7 притч

Церковь великого Вахайта с древних времён различала сверхспособности и колдовство. По крайней мере, религиозное учение разделяло их на дар божий и бесовские проделки. На бумаге это так и значилось, чётко отграничивая одно от другого. В суровой действительности всё было не так прозрачно. Случалось так, что колдун мог долгое время выдавать ведьмовство за сверхспособности, а бывало, когда богом одарённых принимали за чародеев. Но самой большой проблемой было то, что и сами одарённые порой понятия не имели, от кого свой получили дар. Кетсерай, например, знать не знал. Был у него дар огнём управлять. И никто не мог сказать с уверенностью — от бога он или от беса. Потому как огонь во все времена был явным признаком лукавого, да вот по всем прочим признакам явно светлый был дар. Так и находился Кетсерай то в почёте, то в опале. Тем более, что сжечь повелевающего огнём всё равно было нельзя.

Наружность Кетсерая была такой, что с него можно было ангелов писать. По крайней мере, иконописцы с давних времён представляли себе ангелов именно зеленоглазыми, кудрявыми блондинами, сложения атлетического да роста высокого. Крыльев у Кетсерая, правда, не было, но он мог создать их видимость с помощью пламени. В то время, когда архиепископ считал его одарённым сверхспособностями, церковники говорили о том, что такую внешность мог даровать только сам Вахайт, дабы никто не усомнился в природе, собственно, дара. Тогда же, когда его считали бесовым сторонником, они утверждали, что дана она ему заради обмана. Кетсерай был единственным, в отношении кого церковь так штормило, хотя сам, стоит признать, никакого повода для этого не давал. Впрочем, закономерность он тоже заметил — когда церкви требовалась большая ударная мощь, он становился ленником божьим, а как только такая надобность отпадала — приспешником диавола.

Гора Оффенбарун была известна тем, что именно там большинство известных пророков получали Откровения. В основном, правда, о ерунде всякой, но было и полезное временами. К примеру, известный пророк Зиа получил там заповеди Господни, а не менее известный Думмкопф выяснил там, сколько на самом деле было детей у герцога Тольпёля. В общем, там можно было узнать много интересного, но не факт, что полезного.

Поскольку церковь Вахайта завершила большой крестовый поход и в известном смысле завоевала в прошлом языческое — ныне обращённое в «правильную» веру — соседнее государство, и боевые действия были полностью завершены, Кетсерай снова был опальным колдуном. Ему эти качели надоели уже сверх всякой меры, и потому решил он просить у Вахайта откровения. Коль скоро его мог получить даже Думмкопф, ему-то на Оффенбаруне обязательно что-нибудь бы, да снизошло. Более того, Кетсерай из святых писаний знал, что если бы он оказался бесовым колдуном, бог просто не стал бы говорить с ним. Так что любой вариант ответа расставил бы для него все точки над «i», будь то молчание или свежая сплетня о мельниковой дочке.

Как ни странно, военные походы церкви почти всегда кончались к зиме — редко когда святые воины вынуждены были увязать по колено в снегу и кутаться в шали и меха. И так уж вышло, что именно на холодное время года выпадала опала Кетсерая. Он, впрочем, считал в этом смысле свой дар большой удачей, от кого бы он ему не достался — повелитель огня не мёрз, ведь практически всегда был окутан пламенем. И хотя огонь считался символом бесов, без него человеку было не выжить. Кетсераю же, благодаря этому, совсем ничего не требовалось, чтобы отправиться в долгое путешествие: тёплых одежд и одеял ему было не нужно, снеди с собой тоже — он мог не только поймать любого зверя, но и приготовить его, едва пошевелив пальцами, оружие ему тоже не требовалось. Так что единственным, что он взял с собой, был кожаный мешочек с золотом.

Кетсерай маялся дурью: он сидел на большой заснеженной поляне посреди пурги и создавал из огня разных животных. Они пересекали поляну, а затем исчезали. Огонь его был, разумеется, горячим, так что поляна постепенно превратилась из заснеженной в обледенелую. Его это, впрочем, не трогало совсем. Кетсерай создал большую змею, и она неспешно ползла, достаточно изящно извиваясь. Он думал о том, как бы успеть на Оффенбарун до того, как в горах начнутся бури, потому что тогда идти станет трудно, и придётся ждать где-то хорошей погоды. А терпением Кетсерай не обладал. Его мысли прервал вскрик с дальнего конца поляны. Он развеял змею, поднялся и направился туда — взглянуть, что случилось. У самой кромки леса он нашёл преклонного возраста пару с маленьким ребёнком. Кетсерай озадаченно уставился на них — погода-то была не для прогулок.

