11 песен

I.

Сегодня утром я нашел ее в Пьюр. В приложении она выглядела как тупая сучка – дешевое кружево, бездумные и наглые голубые глаза, этакая фифа, вылизанная пизда в розовом паричке. Я сначала пролистал ее, но что-то заставило меня вернуться. Еще несколько фоточек – на корточках в косухе, накинутой на плечи; на поваленном стволе дерева в лесу, снова в дурацком белье; с лицом, освещенным синим лучом монитора, глаза подняты вверх в плутовской молитве. Статус: «Рождена, чтобы выебать твой страх».

- го сегодня вечером?

- проезд жемчужный берег 13 литера В

- в 19 вечера норм?

- ок

Я открыл карты и забил адрес в поисковую строку. «Дом-вверх-дном дарит уникальную возможность побывать в мире перевернутой реальности! Прогулки по необычным комнатам приведут в дикий восторг и детей и взрослых! Оригинальная фотосессия поможет сохранить счастливые моменты на долгие годы!» - кричала веселая реклама в описании к объекту.

Дело отдавало кидком, но меня не покинуло хорошее настроение. Девочка понравилась мне. Несмотря на ее имидж маленькой эгоистичной твари, я поверил ей, тут было что-то настоящее и мне стало интересно. До этого Дома я мог бы дойти за двадцать минут, но решил сделать по-другому - отъехать подальше от города и вернуться к нему пешком, по берегу моря.

II.

Я вылез из маршрутки возле поржавевшего знака «Кристалл», пересек шоссе и пошел к морю по сосновой аллее между двумя заброшенными пионерскими лагерями. Дорога из разбитого асфальта окончательно умерла, утонув в песке между двух дюн. Я поправил рюкзак на плече, снял сланцы и взял их в руку. Затем, взобравшись на вершину дюны, бегло оглядел открывшуюся синеву залива и прыжками помчал вниз по раскаленному за день песку.

Часы на телефоне показали 17:03. До места свидания было около пятнадцати километров. Дом-вверх-дном был там, где плавная линия пляжа изгибалась к мысу, заставленному многоэтажными зданиями, с парой выступающих высоток; немного ближе ко мне, среди верхушек деревьев, медленно вращалось чертово колесо.

III.

Топаю на кондициях вдоль уреза воды, мимо длинных песчаных пляжей курортного города.

Мне 27, и я, блядь, хорош. Классные длинные шорты тай-дай с акулкой на логотипе, ебейшая свободная футболка с принтом японского бога-рыбака, темно-зеленые итальянские сланцы с ремешками. Я смотрю вниз. Там, то погружаясь в прозрачную воду, то зарываясь в песок и ракушки, переступают мои крепкие и ловкие, немного широковатые ступни. Выше – мелькают плотные загорелые икры и четкие колени. Ноги упруго несут меня вперед, непринужденно огибаю встречных, взбегаю на пригорки, перескакиваю через мелкие препятствия: песочный намыв, детское ведерко, брошенное весло.

Скосив глаза выше, вижу свои предплечья и кисти рук. Не одна девчонка сказала мне, что у меня обалденные руки. Небольшие, перевитые красивыми венами с тыла, с изнанки они сухие и горячие; малышки стонут и изгибаются, когда я провожу рукой им по спине или шее. Они говорят, от моих ладоней идет тепло и магия, как будто ангел прикоснулся.

Поправляю прядь волос, лезущую в глаза. Мои волосы - отдельная песня. Блестящие, вьющиеся послушными темными волнами, густая шевелюра, как у Джима Моррисона. Одна парикмахерша сказала, что такие волосы нужно обязательно передавать детям; подумаю об этом потом.

На моем плече рюкзак. В рюкзаке: трусы, полотенце, ключи, пауэрбэнк, книжка Генри Миллера и две бутылки ламбруско. Справа прозрачные волны, лениво бегущие по отмелям и шар солнца, уже начавшего свой спуск к морю. Слева – пологие дюны, поросшие кустарником с мелкими светлыми листьями, похожие на горбы верблюдов, чей караван покинул степи и вечно идет, направляясь к городу.

