А потом – убийство!

Глава 1 ПРИСКОРБНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ДОЧЕРИ КАНОНИКА

Несмотря ни на что, Моника волновалась. Перед тем как ехать сюда, она решила не выдавать своих истинных чувств. Она внушала себе, что должна держаться уверенно и легко, как будто посещение «Альбион Филмз» для нее в порядке вещей. Но сейчас, сидя в кабинете мистера Томаса Хаккетта, который собирался продюсировать «Желание», Моника поняла, что сердце у нее готово выскочить из груди, а язык слегка заплетается.

Собственная впечатлительность раздражала ее.

Дело было не во внешности сидящего напротив продюсера. Как раз наоборот. Судя по тому, что она слышала и читала, Моника ожидала, что киностудия окажется этаким бедламом, полным толстяков с сигарами, которые, как сумасшедшие, орут на своих ассистентов по телефону. Конечно, она не представляла мистера Хаккетта полным безумцем. И все же продюсер удивил ее и слегка выбил из равновесия.

Ее поразила тишина, царящая в парке, в павильонах и кабинетах. Киностудия «Пайнем», добраться до которой из Лондона можно было на поезде всего за сорок пять минут, занимала обширную территорию, отгороженную от шоссе высокой проволочной изгородью. За главным корпусом из белого бетона, длинным и приземистым, как ангар, с маленькими оранжевыми козырьками на окнах, располагался огромный серый студийный павильон. От одного его вида к горлу Моники подступил комок. Однако сейчас студийный павильон как будто дремал под жарким августовским солнцем; он казался вымершим и слегка зловещим.

Конечно, ей назначили встречу не в главном здании. Когда такси, которое она наняла на станции, подъехало к сторожке, привратник просветил ее.

– К мистеру Х-хаккетту! – крикнула Моника с заднего сиденья.

– А кто это?

– Мистер Х-хаккетт!

– Мистер Том Хаккетт? – уточнил привратник, прекрасно знавший, что в «Пайнеме» имеется только один Хаккетт.

– Д-да. Меня зовут Моника Стэнтон. У меня назначена с ним встреча.

Привратник сжалился над ней.

– Старое здание, – скомандовал он шоферу. Тот, видимо, понимал, о чем речь.

Жарко было невыносимо. Зеленые лужайки, подъездная дорожка, машины, припаркованные на ней, – все блестело и сияло на солнце. По тенистой аллее они проехали мимо главного корпуса вниз и остановились перед сложенным из красного кирпича строением с куполом, похожим на живописный замок. Фасад «замка» был увит плющом. В низинке, у самых окон, переливаясь на солнце, протекала мелководная речушка, в которой плавали утки. Настоящая идиллия – подлинная Аркадия! Здесь невольно клонило в сон. А наверху, в залитом солнцем кабинете, выходящем окнами на речку, Монику представляли мистеру Томасу Хаккетту.

Мистер Хаккетт держался спокойно, суховато и властно – как главный герой в ее «Желании».

– Рады вас видеть, мисс Стэнтон, – сказал он. – Очень рады. Прошу садиться.

Кивком продюсер указал ей на стул. Грубоватым, повелительным жестом достал из ящика стола коробку с сигарами и придвинул к ней. Поняв, что его жест несколько неуместен, он убрал коробку и с тем же деловитым видом захлопнул ящик.

– Но от сигареты вы не откажетесь? Отлично! Я сам не притрагиваюсь к табаку, – объяснил он с сурово-добродетельным видом. – Мисс Оулси! Принесите, пожалуйста, сигареты.

Усевшись в кресло, Томас Хаккетт смерил ее пристальным взглядом. Мистер Хаккетт (реально существующий человек) работал на загадочную личность по фамилии Маршлейк, главу компании «Альбион Филмз», который вкладывал в производство деньги, но которого никто никогда не видел. Если спрашивали про мистера Маршлейка, то обычно говорили: «Он только что вышел». Мистер Хаккетт был живым воплощением практичности. Мужчина в расцвете сил – лет тридцати пяти – приземистый, смуглый, широколицый. Лицо его украшали усики щеточкой и ослепительная улыбка, которая, тем не менее, несла налет суровой деловитости.

