М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

I

.

Зима в тот год пришла рано и быстро развернулась во всю мощь, заставляя городские службы работать на пределе возможностей, что, впрочем, не спасало случайных прохожих от болезненных падений. Вместе с ней пришли и холода, которые ясно дали понять, что осень навсегда осталась где-то позади. В витринах уже деликатно светилась праздничная иллюминация, словно стесняясь напоминала о приближающихся торжествах. Все это, вкупе с элегантно спускающимся снегом, приносило ощущение сказки на ночь, о которой никто не просил и мог бы спокойно уснуть и без нее.

Я шел немного позади от компании своих друзей, кутаясь в легкую куртку, и все еще отказываясь верить в неотвратимость происходящих с природой метаморфоз. Направлялись мы в некий секретный бар, чьего точного расположения никто не знал. Это вынудило нас как следует покружить, уподобляясь падающему снегу. Хотя слегка подвыпившей и начинающей злиться от своей глупости компании людей далеко до грациозной безмятежности снежинок.

В конце концов во дворе старого жилого дома мы обнаружили ничем не примечательную коричневую металлическую дверь с одиноко болтающейся над ней грушевидной лампочкой. Бар действительно был секретным, ведь никому бы и в голову не пришло бы, что за этой дверью могут наливать что-то разительно отличающееся от того, что обычно наливают за тысячами других таких же коричневых дверей в этом городе.

По крутой лестнице, явно не предназначенной для транспортировки пьяных тел, мы спустились в небольшое темное помещение, задекорированное, впрочем, со вкусом. Темно-серая фактурная штукатурка, мягкий свет от лампочек Эдисона, мощная барная стойка, за которой суетливо крутилась парочка барменов. Атмосфера относила на Запад в поздние тридцатые года прошлого века, только без набившей оскомину мафиозной тематики и нескончаемых разговоров, что пора уже что-то делать с этим Гитлером. Но самое главное, что внутри было тепло. После долгих блужданий по морозу это было то что нужно всем нам.

Органично и компактно разместившись вдоль барной стойки, мы дружно начали дырявить спину в жилетке, которая была прикреплена к человеку, ответственному за разлив спиртного. Вертевшаяся до этого во все стороны голова наконец повернулась в нужную нам и принялась выслушивать дилетантские вопросы и стандартные шутки про возможные смешения стоявших на полках перед нами бутылочек. Прошло добрых пять минут пока каждый из нас определился со степенью горечи и крепости желаемого коктейля.

После пару глотков настроение у все выровнялось и приобрело устойчивый вектор в направление пьяного счастья. Все-таки хорошо, что в жизни есть неизменные вещи. Сам я расположился с края от нашей компании. Самое выгодное место для имитации вовлеченности в разговор. Кивая с определенным интервалом в знак того, что я слушаю о чем идет речь, я меж тем с интересом разглядывал окружающую обстановку. Вокруг нас было много приятных и даже красивых лиц, сгруппировавшихся небольшими кучками по интересам. По обрывкам доносившихся фраз можно было понять, что здесь были только представители так называемого креативного класса. Фотографы, редакторы, блогеры и прочие сословия, которых доступность информации в современном мира вывела на передний план прогрессивной мысли. Тенденция невеселая, но объяснимая. Объемы информации надо наращивать, а проще и быстрее всего это сделать представив свое виденье и мысли по поводу чего угодно во всеуслышание.

Неожиданно для себя в тот вечер я оказался в гуще самых модных тенденций, вперемешку с самыми заурядными сплетнями о тех, кого в тот момент там не было. На подобие того, что некто, кого разрекламировал другой некто, вернулся со священной земли со своим вдохновенным черно-белым фотопроектом, запечатлевающим внутренний ужас гусениц, в момент когда они уже наполовину оказались в клювах иммигрировавших птиц, не далее, чем две недели назад, но уже успел поругаться в край со своей подругой, концептуальной моделью, и уже успел загадить весь свой отельный номер. Будучи не знаком ни с этим некто, ни с его фотопроектом, ни с, к наибольшему сожалению, его подругой эта чужая дискуссия, как и все остальные звучавшие во все стороны от барной стойки, вызывала у меня лишь некоторое недоуменно-ироничное любопытство. Благо общая мягкая тональность голосов органично вплеталась в ненавязчивые джазовые мелодии, звучавшие в заведении, и вкупе они давали приятный саундтрек к неплохому вечеру.

Не помню, сколько я сидел так, улавливая обрывки фраз со всего зала и с периодичностью поддакивая своим друзьям. Объект внимания постоянно менялся, но была маленькая компания, к которой я постоянно возвращался взглядом. Возле меня расположились три девушки. О чем они разговаривали между собой я никак не мог уловить, громкость их голосов была чуть тише общезаданного окружающего розового шума. Но была одна деталь, которая меня не отпускала. У них был небольшой потрепанный блокнотик, в который каждая из них что-то попеременно записывала. Две из трех делали это очень легко с улыбкой и особенно не задумываясь, словно у них в голове уже был этот список записей, и они лишь действовали по заранее написанному сценарию. Однако, у одной, которой сидела посредине, выходило немного иначе. Когда ручка вместе с блокнотиком оказывались перед ней, она каждый раз повторяла маленький ритуал из едва заметных, но примечательных движений. Увидев, что пришла ее очередь, она замолкала на полуслове, слегка поворачивала голову в сторону подруг, затем подушечками пальцев с черным лаком она медленно притягивала маленькую книжечку ближе. Блокнотик, повинуясь как зачарованный, скользил к ней по барной стойке. Она наклоняла и голову, чтобы прочесть, что было написано другими. Каждый раз прядь волос, убранная за левое ухо, своевольно падала, закрывая ее лицо. Прочитав, она поднимала голову, одновременно возвращая непослушную прядь на место. Затем наступала пара секунд, когда она задумывалась и машинально проводила взглядом по собравшимся в зале, однако, ни на ком не задерживаясь. Рассеянный взгляд всегда останавливался в конце на играющих отражениями разномастных бутылках с дорогим алкоголем, с любовью и вниманием расставленным на полках перед нами всеми. На несколько секунд она замирала. Были заметны только плавные, едва заметные движения ее правой кисти, легкие, волнообразные, словно она покачивается на волнах материи. И вдруг появлялась практически незаметная полуулыбка, собиравшаяся на красных губах в самом-самом уголке рта. Словно не желая показывать, что сейчас узнала что-то, что уж точно недоступно всем окружающим, кончиком ручки она прикрывала выдававший это тайное знание уголок рта. После чего уже осознанным взглядом она вновь пробегалась по головам людей в зале, давая себе время убедиться, что новое знание действительно принадлежит только ей. Удостоверившись в этом, уже с нескрываемой довольной улыбкой, она начинала медленно водить ручкой по листам бумаги. После этого она пролистывала в блокнотике пару страничек и с чуть изменившимся выражением лица, на миг принимавшим тень некоторой тоски и поджав губы, записывала еще какие-то строчки. Прядь волос снова выпадала из отведенного ей места. Отложив ручку, она перечитывала свои строчки, вносила корректировки. После чего теми же двумя пальцами перемещала открытый блокнотик своей подруге и удовлетворенно делала глоток из стоявшего перед ней стакана олд-фэшенд.

Я ловил себя на мысли, что каждый раз последовательность действий была одна и та же, менялись лишь доли секунд, которые отводились на каждый из этапов. И каждый раз я смотрел на нее, затаив дыхание, словно передо мной открывалось некое сакральное таинство.

После одного такого ритуала, примерно десятого по счету, прикончив содержимое стакана она потянулась за сумочкой и достав пачку сигарет, отправилась на поверхность. Я, движимый всем своим любопытством, последовал за ней.

На улице все так же кружил снег крупными хлопьями. После перерыва в теплом помещении со стаканом в руке можно было действительно оценить в полной мере это зимнее очарование.

Ее небольшой темный силуэт стоял чуть в стороне и выдыхал сигаретный дым прямо на пролетавшие мимо снежинки. Теперь я мог разглядеть, что она была небольшого роста с аккуратной фигурой в черном закрытым платье, на плечи было накинуто зимнее пальто. Шея и грудь были плотно укрыты за темно-бордовым палантином под цвет помады. Лицо было немного вытянутое с ярко-выраженными скулами и слегка раскосыми глазами. Весь образ был великолепно вылеплен по канонам классическим гламурной готики. Однако, внешность выглядела холодно лишь на первый взгляд. Если задержать взгляд, то ее образ лишь играл с готикой, словно улыбаясь, мягко и насмешливо. Он заимствовал классические элементы, но трактовал их как-то по-своему. Изящнее, ироничнее. Тем самым позиционируя себя скорее как противоположность канонической стилистике. Взгляд же, следивший за падающими снежинками, хоть и был наполнен отстраненностью, но все-таки в нем улавливался огонек интереса. Наверное, таким же смотрят на небесах в сторону земли.

– Для меня мысль о том, что каждая из них уникальна и непохожа на других является одной из самых фантастических, что я когда-либо знала, – заговорила она вслух, обращаясь ко мне, так как по близости никого не было и в помине. – Сколько их сейчас улеглось на землю – я даже примерно не смогу представить. И все они, поразительные в своей уникальности, сейчас плавно слились в одно огромное целое, что уже невозможно различить их по отдельности. Все это как-то грустно.

– Так же, как и все уникальные люди в итоге сливается в одну огромную массу, – попытался я продолжить с самой банальнейшей метафоры. И сразу устыдился прямолинейности своего замечания. – Простите за такое избитое сравнение.

Она взглянула на меня с иронией и продолжила следить за снежинками.

– Простите мое любопытство, – сказал я после пары затяжек – но мне показалось что Вы пишете стихотворение в этом блокнотике?

– Можно на «Ты». Да, каждая из нас пишет по строчке. Получается такое произведение общего разума. В итоге выходит не очень-то складно, но, по крайней мере, это весьма неплохое занятие в баре. То, что приходит на ум первое я оставляю на странице со строчками подруг. Ну и в то же время пытаюсь написать свое собственное на другой страничке.

– Думаю, они разные по своему содержанию?

– Хм, ну начинаются они с одних и тех же строчек. А вот продолжаются, да, по-разному. Это скорее маленький эксперимент. Все равно что бросить одинаковые зернышки в разные почву и посмотреть, что получится. Кто-то подсыплет щепотку своих ментальных удобрений, кто-то польет мои зерна водой, настоянной на своем опыте и в итоге, получится некий очаровательный уродец, в чертах которого можно конечно проследить свое влияние, но лучше оставить его в клетке и никогда больше не вспоминать. Такой вот "субботний ребенок" от поэзии. Поэтому для чистоты совести я развожу свой собственный маленький огородик, где посаженные мною зерна находятся только лишь под моим присмотром и идея вырастет именно такой какой кажется в моем воображении.

– Интересный подход. А свои личные ты собираешь для сборника?

– Нет, я их дарю тем, кто мне понравится. Если кто-то другой их соберет в достаточном количестве и выпустит целую книгу под своим именем, для меня будет достаточно благодарственного упоминания в начале.

– То есть слава для тебя не главное?

– Почему же? Поэтическая слава – это всегда неплохо, но я выбрала другое поприще, в котором хотела бы преуспеть. Поэтому я оставляю стихосложение страждущим.

– Могу поинтересоваться, какое именно?

– У нас втроем небольшое PR-агентство. Я отвечаю за креативную составляющую, одна моя подруга – за коммуникацию, вторая за – стратегию и структуру всего нашего дела. Хотя мы, конечно, часто меняемся ролями, но в общих чертах все именно так.

– И как идут дела?

– На данный момент – прекрасно. Заказы со всего мира. Мне даже удивительно, как мы успели заработать себе столько популярности. Полагаю, мы уловили самую суть рекламного мастерства – прославление. Главное, чтобы все выглядело торжественно. И чем напыщеннее – тем лучше. Я написала столько хвалебных речей и гимнов совершенно безликим на мой скромный вкус компаниям и людям, что меня уже можно взять на место пресс-атташе Северной Кореи и, поверь мне, люди поверят, что там действительно великолепно. Не только те, кто уже там живет и действительно в это верит, но и те, кто снаружи.

Все до банальности просто: надо восхвалять сильные стороны, громко, уверенно, стильно и без тени сомнений, в какой-то момент информации станет так много, что на обсуждение минусов просто не останется пространства.

– Я если честно, не могу понять нравится ли тебе твое призвание?

Она задумчиво перевела взгляд с меня на уже давно потухший сигаретный бычок и протянула: "Дааа", а затем добавила: "Прохладно тут, давай пойдем внутрь".

И мы вернулись в подвальчик к нашим теплым насиженным местам и обновленным коктейлям. Моего отсутствия никто из моих друзей и не заметил, а вот ее возвращению ее спутницы заметно обрадовались. Блокнотик был на прежнем месте, прямо перед ней, раскрыт прямо на «общих» страницах. Пока я согревался, она вновь проделала свой таинственный ритуал. Когда она завершила все свои священные действия, я понял, что так и не узнал ее имя. Я спросил, и она представилась. Я прекрасно помню, как ее звали, но сейчас имя ее не несет никакой значимости для оставшегося в воспоминаниях образа, поэтому я буду называть ее сокращенно К.

Затем прошла стандартная кросскомпанейская церемония знакомства. Мне были представлены две ее подруги – стратег и коммуникатор, вот их имена я не запомнил. А я в свою очередь представил им всех своих друзей. Несколько минут приветствий и ознакомительных вопросов, после чего все вернулось на круги своя – мой квартет сомкнулся, их трио также вернулось на свою негромкую волну.

