А белый лебедь на пруду (стихотворения)

Я не люблю

Заоблачных высот,

Шумит в ушах

И как-то

Не летится,

И первый класс,

И лучший самолет —

Не мой размер,

Не босс я и не птица.

И не люблю

Подземных гаражей

И прочих под землей

Фортификаций,

Я – житель

Невысоких этажей,

На уровне сирени

И акаций.

И даже белый парус,

И шалаш —

Мне тоже не по сердцу,

Бедолаге,

И вообще,

Мой офис – карандаш

И пачка

Неисписанной бумаги.

На войну я ушел пионером

И остался нечаянно цел,

Но учиться приличным манерам

Затруднительно, глядя в прицел.

Так вот я и живу, неученый,

Иногда чересчур грубоват,

Иногда чересчур кипяченый,

Ничего не попишешь – солдат.

Я говорю тебе

«Люблю»,

И я не лгу,

Я мог бы и не говорить,

Но не могу.

Ты – маршал

Сердца моего,

Ты – мой Мюрат!

Но я и сам —

Наполеон,

А не солдат,

He забывай!

И о присяге

Не забудь,

Пойми, мой свет:

Наполеонов —

Нас чуть-чуть,

Да просто – нет!

Стихи выдумывать

Не надо,

Они приходят

Вновь и вновь,

Как поощренье,

Как награда

За верность им

И за любовь.

Слова особенного

Склада,

У них – свой звук

И свой раскрас!

Стихи выдумывать

Не надо —

Они выдумывают нас!

Сажусь к столу

С уже готовым

Стишком,

Придуманным в рассвет,

И не управиться

Со словом,

И под подушкой

Ручки нет.

Летят, летят они,

Лихие,

Слова из снов моих

Цветных,

Я расставляю запятые

И останавливаю их.

Не самый лучший!

Не самая лучшая!

Знак сожаленья,

Можно отчаяться!

Но самые-самые,

Самые лучшие

Нам не встречаются

И вам не встречаются.

А просто их нету,

И так получается:

Они потому-то нам

И не встречаются,

Что самые худшие

От самых лучших,

В общем-то, мало чем

И отличаются!

Писать!

Покуда мастера

Евроремонта за стеною

Не подошли еще с утра,

Чтоб издеваться надо мною.

Вот-вот моторы зашумят

И завизжат электродрели,

А как начнется этот ад,

Бросайте струны, менестрели.

Они задержатся небось —

Святое право гегемона,

А то ведь мат проходит сквозь

Перегородки из бетона…

Я что-то вам

Хотел сказать,

А вы потом бы это спели,

Но вот! Но все!

– Ебена мать! —

Они пришли,

Мы не успели.

Это был баскетбол!

Пол был жарким от ног,

Все летали,

Но так не летали!

Он был легким, как пух,

Он старался, как мог,

Потому что она была в зале.

И болела она,

Незаметна в толпе,

Ну чуть-чуть горячей,

Чем соседи,

Но я-то знаю ее,

Я их видел в кафе,

Заводящая, знаете, леди.

Полна загадок

Жизнь земли,

Недаром так ее колышет,

А мы разведать не смогли —

Какими гелиями дышит?

Какой в ней внутренний мотор

И поперечные потоки?

Когда вселенский метеор

Прикончит наши с вами сроки?

Как предсказать

На нюх, на звук

Землетрясений обреченность?

И достаются от наук

Одни надбавки за ученость.

Проникновенье в вещество

И в космогонные порядки

Есть ровным счетом ничего,

А только – новые загадки.

Расскажите про войну,

Говорят.

Это как так про войну —

Всё подряд?

Если ж коротко —

Была круговерть,

Вперемежку —

Где-то жизнь,

Где-то смерть.

Расскажите, говорят,

Для ТиВи,

Если можно,

О войне и любви!

Так любовь,

Она и нынче со мной,

И пришла она

След в след за войной.

А война,

Как моя пушка в кустах,

Вспоминается

Лишь в общих чертах.

А вообще,

Как Юлий Цезарь чудил —

Я пришел,

Увидел

И победил.

Однажды я проснулся стариком,

Мне тыща лет исполнится в апреле,

Я – в Грузии,

Сижу с моим дружком,

Известным стихотворцем

Руставели.

Однажды я проснулся стариком,

Вино подносят слуги и закуски.

– Скажи, Шота,

Ты пишешь на каком?

Вот именно,

А лучше бы – по-русски!

Однажды я проснулся стариком,

В бассейне с Цинандали искупался,

Тщеславия комический синдром —

Все это – сон,

И я не просыпался.

На проспекте Сахарова

В городе Москве

Разное-заразное

Свербило в голове.

Даже и Андропов,

Он не мог представить,

Мент,

Что проспектом станет

Водородный диссидент.

И не где, а в сердце

Пролетариев всех стран,

Он впадет в Лубянку,

Как Печора – в океан.

Но не знал и Сахаров,

Святая простота,

Что есть проспект Андропова,

Главного мента.

Так и уживаются

Обе эти две

Улицы враждебные

В городе Москве.

Я не тревожусь ни о ком,

Перевелись мои русалки,

И мысль о смерти —

Поплавком

Передо мной,

Как на рыбалке.

Она солдату не нова,

И мы ее не сочинили,

И на войне

Не раз, не два

Друг друга мы похоронили.

И этой мысли естество —

За все, что дарено, расплата,

До дня рожденья моего —

По всем столбам далековато.

И чтоб не думать мне о том,

Что ждет

За ближним поворотом,

Тут надо быть

Или шутом,

Или родиться идиотом.

«Начальник! Вышла с лагерем непруха,

Не дай загнуться, выслушай спроста.

Я родом с юга, Ухов, он же Ухо,

Вторая ходка, строгая, Инта.

Мороз под сорок, шахта да столовка,

Так круто я еще не попадал,

Все восемь лет – перловка да перловка,

Я восемь лет морковки не видал».

Начальник аж поежился неловко,

Он видел все, седая голова,

Его за темя тронула морковка,

Он понимал какие-то слова.

Того везли неделю или боле,

В столыпинском, к сирени и к бахче,

Он помер от чахотки, как на воле,

На юге —

В том же самом строгаче.

Откашлял

В нетопленых клубах

Мой лагерный

Туберкулез,

Зато я до самых окраин

Стихи свои,

Глупый, донес.

Как вспомню,

Становится стыдно,

Неужто за этот

Конверт?

Ведь стоила вся подорожная —

Одиннадцать рэ

За концерт.

Ну, может, лав стори какая-то

В далекие дали звала?

Так нет же,

Одно честолюбие

Морковкой дурило осла.

Сейчас сочиню сочинение —

И мед потечет по усам,

Жена приготовит котлетки!

Да нет,

И котлетки – я сам.

Хорошо

Быть доктором наук,

Знать все не как мы,

Не худо-бедно,

Но задыхаться

В паутине книжек,

Как паук, —

Ну их к черту,

Это людям вредно.

А мы надули мячик,

Скинули пальто,

И…

Не беда,

Что знаем маловато!

Лично мне хотелось

То и то,

Но нет такой гармонии,

Ребята!

Рассчитаться!

За все рассчитаться!

Потому что остаться

В долгу —

Это как со свободой расстаться

И стоять, как товар

На торгу.

Жить взаймы,

Одолжаясь, противно,

Лучше сам я кому

Одолжу!

Может, думаю я

Примитивно,

Потому я и банк не держу.

Ломается все,

Не только часы,

Не только

Смесители в ванной.

От белой до черной —

Чуть-чуть полосы

На нашей,

На обетованной.

Бессмертен один

Бессмертный Кощей,

И не на кого

Обижаться —

Нет вечных людей

И вечных вещей,

Но хочется

Подзадержаться.

Моя жена не может без цветов,

И так уже сложилось

И слежалось —

Цветы у нас всегда,

И я готов,

Чтоб это бесконечно продолжалось.

Мне нравится коротенькое: ах!