– Разумеется, – заявила Моника в порыве откровения, – я ужасно рада здесь оказаться… ужасно рада, что мне представился случай…

Мистер Хаккетт снисходительно улыбнулся, как бы соглашаясь со справедливостью ее суждений.

– …и все же я не хочу воспользоваться ложным предлогом. По-моему, мой агент ясно сказал вам, что у меня нет абсолютно никакого опыта в написании сценариев…

Ей показалось, будто мистер Хаккетт изумился. Глаза его сощурились.

– Неужели совсем никакого? – спросил он.

– Абсолютно.

– Вы уверены? – властно переспросил мистер Хаккетт с видом человека, которого трудно провести.

– Конечно, уверена!

– А, я этого не знал, – тихо и зловеще пробормотал продюсер.

У Моники сердце ушло в пятки.

Мистер Хаккетт некоторое время размышлял над ее словами. Потом он вскочил с места и забегал по кабинету. Казалось, он погрузился в глубокие раздумья.

– Плохо! Очень плохо. Совсем нехорошо! Я, видите ли, просто думаю вслух, – объяснил он, неожиданно бросая на нее взгляд и тут же снова впадая в транс. – С другой стороны, мы не требуем от вас режиссерского сценария. Говард Фиск, который будет ставить «Желание», никогда не пользуется режиссерским сценарием. Уверяю вас. Никогда!

Моника с трудом подавила порыв сказать: «Как мудро с его стороны». Но поскольку она понятия не имела, что такое «режиссерский сценарий», то решила тактично промолчать.

– Диалоги писать умеете? – спросил мистер Хаккетт, резко останавливаясь.

– О да! Однажды я написала пьесу.

– Это не то, – возразил мистер Хаккетт.

– Почему?

– Совсем не то. – Мистер Хаккетт загадочно покачал головой. – А теперь подумайте и ответьте: вы сумеете сочинить диалоги – хорошие, живые и остроумные?

– Не знаю. Попробую…

– Значит, вы приняты, – вежливо заявил мистер Хаккетт и тут же предупредил: – Только не перегружайте ими сценарий! Пусть диалоги будут максимально яркими. И сведите их к минимуму. Лучше всего, – он протянул руки вперед, как бы обрисовывая ситуацию, – практически никаких диалогов… Это опять мысли вслух. Мисс Стэнтон, я принял решение и не отступлю от него. Вы приняты на работу.

Поскольку Моника уже знала, что ее приняли, – после трудной битвы, выигранной ее литагентом, подобное заявление со стороны продюсера могло показаться излишним. Однако ничего странного тут не было. Одному Аллаху ведомо, как делаются дела в киноиндустрии.

Неожиданно для себя Моника ощутила такое счастье, что едва не начала заикаться. Безумная, неистовая радость охватила ее; душа у нее пела. Ей показалось, будто она слегка пьяна. Ей захотелось встать и крикнуть своему отражению в зеркале: я, Моника Стэнтон из прихода Святого Иуды, Ист-Ройстед, Хартфордшир, в самом деле сижу на кинокомпании «Альбион Филмз» и разговариваю с продюсером, который поставил «Хмурый рассвет» и «Развод моей хозяйки»! Я, Моника Стэнтон, которая так часто сидела в кинозале и наблюдала за игрой прославленных актеров, скоро увижу в титрах собственную фамилию, а на экране оживут придуманные мной персонажи! Я, Моника Стэнтон, стану частью этого огромного ослепительного мира… Так все началось.

Мистер Томас Хаккетт, по причинам, которые мы вскоре укажем, был самым озабоченным человеком на киностудии «Пайнем». Но, несмотря на свое состояние, он изумился, увидев Монику Стэнтон во плоти. Дело в том, что он успел прочесть «Желание» и втайне удивлялся, как книга – по крайней мере, большая ее часть – избежала цензуры.

Нет, он не ждал, что Моника окажется похожей на чувственную и пресыщенную Еву д'Обри, героиню «Желания». Как раз наоборот. По опыту мистер Хаккетт знал: авторши страстных любовных романов обычно оказываются либо суровыми и весьма деловитыми дамами, либо кислыми старыми девами, способными обратить в камень любого мужчину в округе. Однако он не был готов к встрече с живой, пухленькой, скромной с виду девушкой, которая восхищенно взирала на него умными, но наивными глазами. Моника не поражала своей красотой, тем не менее она принадлежала к числу тех хорошеньких, общительных, румяных девушек, которые буквально лучатся невинностью и очень нравятся мужчинам.

