942

Сигнал. Два длинных гудка. Воздушная тревога... Вновь.

Вы можете подумать, что нужно бежать в убежище, паниковать и прятаться, но это лишнее. Федерация Южных Республик воюет с нами уже шесть лет, они точно знают где вся военная инфраструктура. По гражданским им бить незачем - пустая трата ресурсов. Я не двигаюсь. Заводы далеко, значит игнорируем.

Впрочем, в условиях тотальной войны бомбы - далеко не главная угроза. Ты можешь быть тихим, законопослушным, безобидным. Неважно. Один слух. Одно подозрение. Один звонок. И тебя больше нет. Если тебя заберут, вряд ли кто-то будет даже спрашивать зачем. Люди пропадают. Это нормально.

Я вздыхаю и встаю из-за стола. Нужно сходить за газетой. Государственные газеты, “Красную Правду”, доставляют прямо до дома, но читать их бесполезно. Все однообразно и предсказуемо:

- Нас предали!

- Все вокруг - враги!

- Сплотимся перед бурей!

- Народная мудрость: как лечить боль в спине подручными средствами.

- Готовьте кашу, ешьте кашу, любите кашу.

Люди читают и верят. Это раздражает, но их можно понять - В стране других источников информации не осталось. Все подрезали... или почти все.

После революции 942-го года часть монархистов выжила. Сил на контрреволюцию не было, так что они ушли в подполье, надеясь на возрождение монархических идей или поражение Центра в войне. Правда сейчас все, что они могут делать, так это рисовать агитки и писать газету - “Глас Короны”. Я понимаю, что в нем тоже есть пропаганда, но хотя бы не в таких количествах, да и про зарубежье пишут, вроде как, правду.

Пальто, туфли, шляпа - нынешний вид богатого коммуниста, даже, наверное, члена совета, на мне. Выделяюсь? Да. Плохо ли это? Вероятно, да. Улица переполнена фонарями и людьми, спешащими кто по делам, а кто домой. Все далеко не так плохо, как в новостях - бестолковые и спокойные разговоры, дети шныряют кто куда, глухие стуки колес по мостовой. Все как обычно. Или, по крайней мере, пытается казаться таковым.

Небо низкое и тяжелое. Цвет потускневшего металла. Напоминает о дирижаблях, что летали здесь до революции. Помню, как мы с мамой ездили из своего захолустья сюда, в столицу. Я восхищался дирижаблями. Огромные стальные машины, поднятые в небо. Честно говоря, поражает до сих пор. Грустно, что из-за войны и опасности попадания снарядов их запретили. Раньше здесь всегда было солнце с легкими, непринужденными облачками. Сейчас только серость.

Прохожие смотрят вниз. За время революции мы научились не замечать друг друга лишний раз. Вывеска кафе все так же как и раньше светится теплым светом газового фонаря. Я толкаю дверь и приятный запах имбиря, мяты и кофе наполняет мое тело. Последнее место спокойствия для монархиста в этом городе - кафе “Белая Звезда”. На полках стоят книги вместе с бутылками, как импортного, так и здешнего виски. Под окном сверкали огни свечей, стоявших в жестяных подсвечниках. В углу заведения, за старым деревянным столом, подаренным ему моим отцом, сидел Манфред, задумчиво переворачивая какой-то старый черновик. За ним висела карта, затертая временем, где уже давно не было прежних линий фронта.

Он поднял взгляд, будто слышал как я подошел, хотя хожу я достаточно тихо.

- Тебя давно не было видно, Каст. Чай все тот же или чего покрепче? - Сказал Манфред, опустив глаза на черновик.

- Все тот же.

Я снял шляпу и сел за стол. Его голос был, как всегда, спокоен, но маленькие нотки беспокойства пробивались сквозь его невозмутимость. Этот разговор был не о чае. Явно не о нем. Манфред вздохнул, провёл рукой по обложке черновика, словно решаясь, затем медленно поднялся и направился к стойке. Я сел за привычное место у стены, туда, где раньше мы с отцом бывали не раз. Тогда кафе казалось больше, уютнее, а стены не давили так сильно. Сейчас же в нём словно поселился призрак времени, напоминая о том, что было, и о том, что уже никогда не вернуть.