Нет-нет, я не даю аристократа,

Но чтоб увидеть блеск в ее глазах,

Поверьте, это маленькая плата.

И хризантемы делают весну,

И розами украшенные вазы!

Цветы похожи на мою жену

И, как моя жена,

Зеленоглазы.

Не знаю, кем я был?

Что сделаешь, стареем,

А сильный был,

Как молодой

Гиппопотам!

Я не ходил с ней

По картинным галереям,

А по кустам, а по кустам,

А – по кустам!

Ее, я помню,

Звали Лена,

Или Зина,

И шар земной

Тогда стоял

На трех кустах,

Была любовь,

И мы сливались

Воедино

В Азовском море,

Без стыда,

При всех друзьях.

Я, как спортсмен,

Всего добился

С трех подходов,

Всего, мне кажется,

Добилась и она!

От нас родившаяся,

Как от пароходов,

О берег шлепалась

Азовская волна…

Не человек компьютерного века,

Я кое-как поставлю си-ди-ром,

Я что-то вроде недочеловека

В сравнении с проворным школяром.

В ученом смысле

Голенький, как в бане,

И полон своих троечных тревог,

Он миросотвореньем на экране

Руководит уверенно, как Бог.

И щелкая своей послушной мышкой,

Меняет он картинки —

Хлоп-хлоп-хлоп!

А я стою, никто перед мальчишкой,

Компьютерного века остолоп.

Какая подходящая эпоха

Для щелкающих кнопками людей!

Но только вот

Что хорошо, что плохо,

Компьютер сам не знает,

Хоть убей.

Какой там «Шинник»!

Какой там «Терек»!

Смотреть опасно

Без валидола.

Не надо сборов,

Включайте телик —

Играет «Челси» —

Урок футбола!

Нас не спасти

От зависти и пьянства,

Как будто грех

Есть суть, а не каприз,

Мол, римляне

Не знали христианства,

А знали бы —

Так пили бы кумыс.

Придумали

Ворота мазать дегтем,

Не помогло —

Никто не виноват!

Но Зигмунд Фрейд,

Нечистоплотный доктор,

Собрал на нас

Неслабый компромат.

Песня моя любимая,

В полете она – балласт,

Вот захочу за облако,

Она мне взлететь не даст.

Сбросить ее без жалости —

И шарик мой и взлетит,

А так он на низком уровне

Лишь облака коптит.

А возвращусь на землю,

Стану ее искать,

Чтоб эту птичку певчую

Надолго не отпускать.

Все обыщу подлески —

Где он, балласт ржаной,

Песня моя любимая,

Честный мой хлеб земной?

Я по жене

Погоду узнаю

Точнее,

Чем по метеопрогнозу:

Когда она рассержена —

К дождю,

Когда она обижена —

К морозу.

А если не разгневана жена,

Как было

В незапамятные годы,

И всё у нас о’кей,

То что тогда?

Я думаю,

Что нет такой погоды.

«Шестисотый» зарулил на парковку,

А нас классная ведет в Третьяковку.

А я – сегодняшний пацан,

Восьмилетний,

Все, что было,

Все мне кажется сплетней.

Ну, там Репин, Ге-ге-ге, Пиросмани,

Далеко им, этим всем, до Масяни!

Три охотника базарят по пьянке —

Ну зачем они в нефтянке и в банке?

Научите нас считать пети-мети,

Остальное мы найдем в Интернете!

Ох, и сильно постаралась наука,

Сочиняя современного внука!

Затихли и мобильники,

И мать бы их ети,

Звонков не раздается и

По городской сети.

И некому поплакаться,

И некому поддать!

Все-все —

Как в лучшем из миров,

Какая благодать!

Президент очков не носит,

И походочка при нем,

Сам простой и нас не просит

Не по делу бить челом.

Иногда среди сугробов

Он мелькнет, как метеор,

Но и сколько ж долбоёбов

Рядом с ним съезжает с гор!

Был всегда нормальным малым

И проигрывал в дзюдо,

А сейчас по всем каналам

Он в эфире – от и до.

То ли он министра дрючит,

То ли водит самосвал,

Всё он знает, всех он учит,

Хоть чего-то бы не знал!

И когда совсем отчаюсь,

За бока беру я пульт

И на спорт переключаюсь —

И зачеркиваю культ.

А и случай-то особый,

И не в нем весь перебор —

Это делают особы,

По-простому – долбоёбы,

Те, что с ним съезжают с гор.

Солнышко выше,

Пасхальные дни,

В смысле гастролей

Мы что-то в тени.

Вдруг заелозил

Мобильник, звоня, —

Фирма «Салют»

Приглашает меня.

Платят прилично,

Заводик блатной,

Физики в штатском —

НИИ номерной.

С виду – как вроде

Салон, а внутри —

То, что сгубило

Марию Кюри, —

Альфа-лучи

Или бета-лучи —

Надо бы сделать

Анализ мочи!

Кучка артистов,

Ну все так себе —

Группы «На-На»,

«Экс-ББ» и «Любэ».

Выступил.

Чую – внизу

Горячей,

Видно, от этих

Проклятых лучей.

Бабки – в конвертике,

Мамочка-мать!

Интим,

Как и пишется,

Не предлагать.

Театр «Глобус»

Греческих трагедий

Не понимал —

Что за дурацкий хор?

О нем лишь

В толщине энциклопедий

Шекспир прочел,

Их автор и актер.

Какой Эсхил?

Какая Лисистрата?

Да отроду

Такому не бывать —

Еще чего,

Нашли дегенерата! —

Чтоб женщины

Решили не давать!

Теперь Шекспир —

Герой энциклопедий!

В две тыщи

Наступающем году —

Возвышенный язык

Его комедий,

Зачем он мне?

Нет-нет, я не пойду.

Кому-то в кайфе

Выпало родиться —

Приморский юг

Имеется в виду,

Малага, Сан-Тропе,

Неаполь, Ницца,

А мы возникли здесь,

На холоду.

Мы – здешние.

Мы – родом из России

И чьей-то не завидуем

Судьбе,

Стихи про наши избы

Ветровые

Мы пишем в утешение

Себе.

И я, хоть что сулите —

Мы – такие, —

Как не сменяю

Город на село,

Так тверд

В моем пристрастии к России —

Не повезло

Так уж не повезло!

Я был с семнадцати при деле —

Я увлеченно воевал,

И напрягался на пределе,

И через край переливал.

Потом, когда войны не стало,

И мы приехали с войны —

Мы были люди из металла

И рядовые пацаны.

Когда свалилась эта глыба,

Подрастерялся я слегка,

И воздух ртом ловил, как рыба

На дне рыбацкого дубка.

За напряженку голосую,

Мне надо, чтобы я гудел!

Когда вполсилы – я буксую,

Мой средний уровень – предел!

Кашляет земля.

Температура

В месте кашля

Солнечной сродни!

Плавится в бетоне

Арматура,

Десять тысяч градусов —

В тени.

Эта нефтяная эпопея,

Вечное движение колес!

Дышит,

Задыхаясь и потея,

Кашляет земля.

Туберкулез.

Не могу причинить

Ничего вам хорошего —

Дни так быстро

Бегут на закат!

Ощущаю себя

Старым фруктом

Из прошлого,

В лучшем случае —

Это цукат.

А весь город увешан

Моими плакатами,

Я опять затеваю игру!

Напишите мне,

Кто не объелся цукатами:

Дабл-ю. Дабл-ю. Танич. РУ

Он мне когда-то

За трояк

Перекрывал стояк

И ставил кран,

И был немножко пьян,

И был для несантехников,

Для нас,

Неуважаем,

Как рабочий класс.

Все тот же дом,

Все тот же кран,

Все тот же ЖЭК,

Но в нем теперь

Он – первый человек.

Я понимаю,

Как я был не прав

Насчет его

Первостатейных прав!

Сижу, пишу,

А кран течет, течет —

Кому – почет?