В глубине души мистер Хаккетт был немного шокирован. Откуда невинной девушке знать о подобного рода вещах? Как только маменька позволила ей написать такую книгу?

Матери у Моники не было – она умерла; однако имелась тетка, которая тоже диву давалась.

Сегодня всем известна история создания ставшего бестселлером романа «Желание». Его автор, Моника Стэнтон, двадцати двух лет, единственная дочь преподобного каноника Стэнтона, сельского священника, почти никогда в жизни не выезжавшая за пределы Ист-Ройстеда, что в графстве Хартфордшир. Однако никто не знает, какой шум поднялся после выхода романа на родине автора!

Когда рукопись была впервые представлена на рассмотрение, некий издатель изрек:

– Шампанское ведрами! Бриллианты шапками! Если машина – так уж не меньше «роллс-ройса». А уж любовные страсти – Господи, спаси! Главный герой, капитан Ройс, – ну и тип! По-моему, не стоило автору отпускать его охотиться на тигров в Африке. Но…

– Но – что? – спросил его компаньон.

– Во-первых, у девочки хороший слог. Скоро она поймет свои заблуждения. Но нам вовсе не нужно, чтобы она поняла свои заблуждения! Это во-вторых. Ее книга – настоящая золотая жила. Мечта любого издателя! Не видеть мне больше ни одной книжки, если за ее романом не будут выстраиваться очереди!

Он оказался прав.

Моника написала роман сердцем; он оказался воплощением и ее собственных мечтаний. Не то чтобы она ненавидела Ист-Ройстед или даже миллион мелких обязанностей, возложенных на нее как на дочь священника. Но иногда они надоедали ей – буквально до слез. Иногда, размышляя о своей жизни, она в бессилии сжимала кулаки и мотала головой. Ее чувствам никак не помогало присутствие мисс Флосси Стэнтон, тетки, одной из тех веселых и, что называется, здравомыслящих особ, против которых хочется взбунтоваться больше, чем против какой-нибудь жестокой тиранши. Оказавшись за письменным столом, Моника отпускала фантазию на волю.

Ее героиня, Ева д'Обри, стала этакой grande amoureuse, великой любовницей, чьим подвигам позавидовали бы Клеопатра, Елена Троянская и Лукреция Борджиа, вместе взятые.

Заранее поясним: Моника пыталась сохранить свое авторство в тайне. В конце концов книга вышла под псевдонимом. Дома никто бы и не узнал, что она впуталась в историю, если бы тетка, которая имела обыкновение примерно раз в две недели переворачивать все вещи Моники вверх дном, не наткнулась на рукопись в ящике туалетного столика.

Находка не нарушила душевного покоя родственников, потому что никто не позаботился выяснить, в чем же, собственно, дело. Моника, одновременно сгорая от унижения и раздуваясь от гордости, объявила, что пишет книгу. Ее признание не встретило поддержки. Тетка расплывчато улыбнулась.

– Вот как, милочка? – сказала она и тут же сменила тему и несколько обиженно поинтересовалась, успела ли Моника, занятая литературным трудом, отнести заказ зеленщику.

Первый раскат грома прогремел, когда из издательства пришло извещение о том, что рукопись принята. Вместе с извещением Монике прислали чек. Домашние, завтракавшие за столом в доме викария, прервали беседу. Почтенный каноник Стэнтон застыл на месте с кофейником в руке – да так надолго, что служанке, которая больше не могла этого вынести, пришлось вмешаться и забрать его. Мисс Флосси Стэнтон раздирали самые противоречивые чувства. Но чек ее убедил.

Сразу после завтрака тетка нахлобучила на голову шляпку и пошла по соседям – хвастаться.

Мисс Флосси была сама во всем виновата. Она держалась вполне непринужденно, но хвасталась изо всех сил. Скоро уже все соседи знали, что Моника стала писательницей. Тетке не пришло в голову поинтересоваться сюжетом «книжечки Моники – такой умницы». Вначале рукопись называлась «Ева д'Обри», отчего в голове у мисс Стэнтон возникла неясная ассоциация с Элизабет Гаскелл, которая писала семейно-бытовые романы о провинциальной жизни и создала биографию Шарлотты Бронте. Тетка решила, что книга племянницы «очень мила».