IV.

Побережье недорогого курорта кишит людьми; здесь фрики всех мастей: толстая тётка позирует в нелепом шарфе, сзади его держит девочка и трясёт, чтобы создать иллюзию ветра; мужики с пивом; старуха пританцовывает под гудящее техно; чел в трусах и высоких кроссовках, с глазами потерявшегося волка; всевозможные дети; некрасивые девки в инстаграмных позах; голосистые зазывалы на шашлыки и катание на ватрушках; мясистый парень, гордо выпятивший грудь; мудила, что поймал крабика и посадил в песчаную яму на радость зевакам из ближайшего хостела; спасатели, которые никого не спасают; девочки-подростки с пустыми глазами (они при мамах) и прочий парад-алле.

Мимо оравы зубоскалов, мимо жуликов и игроков, спешу я вслед за сандалиями, бейсболками и майками-алкоголичками, и мимо жирнолицей зазнобы армянина, жадно всосавшейся в инжир.

V.

На середине пути останавливаюсь возле Эры. Мне всегда нравился этот безлюдный пляж у подножья огромного военного комплекса. Длинный пирс. Один раз я видел здесь, как, среди воя винтов и водяной пыли на него приземлился вертолёт. Из машины спустились два офицера и уселись в джип, который стартовал с территории комплекса заранее и подъехал к месту точно к моменту высадки. Затем, вертолёт снова поднялся в воздух и, элегантно накренившись, начал набирать высоту. Одновременно с этим, внедорожник с военными развернулся на причальной площадке и плавно двинулся по пирсу в обратном направлении, через минуту исчезнув, скрытый кустарником на территории комплекса; исчез и вертолет. Это было настолько похоже на идеально поставленный и разыгранный хореографический номер, что я начал громко аплодировать невидимой равнодушной труппе.

В другой раз я застал тут троих девчонок, купающих в море белых лошадей; крутые бока двигались и блестели от соленых брызг, вода бурлила и скатывалась с животных стеклянными змеями.

Я присел на песок среди кочек, поросших бледной травой; за спиной высился гребень дюны, над ней нависало тяжелое бетонное здание. Я достал вино, сделал несколько глотков и выкурил сигарету. Вечерний прибой лизал причальные сваи, поросшие водорослями, похожими на размокшую изумрудную вату, с торчащими из нее черными зубами мидий. Пирс, несбывшийся мост.

VI.

Я пролетел мимо нужного адреса и попал к шоссе, где, кроме низкого торгового строения и пустой автобусной остановки, ничего подходящего не просматривалось. Зашел в лавку, купил пару стаканчиков фруктового мороженного и, заторопившись, двинул обратно, вглубь локации. Опаздывать – нехорошо.

В 19.00 я на месте. Это оказался действительно настоящий Дом-вверх-дном. Стоит себе среди тишины и безлюдья. Я вспомнил - несколько лет назад он располагался ближе к дороге, был популярным и у входа всегда терлась группа взрослых и детишек с билетами в руках, ждущих своей очереди войти. Теперь, по какой-то причине, Дом не работал и его оттащили сюда, на вытоптанную поляну посреди небольшой рощи серебристых тополей.

<>вот он, внизу, мой глупый мальчик, нервный и нежный; я приросла к окну, не отойти, не отвести глаз<>

Прошло минут пятнадцать, но она не появлялась. Я открыл наш чат и уже хотел спросить, какого хера и сколько мне еще ждать. Сообщение опередило меня.

- заходи в дом придурок ты еще долго будешь там стоять?!!

Я пожал плечами, поднялся по ступенькам и зашел внутрь.

VII.