Сантехнику – почет.

Мы прокатились по Европе —

Женева – Линц – Брюссель – Париж!

Но с автобана, на галопе,

Чего там есть, не разглядишь.

Из европейских впечатлений

Одно осталось на лету —

Что два десятка поколений

Слепили эту красоту.

А так, по частностям, достало,

С учетом автоскоростей, —

Девицы красного квартала,

Музей «Д’Орсе» среди путей.

И тот, со стейками, подвальчик,

И неприличный экспонат —

Брюссельский писающий мальчик,

Урологический плакат.

Этот миг я запомнил,

А может быть, акт,

Вечно новый

И ветхозаветный,

Потому что есть Он и Она —

Это факт —

Не бывает любви

Безответной.

И когда ты не против

Была и не за,

Но уже в состоянье улета,

Я сказал, как Адам,

Опустивши глаза:

«Что – не знаю,

Но надо же

Делать с ним

Что-то?»

Я помню – шла вторая книжка,

И в ней такой один стишок,

Как я, остриженный парнишка,

Попал в армейский пищеблок.

Как на картошке бородавки

Ножом, как скульптор, обирал —

Чтоб на положенной добавке

Я чьей-то пайки не украл.

Сказал редактор, не краснея:

– Давайте снимем ваш хорей —

Здесь психология еврея,

Ну, надо вам, что вы – еврей?

Прошло сто лет,

Я так и прожил,

Куска чужого не украв,

Но вдруг подумаю: а все же,

Быть может, был редактор прав?

Теперь-то я живу нескромно,

Но по инерции скорей

Картошку чищу экономно,

Как скульптор, да,

И как еврей.

Как привяжется размер,

Хошь – не хочешь,

Как трамвай, бежишь,

А с рельс

Не соскочишь.

Он и сам себе слова

Выбирает,

А закончатся слова —

Умирает.

И когда ты все сказал

В полной мере,

Он и точку

Ставит сам,

В том размере.

В анкетах просят

Указать,

Да мать их так,

Отца и мать,

И не был ли ваш дед кулак,

И не был ли ваш дед

Эсер? —

Так это было в СССР.

Но СССР сказал «адью!»,

Укоротив мою семью,

А весь анкетный детектив

Нисколько не укоротив.

Вопрос – ответ,

Ответ – вопрос,

Такой вот, в сущности,

Допрос!

Они хотят всё это знать,

Не полагаясь на склероз.

Чиновник вычислит хитро

Здесь, на бумажном рандеву,

Какую станцию метро

Я в Копенгагене взорву.

Но, к удивлению анкет,

Метро там не было

И нет.

Кому-то охота

Ходить на плацу,

Кому-то военная

Форма к лицу.

Погоны, шевроны,

И на ордена

Наш шанс повышается,

Если война.

Пока кто-то ходит, —

И зря! – в институт,

Вокруг гарнизона

Невесты растут.

Ну могут заслать,

Посадив на броню,

Куда-то в Читу,

А и вовсе в Чечню.

А кто хочет в штатском

Дожить до седин,

Ну глупые люди —

Конец-то один!

Для европейских

Не гожусь вояжей,

Не понимаю даже —

Бестолков,

Как плещется вода

У каннских пляжей,

Не зная иностранных языков.

Могу принять «направо»

За «налево»,

Но был же этот случай

Без конца —

Мне ручкой помахала

Королева

В воротах

Букингемского дворца.

Я даже и не понял —

Кто я, где я,

Когда, весь в черном шлеме

И сукне,

Мне полисмен

Не надавал по шее,

Не накричал,

А улыбнулся мне.

Наверно бы,

Увлекшийся картиной,

О небывалом случае таком

Поэму создал

Некто с паспортиной,

А я лишь к слову вспомнил,

Со смешком.

Сервелат из подсобки!

Советская власть.

Но тебе не дано

В ту подсобку попасть.

Даже и не мечтай,

Если ты не из свит, —

Гинеколог стоит,

Стоматолог стоит!

А теперь – сервелат,

Пармалат, карбонад —

Все бери – не хочу,

Это ж просто разврат!

Но возникло в пространстве

Развратных витрин

Вещество несоветское —

Холестерин!

Карбонада – полно,

Сервелата – полно,

И промежду колбас —

Медицинское «но»!

Вот теперь и ответь —

А была ли спроста

И советская власть,

И витрин пустота?

На засыпку вопрос

Сам себе задаю,

И ответа пока

На него не даю.

Возможно, явь?

Возможно, бред?

Ушла и слова не сказала!

Вот спицы, шерсть —

Она вязала,

Но все же где

Мой пистолет?

Ушла – к кому?

Какая блядь!

Я нервно бегаю по дому —

А может, все же не к другому,

А просто вышла погулять?

Да, крыша сдвинулась,

Хорош!

В каком я веке —

В этом? В оном?

Но по мобильным телефонам

И секундантов не найдешь.

Наверно, я сошел с ума!

На Черной речке —

Там не ели,

А все – дома, дома, дома

И нету места для дуэли!

Всё выдумали там —

«Би-Лайн» и ноутбуки,

А через десять лет

И нас возьмет азарт,

И все мы переймем,

Все спиздим по науке —

От сотовых сетей

До пластиковых карт.

А уж когда и мы

В какой возникнем теме,

От страха затрясет

Бетонный Уолл-стрит,

И ушлый наш пацан

На школьном ай-би-эме

Нью-йорский «Сити-банк»

Немножко разорит.

Хорошее у них,

Оно и нам не вредно,

За ними мы – трусцой,

Не надо обгонять,

И много-много лет

Они живут безбедно —

Пора бы нам у них

И это перенять.

Лежу, не сплю,

А лень проснуться,

И как-то враз,

Не опосля,

И не успеешь потянуться,

Приходит первая мысля.

И в темноте слова летают,

Их белоснежная пурга

На чистом месте наметает

Свои сугробы и снега.

Ни вариантов,

Ни тетрадок,

И ямб,

Как милиционер,

Наводит в хаосе порядок,

Мой генетический размер.

Но вот слова угомонились,

Неподходящее – ушло!

Черновики не сохранились,

Мои сугробы – набело.

Опять она в беспамятстве

Кричала

Свои неугомонные слова,

А я молчал,

И это означало —

Она больна,

Она всегда права.

И стало тихо

После урагана,

Как было,

И она не поняла,

Что общего у нас —

На дне стакана,

А сам стакан —

На краешке стола.

Телевиденье

Нас пудрит

Телепудрами

И раскрашивает

С помощью теней,

Им не главное,

Чтоб были мы премудрыми,

Им картинка

В телевизоре главней.

А гример

Колдует кистью

И тампоном,

И таким меня увидит

Белый свет,

И смотрюсь, бывает, я

Ален Делоном,

А по сути разговора —

Пустоцвет.

Не другие причины,

Не размеры грудей —

Западают мужчины

На блядей, на блядей.

Ах, какое богатство,

В ком есть это чуть-чуть,

Неприкрытое блядство —

Не притворство, а суть.

Это хищное женство

Нараспах, напоказ,

Обещают блаженство

Не в раю, а сейчас.

И не вечного ради,

А взглянул – и в шалаш!

И да здравствуют бляди —

Вечный двигатель наш.

Ах, Австрия,

Родина венских сосисок

И венского вальса

На все времена!

И носит на фраке

Достоинств список,

Как орден,

Великая эта страна.

Ах, Австрия! Австрия,

Время застолий.

И струдель по-венски,

И шницель неплох!

И Моцарт,

И Штраус,

И песни Тироля,

Но плохо, что Гитлер

И Захер-Мазох!

Дом собирался

Как бы на авось,

Какой в нем чепухи

Не накопилось!

История сама

Не поскупилась —

Все, что прилипло,

То и прижилось.

И я, владелец

Этого позора,

А вообще —

Творения венец,

Гляжу поверх

Бессмысленного сора,

Вытягивая шею,

Как птенец.