Пока мы были на улице две ее спутницы пересели ближе к друг другу и К. в тот момент оказалась возле меня. В момент создания следующей части стихотворений она машинально откинула волосы, и мне открылись ее плечи и часть спины. Они полностью были покрыты были покрыты тонким узором татуировок. Флористические тонкие черные линии появлялись из-за горизонта платья, разветвлялись, переплетались и вились, увлекшись лишь им одной известной игрой, на поверхности бледной спины, простирались все выше и выше, ничуть не смущаясь и даже нахально заходили на острые выпады лопаток, с любопытством заглядывали на открытые плечи и аккуратно, словно испугавшись своей дерзости, боязливо заходили на длинную тонкую шею. Возле линии волос они останавливались. Выглядело словно отдельная живая субстанция покрывала тело. Завороженный я бесстыдно скользил взглядом по этому лабиринту, теряясь, плутая и возвращаясь.

Мне всегда нравилась мысль, что лучше всего татуировки смотрится на девушке, на которую никогда не подумаешь, что они у нее могут быть. То есть, когда к предполагаемому достоинству образа и, если позволите, аристократичности, вдруг добавляется такой эстетический нюанс – то эффект поразителен. В данном случае к несомненно возвышенному образу прибавлялся еще и столь мощный графический аспект, что общий драматический эффект был поражающим. А то что некоторая часть этого общего рисунка была скрыта под одеждой добавляла ноту таинственности, отзывающейся изнывающим любопытством.

– Не хочешь попробовать? Мне кажется, у нас может неплохо получиться, – послышался ее негромкий голос совсем рядом со мной. Я насильно был выдернут из своего визуального путешествия. К. с прищуром смотрела на меня. Вероятно, она заметила мой неджентльменский изучающий взгляд. Смутившись, я не сразу догадался, что от меня требуется.

– Вперед! – она придвинула ко мне тот заветный блокнотик. Я взглянул на одинокую строчку на желтоватой страничке.

Во всех искрящих склянках мира,

– И что я должен делать?

– Можешь открыть душу, выпустить всех внутренних демонов, совершить интернальное харакири, вырвав свое сердце из бесполезной оболочки, дабы ее наполнила вся созидательная мощь Вселенной, и разразиться небывалыми по своей изящности и проникновенности строчками, запечатленными твоей кровью на этих страницах, которые тот час станут венцом творения всего человечества. Но я пока просто предлагаю написать ручкой что-нибудь ниже.

Я еще раз перечитал строчку. Поколебавшись я выбрал самый очевидный и легкий вариант для продолжения, а именно спасовать, и посмотреть куда пойдет развитие действа.

Что я собрал перед собой,

– Хитро – заключила с ухмылкой К., – продолжим. На сей раз ее ритуал был несколько усеченным. Блокнотик быстро вернулся ко мне.

Виднелись сквозь пары эфира

Не думал, что в баре мне придется пройти психологическое тестирование. Надо было закрывать мысль, да еще и в рифму.

– Главное не опускаться до сочетания "собой-тобой", а то будет совсем грустно, – снисходительно заметила К. Я и сам это прекрасно понимал. Не знаю, что меня тогда дернуло, можно же было спокойной отвязаться «прибоем», «порой» или на худой конец «косой трубой». Но я пошел на риск.

Бессилье, злоба и покой.

– Вооот, – протянула К., сделав глоток. На ее устах начала проглядывать хищническая улыбка, она действовала на своем поле, и она могла использовать все прекрасно знакомые ей приемы. – Становится куда интереснее.

И я вскрывал их по порядку

Помню, что тогда, держался за две мысли: не написать банальщину самому и по возможности вынудить ее написать строчку с личным смыслом. Такое маленькое противостояние на не самом очевидном поле брани.

Все вслух, стараясь не дышать.

Видно было, что это точно не было ее домашней заготовкой, которую она использовала на не в меру любопытствующих молодых людях. Ей требовалось некоторое время, чтобы продолжить. В эти мгновения она покусывала кончик ручки, украдкой посматривая на меня.

Ведь зло желало беспорядков,

И опять мне надо было заканчивать, благо вектор уже наметился.

Бессилье предпочло бы ждать.

– Совсем недурно вышло, – заметила К. смеясь. (Не знаю, что было главной причиной: моя литературная сметливость или ее уже третий почти приконченный коктейль.) Думаю, можно переходить на следующий уровень.

– Тогда начну я, – быстро сказал я, чувствуя возможность выигрыша.

Когда придет творенье свыше…

– Вижу, ты решил играть всерьез. Что ж, мне нравится.

Она развернулась ко мне. Теперь мы сидели лицом к лицу. Я мог видеть неглубокий вырез ее платья, очертания небольшой аккуратной груди. На проступающих ребрах также была запечатлена эта живая сеть из черных линий, появляющихся и ныряющих обратно за контур платья. И снова я был затянут в этот чертов лабиринт. Довольно грязный прием с ее стороны.

Она с нескрываемым удовольствием написала свою строчку и вновь блокнотик лежал передо мной.

Покорно побреду за ним

Заметно, что она была сбита с толку, но держалась хорошо. Я продолжил:

Чтобы оставить все, что было лишним

– Похвально, – она задумалась, дав мне время в предвкушении победоносно отхлебнуть из бокала нечто, содержащее джин. Довольно сомнительное пойло, подумал я, но видимо это и есть напиток неожиданно начинающих поэтов.

Чтобы увидеть все действительно другим.

– Ловкий ход, – заметил я.

– Ты знал на что идешь, – сказала К., карикатурно задрав нос. – А теперь пойдем покурим.

И мы снова выбрались на улицу. Снег продолжал падать, оставляя завороженным любого кому не чужда пролетарская красота подворотен при низкий температурах.

– Не самое распространенное развлечение в баре.

– И очень жаль.

– Думаешь, если бы все сидели с блокнотиками в заведениях стало бы гораздо интереснее пить?

– Думаю, это помогло бы многим провести время с гораздо большей пользой, чем просто накидываться и болтать о житейских пустяках. Не сказать, конечно, что мы все постоянно ходим только для того, чтобы набросать что-то на маленькой бумажке. Вовсе нет. В иных случаях даже достав блокнотик мы оставляем его уныло пустым. Но, как бы то ни было, муза приходит чаще к тем, кто дружен с алкоголем. У меня есть немало доказательств. Хотя не без исключений, разумеется. Ей нравится, когда ход мысли становится более прямым без увиливаний и оков окружения. Можно и с чем-нибудь другим, расширяющим сознание, но это может привести к полной потере чувства себя. Полезно только в том случае, если потребуется перезагрузка, но совершенно излишне для деликатного распутывания клубка мыслей. Так что лично мне по нраву именно старый добрый алкоголь. Ты знаешь его, он знает тебя. Неожиданности сводятся к минимуму. Именно в компании с ним с самой большой долей вероятности можно найти в голове всего два слова, за которыми польются и остальные. И плевать, если они пойдут вкривь и вкось, смешные и в то же время странные, глупые и неряшливые, словно любопытные дети, случайно добравшиеся до мини-бара. Абсолютно наплевать. Никто не может тебя осуждать. Потому что нельзя осуждать душу. Можно поведение, слова, поступки, но не душу. И пусть слова эти выйдут в этот мир не так лучезарно элегантной в своей воздушности как какая-нибудь светская куртизанка из Парижа середины девятнадцатого века, оставляя за собой флер тончайшей философской словесности, сверкающей нетривиальными аналогиями и умовозбуждающими аллюзиями. Пусть придет старый хромой дворник. Злой, обиженный, клеймящий судьбу, мать алкоголичку, треклятый призыв на случившуюся некстати идиотскую войну и тот сволочной осколок, которой подло прилетел в его и так не самую светлую голову, и так там предательски и остался. И сволочную страну, которая не смогла о нем позаботиться. И окружающих обывателей, смеющихся и боящихся его. И вот он будет орать на бумаге абсолютно нескладно. Материться, завывать и портить бумагу слезами и кляксами. Но главное что он покажется. И первая, и вторая душа одинаково имеют право на существование. И даже не право. Форма не важна, важно чувство, важен посыл. На бумаге останется только честная мелодия, парящая мысль....

К. неожиданно остановилась и задумалась, замерев в своем ораторском ступоре, остановив кисть с дымящейся сигаретой в наивысшей точке дуги сдержанно-рассуждающей траектории. Я не мог понять, стоит ли мне вставить какую-нибудь свою реплику, или она выдерживает просто драматическую паузу. Однако, я пользовался этими ничтожными по своей продолжительности, но неимоверно великолепными микромоментами, чтобы сполна рассмотреть К. Тогда на улице дополнением для этой черной изящной статуэтки, высотой с невысокую девушку на каблуках, были и маленькие снежинки, имевшие честь, оказаться на черных атласных волосах и легкие дуновения ветра, колебавшие опадавшие пряди. Устремление взгляда ее оставалось неподвижным, только слегка раскрывались глаза. Можно было уследить крохотные движения носа, подававшего признаки дыхания. Именно каждый раз спасало меня от мысли, что время вдруг остановилось для всех остальных кроме меня. Если в эту секунду К. оставляла руку приподнятой, то ее тонкие длинные бледные пальцы еле заметно дрожали. Возможно, от холода, возможно из-за бури, разражавшейся в эти секунды в ее голове. Она была поглощена своими размышлениями. Можно было представить как миллионы отсылок и размышлений в один момент сталкивались на перекрестках синапсов в ее прекрасному мозгу, сливаясь и перекрывая друг друга, порождая тонкие и решительные умозаключения, которые готовились пройтись через пресс словообразования, обрести подобающие им звуки родного языка и вынырнуть через несколько секунд через решительно оживающий рот. Я же в это время как полностью отдавался созерцанию, жадно ловя момент и оставляя все свои мыслительные процессы. Иногда случалось, что за эти секунды я абсолютно терял мысль ее повествования, углубляясь в зрительное путешествие по чертам ее лица и абрису тела.

Да, – также неожиданно ожила К., и логично закончила движение руки, поднеся сигарету к губам, – так что место, где темно и наливают – самое подходящее, чтобы начинать изливать свои мысли, а не просто давать им забродить как паршивому вину. Но это уже давно известная истина.

– Так, а если у человека и нет мыслей вовсе?

– Ну нет, это невозможно. Мысли есть всегда, но их направление и эмоциональное окраска всегда разнятся. Если их нет, то это уже состояние полной Нирваны и можно только позавидовать. Хотя это же наверняка ужасно скучно.

Ее лицо избавилось от разгоряченных драматических ужимок, которые сменяли друг друга за промежуток произнесения речи. Глаза были предельно серьезны. Момент был совершенно отличный от присущих ей замираний. Она была не где-то там в прострации, в искрящихся мыслях и собственных рассуждениях, а именно тут, со мной, напротив меня, проникала в мой разум, шла напролом в самую глубь, сметая все на своем пути. Взгляд ее был словно идеальный вирус, неостановимый и разящий. И я стоял завороженный, как обезьянка перед удавом, не смея даже помыслить отвернуться, дабы скрыться от серьезности сложившегося положения. Но даже если бы я попробовал это сделать – было бы уже слишком поздно.

Все наружное ушло на второй план, вышло из ореола внимания. Ни холода, ни опьянения никогда не существовало. Взаимодействие перешло из общепринятого мира прямиком в мою черепную коробку. Вот так просто, всего одним взглядом. И там оно продолжалось, уже не в форме монолога с нелепыми уточняющими вопросами, а метафизически, процессами возникновения, поглощения и слияния материй, которые можно только неуловимо прочувствовать лишь в избранные моменты жизни. Ужас и спокойствие, нетерпение и умиротворенность, невыносимое желание и эйфория. Возможно, именно это ощущают в момент смерти.

– Пойдем уж, – произнесла К. с легкой улыбкой, вернув нас обоих из космоса в пустынный заснеженный дворик. Каким бы притягательным и уникальным не был момент до этого, как бы мне не хотелось его поймать и растянуть, возразить я ей не мог. Мы плечом к плечу нетвердой походкой отправились обратно в теплый подвальчик.

В помещении атмосфера наслаждалась своей изолированностью, ей была абсолютно безразлична ситуация снаружи, будь то откровения одного отдельного человека или целая атомная война. Из-за небольшой площади и постоянного круга уютно устроившихся посетителей, она отвергала всех новопришедших решительной и бескомпромиссной нехваткой стульев. Белый шум окружающих разговоров оставался на прежнем уровне, разрываемым лишь порой громким заливистым смехом какой-нибудь из посетительниц, что казалось несколько невежливым по отношению к общему состоянию размеренности.

Единственным отличием было состояние двух сопровождающих ее подруг. Пока мы отсутствовали они успели прилично поднабраться и загрустить. Блокнотик лежал на том же месте, перед местом К. Я поймал слегка обеспокоенный взгляд бармена, который демонстративно не убирал пустые стаканы перед ними. Видимо, полагая, что этот недвусмысленный намек привлечет каких-нибудь охотников за легкой добычей, которые с удовольствием отведут двух слабо соображающих девушек куда-нибудь подальше из этого заведения.

– Странно, мне казалось, что мы там простояли совсем недолго, – сказала К., аккуратно, разворачивая подругу-"стратега" к себе и оценивая ее дееспособность.

– Вероятно, в тепле время идет быстрее, – ответил я, усаживаясь обратно на свое место.

– Хм, зря Эйнштейн не учел это в своей теории относительности, тогда я бы чаще поглядывала на часы на морозе.

К. разочарованно поглядела на блокнотик, который за время ее отсутствия не наполнился ни строчкой.

– Пожалуй, нам лучше отправляться.

– Понимаю, мне проводить вас?

– Нет, не стоит. Я уже бывала в этой ситуации. Есть вероятность, что случится такое, что точно не стоит постороннему человеку.

Я понимающе кивнул. Пока ее подруги неспешно одевались, К. пролистала блокнотик.