— Неужто за нами уже и ангел спустился? — посмотрев на него, спросил старик.

— Я не ангел, — отозвался Кетсерай. — С утра, по крайней мере, им не был. А вот вы что в лесу в такую погоду делаете?

— Ох... — протянула старуха. — С утра-то погода дивная стояла. Решили мы ледяной цветок найти — всем известно, настой из него простуду излечивает. Да токмо метель началась, вот и приплутали мы. А ты, милай, в лесу как оказался?

— Я просто иду своей дорогой, — улыбнулся он. — Давай-те, вы передохнёте немного, а я пока дорогу отыщу. Как деревню-то вашу узнать?

— Её Краснявкой за красные крыши зовут, — произнёс старик. — Яркие такие.

— Хорошо, — кивнул Кетсерай.

Он выбрал место, где наледь от его упражнений была совсем не большой, и выплавил в снегу нору, где можно было укрыться от снега и ветра. Кетсерай не был уверен, что огонь будет гореть сам по себе, если он будет далеко, так что отыскал иссохшее дерево и разломал его, чтобы обогреть людей. У старика и старухи оказалось с собой немного еды — хлеб, сыр и какой-то травяной отвар, который они решили подогреть на огне. Кетсерай оставил их отдохнуть и отошёл достаточно, чтобы метель скрыла его. Окутав своё тело огнём, он взлетел. К такому способу передвижения прибегал он крайне редко: во-первых, сил оно требовало немало, а во-вторых, при виде его любой церковник начинал истерически вопить о бесах — мол, Вахайт только птицам летать позволял, но не людям. Однако искать деревню, находившуюся в неизвестном направлении, с воздуха было быстрее и легче, чем мотаться среди деревьев в поисках заметённой тропы.

Сначала Кетсерай приметил полянку, на которой вовсю цвели ледяные цветы. Растения эти — если можно было так назвать похожие на лилии порождения снега — сохраняли форму совсем недолго, и уже через пару дней становились бесполезной горсткой снега или и вовсе лужицей. Так что набирать из большое количество не было никакого смысла. Однако пока они ещё были цветами, тепла они не боялись, и Кетсерай набрал небольшой букет. а совсем скоро нашёл он и деревню. Крыши домов в Краснявке и правда были такими яркими, что практически светились и были видны даже сквозь пургу. Кетсерай приблизился так, чтобы рассмотреть саму деревню, но спускаться не стал. Его люди не видели, зато он прекрасно видел, как крепкие мужчины ходили с факелами, перекрикиваясь — они искали кого-то. И Кетсерай поспешил вернуться назад. Он опустился к самой земле и полетел над ней, раскалив своё пламя, стобы оставить за собой ледяной жёлоб — так уж дорогу было всяко легче найти.

Старик, старуха и ребёнок перекусили, пока его не было. Ребёнок, впрочем, был ещё совсем мал, и он совсем умаялся, оттого и уснул. Старики предложили подождать, пока он отдохнёт довольно, чтобы самому идти, но Кетсерай сказал, что скоро темнеть начнёт и дорогу, им проложенную, заметёт. К тому же, добавил он, деревенские собирались уже их искать. Так что он взял ребёнка на руки и повёл их к деревне. К середине пути вспомнил он и про букет и вручил его старухе.

— Случайно наткнулся, — произнёс он. — А вам пригодится — столько на холоде провели.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Кто же ты, раз не ангел?

— Не знаю, — усмехнулся Кетсерай. — Церковь уж лет пятнадцать, как решить не может.

— А то не церкви решать, — отметил старик. — Не земной, по крайней мере.