Официальные визиты,

Глава страны летит с женой,

И тут главнее список свиты,

А не какой у нас портной.

Но хоть в команде ей не светит

Ни первой быть и ни второй,

«Ассошиэйтед пресс» отметит

И украшенья, и покрой.

Такая нотная эпоха,

Решит программа новостей,

Не Лора Буш одета плохо —

Одеты плохо Ю-Эс-Эй.

Мы все (почти!)

В Москве нечаянны,

Никто (почти!)

Не зван Москвой,

И я въезжал в нее с окраины —

Троллейбус пятьдесят восьмой.

Речной вокзал,

И давка адская,

Никто в Москве меня не знал,

И улица Зеленоградская,

А дальше – свалка и канал.

А я сидел вполне раскованно,

Сидел и складывал слова,

А щас в троллейбусе рискованно —

Со мной знакома вся Москва.

Сейчас в Москве

Преуспевающей

Того, неузнанного, нет,

А этот,

В центре проживающий,

Он старше стал

На сорок лет.

«Сладкий миг,

Когда ваш кошелек

Переходит в надежные руки,

То ли пухлый,

А то ли пустой!

Обучился я этой науке,

Только глупый считает —

Простой.

Дело в данной конкретной

Минуте,

Это – вспышка,

И я – виртуоз!

Не на всяком трамвайном

Маршруте

Мой конкретный проходит

Гипноз.

На Зацепе сажусь по привычке,

И уже ваш лопатник – ничей!

Пальцы – что?

Ну не больше отмычки,

Скрипачи, у них пальцы ловчей.

Для меня вы —

Как бык на корриде.

Мое дело, пока толкотня,

Чтоб вы видели всё

В лучшем виде

И не видели только меня.

Я ни в чьей не нуждаюсь защите,

И в ментовке когда,

В тупике,

Я же чистый – ищите, ищите! —

Кошелек ваш давно на Щипке!

И гуляет во мне, трали-вали,

Этот вечный трамвайный сквозняк!

То, что делают в «Лесоповале»,

Не похоже на мой проходняк».

Я не поеду в Эмираты,

В их шестизвездное житье,

Они – не сваты мне, не браты,

Там все на свете не мое.

Я не поеду в Эмираты,

Не соблазнюсь на кураже

На их дешевые караты

И на красавиц в парандже.

Я не поеду в Эмираты,

Поскольку чтобы в два конца —

Моей не очень-то зарплаты

Хватает только до Ельца.

Не помню даже —

Это он или она,

Гармошка концертино

Запомнилась одна.

Он был учитель музыки

(А может быть, она),

«Веселые ребята» —

Вот в какие времена!

Гармошка итальянская,

И класс за ней поет

«Легко на сердце» —

Этот марш

До сердца достает.

А он под пенье на доске

Рисует нотный стан

И пишет ноты

Те, что знать

Я не хочу, болван.

А на плацу идет футбол,

И музыка, она —

Не бог весть что,

И вообще

Футболу не равна.

Ах, если б знала музыка,

Она бы и ни дня

Не потерпела при себе

Неверного меня!

Все-то праздники

Свои, а и чужие —

Их же было

И без Кристмаса

Полно!

Как зависла над стаканами

Россия,

Так и лупим

Новогоднее вино.

Разлетелись на тусовки,

На рыбалки —

Рождество, и Новый год,

И Старый год,

Нарядили мишурою

Елки-палки,

Тут и скоро

Клара Цеткин подойдет!

Две недели

Беспробудного веселья,

Сам я тоже

Над стаканом зависал!

И с отвычки,

Неуверенно, с похмелья,

Еле-еле вот

Бурчалку написал.

Тук-тук-тук! —

У соседа стучат

Топором,

Этот стук

Раздается железно

И мешает водить

По бумаге пером,

Но соседу-то

Это полезно.

Тук-тук-тук!—

У соседа стучат

Топором,

На Крещенье—

И то не гуляют,

Но три тысячи

Туков —

И выстроен дом,

И уже новоселье

Справляют.

А я все же пером

По бумаге вожу,

Иногда и случается

Завязь,

Но реально от этого,

Честно скажу, —

В лучшем случае

Чья-нибудь

Зависть.

Не делайте вид,

Что Марининой нет,

Не делайте вид,

Что Устиновой нет!

Устинова есть,

И Маринина есть,

А Бунина

Редко кто хочет прочесть.

Маринины есть,

Потому что нужны

Всему населению

Нашей страны.

А кто станет спорить,

Что наша страна

Довольно порядочно

Населена?

Вот станет на место

Планетная ось,

Так мы и к Толстому

Вернемся небось.

Мы над Доном

Ходили парами,

Были девочки

В белых платьицах,

И не знали,

Что станем старыми,

Что жизнь покатится

И закатится.

Но мы – ростовские,

Незакатные,

И мелькают

В моих развалинах

Эти платьица

Аттестатные,

Все в оборочках

Накрахмаленных.

Телеграмм поздравительных

Не дочитан пасьянс,

На аншлаге закончился

Мой последний сеанс.

Завяжу с честолюбием,

Научусь отдыхать,

Надоело собачиться,

Надоело пахать.

Стопка чистой бумаги

Полежит на столе,

Я не вижу читателей,

И не вижу издателей,

И не вижу ровесников —

Их нет на земле.

Ну а если не выдержу

В небе вашего «бис!»,

Ненадолго, как радуга,

Выйду из-за кулис.

Книжек больше не читаю,

Потерялся интерес,

Но заместо физзарядки

Я читаю «Спорт-экспресс»!

А и пишут,

Ну поэты!

Что там эти ста сортов

Наши все Агаты Кристи

В ихних книжках

Про ментов!

И стишок,

Прошу, поверьте,

А не духом и не сном —

Не газетная реклама

В промежутке подписном.

Луиз, Рэй Чарльз —

Какой иконостас! —

Красавчик Дюк,

Божественная Элла!

Америка умела слушать джаз,

Играть и петь —

Поверьте, что умела.

Наверно, были дети и мужья,

А не было – вполне земное дело,

Но рядом с Эллой

Кто мы – вы и я,

Когда она —

Ну, одним словом, —

Элла!

Она – переворот, и приворот,

Увидела, пришла и победила,

И никогда не пела

Мимо нот —

Порядок нот

Сама и утвердила.

Явилась —

И осталась на земле

Истоком джаза и его итогом,

Мария Магдалина

И Пеле,

Мисс Музыка,

Назначенная Богом.

Нам плохо, если холодно,

И плохо, если жарко,

Нам плохо, если голодно,

И плохо от приварка.

Зимою – плохо в гололед,

И мы живем скользя!

Но плохо жить,

Как наш народ,

Не значит, что нельзя.

Как мне ездилось

Тогда на трамвае!

И заботами

Тогда не грузили,

И Москва была

Совсем не такая,

Иномарок не япо —

Навозили.

Как мне ездилось

Тогда на трамвае!

Газировка – три копейки —

Все лето,

И трава была

На Трубной живая,

Представляете,

Зеленого цвета.

Как мне ездилось

Тогда на трамвае!

Всюду люди

Целовались по скверам.

И жена моя

Была молодая,

Да и сам я был

Тогда пионером.

Тур от-кутюр

Давал парад

В стране,

Где пьют денатурат,

А нам – до лампочки,

Ведь мы – не парижане!

Прет-а-порте —

Вот мой портрет,

До от-кутюр

Мне дела нет,

И я ношу простые джинсы

От Армани.

Тут подсказали мне мои,

Что джинсы есть из Вереи

И из других

Сугубо русских регионов,

И у кого, мол, ни спроси —

Мол, носят брюки на Руси,

А джинсы – это для вообще

Ален Делонов.

Откуда взялся

Этот чертов вирус

Гонконгского

Раскрученного гриппа,

Скосившего меня

Своей косой?

Возможно, что чихнула

Итальянка,

Когда мы в Рим

Летели бизнес-классом?

