуждения, вызванного ощущением. Это ощущение преобразуется в представление, снабженное временным определением. Временное преобразование, постоянно развиваясь, позволяет нам получить представление мелодии:

«К каждому данному представлению природой прикрепляется бесконечный поток новых представлений, каждое из которых воспроизводит содержание предыдущего, причем последующее постоянно прикрепляет к предыдущему момент прошлого».

Таким образом, воображение является производительным, оно создает «момент» в форме новой правды, представлений, а именно «временный момент». Следовательно, именно в воображении находится начало представлений времени.

До Брентано психологи безуспешно разрабатывали эту проблему. Многие считали, что сознание времени исходит от имманентности, присущности ощущения. Восприятие субъективно прочувствованной продолжительности происходит от стойкости, настойчивости, длительности внешнего раздражения. Но именно здесь кроется ошибка. «Продолжительность ощущения и ощущение продолжительности — две разные вещи… Последовательность ощущений и ощущение последовательности не одно и то же». Действительно, ощущение, поступая в воображение, получает «временный характер, который постоянно преобразуется. Таким образом, с каждым мгновением содержание отталкивается все дальше и дальше». Это преобразование не имеет ничего общего с возбуждением. Это продукт воображения.

Ощущение творит: оно производит воображаемое представление, обогащенное временным свойством. Брентано называет это действие «исходной ассоциацией». Отсюда он выводит положение о том, что восприятия последовательности и изменения не существует. По его мнению, когда мы считаем, что слышим мелодию, то это оказывается не более чем видимостью, которая исходит из свежести, живости исходной ассоциации.

То же самое относится к усвоению бесконечного времени и будущего: опираясь на прошлое, воображение формирует представление будущего. Брентано также показал, что временные единицы прошлого или будущего не определяют, а изменяют элементы чувственного представления, с которыми они связываются. Лишь настоящее не изменяет восприятие. Но в то же время настоящее и не определяет. Очевидно только то, что любой факт воспринимается как имеющий будущее прошлое, прошлое, которое наступит.

Гуссерль критикует здесь эту теорию как психологию: прожитые моменты, о которых говорит Брентано, являются психическими. Они объективированы. У них у самих есть свое время, свое становление, свой способ воспроизведения. С этой точки зрения феноменология здесь не просматривается. Но в то же время в этой теории есть феноменологическое звено, которое сейчас надо изолировать. Когда Брентано говорит, что в последовательности появляется «сейчас» и соединяющееся с ним «прошлое», можно сказать, что «единица сознания, которая охватывает настоящее и прошлое, является феноменологическим данным».

Гуссерль оспаривает только то, что прошлое появляется в этом сознании в режиме воображения. Он оспаривает то, что временная форма является временным содержанием или же комплексом новых содержаний, ассоциирующихся с временным содержанием; даже если Брентано не совершает ошибку в том, что все сокращает на манер сенсуализма до простых первичных содержаний, даже если он был первым, кому интуиция подсказала целиком разделить первичные содержания и признаки действия, Гуссерль считает, что его теория не дает того решающего статуса, которого он заслуживает, признаку действия, которое является сознанием времени.

II. Анализ сознания времени

Гуссерль показывает, что восприятие временных объектов может толковаться как мгновенное восприятие и как действие, которое длится. Возьмем все тот же пример с мелодией, когда мы ее слышим.

«Итак, каждый раз я слышу только настоящую фазу звука и объективность совокупности звука, который длится, создается в континууме действия, которое одной частью является воспоминанием, другой частью, очень маленькой, точной, — восприятием, и последней частью, более широкой — ожиданием».

Мы все еще близки к теории Брентано. Тогда Гуссерль вводит мысль о том, что мы ошибаемся, желая изолировать мгновения восприятия. Бесспорно, они существуют. И можно сконцентрировать свое внимание именно на них или даже воспринять, разложив их на еще более мелкие фрагменты (начало звука, его продолжительность, окончание). В чем мы уверены, так это в первоначальном восприятии. Мелодия начинается. Затем она льется. В любой момент, в любое мгновение любой звук мелодии вписывается в континуум; и восприятие звука можно обозначить как «непрерывность». Таким образом, мы всегда воспринимаем способы протекания различных мгновений продолжительности объекта:

«Настоящее звука превращается в прошлое звука, сознание впечатления, текущее беспрерывно, переходит в постоянно новое сознание удержания».

Каждая задержка сознанием нового звука является бесконечным преобразованием одной и той же исходной точки. Сознание временности не реализуется только восприятием, так как:

«Когда временный объект течет, когда нынешняя продолжительность прошла, завершилась, сознание сейчас прошедшего объекта отнюдь не затухает с этой продолжительностью, хотя она уже не функционирует в настоящем как воспринимающее сознание или, чтобы сказать понятнее, как сознание впечатления».

Какова природа задерживающего преобразования? Суть интуиции времени в каждой точке ее длительности — это «сознание только что прошедшего, а не просто сознание настоящего момента того, что предстает в виде объективности, которая длится». В случае с мелодией сознание задержания содержит в действительности сознание прошлого звука.

Гуссерль объясняет, что задержание не может иметь места, если ему не предшествовало впечатление. Без впечатления нет процесса задержки. Затем встает вопрос воспроизводства временных объектов. Вспомнить мелодию, уже услышанную на концерте, — это деятельность, целиком отличная от первого прослушивания, так как во время первого прослушивания я не знаю, когда все это закончится. Оттолкнувшись от исходной точки, я выполняю работу по задержке «только что прошедшего», не зная его конца. Во вторичном воспоминании, напротив, я восстанавливаю объективность длительности.

Вторичное воспоминание осуществляется в различных формах. Оно появляется само по себе или вызывается намеренно:

«Простое намерение увидеть, схватить мы обнаруживаем также на основе удержания: так, когда мелодия, находящаяся внутри единицы удержания, закончилась, мы вновь начинаем думать о пассаже, не воспроизводя его вновь».

Восприятие может относиться к настоящему и к продолжительности. Так, удерживающее сознание «поддерживает» прозвучавшие звуки в сознании, чтобы затем воспроизвести «единицу сознания, которая относится к временному объекту в его целостности, к мелодии… Строящееся, создающееся действие на основе настоящего и удерживающее сознание, являются адекватным восприятием временного объекта». Временные объекты составляются на каком-то промежутке времени. Создающие временные действия интегрируют настоящее и прошедшее. Восприятие и невосприятие постоянно переходят одно в другое. Что касается временных объектов, то мы имеем дело с единым континуумом, который непрерывно изменяется, переходя от восприятия настоящего к сознанию континуума.

Восприятие — это действие, которое дает вещь («воспринятую вещь») как таковую, тогда как воспроизводство дает повторное представление (выражение «повторное представление» дается Гуссерлем). Сознание последовательности является исходным дарующим сознанием. В воспоминании же, напротив, я «повторяю» сознание этой последовательности. Я ее себе повторно представляю, вспоминая. Какое различие существует между удержанием и воспроизводством? Первичное воспоминание является исходно дарующим действием. Во вторичном воспоминании же, наоборот, воспроизводство является плодом работы воображения: повторное представление. То, что мы называем исходным сознанием, впечатлением или же восприятием, является постоянно затухающим действием. Каждое восприятие содержит в себе постоянный поток таких затуханий. От восприятия к воображению, от воображения к воспроизводству — не может быть и речи о длительном переходе, надо говорить о прерывистости, о разрыве.

Я не могу контролировать первичное появление, течение времени. Я могу лишь посмотреть на них. Повторное же представление, наоборот, я свободен включить быстро, медленно, интенсивно, в рассеянном виде и т. д. С другой стороны, повторное представление может быть более или менее расплывчатым. Это зависит от моего способа представления, а не от временного объекта в себе самом. Представление может содержать ошибки. Представление последовательности может отклоняться от пройденного объективного процесса. Сохраняются лишь его составляющее содержание и связь с другими объектами.

Воспоминание устанавливает «то, что воспроизводится и дает ему, устанавливая, ситуацию по отношению к настоящему „сейчас“ и границам исходною временного поля, которому само воспоминание принадлежит». Гуссерль затем изучает соотношение между воспроизведенным «сейчас» и прошедшим «сейчас». Он выделяет воображение повторного воспоминания. В воспоминании мы теряем фазу ожидания, потому что она уже закончилась. Горизонт воспоминания ориентирован на будущее, на будущее, воспроизведенное памятью. «Это установленный горизонт».

Ожидание находит свою реализацию в восприятии. Это связано с сутью того, что мы ожидаем что-то, что вот-вот будет воспринято. Когда появляется то, что мы ожидаем, настоящее становится прошедшим, которое ему относительно.

Воспоминание можно увидеть как сознание существа, которое было воспринято. Воспроизведения не являются картинками, у них свойства самого повторного представления. Только в воспоминании появление имеет измененный характер, благодаря которому объект остается здесь не как присутствующий, а как побывавший здесь. В других случаях я могу представить себе отсутствующее «сейчас». Тогда я использую изображение-воспоминание, которое я строю как существующее где-то.

Впечатление отличается от образа своим свойством своеобразности. В своем погружении в прошлое мы сохраняем индивидуальность мгновений.

Воспроизводство участвует в построении объективного времени. «Каждое мгновение, которое мы оттолкнули, воспроизводящее воспоминание может сделать нулевой тонкой ощущения времени, причем повторяющимся образом». Так, от отталкивания к отталкиванию рождается сознание объективного времени.

III. Степени организации времени и временных объектов

Третий раздел посвящен степеням организации времени и временных объектов. Гуссерль рассматривает здесь вопросы, которые расширяют предыдущий анализ. Он хочет изучить вещи опыта в объективном времени (вещь опыта изолированного субъекта, интерсубъективно идентичная вещь, вещь физики); многочисленность появлений, составляющих на иной степени имманентные единства в доимпирическом времени; абсолютный приток сознания, составляющий время.

Так как все, что нас окружает, определяется как существующее мгновенно, то длительность отдельного существа можно осмыслить лишь как фазу процесса, в котором оно также имеет свою точку. Длительность характеризуется тем, что приводит к изменению вещи: «Совершенно лишено смысла желание найти здесь что-то, что оставалось бы неизменным одно мгновение в течение длительности».

Поток, составляющий время, является абсолютной субъективностью. Действительно, объективно лишь понятие «один за другим». Объекты времени, которые записываются в поток, субъективно составляют его. Гуссерль рассматривает несколько особых случаев, которые развивает: единица потока сознания и структура одновременности и последовательности; двойная преднамеренность удержания и структуры потока сознания; созданные имманентные содержания, их очевидность, изменение и неизменность; впечатление и воспроизведение; организация вещей и явлений вещей; созданные восприятия и исходные восприятия; внутреннее восприятие во внешнее восприятие; наконец, структура вневременных трансцендентностей, сверх-чувственностей.

Этот феноменологический анализ времени был продолжен самим Гуссерлем в дополнениях и приложениях, которые он составил с 1905 по 1910 год, а затем Мартином Хайдеггером, его учеником, в Бытии и Времени (1927).

В этом комментарии мы хотели бы углубить размышления о феноменологии, чтобы подчеркнуть то влияние, которое Гуссерль оказал на философию XX века.

Мы смогли увидеть, как для того, чтобы построить время, Гуссерль сначала обращается лишь к пережитому индивидуального сознания. Но по мере того, как анализ организуется, он вводит тему интерсубъективности, то есть предоставляет место другому в основной работе времени. У Гуссерля интерсубъективность, теория праксиса (сознание времени является действием) и жизнь духа образуют своеобразный круг проблем трансцендентальной структуры, разработка которой идет на протяжении всей работы. Хотя основной точкой, вокруг которой все организуется, является почти абсолютная автономия субъективности с чистым я, Гуссерль поднимает тем не менее вопрос о том, что взаимосвязи между мной и другим принадлежат к самому ядру его функционирования и частично определяют его.

Эта концепция будет продолжена Альфредом Шюцем, учеником Гуссерля, который распространит феноменологию и окажет влияние на новое развитие общественных наук в этой перспективе (см. Гарольд Гарфинкель и этнометодология, которая, например, появляется в конце 1960-х годов), в частности в англо-саксонских странах. Для Шюца, как и для Гуссерля, интерсубъективность основных действий человека в привычном ему мире становится посредником социальной жизни, этики, а также априорной теории социального действия и праксиса.

Труд Гуссерля в области философии будет продолжен во Фрибурге Юджином Финком и Людвигом Ландгребе на основе архивов Гуссерля. Периодические издания его труда стимулируют переводы на другие языки и новые исследования.

Влияние Гуссерля чувствуется во французском экзистенциализме после 1945 года, что связано с именами Сартра и Мерло-Понти. Кроме того, вопросы, поставленные Гуссерлем, до сих пор присутствуют в трудах сегодняшних философов, таких как Микель Дюфресн (эстетический опыт), Поль Рикёр (теория воли, герменевтика), Ханс Георг Гадамер (герменевтика), Эммануэль Левинас (проблема Бога), Анри Дюмери (религиозный опыт), Энцо Пачи (перспективы природы), Анна-Тереза Тимьеньека (изобретение и созидание), Жак Деррида (язык) и т. д.

Анри Бергсон

1859–1941

Творческая эволюция

1907

Всей жизнью связанный с Парижем, Анри Бергсон прошел все ступени академической карьеры крупного французского университетского деятеля: первый приз Общего конкурса, когда он был лицеистом, Педагогический институт в 1878 году, агреже по философии в 1881 году, доктор филологических наук в 1889 году, преподаватель в лицеях Анжера, Клермон-Феррана, затем Парижа, преподавание в Педагогическом институте и, наконец, в Коллеж де Франс. В 1927 году — лауреат Нобелевской премии в области литературы.

Но за этим строгим академическим фасадом скрывалась бурная и насыщенная жизнь. Он был мыслителем-новатором, совершившим переворот в философской мысли, который стоил ему многочисленных нападок, в частности со стороны Жюльена Бенда, выказавшего себя его непримиримым противником. Он был патриотом и активным участником международной жизни. Во время войны 1914–1918 годов Бергсон, не задумываясь, отдал весь свой авторитет служению Франции, призвал в 1917 году Соединенные Штаты вступить в войну. Он также участвовал в работе Лиги Наций.

Развитие его мысли нашло свое отражение в четырех капитальных трудах: Непосредственные данные сознания (1889), Материя и Память (1896), Творческая эволюция (1907), которая принесла ему подлинную славу, и, наконец, Два источника морали и религии (1932).

В Творческой эволюции Бергсон постулирует все основные темы своей философии. Именно поэтому мы и выбрали для рассмотрения упомянутую работу.

Книга состоит из введения, в котором разъясняется ее общая концепция, и четырех глав. Ниже мы постараемся вкратце изложить содержание Творческой эволюции в соответствии с этим планом.

Введение

Мысль о длительности приводит к идее эволюции. Мысль о рассудке — к идее жизни. Порывая с утверждением Декарта Я мыслю, следовательно, существую, Бергсон рассматривает разум как продукт жизни. Он объясняет сознание жизни самой жизнью. Противопоставляя механицизм и финальность, он показывает, что лишь внешняя законченность является верной, что радикальные механицизм и финальность суть заблуждения:

«Теория жизни, которая не сопровождается критикой познания, вынуждена принимать такими, какие они есть, концепции, предоставляемые рассудком в ее распоряжение: она может лишь свободно или силой заключать факты в заданные рамки, которые она рассматривает как окончательные. Таким образом, теория жизни достигает удобного или даже необходимого для позитивной науки символизма, но отнюдь не прямого видения своего объекта. С другой стороны, теория познания, которая не включает разум в общую эволюцию жизни, не научит нас ни тому, как рамки познания образованы, ни тому, как мы можем их расширить или выйти за их пределы».

Две эта задачи дополняют одна другую. Круговым процессом они могут стимулировать друг друга до бесконечности. Жизнь необходимо представлять в эволюции.

I. Об эволюции жизни, механицизме и финальности

Бергсон примеряет «на эволюционное движение два готовых платья, которыми располагает наше понимание — механицизм и финальность». Он показывает, что ни то ни другое не подходят, но «одно из двух можно перекроить, перешить, и в этом новом виде оно может подойти лучше, чем другое».

Сначала Бергсон размышляет о длительности вообще: «Длительность — это постоянное развитие прошлого, которое разъедает будущее и набухает, двигаясь вперед. А раз прошлое непрерывно увеличивается, оно также и бесконечно сохраняется». И далее:

«Прошлое сохраняется само по себе, автоматически. В каждый данный момент оно следует за нами все целиком: все, что мы чувствовали, думали, хотели с самого раннего детства, находится здесь, спроецировано на настоящее и, соединяясь с ним, давит на дверь сознания, которое всячески восстает против этого».

Характер — это конденсат того, что мы прожили с момента нашего рождения. Мы думаем лишь маленькой частью нашего прошлого, но желаем, хотим, действуем всем нашим прошлым в целом. Сознание непрерывно развивается, потому что его прошлое постоянно меняется. Нужно интегрировать все, что случается, включая непредвиденное. Мы — это также и то, что мы делаем. Мы постоянно создаем самих себя. «Существование заключается в изменении, изменение — в созревании, созревание — в бесконечном созидании самого себя».

