03:55

В таверне стоял ровный гул голосов, стучали кружки. Я сидел у окна в ожидании, пока мне принесут мое пиво. Горожане подобострастно и понятливо убрались подальше, чтобы не смущать благородный нос бургомистра своим сиволапым духом. Столы в центре зала были свободны. Остальные ютились у стен. Старательно отворачиваясь и изучая потемневшие бревна сруба. Надо кормчему предложить хоть картинки какие там повесить поучительные. Чего зря пялятся. А может и алфавит. Так, глядишь, захаживать в таверну почаще — и горожан грамоте обучим.

В уши мне ввинчивались осторожные шепотки:

— А она ему и говорит: Муженек то мой как третьего дня на речку с мужиками убег, так до сих пор и нет. Не видал ли, дядька Хорн? А тот говорит, пойдем, на сеновал посмотрим, там с окошка, мол, видать лучше. Ну та, дура, и пошла. А тут и муженек возвращается с щукарями, да со свежими рогами… Гы-гы-гы…

— А творог у тетки Мары как есть кислый… А она дерет за него по три менки, ну не ведьма ли?!

— А чего энто наш господин бургомистр, чтоб ему в гробу не икалось, уже пятый раз за седьмицу в корчму заворачивает?!

Я обернулся, пытаясь понять, кто это у нас такой любопытный. Но увидел только затылки и низко склоненные головы.

Только один паренек тощий и сутулый с восторгом оглядывал меня с ног до головы. Мы встретились с ним взглядом и он улыбнулся спокойно и приветливо. Глаза у него были светло-серые, как выцветшие на долгом солнце. Но спрашивал явно не он.

— А господин бургомистр в сову превратиться сможет? — услышал я его восторженный шепоток.

— Дурак ты, Дрын, — зазевавшаяся где-то мамаша спешно пробралась к нему, сквозь толпу, отвесила подзатыльник, а потом надавила мощной дланью на шею, заставив согнуться в поклоне. — Господин бургомистр только в дракона может.

Мать развернула недоросля лицом к стене, для верности, сразу со стулом. Дрыном она его назвала, конечно, зря. Ну, или сильно заранее. Какой из него сейчас дрын. Так осинка тоненькая. Кулаком ударишь, переломится. А может и на будущее назвала. Когда заматереет, обрюзгнет, приучится пить кислую брагу по седмицам. И бегать огородами от визгливой женушки, когда та, после очередной пьянки, норовит приласкать его батогом.

— А нам показать сможет? — Не унимался тот, послушно глядя в стену и, на всякий случай, склонив голову пониже.

— Дважды дурак, — вздохнула мать. — Господин бургомистр только для себя может.

Мать поняла, что покоя от любопытного сынка не будет. И, выждав, пока мне принесут пиво и я отвернусь к окну, поволокла сына к выходу.

Но я успел услышать, до того, как захлопнулась дверь:

— А что будет, если он для кого другого превратится?

Дверь захлопнулась.

Я отвернулся к окну и отхлебнул пиво: «Что будет, что будет. Это будет мое последнее превращение!»

Хорошее все-таки дело драконий слух. Всегда можно узнать, что думают о тебе подданные.

Я встал из-за стола и даже бросил на стол мелкую монетку, совершенно смутив корчмаря.

Дорога до замка была раскисшая. Снега в этом году выпало вдвое больше обычного. Середина цветня, а у лошади копыта все еще по бабки в жидкой грязи. В таверну я сегодня съездил считай зря. Только сапоги извозил. Ничего не узнал, никого не увидел. Я тронул бока лошади каблуками и выехал на тракт.