Но я и бизнес-классом не летаю,

И вообще три года не летал!

А если он забрался бы на север

И смёл бы

Нефтяные все качалки,

И в мире

Встали все автомобили!

И Филя не купил бы

Примадонне

Лазоревого цвета «бентли», да?

И та бы

Не явилась на тусовку,

Чтоб с Галкиным

Людей попрезирать.

Но это же —

Чудовищное дело!

Гонконг за это

Должен отвечать!

И, как положено герою,

Простых троянцев заманя,

Такой нехитрый,

Въеду в Трою.

Я заплачу втридорога,

Как вообще и существую,

И я пошел на Беговую,

В конюшню эту, на бега.

Ну, сразу конюхи ко мне:

– Да ради Бога!

Да любого —

Хоть вон того, хоть вороного,

Договоримся о цене.

Я должен был

Их огорошить —

Они не поняли меня!

Ведь я ищу не просто лошадь —

Ищу Троянского коня.

Я ждал,

Чего не надо мне

От вac,

Что было бы

Всей жизни

Перекрас,

А я,

Как будьготовский

Пионер,

Живу,

Не нарушая

Интерьер.

Закладки в книжках,

Тапочки в углу —

Зачем такому

Новую метлу?

И хорошо,

И ангел улетел,

И вышло все,

Как я того хотел.

Кто дал тебе

Такое право —

Мне путь

Указывать перстом?

Что делать,

Сам я знаю здраво,

И что – сейчас,

И что – потом!

Кто сделал так,

Что ты – судья

Моих поступков

И задумок,

Ну кто он,

Этот недоумок?

Ах, недоумок этот —

Я!

Папы папствуют долго,

Оставаясь в тени,

Чувство высшего долга

Продлевает их дни.

Ватиканского дома

Ритуал нарочит,

Но отсюда по миру

Голос Бога звучит.

Но земное невечно,

И кончается плоть,

И усопшего папу

Призывает Господь.

И весь мир христианский

Здесь, у гроба, ревет,

Даже Древнего Рима

Некрещеный народ.

Я, по собственной воле

Представляя Москву,

Иноверец как будто,

А и тоже реву.

Ни протекции, ни профессии,

А две дочери и жена,

Заявился в Москву за песнями,

А Москва никому не должна.

Поначалу и не заметили,

А никто и не звал меня,

Но аукнул, и мне ответили,

Сумму прописью отслюня.

К небожителям не приблизился,

Не обиделся на Москву,

Но не прогнулся и не унизился,

Так вот рядышком и живу.

Что положено – то получено,

И хотя и не суперстар,

Прогибаюсь в одном лишь случае —

Залезая в свой «ягуар».

Клипы, клипы,

Клипы, клипы!

Драки, выстрелы и кровь!

Сиськи-письки,

Стоны, всхлипы —

Безразмерная любовь.

Черт ли в съемках

Этих смелых!

Потому как весь расклад —

Для девиц

Половозрелых

И обкуренных ребят.

А кому все эти попки

Откровенно режут глаз,

Есть еще другие кнопки —

Есть трансляция из Думы

(Тугоухи, тугодумы!) —

Пресловутый «Думский час».

Ничего-то нет для нас!

Где не было снега —

Сугробы до крыш,

Взялись за лопаты

Мадрид и Париж.

А вместо морозов,

Где снег был всегда,

Пороги домов

Затопила вода.

Залиты дождями

Зимой Лужники,

А в Африке дети

Играют в снежки.

Им, детям, любая

Беда – не беда,

Но наша планета

Пошла не туда.

И липкий по мне

Расползается страх —

Ведь я не умею

Ходить на руках.

Пока идет по первому «Бригада»,

И кто-то смотрит

Эту лабуду,

Канал шестой:

Тольяттинская «Лада»

Лоб в лоб дерется

На московском льду.

Играют уголовников

Актеры,

Смените кнопку —

Это же мура!

Играют хоккеисты,

А не воры,

Самих себя —

Вот это да – игра!

От юбилея

До юбилея

Живу я скромно,

Других жалея.

От круглой даты

До новой даты

Солю томаты,

Перчу салаты,

А если часом

Без круглой даты

Пойду куда-то,

Она: куда ты?

И понимаю —

Не виноваты,

Они такие,

А мы – женаты!

Они такие,

Вот так, ребяты,

А не пойти ли

Мне в депутаты?

Мы семейные люди

Со стажем,

Но, бывает, о личном своем

Мы друг другу чего-то

Не скажем,

А где надо —

И вовсе соврем.

Я не делаю в доме

Дебошей

И не лезу в пузырь

С чепухой!

Я – хороший?

Конечно, хороший

И на десять процентов

Плохой.

И вот это другое,

Плохое,

В тайниках оставляю своих,

Потому что нас – двое,

Нас – двое,

И не делится все на двоих.

Иногда нам довольно

Утайки,

А когда попадаем впросак,

Сочиняем нелепые байки.

А без этого – как?

А – никак.

Сюда мы ездили годами,

Не любопытствуя, ей-ей,

Вдруг очутиться в Амстердаме,

В квартале красных фонарей.

В подвальных барах – дринк и пицца,

А наверху, в любом окне,

Вам продают совокупиться,

Договорившись о цене.

Прочь, прочь отсюдова скорей!

Здесь с циклом о Прекрасной Даме

Блок неуместен в Амстердаме,

В квартале красных фонарей.

День рождения,

День рождения —

Это в общем-то

Заблуждение!

И не столько нам

Лет вообще,

Если ложка

Стоит в борще,

Ну а если

Не устоит,

Был бы, знаете,

Аппетит!

А ни росточка и ни всхода,

И ямб давно не ворожит!

Стихов неясная природа

Добру и злу не подлежит.

Потом кошачьими шагами

Чуть слышно рифма забредет,

И закружит слова кругами,

И совершит переворот.

Там чудеса,

Там леший бродит,

Русалки девственность блюдут!

Стихи приходят

И уходят,

Ты – ни при чем,

Авось придут.

А там,

Далеко-далеко,

Птица кричит козодой,

Змей бубновый летает,

Бумажный!

И крапива ноги жжет,

И я – молодой,

А не этот,

Скучный и важный.

И дорожки туда

Заросли лебедой,

Небо синее

Заволокло хмарой,

А на старых фотографиях

Я такой молодой,

А на новых —

До чего же старый.

День прибавляется в Москве!

И с елки,

С веток и с макушки,

Еще не убраны игрушки,

А зданий черные верхушки

Видней на утренней канве.

От Сахалина до Москвы,

И за окном,

И кругосветно

День прибавляется заметно,

А жизнь – увы!

Увы, увы!

Ах этот дом,

Магнит моей души!

Меня сюда пригнало,

Как этапом!

Сажусь к столу,

Велю себе: пиши,

Макай перо

В чернильницу с арапом.

Обиды нет,

И сам я – из повес,

Но как-то так

Все подошло к пределу.

Должно,

Сейчас волнуется Дантес,

Убью его!

А ежли не по делу?

За окнами —

Холодный зимний свет,

Мистерия

Закончится к обеду,

Нет ревности

И ненависти – нет,

Но честь велит —

Я еду.

Еду. Еду.

Еще я не пришел,

Но я приду!

Нет ничего на свете

Приворотней,

Чем очутиться снова,

Как в бреду,

У Пушкина

На Мойке,

В подворотне.

Сарай каретный,

Дворня, беготня,

И встали под оглоблю

Вороные!

Ждем барина,

И все мы – крепостные,

Карамзина считая и меня.

Вот-вот карету выкатят за ним,

И заскрипят полозья

По сугробам,

И тронемся и мы с Карамзиным

В Тригорское,

За Пушкиным,

За гробом.

Как просто все,

А и непросто,

А как бы даже и хитро:

Футбол. Бессонница.

Непруха.

Луна. Сокольники. Метро.

