4078

Проснулся я от того, что мне в нос уперлось нечто, пахнущее затхлой древесной стружкой и собственной мочой. Не самый лучший аромат для утра. Особенно если учесть, что последнее, что я помнил – это запах свежемолотого кофе и дорогих духов Алисы. Мы поссорились. Опять. Я кричал что-то о её бездушной карьеристской позиции, она в ответ – о моём инфантилизме. Стандартная схватка двух эгоистов, не желающих уступать друг другу ни пяди личного пространства. В конце я хлопнул дверью, сел в машину и… А вот и пробел. Темнота. А теперь вот это.

Я открыл глаза. Вернее, открыл один глаз, потому что второй залепляла какая-то коричневая гадость. Мир был размытым, не в фокусе. Я попытался протереть морду – осознание того, что у меня есть «морда», а не лицо, пришло примерно на третьей секунде. Руки… вернее, передние лапы, были короткими, покрытыми грязно-белой шерстью, и заканчивались они крошечными розовыми пальчиками с острыми коготками. Паника, холодная и липкая, поползла из живота куда-то вверх, к горлу, которое сжалось. Я попытался вдохнуть полной грудью, но лёгкие не слушались, дыхание стало частым-частым, как у собаки после пробежки.

Я сидел на опилках. Вокруг, в паре сантиметров от меня, возвышались прутья. Металлические, холодные. Клетка. Я был в клетке. Размером, на мой взгляд, примерно с добрую собачью конуру. Я медленно, преодолевая дрожь в конечностях, поднялся на все четыре лапы. Это было неестественно, унизительно. С детства нас учат ходить на двух, это признак цивилизации, прогресса, отличия от братьев наших меньших. Я выпрямил спину – точнее, то, что от неё осталось – и попытался встать на задние лапки. Получилось криво, шатко, мир закачался, но я удержался. Так-то лучше. Я – человек. Пусть и в упаковке, явно подвергшейся божественному даунсайзингу.

С этого нового ракурса я смог осмотреть помещение. Комната была просторной, стены выкрашены в безликий серый цвет, на них висели непонятные щиты с мигающими лампочками. Повсюду стояли стеллажи, заставленные прозрачными пластиковыми боксами. В некоторых из них копошились такие же, как я, белые крысы. Одни спали, другие метались по своим тюрьмам, третьи просто сидели в ступоре, уставившись в пустоту. Воздух был густым и тяжёлым. Пахло озоном, как после грозы, стерильной чистотой, доходящей до тошноты, и под этим всем – сладковатым, тошнотворным духом страха и отчаяния. Запах лаборатории. Запах места, где жизнь – это переменная в уравнении.

Мои «соседи» не подавали признаков разума. Они были животными. Просто животными. А я? Я помнил своё имя. Марк. Помнил Алису. Помнил вкус того самого кофе и то, как пахли её волосы. Значит, я всё ещё человек внутри. Значит, это какая-то чудовищная ошибка, розыгрыш, кошмар. Сейчас придут, всё объяснят, извинятся.

Часы на стене, огромные, с кукушкой, показывали восемь утра. Я просидел так, на задних лапках, почти два часа. Мышцы ныли, спина затекла, но я не сдавался. Это был мой протест. Мой манифест. Смотрите, я – человек, я хожу прямо!

В девять часов дверь в лабораторию со скрипом открылась. Моё сердце – маленькое, бешеное, стучащее со скоростью тысячу ударов в минуту – ёкнуло. Спасение? Вошёл он. Высокий, тощий, в длинном белом халате, запачканном чем-то тёмным. Лицо узкое, вытянутое, с остреньким подбородком и большими, выпуклыми, будто стеклянными глазами, которые увеличивали толстенные линзы очков. Он напоминал хищную, но не очень умную птицу. Запах от него был сложный: старый халат пах формалином и потом, от рук тянуло сладковатым ароматом дорогого лосьона после бритья, а под этим всем – едва уловимая, но стойкая нота чего-то металлического, электрического. Безумия, что ли.

Его стеклянный взгляд упал на меня. Он замер на пороге, его челюсть отвисла. Я, всё ещё стоя на двух лапах, посмотрел на него с немой мольбой. «Видишь? Видишь, что я не одно с ними? Я не животное! Помоги мне!»

Он медленно приблизился к клетке, присел на корточки. Его глаза сузились за стёклами очков.

– Невероятно, – прошептал он. Голос у него был скрипучий, как несмазанная дверь. – Образец 4078… демонстрирует аномальную двигательную активность. Постуральные изменения, имитирующие бипедализм. Интересно. Крайне интересно.

Надежда, тёплый и глупый комок, зашевелилась у меня в груди. Он видит! Он понимает! Сейчас он откроет клетку…

Но он не стал открывать клетку. Он продолжал пялиться. Минуту, вторую, третью. Его взгляд был не взглядом учёного на разумное существо, а скорее взглядом коллекционера на редкого жука, которого он только что пришпилил булавкой к стенке. Надежда начала угасать, сменяясь леденящим ужасом. Это не спаситель. Это тюремщик. Или того хуже.