После околицы дорога стала посуше. Я сгорбился в седле, покачивая головой в такт шагу лошади. Ноги из стремян я вынул, чтобы как в прошлый раз не зацепиться. Лошадка ступила под своды леса, прядая ушами и пофыркивая. Сразу стало темнее. То справа, то слева мелькали среди деревьев островки нестаявшего снега. Но птицы уже пересвистывались вовсю. В лучах солнца, запутавшихся в ветках, уже мельтешила какая-то мошкара. И картинка была столь умиротворяющей, что я опять едва не пропустил этот момент. Когда внезапно замолчали птицы. А потом, разделенная всего мгновением тишины, у моего уха свистнула стрела. Но в этот раз я был настороже. Оттолкнувшись руками, упереться ногами в седло, а потом рвануться вверх, уже серебристым драконом с крыльями, прочерченными черными венами. Вторая стрела свистнула у крыла, я резко кувыркнулся в воздухе, едва разминувшись с веткой. Да, совой, несомненно, было бы удобнее. Но вылетать из-под свода леса, как требовали инстинкты, не стал. А наоборот, помчался к земле, высматривая отчаянных охотников на бургомистров. И смертничков.

Я увидел только их спины. Три фигуры в плащах, улепетывающие прямо через бурелом. Разлететься там было негде, да я не стал и пытаться. В этот раз я подготовился гораздо лучше. Первый как раз перескочил через кучу сухих веток, но тут наперерез ему метнулась черная фигура и он с криком, достойным дракона, кувыркнулся в грязь. Страж, сбивший его, тут же накинул ему на голову мешок. Второй и третий попытались затормозить, но с этой стороны кучи веток их тоже ждали.

Больше я смотреть не стал. Разум все больше туманился, звериное чутье требовало отдаться полету. Я мотнул головой, и свечкой рванул сквозь деревья вверх в светло-голубое весеннее небо.

Витар привел их вечером, когда я уже сидел в обеденном зале, скучающе поигрывая кинжалом. Хотя сам аж дрожал от нетерпения, ну же, кто?!

Их троих привели, так и не сняв мешков с головы. Только выгнав их пинками в центр зала, Витар торжественно, как рождественские подарки открывал — срезал веревку, перетягивающую мешок у горла и рывком стянул мешки.

Раз, два, три….

С каждым разом челюсть мне приходилось удерживать все сильнее.

Раз — Корн — старый лекарь моей семьи, еще отца, говорят, лечил. Сам он конечно мужик не старый, лет пятидесяти. Только тонкая белая борода, которую он отращивал для солидности и в силу профессии, возраста придавала.

Два — Дрын — тот самый голубоглазый и любопытный пацан.

Три — из-под мешка взметнулась и рассыпалась по плечам копна черных волос — девица. Пигалица, нос картошкой, глаза зареванные, оттого опухшие. Из всего этого только волосы и хороши. Хотя вроде и фигурка сквозь грубую рубаху ничего такая прорисовывается, выпуклая где нужно.

Витар, видя мой заинтересованный взгляд, сально усмехнулся.

— Ну, что нам с ними делать, брат? — сказал он, нарочито медленно пройдя мимо пленников сначала в одну, а потом в другую сторону. — А потом все равно сжечь?

Дрыну досталось больше всего. То ли бежал первым, то ли сопротивлялся дольше. Глаз заплыл, под носом расплылось пятно засохшей крови, на виске, сквозь русые волосы, виднелась царапина.

— Остынь, брат, — похоже, сегодня мне досталась роль доброго полицейского. — Я воткнул нож в ручку кресла и подошел к пленникам.

— Ну что, граждане алкоголики, пьяницы и тунеядцы, зачем вам это все нужно было?

Корн удивленно поднял на меня взгляд и тут же опять опустил глаза. Девица шмыгала носом и упорно смотрела в землю. Только Дрын поднял глаза, светло-серые, как выцветшие на долгом солнце.

— Да потому, что вы должны подохнуть, господин бургомистр.

— Даже так, — я скрыл за смешком растерянность, — прямо-таки и подохнуть?

— Фанатики? — лениво поигрывая ножом, предположил Витар. — Казнить во имя великой Валиды и во славу бургомистра?

Девица заплакала. Плакала она молча. Волосы пологом закрывали лицо. Только плечи вздрагивали сильнее, да на каменные плиты капнула пара слезинок.

— А ты что думаешь, в игрушки поиграть пришла? — Витар поддел ей кончиком кинжала подбородок и заставил поднять зареванное лицо. — В темницу их… всех.

Витар пришел ко мне когда стемнело. Гремя двумя серебряными бокалами. За ним стражник тащил оплетенную бутыль и миску с луком, хлебом и вяленым мясом. Господин бургомистр пьянствовать с братом желают. А что, имею право.