Когда-то здесь

Гуськом стояли

На дутых шинах лихачи,

Потом – с протянутой рукою —

На постаментах —

Ильичи.

Потом – с нехитрым провиантом

Нас провожал военкомат

В один конец,

Но возвращались

Мы с Божьей помощью назад.

И закружились, закружились —

Ученье, девочки, дела!

Как просто все,

А и непросто —

Глядишь —

А жизнь-то и прошла.

А мы с ним вроде как

Дружили,

Сперва беседой

Увлеклись,

По переулкам покружили,

На что-то денег одолжили

И незаметно разошлись.

И все случилось очень просто,

Меня по прихоти ветров

С ним свел какой-то

Перекресток

Сказать друг другу:

«Будь здоров!»

И в суете забот и улиц

Мы и сошлись, и разминулись,

И оказалось как-то вдруг,

Что в сочиненьях

Дней летящих

Так много слов

Ненастоящих,

Таких, как это слово —

«Друг».

Я ничего от вас не скрою,

Не много в памяти храня,

Военной тайны не открою —

Все это лично про меня.

На всем пути моем былинном

Одной из первых тайн войны

Была бутылка с керосином,

А танкам было хоть бы хны!

Еще – сто грамм,

Глоток отваги,

Ну, за вождя,

За отчий дом!

Мы скоро, верные присяге,

И эту тайну унесем.

Проснешься,

А давленье – двести

И в голове – вчерашний смог,

И провалиться мне на месте,

Что ты не в шутку занемог.

А ты и градусник поставил,

Поскольку шкура горяча,

И дядя самых честных правил

Явился в образе врача.

Чему и радоваться нам бы,

Но вспоминаешь, черт возьми,

Что жил создатель этих ямбов

Всего до тридцати семи!

Новолуния, новогодия —

Это лично мои угодия!

И когда еще я был юн,

И когда мне, ох, столько лет —

Сколько справил я новых лун,

Сколько встретил я новых лет!

И весною сады в цвету —

Это лично мои сады,

Журавлиный клин на лету —

Вместе с небом – мой, до звезды.

Вот такой я, иже еси,

Император всея Руси.

Что писание,

Что чтенье —

Одинаковое зло!

Среди всех,

Куда ни шло,

Есть два-три стихотворенья,

Вызывающих волненье,

Остальное же число —

Это словоговоренье,

А другие сочиненья —

В лучшем случае —

Уменье.

То есть

Просто ремесло!

Ну, все соберутся,

Когда припечет,

Стоять при свечах —

Небесспорный почет,

Ну, скажут дежурные,

В общем, слова:

Мол, память, мол,

Будет, мол, вечно жива,

И тот, кто мне сроду

Руки не пожал,

Признает прилюдно,

Что, мол, задолжал!

Профком или, кажется,

Как там, Литфонд,

Напомнит про песни,

Напомнит про фронт.

Звонки из других городов

Зазвонят,

Присев на минутку,

Друзья сочинят

Заметку

В «Вечернюю типа Москву»…

Кончайте!

Я, может, еще поживу.

Я шел на кастинг.

Нужен был поэт,

И к офису народу подвалило!

Я понимал,

Что шансов, в общем, нет,

Да и жена по-тихому пилила.

Я стал в хвосте,

И не было понта,

Шел дождик,

Было слякотное лето,

Вода стекала под ноги с зонта

Промокшего до ниточки поэта.

И счастлив был,

В троллейбус пересев,

Что дотерпел

До встречи с режиссером,

И, несмотря на конченый отсев,

Он мне сказал:

«Я вас беру

Дублером!..»

Глядят мои портреты со стены,

И лет прошло,

И дождиков немало!

Я, кажется, прошел

У всей страны,

А вся страна

На кастинге стояла.

Дети родятся красивыми

У некрасивых отцов,

Этих и тех изменяется

Соотношение!

Лишь потому,

Что в конце-то концов

Есть еще женщины —

Нашей земли украшение.

И мужики,

Для которых важней

Красоты

Сила и власть, —

Хорошо, что не ленятся,

Ищут красавиц

И дарят невестам цветы,

Ищут красавиц

И все на красавицах женятся.

Своя у каждого звезда,

Но все завязаны со всеми,

И кто-то водит поезда,

И кто-то врет в программе «Время».

Ментам ответственность дана

Стоять до головокруженья

Там, где поставила страна, —

В аду дорожного движенья.

Полет поэтов и орлов —

Совсем-совсем иные сферы!

Руководить движеньем слов

Не могут милиционеры.

Но разблюдовка такова,

И в ней поэтам нету места,

Слова, они и есть слова,

А на дворе – эпоха жеста!

Да, наше времечко сурово,

Стрельба идет еще пока,

И я хочу замолвить слово

В защиту органов ЧК.

Да, миллион они убили,

А может, два,

Да кто считал?

Но все же были,

Были, были —

И кто от гриппа

Отлетал.

Декабрь зачеркнули,

Январь зачеркнули,

Осталось полдела —

Февраль зачеркнуть,

Мы в марте бы лыжи

В кладовку вернули

И солнцу велели

В окно заглянуть.

Да здравствует лето

И свист свиристелей!

Зима – это слишком

Для южных людей!

Меняю двенадцать

Февральских метелей

На ровно двенадцать

Июльских дождей!

Друзья, которых нет,

Чей век под Богом прожит,

Чей в книжке записной

Остался просто знак,

Друзья, которых нет,

Нас больше не тревожат,

Но это же не так,

Но это же не так!

Дела оборвались,

И общих нет занятий,

И праздники – без них,

И всё по мелочам!

Но вечное тепло

От их рукопожатий

В ладонях запеклось

И греет по ночам.

Конечно, сорок дней —

И души отлетают,

И больше нам в кафе

За столик не присесть!

Но мы без них – не мы,

И нам их не хватает!

Друзья, которых нет,

Друзья – которых – есть!

О, спорт!

Эта гонка машин

К Дакару!

Какая скорость!

Какая тоска!

Через взлохмаченную Сахару

С желудками,

Полными песка!

Сумистов,

Гольфистов

И копьеметателей,

Барабанщиков

Шариком

О теннисный стол —

Что их роднит,

Этих всех старателей?

А не умеют

Играть в футбол!

Москва проснулась

Или вся объята сном?

Какой-то шум

Уже родился за окном

И по чуть-чуть

В недальний грохот

Перерос —

Дома в разборочку

Повез панелевоз.

А крановщик со стропалем —

Еще со сна,

Пусть им хорошее

Приснится с бодуна!

Москва проснулась,

Завелась

И повезла

Что напечатала для нас

И напекла.

Вставайте, люди,

Принимайтесь за дела,

Москва проснулась!

Да она и не спала!

Оступился и плюхнулся

Со ступеньки,

Хорошо хоть не со скалы!

А ведь были и мы

Здоровеньки,

Здоровеньки булы.

Что тут скажешь?

Пора падений —

Неприятная,

Видит Бог!

Вереница несовпадений

Между тем,

Что хотел и смог.

И немножко смешно

И жалко —

Все-то прожито,

А не часть!

И одно остается —

Палка,

Палка – в смысле,

Чтоб не упасть.

Их учат летать,

Этих девочек

В классах балетных,

Девчушки получше

Ленивы,

Считают: тщета!

А простеньких,

Сереньких мышек,

Другим незаметных,

Учить их легко —

И зовет их, как птиц,

Высота!

И кто-то взлетает

За облако

Дивертисмента,

Ну как Мэрилин

В час ее торжества,

Им снится во сне —

По ним сходят с ума

Президенты,

А после…

Но это уже

Вариант номер два.

Теперь они —

Все в бронзе,

И народ,

Завидев их,

В душе поклоны бьет.

Бетховен. Моцарт.

Штраус.

Боже мой,

И по сей день

Вращают шар земной.

И никаких долгов,

Страстей, измен,

Одна осталась

Музыка взамен.

А бронза —

Чтоб напоминать

Халдеям

О тех,

От чьей мы музыки

Балдеем.