Бергсон рассматривает неорганизованные тела. Здесь он также открывает длительность:

«Вселенная длится. Чем больше мы будем углубляться в природу времени, тем больше будем понимать, что длительность обозначает изобретение, создание форм, постоянную разработку абсолютно нового. Системы в рамках науки длятся лишь потому, что они неразрывно связаны с остальной вселенной. Они тоже развиваются».

Затем Бергсон рассматривает организованные тела, которые прежде всего характеризуются индивидуальностью. Индивидуальность предполагает бесконечность степеней. Нигде, даже у человека, она не реализуется полностью. Но это характеристика жизни. Жизнь никогда не является реализованной, она всегда на пути к реализации. Она стремится организовать от природы закрытые системы, даже если воспроизводство идет путем уничтожения части индивидуума, чтобы придать ей новую индивидуальность. Но живое существо характеризуется также старением:

«На всем протяжении лестницы живых существ сверху донизу, если я перехожу от более дифференцированных к менее дифференцированным, от многоклеточного организма человека к одноклеточному организму, я обнаруживаю: в этой же самой клетке — тот же процесс старения».

Везде, где что-то живет, существует регистр, куца записывается время. На уровне личности старение вызывает деградацию, потерю (клеток), но одновременно и аккумуляцию (истории).

Бергсон подходит к вопросу трансформизма и способов его толкования. Он допускает, что в определенный момент, в определенных точках пространства родился вполне видимый поток:

«Этот поток жизни, проходя через тела, которые он организовал, переходя от поколения к поколению, разделился между особями и рассеялся между личностями, ничего не потеряв от своей силы, а скорее, набирая интенсивность по мере движения вперед».

Он рассматривает радикальный механицизм: биологию и физикохимию. Подробно проанализировав положения этого потока, он показывает, что склонен предоставить более выгодное место структуре и полностью недооценивает время. По этой теории «время лишено эффективности, и как только оно перестает что-либо делать, оно ничто». Но в радикальной финаль-ности биология и философия рассматриваются достаточно спорным образом. У Лейбница, например, эволюция выполняет заранее намеченную программу. Для Бергсона этот тип финальности является лишь «механицизмом наоборот». Все уже дано. Однако в жизни есть непредвиденное.

«Таким образом, механицизм и финальность здесь являются лишь взглядами извне на наше поведение. Они извлекают из него интеллектуальность. Но наше поведение проскальзывает между ними и простирается гораздо дальше».

Бергсон ищет критерий оценки, рассматривает различные трансформистские теории на конкретном примере, анализирует «незаметную вариацию» у Дарвина, «резкую вариацию» у Де Фриза, ортогенез Эймера и «наследственность приобретенного» у неоламаркистов.

Результат рассмотрения следующий: эволюция зиждется на первоначальном порыве, жизненном порыве, который реализуется путем разъединения и раздвоения. Жизнь можно увидеть при помощи многих решений, но ясно, что они являются ответами на поставленную проблему: живой должен видеть, чтобы мобилизовать свои способности к действию на действие:

«В основе нашего удивления всегда лежит мысль, что только часть этого порядка могла бы быть реализована, что его полная реализация является своего рода благодатью».

И еще: «Жизнь — это стремление воздействовать на сырую материю». Смысл этого воздействия, конечно же, не предопределен: отсюда «непредвиденное разнообразие форм, которые жизнь, развиваясь (эволюционируя), сеет на своем пути. Но это воздействие всегда имеет… случайный характер».

II. Расходящиеся направления эволюции жизни, бесчувствие, разум, инстинкт

То, что направления эволюции расходятся, не может быть объяснено одной адаптацией:

«Правда то, что адаптация объясняет извилистость эволюционного движения, но не общие направления движения, а еще в меньшей степени само движение».

То же относится к идее развития некоего изначально существующего плана: «План — это своего рода предел, он закрывает будущее, форму которого определяет. Перед эволюцией жизни, напротив, двери будущего остаются широко открытыми». Только жизненный порыв и энергия позволяют понять, почему жизнь делится на животную и растительную. По своей природе они не различны. «Разница — в пропорциях. Но этой пропорциональной разницы достаточно для определения группы, где она встречается… Одним словом, группа будет определяться не наличием определенных признаков, а своей тенденцией их усиливать». Например, нервная система животного и растительный фотосинтез являются двумя различными ответами на одну и ту же проблему аккумуляции и воспроизводства энергии.

Бергсон пытается определить схему животной жизни. Это, согласно его теории, высший организм, который состоит из сенсорно-моторной системы, установленной на устройствах для пищеварения, дыхания, кровообращения, секреции и т. д., роль которых — обслуживать ее и передавать потенциальную энергию, чтобы преобразовывать ее в движение перемещения:

«Когда нервная деятельность вынырнула из протоплазменной массы, в которую была погружена, она неминуемо должна была привлечь к себе всевозможные виды деятельности, на которые можно было бы опереться: те же могли развиваться лишь на других видах деятельности, которые, в свою очередь, привлекали другие ее виды, и так до бесконечности».

Это были устройства для пищеварения, дыхания, кровообращения, секреции и т. д. Структура жизни — это диалектика между жизнью вообще и конкретными формами, которые она принимает, между созидательным порывом жизни и инерцией материальности, в которой она дается в фиксированных формах. Растительное бесчувствие, инстинкт и разум сожительствуют в эволюции. Они не расставляются по порядку. Существуют возвраты назад. Со времен Аристотеля философы природы ошибались в том, что

«видели в растительной, инстинктивной и разумной жизни три последовательных степени одной и той же тенденции, которая. развивается, тогда как это три расходящихся направления деятельности, которая разделяется по мере своего роста».

Инстинкт, мгновенный и надежный, не способен решать новые проблемы, которые разум может решать с удивительной способностью к адаптации: «Законченный инстинкт — это способность использовать и даже создавать организованные инструменты; законченный разум — это способность производить и использовать неорганизованные инструменты». Сознание живого существа связано со способностью дистанцироваться от мгновенного действия: «Оно измеряет разрыв между представлением и действием».

Так, философия жизни становится теорией познания. Разум по своей природе бессилен понять жизнь. Инстинкт — это симпатия:

«Если рассматривать в инстинкте и в разуме то, что они включают в себя от врожденного знания, можно увидеть, что это врожденное знание относится в первом случае к вещам, а во втором — к связям».

После этого Бергсон пытается определить разум. Согласно его теории, основной объект разума — неорганизованное твердое тело. Разум оперирует только прерывистым. Он может расчленять по любому закону и снова соединять в виде любой системы: «Инстинктивный знак — это застывший знак, разумный знак — мобильный знак». То, что связано с инстинктом, направлено на инертную материю. Интуиция — это та полоса инстинкта, что пребывает в разуме. Она противоестественна, как скручивание воли вокруг нее самой, благодаря чему разум может совпадать с реальным, сознание жизни — с жизнью:

«Именно в глубь жизни ведет нас интуиция, то есть инстинкт, ставший незаинтересованным, осознающим самого себя, способным размышлять над своим предметом и безгранично расширять его».

III. О смысле жизни, порядке природы и форме разума

Бергсон пытается установить связь проблемы жизни с проблемой познания. Он задает себе вопрос о философском методе. Возможности науки показывают, что в вещах есть порядок. Этот порядок можно объяснить, переходя априори на категории интеллекта (Кант, Фихте, Спенсер). Но в этом случае «мы совсем не описываем генезис».

Бергсон отказывается от этого способа. Он различает геометрический порядок, присущий материи, и жизненный порядок, показывает, как реальное живое существо может переключаться в режим автоматического механизма, потому что это «то же самое преобразование того же движения, которое одновременно создает интеллектуальность ума и материальность вещей». И снова интуиция позволяет установить связь между инстинктивным познанием и разумом: «Нет такой устойчивой системы, которая не оживлялась бы, по крайней мере в некоторых своих частях, интуицией». Диалектика позволяет подвергать интуицию испытанию и распространять ее на других людей. Но одновременно интуитивная попытка и попытка оформления мысли противопоставляются с разных направлений: «То же самое усилие, которым мы связываем мысли одну с другой, заставляет исчезнуть интуицию, которую мысли взялись накапливать. Философ вынужден отказываться от интуиции, как только она дала ему толчок, и доверяться самому себе с тем, чтобы продолжать движение, выдвигая концепции одну за другой».

Но тогда он теряет почву под ногами. Диалектика — это то, что подкрепляет мысль ею самой. Ничто не является данным раз и навсегда. Живое существо является творением, оно — подъем, но материя — это творческий акт, который слабеет. Даже живое существо стремится к смерти. Однако Бергсон остается оптимистом. Жизненная деятельность, говорит он, — это «самосозидание одной реальности на фоне саморазрушения другой». И далее он поясняет, что жизненный порыв — это потребность в созидании:

«Он не может созидать безусловно, ибо встречает перед собой материю, то есть движение, противоположное своему. Но он захватывает эту материю, которая является самой необходимостью, и пытается ввести в нее как можно больше неопределенности и свободы».

Сознание — это синоним изобретательности и свободы. Это определение указывает на радикальное различие между самым умным животным и человеком. Сознание соответствует мощной способности выбора, которой располагает живое существо. Так, если у животного изобретательность — это всегда лишь вариация на тему навыка, то у человека изобретательность шире. Человеку удается овладеть своими автоматизмами, превзойти их. Этим он обязан языку и общественной жизни, которые являются сконцентрированными резервами сознания, мысли. Так, человек может предстать как «предел», «цель» эволюции, даже если он — лишь одно из очень многих направлений творческой эволюции:

«Все живущие держатся друг за друга и уступают чудовищному натиску… Все человечество в пространстве и во времени — это огромное войско, которое мчится рядом с каждым из нас спереди и позади в порыве атаки, способной сломить любые сопротивления и преодолеть массу препятствий, даже, возможно, смерть».

IV. Кинематографический механизм мысли и механическая иллюзия, взгляд на историю систем, реальное становление и ложный эволюционизм

Бергсон выступает против иллюзии, посредством которой мы идем от пустоты к полноте, от беспорядка к порядку, от небытия к бытию. Нужно перевернуть восприятие, идет ли речь о пустоте материи или о пустоте сознания,

«представление пустоты есть всегда полное представление, которое делится при анализе на два положительных элемента: идею замены четкую или расплывчатую; чувство, испытанное или воображаемое, желания или сожаления».

Идея небытия как упразднения всего является абсурдной, как была бы абсурдной идея прямоугольного круга. Идея — это всегда что-то. Бергсон идет еще дальше и говорит, что есть плюс, а не минус в идее предмета, мыслимого как несуществующий, так как идея «несуществующего» предмета — это непременно идея предмета существующего, более того, с «представлением исключения этого предмета фактической реальностью, взятой в ее целом». Отрицание отличается от утверждения тем, что оно является утверждением второй степени: «Оно утверждает что-то из утверждения, которое, в свою очередь, утверждает что-то из предмета». Если я говорю, что стол не белый, то тем самым я ссылаюсь на утверждение, которое оспариваю, а именно , «стол белый». Всякое отрицание строится на утверждении. Следовательно, пустоты нет. Следовательно, надо привыкнуть думать о Бытии напрямую, не делая зигзага в сторону Небытия. Итак, Абсолют «обнаруживается очень близко от нас… в нас». Если принять принцип постоянного изменения, который был сформулирован в первой главе, то получится, что если что и реально, так это — постоянное изменение формы. В этом случае «форма — это лишь моментальный фотоснимок, сделанный в момент перехода». Наше восприятие закрепляет в прерывистых изображениях поток изменения. Мы строим «усредненные» изображения, которые позволяют нам следовать за расширением или сужением реальности, которую хотим постичь. Таким образом, познание больше тяготеет к стабильным формам (состоянию), нежели к самому изменению. Механизм нашего познания похож на кино (чередование кадров, создающее впечатление движения).

Отталкиваясь от этого, Бергсон вновь анализирует всю историю философии, от элеатов до Спенсера, чтобы проследить, как время было обесценено философами. Он показывает, как физическое механистическое познание смогло предстать в качестве иллюзорной модели познания: «Античная наука считает, что достаточно знает свой предмет после того, как выделила основные свойственные ему моменты». Современная наука, умножая наблюдения, например при помощи фото, подошла к вопросу движения вещей. Наука древних статична. Галилей и Кеплер ввели время в анализ движения планет. Они интересуются связями между вещами. Но, добавляет Бергсон, «если современная физика отличается от прежней тем, что рассматривает любой момент времени, то она целиком основывается на замене времени-продолжительности на время-изобретение». Бергсон видит необходимость в другом отношении ко времени, которое создается. Это другое отношение позволило бы «сжать» бытие, чего не удалось сделать Спенсеру, так как он воссоздал «эволюцию из фрагментов развитого».

Работа заканчивается напутствием для философов. Философ должен идти дальше ученого. Он должен работать над обнаружением реальной длительности в области жизни и сознания.

В философской мысли конца XIX века, довольно пессимистичной по сути дела, появление идей Бергсона было встречено многими как освобождение. Шарль Пегю, ученик автора Творческой эволюции, скажет о своем учителе, что он «заново ввел в мир духовную жизнь».

Парадокс в том, что это было сделано логичной (строгой, суровой, резкой, точной) мыслью, очень близкой позитивизму. Бергсон хотел интегрировать метафизику в рамки объективного опыта. Его многочисленные и точные ссылки на науку своего времени, его способность очень технично строить критику свидетельствуют о глубине философской революции, носителем которой он был. Бергсон отказывается от разделения, унаследованного от Огюста Конта, на «относительное» и «позитивное». Один из секретов бергсонизма состоит в том, что он различает «относительное познание» и «ограниченное познание». Б одном случае мы меняем природу своего предмета, в другом оставляем его нетронутым, взявшись лишь за какую-то одну его часть.

Со времен Огюста Конта в XIX веке было предпринято немало попыток осмыслить эволюцию мира. Бергсон особенно тщательно изучил Спенсера, на которого он много раз ссылается в Творческой эволюции, однако был им разочарован, так как обнаружил, что его эволюционизм не предоставляет места мысли о временности. Поэтому такая система казалась ему фиктивной.

Как вспоминает Андре А. Дево, основной целью Бергсона было «показать, что Все имеет туже природу, что и я, и что понимаешь это путем все более полного изучения самого себя». Это указание самого Бергсона позволяет справиться с трудностью, которую может представлять собой переход от длительности во мне к длительности в мире.

Абсолют, который я испытываю в себе, — то же ли это самое, что сердцевина космического бытия? Бергсон отвечает, что «сознание, которое мы имеем от нашей собственной личности, в ходе своего непрерывного течения вводит нас в глубь реальности, по модели которой мы должны представлять себе других», Я — это часть Всего. Если я анализирую свое «я», то получаю ограниченное познание Всего, но это познание, хотя и ограничено, является по сути контактом со Всем. Через анализ себя я качественно вхожу во Все. Мое познание не относительно, а абсолютно, хотя у меня есть доступ только к части Всего. Достичь Абсолют где-то — это значит достичь его везде, потому что Абсолют не делится. Он «един» везде, во всем, что существует. Мое существование — это длиться; длиться — это иметь сознание. Размышлять о моей длительности — это быть способным дойти до осознания длительности вселенной. Порыв жизни, который я испытываю в себе, проходит через всю вселенную.

В заключение этого комментария необходимо упомянуть о влиянии, оказанном Бергсоном на философов XX века, даже на тех, кто не ссылается на него открыто. Его осмысление времени не обойти стороной. Довольно любопытно, но именно этот вопрос будет постоянно присутствовать в философии XX века (Мартин Хайдеггер, Анри Лефевр…).

Мартин Хайдеггер

1889–1976

Бытие и время

1927

Автор Бытия и времени является одним из тех философов XX века, вокруг которых было больше всего споров. Дело в том, что с 1933 года он примкнул к национал-социалистической партии. На долгое время Хайдеггер останется отправной точкой размышлений об ответственности и причастности философа к политике и к своему времени. Его жизнь до сих пор является предметом активных исследований и критики. Вначале вкратце представим его биографию, а затем ознакомимся с его «опус магнум» (великое произведение).

Мартин Хайдеггер родился в Мескирхе, в земле Баден (Германия) в католической семье, соблюдавшей религиозные обряды (его отец, бондарь по основному роду занятий, был заметен в приходской церкви Сент-Мартин). С 1903 по 1909 год он получил среднее образование в Констансе и учился в лицее во Фрайбурге-на-Брисгау (Германия). Там же началось его университетское образование сначала в течение четырех семестров по теологии, от которой он позже отказался в пользу философии и других наук. В 1909 году Хайдеггер открывает для себя Гуссерля, до этого уже прочитав Ницше, Кьеркегора, Тракля и Дильтея. В 1913 году он защищает докторскую диссертацию, тему которой ему навеяло чтение Гуссерля. Освобожденный от воинской повинности в 1914 году по состоянию здоровья, в 1915-м он добивается признания своей правоспособности. После этого его назначают приват-доцентом.