Но жители Ист-Ройстеда прочли книгу и замерли в ожидании. Взрыв произошел в июле, когда мисс Стэнтон, пившая чай у полковницы Гренби, в который раз обронила: кажется, ее племянница написала хорошую книгу. Интересно, о чем она? Тут все сидевшие за столом дамы, трепеща от тайной радости, дружно просветили ее.

Удар был силен.

Вернувшись домой, мисс Стэнтон, как ураган, ворвалась в кабинет брата и без сил рухнула на диван. Преподобный Стэнтон покорно положил ручку.

– Джеймс, – вопросила она тоном, каким сотрудники ФБР в кино допрашивают гангстеров, – ты прочел эту книгу?

К сожалению, родственники все понимают буквально.

Так Моника Стэнтон приобрела репутацию падшей женщины.

Нет, с ее героиней, Евой д'Обри, Монику вовсе не пытались отождествлять. В конце концов, соседи знали дочь каноника с рождения и прекрасно понимали, что у нее нет и не могло быть таких возможностей, как у Евы д'Обри. Никто не считал, что она впервые продала свою честь за бриллиантовое ожерелье стоимостью двадцать тысяч фунтов, потому что ни у кого в Ист-Ройстеде не было бриллиантового ожерелья стоимостью двадцать тысяч фунтов. Никто не утверждал, что она отдыхала на Средиземном море с итальянским графом, потому что всем было прекрасно известно: Стэнтоны всегда проводят отпуск в Борнмуте.

Жители Ист-Ройстеда чувствовали, что должны быть справедливыми.

Но на том справедливость и заканчивалась. Даже самые снисходительные критики, считавшие, что роман – в основном вымышленное произведение, говорили, демонстрируя трогательную веру в искренность автора, что невозможно написать книгу на определенную тему, не имея о теме хотя бы некоторого представления.

Более того, Моника всегда слыла тихоней, и потому ситуация выглядела еще хуже.

Первые несколько недель в доме викария царили сумбур и сумятица. Страдальческие стенания мисс Стэнтон можно было обозначить с помощью трех пунктов: а) как им пережить позор; б) как ее племянница посмела создать такое безобразие; в) откуда ее племяннице стало известно о некоторых вещах столько, что она сумела о них написать?

Оказалось, что последний пункт – самый важный. Мисс Флосси Стэнтон останавливалась на нем с ужасающей последовательностью.

Она ни разу не довела разговора с Моникой до конца. Вначале она требовала подробностей; когда же племянница пыталась объясниться, тетка, вспыхнув, поднимала руки и отказывалась что-либо слушать. Когда доведенная до отчаяния Моника спрашивала, на что, собственно, намекает тетка, мисс Стэнтон многозначительно и зловеще отвечала:

– Уж ты-то знаешь!

После такого заявления она, оставив Монику, бежала выяснять отношения с самим каноником.

Мисс Стэнтон желала знать, кто «этот мужчина». Она перебирала всех молодых людей, живших по соседству. В конце концов она едва не свела каноника с ума. Однако Моника в отце обрела неожиданного союзника.

Мисс Стэнтон пришла в ужас.

– Джеймс, я тебя не понимаю! Неужели ты не видишь, что практически попустительствуешь безобразиям?

– Каким безобразиям? – спросил каноник.

– Книге, разумеется!

– Книгу, дорогая моя, нельзя назвать в полном смысле слова «безобразием».

– Джеймс, ты способен вывести из себя кого угодно! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Книга – просто ужас…

– Согласен с тобой: она немного незрелая. И возможно, немного неблагоразумная. В то же время должен признать: я нашел книгу весьма занимательной.

– Джеймс, ты невыносим!

– Милая Флосси, – каноник чуточку повысил голос, – поддамся искушению быть вульгарным и отвечу так: хватит трепаться! Ты, кажется, путаешь факты с вымыслом. Мы с тобой оба недавно познакомились с мистером Уильямом Картрайтом, который пишет детективы. Если я правильно помню, он произвел на тебя вполне благоприятное впечатление. Ведь не думаешь же ты, что мистер Картрайт в свободное время режет людям глотки?