В ОМОН берут плечистых мужиков!

Таких, как я,

Еще во время оно

Опричники, прапращуры ОМОНа,

Держали, не жалеючи оков.

Таким, как я,

Правитель обещал,

Что буду жить,

Но чтоб сидел бы тупо

И в камере ему за миску супа

Похвальные бы песни посвящал.

Но песен,

Восхваляющих закон,

Вы у меня подобных не найдете,

Как нет и песен о перевороте —

А ну как этот сменится ОМОН?

На подъеме —

В груди свинец,

На подъеме

Никто не летает!

А компьютер

Считает, считает,

Но пока еще

Наш – молодец!

Поворот и еще поворот!

На стрельбе —

Это что же такое? —

Наш спроворил

Два промаха стоя,

И немец Фишер

Уходит вперед.

Вот и финиш,

Ну, немец хорош!

А на свитере —

Лейбл «Тойота»,

Но разве это

Волнует кого-то?

А за бабки – спасибо,

Чего ж!

Не знаю сам

И вам не расскажу,

Ну как?

Сижу. Пишу.

Опять сижу.

Как будто я —

Муж курицы – петух,

Пасу слова,

Как будто я – пастух,

Я объяснить вам это

Не дорос

И я перехожу на несерьез!

Не объясню

Ни мысленно,

Ни вслух,

Когда вдруг вспыхнул я

И как потух!

Как будто я —

Муж курицы – петух.

Если я бы

Да пел по нотам бы

Акмеистов ли,

Футуристов,

Надо мной бы

Стоял – подсказывал

Сам глухой-то судебный пристав.

Дирижерской бы

Тыкал палочкой —

Мол, не так ты поешь,

Чудак!

А чего соловью подсказывать?

Он поет,

Сам не зная как.

В Египте был такой Насер,

Герой СССР.

Потом его убили,

Но убили и того,

Который укокошил

И Насера самого.

Теперь там главный – Мубарак,

Пока еще живой,

Он тоже политически

Рискует головой.

И я все это знаю —

Как Герасим и Муму,

И что это добавило

К незнанью моему?

Жили да поживали,

Но во все времена

Мы всегда воевали,

Ну, такая страна!

Дать по морде спешили,

Чтоб не врезали нам,

Потому что большие

И нам все по деньгам.

Побеждает, кто тратит!

Но окстились теперь

И решили, что хватит

И побед, и потерь.

Ни на кого

Нельзя переложить,

Когда с косою

В двери постучится!

Не дай нам Бог

Друг друга пережить,

Но у судьбы

Ни дня не одолжить,

И это обязательно случится.

Президент не принимает,

Мэр – совсем тушите свет!

Нет приема

У главкома,

У любого управдома,

У ларька металлолома!

Вообще —

Приема нет.

И для всех,

Не для альбома,

Этот как бы не секрет,

Эта как бы аксиома —

Что в стране,

Где нет приема,

Там народа

Тоже нет.

Мы все спешим,

С портфелями, с зонтами,

На службу, на бега,

На край земли!

Куда, к чему

Торопимся мы с вами?

К любви, к любви,

Куда бы мы ни шли!

И не тужим,

У опыта во власти,

Что дождь давно прошел,

Закрыть бы зонт!

И что любовь от нас,

По большей части,

Отодвигается,

Как синий горизонт.

Хочу вам описать

Свой кабинет —

Четыре метра

На четыре с лишком,

Да, маленький —

Простора мыслям нет,

Под стать моим же

Дюжинным мыслишкам.

А дальше рифмовать перестаю,

Продолжу описанье:

Телевизор,

Он больше для жены —

Она полдня

Глядит программу «Фейшн».

Пускай-пускай,

А я смотрю футбол,

Он очень плох,

Когда не из Милана,

Но мне и в этом виде

Интересен.

Ну, с тыщу книг —

Поэты, словари,

Конечно, Пушкин,

Гоголь, Достоевский!

Жена приносит письма

Иногда,

Немного их,

И все они раскрыты!

Ей любопытно —

Нет ли там микроба?

А вдруг возникла

Некая особа,

И может быть,

Не просто, а – зазноба!

Во – сразу сколько

Рифм нагородил.

Хотел вам описать

Свой кабинет,

И снова возвратился

Восвояси,

И вышло так,

Что кабинета нет,

А есть жена

Не в лучшей ипостаси.

Сегодня иду на футбол!

В двенадцать откроется касса,

Потом нас обыщет контроль —

Как долго до этого часа!

Сегодня иду на футбол,

Счастливое пересеченье!

Какие там, к черту, дела —

Они не имеют значенья.

Сегодня иду на футбол,

Газон размечает бригада,

И скошенной пахнет травой

До двадцать четвертого ряда.

Сегодня иду на футбол,

Там сходятся все интересы!

Обнявшись, ребята мои

Привстанут – присядут для прессы.

Сегодня иду на футбол,

И нету во мне осознанья,

Что даже совсем молодым

Я так не спешил на свиданья.

В казино Монте-Карло

Я выиграл четыреста франков!

Это очень немного,

Я ставил в рулетку на цвет,

Получил свои бабки

И ушел победителем —

Кончилась пьянка!

А других победителей

Этого княжества нет.

Не знаю,

Где и что берется,

Когда поэта припечет!

Потом читатель разберется,

Когда он это все прочтет.

А и прочтет-то он едва ли,

Меня из виду упустив —

На книжном глянцевом развале —

Один кромешный детектив.

И я уверенность теряю,

Садясь при паркере за стол,

Как будто сам с собой играю

В настольный комнатный футбол.

Автомобиль моей души

Неугомонной

Едет на зеленый,

На зеленый, на зеленый!

То вверх, то вниз,

То виадук, то эстакада,

Горит зеленый свет,

И скоро – автострада.

А вслед за ней

С неразделенною любовью —

Мое почти что мне родное

Подмосковье.

А дальше – вовсе глухомань

И звук гармоник!

И невдомек,

Что столько лет

Все ехал я на красный свет —

Ведь я дальто —

Ведь я дальто —

Дальтоник.

Все нехорошее

Случается в субботу —

Вода и свет

Исчезнут в выходной,

А в понедельник

Выйдет на работу

Рабочий класс,

Сердитый и хмельной.

И молотки и гайки

Пораскинет,

На опохмел

Ударит по пивку

И нехотя,

Но все у нас починит,

И побежит вода по стояку.

И я, ленивый,

Мыслью не доеду —

Нормально

Все ломается в дому,

Ну почему в субботу,

А не в среду?

Я этого – убейте —

Не пойму.

Таблетки мало помогают —

Атенолол и тромбоасс,

Но без таблеток – доктор знает —

Давно бы мой бы пробил час.

Таблетки мало помогают,

Но чуть не триста раз в году

Меня куда-то приглашают,

А пригласят – и я иду.

Таблетки мало помогают,

А и без них я – никуда!

Да, эта птичка не летает,

Но не беременеет.

Да.

Иду,

А косточки трещат —

Расходится скелет,

Но на молоденьких девчат

И загляжусь нет-нет.

И как-то станет

Веселей

На улице Москвы,

И животворный

Этот клей

Мне склеивает швы.

Никогда не пил,

Чтоб чересчур,

Не давал бутылке

Своеволья,

Отменил я даже перекур,

Но остался винтиком застолья.

Бегаю в ближайший магазин,

И с гостями дружбы не теряю,

Сочиняю тосты, как грузин,

И давленье утром измеряю.

Продолжаю, старый солдафон,

Состязанье печени и водки,

Любопытный этот марафон

Обещает новые находки.

Жонглер жонглирует шарами

Без права шарик уронить.

Поэт играет со словами,

Пытаясь их угомонить.

Стихи – большая процедура,

Не прихоть легкого пера,

Но, может, вся литература —

Такая, в общем-то, игра?

Играем,

Но игра игрою,

А надо и придумать Трою!