– Не хочешь забрать себе, что мы с тобой набросали тут? – спросила она с осторожной улыбкой.

– Да нет, пусть лучше останутся у тебя, – отмахнулся я. Полагаю, этот ответ ей не понравился. Она возмущенно посмотрела на меня исподлобья.

– Давай лучше ты оставишь мне свой номер телефона, и мы встретимся и попробуем изобразить, что получше, – я попытался исправиться.

– Хорошо, – сказала она, начертав на чистом листике из блокнота цифры. После чего, придерживая обоих подруг сразу, К. направилась к выходу. Секундами позже я поднялся наверх, но во дворе уже никого не было. И я остался, закурил и постарался освежить в памяти то ощущение от ее взгляда. Но не смог. Оставались только листок бумаги с цифрами в кармане и надежда на новую встречу.

Больше ничего примечательного тем вечером не случилось. Три места рядом со мной заняли три иностранца в белых рубашках и принялись шумно закидываться коктейлями на основе водки. А я за неимением лучшего вернулся к друзьям, меланхолично слушая их затухающий разговор. Они уже пришли к согласию, что прикончат последний раунд напитков и пора уже разбредаться по домам.

Следующий дни К. не выходила из моей головы. До того вечера я довольно тепло относился к алкоголю, но довольно прохладно к поэзии. Я, конечно, уважал ее как жанр искусства, даже мог вспомнить немного из школьной программы, однако, всерьез она меня никогда не цепляла. Сомнительное занятие подбирать слова в рифму. Любой человек со знанием языка и средней сообразительностью сможет справиться.

Но произнесенная страстная речь маленькой девушки в черном платье в темном заснеженном дворике засела у меня в мозгу. Вероятно, именно это она и хотела сделать, пристально всматриваясь мне даже не в глаза, а куда-то гораздо глубже. Теперь нет никаких сомнений по этому поводу. Всю мощь, весь тот невообразимый посыл, что она связывала с этим благородным занятием, она собрала в один единственный импульс. И грубо без приглашения просто поселила в моей голове.

Я прекрасно помню то чувство, крепко засевшее во мне. Если попробовать сказать двумя словами – то я просто начал видеть куда больше, чем раньше. Звучит странно, я знаю. Оно приходит постепенно, начиная с крошечных малозначимых деталей, будь то необычный клочок бумаги, подгоняемый ветром вместе со снегом, или же например необычайно яркий цвет шарфа у девушки, что стоит перед тобой в очереди. И чем больше ты начинаешь вглядываться, тем больше тебе открывается. Ты вдруг понимаешь откуда попал сюда этот клочок, почему девушка выбрала именно этот оттенок красного, как они оказались в этой точке пространства и времени. И самое главное приходит понимание, что это не случайность, а все именно так как и должно быть. И вот, ошеломленный, ты просто стоишь и в изумлении смотришь вокруг. Ты вдруг стал свидетелем работы мироздания, процесса на котором базируется вся жизнь. Все вокруг предстает неразрывно связанным друг с другом. И связь эта не вовсе не какая-то черная материя, невидимая, неосязаемая, но подразумеваемая и вроде как реальная. Это – нити. Тончайшие, воздушные нити разных оттенков красного цвета. И ты видишь их, каждую в отдельности и мириады вкупе, связывающие разрозненное воедино и все сущее, сплетенное ими. Они лежат на кончиках пальцев, отправляются во все направления сразу, игриво опутываются вокруг всех оказавшихся рядом людей, проникая или же наоборот – уклончиво и своевольно обходя в опасной близости, игриво стелются по земле, свободно вздымаются вверх, при этом отзываясь на каждое малейшее дуновение ветра, вплетаются в облысевшие деревья, и взрываются с них вместе со стаей черных ворон. Они не останавливаются и не заканчиваются, они аккуратно опоясывают каждый неодушевленный предмет, каждую никчемную на первый взгляд вещь, деликатно и необременительно, но неуступчиво и бескомпромиссно, ничто не может от них избавиться или сбросить с себя эту сеть. Они заставляют предмет подчиняться своим тончайшим вибрациям, входят в него, играют им, проникают в каждый атом, заполняют пространство внутри. Тем самым они создают связи и заставляют все вокруг куда-то двигаться. Все сплетено.

И можно взять любую из этих нитей и последовать по ней, ощущая каждый ее поворот, сквозь пальцы пропуская каждое натяжение и послабление, натыкаясь на обрывы или спутанные клубки, обойти вокруг целый город и обнаружить, что нить приходит к одинокому покосившемуся фонарному столбу где-нибудь на окраине. И вместе с ней увидеть не только внешний облик этого столба, но и его память. Увидеть его реакцию на каждую каплю дождя, что когда-либо падала на его поверхность, на каждый звук, что доходил до этого места. И не просто вообразить или сфантазировать, а именно увидеть и стать частью этого. И таких нитей перед глазами появляется неимоверное количество, и уходят они из вашей гостиной по направлению к млечному пути. Божественный замысел в представлении помешавшейся эстетствующей портнихи.

И все перед тобой, все становится так просто и объяснимо и вот оно лежит прямо перед ногами, словно кто-то бросил к ногам все ключи от когда-либо запертых дверей. Это ввергает в ступор. Когда столько путей – выбор невозможен. И что делать я не имел ни малейшего представления

Тогда для меня тогда открылась еще одна, скажем так особенность. При взаимодействии с чем угодно, эти нити тащат за собой во это огромное количество взаимосвязанной информации, истории и даже литературных отсылок. Например, сделав один глоток обычного отвратного растворимого кофе, я попеременно оказался и на залитых палящим солнцем высокогорной плантации Кении, услышал дребезжащий звук назойливых насекомых, как они одурев от жары просто врезаются в шею и застревают в волосах, ощутил мозолистые руки несчастной черной женщины сорока лет от роду, оставшейся без мужа после трагического несчастного случая на скотобойне, увидел блестевший пот на ее лбу и тщательно скрываемые слезы по причине идиотского поведения ее старшего сына, отправившегося в соседнюю страну, и там связавшегося с фанатичной вооруженной группировкой. Он, конечно, обещал помогать деньгами, а позже и вернуться во славе победителя и даже намечал сам себе неплохие перспективы в новом правительстве после переворота. Однако, ее коллега по сбору кофе все не переставая рассказывала о железной выдержке прогосударственных сил и беспощадности нынешнего тирана и что уже немало историй было про головы молодых ребят для потехи и устрашения насаженных на колья. Тем самым выжимая у женщины все новые и новые приступы слез. Со следующим глотком в моих волосах уже был предзакатный ветер и придорожная пыль, солнце нехотя опускалось за небольшой холм, слышал как водитель наконец когда он один мог удовлетворить свою любовь к американской поп-музыке и громко подпевал старой поп-песенке. Далее почему-то были песчаные карьеры и завод по изготовления керамики, видимо, в дело добавились вибрации кружки. Потом еще грузовой самолет, с покрывалом из растянувшихся у него под брюхом кучевых облаков. Небольшая турбулентность, но в остальном все в порядке.

Кофе я так и не допил. Пока я оказывался и опробовал каждое из этих, хммм, я бы не назвал это видениями или фантазиями. Скорее это множество реальностей, наслаивающихся на ту, в которой был я. Или воспоминания, которых у тебя никогда не было, но которые были у всего окружающего. Порой это было захватывающе и волнительно. Но в большую часть времени мне хотелось просто выпить кофе, а не вдаваться во все трагедии огромного завязанного самого на себе окружающего мира. Что стало довольно проблематично.

Я попытался успокоиться и постараться разобраться, что это, для чего, откуда. Почему именно мне, почему сейчас? Вопросы сыпались, но оставались без какого-либо ответа. Даже предположения. Все было слишком ново, слишком необычно, чтобы примерить хоть какой-нибудь из прежних вариантов ответа. Оставался только образ невысокой брюнетки, что так пристально смотрела на меня. Только она выбивалась из общего ничем не примечательного хода событий жизни. Хорошо, что у меня остался ее телефон. Кто знает, может быть ей известен требуемый порядок действий.

Я набрал ее номер. Был вечер, голос К. звучал сонно. Я смущенно представился и напомнил ей о недавно прошедшем вечере. Было приятно, что она меня вспомнила или, по крайней мере, сделала вид. Она сообщила, что улетела на съемки рекламы какого-то йогурта. На вопрос, когда вернется, я получил ответ, что в лучшем случае, только на следующей неделе. Все-таки йогурт элитный, приглашенные актеры капризные, погода ни к черту, сценарий заезженный, а съемочная группа тайком выпивает. Но надо все выполнить гладко. "Да-да, конечно", – отвечал я слегка растерянный, перебирая красные нити между пальцами.

Дни тянулись мучительно долго. Там, где она находилась, погода не менялась, сценарий переписываться не желал, актеры капризничать не переставали. Насколько я мог судить по тексту сообщений, ее настрой тоже был далеко не фонтан. Меня лишь немного успокаивал тот непререкаемый факт, что как бы не были тяжелы рекламные роды, в конце концов они всегда заканчиваются рождением.

Мне оставалось только аккуратно выполнять каждодневные хлопоты, изо всех сил стараясь не оглядываться по сторонам. Не покидало чувство, будто я мелкий мошенник, неожиданно для себя загремевший в тюрьму строго режима, или же застенчивый ботан-старшеклассник, перешедший в новую школу. В голове только держалась одна мысль: "Не смотреть по сторонам, никуда не ввязываться". Иначе не успеешь моргнуть глазом ты оказываешься в самых неожиданных местах, видишь их хитросплетения, в голову вплетались образы и мысли. Словно меня насильно заставляли быть свидетелем и смотреть на безжалостный видеоряд, в металлической маске, не позволявшей закрыть глаза. Только режиссером был не Кубрик, а само величие хаоса. На выстроенный свет и мало-мальски логичный сценарий рассчитывать не приходилось.

К примеру, однажды я решил, не подумав срезать изученный путь, и пройти по незнакомому переулку, как на меня сразу напали воспоминания этого места. Размеренный вечер сменился глухой зябкой ночью. В этом грязном антураже, среди глухих стен и молчаливых окон предо мной предстала омерзительная сцена изнасилования. Девушка также, как и я два года спустя решила срезать путь, дабы успеть на последний троллейбус до дома. Однако, не успела дойти. В этом же переулке дожидался недавно ставший отцом молодой человек. Все происходило с крайней степенью зверства. Самое ужасное, что я не только мог видеть это зверство, но еще и чувствовал его. Те взорвавшиеся эмоции проникали в меня по этим красным путеводным нитям, и безжалостно вгрызались в каждую клетку. Похоть и гнев одного были внутри наряду с беспомощностью и отвращением другой. Но основополагающим у обоих был страх. Противоречивый, но словно объединяющий их обоих. И я стоял в ступоре, очевидно, что не в силах что-либо сделать. И не в силах отвернуться или сбежать. Мимо проходили случайные прохожие, нынешние и прошлые. Кому-то было известно это происшествие, ведь потом об этом написали в криминальной хронике местной газеты, кто-то понятия не имел и спокойно проходил мимо. Когда все закончилось мужчина быстро сбежал, петляя по ближайшим улицам, гонимый своим личным страхом. Девушка же еще долго оставалась лежать на земле в разорванной одежде, обездвиженная своим ужасом, она не могла пошевелиться, давилась, крики о помощи так и застыли в ее горле, вываливаясь наружу уродливыми скомканными еле слышными звуками. А я все стоял не в силах отвернуться. В конце концов меня вырвало, что хоть немного привело меня в чувство. Девушку спустя час обнаружила вышедшая на вечернюю прогулку с собакой пожилая учительница, она и вызвала полицию.

От этого места тянулись все те же нити, впрочем, как и от любого другого. Они никак не отличались, например от линий, которые тянулись от качелей, стоявшей в соседнем дворе, на которых уже пятьдесят лет катались, сменяя друг друга, разные поколения живших тут малышей. Алым сплетениям было совершенно безразлично, к чему они приводят и откуда они распространяются. Оставаясь постоянными в своем цвете и фактуре, с присущей каждой из них легкостью они могли привести как на место суицида, так и на ландшафтное возвышение в парке, откуда открывался прелестный вид на закатное солнце. И то, и другое всего лишь момент времени, стечение обстоятельств, для них такое же непримечательное, как и любое другое. Качественное или этическое наполнение не играет никакой роли. Поэтому следовать по ним было каждый раз сродни сюрпризу, словно путешествовать без карты. Частенько я возвращался к тому же месту, с которого и начинал. Но порой оно подкидывало подобные случаи, обрушивающиеся на тебя ни с того ни с его омерзительными гранями бытия.

Переполняемый отвращениям я все же последовал за линиями, что отходили из этого глухого переулка. Идти до самого края у меня не хватило духу, только немного, дабы удовлетворить свое мерзкое любопытство. Смотреть им в лицо у меня не было никакого желания, но мне было любопытно как они пережили это происшествие. Красные нити уходили за город. Оба лица, оказавшихся в тот момент в том месте, сменили место жительства. Девушка, по началу замкнувшаяся в себе, постепенно отошла от случившегося. Прошла курс психотерапии, сейчас она была вполне счастлива. Готовилась к замужеству. Вероятно, сейчас она ведет размеренную замужнюю жизнь и даже в кошмарах не возвращается мыслями к тому темному переулку. Мужчина, как многим показалось, поспешно сменил работу и переехал со своим только что разросшимся семейством в соседний город. Он спрятал глубоко в себе любые воспоминания о своем преступлении. Единственное, что продолжало объединять их – это приступы первородного страха, внезапного обрушающегося на них ужаса, случавшихся с разной степенью периодичностью, но чаще всего в городе, особенно в толпе, мимолетное мельчающая деталь, каким либо образом связывавшаяся мозгом с событиями двухлетней давности тотчас заставляла сердце биться быстрее, дыхание учащалось и выступали капли холодного пота. Такой деталью могло стать что угодно, будь то отблеск холодной луны в чьем-то окне или даже завывание ветра в той же тональности, как и тогда в переулке. И даже есть память подсказывала, что ничего общего у этой стены с теми, что беспристрастно окружали их тогда не было и луны тогда за вообще видно не было, то это никак не помогало. Страх уже был внутри, ломал преграды и видоизменял детали, смахивая пыль с полки погребенных воспоминаний. Хотя природа и причины появления его была различны, действие он оказывал на обоих одинаковое. Требовалось немало усилий, чтобы прийти в себя и натужно улыбнуться окружающим людям, заметившим нешуточное изменение на лице, отмахнуться от вопросов и сослаться на усталость.