Мы закрыли дверь на засов, проверили окна и лишь тогда я откинулся на спинку кресла и вздохнул свободнее.

— Ну, что, сегодня замерял? — Я вытащил из-под матраса клетчатую тетрадь и послюнявил огрызок карандаша, с сожалением отметив, что осталось его сантиметров семь. Скоро все же придется учиться писать пером. Не писаря же лабораторный журнал заполнять поставить.

— Да все то же. — Витька досадливо потер нос. — Возмущение поля в пределах погрешности. Семь-двадцать три, семь- двадцать восемь. Все! Да не будет ничего, Лех. Уже третий год пошел. Нас уже и искать перестали.

— Прекрати! — Я вписал в строчку цифры и дату. — Поисковая операция пять лет от последнего сигнала. А мы передаем.

— Да срать они на наши сигналы хотели! Нету возмущения поля! Нет и все тут! — Витька вскочил и прошелся по комнате от стены, до стены.

Был он какой-то взбудораженный. Белки глаз диковато поблескивали. И тут я понял, что Витька пьян. Не выпил бокал другой за обедом, а прямо пьян. И как я сразу не понял?! Правда у Башкатова всегда так. Еще студентом мог нажраться в слюни, в труху. А ходил ровно, хоть на парад отправляй.

— Лейтенант Башкатов, — рыкнул я негромко, но весомо.

— Че, — Витька неохотно оглянулся, но потом все же повернулся и нехотя вытянулся руки по швам.

— Прекратить истерику. Следовать инструкции. Следующая подача сигнала послезавтра.

— Есть, — сказал Витька. Через паузу. Через очень нехорошую небольшую паузу.

— Идите, — сказал я.

Башкатов развернулся и вышел, печатая шаг. В последний момент прихватил с собой бутыль, поставленную у двери.

Плохо. Я сел, обхватив голову руками. Очень плохо. Витька давно стал сдавать. То измерения пропустит, то местным корчмарем засобачится. Причем виноват Витька, а держать в темнице пришлось корчмаря, чтобы, значит, авторитет бургомистра не уронить. Бороду вон отпустил, хотя раньше скоблил подбородок каждый день. Мало нам заговорщиков-диверсантов, так еще теперь и с ним разбираться придется. Будто мне самому не хочется повыть волком на луну от тоски. Или головой об угол побиться. Я примерился к каменному откосу, стукнулся легонько лбом и зашипел от боли. Камни для строительства здесь использовали острые и шероховатые.

Среди ночи, когда полная луна уже выбралась на проторенную дорожку и даже прокатилась часть пути, я встал. Во рту было сухо, как будто и правда вина перепил, а в спальне слишком натоплено. Я приоткрыл створку узкого окна и подставил лицо холодному воздуху. Небо было ясное, звезды здесь были мелкие, но частые. Как алмазную пыль по всему небу рассыпали. На еще не опавших листьях искрами поблескивала изморозь. Горожане спали. Только охранные факелы вдоль городской стены помаргивали. Иногда была слышна колотушка стражника, которой подлаивала не в меру ответственная собака.

Я уже думал закрыть окно, ощущая как мерзнут ступни на ледяном каменном полу и слипаются глаза, как снизу раздался вскрик, удар. А потом сдавленное мычание. Сон слетел с меня быстрее, чем вода с капустного листа. Я махом вскочил в сапоги, перепоясался и бросился к двери. Штаны и рубаху я уже с месяц снимал только в бане. Да и то, пока Витар снаружи стоял, дежурил. С тех пор, как начались эти нападения.

Стражника у моей двери не было, но он вполне мог пойти на обход коридоров. Я пробежался вдоль стены, прислушиваясь. Сонная ночная тишина. Только мыши где-то в стене шуршали. Я сбежал по лестнице и тогда услышал. Больше не раздумывая, я рванул к двери Витара. Дверь на засов почему-то закрыта не была. И я распахнув ее во всю ширь влетел с боевым кличем, выхватывая из ножен кинжал.

И замер, с отведенной для замаха рукой. Помощь здесь если и требовалась, то совсем не Витару.

