13/13

13/13

– О, одно место появилось! – обрадовалась и нервно задергала рукой кассирша, пытаясь что-то выловить стрелкой курсора на мониторе. – Дали один, на проходящий скорый! Бронь сняли, или кто-то отстал по пути, не знаю.. Купейное, нижнее, вообще... Будете брать? Быстро только! А то уйдет!

– Будем, будем, будем! – закричал скороговоркой в ответ Гаврила Шпендерзон и, выпростав длинную, как воздушный змей, руку, сунул в окошко паспорт и деньги наличкой в нем.

– Правда, – замялась кассирша, – тринадцатый вагон, тринадцатое место... Ничего? Не суеверный?

– Нормальный ход! – откликнулся Гаврила радостно. – Как раз моя тема!

С билетом, зажатым в кулаке и реявшим над головой высоко, точно реальный штандарт победителя, он оттолкнулся от кассы и, продравшись сквозь толпу потенциальных пассажиров, выбрался на открытое пространство. Там он утвердился, широко расставив сильные ноги с объемными ляжками, и принялся разглядывать билет.

– Действительно, тринадцатый вагон, тринадцатое место. Отправление через полчаса. Класс!

– А я? – надула губки его женщина.

– Упругая моя, а ты сегодня по ходу пролетаешь. Тебя взять с собой никак не получается.

– Фу!

– А что делать? Не от меня зависит, женщина! Сама видишь, какой здесь... Творится. Так что, сорян. Но, знаешь что? Мы обязательно съездим с тобой в Славноград позже. Осенью поедем. Пошлем все нахер и поедем. Любишь осень? Вот. Все облазим, все посмотрим. И крепость тоже. И запилим с тобой оттуда видосик. А сейчас, ну, никак! Билетов нет, хоть выдерись. И то не поможет. Ладно, ладно, не куксись. Пойдем, я посажу тебя на такси. Или сама сядешь, а то я опоздаю. Возьми вот денег. Бери, бери! А к следующим выходным я вернусь. Ночь туда, два дня там, ночь обратно. Шуриком, соскучиться не успеешь. Успеешь? Ах, ты моя плавная!

Он называл ее «моя женщина», и, в принципе, не очень внятно помнил ее имя. Ника, Нина, Нимфа... Да какая, в сущности, разница? Женщина и есть женщина, этим все сказано. Зато любил говорить ей комплименты, их он знал достаточно много и все время придумывал новые: гладкая, чистая, упругая, свежая... Но самый его любимый был – страшная. Он ржал всякий раз, произнеся его, довольный, а женщина не обижалась, потому что знала: это его тема. Зато он был не жадный, а очень даже щедрый мужчина, и одно это искупало все другие его недостатки. Некоторые, к слову, он сам у себя культивировал: они были частью его броского имиджа.

Гаврила Шпендерзон был молодым мужчиной тридцати пяти лет довольно экстравагантной наружности, что в огромной степени являлось следствием рода его занятий. А служил Гаврила журналистом, Гаврила, соответственно, журналистом был. Но не каким-нибудь, каких много. Нет, Гаврила Шпендерзон состоял шеф-редактором узко специализированного онлайн-журнала «Мрачная навь», в котором освещались темные стороны жизни, а также публиковались рассказы разных писателей в жанре хоррор и родственных к нему. Кроме того, вел Гаврила под вывеской «Навьи мраки» и свой личный, очень успешный блог с сотней тысяч подписчиков, где публиковал все, что по каким-то причинам не подходило для «Мрачной нави». Ну и, вполне логично, что, ко всему, был Гаврила еще и писателем, под псевдонимом Иван Скелетов он сочинял рассказы про мертвецов, упырей и прочую нечисть. Вот что он имел в виду, говоря «моя тема».

Труды на ниве хоррора позволяли Гавриле прилично зарабатывать, чтобы достойно жить и иметь возможность проявлять щедрость к своим женщинам.

Росту Гаврила был 183 сантиметра, тело имел плотное, натренированное в качалке. Ходил он в черной коже, шею обматывал бордовым платком с бахромой. Самым примечательным форм-фактором его имиджа была голова, совершенно лысая, абрисом похожая на яйцо. Однако вместо желтка в том яйце водилось изрядное количество очень неплохо работавших мозгов. При этом крючковатый, немного вислый нос, мохнатые брови и клочок козьей бороды под нижней губой. Перстни, цепи – все сплошное серебро. Также, серьга в левом ухе и пирсинг на правой брови довершали его брутальный образ.