Кетсерай задумался. Он проводил их до деревни, но входить туда вместе с ними не стал, так и оставшись в лесу. К ночи пурга утихла, и он решил пройти ещё немного к горе. Тем более, что была она не так уж и далеко. У подножия к утру нашёл Кетсерай хижину, низенькую и тесную. Но спать в ней всё было лучше, чем в снегу. Проспал он целый день и ночь, а когда проснулся, солнце снова поднималось из-за горизонта. Посмотрев на него, Кесерай решил, что надо и ему подниматься. Он не знал, как высоко ему идти, не знал, как поймёт, что пришёл. Но почему-то был уверен, что не ошибётся.

Никакой тропы на Оффенбарун не было, так что взбираться было тяжело. Тем более, что камень оказался покрыт снегом и наледью. Взлететь было бы легче, но Кетсерай, окутав себя огнём, упрямо лез на гору. За полдень выбрался он на плато, где присел передохнуть.

— А ты поднялся выше, чем многие, — раздался у него за спиной приятный низкий голос. — Я знал, что ты придёшь.

— А?.. — Кетсерай поднялся и резко обернулся.

— А ты угадай, — с ним говорил высокий — выше обычного человека — старец с длинной бородой, но юным лицом с ярко-зелёными глазами.

— Вахайт? — изумлённо произнёс Кетсерай.

— Так меня тоже зовут, — кивнул он. — И бесом зовут. И как только не придумали.

— Я не понимаю, — Кетсерай отступил на шаг.

— А что тут понимать? — усмехнулся Вахайт. — Ну, присядем. Расскажу тебе кой-чего.

Кетсерай скорее упал, чем сел. Никто из тех, кто, как считалось, получал Откровения на горе Оффенбарун, не упоминал, что получал их непосредственно таким вот образом. Так что у Кетсерая закрались подозрения одно другого краше. Он хлопал глазами и не решался — да и не мог — задать ни одного вопроса.

— Живу я здесь, — произнёс Вахайт. — Уже, считай, несколько тысяч лет. Мир этот не я создал, но я за ним присматриваю. Вы, люди, решили, что я бог. Ну, я, впрочем, молитвы ваши и правда слушаю, и отзываюсь на них даже время от времени, так что это не так уж неверно. Однако, слежу за всем здесь я один — нет у меня ни ангелов, ни бесов. Никого. Сам, всё сам... Говорю вот сейчас с тобой, а тем временем, все души, чей срок вышел, собираю, а кому время пришло родиться, в мир отправляю. Так что работы у меня полно.

— Но... Как же бесы и ад? А рай? — опешил Кетсерай.

— Да выдумки это всё ваши, — пожал плечами Вахайт. — Нет, ты про то людям-то не сказывай — на вилы, чего доброго, подымут. Но сам-то знай. Один я. Нет никого другого.

— Так значит, колдуны и одарённые...

— Те, кого я отметил, — кивнул Вахайт. — Я не выбираю — просто раздаю дары случайным образом. Потому что таким этот мир задуман, а я должен таким его поддерживать. Ты пришёл сюда узнать, от бога твой дар или от бесов, и думал, что в любом случае получишь понятный ответ. Но, как видишь, всё не так однозначно.

— Но почему тогда?.. — нахмурился Кетсерай. — Почему колдунов сжигают тогда?

— Сами придумали, сами играются, — поморщился Вахайт. — Однако, я заметил, что человек и сам тоже решает, от бесов его дар или от бога: одни другим вредят, другие помогают. У вас же всё зло от бесов, а добро от бога.

— А на самом деле? — озадаченно уставился на него Кетсерай.

— От человека всё, — грустно улыбнулся Вахайт. — От одного только человека. Дел у меня много, Кетсерай, — он поднялся. — Пора мне. А спустишься, скажешь, что тебе божественный дар подтвердил. Ну, или бесов, если захочется тебе так сказать — и то, и то правда.

Вахайт не ушёл в буквальном смысле — он просто исчез. А Кетсерай ещё долго просидел на плато, переваривая разговор. Не было у него и мысли усомниться в том, с кем говорил он — всё нутро говорило о том, что ни словом собеседник его не солгал. Однако и прав он был — нельзя было такое людям говорить. На вилы — это в лучшем случае. Только на следующий день Кетсерай стал спускаться с горы. Лишь одно было ему теперь яснее ясного — не был он колдуном от беса. А остальное, решил он, со временем в голове как-нибудь уляжется и осознается.