Эпизоды, подобные этому, всерьез выбивали меня из колеи. Я был счастлив, если день проходил без новых инцидентов, на которые я мог наткнуться по своей неосторожности. Я выходил из дома в одно и тоже время и старался вернуться также осторожно, действовал по проверенному сценарию. Окружающих прохожих, я сторонился, предпочитая смотреть под ноги, а когда шея начинала болеть, то в небо. На небесах ничего не происходит. Хотя нити и спускались сверху, их было не так много. Хотя с тем же успехом они могли и вздыматься наверх. Их направление понять было невозможно. У них нет ни конца, ни начала.

Я уже потерял всякую надежду на возвращение своего божественного незнания, когда одним поздним вечером получил сообщение от К. Она вернулась в город. Как же я был рад, хотя даже понятия не имел, как это может мне помочь. Но почему-то продолжал питать большие надежды на ее присутствие или разъяснения. Но с таким же успехом, она могла ничего не понять или же подумать, что это полнейший бред. Я осторожно спросил ее о возможности встречи, однако к моему разочарованию, ей необходимо как следует выспаться, чтобы потом присутствовать при процессе монтажа. Ведь ее партнерши хоть и умные, и сообразительные личности, но данный вопрос всегда лучше держать под личным контролем. Но она дала слово, как закончится этот проект, что мы обязательно куда-нибудь выберемся. "Да-да, конечно», – ответил я, изображая оптимизм. Это стало самым часто употребляемым мною словосочетанием за все время этой безнадежной переписки. Я выругался вслух и залез под одеяло с головой, образы фабрики по производству одеял из синтетических материалов не давало особенной пищи для ума, поэтому я смог спокойно уснуть.

Следующим днем я обдумывал, как мне аккуратно ввести ее в курс своего случая. "Привет, я вижу все взаимосвязи бытия", "О какое изящное платье. Наверное, из нитей. Кстати, о них. Я вижу, как буквально все пронизано, связано, обусловлено." "Ах да, помнишь как мы говорили о поэзии. А ты знала, что "стулья в вашей гостиной и Млечный путь связаны между собой. И более тесным образом, чем причины и следствия, чем вы сами с вашими родственниками" – это ни хрена не метафора, с самая что ни на есть долбанная реальность?". Как ни крути звучало это все прямо скажем безумно. Но оставался один хитрый вариант в запасе и заключался он в том, чтобы как следует напиться. Во-первых, любые даже самые невероятные теории и доводы звучат куда убедительнее, когда ты пьяный. Во-вторых, мне самому было любопытно, как будут выглядеть новые аспекты мироздания под градусом. Одному было страшно, с прежними собутыльниками – неуместно, а вот в компании К. будет мне казалось будет как-то спокойнее. Как следует поразмыслив, я решил пометить этот план как "Б", все-таки я, по сути, ее совсем не знал, хотя и успел наделить ее чертами понимающей провидицы. Надо действовать осторожно, по обстоятельствам.

Спустя пару дней я все-таки получил долгожданное приглашение от К. Она предлагала мне сходить вместе с ней на презентацию книги, раскруткой которой занималась ее команда. Не самые, конечно, подходящие условия для философских кривотолков, но хоть что-то. Встреча была назначена днем позже. Отлично, пронеслось у меня в голове, есть время подготовиться, привести себя в порядок. Может быть даже получиться нормально выспаться. В последнее время, мой мозг был буквально переполнен разнообразными впечатлениями, отголосками прошлого, событиями настоящего и предвестниками неспокойного будущего. Все эти отрывки материи застревали и беспорядочно наслаивалась у меня в бессознательном отделе, выливаясь потом в причудливые и беспокойные сновидения. Стало проблематично просто спать, беззаботно отправляться в царство Морфея, свернувшись калачиком. Каждая раз, перед тем как забраться в кровать, я собирался с силами и мысленно готовился к новой серии бессвязных приключений, наполненными причудливыми образами и аллегорическими мотивами. Ночью я словно пытался пройти мозгоиссушающий квест, срежессированный шизофреником на спидах. В ход шло все что угодно, и темные леса с преследующим меня маньяком, который оказывался моей собственной матерью, и щемящее чувство невозможности попасть в зачарованный замок, используя вешалку, говорящие крысы, поглощавшие меня стены, обезображенные двойники, землетрясения в стране шоколада, выпадавшие зубы, эхо войны, инвалидность, окружение из одних безмолвствующих манекенов, а также, разумеется, всевозможные символы вагин. Во снах я умирал несчетное количество раз, каждый раз оказываясь в новом антураже и перед новыми задачами. Помимо прочего мало того, что я мог проснуться посреди ночи в поту и тяжелым дыханием, проснуться от крика и фантомной боли, под таким впечатлением, что мне приходилось еще некоторое время походить по комнате прежде, чем снова отважиться заснуть опять. Если я просыпался под утро, то еще доспать у меня уже не выходило. И это при всем том, что я специально отправлялся к подушке, изрядно уставшим, чтобы избежать мучительного анализа образов перед тем, как заснуть, я предпочитал вырубиться сразу под тихий бубнеж чего-нибудь безопасного и до боли известного. Например, серий старых сериалов, виденных уже дюжину раз.

Выспаться как следует и на этот раз не вышло. Мне приснилось, что я был за городом с родней. По всем каналам объявили, что все ядерные боезапасы всех стран были запущены и что оставалось всему живому по расчетам часов шесть. Я пришел в жуткое беспокойство. Пытался всех собрать, чтобы что-то придумать, уехать как можно дальше или же отыскать ближайшее бомбоубежище. Но никакой реакции от них не последовало, хотя абсолютно все были в курсе. Все с пассивностью и готовностью были готовы к ярким столпам разрушающего света на горизонте, неспешно делали свои обычные дела. Ну да, мы все умрем, какая разница раньше или позже. Обескураженный я вернулся домой, чтобы попытаться самому что-либо предпринять. Включил телевизор, чтобы узнать, что делать при таких чрезвычайных ситуациях, куда бежать, где укрываться. Однако, там как обычно шло каждодневное ток-шоу, где абсолютно с таким же настроением смирения и безучастности, подводили какие-то итоги человечества, и ведущий с грустной улыбкой прощался с многомиллионной аудиторией. И тут в состоянии полнейшего непонимания и растерянности я и почувствовал приближающиеся зловещую вибрацию, от которой и проснулся. Под окном к булочной подъехал грузовик, доставляющий свежую выпечку. По крайней мере неприятный осадок после пробуждения был скрашен запахом только что испеченного хлеба.

Хотя время в этот день играло против меня, вечер все-таки наступил. Одевшись поприличнее, я был у входа в ночной клуб, где должно было проходить мероприятие. К. заранее меня уведомила, что не сможет уделить мне много времени, так как для нее это работа в первую очередь, а свои обязанности она привыкла выполнять самым надлежащим образом. На входе стоял охранник со знакомым лицом. Я вспомнил, что именно он не пустил меня на вечеринку полгода назад, видите ли, я недостаточно презентабельно был одет, хотя, по правде сказать, тогда до этого я успел шлепнуться в лужу и был весь в подсохших грязевых разводах, но мне все равно казалось, что я все равно весьма хорош собой и охранник повел себя несправедливо. Но так и остался на улице. Я, конечно, его прекрасно понимал, но все равно чувство собственного достоинства было глубоко задето, поэтому сюда я ни разу не возвращался за эти полгода. Теперь же у него не было ни единого шанса придраться ко мне. Я протиснулся сквозь немногочисленную группку тусовщиков на входе, которые отчаянно перебирали куда же им теперь направляться, вследствие неожиданного частного события, я оказался прямо перед ним. По прищуру и надменно поднятой верхней губе, мне показалось, что он меня вспомнил. Он был на целую голову меня выше и, наверное, на две дюжины голов больше меня в объеме. Я нагло смотрел ему прямо в глаза, собственно, как и он на меня. Возможно, он прочитал всю степень решимости и отчаяния моего положения и понял, что в этот вечер мне точно лучше не перечить, возможно просто мое имя было в списке, но он почтительно сделал шаг в сторону и всей своей фигурой приглашал меня войти.

После узкого темного коридора я вошел в обширное основное пространство клуба. Как же невероятно выглядели эти алые колышущиеся нити при модном приглушенном люминесцентном свете: они отражали его, играли с ним, придавая своему невыносимо легкому движению безмятежную фатальную эстетику, и разлетались по всему помещению, легко покачиваясь в такт безликого медитативного музыкального сопровождения. Некоторое время я стоял абсолютно завороженный, не решаясь пройти вглубь и нарушить этот гипнотический арт-перфоманс, и просто смотрел по сторонам широко раскрытыми глазами. Наверное, также смотрела бы акула на организованный косяк из мелких рыбешек, который пытается сбить ее стольку своим отлаженным движением, если бы у нее было хоть немного эстетического восприятия. Мои же алые линии переплетаясь устремлялись к каждому из большого количества людей, что здесь находились. В принципе не надо было обладать сверхвосприятием, чтобы понимать, что все здесь и так связаны между собой.

Все это общество было буквально окутано алыми связями: они обвивали шустрящие ноги подающих закуски, аккуратно ложились на согнутых в локтях руках, держащих наполненные бокалы, нервно содрогались на трясущихся от смеха плечах, вплетались в роскошные локоны или эротично покоились на бедрах безымянных спутниц. В этом замкнутом пространстве они опоясывали всех и вся. Какой-либо нужды выслеживать взаимосвязи меня не было, этим и так прекрасно занимались работники светских изданий, которых здесь опять же было в изобилии.

Какие-то неизвестные писатели бывшие и нынешние с тремя пустыми книжками, которые по сути о них самих, но все эти книжки всегда стоят на полках над картонной вывеской "Топ-продаж", продюсеры, чьими усилиями они там и оказываются, журналисты, которые тоже вносят свою лепту в рейтинги своими рецензиями, уверенные только в своем таланте и массовых идиотизме и продажности официанты, которые всегда за пазухой всегда носят экземплярчик своей собственной рукописи, чтобы оставить у кого-нибудь под носом. Еще богатые тусовщики, просто лица с экрана и глянцевых страниц, которых ты почему-то знаешь, но вот почему они известны – мало кто имеет хоть малейшее представление.

Я не обращал много внимания на присутствующих. У меня был всего одна цель – увидеть К. Нити никакого содействия мне не оказывали. Мне лишь приходилось аккуратно просачиваться сквозь хаотично стоявшие группы людей, пытаясь ее заметить.

Я прочесал всю площадь помещения, рисуя у себя в голове хорды пройденных путей. В моем понимании не могло быть ни одной точки в зале, которую бы я не изучил. Однако, все было безуспешно. Я уже начал ходить по третьему кругу, как встретил ее коллегу, которая тем вечером была с ней в подвальном баре. Не сразу, она тоже меня вспомнила. После обмена приветствиями, на мой вопрос о К. она как и неутешительно предполагалось ответила: "Где-то тут. Она любит быть в прямой гуще бурь и вьюг и следить за развитием событий. Так что посмотри внимательнее". Вместо раздосадованного "Да я этим уже долбанные полчаса только и занимаюсь" я просто вежливо откланялся. После еще пары бесплодных заходов и нескольких недовольных взглядов и пролитых напитков, я решил изменить тактику и направился к бесплатному бару. Хотя бы его за это время я успел разыскать.

Предавшись символическому воспоминанию, я взял коктейль на джине, тем самым решил проверить свою собственную мысль, что К. появится, только после того как я пропущу пару стаканчиков.

Но я ошибался. Пошел третий стаканчик, я все безуспешно всматривался в самую суть этого бала Сатаны. Но он все отказывался извергнуть из себя требуемую мне персону, хотя может сама персона не желала появляться. Или попросту забыла. Порции выпивки я по старому доброму завету чередовал с сигареткой на улицы у входа. Но там тоже вопреки всем надеждам находился только мой старый приятель охранник. У него был нюх и опыт, так что каждое мое появление сопровождалось строгим наблюдательным взглядом, будто он только и ждал моей осечки, чтобы выставить меня на улицу, словно бродягу, случайно затесавшегося на вечеринку богачей с фальшивой кредиткой. Чтобы себя развлечь, я даже начал изображать легкую нетвердость походки и рассеянный взгляд. Но ровно до того предела, чтобы он все-таки не посчитал нужным подойти ко мне. Так и мы стояли по пять минут рядом каждые полчаса. Удивительно, но больше никто на улице не появлялся. У официантов наверняка было свое место у служебного входа, а гости могли спокойно покурить в специально отведенном месте в самом заведении, где они могли предаться последним сплетням и разговорам без напыщенной светской вежливости. Этот закуток был мал и интимен, поэтому туда я точно не хотел заходить. Там наверняка все прочуют, что я явно лишний на этой тусовке. Даже сквозь массивный столб дорогого табачного дыма. Посему я довольствовался классическим местом у входа.