Когда Гуссерля направили во Фрайбург-на-Брисгау, между ним и Хайдеггером завязываются дружеские отношения. После мобилизации в 1917 году Хайдеггер устраивается на метеорологическую службу. Свое обучение он возобновляет лишь в 1919 году. Хайдеггера назначают преподавателем в Марбург, где он работает с 1923 по 1927 год и затем становится преемником Гуссерля во Фрайбурге. В Марбурге он начинает писать свое сочинение Бытие и время, которое заканчивает в 1926 году в хижине в горах. Эту хижину Хайдеггер построил своими руками в Тодтнауберге, что в Форе-Нуар.

Перед самым уходом Гуссерля на пенсию между философами завязалось короткое, но плодотворное сотрудничество (Хайдеггер публикует Глубокое сознание времени, о котором мы будем говорить далее).

Гуссерль предлагает Хайдеггеру быть его преемником. Тот отдаляется от него. В 1929 году Хайдеггер начинает дискуссию с Кассирером о Канте.

Далее начинается период жизни, вызывающий главные споры современников. Хайдеггера избирают ректором при явной поддержке нацистов, которые вынудили его предшественника уйти в отставку (1933). 1 мая того же года Хайдеггер торжественно вступает в нацистскую партию и публикует несколько призывов и речей в пользу нового режима, хотя сам защищает идею независимости университета (Выступление ректората). В феврале 1934 года разногласия с органами партии приводят к отставке Хайдеггера с поста ректора. В предвоенный Период он публикуется мало. В основном читает Гёльдерлина, своего любимого поэта.

Отстраненный от должности преподавателя в 1945 году французскими оккупационными властями, Хайдеггер начинает путешествовать и организовывать конференции для узких кругов. После восстановления в должности в 1951 году он уже на следующий год становится выдающимся преподавателем. Хайдеггер продолжает разъезжать и принимать участие в многочисленных коллоквиумах и общественных мероприятиях. У него есть почитатели во всем мире. Умер Хайдеггер в своем родном городе как раз в тот год, когда вышел первый том полного собрания его сочинений, структуру которого он в свое время разработал сам.

Бытие и врет, опубликованное впервые в коллекции Гуссерля Ежегодник по философии и феноменологическим исследованиям, — трудное сочинение. Предлагаемое нами резюме рассматривает его «изнутри» (имманентное прочтение, целью которого является дословное восприятие текста). В своем комментарии мы попытаемся поставить несколько актуальных вопросов.

В качестве эпиграфа

В книге Бытие и время в качестве эпиграфа приводится выдержка из Софиста: Платон высказывается относительно затруднения в понимании слова бытующий. Что же оно обозначает? Как вчера, так и сегодня у нас не было и нет ответа на этот вопрос. Таким введением Бытие и время предстает как феноменологическая онтология, опирающаяся на герменевтику и аналитику существования и поставившая целью вернуться к вопросу обоснования метафизики, а именно: «Какой смысл имеет бытие?». Хайдеггер констатирует, что этот вопрос был забыт, и к нему больше не возвращались.

Введение: Вопрос о смысле бытия

Вопрос бытия

Отправной точкой мысли Хайдеггера является Дизайн (непереводимый термин, смысл которого станет ясен по ходу изложения книги). Хайдеггер говорит о «бытии бытующего», а не просто о бытии. «В той мере, в какой бытие означает бытие бытующего, именно бытующему направлен вопрос бытия». Что касается самого бытия, то оно заключается в том, что оно есть здесь, в этом своеобразном бытии, которое является Дизайном. Данный Дизайн является тем, что философ должен ставить под вопрос тогда, когда тот как важное бытующее неизбежно представляется мысли как «бытие того бытующего, которое существует». Это и является предметом исследования Хайдеггера. Именно Дазайн (Da-Sein — здесь-бытие), являясь ключевым понятием для рассмотрения любого существенного онтологического вопроса, может обеспечить составление фундаментальной онтологии.

План и метод

То, что отличает Дазайн, что характеризует и определяет его суть, является его существованием. В своем бытии он изначально состоит из самого своего бытия и бытия любого бытующего. Итак, Хайдеггер ставит перед собой три задачи:

— понять онтологический состав Дазайна и осмыслить смысл бытия, в который вписывается этот состав, показывая фундаментальные структуры его бытия и учитывая его определение как «быть-в-мире» (in-der-welt-sein);

— показать, как Дазайн возникает в своем временном и историческом смысле;

— наглядно продемонстрировать, что трансцендентальными рамками смысла бытия является время.

Надо сказать, что Бытие и время не сможет выполнить эти поставленные задачи. В свет вышла только первая часть той работы, которая была задумана. Таким образом, книга посвящается толкованию Дазайна в применении к временности.

Начальный проект делится на три раздела, причем опубликованы лишь первые два: «Аналитика Дазайна» и «Дазайн и временность». Третий раздел должен был быть посвящен той же проблеме, но поставленной наоборот и на исходном этапе работы, представленной во введении. Он назывался «Zein und Sein» (Время и бытие).

Так как «Дазайн» сам является историей, то любая онтологическая философия должна пересмотреть историю развития онтологии, поставив себе целью абстрагироваться от имеющегося опыта и существующих предрассудков в данной теории познания.

«Греческая онтология и ее история, которые вплоть до сегодняшнею дня в форме многочисленных ответвлений и родственных учений определяют основные философские понятия, являются подтверждением того, что Дазайн понимается сам и понимает бытие в основном с точки зрения мира. Онтология, которая развивалась по этому пути, обесценивается, ибо традиция позволяет ей деградировать на старых основах и сводит ее до простого строительного материала, который необходимо заново переработать» (§ 6).

Надо понять, что мешало предшествующим философам разглядеть и осмыслить корень проблемы. Из всех, пожалуй, только Кант приблизился к пониманию вопроса, который поставил перед собой Хайдеггер.

Итак, он задает себе три понятия:

— «феномен», форма бытующего, как оно предстает перед нами и видится;

— «логос», определяемый Хайдеггером как «восприятие» бытующего. С его помощью на правду бытия проливается свет, появляется возможность увидеть ее;

— «феноменология» как временное понятие. Она не является наукой о феноменах, это способ пролить свет на то, что есть. Этот способ должен поставить бытие после бытующего:

«То, что постоянно остается в стороне или попадает в затмение, или появляется лишь в маске, не является тем или иным бытующим, а напротив, как показали предыдущие размышления, это бытие бытующего» (§ 7).

Таким образом, обращение к вопросу бытия ставит двойную задачу: составить фундаментальную онтологию Дазайна и феноменологически разрушить историю онтологии. Бытие и время решает первую задачу. А вторая, следовательно, остается нерешенной.

Первая часть: толкование Дазайна в отношении временности и объяснение времени как трансцендентальных рамок вопроса бытия

Первый раздел: Подготовительный фундаментальный анализ Дазайна

Глава I. Изложение задачи анализирования Дазайна

Предварительный анализ рассматривает прежде всего фундаментальные структуры Дазайна в его обычном повседневном существовании:

«Бытующее, анализ которого мы должны сделать, является тем, чем мы сами являемся. Бытие этого бытующего всякий раз является моим. Именно в своем бытии это бытующее соотносится со своим бытием. Как бытующее этого бытия, ему предписывается быть. Речь идет именно о бытии для этого бытующего» (§ 9).

Дазайн в основном определяется «присущностью мне», фактом быть мной. Философия или антропология не интересуются таким способом осмысливания бытия. Они считают, что бытие человека — это скорее всего исходящее-от-себя в смысле быть-под-рукой других созданных вещей (§ 10).

Глава II. Быть-в-мире как основное содержание Дазайна

Дазайн предстает как быть-в-мире (In-der-Tot-sein): «Сложное выражение „быть-в-мире“ уже само по себе указывает, что оно является единым феноменом. Эта первичная единица должна восприниматься в своей целостности», и далее: «Это потому, что „бытие-в-мире“ принадлежит в основном Дазайну и что его бытие по отношению к миру является в основном заботой, темой для размышлений» (§ 12). Таким образом, Дазайн обращен к знанию, наружу: «Сам Дазайн как „бытие-в-мире“ является тем, кто знает» (§ 13).

Глава III. Окружение мира

«Мир» в онтологическом смысле не является определением бытующего, которым Дазайн не обязательно является. Это характер самого Дазайна (§ 14). Дазайн находится рядом с предметами своих постоянных забот, а с Другими его бытие — это «быть-здесь» (In-sein) и «быть-вместе» (Mit-sein). «Окружение мира» относится к Дазайну как экзистенциальная характеристика, ибо мир не является абстрактным пространством или космосом, это прежде всего мир окружающий, окружающая среда (Umwelt).

А. Окружение в общем смысле. Инструменты определяются своим практическим назначением («что-то для»). Мир построен как «система ссылок», где все имеет свое значение, и именно в этом мире разворачивается существование Дазайна в его ежедневных практических заботах. Когда я вижу молот, я задаю себе вопрос не о его «субстанции», а о его «применении» («предмет, который я могу использовать для того, чтобы»… ковать). «Признак представляется как универсальный связующий модус» (§ 17). Ибо «быть-в-мире» для Дазайна — это прежде всего означает отношение с внутримировым бытием около бытующего, которое находится под рукой (Zuhandenheit) и является предметом его забот. Еще одним объектом забот Дазайна являются Другие и он сам в смысле связи: назначение (§ 18). Отношения вовлекают Дазайн в мир, и в силу этого являются его движущей силой, сплетением возможностей действия. Дазайн направлен не внутрь, а наружу (ex-sistence).

Б. Мир по Декарту. Декарт выделяет «ego cogito» (я мыслю) «res corporea» (сутью вещи) (§ 19). Следовательно, вещь, по Декарту, — это субстанция. Чистое знание, математика и физика позволяют познать вещь, мир. Так, «мир» Декарта насильно получает свое бытие, «начиная с определенной идеи бытия, тайком вовлеченного в понятие субстанциальности, и с идеи познания, которое знает, то бытующее, бытие которого соответствует этой идее» (§ 21).

В. Окружающий мир и пространственность Дазайна. Дазайн, как правило, предполагает удаление, это — бытующее, которое, будучи таковым, «позволяет бытующему встречаться где-то поблизости». И далее «Дазайн понимает свое „здесь“, начиная со своего „там“, со своего окружающего мира» (§ 23). Следовательно, он является размещением в пространстве, другими словами, способом приближать, определяя место.

Глава IV. Дазайн и кто-то

Дазайн никогда не является «самим собой», оторванным от других. Наоборот, «мир Дазайн — это общий мир» (§ 26). Существование Дазайн — это сосуществование. Он — это «быть-вместе» («Mit-Dasein»). Следовательно, мир — это «мир-вместе» («mit-Welt»), «Поэтому быть в одиночестве можно рассматривать как недостаточный модус „быть-вместе“». Точно также, как Дазайн находится в связи с инструментами, он находится и в связи с заботой (Fursorge) относительно других. Бытие бытующего — это бытие «для бытующего». Вначале возникает Einfuhlung — это «быть-с-другими». Чтобы быть в состоянии воспринять других как множественность предметов, надо освободиться от этого отношения к другому:

«Дабы быть в состоянии сосчитать многочисленные объекты, необходимо, чтобы они в первый раз воспринимались как существующие, а затем просто рассматривались как „образцы“ и „последовательные номера“ одного и того же типа».

«Кто-то» возникает тоща, когда Дазайн воспринимается как любой другой, без всяких различий. «Кто-то» не имеет ничего определенного. Это нивелирование многочисленных возможностей бытия. Он является модусом бытия зависимости и недостоверности. Безо всяких усилий Дазайн остается в этом «кто-то»: «Прежде всего Дазайн всегда является кем-то, и чаще всего он таковым и остается» (§ 27).

Глава V. «Быть-в…» как таковое

Дазайн — это «быть-в-мире» («In-der-Welt-sein»). Быть здесь (da-sein) не имеет географического смысла. Это значит выйти на бытующее.

А. Экзистенциальная конституция понятия «здесь».

Дазайн должен быть здесь, что и имеет место при реализации его быть-брошенным в мир (Geworfenheit) как его проект бытия. Такая неестественность Дазайна уже оказывается свойственной ему в то самое время, когда тот соизначально является существованием.

Существование сочленяется согласно следующим основополагающим понятиям:

— понимание (Verstehen);

— способность (источник возможностей);

— смысл («соизначальный как с ощущением ситуации, так и с пониманием», § 34);

— эмоциональность (Befindlichkeit);

— план;

— речь (Rede), артикуляция значимой структуры бытия-в-мире… «Любая речь — это речь-о…» (§ 34). Речь, уже согласованное понимание, составляющее «открытие» («Erschossenheit») Дизайна, одновременно показывает его способ бытия в правде, без которой ни одно состояние мира не может ему открыться.

Б. Ежедневное бытие понятия «здесь» и застой Дазайна.

Будучи In-sein, Дазайн — это план, а отсюда — всегда впереди себя в своих возможностях бытия, оказываясь в состоянии уже-бытия брошенным в мир около внутримирового бытующего. Этот бросок является падением. Дазайн брошен в беззащитный мир. Он пытается жить, но его мучает искушение впасть (Verfallen) в недостоверность и застой повседневности. Болтовня заменяет речь, любопытство заменяет настоящее желание познавать, везде двусмысленности… «Недостоверность так расплывчато указывает на что-то, как больше не существующее в мире, которое она как раз составляет, свидетельствует о первостепенно существующем в мире, которое полностью им и забирается…» (§ 38).

Глава VI. Забота как бытие Дазайна

Попадая под безраздельную власть кого-то, Дазайн во множественном и разнообразном единстве своего бытия, в своем отношении к миру, в своем бытии-в-мире, наделяется фундаментальной структурой заботы (Sorge). Забота здесь означает не подавленность, хлопоты или тревоги, а давление, форму отношения с бытием в…:

«Совершенство человека или, другими словами, его способность стать тем, кем он может быть благодаря своей свободе неотчуждаемых возможностей (своему плану), является делом заботы» (§ 42).

«Вопрос смысла бытия ставится лишь тогда, когда есть понимание бытия» (§ 43).

Именно в решении, к которому призывает сознание (Gewissen), открывая ему свои неизменно ограниченные возможности через бытие-в-ситуации, раскрывается Дазайну его истинная способность быть собой.

Второй раздел: Дазайн и временность

Дазайн, охваченный тревогой (основная окраска его существования), понимает, что, далеко не будучи хозяином своего бытия, он определяется небытием:

«бытие-Дазайна, доведенное до конца в виде смерти, а с ней и все-бытие этого бытующего, сможет быть включено строго адекватным образом в выяснение его возможного „всего-бытия“ только тогда, когда будет усвоено онтологически достаточное понятие, а именно понятие смерти» (§ 45).

Смерть — это основа бытия Дазайна. Однако онтологический смысл заботы — это временность. Поэтому на повестку дня выносится рассмотрение отношения между Дазайном и временностью:

«Если время составляет исходный смысл Дизайна и если, кроме того, оно относится к данному бытующему в его бытии самого этого бытия, то необходимо, чтобы забота являлась потребностью времени и, таким образом, учитывала его» (§ 45).

Глава I. Возможное «все-бытие» Дазайна и «бытие-ради-смерти»

«Как только Дизайн начинает существовать таким образом, что ему больше нечего ожидать, он сразу же автоматически переходит в разряд „больше-не-существующего-здесь“. Как только уничтожается этот остаток бытия, так оно превращается в небытие. Пока Дизайн существует как бытующее, он не может достичь своего „итога“. Но едва это ему удается, как он сразу же теряет свое свойство „бытия-в-мире“, и тогда, как бытующее, его уже невозможно будет выделить» (§ 46).

Ибо для Дазайна достичь своего итога в смерти означает одновременно потерять свое свойство «быть-здесь» (§ 47). Вопрос отношения Дазайна с временностью целиком уходит в определение Дазайна как заботы, «бытие-впереди-себя» которого охватывает, кроме прочего, его «способность-быть-всем», которая ведет к «бытию-ради-конца» (§ 50). В слове «умирают» есть одна лазейка: «„Кто-то“ дает право спрятать „бытие-к-смерти“ в том, что ей наиболее свойственно; и у этого „кого-то“ усиливается искушение скрыть ее от себя» (§ 51). «Бытие-ради-смерти» («Zum-Tode-sein»), эта крайняя и неопровержимая способность Дазайна, является единственным, что в состоянии заставить его обрести достоверность своего бытия: «я умираю, следовательно, я существую» (§ 52). Смотреть смерти в лицо для Дазайна является шансом прожить себя как небытие.

Глава II. Свидетельство собственной способности бытия Дазайна и решение

Признать смерть — это значит поставить себя в противоположность «кому-то». Способность бытия, которая наиболее всего свойственна Дазайну, возникает, таким образом, из абсолютной невозможности бытия, что свидетельствует еще раз о том, что существование основано на надуманном.

Глава III. Способность бытия, свойственная лишь «Дазайну», и временность как онтологический смысл заботы

Время вызывает заботу. Дазайн существует, размещая себя во времени. Будучи впереди себя в мире, Дазайн предстает как «бытие-в-будущем» (Zukunftig-sein), предвосхищение смерти: «предвосхищение открывает такую возможность (смерти), как возможность» (§ 62). Приходя в себя и решительно беря на себя «вину» (Schuld) своего «бытия-уже-рядом-с-миром», Дазайн может открыться себе. Временность делает возможным единство составляющих моментов заботы: существование, надуманность, застой. В своем «бытии-в-будущем» Дазайн возвращается к своему «бытию-в-прошлом» (Gewesenheit); и лишь в этом будущем «бытии-в-прошлом» Дазайн ожидает настоящее (Gegenwart). Так, «бытие-в-прошлом» ведет свое происхождение от будущего таким образом, что последнее дает появиться из себя настоящему. Таков исходный и неделимый феномен «экстатической» временности.