Витька, в одной рубахе держал за волосы зареванную девицу. Рубаха на ней была разорвана до пупа. Белая налитая грудь была видна сквозь разрывы. Девица изгибалась, пытаясь вырваться, но Витька держал крепко. А на лице его застыл какой-то животный оскал, какого я раньше даже представить не мог у спокойного и ироничного напарника.

Почему-то именно грудь и бешеный оскал Башкатова отпечатались в сознании, как на фотографии. А потом я рванулся вперед, рявкнул:

— Отставить!

И приложил Витьку оголовьем кинжала по лбу. Напарник закатил глаза и рухнул, как подкошенный. Благо, застал я их в тот момент, когда Башкатов почти подтащил девицу к кровати. Туда он и рухнул. Я мимоходом пощупал пульс на шее, стараясь не таращиться на грудь ревущей девицы, кинул ей плащ, висевший у порога.

— Да прикройся ты!

Та суматошно закуталась. И замерла у порога, поедая меня глазами. Плакать больше не плакала, видать боялась. Только слезы продолжали катиться из глаз, да дышала загнанно, быстро. Вот куда ее теперь?! Плохо, очень все плохо. А решать надо сразу.

— Идем, — буркнул я, схватил ее за руку, мимоходом поразившись, какое тонкое у нее запястье. Веточка, а не запястье. Нажмешь посильнее, переломится. А туда же в заговорщики, мать ее!

Втолкнул девицу в спальню, зло захлопнул дверь. Стражник у двери, как назло был. То ли улыбнулся понимающе, то ли показалось в свете факелов, но расположения духа мне это не прибавило.

— Как зовут? — резко спросил я.

— Мита, — пискнула она, сжавшись на стуле.

Я представил, как выгляжу со стороны и устыдился. Злился я даже не на Башкатова, а на себя. Я начальник партии, должен был предусмотреть. Но сердце колотилось у горла, ярость требовала выхода. Хотелось орать, ударить кулаком в стену. Разнести пару чучел учебным мечом. Я выровнял дыхание, плюхнулся в кресло, не зная что делать, подсунул Мите тарелку с забытой Башкатовым снедью.

— Есть будешь?

Та лишь молча помотала головой.

— Ладно, Мита, а скажи мне, пожалуйста (пожалуйста было зря, конечно, не тот тон), почему вы решили убить бургомистра, то бишь, меня?!

Казалось, сжаться более компактно некуда, но Мите это удалось. Ну, не бить же ее, ей Богу. Хоть Витька и предлагал раньше устраивать показательные порки по седмицам. И гуманно и авторитет поддерживает.

— Ладно, — я подошел к шкафу, порылся в нем, нашел рубаху поменьше и, вроде бы чистую. — На, переоденься. Я отвернулся к окну. Прошуршала ткань. Потом легкие шаги. Таких обычным ухом даже и не расслышишь.

— Не надо, Мита, — сказал я не оборачиваясь и не дожидаясь, пока она коснется засова. — Засов тугой. Убежать не убежишь, а я ведь и правда могу рассердиться.

Спать ее я оставил у себя. Не в кровати, конечно. Сунул одеяло, отправил в угол возле камина. Там она сначала таращилась на меня настороженно, а потом засопела, измученная долгим днем. За окном уже загорался рассвет. Я достал журнал, коротко записал туда события сегодняшнего дня и задумался. Глядя, как едва заметная светлая полоска над городской стеной наливается густым оранжевым цветом. Заскрипели телеги, замычали волы. Город начал просыпаться. Город просыпается, засыпает мафия. И что же все-таки вам от меня было нужно, фанатики-диверсанты? Я посмотрел на спящую девушку. Во сне лицо ее расслабилось, волосы рассыпались по плечам и выглядела она совсем ребенком. Интересно, именно этот ребенок стрелял в меня, или только подносил стрелы?

А утром стражники сообщили мне, что помимо Миты из темницы исчез и Корн.

Башкатов приходил в себя долго и муторно.

— Вставай, придурок, — я брезгливым жестом отослал служанку, предварительно отобрав тазик, захлопнул дверь и выплеснул воду Витьке на голову.

— Отвяжись, Алек! — простонал он, слизывая капли воды, стекавшие ему на верхнюю губу.