Чем больше времени проходило, тем все в большей растерянности я был. К. не отвечала и не находилась. В ее телефоне были только долгие гудки. Остроумных идей у меня не было, разве что запастись терпением и дождаться измором покуда все гости будут начинать расходиться ближе к концу вечеринки. Идея не самая гениальная, поскольку я наверняка напьюсь быстрее, чем люди, у которых все-таки есть дела и интересы тут. Но в схватке между целеустремленным здравомыслием и безнадежной скукой последняя уверенно побеждала.

За барной стойкой я опять погрузился в пассивное созерцание. Красные нити плелись за проходящими мимо людьми. Показалось, что они теперь выглядят как-то уставши. Возможно, из-за огромного их количества в каждом кубическом метре пространства. Помимо всего прочего здесь происходили новые перспективные знакомства, как в плане творчества и бизнеса, так и в других более личных планах. Появлялись новые и новые, которые были идентичны существующим, они опоясывали людей, наслаивались мешались друг на другу, опоясывали людей вокруг талии, у некоторых счастливчиков они образовывали изящные алые петли вокруг шеи. Насколько, это символически и пророчески сказать не берусь, вследствие полнейшего незназнания некоторых отдельных личностей, их текущего положения и вероятного развития событий в будущем. Возможно, стоило последить за желтой прессой или освещениями светских событий в ближайшем будущем.

– Хорошо тебе, можешь спокойно пить, а мне приходится носиться тут словно белке на кокаине.

Я обернулся. К. стояла совсем рядом, в полуметре от меня. Выглядела она роскошно. Безупречное черное платье подходило ей идеально. Закрытое спереди оно плавно огибало все ее изгибы, и ниже талии стремилось свободно вниз, уходило в пол, полностью закрывая грудь и ноги, но создавая гипнотический абрис. Волосы были аккуратно уложены сзади. В ушах минималистичные платиновые серьги с небольшими камнями. Ну тонком запястье покоились пара браслетов из того же метала, на пальце же красовалось массивное кольцо на всю фалангу. На ней был эффектный, но сдержанный вечерний макияж, глаза подведены длинными черными стрелками, скулы легко подчеркнуты тенями, на губах темно-алая помада.

Она сделала глоток из моего стаканчика, слегка поморщилась, но поджала губы в знаке одобрения. Затем поцеловала меня в щеку.

– Ну здравствуй. Рада, что ты заглянул на наше мероприятие.

– Привет, – сказать, что я был рад ничего не сказать. Ее эффектное появление из ниоткуда бросило меня в эйфорический ступор. Хотя я много раз проигрывал в голове нашу вторую встречу, когда она таки случилась я признаться растерялся. – Мило у вас тут.

– Конечно, такое событие, – ответила она, скорчив саркастическую гримасу.

– Я хотел было тебя найти, но мне это никак не удавалось. Прошел все вдоль и поперек. Хотел было спросить, но я же тут никого не знаю. Вот и оставалось сидеть у бара в режиме незаметного наблюдателя.

– Да, прошу меня извинить. Все-таки это – работа в первую очередь для меня, это для всех остальных празднество.

– Будешь что?

– И снова извини, но пока нет. Не могу расслабляться, прежде чем вынесут торт. Вот тогда уже все обязательства исполнены, все самые придирчивые уходят или напиваются и уже можно спокойно наслаждаться остатками вечера. Наверное, стоило тебя предупредить.

– Да нет, что ты, мне вполне себе весело. Я сижу придумываю шутки и остроумные комментарии у себя в голове и тихонько посмеиваюсь над ними.

– Да я вижу, здорово. С удовольствием присоединилась бы… А, черт, – Тут ее телефон завибрировал, – Секунду.

Она внимательно прочитала пришедшее ей сообщение и беззвучно выругалась.

– Извини меня буквально еще на пару секунд. Как же надоело то это все…

Написала внушительный ответ.

– Так и на чем мы? Шутки и комментарии, говоришь…

– Угу, случаются даже смешные…

– В наше время это – нечастое явление. Интересно, послушать.

В эту секунду ее телефон снова настырно завибрировал.

– Да что за люди, извини, – она снова перевела в него свой взгляд. – Ох, быстрее будет решить лично. Так. Чтобы ты не скучал, тебе компанию составит мой новый друг, – она полезла в свой маленький клатч-конверт и достала тонкий чистый блокнотик. – Старый друг, с которым ты уже имел честь познакомиться, сюда бы не поместился. Я буквально на пару минут.

Не успел я ничего сказать, как она повернулась и удаляясь, открыла моему взгляду свою спину, всего на пару мгновений, пока не пропала за стоявшими рядом гостями. Платье сзади украшал глубокий вырез и то, что тем вечером лишь игриво и стеснительно зацепило мой взор теперь предстало во всем своем великолепии. Нательный рисунок, который игриво заходил на ее плечи и шею, на спине обретал и без церемоний демонстрировал все свое могущество. Он овладел всей площадью ее тонкой талии, занимал ее острые лопатки, уверенно обнимал тонкие ребра. Черные длинные пальцы некоего древнего божества, что скрывалось в самых дремучих и гиблых местах, реинкарнировались в чернилах, обрели новую жизнь, вбирали в себя бледную плоть спины. И то что было двумя отдельными элементами двух разных, и противоборствующих миров, хотя и соседствующих, становилось единым целом.

"Неплохо было бы это теперь как-то сносно записать", – подумал я и открыл новехонькой блокнотик. Посмотрел на него с полминуты и подумал, что сначала следует покурить. Думаю, все приличные писатели без ритуала вдыхания табака в качестве обязательной прелюдии никогда за дело не принимались.

Красные линии, нити

Проникают всё глубже, как любовник, как идея, как бог.

Поглощают и вбирают, без цели, без отвращения, без жажды

как расплавленный металл, как огонь. Завладевают судьбой.

Равномерно и поэтапно

Как время они окружают незаметно и тихо

Дабы стать с нами целым, единым, общим созданием, сознанием

И ничто не мешает, в этих нитях нет напряжения. Ничто не сковывает нас.

Это не путы, не цепи, но атлас.

И как бы не стало далеко, это не порвется, не сломается, не сгинет.

И всё что было так далеко будет в крайней степени близко.

К. выплыла из толпы также неожиданно и бесцеремонно, как за несколько минут до этого растворилась в ней. Все время ее отсутствия я был сосредоточен на листочке. Ловким движением она забрала у меня из-под носа свой блокнотик.

– Áтлас?

– Атлáс, – поправил я.

– Что же весьма недурственно, для пятнадцати минут на шумной вечернике. Или ты готовился?

– Нет, такого я точно предвидеть не мог.

Её глаза дважды внимательно пробежались по строчкам. По нахмурившемуся лбу мне подумалось, что она хотела что-то сказать, но не могла решить сделать это сейчас или подобрать момент поинтимнее. На эти мгновения ироничная улыбка покинула ее лик. Она перевела взгляд со странички и серьезно посмотрела на меня, затем опять вернулась к написанным словам. Я же изображал спокойствие вернувшись к своему стаканчику. Резким движением руки она оторвала листочек и протянула мне.

– Возьмешь?

– Ох нет, пусть он лучше останется у тебя.

Она еще несколько секунд держала его в руках, но после затем все-таки вложила оторванный листок обратно в блокнотик.

– Ладно, вернемся к этому позже. Мы же все-таки на вечеринке, – ее глаза сверкнули. – Пойдем покажу хоть что здесь происходит, это не то место, чтобы мрачно сидеть у барной стойки. Есть более подходящие, уж поверь мне.

Она взяла меня за руку и повела за собой. И только в тот момент я заметил то, что меня на секунду повергло меня в шок. Красные нити, что были повсеместно, оплетали и проходили сквозь меня, окружавших людей, сквозь предметы, дома, деревья, проникали в каждую трещину и излом – они ее не касались. Словно было какое-то магнитное поле – они лишь обволакивали ее, не проникая, оставались на почтительном расстоянии. Начертанные символы на ее спине оставались единоличным божеством.

– Ты хоть знаешь, куда пришел то? – спросила она вполоборота.

– Конечно, это – презентация книги.

– Знаком с автором?

– Только по обложкам в книжном.

– Хм, рекомендовать читать не буду. Все-таки довольно своеобразный материал, не со всем в моем вкусе. Пойдем познакомлю. Не забудь сказать ему что-нибудь приятное, писатели обожают лесть. Несносные дети, но с ее помощью они становятся кроткими и послушными. Удивительная вещь, такие умные люди, но опускают колени перед такой простейшей уловкой. И что особенно забавно, чем сказанные слова подобострастнее, грандиознее и бессовестнее, тем охотнее они им верят.

– Ну все мы страдаем этим. Не только же крупные писатели.

– Твоя правда, – согласилась она.

К. подвела меня к довольно многочисленной и громкой группе людей, стоявших полукругом. Все они, словно планеты разной величины, этим вечером кружились вокруг одной звезды. В роли центра выступал небольшого роста мужчина в щегольском черном костюме. Черные, слегка поредевшие волосы, украшали прожилками седые пряди. Он довольно скованно жестикулировал, как-то неловко, словно своим телом он обзавелся совсем недавно и только учился им пользоваться, и то и дело поправлял очки в тонкой металлической оправе. Он что-то рассказывал с виноватой улыбкой, немного смущаясь, но было очевидно, что он в восторге от такого приема. Окружавшие женщины смотрели на него с восхищением, ловя каждое отпускаемое им слово в позах глубокого почитания и любви, впрочем, как и мужчины. И он, чувствуя себя под светом софитов восторженных глаз все больше и больше входил в роль, которую сам для себя и выбрал. По крайней мере, на этот вечер.

– Ох, моя прелестная К., – он неожиданно прервал свое повествование, обнаружив в однородной стене почитателей мою проводницу. – Что за великолепный вечер! Я так рад видеть Вас.

"Вас". Он произнес это так омерзительно слащаво, что меня передернуло. Стало ясно, что роль себе он подобрал почитаемого писателя начала прошлого тысячелетия, поклоняющегося Искусству, именно с большой буквы. Не какому-то новому, авангардному, живому искусству, а тому самому античному, корнями уходящему в эпосы Гомера и произведения Вергилия Искусству, исторически построенному по канонам трагедий и комедий человеческой жизни, черное и белое, Бог и Дьявол. Искусству, что годами росло, черствело и величественно смотрело из вечности мудрым и понимающим взглядом на человеческие страсти и страдания. Без сомнений, сейчас он считал себя не меньше, чем посланником небес, сеющим на этой грешной и раздираемой ненавистью земле семена мудрого и вечного. Всепрощающий отец и мудрейший из людей, который вправе жестоко наказывать и милостиво прощать. Демиург, всецело убежденный и тем самым убеждающий прочих в объективной истинности своих суждений и наставлений. "Вас", по возрасту она была вдвое моложе него. Яркие молодые и умные девушки всегда пользовались успехом у харизматичных галантных и умных мужчин в возрасте. Впрочем, как и наоборот. Первые жаждут неистовость молодости, живость движений, энергию души и эстетику тела, вторые – мудрость души, харизму движений, поклонение телу и деньги, разумеется. Все ищут, то чего нет в самих.

К. оказала движениями знаки почтения, вышла из толпы и, подойдя к сегодняшнему триумфатору, тепло поцеловала его в щеку. От такого жеста его глаза заискрились просто нечеловеческой энергией.

– Еще раз хотела бы вас поздравить с выходом Вашей новой книги. Уверена ее ждет еще больший успех, чем предыдущие! Критики и пресса в восторге, – она была неподражаема в своей искренности и убедительности.

– Покорнейше благодарю. Книги, как дети: надеешься, что каждый последующий получится лучше предыдущего. Хотя никаких объективных предпосылок к этому нет. А критики меня уже давно приняли, их мнение для меня далеко не так важно, как ваше, моя дорогая.

Он было потянулся к ней за ответным поцелуем, но К. уже знавшая все тонкости и обычаи светской жизни и ее обитателей, сделала расчетливое и плавное перемещение, как будто невзначай, на секунду переключив внимание, на полшага в сторону и отстранилась ровно на такое расстояние, чтобы движение писателя превратилось в бесцельное, но при этом осталось незамеченным для остальных присутствующих. Высший класс манер и учтивости.

– Позвольте Вам представить молодого писателя. Многообещающ, возможно, в скором времени прогремит и все будут говорить о нем, как о продолжателе Ваших идей, – К. взглянула на меня довольным заговорщицким взглядом и, потянув меня за руку, выставила прямо перед его взором.

– Очень приятно познакомиться с Вами. Для меня это -огромная честь. Я – давний почитатель Вашего таланта, – произнес я экспромтом, стараясь копировать манеру и стилевую мелодию произнесенных этим вечером фраз.

– Не знал, что Вы стали агентом у писателей, – заслуженный литератор машинально пожал мою руку, не удостоив меня ни взглядом, ни дежурным "спасибо". Все его внимание было сконцентрировано на К. – Если так, то я был с огромной радостью стал бы Вашим вечным благодарным подопечным.

– Ну что Вы. Я пока только пробую свои силы на молодых и вроде как подающих надежды, но если получится, то, конечно, для меня будет огромной честью содействовать распространению Вашего слова. Однако, как мы все видим, Ваше нынешнее агентство прекрасно справляется с выполнением своих обязанностей. Полагаю, и они, и Вы в крайней степени довольны сотрудничеством.

– Очаровательна, скромна и умна, – писатель остался доволен таким ответом К. и наконец перевел свой взгляд на меня, – Так что пытаетесь донести что-то миру? Что-то новое или вечные ценности? Могу называть вас "коллега"?

– Пока рановато, – как можно смущеннее сказал я, – пока только пробую голос, руководствуясь наставлениями и стилевыми высотами Вашими и других классиков. – Я спиной почувствовал довольный взгляд К, и продолжил с новой порцией энтузиазма. – Уверен, ваша новая книга окажется выше всяких похвал.