Единственное помещение, гостиная, занимало весь первый этаж Дома-вверх-дном. Если бы не приглушенный свет, от вида обоев и мебели могла бы политься кровь из глаз. Лиловый, авокадо, цитрон, берлинская лазурь. Весь этот праздник, к счастью, уже хорошо выгорел и вытерся, по углам ползли языки черного грибка – сказывалась близость моря и высоких грунтовых вод.

В принципе, можно понять людей, которые приходили сюда поохуевать.

Обеденная группа свисает с потолка вверх тормашками; со стола смотрит вниз столовая посуда, супница и тарелки с супом, пара бокалов сверкает красными глазками. Видна эмалированная макушка холодильника, рядом крона пальмы в горшке; два кресла спокойно стоят вверх ногами на ковре перевернутой столовой, посылая на хуй гравитацию. В центре пола, изображающего потолок, торчит высоченный гриб бронзовой люстры, освещая помещение десятком рожков с яркими лампочками.

<>вошел, стоит и озирается по сторонам, водит лохматой башкой, как ебаный Траволта из мемов<>

Она полулежала в честерфилдовском кресле Морфеус-стайл, закинув скрещенные ноги на широкий журнальный стол из толстого стекла с фацетом. Розовые округлые бедра и икры, узкие щиколотки, аккуратные пальцы ног. Две грозди отполированных ногтей - лак цвета феррари ред. Я понял замысел и оценил подачу. Охуенный фансервис, да, детка, принято!

<>Он видит меня в первый раз, я его - в тысячный, от такого можно сойти с ума<>

- Сядешь, а?

Я сел на низкую банкетку напротив.

Невысокая, с выжженными аммиаком и завитыми волосами, темными у корней. Высокие скулы, пухлые, приоткрытые губы, с уголками, несколько опущенными вниз. Грубоватый, чуть вздернутый нос. Темно-голубые, со стальным отливом, глаза, с острыми и симметричными уголками, похожие на два больших ромба, как на иконе в церкви. Припухлое юное лицо, хорошенькая. Старше, чем на фотках в Пьюр, лет 20.

- Разъебное место! Что ты тут делаешь?

- Блядь, живу здесь. У папы новая чика, он отселил меня, но похуй, здесь прикольно.

- Да уж. Окей, чем займемся?

- Что принес?

Я достал открытую бутылку и поставил на стол, слева от ее малышек. Темные брови поднялись домиком – засмеялся и достал вторую. Хотел вынуть и мороженное, но передумал, оставил таять в рюкзаке – пригодится с учетом наметившегося сценария.

Мы выпили вина.

- Чего ты хочешь?

- Я просто хочу любить.

- Ищешь невозможных вещей, да?

- Это все, что я могу.

- Ну покажи мне.

VIII.

Я обошел стол и нагнулся над ней. Она приподняла таз, и я стянул с нее леопардовые трусы-макси; бледно-розовое кружевное бра она, извернувшись, расстегнула и скинула сама. Я опустил ее обратно в кресло, вернулся, налил себе еще шипучки и стал дерзко разглядывать ее всю. Выпуклый лобок, сиськи тяжелые и стоячие, расставленные в стороны, второй с половиной размер, пожалуй. Плавная линия бедер, неширокая талия, развитые красивые плечи. Складная девочка, секси-шпекси.

Я быстро сбросил купальные шорты и футболку; у меня уже мощно стоял. Сходил к буфету и взял плоское фаянсовое блюдо, несколько крупных фиолетовых слив переложил с него в соседнюю чашку; вернувшись к столу, бережно подвел блюдо под ее прохладные ступни.

Затем поднял с пола футболку и завязал ее узлом на шее, расправив на груди наподобие манишки. Состроил напыщенное ебло и уселся за стол с видом мишленовского инспектора в новом заведении, брезгливо изучающего тарелку спагетти.

