26 ИЮНЯ
До войны по поездам в СССР узнавали время. Часов-то у многих не было, а поезда шли точно по расписанию. Минута в минуту, конечно, если что-то непредвиденное не случалось.
Оно и не случалось. Попробуй, случись… Голову снимут. На железной дороге не забалуешь.
От Москвы до Минска добирались быстрее быстрого, за чуть более двенадцати часов, а сейчас мы уже который день едем. Не едем — ползем.
Ещё и оказалось, что в сам Минск нашему составу ходу нет — мосты взорваны. Над городом поднимется зарево пожаров. Горит столица советской Белоруссии, нам даже отсюда видно.
Меня и ещё троих наших отправили на разведку. Надо посмотреть, что и как. Разузнать, что происходит.
Разведчики из нас — так себе. Ещё и оружия у нас нет. Пока — не положено.
Несколько странно это. Мы же на фронт едем, а нас не вооружили. Там получите — такой был ответ.
Где, там?
Где положено.
Вообще, много непонятного. Когда мы военврачами станем? Обучение мы завершили, но экзамены не сдавали…
Ответ прежний — по прибытию. Всё там будет известно.
От места остановки нашего состава до шоссе Москва — Минск рукой подать. Нам указали, куда идти, мы и идём.
По шоссе бредут и бредут беженцы.
— Куда идти? — нам такой вопрос задают, а мы и не знаем, что ответить.
Кто на наши пожимания плечами просто рукой махает, а некоторые и очень недовольны. Люди растеряны, уставшие, некоторые — в бинтах. Бомбят Минск, гражданским тоже достается.
По обочине длинной цепочкой движутся красноармейцы. В полном снаряжении, винтовки за плечами.
Почему они на восток идут? Логичнее им бы на запад двигаться, там бои грохочут, а они куда-то в тыл направляются.
Ко всему прочему, над шоссе взад и вперёд то и дело пролетают группы немецких бомбардировщиков. Время от времени они сбрасывают бомбы.
Они, немецкие самолеты, ещё и без всякого прикрытия! Наши-то истребители где? Зенитных орудий тоже что-то не видно.
Что больше всего меня удивило, во время бомбежки люди как шли, так и идут. В поле рядом с шоссе не убегают. Нам говорили, что при появлении самолетов нужно разбегаться, а они этого не делают.
Так мы около шоссе пометались и обратно вернулись. Доложить после разведки нечего.
Беженцы ничего не знают, а красноармейцы в разговор с нами вступить отказались. Ещё и смотрели на нас зло, словно это мы в чем-то виноваты.
Доложились начальнику курса. Впрочем, докладывать особо было и нечего.
Так и сидим в вагонах…
Вперёд — нельзя, назад — неизвестно…
Это мне совсем не нравится. Пока наш состав немецкие самолеты почему-то игнорируют, а как бомбить надумают?!
Накаркал!!!
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Только я про плохое подумал, как на наш состав немецкие самолеты напали. Я, как и большинство однокурсников, из вагона выскочил, чуть ещё ногу не подвернул, и бросился к лесу. Не к шоссе, а в другую сторону.
Самолеты над нами были совсем не высоко — метров двести, не больше. Я даже мог различить кресты на фюзеляже и плоскостях. В одном даже вроде лицо немецкого лётчика разглядел.
Бомбы отделялись от самолетов и летели к земле, но не прямо на меня и вагоны, а в сторону, ближе к шоссе.
Я упал на землю, голову руками обхватил. Понятно, что это голове моей поможет мало, но …
Пётр Леонтьев, он — с нашего курса, недалеко от меня лежал. Как по ту сторону состава отгрохотало, вскочил на ноги и дал весьма нелестную характеристику квалификации немецких пилотов.
— Придурок! — оборвал его я.
— Ты, чо? — вроде даже и пообиделся парень на меня.
— Что, хочешь, чтобы они в нас точнехонько попали?
— Нет…
— Тогда и орать тут нечего.
Пётр башкой согласно замотал. Почему-то мне подумалось, за ним присмотреть мне надо. Неправильно он себя ведёт — выражает недовольство промахом немецких летчиков. Говорить об этом я пока никому не буду, а сам его на заметочку возьму.
Немцы улетели, а я и наши парни к вагонам потянулись.
Форму бы теперь почистить надо. Хоть не сильно, но я всё же извазёкался.
Помыться не мешает ещё… Не первые сутки уже в вагоне, чувствую, попахивать уже начинаю. Жара стоит, когда едем — вроде и попрохладней, но мы-то стоим всё больше, вагоны стали уже как душегубки.
Мечты, мечты… Тут тебе не дома в Москве. Война.
В этот самый момент мне ещё и есть захотелось просто до невозможности. Что, так на меня эта бомбёжка подействовала?