Образ в некотором роде культовый, узнаваемый, который и сам уже становился капиталом.

В Славноград Гаврила спешил как раз по делам фирмы. Там он должен был поучаствовать в стриме из подвалов Славноградского Кремля, знаменитых своими застенками, а тут такой облом с билетами. Конечно, он не мог пропустить мероприятие, тем более что там намечалась широкая и авторская колаборация, и ради него одного все это действо никто переносить не стал бы. Так что у него гора с плеч свалилась, когда ему упал этот билет, и он сразу за него ухватился, не отвлекаясь на обиды своей женщины. Знаете, сначала работа, а все остальное потом.

Счастье, если на то пошло, функция удачи. Удача – функция судьбы. Поймаешь за хвост удачу, получишь судьбу. Как-то так.

Купе оказалось полным, то есть с Гаврилой был комплект. На верхней полке кто-то уже спал, а внизу у столика сидели два мужичка и что-то закусывали. Пахло то ли чесночной колбасой, то ли котлетами – хорошо пахло, густо.

– Сап, пэсенджеры и попутчики! – заявил, войдя, Гаврила.

– В смысле? – с обидой спросил один из пэсенджеров.

– Я говорю, добрый вечер! Как дела? – пояснил Гаврила.

– А, в этом смысле, – успокоился обидчивый попутчик. Освобождая Гавриле место, он пересел к сотрапезнику. – Пожалуйста, полочку вашу освобождаем.

– Сорян, что помешал, – извинился Гаврила.

– Так, может, с нами? По маленькой?

– Присоединяйся! Поужинаем! Вот котлетки на закуску. Еще ехать и ехать...

– Не, мужики, не хочется. Я завтра должен быть, как огурчик. В форме. Я спать.

– Так завтра будет завтра.

– Вот именно.

– Тогда, может, поменяемся? На верхнюю не хочешь?

– Кек в том, что я могу оттуда грохнуться. Нет, нет! Сорян! Я уж здесь.

– Ну, спи. Мы тихо.

– Похеру, мне ничто не мешает. Хоть из пушки пали.

Гаврила быстро постелил и улегся. В купе было тепло, поэтому он лег поверх одеяла. Кожаную куртку свернул и сунул под подушку, туда же сумку с документами, и лег. На спину. Правую руку, прикрывая глаза, закинул поперек лба. Поезд давно отошел от станции и набрал ход. Вагон раскачивался, колеса работали вовсю, наполняя пространство звуками своего труда.

Тадам-тадам, тадам-тадам...

Едва нос Гаврилы уловил запах сухой свежести от наволочки, как он и отчалил, и поплыл. В сон. Ну, слава те, яйца, можно расслабиться, думал он, покачиваясь. Приятный и желанный аттракцион.

Ему казалось, что он занимается серфингом, скользит по волнам реальности, следуя инструкциям, нашептываемым глухим вкрадчивым голосом. Голос был важен. Гаврила то выныривал, открывал глаза и видел изнутри полное клубящейся дремы купе, то закрывал глаза и вновь погружался в сон. Так и путешествовал, вверх и вниз, ап и даун. Однажды, вынырнув, увидел одного из попутчиков, тот стоял почему-то посреди купе и зловеще на него пялился. Мерзкая рожа.

– Изыди! Иди на! Чус! – Гаврила махнул на него рукой, чтобы исчез, и тот исчез.

Гаврила вернулся в сон, но как-то неловко, и его, как бывает при ошибочном движении, повело в сторону: он потерял ориентацию и провалился куда-то вниз. Ему показалось, будто полка под ним опрокинулась – так в средневековом замке проваливалась часть пола, или, устраивая ловушку, ускользала кровать. Он завалился в тот провал, сорвался, соскользнул в него, почувствовав миг падения, от которого захватило дух, и вломился в гремящую, грохочущую черноту.