Манфред поставил предо мной чашку и сел обратно, вновь придвинув к себе черновик.

– Как там на улице? – спросил он, пристально глядя на меня.

– Шумно. Мрачно. Люди торопятся, но сами не знают куда, – я сделал глоток, наслаждаясь горечью чая. – У кого-то еще осталась надежда, а кто-то уже ни во что не верит.

Манфред кивнул, слегка кривя губы.

– Люди всегда надеются. Даже когда всё потеряно.

– А ты? – я прищурился. – Ты надеешься?

– Я надеюсь, что сегодня не кончу свой день в подвале Центра, – он усмехнулся, но глаза оставались серьезными. – Это все.

Я не стал ничего отвечать. Просто кивнул. Мы оба знали, что такие разговоры бесполезны. Здесь говорили иначе – намеками, жестами, обрывками фраз, понятными только своим.

Манфред помолчал, потом вдруг спросил:

– Помнишь этот черновик?

Я нахмурился и покачал головой.

– Нет, не помню.

Он провел рукой по потрепанным страницам.

– Это дневник твоего отца. Он передал его мне перед тем, как революционеры ворвались в ваш дом.

Я замер, не сводя взгляда с тетради. В памяти вспыхнули разрозненные образы – отрывки голосов, запахи, крик матери… Но я не подал виду.

Манфред провёл ладонью по столу и улыбнулся уголком губ.

– Знаешь, твой отец был упрямым человеком. Когда мы вместе летали, он не боялся ничего. Был случай… – он усмехнулся, покачав головой. – Однажды мы попали под сильный боковой ветер, я уже был уверен, что нас развернет, но он лишь рассмеялся и сказал: "Держи крепче, Однокрылый, дома нас ждут". И мы добрались. Он всегда находил путь домой.

Я слушал, но ничего не говорил. Манфред передал мне черновик, задержав на мгновение руку.

– “Открой его, когда потеряешь надежду” - Это то, что он просил тебе передать. – тихо сказал он.

Я молча взял дневник и убрал его под пальто, в большой внутренний карман. Манфред склонился чуть ближе, будто хотел сказать что-то ещё, но вместо этого просто отодвинул чашку ближе ко мне. Я протянул руку и взял её, не меняя выражения лица. Под донышком ощущался сложенный тонкий лист бумаги.

– Завтра с тобой хотят встретиться, – полушепотом произнес он, не отводя взгляда.

Я сохранил невозмутимость. Медленно допил чай, спрятав газету туда же, где уже лежит дневник отца, словно это было всего лишь очередное привычное письмо.

– Как всегда… – Манфред откинулся на спинку стула, глядя мне в глаза. – Будь осторожен, Каст.

Кивнув на прощание, я снял шляпу с уголка стула и двинулся к выходу. Перед уходом я еще раз окинул взглядом кафе, будто прощаясь: Последние монархисты столицы обсуждают что-то, тихо поскрипывает не до конца закрытое окно. Затем я шагнул за дверь.

Прохладный воздух ударил в лицо, и я посильнее натянул воротник пальто. Ветер нес с собой запахи гари и сырости, напоминая о недавнем артобстреле. Вечерний город казался безмолвным, но я знал – тишина обманчива. Пройдя несколько шагов, я почувствовал знакомое ощущение – за мной наблюдали. Возможно, это был простой патруль или чей-то случайный взгляд, но в такие времена случайностей не бывает.

Я свернул в переулок, ускоряя шаг. За спиной послышались осторожные шаги – неслышные для того, кто не привык слушать. Я знал этот звук. Это не было преследованием – скорее, проверка. Кому-то хотелось понять, кто я такой и куда направляюсь. Взглядом я отметил ближайшую дверь с потускневшей вывеской мастерской, ее вход был приоткрыт – удобное укрытие, если понадобится.

