1469

Март 1469 года, усадьба Рёрберг, Даларна.

Главная комната небольшой, но уютной усадьбы Рёрберг, принадлежавшей Йохану Нильссону Норденфальку, была переполнена. Все окрестные дворяне съехались на пир по зову хозяина, восседавшего во главе стола с довольным, сияющим видом. И неудивительно — Йохан Нильссон праздновал помолвку своего единственного сына, Кристиана Йоханссона, с самой красивой девушкой округи.

Гостей охватило оживление — по залу витали смех, веселые выкрики и крепкий запах горячего вина, а то и чего покрепче. Некоторые уже были навеселе, шептались между собой и отпускали добродушные шутки в адрес молодых, стоявших в центре зала. Но те, казалось, никого вокруг не замечали. Высокий, статный молодой человек двадцати четырёх лет с нежностью и жадной сосредоточенностью смотрел в лицо своей невесты. Ему в ней нравилось всё — и лучистые глаза, и волосы цвета льна, и стройная, ладная фигура. Он был уверен: ему невероятно повезло.

Бригитта Магнусдоттер, богатая наследница и признанная красавица всей округи, в ответ смотрела на него с такой же восторженной влюбленностью. На её губах играла счастливая улыбка.

Голос Кристиана был твёрдым, когда он, не отпуская рук невесты, торжественно произнёс:

— Я, Кристиан Йоханссон, обязуюсь взять тебя, Бригитту Магнусдоттер, в жёны по истечении одного года — когда вернусь из Стокгольма, куда меня призывает наш король, Карл Кнутссон.

В Даларне, где традиционно сильны были сепаратистские настроения, весть о том, что сам король призвал Норденфалька-младшего, вызвала одобрительный гомон. "Ты гляди — и красавец, и на красавице женится, и ко двору призван," — шептались гости. Что в Стокгольме сейчас неспокойно, и что опасность там может поджидать за каждым углом — об этом старались не думать.

Бригитта улыбнулась ещё шире и лучась от счастья ответила:

— Я, Бригитта Магнусдоттер, клянусь, что выйду за тебя замуж по истечении одного года, когда ты вернёшься из Стокгольма.

А затем, чуть слышно, добавила:

— Только возвращайся скорее, любимый.

Ларс Бенгтссон, сосед Норденфалька, хлебнул пива, вытер усы тыльной стороной ладони и с озорным блеском в глазах заорал:

-А теперь, Кристиан, можешь поцеловать свою невесту как следует! Только удержи тебя Господь от того, чтоб потом ночью залезть к ней в окно!

Все — и молодые, и гости — весело рассмеялись, а Кристиан, не теряя ни мгновения, под одобрительные возгласы толпы прильнул к губам своей невесты. Бригитта с готовностью ответила на поцелуй, и в этот миг в зале будто всё замерло — настолько искренними казались их чувства. Вино лилось рекой, звучали тосты за счастье и долгую жизнь красивой пары, а веселье в Рёрберге продолжалось до самого утра, пока солнце не напомнило, что пора в путь: жениху надлежало отправляться в Стокгольм.

Март 1469 года, замок Стегехольм.

В небольшой спальне было душно от скопления людей. Пахло ладаном, свечным воском, мокрой шерстью от простёганных поддоспешников воинов и ряс священнослужителей. Мерное бормотание монахов и перешёптывания коменданта с солдатами нарушали скорбное молчание и мешали сосредоточиться, но молодая женщина в тяжёлом чёрном бархатном платье и эннене с чёрной вуалью сидела неподвижно у ложа умирающего. Доминиканский монах совершал соборование.

Умирал её муж. Умирал тихо, казалось бы, мирно — если не считать столпотворения в комнате. Его уход был ожидаем. И хотя все вроде бы были к нему готовы, в глазах собравшихся читались немые вопросы.