На самом деле, падение было недолгим, коротким, поэтому он и не сильно расшибся, но сам тот миг, ему показалось изнутри него, растянулся до бесконечности. Этот шпагат неопределенности был до того невыносимым, что у Гаврилы заныла промежность и подвело живот, а желудок изнутри вдавило едва ли не в гортань. И его наверняка бы вывернуло, продлись шпагат чуть дольше, но тут он врубился в жесткую поверхность, пребольно ударившись щекой, и от удара все, что он собирался из себя извергнуть, отскочило обратно.

Поверхность посадки оказалась шероховатой и, по ощущениям, грязной. Была липкой и скользкой, и от нее помимо прочего тошнотворно воняло. Гаврила поднес к носу испачканную руку, и его вновь едва не вывернуло. Этот позыв ему также удалось удержать в себе, подавить, но уже следующий оказался таким мощным, что он вынужденно отдал пространству все, что с превеликим удовольствием съел накануне. Да, и оба бокала пива в первую очередь.

– О-ооооооо! – простонал Гаврила, откидываясь набок. Подумалось: ну почему есть всегда так приятно, а когда наоборот, так мерзко? От таких мыслей его немедленно согнул в бараний рог очередной спазм: – О-ооооооо!

Блевание далось ему, как шок, как удар электрическим током, – и то на самом деле был шок и удар, потому что он вовсе не предполагал ничего такого, и, вообще, не имел обыкновения, как говорил один его знакомый, «метать харчи». Ничего такого! Никогда! Конечно, это шок!

Но еще большим шоком стало постепенное осознание того, где он очутился.

Нет, первое его понимание было таким, что, действительно, полка, на которой он дрыхнул без задних ног, перекинулась, и он свалился в какой-то ящик. С ногами и, что характерно, вещами, куртка и сумка упали на него следом.

Поначалу Гаврила так и думал, что он в ящике под вагоном, а ниже только грохочущие колесные пары и рельсы. Но, едва он начал более-менее приходить в себя и осматриваться, появилось осознание, что все не так, все гораздо хуже.

Да, по мере того, как глаза его привыкали к темноте, стали проявляться дополнительные детали окружающего и происходящего. Через некоторое количество отверстий в полу и в стенах в ящик попадал свет. Свет двигался, и быстро, перелистывал страницы пути. Блики пробегали по стенам и потолку, высвечивая пространство. Но на этом сходство с обычным путешествием в вагоне заканчивалось.

В расплывчатом и перемежающемся свете Гаврила рассмотрел, что ящик вовсе не ящик, а какой-то странной формы объем. Если пол был еще относительно ровным, то стены вовсе нет. Как и потолок. Все это было похоже на гофрированный шланг изнутри, на череду полукруглых купольных отсеков, разделенных более узкими арками. И все эти отсеки, эти арки находились в мягкой сцепке между собой и постоянно двигались, сокращаясь и растягиваясь.

Но и то, что Гаврила принимал за колеса внизу, очевидно, колесами не являлись. Нет, это было что-то совсем, совсем другое. Во всяком случае, звук воспринимался уже не как веселый перестук, а как бешеный топот копыт. И слышалось ему теперь залихватское тыгы-дым, тыгы-дым, тыгы-дым...

О, Господи! Где это я? Гаврилу прошиб холодный пот. Рука, на которую он опирался, подломилась, и он снова уткнулся в пол лицом, стесав щеку окончательно.

Ему вдруг представилось, что эта кишка, в которой он оказался, на самом деле принадлежит животному, тоже задействованному в перевозках. Но не в железнодорожных. А в потустороннем, прости Господи, пространстве! Здесь что-то с чем-то сталкивается, смешивается, взаимопроникает и несется по неведомым дорогам, про которые никто никогда ничего не узнает. Потому что попавшие в ящик пэссенджеры из как бы обычного вагона никому ничего не расскажут.

Тут Гаврила заржал в голос, задавился смехом, от которого сам пришел в еще больший ужас и едва не завалился на спину.

«Ну, ты фантазер! – осадил он себя. – То есть, ты хочешь сказать, что здесь, под вагоном пересекаются параллельные миры? И на неведомых дорожках следы невиданных зверей? Да ну! Не гони!»

Сверху раскрылся люк, и оттуда тяжело вывалилось новое тело. Гаврила едва успел отпрянуть в сторону. Тело казалось неживым и, по всей видимости, таким и было. Гаврила узнал соседа, того пэссенджера, что угощал его котлетами и предлагал махнуться местами. Похоже, он таки перебрался на свободную нижнюю полку, место номер тринадцать. Зря.