— Какой я тебе Алек?! — зашипел я, предварительно убедившись, что дверь заперта и за ней никого нет, — лейтенант Башкатов, встать!

Витька очень неохотно, пошатываясь и придерживая рукой голову поднялся на ноги. Но на лице у него застыла очень нехорошая улыбка.

— Ты что себе позволяешь, Башкатов?! Под трибунал захотел? Да тебя же по возвращении отстранят в волчьим билетом! Ты аборигенку-то….

— И очень аппетитную аборигенку, промежду прочим, — буркнул Витька и рухнул обратно на кровать, едва не сорвав на себя полог, — отвяжись Бурлаков, заради великой Валиды отвяжись. Не будет никакого трибунала! И возвращения не будет, очнись уже! Все! Теперь мы аборигены! Ты бургомистр Алек, а я твой брат Витар. И жить нужно уже в соответствии с эпохой. У тебя же по исторической реконструкции всегда отлично было! Вот и живи! Трахай девок, бухай, распни парочку несогласных! Все для тебя! А будешь мямлить и тебя распнут быстро и без сантиментов. Бытие оно Леха определяет сознание!

Дыхания ему не хватило и он замолчал, отдыхиваясь и уже обеими руками хватаясь за голову.

— И это, братец, вели девке вина принести из бургомисторских подвалов!

Я оглянулся. В углу валялась на боку плетеная бутыль. Пустая.

Темницы бургомисторского замка были не самым лучшим местом для отдыха. Деревянная лавка, сколоченная из неошкуренных была явно короче среднего человеческого роста. Даже в этом мире. Белобрысый Дрын скрючился на ней как мог, но все равно ноги свисали с края.

— Эй, вставай! — Я зашел, подождал, пока местный охранник, он же палач Корст растолкает Дрына и со вкусом разложит на столе свои рабочие инструменты. Дрын таращился на них с невыразимым ужасом. Когда приготовления были закончены, а глаза арестанта достигли нужного размера, я лениво махнул Корсту:

— Иди.

— Но господин бургомистр, — завел он старую песню.

— Ступай, беседа будет тайной.

Тот нехотя вышел.

-Итак, как тебя, Дрын, — по-возможности, тихим и страшным голосом произнес я, — твоя подружка рассказала нам все, остались детали.

Дрын дернулся, как будто одна из игл, разложенных на табурете уже впилась ему под ноготь.

— Ты еще можешь избежать сей участи, если покаешься во всем, чистосердечно пред великой Валидой.

Он молчал, глядя в пол. Потом поднял на меня воспаленные, красные глаза.

— Я ничего не скажу. — Ответ дался ему с трудом, пальцы дрожали.

Еще небольшое усилие и он сломался бы. Пара плетей, или действительно иголку под ноготь. Готов ли я был на него, я не знал.

— Дурак, — беззлобно и печально произнес я, — ой, дурак. Я сейчас крикну палача и велю спустить с тебя шкуру. Двадцать ударов плетью и человек не жилец. Подумай еще раз.

Дрын открыл рот, у него тряслись губы. Закрыл, и отрицательно помотал головой.

— Не хочешь говорить кто, сказал бы хоть почему, — невесело усмехнулся и направился к выходу, не дожидаясь ответа.

Но он раздался, как нож в спину воткнулся.

— Вы погубили мою сестру Лийку, господин бургомистр. И за это я буду мстить вам всегда. Не в этом мире, так в соседних. Я достану вас везде.

— Смело, но глупо, — я вышел, захлопнув за собой дверь.

— Всыпь ему десять холодных, — сказал я палачу. — Да без усердия. Он ученик лекаря и мне живым нужен. Чтобы через седьмицу уже здоровеньким был.

— Ихними молитвами выживут, — буркнул палач, но склонил голову в поклоне.

Башкатов нашел меня на заднем дворе, где я рубил в клочья соломенное чучело. Одна из веревок, перетягивающая шею и плечи уже лопнула и чучело уже совсем не напоминало человека. Рука затекла, в нос лезла соломенная пыль, но я рубил и рубил, пытаясь унять отчаяние и злость.