Все эти вопросы витали в воздухе, потому что умирал Эрик Турессон Бьельке — представитель одного из древнейших родов Швеции, один из влиятельнейших лидеров юнионистов, сторонников Кальмарской унии. Умирал, не оставив наследника. И в этом винили сидевшую безмолвно у его ложа жену, так как Анна Бьельке за шестнадцать лет брака не подарила супругу ни сына, ни дочери. И никого не волновало, что муж был старше её на двадцать один год — виноватой считалась она. Теперь все гадали: кому достанется состояние Эрика Турессона? Кто станет ближайшим союзником его сводного брата Туре, прозванного «стокгольмским мясником» за резню у ворот столицы? И не пора ли, на всякий случай, переметнуться к сепаратистам?

Но сама вдова будто бы не слышала этих мыслей, висевших в воздухе. Она сидела всё так же неподвижно, потупив глаза, бледная, ни единым движением не выдавая себя. Один из воинов не выдержал и прошептал соседу:
— Ясное дело, почему у старика не было сыновей — такая ледяная статуя в ком угодно погасит огонь.

Настоятель-доминиканец резко шикнул, и шепот умолк.
С ложа донёсся предсмертный хрип. Все в комнате затаили дыхание. Хрип стих, и вслед за ним наступила тишина. Монахи запели Requiem aeternam, и настоятель провозгласил:

— Эрик Бьельке почил с миром.

Присутствующие перекрестились. Анна Бьельке тоже осенила себя крестом, но её лицо не изменилось. Она так же безмолвно принимала соболезнования, затем поднялась и удалилась в свою комнату.

Лишь за плотно затворённой дверью она сняла с головы тяжёлый эннен, распахнула оконце и впустила в горенку влажный весенний воздух.
Со вздохом облегчения она сползла по стене на пол, прошептав едва слышно:

— Я свободна. Я свободна.

1.

Похороны Эрика Турессона Бьельке были пышными, и их подготовка заняла несколько дней. Все ожидали прибытия его сводного брата Туре — но тот не появился, прислав вместо себя двух священников и одного из своих офицеров. Замковый люд Стегехольма роптал: дескать, ну и порядки у благороднейшего рода, «мясник» даже на похороны брата не приехал. Но Анна Бьельке, которой офицер передал маленькую записку с объяснением, почему Туре Турессон не прибыл, не выказала ни малейшего сожаления или возмущения.

Так же молчаливая, с застывшим, ничего не выражающим лицом, она стояла у гроба, не шелохнувшись даже тогда, когда его крышку окончательно закрыли. Безразлично бросив горсть земли, она развернулась и, под удивленные — а кое-где и осуждающие — взгляды, удалилась в свой покой.

Через пару часов к ней был вызван комендант замка. Герр Магнуссон явился незамедлительно: он был толковым и осторожным человеком, сочувствовал госпоже и понимал, что в интригах знати она играет отнюдь не такую скромную роль, как могло казаться.

Анна встретила его сидя в высоком кресле у окна в своей горенке, при двух молчаливых фрейлинах, больше похожих на тени.

— Герр Магнуссон, — проговорила она ровным, звонким голосом, — благодарю вас за верную службу и ту помощь, которую вы оказали моему покойному супругу и мне в эти непростые дни.

Комендант почтительно поклонился. Госпожа Бьельке продолжила:

— Теперь, когда мой муж упокоился с миром, мне нечего более делать в Стегехольме. Я намерена отправиться в Стокгольм к своему деверю, дабы передать ему часть бумаг моего мужа. Затем — я уеду в один из монастырей, чтобы… — она на мгновение задержала взгляд на свечах — …оплакивать его кончину.

Герр Магнуссон молчал, наблюдая за ней с профессиональной настороженностью. Он помнил: Туре Бьельке относился к своей невестке с явным расположением, часто беседовал с ней наедине, порой долго. Он также знал, что она внезапно исчезала из замка под предлогом паломничеств или охоты. Так что свои выводы у него были, но он не выдал их никаким намеком, продолжая вежливо молчать.