– Спасибо, надеюсь она вам придется по вкусу, – благосклонно произнес литератор, – А как вам предыдущая? Не показалась излишне замысловатой, я постарался как можно глубже капнуть и разобраться в человеческом сознании, разобраться в причинно-следственных связях через поколения семьи.

– Да, да, я прекрасно понял Вашу идею, и она глубоко затронула мою душу. Великолепное произведение, я и смеялся, и плакал, и она, даже можно сказать, изменила мою жизнь.

– Хм, не припомню, чтобы я закладывал юмористическую составляющую, но полагаю, она задела у вас какие-то особенные чувства.

– Да, ведь каждый проживает рассказываемую ему историю через призму собственных переживаний.

– Что же, молодой человек, желаю Вам свершений. Литература – великий вид искусства Она требует многого, но и много может предложить взамен.

Я не совсем понял, что именно он имел в виду: память и благодарность потомков, вклад в культуру языка и народа или просто деньги и большое количество молоденьких восторженных почитательниц. Наверное, все сразу. Я учтиво опустил голову с благодарной улыбкой, и мы еще раз пожали руки.

К. потянула меня обратно из этого круга. У нее была довольнейшая улыбка.

– Вот видишь, как все просто, им больше ничего и не требуется, кроме восторженных слов похвалы. Хотя ты чуть была не провалился со своим "смеялся, плакал". Хорошо, что он уже столько наслушался за вечер лести, что его внимание к явной иронии заметно притупилось.

– Видимо, я слишком рьяно вошел в роль. С каких пор я, кстати, стал молодым начинающим писателем?

– А ты разве нет? – К. игриво улыбнулась.

– Пока не планировал.

– Ну все может случиться. Не зарекайся. Что же, вроде вечер перевалил за критическую отметку, мой телефон молчит уже пятнадцать минут. Так что теперь спокойно можно поболтать где-нибудь в стороне от этого непрекращающегося водоворота светской жизни. Будь добр, возьми мне что-нибудь в баре на свое усмотрение и встретимся тут через пять минут.

– Прекрасный план, – произнес я и с воодушевлением направился к бару.

Момент, который я пытался мысленно приблизить все эти возмутительно тягучие недели, наконец настал. Никакого конкретного плана у меня не было. Оставалось полагаться на план Б. Мне вспомнился ее взгляд после прочтения моих наспех накиданных строчек. Эта стремительный нервный взгляд, прорвался сквозь баррикады светского официоза и дистанцирования от, по сути, незнакомого ей человека. Словно, сомнение, а вслед за ним и нотки страха пробегают в миг кажущейся потери контроля. На крохотную долю секунды глаза раскрываются чуть шире, но мозг стремительно берет все под контроль и равновесие восстановлено.

Мои мысли двигались хаотично и сменялись с жутчайшей пустотой. Сразу всплыли воспоминая о чувстве пережитом после ее примерно такого же взгляда, но задержавшегося и тем самым пробравшегося мне под черепную коробку. Какого черта вообще это было? Может просто гормоны смешались под воздействием температурного и алкогольного градуса, что и вызвало такую реакцию. Возможно, сейчас я уже додумываю тот поразительный эффект, приукрашая и добавляя чрезмерную долю символизма. А если это было нечто внечеловеческое? Что-то метафизическое, за пределами понимания и рационального объяснения. И что самое жуткое, почему нити мироздания, кишащие повсюду не затрагивают ее. Как это вообще возможно? Что есть она, что есть они? Как можно это все связать воедино? Да, прекрасный каламбур. В конце концов всегда есть вероятность, что у меня в тот момент временем просто случился микроинсульт.

С такими противоречивыми и безрезультатными размышлениями я таки добрался до барной стойки. Сомнений насчет выбора напитка у меня не было, очевидно, что следует брать то же что и в тот вечер. Дабы опыт был повторен. Бармен был отвлечен на трех миловидных девушек, для которых видимо вечер не задался, и они хотели получить хоть какую-нибудь порцию веселья. Я настойчиво пытался мысленно принудить его обернуться, пытался докричаться сквозь заметно прибавившую в громкости музыку мероприятия, даже дернул за проходившие через него алые нити. Как можно незаметнее, потому что долбанного мима у бара точно никто обслуживать не станет. Окончательно разочаровавшись в этих ловких, но не самых действенных способах, я решил просто протолкаться к нему.

Путь мне преградил до боли до боли знакомый мужчина, который тоже горел желанием сделать заказ. Попытки вспомнить, где я мог его видеть, отвлекли мое внимание. Это оказался телеведущий разговорного ток-шоу из моего сегодняшнего кошмара.

– Я вас видел сегодня во сне, – для чего сказал я.

– Надеюсь, в эротическом? – ответил мне его рот с белоснежной зубами. Было заметно, что мужчина был уже в изрядной кондиции, однако дикция его была безукоризненна.

– Нет, Вы вели свое шоу, в котором подводили итоги подходящего к концу жизненного цикла всей человеческой цивилизации, потому что весь ядерный боезапас мировых держав был уже воздухе.

– И я был хорош?

– Как всегда на высоте.

– Признаться, это – всегда была моей мечтой, да, именно провести свое шоу после настоящей трагедии. Не все эти бытовые ссоры, нерожденные и потерянные дети, и спортивные праздники, и тупые шутки. А самая, блядь, настоящая трагедия, потрясающая основы мироздания. И выйти без подготовки, отмахнуться от гримеров и стать перед камерой, в прямом, мать его эфире, самым, блядь, наипрямейшем, раньше президента и произнести слова, которые затронут каждого слышащего. И держаться, и чувствовать переживание огромного количества народа, долбанное единение.

– В моем сне обошлось без трагедии, скорее Вселенская светлая грусть. Но я всей душой желаю, чтобы когда-нибудь Ваша места осуществилась.

– Да, надо выпить за это!

На громкий отклик моего нового товарища бармен незамедлительно отозвался. Мы опрокинули по стопке за его светлую мечту. Я заказал две порции джина с кампари и расторопно ретировался с двумя бокалами.

Вернувшись к обозначенному месту, я застал К. именно там, где и предполагалось, что в этот нервный вечер было сродни чуду. Она расположилась на небольшом кожаном черном диванчике в некотором отдалении от окружающей тусовки, хотя такое ощущение складывалось только из-за субъективности и недавней мутации моего восприятия. По существу, все черные диванчики стояли в ряд. Все были одинаковы. На каждом располагалось не более трех человек. Однако, отсутствие алых нитей мироздания рядом с ней выделяло его среди всего. Я уже успел настолько привыкнуть к ним, что полная пустота кажется мне патологичной. Блаженная патологическая пустота. Просто фигура расслабленно сидящей девушки. Она закинула ногу на ногу, оголив из-под нескончаемого подола бледную голень. Ее ножка была свободна от чернильного узора. Бледный белый контрапункт к окружающему черному миру. Взгляд ее был рассеян и задумчив.

Я подал ей бокал, и мы молча сделали по глотку.

– Неплохой выбор. Мне нравится. Спасибо, – она прервала свое молчание. – Ну чем занимался, пока я снимала самый идиотский рекламный ролик в мире?

О, моя дорогая. Все изменилось. Все полетело к чертям. Я вижу то, что всегда было скрыто. Я вижу суть. Я чувствую истину. Я переполнен впечатлениями, вопросами, метаниями и догадками. Что это и почему сейчас? Для чего? Как мне поступать? Могу ли я изменить это или подействовать? Открылось ли беспрецедентное пространство для действия, или я всего лишь безвольный свидетель, против своей воли принужденный видеть потаенное безо всякой возможности на что-либо повлиять? И как связана с этим ты? Проводница в некий новый мир или всего лишь одна из мириад частей? Как видится абсолютно не связана и свободна? Видишь ли ты, что вижу я? И наконец, наверное, самое важное: как мне это поведать тебе?

– Да так. Вроде ничего важного не случилось. Расскажи лучше, как съемки прошли?

– Ты и так все знаешь. Вот вроде бы строишь карьеру, растешь как профессионал, набираешь опыта, начинаешь избегать детских ошибок, полагаешь, что уже можешь чувствовать форс-мажоры заранее, но в какой-то момент ты понимаешь, что слишком многое зависит от такого количества случайностей, что ничего предусмотреть заранее нельзя. И ты уже не просто выполняешь свои обязанности, ты буквально сражаешься о всей вселенной. Только твои возможности ограничены, ее же безмерны. Твоя фантазия пытается просчитать все возможные варианты, но ее выдумка безгранична.

– Мне почему-то кажется, что тебе это нравится?

– Пожалуй, хотя, конечно, устаешь от этого. Словно маленькое суденышко, выходящее из порта, вроде и маршрут известен, и карты подробны, но случится может все что угодно. Появление Ктулху еще никто не научился исключать полностью. Однако, желание превозмогать и продолжать идти на пределе – отличная черта. По крайней мере, всегда можно узнать что-то новое как о себе, так и об окружающих. Нет более достойного сражения, чем со всеми Вселенной. Никогда не стоит оставаться в порту подолгу.

– А если вокруг шторм? – вставил я, как будто оправдываясь.

– Я сказала, что надо быть смелым, а не идиотом.

После снисходительного взгляда, на мою необдуманную фразу, она по-кошачьи потянулась, пригубила еще из своего бокала и устало помассировала свою тонкую лодыжку.

– Пойдем немного постоим на свежем воздухе. Я за весь вечер ни разу отсюда не выходила, но теперь уже точно можно. Интенсивность мероприятия идет по нисходящей.

Мы оставили бокалы на столике и неспешно побрели к выходу. К. вежливо раздавала мягкие приветственные кивки и вежливые улыбки, встречавшимся нам на пути гостям. Я же как можно незаметнее плелся позади нее.

Когда мы вышли на улицу я не преминул победоносно посмотреть на охранника, но он уже изрядно подустал за вечер и ему было глубоко наплевать на наше негласное противостояние. К. взяла у меня сигарету, подожгла ее и выпустила дым, запрокинув голову.

На улице было все также морозно, до весны еще не скоро. Ее легкая короткая курточка и огромнейший палантин уступали холоду. К. подошла ближе, прижалась плечом ко мне. На выходе больше никого не было, даже случайных прохожих. Когда мы вышли, даже охранник ушел внутрь помещения погреться.

– Что ты имел в виду в своем стихотворении? – неожиданно она разразилась вопросом, хотя угадывалось, что он давно зародился в ее сознании. Не то чтобы он застал меня врасплох, я же сам хотел, чтобы он его задала. Но сформулировать верный ответ на него у меня не выходило.

– Хм… Пожалуй, я подумал о взаимосвязях, которые связывает всех людей в этом помещении. Искусство, творчество, успех и идущая с ним под руку неказистая сестрица зависть, долговечная любовь и мимолетная страсть, прочные деловые отношения и ветреные плотские, знакомства новые и старые. Все это незримо завязывает индивидуумов между собой. И что все люди именно в этом помещении крепко переплетены между собой и концентрация, скажем так, этих нитей здесь чрезмерно высока. И думаю, твоя татуировка натолкнула меня на этот ход мыслей.

– Мне понравилось, как ты это изобразил на бумаге. Я всегда чувствовала то же самое, то что люди как бы далеко не разбегались друг от друга всегда будут для вселенной двумя узелками на одной длинной нити. Как в старой японской легенде. Или как в том фильме. Про заряженные частицы.

– Квантовая теория Эйнштейна?

– Возможно…

– Что в легенде, что в теории речь идет о двух элементах, или же символизирующих ими как принято говорить родственные души, о романтизированной связи высшего порядка, пред которой преклоняются люди, жаждут подобную для себя. Я же скорее говорю об индифферентной связях, без какого оттенка чувств или аллюзий на божественный замысел. Это скорее, как регистрационная метка, или как самое дальнее и запылившееся воспоминание в самой глубине подкорки мозга. Ничего прекрасного или воодушевляющего. Просто сухой непререкаемый факт. Вероятно, некоторые из них являются объектом чаяний и чувств, но это лишь случайное совпадение, ничего больше.

– Но это же и делает их еще ценнее. Желание возбуждает, то что редко.

– Пожалуй. Такой рисунок как у тебя на спине тоже встретишь нечасто.

– И что, он возбуждает?

– Я совру, если скажу, что нет.

– Самое забавное, что все началось с маленького браслетика на запястье, – она подвернула рукав, и показала мне чернильную цепочку из крохотных звеньев. из-под рукава к ней подходили и аккуратно самыми кончиками вбирали в себя уверенные флористические линии.

Ее прервал громкий смех небольшой компании, вываливавшейся из дверей заведения. К. вздрогнула от такой неожиданности, обернулась и лишь улыбнулась. Как мне показалось, несколько трагично.

Компания, поравнявшись с нами, громко и задорно попрощалась, их пыл явно не позволит ночи закончится раньше времени. К. помахала им в ответ.

– Издательский дом в своем самом прекрасном представительстве, – пояснила К. – У них сегодня тоже праздник.

Мы закурили еще по одной. В это время из двери потихоньку начали вытягиваться остальные гости вечера. По виду все были крайне довольны прошедшим мероприятием. Те, кто еще не был доволен в полной мере, пока оставались внутри и старательно уничтожали свое недовольство в бесплатном баре. Тут показался и главный виновник торжества в компании двух немолодых почитательниц. Небрежно набросив свое пальто на плечи и победоносно обнимая каждую из доставшихся ему сегодня трофеев, он словно римский император величественно впускался со входных ступенек. Лавровый венок ему заменяла помятая фетровая шляпа. Поравнявшись с нами, он отвлекся от своих спутниц, еще раз душевно поблагодарил К. за организацию и присутствие на его празднике "ее несравненной особы". К. уже изрядно устала от светской болтовни и тихо принимала комплименты, лишь смущенно улыбаясь. Проводницы литератора из-за его спины злобно сверкали глазами на К. и попеременно дергали его за рукав, театрально жалуясь на холод. Мне заслуженный писатель лишь пожелал творческих успехов на моем поприще. Очень мило с его стороны. Попрощавшись с нами, он накинул пальто обратно на плечи и, обняв подруг, продолжил нетвердое движение. Интересно, что пьянит сильнее: алкоголь или же всеобщее почитание?