<>подошёл ближе, на шее наверчена майка на манер фартука, рожа важная, как у шишки, который пришёл в ресторан пожрать лобстеров с другими козлами; в руке дурацкая тарелка, член торчит кверху, как фанфан-тюльпан<>

Две сиятельные красотки возлежат на блюде прямо перед моим носом. Я беру их в руки; гладкие и точеные с подъема, исподь они мягкие, в милых толстеньких складочках, как у обезьянки или медвежонка. Я не почитатель ног, но с ее крошек меня начинает вставлять. Миниатюрные штучки, мои ладони накрывают обе почти полностью, а пальцы оплетают снизу и принимаются мять и растирать продольными движениями.

Я беру одну в рот, не переставая наглаживать ступню рукой. Подушечки пальцев круглые и упругие, они выстроились в рядок и похожи на кисть винограда. Я сосу их, то заталкивая поглубже, то снова вынимая; язык блуждает, пролазит в нежные промежутки, облизывает впадинки и перепонки; настойчиво продолжаю так несколько минут.

На периферии зрения вижу, как ее пальцы дрочат киску ускоряющимися круговыми движениями. Она бессвязно и трогательно ругается матом; хрипловатый и нежный голос жалуется, возмущается и требует, ослабевает до тихого лепета, опять набирает высоту, снова переходит в тоненький стон, затихает. Эти звуки заводят меня невероятно; мой хуй сладко ноет, кажется, что он раздулся как засорившийся садовый шланг и сейчас с треском лопнет, разбрызгивая кровь по комнате; я все же сдерживаюсь и продолжаю методично работать ртом.

<>Что ты творишь сска я люблю тебя<>

Дважды заползаю к ней в кресло, лижу ее и вставляю ей ненадолго, затем снова возвращаюсь к своему месту у ног и продолжаю сосать, с причмокиванием и сдавленными прерывистыми вдохами.

Увеличиваю темп; она пихает мне в рот встречными движениями, вытягивает вторую ногу и кладет мне на затылок. Работает ногой, как поршнем, шевелит пальцами; я давлюсь, слюна обильно стекает на блюдо. Половина ступни у меня во рту, но она, похоже, не собирается останавливаться на достигнутом. Начинает засовывать мне в рот вторую ногу и тут, сквозь розовую пелену и сопли, вижу, как она, протянув руки, собирается схватить меня за голову, очевидно, намереваясь всунуть в меня ноги по колено, как в сапоги. Этот ебаный гаггинг нужно срочно заканчивать!

<>залезу в тебя вся и спрячусь не найдешь, не выгонишь меня<>

Я дотянулся рукой до открытого рюкзака и достал подтаявший сорбет; раз – и надел оба стакана на ее горячие пальчики, еще и нажал руками, выдавливая сладкий ледяной десерт.

Она завизжала и задергала ногами, потом, приподнявшись на локтях, попыталась двинуть ногой мне в ебальник; я схватил ее за ногу и потянул на себя, от чего она чуть не вывалилась на пол из своего ушастого кресла. Мы вскочили на ноги и встретились взглядами – ее глаза налиты кровью, тушь размазана по скулам, губы кривятся от смеси презрения, похоти и ярости.

Шутки закончились. Мы набросились друг на друга, как две бешеные псины, катались по полу, сосались и ебались, рыча и скаля зубы. Я порол ее по-собачьи. Ебал, навалившись сверху, широко раздвинув ей ноги. Прижал её, стоя сзади и вбивал в стену, вцепившись в её мокрые пальцы. Она села мне на лицо, я засунул нос и губы в нее так глубоко, как только смог, а она ездила вверх-вниз, как на санках, пока я захлебывался слюной и секретом в её пизде. Мой хуй был как тяжелый свинцовый прут с крыльями, но чувствительный, как тончайшая мембрана; каждый раз, когда я засаживал ей, мне хотелось орать от кайфа и, кажется, я орал и выл на всю округу. Кончил прямо в неё два раза - нам было похуй.