— Мой деверь, — продолжила она тем же холодным, журчащим голосом, — также распорядился передать вам полномочия временного управляющего Стегехольмом. До тех пор, пока Карл Бонде не назначит нового наместника. Туре хочет видеть здесь комендантом человека, верного Союзу.

— Это большая честь, моя госпожа, — пробормотал комендант, снова кланяясь — уже глубже.

— На сборы мне потребуется два, максимум три дня. После чего я отправлюсь в столицу. Моя личная стража меня сопроводит. Из замковых людей сопровождения не требуется, — холодно добавила она, особенно подчеркнув последнее слово.

Комендант понял без лишних слов — и решил: караулы на всякий случай следует усилить.

— Разумеется, моя госпожа. Желаю вам благополучного пути.

Анна кивнула в ответ и жестом отпустила его, зная, что сметливый комендант всё понял правильно — и что до новых распоряжений её деверя в Стегехольме будут тишина и порядок.

Сборы действительно заняли у Анны всего пару дней. Несмотря на распутицу, она отправилась в путь, и уже через четыре дня въезжала в ворота дома Бьельке в Стокгольме. Там её ждали. Её радушно встретила Ингигерд, жена Туре, и вскоре госпожу Бьельке проводили в покои, предназначенные для неё, где она могла отдохнуть с дороги.

Но вечером, когда в доме наступила тишина, Анна, прихватив с собой небольшую шкатулку из красного дерева, отправилась в комнату своего деверя.

Толкнув тяжёлую дубовую дверь — всё в доме Бьельке было добротным, способным выдержать осаду, — она вошла в просторное, слегка затемнённое помещение, освещённое пламенем очага и парой восковых свечей. В центре стоял большой стол с резными ножками, заваленный бумагами, картами, свитками, печатями. Среди прочего на краю лежала латная перчатка — будто случайный, но выразительный штрих.

Хозяин комнаты — крепкий, даже склонный к полноте мужчина среднего роста с длинными, блекло-рыжими волосами — поднял голову от бумаг и сделал ей приглашающий жест.

— Я ждал тебя, — сказал он слегка хрипловатым голосом.

Анна присела в изящном реверансе, но в голосе её прозвучала легкая строптивость:

— Я спешила, как могла. Пошли бы разговоры, если бы я покинула Стегехольм до похорон мужа.

— Конечно, — сразу смягчился Туре, — я тебя ни в чём не упрекаю. Но то, что ты привезла, очень важно. Давай, покажи.

Анна села в кресло, щёлкнула замком шкатулки и вынула аккуратно перевязанную пачку бумаг. Она протянула их Туре.

Часть документов представляли собой рисунки — углём, с разных ракурсов, с деталями: башни, стены, ворота, внутренние дворы. Остальное составляли письма, скреплённые печатями. Именно ради этого Анна и приехала. Это и была её миссия.

Анна Бьельке, урожденная Миннешёльд — последняя представительница древнего рода, восходящего к легендарным Скьёльдунгам, — давно служила Туре Турессону. Она была его шпионкой. Её «невинное увлечение» пейзажными зарисовками воспринималось в обществе как странная, но безвредная прихоть. Никто не догадывался, что рисунки предназначались вовсе не для украшения альбома, а для анализа военных слабостей замков Смоланда и Уппланда.

Вот и сейчас Туре, хмыкая и разглядывая очередной рисунок, с удовлетворением отметил:

— Передам картографу, пусть составит подробные планы. Ты хорошо поработала, Анна.

— В некоторых замках мне удалось выяснить численность гарнизона, — спокойно добавила она. — Это указано на обороте рисунков.

Она переложила следующий свёрток на стол:

— А это — письма от дворян Смоланда. От тех, кто в своё время был унижен и оттеснен Карлом Кнутссоном. Некоторые из них готовы, в нужный момент, встать на твою сторону.

Анна молча протянула деверю несколько писем с печатями и терпеливо ждала, пока он их изучит.