Люк открылся еще раз, и сверху рухнуло очередное тело. Может, котлетки были балованные? – успел подумать Гаврила.

А потом откуда-то взялась эта хрень, ни животное, ни механизм, а вот именно хрень. Внешне штука была похожа на гильотинку для обрезания фотографий, если кто помнит, но гораздо большего размера. Резак, поднимаясь и падая, с чавкающим звуком принялся рубить тела на куски. Легко рубил, прямо с одеждой, как тесак капусту. Полетели ошметки, брызги. Гаврила отпрянул, пополз прочь, отталкиваясь руками от пола. Но пол был жирный, руки скользили, и он не успел. Железка упала ему на руку – и двух пальцев как не бывало.

Удар был не таким уж сильным, и боли он сразу не почувствовал. Но в голову ударила мягкая шипучая волна, и его опять повело.

Гаврила, дергая ногами в полуобмороке, отполз подальше, прижался к стенке. Сдернул с шеи платок и замотал им раненную руку.

Резак тем временем порубил трупы практически до состояния фарша. Потом в полу открылся другой люк, и рубило, превратившись в небольшой бульдозер, очень ловко столкнуло туда все мясо – будто в топку уголь. Там, кстати, что-то и полыхало. Пальцы Гаврилы ушли туда же.

Или то был рот? Пасть? Дорога в том параллельном пространстве была буквально усыпана людскими костями.

Едва пасть, клацнув, сомкнулась, гильотина тоже куда-то подевалась. Выждав еще немного, Гаврила поднялся на колени и, упираясь головой в потолок, стал бить в него здоровой рукой. Не сразу, но он достучался. Но, сука, получилось совсем не то, на что он рассчитывал.

Люк приоткрылся, в очерченную светом рамку просунулся ствол дробовика, и кто-то явно сумасшедший принялся палить из него почем зря. Гаврила опрокинулся назад и покатился. Но опять недостаточно проворно, с проворностью у него были проблемы, и заряд картечи угодил ему в накаченное бедро, пронзил его по диагонали.

Это было серьезно, ногу словно проткнули вилами, причем зубья их так в ране и остались.

Гаврила заорал благим матом и полез прочь от плюющейся картечью дыры, а тот, сверху, все продолжал стрелять. В Гаврилу девятка больше не попала, ему повезло, зато она обильно покрывала стены ящика изнутри. Куски свинца впивались в них, как разъяренные шершни, и это очень не понравилось потустороннему скакуну. Тот, получив заряд в упор, взвился на дыбы. А потом стал уворачиваться, вильнул в одну сторону, в другую, и все полетело, покатилось кувырком. Гаврила ударился головой о твердое и погас.

Очнулся он на носилках, два санитара медленно несли его сквозь катастрофу. Повсюду искореженный металл, огонь, дым. Гаврила, приподняв голову, таращился во все стороны, не понимая, где находится и кто, собственно, он такой.

– Слышь, ты в каком вагоне ехал? – видя, что Гаврила очнулся, спросил его санитар.

– А? Я? Не помню... А, да, в тринадцатом! Тринадцатый вагон, тринадцатое место.

– Точно?

– Точняк! Теперь вспомнил. Еще радовался, что счастливое число попалось.

– Счастливое? Ты серьезно?

– Для меня, счастливое. Чертова дюжина! Мое!

– Ну, ты даешь! Счастливое!

– А что такое?

– Так ведь твой тринадцатый вагон найти не могут. Исчез он! Все прочие тут лежат, а тринадцатого нет! Даже засомневались, что забыли прицепить. Вишь, а ты говоришь, что не забыли?

– Не, не забыли...

Вдруг похолодев, Гаврила откинулся на носилках. В глаза будто швырнули пригоршню звезд, но скорей стекла, а в голове, выплыв из глухоты забытья, отчетливо зазвучал топот потустороннего железного скакуна, уносящего неведомо куда по дорогам мироздания счастливый вагон номер тринадцать. Но ужасней всего оказалась догадка, что, мчатся по дорогам страны, во все стороны, поезда, в каждом из которых есть вагон номер тринадцать, а в нем – тринадцатое нижнее место. И множество людей, собираясь в дорогу, не подозревают, какое счастье их ждет.