Глава IV. Временность и повседневность

Здесь рассматриваются отношения временности и понимания, эмоциональности (Befindlichkeif), застоя, речи. Временность является той выталкивающей силой, благодаря которой бытие оказывается вне своих рамок. Далее Хайдеггер рассматривает временность повседневной заботы, преобразование этой заботы в научную деятельность и ее временное значение, проблему трансцендентности мира.

Глава V. Временность и последовательность в истории

Понять саму временность в ее исходной сути — вот к чему стремится Хайдеггер, описывая процесс размещения во времени, который также стыкуется с историчностью или последовательностью в истории (Geschichtlichkeit) в том, что Дазайн записывается в свою собственную историю в рамках судьбы (Schicksal), разделяя ее со своим поколением. Размещая время во времени, он тем самым строит исторический мир. Однако, как и в недостоверном существовании, он забывает начальное размещение времени во времени и впадает во вневременность, ту самую вневременность повседневной рутины, которую отражает понятие «вульгарный» линейного и бесконечного времени, тогда как достоверная исходная временность является выражением конечности существования.

Сочинение, трудное для понимания

В смысл изложения Хайдеггера не всегда легко вникнуть. Его речь функционирует как язык. Как только мы постигаем грамматику, нам становится легче понимать смысловое содержание. Но данное сочинение, пожалуй больше чем любое другое, требует, чтобы над ним упорно поработали.

Трудности перевода

Бытие и время вызвало массу проблем у французских переводчиков, которые брались за него. Лишь в 1964 году появилась первая версия частичного перевода. А все целиком оно было переведено и опубликовано Э. Мартино лишь в 1985 году. Единственный официальный перевод Франсуа Везена, выпущенный издательством Галлимар в 1986 году, оспаривается… Поэтому понятны трудности учеников выпускных классов и даже студентов, впервые садящихся работать над этим сочинением. Мы довольно часто приводили термины на немецком языке, чтобы дать возможность нашим германоязычным читателям выделить на родном языке Хайдеггера понятия, которые он использует.

Гуссерль и Хайдеггер

Форму, выбранную для Бытия и времени, в свое время отверг Гуссерль, знакомясь с его черновиком в 1926 году. По-настоящему он прочитал Бытие и время лишь в 1930 году, в то время, когда отдалился от Хайдеггера. В январе 1931 года он пишет Александру Пфендеру, что только что основательно изучил произведение Хайдеггера:

«Я пришел к прискорбному выводу, что в философском плане я не имею никакого отношения к глубине анализа Хайдеггера, к этой гениальной ненаучности; что его открытая и прямая критика основывается на грубом недоразумении, что он сейчас разрабатывает системную философию, похожую на те, невозможность существования которых я считал своим долгом отстаивать всю жизнь. Все философы, кроме меня, это уже давно поняли. Я не скрывал своих выводов от Хайдеггера и не выношу никаких суждений относительно его личности. Она стала непонятной» (цитата приведена Хуго Оттом).

Существует, таким образом, эпистемиологическое сокращение, выделенное Гуссерлем. Его ученик где-то в другом месте. Их совместное продвижение закончилось. Тем не менее и тот и другой ссылаются на понятие феноменологии и существования, чтобы обосновать свою мысль.

Сартр и Хайдеггер

Сартр — один из первых во Франции, кто читал Хайдеггера. Эта книга побудила его к написанию Бытия и ничто, в котором он уходит от сущности и философии бытия. Изучение Хайдеггера, предпринятое им в 1939–1940 годах, наталкивает его на размышления об историчности, которую он и обнаруживает во время войны. Сартр согласен с той мыслью, что человек место-расположен и что сознание может отвечать за это положение, выделяя себя в нем даже тогда, когда оно ему навязано. Он приемлет также понятие «достоверности» Хайдеггера. Ознакомившись с главой о Методических вопросах, из раздела о Сартре, вы увидите, что у этих философов есть другие точки соприкосновения (например, «бытие-для-другого»).

Но точкой основного разногласия между Сартром и Хайдеггером является «бытие-ради-смерти». По мнению Сартра, эта форма проявления бытия не свойственна человеческому существованию и человеческой реальности. Законченность, как мое тело, дается в виде факта. Человек не может согласиться с законченностью, так как смерть «не воспринимается» сознанием, ибо выходит за рамки человеческого времени. Я не могу думать о своей собственной смерти, потому что мое сознание не будет существовать, когда я умру. Сознание — это то, что позволяет думать о существовании. С наступлением смерти я перестаю существовать. Таким образом, смерть находится вне сознания, ибо последнее может развиваться лишь во времени, а смерть означает его конец.

Мы видим, как этот аргумент делает проблематичным все умозаключения Хайдеггера, ибо для него мое сознание моей смерти является основой любого достоверного сознания…

Политика Хайдеггера

После работ Хуго Отта и самых последних исследований Жана-Пьера Фе (1994) нельзя не задать себе вопрос о связи между Бытием и временем и нацистским обязательством Хайдеггера. X. Отт, например, спрашивает себя, есть ли какая-то связь между философиями Хайдеггера и Третьего рейха. Видел ли тот в последней осуществление своей философии?.. Сегодня любой может принять участие в этой дискуссии. На страницах этой книги мы не считаем возможным раскрывать указанную тему. Поэтому отправляем заинтересованного читателя к сочинению Хуго Отта, которое приводит широкий документальный материал по этому вопросу.

Гастон Башлар

1884–1962

Формирование научного духа: вклад в психоанализ объективного знания

1938

Гастон Башлар родился в Бар-сюр-Об в скромной семье: его родители держали табачную лавку. Получив среднее образование, он начинает свою карьеру мелкого почтового служащего в Ремирмоне (1903–1905), затем в Париже (1907–1913), где и записывается на научный факультет. В 1912 году Башлар получает математическую степень и готовится к конкурсу на инженера-телеграфиста. Очередные курсы прерываются его мобилизацией (август 1914 — март 1919). В июле 1914 года он женился, а в 1920 году овдовел и продолжал один воспитывать дочь Сюзанну.

В 1919 году Башлар возвращается в Об, где начинает работать преподавателем физики и химии. В то же время он посвящает себя изучению философии, что впоследствии отмечается лицензией (1920), агреже (1922) и степенью доктора филологии. В 1927 году он защищает диссертацию под названием Эссе о приближенном знании, отмеченную институтом на следующий год.

С 1930 и по 1940 год он преподает на факультете литературы в Дижоне, а затем в Сорбонне получает кафедру истории и философии, которой руководит до 1954 года.

Его духовная производительность довольно высока. После диссертации Башлар публикует Индуктивное значение относительности (1929), Связный плюрализм современной химии (1932), Интуицию мгновения (1932), Новый научный дух (1934), Диалектику продолжительности (1936), Опыт пространства в современной физике (1937) и, наконец, Формирование научного духа, которое мы собираемся подробно представить.

Впоследствии Башлар публикует: Психоанализ огня (1938), Философия «нет» (1940), Вода и грезы (1942), Воздух и сновидения (1944), Земля и мечтания воли — Земля и мечтания отдыха (1948), Рационалистская деятельность современной физики (1951), Рациональный материализм (1953), Поэтика пространства (1957), Поэтика мечтания (1960) и, наконец, посмертно выходит сочинение Право мечтать (1970), которое является повторением его основных статей.

Башлар умер 16 октября 1962 года. Упоминание названий статей показывает, что его творчество тяготело к двум основным направлениям: первое — это рассуждения о науке, ее истории и развитии; второе — размышления о поэтическом воображении.

Формирование научного духа — это центральный том первого периода его творчества. В нем описаны трудности, с которыми сталкивается человек на пути овладения научным духом, который позволил науке добиться таких выдающихся успехов в XX веке. Это анализ препятствий, которые человек должен был преодолеть, чтобы перенять адекватный стиль поведения, способствующий размышлениям о природе в объективных терминах. Речь вдет о психоанализе — другими словами, об изучении препятствий, мешающих человеку мыслить объективно.

Формирование научного духа, вклад в психоанализ объективного знания делится на 12 глав, которым предшествует вступительное слово. Мы не будем разбивать наше рассмотрение на 12 частей, так как некоторые главы можно сгруппировать.

Вступительное слово

Во вступительном слове задается отвлеченное понятие, например, «нормальное и плодотворное действие научного духа». Башлар действительно констатирует, что если наблюдать развитие научного духа, можно заметить, что он характеризуется «рывком от более или менее эмпирического к полной абстракции». По мнению автора, абстракция высвобождает дух, облегчает его и придает динамику. Конкретный и реальный опыт о феноменах, который у нас есть, является препятствием для их научного понимания. Надо полемизировать по поводу этих представлений, чтобы подняться до абстракции. Научные решения являются лишь критикой спонтанного восприятия.

Башлар выделяет три основных этапа в формировании научного духа:

— первый период представляет собой «донаучное состояние», протяженностью от классической античности до XVII–XVIII веков;

— второй период представляет собой «научное состояние» и длится с конца XVIII до начала XX века;

— третий период представляет собой «состояние нового научного духа» и начинается в 1905 году теорией относительности.

Эти три состояния необходимо соотнести с тремя этапами формирования научного духа:

— «конкретное состояние», когда духу интересно получить первые изображения феномена;

— «конкретно-абстрактное состояние», когда к физическому опыту дух добавляет геометрические схемы; абстракция лежит в области чувственной интуиции;

— «абстрактное состояние», «когда дух берется за информацию, намеренно отвлеченную от интуиции реального пространства, намеренно отделенную от непосредственного опыта и даже в открытой полемике — от первичной реальности, всегда загрязненной и всегда искаженной».

Башлар не забывает также три различных психологических установки, которые характеризуют историю «научного терпения»:

— «детская или светская душа», которая удивляется малейшему вскрытому феномену;

— «профессорская душа», догматическая, застывшая в своей первой абстракции, не подвергающая себя сомнению и опирающаяся на ученый авторитет;

— «душа, страдающая тягой к абстрактному, к выделению квинтэссенции», «больное научное сознание, отданное на откуп вечно несовершенным индуктивным методам, ведущее опасную игру мысли без надежной экспериментальной поддержки». Здесь постановка под сомнение всегда возможна.

Задача научной философии — провести психоанализ интереса, разрушить любой утилитаризм, как бы завуалирован он ни был, каким бы возвышенным себя ни представлял… Научный дух должен сделать «удовольствие от духовного возбуждения в поисках истины сознательным и активным».

Башлар заканчивает это вступительное слово, говоря, что его книга спорная, ибо любая наука должна сначала отстоять выдвигаемые идеи. По его мнению, эпистемолог должен прежде всего интересоваться теми идеями, которые, мало того, что истинны, должны иметь еще духовное предназначение — иными словами давать научное понимание эпохи.

Эпистемиологическое понятия препятствия

Проблема научного знания ставится в терминах «препятствий». В познавательном действии надо обращать внимание на медлительность и разбросанность. Эпистемологические препятствия — это те причины инерции, которые кроются в познаваемом объекте. Познание реального никогда не является стихийным. Оно — тот свет, который всегда высвечивает какую-то часть предмета. «Реальное — это всегда не то, что можно было бы принять на веру, а то, над чем можно будет подумать». Башлар показывает, что уже имеющееся знание является препятствием для научного знания: «Получить доступ к науке — это значит духовно помолодеть, согласиться с резким сдвигом, который должен противоречить прошлому». Наука должна противопоставляться мнению, так как мнение мыслит неверно. Оно не думает, а выражает потребность в знаниях. На мнении ничего нельзя строить. Вначале его надо разрушить.

Более того, приобретенное знание необходимо всегда подвергать сомнению. При практическом использовании идеи расцениваются неправильно. Надо бороться против «консервативного инстинкта» людей и поощрять их «инстинкт формативный». Причем последний помогает создать себе новые умения. «Хорошо организованной» головы недостаточно. Ее надо постоянно реорганизовывать, в противном случае доступ к ней закроется. «Человек, побуждаемый научным духом, бесспорно желает знать, но знать прежде всего для того, чтобы точнее ставить вопросы».

Башлар отличает позицию историка от позиции эпистемолога: факт, неверно истолкованный в свое время, остается фактом для историка и как антифакт — препятствием для эпистемолога.

Затем он рассматривает понятие «эпистемологического препятствия» в практике обучения. Башлар констатирует, что мастера, преподающие науки, не знают, что их не понимают. Они считают, что дух начинается как урок, что события и явления излагаются пункт за пунктом. Они не думали над тем фактом, что ошибки подростков часто возникают из уже приобретенных эмпирических знаний. Для ученика работа заключается не в приобретении культуры, а в ее изменении:

«Любая научная культура должна начинаться с интеллектуального и эмоционального катарсиса. Затем встает самая трудная задача: призвать научную культуру к постоянной мобилизации, заменить закрытое и статическое познание открытым и динамическим знанием, сделать диалектическими экспериментальные переменные и, наконец, дать разуму стимулы к развитию».

Определенным образом Башлар предлагает построить психологию ошибки в педагогике, но демонстрирует некоторый пессимизм, так как у преподавателей нет того чувства, что они могут ошибаться, в основном из-за того, что считают себя мастерами: «Я никогда в жизни не видел воспитателя, который поменял бы метод», говорит автор.

Первый опыт

«В формировании научного духа первым препятствием является начальный опыт, это опыт, усвоенный до критики и вне ее, а эта критика необходимым образом является составным элементом научного духа».

Почему? Дело в том, что критика не могла применяться до тех пор, пока не установился этот начальный опыт. Башлар развивает тот тезис, что научный дух должен формироваться против Природы, против всего того, что как внутри, так и вне нас является импульсом и уроком этой Природы. Научный дух формируется, реформируясь. Понять Природу — значит сопротивляться ей.

Среди факторов, которые противостоят научному духу, можно отметить школьные учебники, которые постоянно переиздают, не вдаваясь серьезно в их анализ. Напротив, не хватает настоящих учебников, популяризирующих науку, считает Башлар. Одной из ошибок школьных учебников является желание представить науку органически, как единое целое. Они построены в логическом порядке, запрещающем перескакивать через главы. Но наука вовсе не это. И тем не менее Башлар констатирует, что с XVIII века идет настоящий прогресс в науках и в их преподавании.

В XVIII веке корни научных книг уходили в повседневность. В качестве примера Башлар приводит книгу аббата Понселэ о громе, которая должна была ответить на вопросы людей того времени, боявшихся молнии и связанных с ней опасностей. Автор объясняет данный феномен своим читателям, чтобы изменить психологию той эпохи в отношении природных явлений… То же замечание относительно связи с политикой в классическую эпоху. Автор научных книг должен определить свою позицию относительно власти… Башлар считает, что сегодня все обстоит иначе и прогресс научного духа достиг с тех пор таких высот, что «расстояние от Плиния до Бэкона меньше, чем от Бэкона до современных ученых», в частности в том, что касается автономного характера научного выступления относительно других социальных выступлений.

Существовавшая еще в XVII веке донаучная мысль не является «правильной», ибо в официальных лабораториях она была одна, а в школьных учебниках — другая.

Проблема XVIII века заключалась в том, что, делая науку от жизни, ее проводники отдалялись от смысла проблемы, которая ставилась перед научной мыслью, следовательно, они отдалялись и от нерва прогресса. Такое умозаключение Башлар иллюстрирует примером об электричестве в XVIII веке. Он размышляет о трудности, которая заключалась в «отказе от живописности первичного наблюдения, в оголении электрического феномена, в освобождении опыта от всего лишнего, от неверных выводов». Эти доктрины были признаком очевидного эмпиризма: «интеллектуальной лени удобно размещаться в эмпиризме, называть факт фактом и запрещать поиск закона».

Донаучная мысль не стремится исследовать достаточно описанный феномен. Она ищет не изменение, а разнообразие. Поэтому отсутствует метод. В то же время все интересуются наукой. О ней всюду говорят. Считается, что каждый должен ставить эксперименты. Но если наука и приобретает светский характер, то этот факт не превращает мир в ученый город. Светскость не способствует правильному формированию научного духа, считает Башлар.

Люди XVIII века больше увлекаются постановкой опытов, взрывов, демонстрацией явлений, а не их причинами. Сегодняшнее обучающееся молодое поколение — тоже. Они более склонны романтизировать науку как таковую, а не ее законы.

«Без придания рациональной формы опыту, который определяет состояние проблемы, без постоянного обращения к четкой рациональной структуре мы позволяем утвердиться подобию неосознанного научного духа, для развенчания которого впоследствии требуется медленный и тщательный психоанализ».

Этой опасности неосознанного могут также подвергаться научные идеи:

«Поэтому необходимо оживить критику и столкнуть знание с условиями, которые его породили, постоянно возвращаться к тому этапу зарождения, который соответствует состоянию наивысшей психической силы, к тому моменту, когда ответ вытекал из проблемы».