— Замечательно! — воскликнул Туре, отложив последний лист. — Да, они осторожны, разумеется, ни один не решается сказать лишнего. Но всё же это ясно как божий день: они готовы поддержать меня. Дорого бы заплатили Кнутссон и Стуре, чтобы взглянуть на эти письма. Думаю, их содержание заставило бы их призадуматься. Эти бумаги нужно спрятать как следует — этим дворянам есть, что терять. Рискуют, как минимум, головой... Ты привезла хорошие новости, Анна!

— А будут ли для меня хорошие новости? — спросила она, подняв на него прямой, испытующий взгляд.

Туре нахмурился:

— Что ты имеешь в виду?

— Я устала, Туре. — её голос звучал глухо, без упрека, но с бесконечной усталостью. — Я слишком долго несу этот груз. Это постоянное напряжение, эти разъезды, осторожность ... Я больше не могу. Мне нужен покой.

Туре молча уставился на пламя в очаге. Некоторое время он не отвечал, потом медленно произнёс:

— Что ж... я тебя понимаю. Ты только что похоронила мужа. Тебе действительно нужен отдых. Что ты собираешься делать? Вернёшься в Альснэс? Или насладишься, наконец, своим положением богатой вдовы здесь, в столице?

-Такой ли уж богатой? — с сомнением вздохнула Анна. — Состояние Эрика скорее мифическое, его больше нет, чем оно есть. Или ты думаешь, что этим дворянам не золото помогло определиться, на какую сторону им переметнуться?

Туре опустил глаза, на мгновение замолчал.

— Я попрошу короля отписать тебе в аренду что-нибудь посолиднее, — сказал он тихо.

— Хорошо бы, — ответила она всё с той же невесёлой иронией - а то Эрик порядком поиздержался поддерживая короля Кристиана. Но ответ на твой вопрос будет нет, я поеду не в Альснэс. Я отправлюсь в Лунд, в аббатство святого Петра. Мне полагается скорбеть по мужу и тишина пойдет мне на пользу.

Туре еще раз хмыкнул в усы. Он нисколько не верил в скорбь невестки — брак между его сводным братом и последней из рода Миннешёльд был заключен из чисто династических соображений, объединив два старых и знатных рода. Но он очень ценил свою невестку, у которой был изворотливый ум дьявола и внешность ангела, жалея порой, что такая сообразительная и смелая жена досталась увальню Эрику, хотя он и любил свою жену Ингигерд. Но девица Миннешёльд вызывала в нем скорее чувство более глубокое, чем любовь — он испытывал к ней большое уважение.

Он даже не мог представить, чтобы он делал без помощи Анны, которая исправно поставляла ему подробные сведения о том или ином монастыре или замке, о том, кто из знати ропщет на Кнута Бонде из-за возвращенных короне ленов, или была его самым надежным курьером. Тем не менее он прекрасно понимал, какой груз она несет и как он ее утомляет.

Холодный брак, бесконечные интриги, разъезды и треволнения превратили довольно жизнерадостную улыбчивую девушку в безжизненную бледную статую, которую за глаза прозвали «Ледяной королевой». Ушел огонь из ее темно-синих лучистых глаз, и это печалило Туре Турессона.

Он уже открыл рот, чтобы сказать, что он сожалеет, что ему без нее будет трудно, но тут в дверь постучали, и слуга объявил о визите Кристиана Норденфалька.

Анна удивленно вскинула глаза, но Туре жестом приказал ей остаться. Тогда она медленно поднялась и отошла к очагу, повернувшись к комнате в пол-оборота.

В комнату вошел высокий поджарый молодой человек с изящными и благородными чертами лица, темно-русыми, почти каштановыми локонами до плеч. Одет он был просто, но изысканно, движения его отличались некоторой порывистостью, но при том еще уверенностью и силой. Туре Турессон знал молодого человека, с которым ему уже приходилось сталкиваться, и, глядя на его уверенную походку, пожалел, что этот энергичный и умный мужчина находится в лагере его противников.