— Не позволит ли господин Алек отнять у него минуту его драгоценного времени? — Витька склонился в поклоне, вроде даже не ерничая.

Я замер с занесенной рукой, а потом все же довершил удар. Чучело с сухим треском распалось пополам.

Мы спустились в библиотеку. Название библиотека было слишком громким для маленькой полуподвальной комнаты, где в центре стола стоял стол, заваленный книжными свитками, а вдоль стен несколько шкафов с книгами.

Мы сели в кресла. Камина для избежания пожара здесь не было, свет проникал из окошек под потолком.

— Прости меня, брат, — тихо сказал Витар, — я вел себя неподобающе.

Везде, кроме моей и его спальни мы не выходили из образа.

Я посмотрел на него Витька был бледный, осунувшийся. Черные волосы слиплись и висели сосульками вдоль лица. От него несло скисшей брагой и перегаром, но свежего запаха не было, видать не похмелялся.

— Я сам не знаю, что нашло на меня. Но как только я понял, что богиня не слышит нас, как черная пелена упала. — Он с надеждой заглянул мне в глаза. — Алек, клянусь богиней, помутнение нашло.

Я незаметно выдохнул. Значит просто срыв. Такое бывает даже у опытных самоходцев. А утром он, видать, еще не протрезвел, вот и нес околесицу. Острое ощущение одиночества отступило.

— Ничего, брат, — я постарался, чтобы голос прозвучал ровно, — такое бывает даже с самыми лучшими из нас. Но что же нам теперь делать с Митой?

— С кем? — Витька изумленно вытаращился на меня.

— С той девицей, которую я вчера у тебя из кровати вытащил.

Башкатов наморщил лоб, вспоминая.

— Во наклюкался, да? — жалобно сказал он. — Ну, может дадим ей монет и отправим куда подальше?

— Заговорщицу? — поднял я бровь.

— Да какая она заговорщица! Малолетка недоперыш. Ну, не на дыбу же ее!

— На дыбу действительно перебор. А лекаря ты куда дел? Корст сказал, ты его с собой забрал!

— Вот те кре… клянусь великой Валидой, вообще ничего не помню.

— Ладно, — я махнул рукой, — разберемся. Отсыпайся сегодня тогда, а завтра будем думать, что дальше делать.

Миту я велел привести к воротам. Рубаху мою она заправила под фартук, рукава закатала. Теперь даже не видно было, что сверху на ней не ее вещь.

— Иди, дитя, во славу великой Валиды. Иди и славь ее за то, что она своей дланью оградила тебя от сурового, но справедливого наказания. Я протянул ей тонкий кошель с серебряной монетой и парой менок. На самом деле, это и того не стоило, но мне хотелось поскорее закончить с этим, а еще, чтобы девушка хоть раз посмотрела на меня без страха, или ненависти. Когда слезы просохли, глаза у нее оказались глубокие темно-синие в обрамлении черных ресниц.

— Слава великой Валиде, — девушка, как мышка корочку, сжала в руках кошель, поклонилась и припустила вниз с холма, только черные волосы плеснули за спиной. Глаз на меня она так и не подняла.

В городскую таверну я наведался только через неделю. Витар настаивал на стражнике, но я отказался. Если в одиночку у меня был шанс что-то узнать, то в компании точно нет. Я поддел под плащ кольчужную рубаху и поехал выпить пива. А пиво в этой таверне было действительно отменное.

Корчмарь принес мне пиво даже раньше, чем я сел за стол. То ли из окошка увидел, решил расстараться, то ли хотел побыстрее отделаться, чтобы прибыль не терять. Пока я пил пиво, сидевшие в таверне опасались заказывать что-то новое, дабы не отвлекать хозяина от обслуживания важного клиента, а те, кто не успел зайти, предпочитали дождаться, пока высокопоставленный гость уйдет. Вот и сейчас сидевшие уставились в стены и загудели ровно, но тихо. И в это раз никто не травил похабных анекдотов и не обсуждал цены на творог. Объектом обсуждений был я и только я.

— Зачастил господин бургомистр к нам, не к добру….

— Митка-то еле жива вырвалась, третий день не разговаривает, а Дрын так и пропал, видать его косточки воронье в лесу доедает. То-то кружит….