Чтобы стать рациональным, опыт должен включиться в «игру многообразных доводов». Недостаточно найти причину факта, чтобы все объяснить. Башлар советует остерегаться фактов и засилия их упрощенных толкований.

Свое умозаключение он иллюстрирует пространным рассуждением по поводу алхимии. Как объяснить то, что эта дисциплина смогла просуществовать с XI по XIX век? Объяснение этому феномену Башлар видит в том, что не научная цель интересовала данный предмет, а нравственная и воспитательная перспектива, которая и поддерживала ее. Однако алхимия не очень далеко от нас.

«Так, в современном классе химии, как в мастерской алхимика, ученик и адепт не являются прежде всего чистыми листами бумаги. Сам предмет не дает им достаточно оснований сохранять спокойную объективность. Наблюдая самые интересные и самые захватывающие демонстрации химических явлений, человек естественным образом всей своей душой отдается желаниям и страстям. Поэтому не надо удивляться тому, что первое объективное знание окажется и первой ошибкой».

Общее знание как препятствие для научного знания

Философия, говорит Башлар, требует от науки обобщенности. Но эта наука общности в той мере, в какой она всегда является тормозом опыта, представляет собой крах творческого эмпиризма. Башлар остерегается таких опасных интеллектуальных наслаждений, которые испытывают некоторые ученые, обобщая быстро и легко. Научный дух не должен поддаваться искушению легкости и простоты.

Чтобы доказать данное высказывание, Башлар обращается к исследованию Академией в 1699 году понятия сворачиваемости. Оно становится таким общим, что начинают говорить и о сворачиваемости крови, молока, подсолнечного масла, воды… И таким образом скатываются со сворачиваемости до замораживания. В данных обстоятельствах Башлар наблюдает тот ущерб, который нанесло слишком быстрое применение принципа идентичности:

«Позволительно сказать, что Академия, столь легко применяя принцип идентичности к разрозненным, достаточным образом не уточненным фактам, понимала феномен сворачиваемости. Но надо сразу же добавить, что такой способ понимать является антинаучным».

Башлар приводит еще один пример ферментации у Макбрайда (1766). Он показывает скачки научного духа, которые были связаны с Пастером, ибо исследование ферментации выводило на ознакомление со своей противоположностью: стерилизацией. Автор делает вывод:

«Объективность заключается в уточнении и в связи признаков, а не в сборе более или менее аналогичных предметов… Сегодня над всем главенствует идеал ограничения: знание, данное без точных определяющих себя условий, не является научным знанием. Общее знание почти неизбежно оказывается расплывчатым».

Так Башлар показал, что привлекательность универсального сбивает нас с истинного пути точно так же, как привлекательность частного. Такое высказывание он подтверждает также изучением губки — это пример словесного препятствия. Здесь еще раз автор разоблачает засилье принципа единого объяснения, порой сведенного к простому изображению, а то и просто к слову Так, губка у Декарта оказывается столь общей эвристической категорией, что уводит автора Рассуждения о методе в сплошные дебри «метафизики губки».

Башлар предупреждает о двух других препятствиях на пути научного знания: философские системы толкования, обобщенное видение мира, как, например, рассматривалась Природа в XVIII веке, и допущение наличия общей структуры, переносимой из одной области в другую, например аналогии, которые некоторые авторы смогли провести между космологией и структурой металлов. Надо быть очень осторожным с этими сверхопределениями, которых великое множество в истории формирования научного знания. Среди них можно назвать такие, как естественность, полезность, общая понятность базовой категории (электричество к 1780 году)…

Сущностное препятствие

Сущностное (или реалистическое) препятствие является одним из самых архаических и, следовательно, одним из самых сложных препятствий, мешающих доступу к научному знанию! Это склад ума, который нацелен на выяснение свойств существ путем постоянного обращения к сущности, другими словами, к «мифу внутреннего содержания» или к «мифу глубинной сути». Центр, сердце является очагом постоянного процесса оценки: «В сущности есть внутренний мир». В качестве примера Башлар приводит соль (в XVII веке она встречается повсюду): «Если бы соль добывалась из стропил, брусов и балок, то все превратилось бы в пыль. То же самое я скажу о железе, стали, золоте, серебре и всех металлах», говорит Бернар де Палисси… «без доказательств», добавляет Башлар. Он подвергает такое отношение психоанализу «чувства обладания» или «комплекса Гарпагона».

Анимистическое препятствие, которому в книге посвящается вся восьмая глава, является тому естественным основанием. Оно заключается в бессознательном навязывании своей любимой модели человеческого тела всем остальным природным явлениям. Башлар показывает, например, как пищеварение управляет историей химических и биологических объяснений (глава 9). Но миф зарождения еще более неисправимый. «Бытие и обладание — ничто относительно становления». Миф зарождения взаимодействует со всеми научными приемами: так, достаточно, чтобы два различных тела вступили в химическую реакцию, чтобы им тотчас же присвоили сексуальную роль (глава 10). Кислота, например, активна и играет мужскую роль. Основание — пассивное — играет женскую роль. Пусть продуктом является нейтральная соль, это не должно беспокоить здравый смысл, ибо он точно знает только одно положение: разве не говорил Бергаав еще в XVIII веке о «солях-гермафродитах»?

Этот перенос полового влечения на объективные факты является постоянным в истории науки, которая вполне серьезно считала, что видит, например, сексуальность минералов. Причиной тому тот факт, что, человек проецирует себя на природу, видит мир сквозь «призму своей высокой ответственности прародителя и носителя бессознательного». Воспитатели еще более стимулируют эту тенденцию: «Они не ведут учеников к знанию предмета, они ничего не делают для того, чтобы снять сомнения, которые возникают в любом уме перед необходимостью скорректировать свою собственную мысль и выйти за свои рамки, чтобы найти объективную истину».

Препятствия на пути качественного знания

В области качественных знаний имеются многочисленные западни и препятствия на пути формирования научного знания.

«Мы непременно ошиблись бы, если бы посчитали, что количественному знанию не грозят в принципе опасности, подстерегающие качественное знание. Нельзя согласиться с тем, что величина является объективной, ведь как только мы отойдем от обычных предметов, мы начнем соглашаться с самыми невероятными геометрическими определениями».

Опасными являются неверные уточнения, экспериментальные ошибки, очарование быстрыми измерениями: «Излишество в уточнении в области количества очень точно соответствует излишеству в живописности в области качества». Если принять, что цифровая точность — это часто бунт чисел, то живописность, как сказал в свое время Бодлер, — это бунт деталей. И в этом можно разглядеть один из самых явных признаков ненаучного духа даже тогда, когда этот дух претендует на научную объективность. Башлар поясняет, что забота о точности приводит некоторые умы к постановке незначимых проблем. Например, отец Мерсен говорит: «Прошу сказать мне, насколько больший путь проделает человек ростом шесть футов головой, нежели ногами, если он совершит путешествие вокруг земного шара». Башлар показывает, что, учитывая неточность знаний того времени о земной окружности, вопрос лишен смысла.

В этой главе он заявляет, что зрелость любой науки может измеряться техническим способом, который она избирает сама. Использование точной математики оправдывается лишь в определенной сфере проблематики.

Научная объективность и психоанализ

Последняя глава книги демонстрирует, как научный дух вынужден строиться в виде «совокупности исправленных ошибок», которая предопределяет психоанализ нашего интеллектуального поведения и позволяет в конце концов прийти к настоящей этике рациональности:

«Давайте вместе порвем с гордыней общей достоверности, с корыстолюбием частной достоверности и совместно приготовимся к тому интеллектуальному аскетизму, который подавляет любую интуицию, замедляет любое Предвестие и защищает от умственных предчувствий. Ив свою очередь, шепнем на ухо всей интеллектуальной жизни: ошибка, ты не являешься злом».

Речь идет вовсе не об отказе от эмоциональности, а о критическом взгляде на свою интеллектуальность с тем, чтобы бороться с собой, думать своей собственной головой и постоянно обращаться к жизни, сочетая интерес к ней с интересом к духу. Здоровый научный дух должен отдавать предпочтение новому вместо старого, непрерывной культуре вместо приобретенной уверенности и менять традиционные общественные интересы.

В школе науки можно любить все, что разрушаешь. Мы продолжаем прошлое, отрицая его. Мы почитаем своего учителя, противореча ему. Поняв, наконец, что научный дух выковывается лишь «перманентной школой», мы сможем построить мир, принцип которого «общество для школы, а не школа для общества».

Ознакомление с Формированием научного духа позволило нам усвоить, что эпистемология Башлара — это в основном учет революции Эйнштейна в физике.

Кроме того, эта книга выражает протест против преподавания наук, которое велось в коллежах и лицеях в 1920 году. Министерские инструкции были оскорблением здравого смысла. Господствующий позитивизм мешал говорить о составе материи в том виде, в каком ее открывала бурно развивающаяся физика. Теорию атома не следовало преподавать:

«Цель состояла в том, чтобы не произносить слово „атом“. О нем всегда думали, но никогда не говорили. Некоторые авторы, испытывая запоздалые угрызений совести, давали краткое описание истории атомных доктрин, но это описание у них всегда следовало после исключительно позитивистского изложения. И тем не менее сколько правильных книг стали бы яснее, если бы их разрешили читать наоборот!» (Атомистическая интуиция, 1935).

Башлар создает историю наук «в обратном направлении». Этой историей он показывает, как дух увязает в препятствиях, которые воздвигает его бессознательное. По мнению автора, исходить из настоящего — значит прояснить прошлое. Если мы хотим двигаться вперед, надо вернуться в прошлое, чтобы посмотреть, как были преодолены препятствия, стоявшие на пути знания, и вернуться в настоящее с багажом этой социальной исследовательской работы, чтобы вооружиться новым критическим отношением, которое должно позволить нам следовать дальше в развитии знания.

Мы увидели, что история наук не похожа на любую другую историю. Она должна работать по принципу возвратного действия. Надо быть критичным по отношению к ошибочным теориям и понимать, как эти ошибки вкрались. Эпистемология Башлара, таким образом, принимает эстафету от философии наук Канта или, уходя еще дальше, от теории знания.

После Канта философия наук была

«чем-то похожим на комиссию по контролю без полномочий условий пригодности знания. Разумеется, ученые поспешили обойти указы такого органа, хотя он и преследовал их своими запретами, табу и ограничениями под предлогом предотвращения опасности (мнимой) того, что наука превратится в беззаконие или станет пристрастной» (Пьер Кийэ).

Башлар — мутант. Его привлекает кризис. Для него знание — всегда лишь временное. Надо всегда быть готовым к разрушению:

«Мы сделаем очевидным полемическое обобщение, переводящее причину „почему“ в плоскость „а почему бы нет“. Мы дадим место ложному умозаключению по соседству с аналогией и покажем, что вместо старой философии „так как“ приходит научная философия, философия „а почему бы нет“. Как говорит Ницше, „все, что окончательно, рождается лишь из „несмотря на““» (Новый научный дух, 1934).

Такой путь ведет его к невероятной строгости по отношению к исследователям, которые предшествовали нашей эпохе. Башлар считает, что наука стала новой. Раньше была лишь предыстория. Совсем немногие ученые XVIII века избегли его критической оценки. Стать ученым — это, если хотите, аскетический идеал: «Надо, чтобы каждый разрушал первую интуицию сильнее, чем свои фобию, пристрастия и склонности» (Психоанализ огня). Это обоснование философии отрицания. Эта аксиома относительности — «не ньютоновская», то пространство — «не эвклидовское». Сам Башлар определяет себя как некартезианец, неаристотелевец и т. д. Следствием этого является включение в теорию познания отрицаемой системы и ее ретроактивное обоснование.

Из всех наук Башлар считает законной, и возможно в этом его ограниченность, лишь науку о мире минералов. Он с недоверием относится к биологии и целиком пренебрегает «гуманитарными науками». Его эпистемология, даже если она и стоит в стороне, тоже не избежала этой участи.

Жан Поль Сартр

1905–1980

Методические вопросы

1960

Философия Сартра тесно связана с его жизнью и литературным творчеством. Он действительно был образцом, с которым отождествляли себя по крайней мере два поколения. Духовное влияние Сартра и его всемирная известность связаны со всем разнообразием его творчества: роман, пьеса, биография и автобиография, литературная критика, политическое эссе, репортаж, кинематограф, журналистика, радио, политическая борьба. Сартр как явление возникает в то время, когда необходимыми становятся средства массовой коммуникации. Его личная жизнь, связь с Симоной де Бовуар сыграли для его известности не меньшую роль, чем творчество.

Его философское творчество насчитывает три трактата: Воображаемое (1940), Бытие и ничто (1943) и Критика диалектического разума (2 тома, 1960,1985). Основой философии Сартра является существование. Он ставит перед собой вопрос о том, что создает личность. С одной стороны, существуют социальные и учредительные установки: мы являемся продуктом жизненного окружения (семья, вписанная в общественный класс, время, система производства, культура). С другой стороны, есть действия личности, направленные на самосозидание: Важно не то, что сделали с нами, а то, что делаем мы с тем, что сделали с нами (Сент Женэ, 1952). Всю свою жизнь Сартр не переставал задавать себе этот вопрос, и его Флобер — попытка показать, как этот писатель, происходивший из мелкобуржуазной нормандской семьи, стал автором, которому удалось отразить свою эпоху.

Книга Слова (1954–1963) представляет собой автобиографию детства. В ней он говорит о своем «литературном неврозе: дружные всходы». Будучи ребенком, Сартр искал в культуре средство самопородиться, воспроизвестись, стать дитем своих произведений, превратившись в книгу. Под влиянием дедушки литература заменяет мальчику отсутствующего отца. В Словах Сартр далее говорит, что теперь он вылечился от этого невроза, который, однако, составляет теперь основу его характера, ибо «нельзя вылечиться от себя».

Сартр, охваченный порывом познания своего «бытия-в-мире», обнаруживает «смежность» — понятие, которое он разрабатывает впоследствии, открыв для себя Гуссерля. Смежность — это чувство «быть лишним в мире». Если взять высказывание Мишеля Конта, его биографа, то «Я мыслю» Декарта в применении к Сартру звучало бы так: «Я — лишний, стало бытья существую». Это «лишний» переживается как чувство существования, как тошнота.

Смежность — это то, что я наследую. В то же самое время одновременно мое существование поддерживается только движением, с помощью которого я проникаю в свое бытие, планируя себя на будущее, которое не решается заранее; наоборот, я чувствую, что должен свободно его реализовать.

Как только я соглашаюсь жить, я становлюсь ответственным за свое существование. Такое принятие жизни непроизвольно. Оно предшествует любому желанию жить. Только самоубийство является произвольным. Это та ситуация, в которой воля уничтожает саму себя. По мнению Сартра, человек приговорен быть свободным. Ситуация, в которой появляется такая свобода, является данной и не выбирается: я не выбираю свое тело, как не выбираю и свое историческое, географическое, общественное и прочее место, но я несу ответственность за тот смысл, который вкладываю в совокупность этих фактов.

Чтение Бергсона в 1923 году во время подготовки к поступлению в Педагогический институт натолкнуло Сартра на мысль заняться философией и разработать понятия смежности, свободы, ответственности, непроизвольности. В 1924 году, уже в институте, он знакомится с работами Шопенгауэра и Ницше, изучает Декарта и Спинозу, а также идеалистический рационализм — официальную философию, где ничего не было сказано о Гегеле и Марксе.

Долгое время на протяжении тридцатых годов Сартр оставался аполитичным и не примыкал ни к одной из партий, тогда как все интеллектуалы его возраста активно жили этим. С 1931 по 1939 год он преподает философию в лицеях Гавра, Лаона и Парижа, за исключением 1933–1934 годов, когда один год он провел в Берлине. Сартр не замечает нарождающегося нацизма и изучает Гуссерля. В эссе о «Трансцендентности эго» (1934) он удаляет его из сознания. В этой работе «Я» предстает как квазиобъект, задуманный самопознающимся сознанием. «Я» находится «вне», как все объекты мира. Бели любое сознание является сознанием чего-то, то здесь не может быть внутреннего содержания, «задних планов», психологии («Основная мысль феноменологии Гуссерля: интенциональность», 1939 год).

Чтение Бытия и времени Хайдеггера дает значительный импульс развитию Сартра. Чтобы учесть и в то же время не впасть в пессимизм Хайдеггера, он пишет Бытие и ничто. Во время войны Сартр глубже входит в атмосферу эпохи, открывает для себя историю. От размышлений о нравственности он переходит к размышлениям о нравственности праксиса. Идея ответственности, связанная с осмыслением свободы, ведет к политическому выбору в мире, разрываемом жестокими социальными конфликтами. Сартр встает в ряды Сопротивления на стороне коммунистов. Тогда же он сталкивает свою мысль с марксизмом и марксизм со своей мыслью. В той мере, в какой коммунизм ставит целью развитие людей путем устройства общества без классов и границ, он совпадает с требованиями свободы. В то же время коммунизм овеществляется, учреждается, пример этому — деспотическое государство Сталина. Сартр, подвергаясь нападкам коммунистов как классовый враг, пытается осмыслить марксизм как философию и науку (Материализм и революция, 1946).