Мисс Стэнтон ухватилась за соломинку, которая одновременно стала последней каплей.

– Ах! – вскричала она. – Как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!

Данное историческое замечание заслуживает включения в список фраз, которыми начинаются семейные скандалы.

Все, у кого есть хотя бы некоторый опыт семейной жизни, знают: если женщина – глава семьи – случайно произносит фразу, которая кажется ей остроумной, она повторяет ее снова и снова. Члены семьи вынуждены слушать одно и то же, в тех же самых выражениях, по многу раз на дню. Постепенно злополучная фраза подтачивает их жизненные силы. Они болезненно воспринимают историческое замечание. Они с ужасом ждут его всякий раз, как хозяйка дома открывает рот.

Следует пояснить: до того, как все началось, Моника Стэнтон относилась к детективным романам довольно равнодушно – то есть без особой любви, но вместе с тем и без отвращения. Она прочла несколько детективов, которые показались ей немного натянутыми и глуповатыми, хотя, несомненно, вполне терпимыми – если вам нравится скрашивать досуг подобным образом.

Но по прошествии некоторого времени, устав слушать тетку, Моника готова была проклинать тот день, когда родился сэр Артур Конан Дойл. Она прониклась непередаваемой и бессмысленной ненавистью ко всем писателям-детективщикам. Уильяма же Картрайта, которого мисс Флосси ухитрялась вставлять в разговор на любую тему, от пудинга из тапиоки до Адольфа Гитлера, Моника охотно отравила бы ядом кураре, а после сплясала бы на его могиле. Как всегда бывает, дело довершил пустяк. В ходе всего переполоха вокруг «Желания» Моника держалась внешне твердо, хотя внутри у нее все дрожало. Сомнения овладели ею задолго до того, как грянула буря. Ей стало нехорошо после того, как прошел первый страстный порыв вдохновения, и она поняла, что именно она написала. Второй приступ дурноты случился, когда она, мучаясь, читала корректуру. Потом осталось только беспокойство.

Ее одолевали не столько дурные предчувствия, сколько изумление и ярость. «Так несправедливо! – кричала она своему отражению в зеркале. – Так нечестно! Так неразумно!»

Она всегда хотела стать писательницей, и ей удалось доказать, что она владеет слогом. И что же? Что? Она создала превосходную вещь, за которую могла бы ожидать похвалы, а вместо того с ней обращаются как с преступницей! Так бывает в детстве: ты совершаешь что-то из самых лучших побуждений, но все взрослые немедленно обрушиваются на тебя.

– И я сказала ее отцу, – повторяла убитая горем мисс Стэнтон, – как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!

В конце концов, из-за чего поднялся такой шум? Моника искренне недоумевала. Холодея, она снова и снова перечитывала напечатанный роман. Да, некоторые места можно назвать чересчур откровенными. Ну и что? Чему так удивляться? Все совершенно нормально, естественно, по-человечески… Разве нет?

– И я сказала ее отцу, – сообщала мисс Стэнтон, доверительно склоняясь к очередной собеседнице, – как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик!

О господи!

К сожалению, книга имела небывалый успех. Привлеченный сплетнями и намеками соседей, к Монике заявился репортер. Ее сфотографировали в саду, возле дома; в прессу просочилось ее настоящее имя. Репортер задал ей, в числе прочих, вопрос о праве женщин на свободную любовь. Сбивчивый ответ Моники в газете выглядел довольно двусмысленно. Канонику Стэнтону пришлось объясняться с епископом; мисс Стэнтон получила мощное духовное подкрепление на следующие три недели; к дому викария, как мухи на мед, слетались другие репортеры, спеша снять дань с лакомого кусочка.

«Невозможно поверить! – надрывалась «Планета», сама славящаяся некоторым легкомыслием. – Личико ангела с портретов Берн-Джонса, но при этом душа Мессалины!»

«Я не знаю женщин, – едко замечал «Ньюз-Рекорд», – но, по-моему, она – та еще штучка! Не пробовали пригласить ее на свидание?»

– Конечно, – вздыхала мисс Флосси Стэнтон, причем в ее голосе появлялись опасно самодовольные нотки, – конечно, книга действительно приносит деньги – и немалые; но я сказала брату: «Ну и что?» И действительно, ну и что? В конце концов, и мистер Картрайт неплохо зарабатывает. И как я сказала брату: «Как жаль, что Моника не написала миленький детективный романчик…»

Моника не выдержала.