Молодой человек отвесил Бьельке учтивый поклон и вопросительно взглянул на женскую фигуру у очага. Турессон махнул рукой, дескать, не стоит беспокоиться, и пояснил:

— Моя невестка Анна Бьельке. Можете говорить при ней. Анна, это Кристиан Норденфальк, состоит на службе у короля Карла VIII.

Услышав имя дамы, Норденфальк какое-то время поражённо смотрел на женщину, потом смешался, отвернулся и, казалось, мгновение собирался с чувствами. Анна же, наоборот, с искренним любопытством осмотрела посетителя, затем безразлично отвернулась к огню, грея ладони.

Норденфальк наконец протянул Туре свиток.

— Король Карл ознакомился с вашим отчётом по Кальмарскому замку и набросал несколько вопросов, ответы на которые он ждёт завтра, — промолвил он глубоким мелодичным голосом. — Его величество очень обеспокоен, чтобы замок не отошёл от короны и не попал под влияние датчан.

— Этого не произойдёт, — заверил его Бьельке.

— Но вы являетесь кастеляном замка, а ваши взгляды на положение дел в Швеции очевидны... Это и вызывает беспокойство короля...

— Мои взгляды вовсе не означают, что я буду разбазаривать наши земли налево и направо! — резко перебил его Бьельке. — Можете заверить в этом Кнутссона. А если вам не удастся, в чём я более чем уверен, то я сам завтра развею его сомнения. Можете идти.

Лицо молодого человека стало холодным и отстранённым. Он поклонился ещё раз и, кинув взгляд на фигуру у очага, удалился. От Туре не ускользнуло ни его замешательство при виде Анны, ни последний взгляд — и ему стало интересно, почему его невестка вызвала такую реакцию у Норденфалька.

Он незамедлительно задал ей этот вопрос.

— Когда-то давно, в нежном возрасте десяти лет, это создание подбросило мне на колени лягушку во время ужина. А ещё кидалось в меня шишками, — передёрнула плечами Анна. — Его отец приезжал к нам в Альснэс довольно часто и брал с собой своего отпрыска. Видимо, ему теперь неловко, что он задирал даму из такой влиятельной семьи.

— Подумайте только — Норденфальк оказался задирой и сорванцом, — усмехнулся Туре. — И хватало же у него смелости докучать девушке из знатного рода, да ещё и старше его! Однако кто из нас не озорничал в детстве... — добродушно усмехнувшись ещё раз, он продолжил: — Но вернёмся к нашим делам. Эти письма семи дворян следует сохранить до поры до времени. Король довольно плох. Лучше подождать и посмотреть, что будет, и когда придёт пора действовать. До тех пор я бы доверил их тебе. Спрячь их где-нибудь. Если о них прознают сепаратисты, они постараются свести на нет влияние этих людей в своих землях — а этого допустить нельзя. Спрячь их в Альснэсе или где-либо ещё, да понадёжнее. Так, чтобы до них никто не добрался.

— Дорогой деверь, вели местным купцам привезти мне тканей — хочу обновить гардероб. Я теперь вдова, и мне нужны вдовьи платья, — задумчиво произнесла Анна, теребя вуаль.

— Помилосердствуй! Да разве у тебя мало платьев?! — раздражённо воскликнул Туре. — Как ты можешь думать о платьях, когда я...

— Подкладка на моих платьях истрепалась, надо пришить новую, — с нажимом на первое слово ответила Анна, указывая при этом на письма.

Туре понял, что она имеет в виду.
«Вот же чертовка! — подумал он. — А я-то и не додумался... Ну правда, кому придёт в голову искать письма в подкладке платья высокородной дамы?»

— Конечно, моя дорогая невестка, — смиренным тоном промолвил он, — завтра же утром отправлю слуг к лучшим купцам города. Не подобает фру Бьельке ходить в платьях с истрёпанной подкладкой.

— Вот и славно, — Анна присела в реверансе. — А теперь позвольте откланяться, любезный деверь. Я всё ещё очень устала с дороги и утомлена горем. Мне надо отдыхать.

2