– Замечательно. Элвис покинул здание. Теперь и мы можем отправляться.

Мы вернулись обратно, пока К. забирала свои вещи и отдавала последние указания одним и прощания другим, я допил свой бокал. После этого и мы покинули вечернику. К. взяла меня под руку и мы отправились. Вопроса "куда мы идем" никто не задал, потому что это было абсолютно неважно.

По сути наш разговор прервался на полуслове. Ни К., ни я полностью свою мысль не развернули. Никто из нас не решался вернуться к затронутой теме. И мы молча шли по старательно расчищенным тротуарам под вереницей тусклых фонарей. Мы не выбрали конечный пункт, а лишь интуитивно брели на знакомым местам. Было уже довольно поздно и на улице никого не было. Небо было чистое, на нем виднелись звезды, ровно настолько их возможно различить в мегаполисе. Мы плыли вдоль узких улиц, старательно подбирая маршрут, дабы случайно не оказаться около шумной магистрали и тем самым не разрушить нашу смешную молчаливую идиллию. И мы бесшумно брели, ловя наши безмолвные отражения в окнах припаркованных машин. Нити мироздания, оставленные разбежавшимися по своим домам местными жителями и просто спешившими куда-то прохожими, мирно покоились на асфальте, вздрагивая лишь от крохотных дуновений ветерка, случайно забредшего в те же переулки, что и мы. Я задумчиво шел сквозь них, словно через водоросли на мелководье. Однако, ровно как и те, что остались в клубе, лежавшие под ногами К. красные ленты сторонились ее. В страхе и почтении они расходились в стороны пред ней, и она не могла до них дотронуться, даже случайно.

– Вообще написать книгу – дело нехитрое, – в мертвом городском пейзаже ее голос звучал сродни звукам потустороннего мира. – Как говорил один известный писатель: "Написать роман может каждый, если дать ему шесть недель времени, ручку, бумагу и убрать телефон и жену." Правда о качестве материала он не уточнял.

– Но полагаю, твой друг уже выработал себе необходимые критерии качества.

– Заслуженным писателям сложно сказать что-то поистине новое, они лишь могут обрамлять свой талант, стремясь к совершенству, но блеск его таланта уже всем знаком. Не сомневаюсь, что критики тепло встретят его новую работу. А если одни скажут хорошо, то мало кто может им что-либо противопоставить что-либо. В таких тонких материях, где никто по сути ничего смыслит, склонны доверять чужому мнению. Это также касается современного искусства и дорогого вина. Хорошо, что есть еще люди, которые решают сами для себя смотреть или не смотреть, пить или нет. Свое собственное мнение во все времена очень ценно. И оно становится еще ценнее, если не стараться его кому-то навязать.

Литература рождается из собственного опыта и впечатлений, и насколько бы она не было бы великолепно произведение, никто не сможет гарантировать, что оно затронет те же нити в другом человеке, что и в тебе. Легко сказать "Чушь", если сам никогда с подобным не сталкивался. Мировой опыт не всегда является расширенной версией с субтитрами твоего собственного. Так удивительно, да? Конечно, можно написать пятьсот страничный роман о классических темах таких как любовь, смерть, гуманность и прочие догматах, пока еще не попираемых наукой. Но тут сложно не скатиться в банальность. Главное, хранить свою субъективность как самое ценное что у тебя может быть. Это я тебе говорю как начинающему писателю.

– Я думал, мы выдумали эту легенду, чтобы оправдать мое присутствие на той вечеринке.

– Попрошу тебя не называть вечеринкой. Это – уникальное мероприятие, которое я тщательно организовывала, начиная от непростого выбора каждого гостя, ведущего, программы, заведения, заканчивая тем, что лично попробовала каждую несчастную подаваемую канапешку.

Шутит она так или нет, сказать было сложно. Поэтому я извинился с таким же тоном, завуалированной искренности.

– Так ты лично выбирала каждого гостя?

– Тебя же я выбрала. Уверяю тебя, мой дорогой, если бы ты не подходил к мероприятию, оно бы прошло без тебя. Даже несмотря на твои умилительные щенячьи глазки и модные ботинки.

– Что же, тогда я весьма признателен и благодарен павшему на меня выбору. Мои щенячью глазки просто светятся от счастья.

Она встала передо мной, посмотрела в глаза, и мы поцеловались. После этого романтического пит-стопа мы продолжили наше путешествие на край ночи. Идти стало гораздо теплее.

– А ты сама хотела бы написать что-то? Судя по твоим словам, у тебя есть что сказать.

– Я совру, если скажу, что ни разу об этом не задумывалась. Однако, это точно никогда не было мечтой всей моей жизни. Я преклоняюсь перед талантом рассказчика, и всегда вижу, если у кого-то он действительно есть. Однако же, у меня нет слепой веры в себя. Мои стишки не являются сакральными драгоценными камнями в сокровищнице мировой литературы. Да я и никогда к этому не стремилась. Не видела в этом особого смысла. Возможно я просто не чувствую тот нерв, который необходим для хорошей поэзии. А может просто не амбициозна. Так или иначе, я буду бескрайне рада, если я стану частью таланта кого-либо еще. Все еще не надумал начать литературную карьеру? Что же, тогда возможно мне стоит воспользоваться сегодняшним предложением нашего уважаемого виновника торжества. Не думаю, что будет с ним очень интересно, но хотя бы стану чуть ближе к этому миру.

– Давай договоримся, если начну – ты будешь первая кто об этом узнает.

– Хм, я буду первая кто об этом узнает, гораздо раньше того момента, когда ты напишешь "Глава 1", – она сказала это с такой многозначительностью, что впору было звать оракулов для интерпретации простому смертному божественных смыслов. – Мы пришли.

Я перенес внимание на старый трехэтажный дом. Серый и строгий, украшенный элементами модерна. Узкий холодный готический фасад был украшен витражом, через который была видна широкая лестница. Парадный вход производил впечатление, но стоило отойти на пару шагов в сторону как взгляду открывались боковые стороны дома, лишенные какого-либо декора. На них были произвольно раскинутые окна, которые образовались словно паразиты на гладкой вертикальной поверхности, почувствовав солнечный свет и безнаказанность своего поведения. В эту архитектурную самобытность современные реалии вклинивались огромной зеленой надписью "АПТЕКА", что недвусмысленно намекало о наличии оной в цокольном этаже.

– Красивый дом, – только что и оставалось сказать мне.

– Да, мне тоже понравился. Даже этот зеленый китч стал мне нравиться впоследствии, – она проверила наличие ключей в своей сумочке. – Мне очень понравилось с тобой. Обязательно позвони мне. Вроде никаких экстренных проектов у меня не будет в ближайшее время.

Она еще раз поцеловала меня. На прощание долго и обстоятельно, дабы подтвердить серьезность своих намерений. В ее дурманящем аромате чувствовались нотки еще не выветрившегося алкоголя, что придавало этой зимней ночи еще большее очарование.

Она открыла замок и скрылась за массивной дверью. Взглядом я проследил через витраж как ее черный силуэт под мягким электрическим светом поднялся по ступенькам вверх. Потом на верхнем этаже зажегся свет.

Я остался на улице один. Некоторое время я еще простоял под ее окнами, очарованный ее образом и всеми сегодняшними перипетиями. Отрезвляющее чувство холода вернуло меня на землю резко и без предупреждения, отстраняя все романтические мысли далеко на второй план. Вместе с ним пришло осознание, что никаких что-либо проясняющих ответов я в тот день не получил. То чего я так ждал, на что уповал все это одуряющее долгое время не случилось. Я почувствовал, что жуткий аморфный образ безвестности уже подбирается по темным пятнам на улицах. Она следует через слепые зоны уличных фонарей, перебирается через скрипы голых раскинувшихся ветвей старых дверей, поджидает за каждым углом, куда я только собираюсь повернуть. И подбирается она не одна. За ней на неразорванной пуповине ковыляет на своих уродливых конечностях ее любимейшее порождение – животное чувство страха. Ощущая кожей их неминуемую близость, я бросился по направлению к своему дому, стараясь выбирать только знакомые и широкие улицы.

За последнее время я выбросил из своего дома все лишнее, что может быть хоть каким образом связано с чем-либо. Все нити из моей комнаты я свел к минимуму. Каждую из них, что тянулась из моей двери, я досконально изучил. Я знал, что кровать, на которой я спал или в большинстве случаев только пытался уснуть, до меня была прибежищем еще двух людей. Молодая пара два года назад переехала в этот город и сняла мою нынешнюю квартирку. На ней они спали, занимались сексом, частенько ели и болтали о будущем, что скоро он получит повышение, а она сможет поставить свое хобби изготовления керамической утвари на коммерческие рельсы. Но однажды вечером он не вернулся, а через два дня к ней пришел полицейский, выразил соболезнования и попросил прийти на опознание. Разумеется, сейчас у меня были новое постельное белье, но каждый раз, ложась спать, я ощущал кожей пропитанную слезами подушку. Если повернуться на бок, я видел эту девушку, разбитую истерическими конвульсиями, слышал ее беззвучный вой. И каждый раз, несмотря на доскональное изучение этих давно прошедших событий, сердце сжималось в комок жалости и отчаяния. Со временем мне удавалось концентрироваться только на моментах их обоюдного счастья, только тогда удавалось уснуть. Но алые нити постоянно пытались вернуть меня именно к трагическому апофеозу, насильно скидывая блаженную пелену временного счастья. Словно говоря: "Смотри, смотри, именно так все и случится. И мы это знаем точно. И ты это знаешь. Смотри." И я смотрел, не в силах отвернуться, от безобразной, но гипнотической картины. И выходя из комнаты, что я делал всегда лишь по необходимости, я закрывал дверь, оставляя эту девушку внутри. Где она теперь я не знаю, смелости увидеть ее мне не хватило, я чувствовал стыд, что не по своей воле стал свидетелем, того что ни в коем случае не должен был видеть.

Характерной особенностью всего этого было, что связанные навечно события никогда не покрывались умиротворяющей патиной забытья. Так же как и линии, которые всегда оставались постоянны в своей фактуре, состоянию и цвету вне зависимости от окружающей обстановки и природных проявлений. Им было абсолютно наплевать на снег или пыль, освещение и тьму. Из-за этой особенности любой случайный контакт с ними оборачивался хоть уже изученной до боли последовательностью событий, но каждый раз моменты разворачивались во всей своей полноте и насыщенности словно в первый раз. События из прошлого, старательно погребенные поведенческим сознанием в самую глубокую и недоступную точку темноты подсознания, вновь ослепительно вспыхивали перед глазами, стоило подпустить к себе какую-то деталь, даже косвенно связанную с ними. И пусть даже это были события не из моего прошлого привыкнуть к ним было невозможно, а как их заглушить я не имел ни малейшего представления.

Единственное что у меня оставалось – это все еще крохотная надежда на К. Хотя я не получил от нее каких-либо ответов или хотя бы подсказок, однако, фактов, полностью опровергающих мои догадки о ее причастности к этому стечению обстоятельств, также не выявилось. Да даже если и так. Она чертовски хороша, с ней все это кажется не таким жутким и безвыходным и, в конце концов, от нее восхитительно пахнет.

Я выждал время, полагающееся чтобы отойти от того насыщенного и наверняка измотавшего ее вечера. Голос ее, несмотря на очевидную занятость, был благодушен. Мы договорились о встрече в кафе следующим вечером.

Я запомнил тот день, тогда был самый ранний закат. Как только я зашел внутрь кафе, солнце окончательно скрылось и повсюду зажглись электрические лампочки. Я пришел пораньше, дабы привыкнуть к атмосфере и внимательно изучить обстановку. Когда за каждой чайной ложкой может прятаться душераздирающая трагедия, а банальный деревянный стул с такой же долей вероятности мог быть участником судьбоменяющего сюра – поневоле становишься параноиком. Был будний день и в кафе народу было совсем немного. Окружающие разговоры проходили на деликатном уровне громкости, смиренно сливаясь с фоновым стареньким французским шансоном. Интерьер был с претензией, но с задачей создания уюта справлялся успешно. По счастливой случайности столик у окна, который я занял, не успел стать частью ничей жизненной истории. Да и само место было относительно новым. Самым неприятным стал жутко искусственный запах аляповатого букета цветов вперемежку с безмерно мощным флером мужских духов после свидания, которое проходило здесь пару недель назад.

К. как всегда появилась неожиданно. И как всегда эффектно. Она была в темных замшевых ботильонах, на ней был атласный черный комбинезон с тонким поясом и бордовый пиджак. На закрытой груди обосновалась массивная многоуровневая серебряная подвеска. Слегка завитые локоны обрамляли скулы. Встретила она меня прищуренным взглядом, ироничной улыбкой и брошенной фразой: "Хм, кофе?". Мне лишь оставалось молча встать из-за стола и подарить ей цветы. Она смущенно поблагодарила. Официант принес второе меню. К. мелком пробежалась по страницам. И затем взглянула на крохотные часика на правом запястье.

"16:43, – произнесла К. – До пяти вечера я пью только вино, разбавленное напополам водой. Надо ведь соблюдать хоть какие-то нормы приличия".

"Прекрасное правило", – согласился я.

И мы для начала заказали по бокалу.