В середине августа, незадолго до того, как Европу потрясли события совершенно другого масштаба, Моника собрала вещи и уехала в Лондон.

Теперь, сидя в кабинете мистера Томаса Хаккетта, Моника прямо-таки горела желанием немедленно приступить к работе. Она обещала себе, что будет хорошим драматургом; она сделает из «Желания» образцовый киносценарий! Подумать только – человек, которого называют молодым Наполеоном британской киноиндустрии, разговаривает с ней так вежливо и даже почтительно! Она испытывала такую горячую благодарность, что немедленно прониклась и деловитостью мистера Хаккетта, и его уверенностью, и его здравомыслием.

– Значит, решено. – Мистер Хаккетт перегнулся через стол и пожал ей руку. – А теперь, мисс Стэнтон, когда вы стали одной из нас, скажите откровенно: какого вы мнения о происходящем?

– По-моему, это замечательно, – искренне ответила Моника. – Но…

– Что такое?

– В общем… как мне работать? То есть… мне писать сценарий в Лондоне, а потом прислать его вам – или я должна работать здесь?

– О, вы будете работать здесь, – ответил мистер Хаккетт; сердце у Моники подскочило от радости. Вопрос о том, где ей работать, был последним из тех, что беспокоили ее. От одного вида «Пайнема» киношный микроб проник ей в кровь.

– Если вы останетесь в Лондоне, дело не выгорит, – сухо продолжал продюсер. – Мне нужно, чтобы вы были у меня перед глазами. Есть у меня один парень, который за секунду обучит вас всем правилам игры. Ваши кабинеты будут рядом. – Он что-то пометил в блокноте. – Но имейте в виду: вам придется попотеть! Поработать как следует, усердно, не щадя себя. И, кроме того, быстро, мисс Стэнтон. На скорости я особенно настаиваю. Я намерен приступить к съемкам… – продюсер коротко и деловито стукнул рукой по столу, – в самом ближайшем будущем. Если получится, через четыре недели. Еще лучше – через три. Что скажете?

Моника, еще не привыкшая к манерам киношников, приняла его слова за чистую монету, и ей стало нехорошо.

– Три недели! Но…

Мистер Хаккетт немного подумал, а потом как бы нехотя проговорил:

– Ну может быть, немного больше. Но помните – немного! Вот так мы здесь работаем, мисс Стэнтон. Я хочу запуститься сразу после «Шпионов на море», антинацистского фильма, который мы делаем сейчас.

– Понимаю, мистер Хаккетт, но…

– К тому времени съемки «Шпионов на море» должны быть закончены. Надеюсь. – На лице его на мгновение появилась зловещая гримаса, но морщины и складки тут же разгладились. – Скажем, от четырех до пяти недель; тогда у нас будет куча времени. Вот именно! Значит, решено! – Он записал что-то еще. – Ну как?

Моника улыбнулась:

– Постараюсь, мистер Хаккетт. И тем не менее… Мне столько предстоит узнать, столькому нужно научиться, и все же, думаю, за четыре недели мне удастся написать более-менее нормальный сценарий «Желания»…

Мистер Хаккетт смерил ее безучастным взглядом.

– «Желания»? – повторил он.

– Да, конечно.

– Но, милая моя, – в голосе мистера Хаккетта зазвучали снисходительные нотки, – вы будете работать вовсе не над сценарием «Желания».

Моника изумленно воззрилась на него.

– О нет, нет, нет, нет! – Мистер Хаккетт как будто удивлялся, отчего такая нелепая мысль пришла ей в голову, и даже укоризненно покачивал головой. Его зубы сверкнули в улыбке; усики зашевелились. Он сосредоточил все силы, всю свою энергию, чтобы вывести ее из нелепого заблуждения.

– Но я думала… я так поняла, что…

– Нет, нет, нет, нет, нет, – повторил мистер Хаккетт. – Над «Желанием» будет работать мистер Уильям Картрайт, и он научит вас всему, что вам необходимо знать. А вы, мисс Стэнтон, должны представить нам сценарий по новому детективу мистера Картрайта «А потом – убийство!».