минут

Парк Культуры

– Станция «Парк Культуры».

– Извините, вы выходите? – спросила я у стройного мужчины в сером плаще. Он особо и не мешал мне выйти, просто захотелось хоть с кем-то перемолвиться словечком, пусть даже дежурной фразой вежливости.

– Нет, пожалуй, прокачусь ещё кружок, ведь ночь так молода, – он сверкнул широкой доверительной улыбкой и повернулся боком, позволяя мне пройти. Поезд уже начал замедляться.

– А может, вы составите мне компанию? Зачем выходить, здесь так уютно… так много изменилось, а запах всё тот же, как в детстве. Вроде вагоны новые, а пахнет всё так же. Ни одно метро мира не пахнет так как Московское, поверьте мне. Тридцать лет назад я стоял, вот прям как мы сейчас. Мы ехали в Парк Горького. Моя бабушка вышла, а я не успел, нас разъединила толпа. И поехал дальше по кругу. Я надеялся, что она поймёт, и меня дождётся. В те времена всё было такое серое, люди, лица, губы, глаза, пальто – всё серое. А воздух живой, тёплый такой.

– И что, она вас дождалась?

– Да, конечно. У нас в семье было правило: если теряемся возвращаемся туда, где в последний раз виделись и ждём сколько потребуется.

Двери распахнулись и мне, наверное, нужно было выйти, но его странный акцент и приятная внешность сыграли со мной злую шутку. Да и что меня ждало после метро в пятницу вечером? Пересадка – и до конечной, которая уже давно не конечная, но ближе к центру от этого не стала. А там, как всегда – на тебе, наслаждайся полной грудью унылой серостью, как в его воспоминаниях о Москве своего детства.

– А вы знаете, что полный прогон по кольцевой занимает двадцать восемь минут? – Он, казалось, ничуть не удивился что я осталась. – То есть два витка в час, с хвостиком, – говорит, как будто вспоминает русские слова, а потом с удовольствием их массирует в гортани, и, наконец, с гордостью выдаёт как откровение.

– Как вы любите точность в деталях!

– Это просто галантный намёк на то, что, если я вам посмею наскучить за следующие двадцать семь минут, всё вернётся на круги своя.

«Какой, однако. Ну что ж, и мы не пальцем деланы».

– Полноте, сударь, как можно так поступить с гостем столицы? Вы так интересно говорите по-русски, что даже не могу определить ваш акцент, скажите, вы иммигрант?

– Скажем, я долговременно проживал за рубежом нашей славной родины, простите великодушно за канцеляризм. Но я по-прежнему гражданин, у меня даже есть московская прописка. Я к вам голосовать приехал, – и смеётся, будто выдал что-то, очень остроумное.

– Так у вас же и там, наверное, можно в посольстве голосовать?

– Нет больше посольства, молоткасто-серпастого, – хоть и иммигрант, а цитирует Маяковского. «Всё страньше и страньше. Так, спокойно, дивчина, слушаем и улыбаемся…»

– Из-за шампанского закрыли, – и опять смеётся. – Если шампанское из провинции Шампань нельзя называть шампанским это может довести только до одного… До полного разрыва отношений! Вы же так со мной никогда не поступите?

– Я вообще не пью, – почему-то соврала я, чтоб, не дай бог, разговор не скатился до обсуждения вин, тогда уж точно на следующей выйду. – А за кого голосовать будете?

– Не за кого, а против кого. Против всех.

– Так убрали же графу…

– Ну и бог с ними, и с графой, и с голосованием. Я лучше с вами в кафе схожу. У вас ещё существует «Шоколадница»?

– Ого, какие у вас наполеоновские планы, а может сначала познакомимся?

– Гирш Генсбур, к вашим услугам, сударыня.

– А я – Мари, просто Мари́, – почему-то, импонируя ему, произнесла своё имя на французский манер, а фамилию решила не называть. Вдруг маньяк, а фамилия у меня редкая.

– Enchanté! Очень приятно, – он не смог сразу выбрать как именно мне засвидетельствовать своё почтение, в итоге практически выхватил мою руку и церемонно потряс её, как на деловом приёме, хотя я почувствовала, что он хотел припасть к ней губами, как старомодный кавалер. Из какого он вообще века, этот чудак?

– А у вас, месьё, такая звучная фамилия, вы случайно не родственник Сержу Генсбуру…?

– Нет, просто однофамилец, но его творчество мне очень нравится, ну не то чтоб на каждый день, конечно. А вы, значит, просто Мария… – да, культурные отсылки у него точно из девяностых, но под затянувшейся паузой подразумевалось, что я назову свою фамилию.

– А фамилия моя слишком известна, чтобы…

– Вы её называли? Ах и не надо, берите мою, не пожалеете, – этот чудак, похоже, обожал театр абсурда. Или он действительно вернулся на родину женихаться?

Смеюсь.

– Черт с вами, месьё, давайте ваши кофея, но будьте покойны, Бастилия не сдастся без боя!