– Так я и не успела спросить, как тебе понравился торжественный вечер?

– Не сказать, что у меня получилось насладиться им в полной мере. Но в целом довольно занимательно. Много красивых людей. Много известных. Много талантливых. Бесплатный бар. В общем, мне понравилось.

– Не сомневаюсь. Со стороны это производит впечатление. Не зря же все стремятся попасть в эту сферу. Изысканно, дорого, с шиком и блеском. Хотя когда ты вращаешься в этой среде практически постоянно, то эффект пропадает. Только и видишь, что мелкие недостатки, например неухоженных официанток или заветренные закуски. Следишь чтобы виновники торжества были в восторге от превосхождения их ожиданий. Ну и, конечно, не спускаешь глаз с тех, кто ходит по краю черного списка. Хотя что ждать от тех тоже всем давно известно. Странно, что ты проболтался весь вечер практически незамеченным, они обожают интересоваться всем новеньким, такие любопытные пираньи по отношении к затесавшемуся к ним неожиданно свежему мясу.

– Ну виновник торжества гораздо больше внимания уделил тебе, нежели мне.

– Ах наш мэтр, да, ничего плохого про него сказать не могу, достойный человек, с первого знакомства смотрел на меня восторженно, жаль только не может отличить доброжелательную улыбку от льстивой. Но при его заслугах это уже не играет никакой роли. С такой высоты и в таком возрасте трудно различать нюансы.

– А ты способна их отличить?

– Да. Ну или мне нравится думать, что да. Я в общем то никогда не была объектом льстивых улыбок, скорее лишь создавала условия для возникновения оных по отношению к другим. А со стороны всегда виднее. Есть маленькая особенность, которую я заметила: при неискренней улыбке оголяются все зубы, но бессознательно люди больше всего стараются показать свои резцы, а при доброжелательной этого не происходит.

– Правда?

– Нет, конечно. Только что выдумала, – и она доброжелательно улыбнулась. Или просто мне захотелось думать, что доброжелательно.

Потом она продолжила рассказ о перипетиях своей работы, как по началу смущалась и осторожничала, но затем пообтесалась, стала узнаваема и даже почитаема для избранных. Да, именно такой термин она и употребила. Ее пальцы стучали по ножке бокала и разговаривая, она то и дело задумчиво устремляла свой взгляд в окно, но говорить при этом не переставала, и мне приходилось подвигаться ближе, чтобы улавливать слова адресованные мне, но направленные в сторону. После одного из таких поворотов расслышать конец мне не удалось, что ответить я не знал, поэтому повисла тишина. Она вновь повернула голову ко мне. После одного бокала в глазах у нее наряду с огоньками от живой мерцающей улицы, появился ее собственный легкий блеск. Она склонила голову на бок с легкой улыбкой и внимательно посмотрела мне в глаза. Меня же от такого обычного легкого проявления расположения, бросило на грань ужаса. В голове пронеслась ситуация во дворе и сразу же ее последствия, я как-то неестественно дернулся и ошарашено начал искать глазами официанта. Мы заказали еще по бокалу, время прошло и теперь уже можно было пить вино чистым.

– Сегодня без блокнотика? – поинтересовался я.

– Он всегда со мной, но достаю я его, лишь в двух случаях: либо для слов, которые мне нужно непременно озвучить, но ситуация для этого не самая подходящая, либо когда мне откровенно скучно. Очень надеюсь, что сегодня мне не придется к нему обращаться.

Она рассказывала о всяких инцидентах, которые имели место быть в ее карьере, перешучивались на самые странные темы. К. была невероятна очаровательна. В электрическом свете ее изящество благоговейной манной струилось из каждого движения. Ее жесты были квинтэссенцией уверенности, спокойствия и изящества. Чтобы она ни делала: мечтательно всматривалась в блики от лампочек, имитировала нетрезвую речь гостей какого-нибудь из давних мероприятий, корчила иронично-презрительную гримасу, пригубливала вино или просто поправляла волосы – всегда это выглядело так просто, но при том магнетически завораживающе. Порой я ловил себя на мысли, что я не слушаю ее, а просто любуюсь, словно живым произведением искусства. На этой представленной только мне картине она становилась неким "глазом бури", где под действием давления мироздания алые нити стремились к ней, демонически кружась вокруг нее. Но никогда не прикасались, покорно обтекая ее фигуру.

И эта картина действовала на меня, как ни странно, успокаивающе. На время меня покинула параноидальная бдительность к окружающему миру. Мучившие меня все это время вопросы также покинули мой разум. В самой центре урагана, только и остается что со спокойствием и покорностью ожидать дальнейших развитий сюжета.

Люди появлялись в кафе появлялись и исчезали, оставляя за собой свою связи. Меня это мало волновало, я лишь хотел сидеть на том месте, и чтобы К. сидела передо мной как можно дольше. Ход времени я потерял абсолютно. На середине истории, как ей пришлось самой управляться с камерой в последний день съемок где-то в Юго-Восточной Азии из-за того, что в тот день нанятый оператор подхватил лихорадку. К нам подошел официант и с напускной грустью, что заказы больше не принимаются, так как заведение готовится к закрытию. Время перевалила за полночь. Блокнотик она ни разу не достала.

Расплатившись по счету, мы вышли на уже опустевшие улицы. К. невольно поежилась от подступившего холода. Я ее обнял. Немного постояв так вплотную перед закрывшимся за нашими спинами дверью теплого кафе, словно привыкая к новым окружающим условиям, мы выкурили по сигарете. Затем она, приподнявшись на цыпочки, уткнулась своим подбородком в мой и тихо сказала: "Пойдем уже. Холодно. Надеюсь, ты помнишь дорогу?". Я кивнул, и мы снова отправились в путешествие по зимнему городу.

– Так понимаю, ты специально выбрал кафе недалеко от моего дома? – спросила К., прижимаясь к моей руке.

– Честно, нет. Я прочитал о его открытии недавно и просто подумал, что можно заглянуть при случае.

– Действительно симпатичное место. Мне понравилось. К тому же идти, совсем недалеко. Правда, ничего мы так и не попробовали из еды. Но думаю, если она такая же как и вино, то заведение будет процветать.

Идти действительно было недалеко. Всего пара переулков и вот мы оказались у самобытного готического дома с огромным витражом на лестницу. Надпись "Аптека" все также бесстыдно горела заливистым зеленым светом, хотя свет от буквы "К" еле заметно подергивался. Мы зашли внутрь единственного подъезда в доме. Поднимаясь за ней по широкой старой лестнице, я оглянулся назад. Через витраж на улице я увидел, что моя старая знакомая, безвестность вместе со своим уродливым спутником остались на улице. Они смотрели на меня и выжидали, ну а я умиротворенно продолжил подниматься по ступеням. После того как мы зашли, она отправилась на кухню поставить чайник, попутно продолжая рассказывать ту историю про камеру. Я же с любопытством рассматривал ее обитель, которая одновременно служила и спальней, и рабочим кабинетом.

Квартира была будто было создана для того, чтобы быть опубликованной на страницах какого-нибудь дизайнерского журнала. Небольшая, но кажущаяся изнутри гораздо больше из-за высокого потолка, белых окрашенных стен и зеркальной поверхности вдоль дальней стены, за которой скрывались множество ее модных нарядов. О том, что здесь вообще кто-то живет, говорили только стопка раскиданных возле кровати журналов и несколько пустых кружек возле рабочего места. Аккуратно застеленная кровать с кристально белым бельем, педантично расставленные на полках книги, документальные тексты стояли отдельно от художественной литературы и стихотворных сборников. Лапидарное и строгое наполнение, если не брать в расчет несколько маленьких цветков в крошечных керамических горшочках, пару ярких абстрактных картин в рамках на стене, несколько причудливых статуэток, видимо привезенных из какой-нибудь командировки и, конечно, ее саму, вернее ее черный силуэт, который и был самым главным элементом этого интерьера.

Ощущение большого и пустого пространства, даже тотальной стерильности, однако, возникало не только благодаря колористическим решениям интерьера. Я уже настолько привык к открывшей мне сверхреальности, что иногда, отвлекаясь на что-то иное, уже не обращал на нее внимания. Но то, что я мог видеть у нее, было чем-то божественным для меня. У нее в квартире не было связующих нитей. Ни одной. Даже когда мы поднимались по лестнице они были, свисали с перил и тянулись меж пролетов. Но за порог они вместе с нами не заступили. Даже мои собственные, повинуясь некой высшей воли, остались на лестничной площадке. Я выглянул в окно. Снаружи все были привычно для меня, красные капилляры насыщали и были основополагающей частью окружающего мира. Но не здесь, здесь существует только пустота.

– Так вот потом, когда досмотрели материал, мне сказали, что вышло на самом деле весьма недурственно и если мне надоест заниматься своими делами, то место позади камеры меня будет ждать, – К. вошла в комнату с двумя кружками горячего свежезаваренного кофе. – Ох, извини, за беспорядок.

– Да перестань, такое положение вещей можно назвать беспорядком только из-за кокетства, – я сделал глоток. Подумал, Удивительный вкус, когда в него не примешано чья-нибудь трагичная история жизни. Я уже отвык от него. Но вслух произнес – Мне нравится твоя квартира.

– Спасибо. Мне тоже, хотя кажется пустоватой. Я пыталась заполнить ее разными предметами, но они быстро надоедают глазу, начинают казаться бессмысленными. И я их выбрасываю или же отдаю кому-нибудь. Вот эти картины мне подарили буквально месяц назад, я помогала в раскрутке и продвижению персональный выставки одного художника. По началу они мне очень нравились, но теперь кажутся абсолютно безликими. Может подарю кому-нибудь, теперь они стали дороже чем месяц назад.

К. поставила свою кружку на столик и подошла ко мне. Кофе мы допивали потом уже остывшим.

До того момента я мог наблюдать лишь фрагменты ее татуировки на плечах, на шее, на спине. Но той ночью я смог полностью изучить чернильный рисунок, покрывавший ее тело. Начинаясь от острой коленной чашечки левой ноги, скользя по бедру и плавно огибая пухлые ягодицы, он занимал всю спину, шел вдоль позвоночника, разрастаясь на лопатки, схватывал ее плечи и острыми окончаниями ограничивал свое влияние на ее предплечьях, оставляя нетронутыми ее тонкие белые пальцы. Со спины, словно появляющаяся из-за горизонта неисчислимая армия, он властно переходил на грудь, но затем ослабевая и растягиваясь, проявлялся лишь намеками, тонкими линиями проходил по ребрам и животу и останавливался в районе солнечного сплетения. Тату была выполнена невероятно искусно, с кропотливым вниманием к деталям. Ни одного повторяющегося движения, никакой симметрии или шаблонности. Изображение было наполнено жизнью, словно если отвернуться, то в ту же секунду произойдут метаморфозы и рисунок изменит свои очертания, увеличит охватываемую им площадь на живом теле или наоборот может отступить и уменьшиться, однако, можно было сказать с уверенностью, то что ему теперь принадлежит, он уже не отпустит никогда. Он представлял собой единое целое, никаких других нанесенных посторонних элементов на ее теле не было. Его сложно было отнести к какой-нибудь определенной стилистике, скорее это напоминало гравюру на полотне из кожи, но при этом никакой графической интерпретации в нем не было, скорее беспощадная реалистичность. Удивительно было то, что когда увидишь такую девушку как К. впервые, то никогда не подумаешь, что под ее одеждой может существовать подобная субстанция.

Мы лежали в темноте. К. повернулась ко мне спиной. Я молча водил пальцем вдоль этих черных линий на ее спине. Начиная с самого низа, я проходил ее нательный лабиринт снова и снова, выбирал другой маршрут и заканчивал каждый раз в новом месте. В очередной раз следования я легонько скользнул пальцем по ее шее и потерял из виду свой путь в ее волосах. Она легонько подернулась от щекотки, и повернулась ко мне.

– Никогда ничего подобного не видел, – озвучил я собственные мысли.

– Полагаю, что вряд ли еще кто решится на подобное, – сказала она, сладко потягиваясь.

– Но ты ведь решилась.

– Но не сразу, разумеется, – она протянула мне к лицу свою правую руку. На правом запястье у нее красовался едва заметный вытатуированный браслетик. Он действительно выглядел как некий зачаток разросшейся живой материи на спине, которая почему-то оставила его в стороне и не вобрала в себя, возможно только пока.

– Все началось, вот с этого. Но потом я почувствовала, что этого недостаточно. И чернила стали планомерно появляться у меня под кожей.

– Недостаточно для чего?

– Для связи. Как в твоем стихотворении с презентации книги. Помнишь?

Я-то конечно помнил, но она поднялась, нагая добралась до своей сумочки в другом конце комнаты, достала блокнотик и протянула листок с моим почерком. Легла рядом.

– Не хочешь его продолжить?

– Нет, вот этого, я точно не хочу. Расскажи мне лучше, как от маленького браслетика они разрослись до нынешнего состояния?

– Сначала крохотные линии на лопатках, такие нелепые, совсем маленькие, затем все дальше, все длиннее, все извилистей. Оно продолжалось по нарастающей. Я всегда чувствовала эти связи, о которых ты написал. Видела их в людях, пыталась отразить в своих словах. Но что самое печальное, никогда не ощущала себя вовлеченной в них. Пыталась взобраться в самую суть, опутаться в них, завязнуть, прочувствовать в себе, но всегда оставалась в стороне. Даже сейчас, обзаведясь таким количеством знакомых на разных уровнях и в разных сферах, ставь организатором и значит частью многих проектов, я все равно ощущаю себя посторонней, абсолютно не связанной с чем-либо. Думаю, татуировка появилась как результат противодействия этого жуткого чувства пустоты. Если не подлинник, то хотя бы имитация.