Надеясь на становление новой политической силы между двумя блоками, Сартр решает идти вместе с коммунистами, попутчиком которых остается до 1968 года. Со временем он становится все более критичным и поддерживает коммунистов-оппозиционеров (которых сегодня называют реформаторами). В 1957 году для одного польского журнала он пишет статью Методические вопросы, которую впоследствии делает первой частью Критики диалектического разума. Вначале рассматривался вариант представить именно эту книгу. Но нам кажется, что в Методических вопросах достаточно информационно насыщенный текст, чтобы описать вклад и особенно метод, который разрабатывает Сартр после прочтения статьи Анри Лефевра и который он применяет в своих последующих исследованиях (Флобер),

Как Сартр пишет в предисловии к изданию 1960 года, Методические вопросы — это произведение, приуроченное к случаю. Он поясняет, что один польский журнал, решив посвятить номер Французской культуре, предложил ему написать статью о «Положении в экзистенциализме в 1957–2000», а Анри Лефевра как марксистскому философу было предложено поместить в том же номере «Противоречия и развитие марксизма во Франции в последние годы». Сартр говорит, что не любит ни говорить об экзистенциализме, ни определять его. Это поиск, находящийся в вечном движении. Сартр не хочет высказываться об этой теории познания как о чем-то законченном, отжившем. Поэтому он решил внести свой вклад в крупномасштабный спор о философии, занятой разрешением внутреннего конфликта между существованием и знанием. Его сочинение, озаглавленное вначале как «Экзистенциализм и марксизм», было впоследствии значительно переработано и вышло под заголовком «Методические вопросы» в Новом времени. Сартр ставит вопрос:

«Есть ли у нас сегодня средства составить структурную и историческую антропологию?»

Сочинение делится на три части: марксизм и экзистенциализм, проблема посредничества и прогрессивно-регрессивный метод.

I. Марксизм и экзистенциализм

Сартр поясняет, что философия никогда не дается как что-то множественное, она всегда «одна». В данный момент всегда есть только одна живая философия. Философия формируется для того, чтобы дать той или иной эпохе «свое видение общего движения общества». Она позволяет «поднимающемуся классу» обрести самосознание. Картезианство позволило юристам, коммерсантам и банкирам осознать себя. Кантианство дало возможность производителям, инженерам и ученым создать универсального человека, в котором они нуждались.

Чтобы быть поистине философским, отражение существования должно быть, кроме того, подведением итогов современного знания:

«Философ осуществляет унификацию всех знаний, сообразовываясь с некоторыми основными комплексами ощущений, которые передают отношение и технику поднимающегося класса относительно своего времени и мира».

В один прекрасный день, когда общество разовьется, эта объяснительная система станет устаревшей, отжившей. Тогда философская система становится идеей, моментом человеческой мысли, моментом ее развития. Таким образом, любая философия вначале практична: «Она (философия) остается эффективной до тех пор, пока остается живым праксис, породивший ее, вынашивающий ее и развивающий». Так, картезианство вдохновило Гольбаха, Гельвеция, Дидро и даже Руссо. Философия — это одновременно подведение итога знания, метода, регулирующей Идеи, наступательного оружия, общности языка. Это видение мира, которое перерабатывает загнившие общества.

С XVII века Сартр выделяет три крупных философских момента: «момент» Декарта и Локка, «момент» Канта и Гегеля и, наконец, «момент» Маркса. Эти три философии становятся каждая в свою очередь рамками любой частной мысли и любой культуры, пока не заканчивается «исторический момент», на который они указывают.

Нельзя назвать философами тех мыслителей, которые пристраивают идею, пересматривают ее и подгоняют в зависимость от того, может ли она вписаться в философию «исторического момента». Это люди относительные, которых Сартр предлагает называть идеологами. Так, экзистенциализм — это идеология. Это паразитическая система, которая первое время живет за пределами Знания (марксизм), а затем пытается внедриться в него.

Когда-то гегельянство было самым значительным философским подведением итога. По сравнению с Гегелем Кьеркегор кажется ребенком, едва освоившим счет. Он интегрируется в гегелевскую систему Но как раз именно это Кьеркегор и оспаривает: «Существующий человек не может ассимилироваться системой идей». Но если Кьеркегор требует чистой частной субъективности в обмен на объективную универсальность сущности, то это вовсе не мешает его мысли целиком вписываться в гегелевский момент философии. Напряженность между Гегелем и Кьеркегором является отражением этой проблемы. Гегель прав, а Кьеркегор ошибается.

Если в противоположность Кьеркегору Маркс преодолел гегельянский момент, то это благодаря тому, что он заменил вопрос знания, поставленный Гегелем, на вопрос праксиса. Недостаточно знать мир, его надо изменять, производить. Человек перестал быть абстрактным, теперь он конкретный. Маркс прав в отличие и от Кьеркегора, и от Гегеля, потому что в полемике с первым он утверждает специфичность человеческого существования, а со вторым — рассматривает конкретного человека в его объективной реальности.

Развитие мысли связано с уместностью поднимаемого вопроса относительно историчности. Если экзистенциализм уместен в случае с Кьеркегором, то в случае с Жаспером в XX веке он имеет уже иное историческое соответствие. Идеология Жаспера была образом действия наполненного. Она отражала желание мелкой буржуазии отстоять свои позиции путем утверждения аристократии души:

«Жаспер регрессирует в историческом движении, потому что направляет реальное движение праксиса в абстрактную субъективность, единственной целью которой является достижение определенного глубоко личного качества».

Своим присутствием философия преобразует структуры знания. «Господствующими идеями являются идеи господствующего класса», — говорит Маркс. «Он прав», — считает Сартр, используя его пример, чтобы показать, как общество, в котором сформировался Маркс, отторгало его. Даже если бы этому обществу прочитали Маркса, оно не поняло бы то, что должно было понять, а именно: установить связь между теорией и практикой. По мнению Маркса, эта связь устанавливается тогда, когда рабочий класс обретает самосознание: «Это обретение сознания (поднимающегося класса) действует на расстоянии на интеллигенцию и путает мысли в их умах». Требовалось время, чтобы человек, поколение которого хотело знать свое место в реальной жизни, обрел конкретную форму эксплуатируемого рабочего, который производит условия жизни.

Почему экзистенциализм не растворился в марксизме? Почему он смог жить дальше и развиваться? Сартр опровергает объяснение Лукача, согласно которому интеллигенция как прослойка буржуазии, вынужденная отказаться от метода идеализма, не сделала нужный шаг к материализму, а изобрела третий путь: экзистенциализм. Объяснение Сартра иное. Марксизм остановился, это факт. Коммунистические лидеры испугались, что свободное владение правдой и мыслью ослабит идеологическую борьбу. Они решили подчинить исследования объективной реальности политике, что привело к фетишизму. Планирование навязывалось вопреки реальности: хотели построить метро в Будапеште, где не было соответствующих природных условий…

Марксизм стал идеализмом. Понятие о событии формировалось прежде чем его изучат. Всему имеется объяснение априори. Такая болезнь поразила не только коммунистов, но и всех симпатизирующих или близких им. У Маркса, напротив, никогда не было идей априори. Он всегда ценил процесс как «частные суммы», которые собирался изучить. Каждому событию Маркс дает, кроме его частного значения, разоблачающую роль. Ибо принцип, которым руководствуется исследование, — это искать синтетическую совокупность. Любой только что установленный факт рассматривается и оценивается как часть единого целого. Именно на основе факта, путем гипотез определяется совокупность, внутри которой он найдет свое место. У современных марксистов больше нет такого отношения к факту. Принцип «искать все через его части» они заменили принципом «удалить частное». Таким образом социальный и исторический опыт выпадает из области Знания.

Американские исследователи считают, что наука работает лишь с фактами, не стремясь упорядочить их и включить в совокупность. У марксистов же наоборот. Появляется идея организации Знания — в этом есть смысл, но нет фактов. Такой склероз не соответствует естественному старению философии. Марксизм остается философией нашего времени, он не завершен. Функцией экзистенциализма является обеспечение конкретного синтеза на основе имеющегося опыта, о чем полностью забывает коммунизм.

II. Проблема посредничества и вспомогательных дисциплин

Сартр объясняет, почему он не просто марксист. Так, если он согласен с Энгельсом и Гароди и тем, что марксизм является единственным учением, способным дать определение и место мысли, то именно это утверждение, которое удовлетворяет марксистов (уже в этом они видят знание), не кажется ему достаточно определенным. В качестве примера он берет упрощение некоторой части критики Герена, относящейся к Французской революции. Объяснение через определение, которое заключается в классовой принадлежности той или иной группы, не вносит ясности в некоторые поступки, причины которых лежат в характере того или иного действующего лица или группы лиц.

«Почему мы реагируем отрицательно на блестящие и неверные доказательства Герена? Потому что конкретный марксизм должен изучать самих людей, а не растворять их в емкости с серной кислотой»,

И далее:

«Марксистский формализм — это предприятие по уничтожению, Его метод отождествляется с Террором из-за однозначного отказа дифференцировать, его цель — полная ассимиляция при помощи минимальных усилий. Речь идет не о том, чтобы осуществить интеграцию разного как такового, сохраняя его относительную автономию, а чтобы его уничтожить: так, вечное движение к идентификации иллюстрирует унифицирующую практику бюрократов»,

Для мыслящего человека, порвавшего с диалектическим методом, люди, их объективации и работа, наконец, человеческие отношения — это и есть самое конкретное, потому что они помещаются в свои уже известные социальные определения. В том обществе, которое мы знаем, любой новый факт (человек, действие, произведение) появляется как бы уже на своем месте. Прогресс мысли заключается в освещении самых глубинных структур своеобразием рассматриваемого факта, чтобы взамен быть в состоянии определить эту самобытность основными структурами. Существует двойное движение. Но марксисты не делают это движение. Они довольствуются наклейкой этикеток на происходящее: «идеалистическое», «империалистическое», «капиталистическое», не выявляя своеобразия того или иного произведения или книги. Отсюда постоянная фетишизация. Ленивый марксизм складывает все во все.

Примечание о методе Анри Лефевра

Далее Сартр отсылает к методу Анри Лефевра, который представляется ему «простым и безупречным для интеграции социологии и истории в перспективу материалистической диалектики». Сартр считает важным процитировать длинный отрывок, которым впоследствии подкрепляет весь свой метод. Лефевр в своих Перспективах сельской социологии (Социологические тетради, 1953) сначала рассматривает действительность как горизонтальное построение. Речь идет о группе людей, обладающих техникой и определенной сельскохозяйственной продуктивностью, состоящих в связи с этой техникой, с социальной структурой, которую она определяет, и эта структура в свою очередь обусловливает технику. Эта группа также определяется национальным и мировым окружением, что дает массу аспектов, которые должны быть описаны (семья, жилище, религия…). Но такую горизонтальную структуру необходимо наложить на перспективу вертикального или исторического построения. Оба построения действуют одно на другое. Автор замечает, например, что заселение деревень в Соединенных Штатах осуществлялось из городов. А это влечет за собой многочисленные последствия (технические, идеологические и т. д.).

Чтобы изучить построение подробнее и не потеряться в нем, Лефевр предлагает метод, включающий несколько моментов:

а) описательный (наблюдение, но с использованием опыта и общей теории);

б) аналитико-регрессивный (анализ действительности и попытка точно связать ее со временем);

в) историко-генетический (попытка обнаружить настоящее, но истолкованное и понятое).

Сартр считает, что этот метод может быть использован во всех областях антропологии: «Только она выделяет своеобразие факта, позволяя делать сравнения».

Возвращение к умозаключению

Сартр возвращается к своему умозаключению, опираясь на пример Флобера. Он рассматривает детство последнего и делает вывод, что, по сравнению с детством Бодлера, этот период в жизни Флобера имел большее значение.

«Сегодняшние марксисты озабочены только взрослыми: читая их, создается впечатление, что мы рождаемся в том возрасте, когда зарабатываем свою первую получку».

Итак, дети живут в мире социальным опытом своих родителей. Факт вступления в семью следует за вами всю жизнь. Левин, интересующийся лишь формой группы, как и основная часть американских социологов, не вносит свои структурные находки в историчность (возможно, это связано с относительно короткой историей Соединенных Штатов). По мнению Левина, «социолог не имеет места, а если и имеет, то будет достаточно определенных мер предосторожности, чтобы его с этого места переместить», Фактически же это неверно: у социолога иной статус, нежели у члена развивающейся группы.

Даже если существует относительная независимость социологии, надо постоянно включать в историчность социологический момент. Сартр основывает этот постулат на изучении вклада Кардинера в антропологию, которой надо найти место. Включение социологии в марксизм тем более просто, потому что она выдает себя за гиперэмпиризм, который легко поместить в контекст. То же самое относится и к другим отраслям знания, таким как, например, психоанализ.

III. Прогрессивно-регрессивный метод

Люди делают историю, но история их определяет. Как следует понимать эту идею Энгельса? «Механический» марксизм понял такое утверждение, заявляя, что в конечном итоге экономика определяет человека, который, следовательно, является пассивным продуктом, суммой обусловленных рефлексов. Маркс более сложен. Он считает, что в период эксплуатации человек одновременно является и продуктом своего собственного продукта, и историческим субъектом, который в любом случае не может сойти за продукт. По мнению Сартра, душевнобольного человека нельзя спутать с продуктом. Ибо человека характеризует наличие плана. Он же рождается из праксиса. Что-то делая, человек открывает то, что ему надо делать. Самое индивидуальное возможное является лишь внутренней частью и обогащением социального возможного. Все изменяется, если считать, что общество для каждого представляется как перспектива будущего. Это будущее мотивирует поведение. Существует диалектика субъективного и объективного, которую Сартр развивает.

Уже одним тем фактом, что мы живем, каждый из нас превосходит данное. Наш характер, наше образование вмешиваются в объективный мир: весь индивидуум принимает в нем участие. Индивидуальные праксисы со своими собственными характерами могут быть суммированы.

Но план, чтобы обрести содержание, должен пройти этап оценки инструментальных возможностей. Обеспечение орудиями позволяет сделать проект объективным, конкретизировать его. Сартр приводит примеры из культуры. Но то же самое относится и к политическому, и к социальному действию:

«Оно в основном вытекает из глубоких противоречий между потребностями, побуждениями к действию и ближайшей целью, с одной стороны, и коллективным набором инструментов социального пространства, иными словами, инструментарием праксиса, с другой».

Вот почему экзистенциализм интересует историческое событие. Человек определяется своим планом. Ему постоянно удается превзойти условие, которое ему поставлено. План, приобретая объективность, превосходит положение человека. Существование — это вечное вырывание всего тела у самого себя.

Заключение

После Кьеркегора мыслители уточняли «онтологическую область» существования. Человек по сути является историческим животным, которое определяется своим праксисом. Даже знание практично: оно изменяет уже известное.

Изучая эту онтологическую область, экзистенциализм вынужден опираться на все ресурсы гуманитарных и антропологических наук. Его предметом является «человеческая сущность», которую надо изучать одновременно и диахроническим, и синхроническим способами. Человеческая действительность строится в плане, который как человеческий проект всегда понятен. Надо разъяснить это понимание.

В языке человек называет себя как объект человека, но язык оборачивается на себя, чтобы указать моменты постоянно действующего понимания, ибо оно является не чем иным, как самим существованием. Истинная роль «идеологий существования» — не описать абстрактную «человеческую действительность», которой никогда не было, а постоянно напоминать антропологии экзистенциальный размах изучаемых процессов.

Экзистенциализм вписывается в марксизм, чтобы заполнить в нем пробел. Работа как воспроизводство человеком своей жизни не может сохранить какой-либо смысл, если ее основной структурой не является планирование. Экзистенциализм должен принять участие в расшифровке Истории, состыковав для этого положение людей с их существованием, с тем отношением, которое они поддерживают с этим положением.

Как только марксистское исследование достигает человеческого масштаба, у экзистенциализма исчезнут основания существовать. Берясь за это эссе, Сартр хотел ускорить момент этого раскола.

Рассмотренное нами эссе утверждает, что марксизм — это «горизонт, который не превзойти в наше время». Что это: разрыв с предыдущим Сартром? Или наоборот: стыковка двух моментов философа? А могут ли они состыковаться? Вторая часть Критики диалектического разума дает ответ. Феноменология оказывает большую помощь в изучении субъективного исторического материализма. Индивидуальный праксис — это то, что позволяет понять Историю. Сартр делает попытку сочленить индивидуальную свободу и историю, воспринимаемую не как овеществленный человеческий продукт, а в экономическом контексте раритета.

«Серийность», разделение, автоматизация людей — это от практико-инертного, учрежденного. Человек определяется группами, организациями, учреждениями, нациями, которые проходят сквозь него. Но в то же время выход за пределы учрежденного возможен, когда человек вмешивается в него и производит учреждающие действия (совместная группа). Диалектика учреждаемое/учреждающее выходит на новый вид учредительства, которое, в свою очередь, становится новым учрежденным, которое опять надо будет оспаривать и преодолевать.

Следовательно, диалектика является одновременно учреждающей причиной индивидуального праксиса, условием свободы и социальным двигателем. Будучи одновременно методом познания и законом производства исторической действительности, диалектика, таким образом, в то же самое время предстает и прозрачной, и замутненной. Но человек может преодолеть противоречие в сознании своей роли и своей работы на практико-инертном уровне.