— Ох зря я в корчму-то сегодня завернул, говорила мне Латка…

Корчмарь маячил у меня над плечом, ожидая указаний.

— Сядь, — буркнул я, — не заслоняй свет.

Корчмарь бухнулся на лавку и принялся нервно протирать полотенцем стол, напротив себя.

— Господин бургомистр желает что-то еще?

— Желает. — я понизил голос, — ты знаешь, кто такая Лийка?

По изменившемуся лицу корчмаря я понял — знает.

— Совсем немного, господин, — корчмарь теперь тер стол в одном месте, словно заметил там соринку, которую никак не мог отскрести. — Слышал только, что господин отметил ее своей милостью. А она не смогла ей распорядиться. Выловили ее только у старой плотины.

Я стоял на смотровой площадке восточной башни. В ушах шумело, сердце бухало горла. Над лесом уже висела вечерняя дымка, стая ворон пронеслась куда-то вдоль кромки леса и исчезла за деревьями. Похоже, где-то там у ворон намечался пир. Я увидел еще двух, спикировавших в то же место с другой стороны. Я оттолкнулся от стены и камнем рухнул вниз, чтобы через мгновение взлететь над стенами драконом с серебристыми крыльями, на которых венами проступали черные прожилки. Их стало больше.

Я летел над лесом, распугивая ворон. Инстинкты все больше туманили мысли, оставляя голые рефлексы. Но даже сквозь дымку проступало то, что я хотел забыть, хоть ненадолго забыть. Лицо корчмаря, когда он рассказывал о Лийке. Дрын с подбитым глазом, скорчившийся на короткой тюремной лавке. Витька, старательно отводящий взгляд. Невозможно оставаться человеком, когда ты дракон. Я нарушил это правило. Я остался слишком человеком. Дракон легко бы ушел от него. Арбалетный болт вылетел из кроны почти облетевшего ясеня. И пробил мне крыло у самого основания. Боль была сильная, но короткая, а потом все затмил свист ветра, треск веток, а потом я провалился почти до основания в густой слежавшийся пласт старой травы и веток. А потом наступила темнота.

Я пришел в себя когда над лесом сгустились сумерки. Попробовал пошевелиться и застонал он боли. Я поднес руку к лицу. Уже руку. Вторая висела плетью, из-под кольчужной рубахи виднелись потеки крови. Выбраться из слежня мне удалось только на третий раз, нещадно оцарапав себе лицо и спину. Ветки, сыгравшие роль подушки, теперь не желали отпускать меня на свободу. Когда мне все же удалось выбраться, я совершенно обессилел. Страшно хотелось пить. Губы были сухими, как наждачная бумага. Кричать я опасался, понимая, что помимо стражи, которая наверняка меня сейчас ищет, в лесу бродит и арбалетчик, который вполне может быть, решит закончить начатое. И хоть драконий слух поможет мне услышать его первым, далеко я сейчас не уковыляю. Я встал и побрел прочь от слежня, надеясь выйти на дорогу.

Справа под деревом что-то слабо светилось. Я подошел поближе и замер. В наспех вырытой яме, заваленный ветками, лежал разбитый передатчик. Стенки его были погнуты, как будто его долго били чем-то тяжелым. Окошки датчиков зияли пустотой. Из некоторых торчали разорванные проводя. Только окошко таймера чудом осталось целым. И, вероятно, какой-то блок питания еще работал, потому, что окошко едва светилось, показывая время, когда датчик прекратил свое существование — 03:55. За пять минут до рассвета.

«Говорят, самый темный час перед рассветом», — откуда-то вспомнил я.

Видимо это и был тот самый темный час. Час, когда оборвалась связь между мирами. И теперь никто не сможет запеленговать нас. Кто-то очень постарался, чтобы этого не случилось.

Шаги я услышал задолго до того, как стрелок обнаружил меня. Бежать не имело смысла. Хруст веток под ногами выдал бы меня. Оборотиться с раненой рукой вряд ли выйдет. Да и взлететь с этого валежника не получится.

Тьма сгустилась уже достаточно. Я отступил за дерево и замер, ожидая, когда стрелок подойдет поближе. Нащупал маленький кинжал, который при обращении цеплял на специальные ножны на щиколотке. Против арбалета защита слабая, но хоть что-то.