Мои руки. Я - царь во влажных владениях, плюю на пальцы, сую их в свой рот, в ее рот. Она на спине; малые губы, клитор, точка G, шейка матки (она как шелковый бутон). Правая рука скользит в ее теле, как дельфин, преследующий рыбку, левая - поддерживает выгнутую, подрагивающую поясницу; сосу ее рот, она отвечает, запуская язык мне в самое горло.

Где-то на самом донышке этой ночи, я заснул ненадолго, и, когда открыл глаза, ее не было рядом.

<>поднимаюсь над постелью, где два наших тела переплетены, объяты сном, мне впервые так легко и спокойно, да, пожалуйста, да, навсегда<>

Она стояла в глубине комнаты. На стене за ее спиной выросла и убежала в сторону тень, отброшенная фарами машины, пролетевшей по шоссе - вытянутый девичий силуэт и очертания крыльев, косо сложенных за спиной химеры.

IX.

Ребята часто мутят с девочками, чтобы просто попихать им, но мне такое не удается. И во время случайного секса я влюбляюсь каждый раз. Даже имею специальную галлюцинацию на этот счет – внутренним зрением, как в компьютерной игре, я вижу в верхнем углу свое сердце, как узкую колбу, и уровень красной жидкости в ней отмеряет любовь, которая в моменте наполняет меня.

Святая любовь, всем нужна только лишь ты. И я не исключение; преследую тебя по темным лестницам, по сумрачным анфиладам комнат; всю жизнь бегу за тенью твоего золотого платья, протягивая к тебе руки, в толпе нищих, таких же, как я.

X.

Комната голубела в сумерках, горбатая люстра, бутылки на залитом ковре, измятая постель – все отдыхало. Шелестел ветер в ветвях тополей за окном, слышалось мерное дыхание море. Она тоже ровно дышала, уткнувшись носом в сгиб локтя; захотелось провести пальцем от ее лба по переносице и губам, к подбородку и дальше вниз, до теплой яремной ямки. Ее веки задрожали – она просыпалась.

<>я не сплю, проснись и ты, умоляю<>

Она внезапно села на истерзанной кровати, поджав ноги.

- Как тебя зовут, милая?

Вспомнилось, как в «Последнем танго в Париже» Брандо так же спросил у Шнайдер в финальной сцене, а она ответила «Жанна» и выстрелила из револьвера ему в солнечное сплетение.

- А тебе не похуй, солнце?

- Хочешь сливу?

- Башка твоя тупая, оближи мне кеды!

Я засмеялся и встал.

<>сейчас он мне просто скажет детка, пока, я тебя не знаю, я тебя не знаю<>

И тут я увидел в ее глазах столько заброшенности и детского горя, что нестерпимо захотелось сгрести ее в теплый комок, отворить свою грудную клетку и спрятать ее подальше от этого разъебанного мира. Сердце-колба переполнилось и пролилось, соленая влага затопила средостение и хлынула наружу, точно кровь пошла горлом.

Я вдруг сразу узнал ее, и понял, что знал ее уже сто тысяч лет, всегда знал! Это она стояла за своим темным окном второго этажа, когда я чернел и таял там, внизу, под медленным снегопадом; она выпила меня до дна в сыром и холодном номере, а потом танцевала на горящей крыше петербургского отеля; это ее глаза сияли мне над тыковкой мате в болотистой глуши Пантанала. И сам я был каждым из ее мужчин, но одним и тем же – собой, одновременно.

Армия чёртиков заплясала в голубых ромбах; блёстки, солнышки и золотые монетки хлынули из ее глаз светоносным потопом и рассыпались по комнате. Охваченные сумасшедшим счастьем, мы вскочили и, захлебываясь смехом, схватились за руки, глядя в друг в друга, как в чудесную пропасть.

И если бы на исходе этой ночи над Домом-вверх-дном пролетал Волшебник верхом на черной пантере, он бы подумал, что там внизу, на Земле, сверкает алым пламенем самый большой рубин на свете.

<>^This is happy end^<>