Деньги, конечно, —

Не цель, а средство

Выдюжить наше

Толкай-тяни,

И лишь полученные

В наследство

Освобождают

От толкотни.

Ну а поскольку

И предки нищи,

И умирают

В формате «ню»,

Жизнь превращается

В толкотню

С перерывом

На толковище.

Мало сил

Физических и прочих,

Выдохся с годами,

Поделом!

Потому что я —

Не из рабочих,

А из воссидящих за столом.

Значит,

Если искренне махали

Мы серпом и молотом

Сплеча,

Силы прибавляются,

Чем дале?

Как-то нелогично получа.

Издательства меняют адреса!

Слепили пару книжек

В два присеста,

Срубили бабки и —

Ветер в паруса —

Уплыли с ненасиженного места.

И не с кого

По фишке получать,

Возник и прогорел

Протуберанец,

Да и у книжек,

Принятых в печать,

Всего и есть —

Один продажный глянец.

Не хочется советского

На бис,

Я к опытам таким

Нелюбопытен,

Но тот же отвратительный

«Совпис»

Был адресом

Надежнее, чем «Сытин».

Весь модный,

Как жулик в законе,

В созвучном моей седине

Хожу —

Это фирмы «Миссони»

И «Прадо» позволили мне.

Спасибо, «Миссони» и «Прадо»,

И «Дольче-Габбана» слегка!

Кудрявая,

Что ж ты не рада

Веселому пенью гудка?

Какое дело ей,

Что он женат,

Что у него проблемы

И что дети?

Она понравилась ему,

И он богат,

И это – шанс ее

На белом свете.

Какое дело ей,

Что до нее

Он был, по слухам,

Первым ловеласом?

И даже если это —

Не вранье,

Она своим воспользуется

Часом.

Какое дело ей,

Что красота

Такие сочиняет пантомимы?

Вы не судите девочку спроста,

И как в писании —

Да не судимы!

И нечего лезть на рожон,

Себя и других беспокоя,

Мужчины гуляют от жен, —

Такое проклятье мужское!

И раз уж от века веков

Нам это Господь дозволяет,

То надо прощать мужиков

И баб, если вдруг загуляют.

Да будет воистину так —

Живем с позволения Бога,

А церковь придумала брак,

И выдумка эта убога.

Случалось, бывало и нам

В пути поравняться со всеми,

Гарем сочинил не Ислам,

Ислам сочинили в гареме.

И нечего лезть на рожон,

Не будем к мужчинам жестоки!

Мужчины гуляют от жен,

И солнце встает на востоке.

Скоро будем ходить

С бутылочкой,

Освежаясь глоток за глотком,

А не то незаметно,

С ухмылочкой,

Задохнемся в аду городском.

Могут путь

Перепутать светила,

Может высохнуть

Русло Москвы,

И вода будет стоить

Нехило —

Ну раз в десять дороже халвы.

А пока мы не чувствуем

Бренности,

С кислородом уже нелады,

И пока мы не знаем

О ценности

Нашей, в общем,

Бесплатной воды.

Мы к нашим любимым

Приходим не сами,

А с нами приходят цветы!

Цветы нынче вовсе

Не пахнут цветами,

Прибавив еще красоты.

И розы – все в красном —

Стоят по корзинам,

Лиловый левкой – как левкой,

И пахнут цветочным

Живым магазином,

Есть запах еще и такой.

Гербер – охапки и роз – батареи,

Тюльпанов голландской крови!

Им далековато

До оранжереи,

А ближе всего – до любви.

Неуютные комнаты

Переговоров,

В кресла въевшийся

Дым сигарет,

За дверьми —

Суета коридоров,

Это раньше звалось —

Худсовет.

И тогда мы сидели,

Балдея,

И тогда мы несли

Лабуду,

И хоть речь как бы шла

О какой-то идее,

Прибыль (личная!)

Тоже имелась в виду.

С нами вместе

Родятся и хвори —

Кариез, диатез,

Энурез!

Дифтериты, ветрянки и кори,

И вообще —

Покраснез – посинез.

Но занятия нет

Бесполезней,

И никчемней занятия нет,

Чем читать этот список

Болезней,

Провожающих нас

На тот свет.

Но одно удивленье,

Не более —

На войне,

Где вот-вот нас убьет,

Все болезни уходят

В подполье

И берут себе самоотвод.

И я спал

На замерзшем болоте,

И отложенный мой ишиас,

Заработанный где-то

В пехоте,

Возвращается

Только сейчас.

Как мы оказались

На чьем-то месте,

Явились на сцену,

В нее влюблены,

Новые люди

И новые песни —

Нормальная смена

Зимы и весны.

Все – к перемене,

Все – к перемене,

Нам время с книжечкой

Сидеть в тепле

И думать, не как

Удержаться на сцене,

А как удержаться

Вообще на земле.

Мало кальция —

Кости ломкие,

Мало фосфора —

Тугодум.

Жизнь – занятие

Трудоемкое,

Ешьте рыбу! —

Реклама. ГУМ.

Я рос в дыму сирени

В приморском городке,

На каждой детской фотке

Сирень держу в руке.

Я прятался в прохладе

Сиреневых кустов,

И голова дурела

От запаха цветов.

И я глотал на счастье

Чуть горьковатый сок,

Завидев пятипалый

Сиреневый цветок.

И если что-то счастьем

Зовется на земле,

Махровые сирени

Считайте в том числе.

Обходятся без меня

И тысячу раз на дню

Поют, заголив пупки,

Бессовестную х…

Зато у них свой пароль,

По-нынешнему – ПИН-код,

Не очень понятный мне,

Но я же – не идиот.

Догадываюсь, в чем суть,

И я не настолько глуп —

Тут дело все в том, что мне

Стал неинтересен пуп.

Мне это дело нравилось,

И я его любил,

А здесь же секса не было,

Хотя он все же был.

А в Швеции, а в Дании,

Там трах стоял клубком,

Но между мной и Данией

Стоял еще партком!

Но все же в Копенгагене

Бывали мы давно

И видели безбашенное

Голое кино.

Теперь, когда есть видео,

Я понял – это спорт,

И женщины грудастые —

Совсем не первый сорт.

Монашки – не монашки,

И ковбои – тоже не!

И стало жаль мне долларов,

Потраченных в кине.

Любовь – это что?

Это зов гениталий

И переплетенье

Отдельных деталей

До их совпаденья

И несовпаденья,

А если любовь —

Это просто виденье?

И Данту явилась

Его Беатриче

С большого похмелья,

Из чистого кича,

И он вдохновился

По полной программе!

А как же другие,

А как же мы с вами?

Любовь – это, может,

Не то и не это?

И честно сказать —

Я не знаю ответа.

Стало много вождей —

Как дождей,

Как цунами

И как ураганов!

Жириновский,

Рогозин,

Грызлов

И наследник тирана —

Зюганов.

Кто – с харизмой,

А кто – эрудит,

А у смертных —

Простые заботы —

Не дай Бог,

Кто-то перевождит

И направит на нас

Пулеметы.

Нас мало на земле,

Фронтовиков,

Моих живых погодков

И подранков,

Солдат

Противотанковых полков,

Глаза в глаза глядевших

В дула танков.

А это страшно

Аж до срамоты —

Они идут, стальные,

И стреляют,

Но ведь и сам ты – пушка,

А не ты,

И пятиться

Война не позволяет.

А кто мы были?

Просто пацаны

Из нервных клеток,

А не из металла!

Большая энергетика войны

По одному

Нас все-таки достала.

При рожденье

Меня не крестили,

Взяли предки такую вину,

Но мне ангелы

Грех мой простили

И живым провели

Сквозь войну.

А потом

Я с неверьем простился

На излете

Оставшихся сил

И в солидные годы

Крестился —

Так Архангел велел

Михаил.

Я заутреней

Не посещаю,

Но всегда, если что сочиню,

Я хорошее все

Посвящаю

Именному Михайлову дню.