– Ладно, 4078, хватит кривляться, – наконец сказал он, поднимаясь. – Пора провести начальную оценку когнитивных функций. Посмотрим, что осталось от того мусора, что мы загрузили.

Он подошёл к стеллажу и взял оттуда несколько пластиковых табличек. Для него они были, наверное, лёгкими, как картон. Для меня, размером с ладонь человека, каждая была размером с дверцу от шкафа. И он начал их закидывать ко мне в клетку.

Первый щит с грохотом приземлился в полуметре от меня, подняв облако опилок и пыли. Я отпрыгнул, сердце ушло в пятки. Второй упал ближе, задев меня краем. Это было больно. Третий, четвертый… Грохот оглушал, мир трясся, пластиковые монстры падали вокруг, угрожая раздавить меня в лепёшку. Инстинкт, древний и могущественный, кричал одно: «Спрятаться!». Я перестал быть Марком, человеком, который ходит на двух ногах. Я был просто маленьким, испуганным зверьком, зажавшимся в самом дальнем углу клетки, в комочек, тщетно пытаясь стать меньше.

Доктор заметил это. Его тонкие губы растянулись в чём-то, что должно было быть улыбкой.

– Боишься? – проскрипел он с неподдельным интересом. – Любопытно. Проявление базовой эмоции страха. Давай добавим переменную.

И он начал кидать таблички чаще и целенаправленнее. Одна чуть не прищемила мне хвост. Я зажмурился, вжавшись в пол, ожидая неминуемого конца. Но конец не наступил. Грохот прекратился. Я осторожно приоткрыл один глаз. Вся клетка была завалена этими дурацкими табличками. На каждой были нарисованы чёрные точки. На одной – две, на другой – пять, на третьей – одна.

Я выполз из своего укрытия, дрожа всем телом. Ярость, беспомощная и от этого ещё более ядовитая, закипала во мне. Так, гад. Хорошо. Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. В знак протеста я свернулся калачиком прямо на опилках, спиной к нему, и сделал вид, что заснул. Настоящий мужской поступок. Очень взрослый. Показать ему, что я с ним больше не играю!

– Эй! – послышался его скрипучий голос. – Я с тобой не закончил! Вставай!

Я не шевелился. Думал, моя взяла. Ошибался.

– На правой задней лапе у тебя закреплён электронный контроллер, – равнодушно сообщил он. – На случай неподчинения. Не заставляй меня…

Я проигнорировал и это. Какая там у меня лапа, какие контроллеры…

Боль пришла внезапно. Это был не удар током в привычном понимании, а словно кто-то вогнал мне в лапу раскалённую иглу и одновременно вывернул все нервы наизнанку. Всё моё тело свела судорога, я взвизгнул – тонко, по-крысиному – и подпрыгнул на месте. Боль отступила так же внезапно, как и пришла, оставив после себя лишь ноющую ломоту и животный ужас.

– Вот видишь, как всё просто, – сказал Фосс. – Теперь подойди к табличке с тремя точками.

У меня не было выбора. Униженный, разбитый, я пополз через завалы. Лапа, на которую был надет этот шокер, отчаянно ныла. Я нашёл табличку с тремя точками и ткнул в неё носом.

– Отлично, – пробормотал Фосс, делая пометки на планшете. – Распознавание образцов сохранено. Прогресс есть.

Он закончил свои тесты, какие бы бессмысленные они ни были, и, наконец, оставил меня в покое. Правда, не убрав таблички. Я сидел среди этого пластикового хаоса, чувствуя, как моё человеческое достоинство медленно утекает, как вода в песок.

Через некоторое время он куда-то ушёл, но вскоре вернулся, о чём-то оживлённо разговаривая по телефону. Я прислушался.

– Да, да, я только что провёл первичные тесты, – говорил он, и в его голосе слышалось возбуждение. – Результаты обнадёживающие. Скоро начну полноценные испытания. Процесс буду фиксировать на камеру, не волнуйтесь… Материалы отошлю, когда всё будет проверено и подтверждено. Всё по протоколу.

Он помолчал, слушая собеседника. Потом его голос стал чуть более виноватым, заискивающим.

– Понимаю, но… мне нужно немного больше времени. Процесс нестабилен. Совершенно непонятно, сколько продержится 4078 образец. Последние… да, были неудачи. Но этот… этот особенный.

Он снова замолчал, а потом произнёс фразу, видимо сам себе:

– Не беспокойтесь, мистер Фосс.

Мистер Фосс. Так его звали. Доктор Фосс. Я запомнил это имя. Запомнил так же чётко, как и запах его лосьона после бритья, смешанный с формалином.