Идиот в семье является практической реализацией Методических вопросов. В этом сочинении Сартр применяет прогрессивно-регрессивный метод, чтобы ответить на вопрос: Что можно знать о человеке сегодня?Эта книга, хотя и незаконченная, является как бы подведением итога творчества Сартра, синтеза философии и литературы.

Анри Лефевр

1905–1991

Сумма и остаток

1959

Впервые появившаяся в 1959 году книга Сумма и остаток до сих пор остается самым оригинальным произведением самого значительного из марксистских философов XX века и одновременно одной из самых удивительных книг по философии. Это не книга по философии в привычном смысле этого понятия. В произведении объемом в 780 страниц можно найти личные воспоминания, портреты, стихи, исторические и политические исследования, литературные и философские очерки. Короче говоря, автор поместил в свою книгу все то, что хотел выразить за долгие годы своей жизни.

Ровесник века Анри Лефевр был одним из самых первых, кто перевел и популяризировал Гегеля и особенно Маркса. С 1924 по 1959 год он публикует 25 трудов. Что я знаю о марксизме в 1947 году, постоянно переиздается, и общий тираж превысил 400000 экземпляров), Центральное место в нем занимает подача марксизма. Если Лефевр смог сойти за «официального философа» Французской коммунистической партии на следующий день после второй мировой войны, то в своей повседневной философской работе он однозначно открещивается от сталинского стиля, бывшего в то время в моде. Лефевр далеко не комфортно чувствовал себя в партии. Он проявляет интерес к неортодоксальным темам. Например, в 1947 году он издает Критику повседневной жизни, которая пришлась не по вкусу тем, кто считает, что марксизм — это начетничество того, что сделал Маркс.

В Марксе Лефевр видит прежде всего изобретателя такого метода анализа, который можно использовать для рассмотрения актуальных проблем. Осмыслить современный мир — вот его основная задача. Так, одной из центральных проблем 1950-х годов является сам марксизм, который учредился и стал терять свою строгость. Появление в 1956 году доклада Хрущева о перегибах сталинизма не дает оснований для самокритики Французской коммунистической партии. Совсем наоборот, она отказывается от чтения этого доклада и утверждает, что это ложь, распространяемая американскими секретными службами. Лефевр прочитал его в Берлине. В результате конфликта с руководителями его исключают из партии. Тогда Лефевр отходит от партии и пишет Сумму и остаток, которая претендует быть очень личным итогом его философского и политического пути. Пересмотрев все значительные этапы своей жизни, он понимает, насколько партия мешала ему мыслить.

Приверженцы «официального» марксизма подвергли эту книгу резкой критике сразу после ее появления, назвав «результатом антикоммунизма» (Люсьен Сэв. «Разница, от Ленина до „Суммы и остатка“ Анри Лефевра», 1960). Другая критика высоко отозвалась об этой работе, наградив ее эпитетом «непревзойденная».

Сегодня крах коммунизма заставляет официальных марксистов сделать переоценку значимости этой книги. По случаю коллоквиума, состоявшегося в июне 1994 года в Сен-Дени, Люсьен Сэв лично высказал свое сожаление по поводу того, что несправедливо критиковал эту работу и ее автора.

Для нас эта книга предстает как образец написанной с большой точностью философской автобиографии, автор которой делает попытку постичь универсальное через исключительную частность отдельной жизни. Книга указывает путь к философскому труду, одновременно сочетающему личную жизнь и общественную историю. Далее мы дадим краткое резюме этой работы, а затем вернемся к трем ее центральным темам, которые позволяют составить определенное представление о философском вкладе Лефевра.

Книга Сумма и остаток изначально появилась в двух томах (но при третьем издании в Меридиенс Клинксик была сгруппирована в один, 1989). Этот труд состоит из шести частей: кризис философа, свидетель, философская жизнь, маршрут, опись и кто такой философ?

Кризис философа

Лефевр вписывает свой замысел в размышления о кризисе философии. Если в прошлом эта отрасль знания обладала величием, то сейчас она сведена до положения прислуги. Автор считает, что философию подстерегают две опасности: догматизм и несостоятельность. Каково место философии? Имеет ли она основания претендовать на главенствующую роль среди наук? Независима ли она от власти? Какие типы отношений философия может поддерживать с другими общественными науками?

В этой части Лефевр рассматривает трудности, с которыми сталкивается философская деятельность. Он последовательно анализирует важные вопросы, на которые марксистская философия (это «опережение философии») не дала ответы: догматизм, диалектика, уступка, праксис. Через рассуждения о феноменологии он приходит к выводу о кризисе философии.

Свидетель

Лефевр собирается обосновать свое намерение описать ту трудную ситуацию, в которой он оказался — разрыв между философией и политическим марксизмом, — констатируя тот факт, что наш мир характеризуется расцветом субъективности. Достоверность предписывает «говорить все, чтобы все было сказано». В то время как некоторые цивилизации хранят молчание, даже о самом главном, у нашей есть программа: сказать все. И Лефевр делает попытку рассказать об определенном периоде своей деятельности и своей жизни. Он вырабатывает понятие ответственности. Сталкиваясь с отсутствием программы левых сил, он констатирует, что марксистской философии не удалось реализовать свою волю по изменению действительности.

Философская жизнь

В третьей части Лефевр разрабатывает теорию моментов. Проведя ее синтез, он возвращается к ней в пятой части. Мы подробно представим ее, ибо это один из основных вкладов Анри Лефевра в философию. Понятие «момент» вписано и прочно закреплено в его мысли.

Маршрут

В этой части Лефевр рассказывает о своем философском образовании. Он упоминает встречу с Морисом Блонделем, христианским философом диссидентской окраски, курсы которого он посещал в Экс-ан-Прованс, Здесь же рассказывается о трудных отношениях с Леоном Брюнсвиком, с которым Лефевр собирался писать диссертацию о Гегеле. Он также описывает свои отношения с Прустом, Бергсоном и Жидом.

После обучения Лефевр приступает к рассмотрению первых вопросов, которые ставит перед собой: человеческое благо, человеческое приключение. Он рассказывает о своем переводе Шеллинга, затем о своем решении примкнуть к марксизму и об учреждении Марксистского журнала.

Лефевр делится своим первым опытом преподавателя философии и оценивает первые философские сочинения: Мистифицированное сознание, Ницше, Декарт, Экзистенциализм, Паскаль. Автор рассуждает о популяризации, догматизме, социологии.

Опись

Пятая часть более концептуальна. В ней Лефевр размышляет о понятии «весь человек», о критике повседневной жизни, об образах и концептах. Она заканчивается возвратом к «теории моментов»,

Кто такой философ?

Шестая, и последняя, часть содержит размышления об иронии, предусмотренном и непредусмотренном отношениях между философией и политикой, о коммунизме, сегодняшней философии, марксизме, социологии, материализме, парадоксе, конце идеологий, необходимом и излишнем, о кибернетике. Книга заканчивается двумя поэтическими эпилогами.

Эта книга Лефевра представляет многочисленные философские концепции, которые являются размышлениями об уже законченных или только планируемых работах. Сумма и остаток знаменует собой поворот в творчестве философа. После этой книги Лефевр оставляет философию и больший упор делает на социологию (с 1959 по 1991 год автор опубликовал 35 новых работ, два десятка из которых скорее социологического, нежели философского плана). Следовательно, эта книга является как бы итогом, но одновременно и программой для современной философии. В ней выделены основные ориентиры для осмысления будущего.

Три положения книги особенно важны: «теория моментов», размышления о «философской автобиографии» и «регрессивно-прогрессивный метод». Мы развиваем лишь первые две темы, так как третья представлена в разделе, посвященном Сартру.

I. Теория моментов

Лефевр объясняет, как у него возникло это понятие при размышлении о времени:

«Время и его глубина, казалось мне тогда (в 1920 году), не исчерпываются понятиями эволюции, развития, распада, смены, роста или потери и удаления от первоначального. У меня сложилось мнение, что время и временность характеризуются также скрученностью. Иными словами, продолжительность недостаточно определить лишь как линейность или как последовательность отрезков, ей присущи также формы завитков или спиралей, как потоку воздуха в вихре (метафоры лишь приблизительно отражают действительность). Поэтому в каждом индивидуальном или социальном сознании будут формироваться внутренние продолжительности на время определенного отрезка времени, которые остаются в движении и не размещаются вне времени: это и есть моменты».

Лефевр продолжает:

«Следовательно, эти моменты должны, по моему мнению, рассматриваться как существенные или содержательные, хотя они не поддаются определению по классической модели сущности (бытия). Они представлялись мне не событиями и не действиями внутреннего (субъективного) содержания, а специфическими модусами коммуникации, передаваемыми и передающими, если можно так сказать, модальностями присутствия. (Я не сказал бы о категориях существования или экзистенциалиях. Я не использовал этот словарь; и тем не менее речь шла примерно об этом, каждый момент, по-моему, не был обязан узаконивать себя и устанавливать свою подлинность, основываясь на самом себе и своем существовании, причем факт и значение совпадают.) Так, можно говорить о моменте созерцания, моменте борьбы, моменте любви, моменте игры или отдыха, моменте поэтического вдохновения или искусства и т. д. Каждый из них обладает существенными свойствами и, в частности, таким, с которым сознание могло бы отождествляться и остаться в нем связанным абсолютной „сущностью“; тогда свободное действие определяется свойством отделяться, менять „момент“ в метаморфозе и, может быть, создавать его. Так, момент любви или же игры, который может завладеть сознанием, заключает последнее в промежуточный итог, но сознание, чтобы им завладели, должно не противиться этому действию или хотеть его. Однако ни один из этих моментов, ни одна из способностей субъективности не смогут закрыться полностью. Все промежуточные итоги я рассматриваю как точки зрения, отражающие общий итог».

Для Лефевра общий итог определяется как итог моментов. Речь идет о том, чтобы построить «философское теоретическое обоснование присутствия, отбрасывающее абсолют единой модальности и отсутствие в бесформенную массу мгновений продолжительности». Эта теория, немного сложная с первого взгляда, довольно быстро становится понятной. Она основывается на гипотезе нелинейности времени. В ней ставится проблема устойчивости становления:

«Каким образом можно обрести относительную устойчивость в становлении (поток Гераклита), когда существа сохраняются в нем и сохраняют в себе свое собственное становление?»

Задавая себе этот вопрос, Лефевр также делает попытку увидеть в праксисе «средство для человека (человеческого вида) сохраниться, сохранить в себе себе становление, создать устойчивый мир и создать себя на пути упорядоченного развития, несмотря на многочисленные препятствия на его пути», что приводит его крещению временно отложить в сторону проблематику моментов…

Итак, этот уровень праксиса является прямым наследником ситуаций. Вернувшись назад, мы можем сказать, что момент черпает свою суть в ситуациях, перевоплощается в них. Понятия «момента» и «праксиса» дополняют друг друга, стыкуются. Лефевр поясняет свое умозаключение, выделяя «момент прекрасного»:

«Разве не является созидательная деятельность искусства (произведений) тем „моментом“, который пытается сквозь время, из поколения в поколение, исторически и в каждом художнике определить себя, удержаться, сохранить в себе итог своего собственного становления и его условий и превосходя их уже тем, что сохраняет их и содержит? Разве этот момент не пытается таким образом создать прочное и глубокое „произведение“, в котором это движение определяется, закрывается и открывается в общем итоге мира? Такой момент был бы моментом прекрасного, или, скорее, моментом прекрасного произведения».

Затем он рассматривает момент решения:

«Что касается этики, то разве мы не можем определить ее как момент решения, как дело, рассматриваемое судьей, который сам никогда не в состоянии целиком отвечать за себя, узаконить свой приговор, оправдать свои решения и заставить выполнить постановления, но который требует, чтобы в этот момент факт и право, действительное и значение совпадали? Который в этом смысле произносит обвинительную речь на суде?»

Лефевр продолжает:

«Если бы я пошел дальше, то скорее всего определил бы этот момент как явку в суд, нежели правосудие. Это действие или событие, как вам будет угодно, открывает процесс или судебное заседание; тем самым судья, в сознании или в обществе, становится таковым; он становится судьей, как только получает полномочие вызвать на суд действие, событие, чувство, мысль или лицо, которым инкриминируется проступок и которые предполагаются невиновными или виновными. От явки в суд до вынесения приговора процесс разворачивается согласно ритуалу, примененному к сознанию, примерно соответствуя тому, который разворачивается в обществе (и наоборот). Это полномочие, этот момент определяются медленно входе социальной или индивидуальной истории, вбирая свои элементы со всех сторон: в морали и в общественных учреждениях, в законах официальных и неписаных, в произведениях искусства и в практике. Стремясь к абсолюту, он никогда не достигает его; приговору также никогда не удается ни полностью оправдаться, ни полностью навязать себя».

Отдельную главу Лефевр посвящает «философскому моменту», чтобы сравнить с исследованием А. Конт-Спонвиля (в Философском образовании), который рассматривает «эго-философию» — подобие определения «французского» момента в философской практике. Что делать с философией? Такой вопрос он ставит перед собой. Существует ли особенность философской деятельности, которая делает ее «моментом»? Чтобы ответить на эти вопросы, автор размышляет о том, как он сам пришел в философию. Спрашивая себя о биографии ребенка, ученика, он обнаруживает «моменты», которые сыграли свою роль (болезнь, война, планы семьи, например) в его карьере философа, а не математика (сначала он хотел стать морским инженером). Это умозаключение приводит А. Лефевра к сопоставлению своего размышления о моментах с автобиографическим исследованием и его значением, чтобы осмыслить становление предмета, групп и общества. Чуть ниже мы вернемся к этой теме.

Играет ли призвание какую-то роль в становлении человека как философа? Может, это игра случая, когда человек становится философом? Идея призвания предполагает, что есть «чистый философский момент». Лефевр усматривает опасность в мысли «чистого момента», из него можно сделать абсолют. Итак, преобразовать момент в абсолют — это опасно. В результате этого мы становимся отчужденными. В пятой части (где речь идет о теории моментов) Лефевр приводит в качестве примера такого отчуждения момент игры. Изначально игра — это момент, но когда игрок излишне отдается ей, когда он продает все, что имеет, лишь бы играть, это становится отчуждением:

«Так как игра является моментом, она готовит нам западню. Я становлюсь игроком. Это что-то предполагает: бездну, возможное головокружение. В моменте игры есть абсолют; и этот абсолют, как любая действительность или момент, доведенный до абсолюта, представляет собой специфическое отчуждение».

В главе 7 третьей части («Еще раз о моментах: любовь, мечта, игра») Лефевр наглядно показывает напряжение, которое действует во время создания момента. Он берет пример любви, с которым экспериментировал:

«Я не буду писать, вздыхая: любовь — это страсть; не буду также опускать глаза: любовь — это удовольствие; поднимать взгляд к небу: любовь — это радость; не буду краснеть: любовь — это безумие. Я скажу просто: любовь — это момент… Под этими словами я прежде всего понимаю постоянное искушение абсолюта. Любовь стремится к абсолюту; в противном случае она не существует. И тем не менее абсолют невозможен, невыносим, непригоден, абсурден. Рядом с ним бродит безумие: отчуждение в страсти, отчуждение одиночества или отказ от всего того, что не относится к нему или к ней. Он захватывает вас, хитрит с вами, чтобы завладеть. И вы хитрите с ним, чтобы снова овладеть собой… Этот момент входит не по мановению волшебной палочки в историю вашей жизни. Он предлагает себя, зреет с вашей помощью или без нее. Он строит себя, собирая свои элементы и материал, где только может: в удовольствии и страдании, в дружбе и одиночестве, в жизни в семейной группе и в жизни вне группы. Отчасти случайно развивается крона дерева, которую этот огонь вот-вот охватит и поглотит. Он берет свои элементы и материал, меняет их, присваивает себе. У него свои требования, воспоминания, память, периоды присутствия и отсутствия, свои приступы и спады, свое безумие и свое здоровье. W есть он колеблется между невозможным абсолютом и внедрением в повседневность, которое делает его невозможным. Это момент, не лишенный противоречий ни с собой, ни со всем остальным. Одно из противоречий, первое, которое я тяжело пережил и которое не кажется мне личным, а имеет общий смысл (философский?) — это трудность принять перед женщиной образ одновременно эротический и этический. Оба они мне кажутся необходимыми как элементы любви. Я считаю, что сложность не только в том, чтобы перейти от уважения к женщине к смелости влюбленного или соединить доверие дружбы и ухищрения соблазнения, а также и в том, чтобы перейти от отношения, защищаемого этикой, к владению „любимым объектом“, как того хочет любовь, к той власти, к которой любовь не может не стремиться, которая обращается с любимым человеком как с предметом и которая содержит самую жестокую ревность. Я считаю, что их двойное требование и сложность одновременного осуществления является составной частью того исключительно глубокого волнения, которое называется страстью. Предполагаю, что некоторые люди, рожденные для счастливой любви, как Моцарт для музыки, не испытывают никаких трудностей в соединении того, что другим с трудом удается собрать».