— Ну, где же ты? — прошептал кто-то едва слышно. — Покажись, нелюдь!

Я прижался спиной к стволу, ощущая, как бьется жилка на шее. Шаги приближались. Факела стрелок не зажигал, но я прекрасно слышал, где он находится. Мое единственное преимущество было — неожиданность. Я замер, изготовившись к прыжку и зажав кинжал в здоровой руке.

— Покажись, — стрелок приблизился к дереву. Я приготовился. — Ну, где же ты, Бурлаков?

Я замер с занесенной для удара рукой и упустил момент. А в следующую минуту Башкатов уже держал меня на прицеле своего арбалета. И улыбался.

И тогда, глядя в посеребренное острие стрелы я вдруг понял, что дракона искать нужно было не здесь. Он сейчас стоял напротив меня, целясь мне с трех шагов прямо в сердце.

— Передатчик давно сломал? — спросил я его как можно спокойнее.

— Давно, — не стал отпираться он, в темноте блеснули в улыбке его зубы. — Полгода как.

— Но зачем?

В принципе, это последний вопрос, который меня интересовал. Остальное я понял сам. Только что, прижимаясь к стволу дерева и ощущая, как по спине ползет холодок. Не того дракона боялись горожане.

— А затем, что здесь я могу творить что пожелаю. Власть — я могу указать на любую девицу и сказать, что господин бургомистр желает видеть ее у себя в замке. И никто не посмеет мне отказать. Я могу высечь любого за лишнее слово, за косой взгляд. «Так велел бургомистр» и никто не посмеет и слова сказать. Придурки-мстители приперлись убивать тебя с самодельными прутиками, которые и до кроны деревьев-то не долетят. И тогда мне пришла в голову прекрасная идея.

— Убить меня! — в желудке было холодно, но голова была ясная. Я злился лишь на себя, за то, что не смог раньше увидеть ничего из этого. Витька, Башкатов, лейтенант, красавчик и мачо. Что должно было случиться, чтобы человек превратился в дракона?

— Ага, — он снова улыбнулся и я услышал, как тренькнула, натягиваясь, тетива. — Слишком много ты стал соображать, Бурлаков.

Я понял, что счет пошел на секунды.

— Завтра тело бургомистра найдут солдаты. Под это дело мы казним Дрына, может быть еще кого. Торжественные похороны, траур, а потом безутешный брат Витар примет скиперт. И будет править дальше. Красиво а?

— Безумно.

Под моей ногой хрустнула ветка.

— Не отступай, не отступай, в темноте летать ты не можешь. А я даже в темноте не промахнусь с такого расстояния.

— Не промахнешься, — этом повторил я. И изо всех сил оттолкнувшись ногами взлетел. Стрела свистнула у самой морды. Я услышал, как щелкает, натягиваясь тетива. Готовя мне смерть. Слышал свист ветра. Раненое крыло болталось, едва слушаясь. Но хотя бы позволяло планировать. Я взлетел выше крон деревьев, в темное, абсолютно черное небо, проблескивающее хрусталиками звезд. То небо, которое должно было теперь стать моим собственным небом до конца моих дней. Но, вместо того, чтобы улепетывать отсюда, криво-косо, но развернулся и, набирая скорость, принялся пикировать вниз. Туда, где целился в меня друг-детства Витька Башкатов. Где лежали осколки передатчика. Я чувствовал, как мои серебристые крылья окрашиваются черным целиком. Потому, что это был мой последний полет. Мой первый полет не для себя, а за других будет последним. А я вдруг понял, что впервые летел не за себя. А за нескладного Дрына, за синеглазую Миту и даже за корчмаря с его прекрасным пивом.

Витька в последний момент понял, что я задумал. Он спустил тетиву и вторая стрела пробила мне шею. Но остановить меня не смогла. Всей своей массой я обрушился на него, смыкая острые когти на его шее и чувствуя, как плывет все вокруг.

Я понял, что умираю, но перед тем, как исчезнуть, я увидел посреди кромешной тьмы первый мазок серого, едва заметного предрассветного неба.