Это понятие момента точно определяет человеческое и его внесение во временность. Вклад Лефевра в теорию присутствия расширяют его многочисленные последующие работы (как, например, Присутствие и отсутствие или Что значит мыслить?).

II. Автобиография философа

Сумма и остаток представляет автобиографию как форму философской работы. Довольно интересно посмотреть, как сам Лефевр размышляет в своей книге об автобиографии:

«Автобиография, написанная со всей основательностью, — не как защитительная речь в пользу приемов доказательства невиновности, использующихся современниками, или для будущих поколений — предполагает исследование, тон, стиль и почти целый словарь. Она должна бесстрастно вдаваться в любую подробность, какой бы банальной или неприятной она ни была. Тот, кто рассказывает о своей жизни, кто берет на себя такое невыносимое обязательство и утверждает, что сделает его выполнимым, кто хочет, чтобы это повествование имело смысл, должен опуститься в самые глубины, которые психолог тщетно пытается достичь. Он должен избегать грубых капканов, ибо даже их топорность и осведомленность о них не очень помогают в том, чтобы их обойти: обесценить себя или восторгаться собой, придавать большой смысл незначительному и наоборот. Пытаясь ухватить универсальное через исключительную частность, он должен знать, что без приближения эту правду постичь труднее, чем любую другую. Он не может не тематизироваться. Между значимыми анекдотами (но кто может знать, что значимо, а что — нет? Может, автобиографии стоит оставить возможному читателю в качестве труда для выделения смысла?) он не может не вставить фрагменты более широкой действительности: портреты, описания. Автобиография, став литературным жанром, подвергается опасности, которая подстерегает всю литературу: смешивать нынешнее сознание с ситуациями, когда-то пережитыми в сомнениях, проецировать на выполнение сознание выполненного, пройденного, с тех пор усвоенное и приобретенное. В автобиографии, как в романтическом повествовании или хронике, взаимодействуют и перекрещиваются многочисленные времена и многочисленные сознания: время прожитого и время знания, время сомнения и время уверенности, время рассказанного, рассказчика и читателя. Как направить их отношения и конфликты к взаимному оплодотворению? Автобиография становится искусством, хотя им она не должна бы быть. Выявить решающие моменты в индивидуальной биографии так же сложно, как и определить их в истории народа, общества, цивилизации. И вот результат: судьба… А момент решения? И вообще, было ли это решением или решающим моментом, выбором или отказом от него, свободой или отчуждением? Анализируя такой момент, обнаруживаешь зерно того, что последующие времена должны были развить; но зерна могут умереть; и пусть они гибнут! Углубление анализа заставляет вернуться в предыдущий момент, когда обнаруживаешь то же самое зерно, более слабое, более развитое, смешанное со многими другими, Где располагается истинное рождение? Почему это семя развилось, тогда как другие дали себя задушить? Когда человек встречает то, что искал, он говорит, что постиг здравый смысл, причины и следствия, последовательность в пространстве перемени: детерминизм. Он не ошибается. Он усвоил нечто, семенной мотив, как говорили некоторые старые философы. Но детерминизм никогда не обходится своими средствами. Необходимость никогда не является достаточной. Она отсылает к другой вещи: дальше, глубже — а также в последовательности ближе. Она отсылает ко всей истории, которую невозможно написать, ибо она не имеет воспринимаемых границ; в этой истории вторичные или производные причины, с виду неосновные, в определенный „момент“ смогли стать основными; в этой истории незамеченные противоречия смогли направить ее на замеченные проблемы и противоречия, поменять или изменить на противоположный их смысл и их эффективность».

Выводы

В заключение мы хотим сказать, что эта книга-итог была важным этапом, почти расколом в творчестве Лефевра. «Это переход от гусеницы к бабочке», как сказал Эдгар Морен. Хота ее можно рассматривать как самый значительный труд философа, тем не менее странно, что она является практически единственной из его 60 книг, которая так и не была переведена. Действительно, Лефевр был переведен на четыре десятка языков. Лишь Сумма и остаток остается труднопереводимой как из-за своего объема, так и из-за стиля, порой очень поэтического.

Под редакцией Жана-Франсуа Маттеи

Философские произведения

Словарь

1992

Эта последняя работа отличается от всех тех, обзор которых мы привели в предыдущих разделах. Действительно, речь здесь идет не о произведении какого-нибудь автора, не о книге философа, а о книге всех произведений по философии, представленных и резюмированных творческим коллективом под руководством Жана-Франсуа Маттеи. Это словарь, сумма всех философских сочинений, начиная от истоков и до наших дней.

Если нам кажется важным посвятить ему один раздел, то только потому, что эта работа является важным инструментом, которого никогда еще не существовало. Это уникальная книга в истории философии, заполнившая имеющийся пробел. Она является посредником между читателем, интересующимся философией, и огромным полем философских произведений. Она позволяет читателю составить первое представление об уже существующих сочинениях; более того, резюме, написанное специалистом, помогает при прочтении и понимании самого сочинения.

Презентация

Составлять резюме этой книги не имеет смысла; лучше ее описать. Словарь состоит из двух томов (общее количество страниц — 4616). Первый представляет Произведения философов — представителей западной философии с III тысячелетия до нашей эры до 1885 года. Во второй том включены Произведения западной философии с 1889 по 1990 год), размышления азиатских авторов, концептуализация традиционных обществ, а также каталог, указатель и таблицы.

Энциклопедический труд

Эта книга занимает определенное место в энциклопедии, проект которой был задуман в 1951 году Андре Жакобом и которая приобрела форму многотомного труда. Первый том, написанный коллективом под руководством самого Андре Жакоба, посвящен Философской вселенной и представляет проблемы философии. Второй, составленный под руководством Сильвена Ору, дает Философские понятия.

Третий том этой энциклопедии интересует нас больше всего потому, что содержит Философские произведения.

В этой части Произведения отсылают к написанным подлинникам, книгам и эссе, начиная с возникновения письменности и до наших дней и занявшим свое место в философии. Ж.-Ф. Маттеи, окружив себя многочисленными людьми, весьма компетентными в различных областях знаний, сделал определенный выбор. Выбор — это всегда трудный момент в таком предприятии. Что взять? Что оставить? Но «выбрать» предполагает прежде всего провести учет письменного наследия философии. Здесь опять возникает трудность: надо было решать, что является философским произведением, в качестве критерия отбора противопоставляя его литературному произведению. Более того, в последние годы на уровне произведений философия очень разнообразилась. Действительно, что общего между отрывками из Ницше, диссертациями тех, кого он называет «рабочими философии», Принципами математики Уайтхеда и Рассела и Смехом Бергсона? И что можно сказать о Почтовой открытке Деррида, Трактате Витгенштейна, Бесконечной беседе Бланшо или же Исследованиях деонтической логики Калиновского? Философия — это умозрительное заключение, говорит Гегель. Однако сегодня авторы некоторых произведений стремятся к воспроизведению.

Отбор произведений

Основным критерием отбора стало умозрительное значение произведения в сочетании с его исторической ценностью. Одним из условий составления словаря явилась необходимость упомянуть все те сочинения, относительно которых специалист высказывались единогласно: признать как существенное. Было выделено девять тысяч произведений пяти тысяч четырехсот авторов. Резюме были составлены одной тысячей четырьмястами философами, причем многие из них в свое время как раз работали над этими произведениями.

Представленные работы были соотнесены со своим автором и своим временем. Такая система классификации очень интересна и полезна. Так, если мы хотим взять крупного автора, то названная система позволяет дать резюме его произведений в хронологическом порядке. Очень часто, идет ли речь о Ницше или Гуссерле, чтобы процитировать лишь двух авторов, произведения которых мы представили, рассматриваемое сочинение отсылает к уже представленным работам того же автора или информирует о работах, которые скоро должны выйти. Возможность синтетическим образом получить доступ к ранним или более поздним сочинениям автора дает читателю очень многое. Философ также очень часто строит свою мысль, ссылаясь на других философов или теоретиков или же опираясь на сочинения этих авторов. Произведения, важные для автора, которого мы изучаем, сегодня уже не имеют такого значения, поэтому зачастую их даже нет в библиотеке. А в данном словаре мы находим резюме таких произведений. На основе этих кратких описаний читатель может составить себе четкое представление о них, а это позволяет, в свою очередь, лучше понять изучаемого философа.

Неизбежные потери

Ясно, что в такого рода предприятии есть недостатки. Например, во время работы над главой о Ницше я обнаружил текст Происхождения нравственных чувств Поля Ре (книга, датированная 1877 годом), на которую Ницше постоянно ссылается во многих своих сочинениях и которую сначала я не сумел найти. Тем не менее краткое содержание этой книги дано. Поль Ре помещен у нас в период 1889–1939 годов (он жил с 1849 по 1901 год), тогда как Ницше находится в предыдущем периоде. Хотя, если рассуждать философски, Поль Ре является современником или даже предшественником Ницше. Поэтому можно было ожидать, что первый окажется в той же части, что и второй.

Специалист всегда стремится убедиться, что авторы, которых он хорошо знает, представлены. Со своей стороны, мне было жаль, что Социальный метод Ле Пле и Сумма и остаток Лефевра, которые я рассматриваю как достаточно значительные сочинения для того, чтобы быть представленными в данном словаре, как раз не включены в него (в отличие от других книг тех же авторов, которые я считаю менее значительными). Вообще говоря, статья и библиография по Анри Лефевру недостаточны и неполны. Например, книга о марксизме «Что я знаю?» вообще не упомянута, тогда как она является бестселлером университетских изданий Франции с 1947 года! Третье издание Суммы и остатка также отсутствует. О втором, правда, говорится, но без уточнения, что это — краткое изложение и т. д. Создается впечатление, что их редакцией занимался человек, который не знает современных лефевровских исследований — как французских, так и немецких, английских или японских. Атак как я лично посвятил объемную книгу этому автору, переиздал многие из его работ, комментировал их, преподавал и т. д., то понятно, что критически отношусь к этому немного поспешно составленному разделу.

За исключением этих досадных оплошностей, допущенных в ходе составления словаря, я нашел массу полезных ссылок. И это то основное, о чем надо помнить при работе над всеми остальными разделами этого словаря произведений. В заключение хочется отметить, что над всеми статьями работали люди, которые прекрасно знают автора и произведение, которое представляют.

Построение словаря

Несмотря на некоторые недостатки классификации, деление Словаря по периодам является удовлетворительным. Что касается, например, классификации западных произведений, словарь поделен на шесть периодов: Античность, Средние века и Возрождение, Классический век (1599–1789), Современность (1789–1889), Расцвет гуманитарных наук (1889–1939) и Современная мысль. Представленные здесь работы многих современных авторов оказываются весьма полезны, так как, во-первых, они часто комментируют классиков предыдущих философских периодов. Во-вторых, ввиду многоплановости многочисленных современных исследований, их обзор одним человеком попросту невозможен. Поэтому чтение последнего раздела позволит с пользой для себя познакомиться с ведущимися в настоящее время исследованиями.

Философские произведения в разделе о Расцвете гуманитарных наук или в Современной мысли (1939–1990) дают простор традиционной философии, называемой «общей философией», которая охватывает онтологию и метафизику. Однако областей знания, могущих прямо или косвенно интересовать философию, настолько много, что они значительно превзошли предписанные словарем границы. Мифы, религии, науки, медицина, психиатрия, этика, политика, право (Орью, Кельсен), логика, эпистемология и эстетика представлены здесь. Мы также находим авторов по антропологии (Боа, Фробениюс), истории (Блох, Февр), географии (Макиндер и Видаль де Ля Бланш), психоанализу (Фрейд, Юнг), психологии (Морено, Пиаже), социологии (Дюркгейм, Зим-мель), лингвистике (Блумфилд, де Соссюр) или эзотеризму, как только они берутся за «концепцию мира, который можно облечь в теорию или принять участие в признанных трудах великих философов с целью возможной теоретизации.

В разделе Расцвет гуманитарных наук словарь предлагает 746 статей о 1588 отобранных произведениях. В разделе Современная мысль приведено 1112 авторов и 2150 сочинений.

Раздел Современная мысль интересен в плане, размышлений о философии сегодня. Ни одна эпоха в истории человечества не была столь плодотворна в этом смысле, как наша.

Выход на азиатские философии представляется прекрасной инициативой, в частности, когда рассматривается Шопенгауэр, первый на Западе, кто систематически ссылался на восточную мысль. После Генеалогии морали Ницше эти ссылки довольно часты в философии, поэтому упомянутый раздел окажется полезен современному читателю.

Организация разделов

Разделы представлены следующим образом: перед резюме произведений дается справка об авторе, причем иногда в лаконичной, а иногда в более пространной форме в том случае, когда биография позволяет лучше понять его сочинения.

Интересен тот факт, что словарь проявляет интерес как к крупным, так и к менее значительным философам. Словарь дает обильную информацию о второстепенных авторах, которую часто трудно найти в библиотеках.

Более того, каждый раздел дополнен двумя библиографиями: в первую включены работы представленного автора (с имеющимися переводами на французском языке), во вторую — исследования и комментарии, посвященные рассмотренным произведениям (на всех языках).

Стиль статей

Остается поговорить о стиле этого Словаря. Он не унифицирован. Доступ к одним статьям прост, к другим поистине сложен. Это связано не только с многочисленностью редакторов, но и со сложностью представляемых работ.

При чтении Словаря можно обнаружить несколько способов изложения резюме. Преобладают две формы: одна — аналитическая, другая — содержащая понятия.

В аналитическом резюме рассматривается суть представляемого сочинения, автор ставит перед собой задачу отвести каждой части то место, которое она занимает в данной работе. Так построена статья о Бытии и времени Хайдегтера, написанная А. Л. Келькелем. Ее замечательный текст дает самое полное представление о содержании книги. Тот факт, что статья тяжела для восприятия, связан с текстом самого оригинала.

Другие же резюме — суть понятийные. Например, Принципы философии права Гегеля представлены не в аналитической форме. П.-Ж. Лябарьер не вдается в подробности сочинения, он предпочитает определить его место, раскрывая содержательную ценность, а также показывая» какое место оно занимает во всем творчестве автора. То же самое относится и к резюме Немецкой идеологии Маркса, написанному Максимильеном Рюбелем.

Таким образом, форма статей часто определяется природой подлинников, которую необходимо учитывать. Очень интересно проанализировать работу самого редактора даже над известными произведениями. Составить резюме книги — это на самом деле чисто философское занятие. Чтобы обеспечить ее правильное понимание, надо определить отправные пункты, приемы изложения. С этой точки зрения Словарь дает примеры множества стилей и отношений к философскому произведению. Он является инструментом исследования мира философии сегодняшнего дня не только на уровне произведений, о которых говорится в Словаре, но и на уровне приемов, которые используют редакторы в процессе выполняемой ими работы.

Речь идет о труде, своеобразном инструменте, который позволяет скорее, чем любой другой, дать доступ к вселенской философии. Над философией можно работать, как правило, сквозь призму написанного, в котором сосредоточено все богатство и разнообразие этой отрасли познания. Ознакомление с этим богатством является самым совершенным приемом овладения философией во всем ее многообразии. По-моему, самыми удачными частями Словаря являются периоды от античности (более чем полная) до XIX века. Исследования средних веков и Возрождения (от Алена де Либера до Жана-Клода Марголена) особенно замечательны. Необходимо отдельно подчеркнуть исследования мусульманской, еврейской, эзотерической и алхимической мысли, где анализируются редкие и неопубликованные сочинения. Большой раздел Словарь посвящает обществам, не имеющим письменности. Перепись всех доколумбовских рукописей поистине исключительна. Такой не найти ни в одном другом труде, даже специализированном.

Просто замечательным можно назвать раздел, посвященный Индии. Дело в том, что благодаря М. Юлену, Ж. Бюго и их сотрудникам сюда вошли все значительные подлинники, среди которых и Грамматика Панини (создателя санскритской грамматики, V век до нашей эры). В этой связи можно сожалеть, что раздел Японии представлен менее удовлетворительно.

Представленный Споварь можно с пользой дополнить чтением Словаря философов, составленного под руководством Дени Гюисмана у того же издателя. Этот двухтомный труд рассматривает философию в биографическом контексте авторов философских сочинений.

Философия раскрывается в произведениях, а также в людях. Представить траекторию развития философа, процесс формирования его произведения и творчества — исключительно полезно для того, чтобы понять, как чтение других авторов формирует философское мышление. Определить роль биографического контекста философского труда — это очень педагогично. Поэтому замысел Дени Гюисмана нам кажется замечательным подспорьем замыслу Жана-Франсуа Маттеи.

В свет вышли два издания данного Словаря. Они очень отличаются друг от друга: во втором издании мы не находим сотни разделов, имевшихся в первом. Можно привести лишь один пример: лично я сожалею, что здесь отсутствует Рене Шерер, которого многие современные философы считают важным. Также, к сожалению, некоторые разделы были сокращены во втором издании. С другой стороны, во втором издании появилось много новых разделов. Так, например, мы можем найти информацию о Венском кружке, Падуэзской школе, Школе Пало Альто, которые являются новациями.

Оба труда включают рассказ о философии до 1945 года. Что касается современного периода, то при всем многообразии методов исследований оба словаря дают исчерпывающее представление о направлениях в философии на современном этапе.