Завернув за очередной угол, я быстро пересек переулок и нырнул в тень арки, ведущей во двор. В стене напротив виднелась другая узкая проходная, через которую можно было выйти на соседнюю улицу. Я сделал несколько быстрых шагов и спрятался в углу, выжидая.

Шаги за моей спиной сначала ускорились, затем стали осторожнее. Мой преследователь понимал, что что-то пошло не так. Он остановился. Несколько секунд тянулись бесконечно. Я слышал его дыхание. Он стоял всего в нескольких метрах.

Я медленно двинулся назад, обходя его через арку, и оказался у него за спиной. Ещё мгновение – и я мог бы схватить его за воротник, но вместо этого лишь задержал дыхание, прислушиваясь. Он тоже замер, словно чуял неладное. Не давая ему времени на осознание, я бесшумно отступил в сторону и шагнул обратно в свет фонаря. Пусть он увидит меня там, где не ждал, пусть подумает, что ошибся. Пусть усомнится в своих способностях. Это было важнее, чем прямая конфронтация.

Ветер бросил в лицо ледяную пыль, но я не обратил внимания. Направился дальше, позволив холоду усмирить напряжение в груди. До дома оставалось немного...

Дверь квартиры открылась с привычным приглушенным скрипом. Я шагнул внутрь, сразу закрывая замок и опуская задвижку. Комната встретила меня привычным полумраком – единственный источник света пробивался через тяжёлые шторы, отбрасывая тусклые полосы на деревянный пол.

Я скинул пальто и повесил его на гвоздь у двери. Затем прошёл вглубь комнаты, включил керосиновую лампу, наполняя пространство теплым дрожащим светом. Всё было на своих местах: небольшой стол, уставленный бумагами - сделанными наспех заметками, старыми письмами, аккуратно сложенными газетными вырезками и несколькими листами, испещренными расчетами и диаграммами, полка с книгами, среди которых выделялись старые тома по истории и философии. У стены – кровать с аккуратно заправленным одеялом, у изголовья которой – потёртый чемодан, единственное, что осталось от прошлого.

Я достал из-под пальто сложенную газету, развернул ее и бросил взгляд на заголовки. «Красная Правда» вещала о героическом наступлении армии, о подвигах рабочих и стабильности на фронте. Ложь, но тонкая, выверенная. Я перевернул газету, приподнял подкладку и извлёк спрятанный внутри тонкий листок – свежий выпуск «Гласа Короны».

Отложив газету, я прошёл на кухню – если это можно было назвать кухней. Маленький стол, железная печка, жестяная кружка. В шкафу – жесткий черствый хлеб, банка консервов, немного чая. Я налил воды в чайник и поставил на огонь, прислушиваясь к ровному потрескиванию керосина. Этот ритуал помогал мне сохранять спокойствие. Пока вода закипала, я вернулся к столу и развернул черновик отца. Его почерк был чётким, но местами торопливым, как будто он спешил записать мысли, боясь, что не успеет. Я провёл пальцами по пожелтевшим страницам, но пока не стал читать. Ещё не сейчас. Исполню последнюю его волю, надежда во мне еще горит, прямо как эта конфорка.

Чайник зашипел. Я встал, чтобы налить себе чая, и посмотрел в зеркало, висевшее на стене. В отражении я увидел себя – усталый взгляд, заостренные черты, тень напряжения в глазах. Всё как всегда. Я взял чашку и сел у стола, развернув «Глас Короны». Статьи были сжатыми, но содержательными – каждое слово имело вес, а между строк легко читались намеки для тех, кто понимал и должен был понять:

Поражения на фронте

«Официальные сводки Центра рапортуют о непрерывных победах, но правда, как всегда, оказывается иной. Наши источники подтверждают, что недавно объявленное "стратегическое отступление" на восточном направлении стало паническим бегством. Батальоны, брошенные без снабжения, вынуждены оставлять технику и искать пути к своим через замерзшие леса и болота. Центр скрывает катастрофу, но потери уже исчисляются тысячами.»

Экономический кризис

«В столице и ключевых промышленных городах ситуация ухудшается. Очереди за хлебом растут, фабрики работают на износ, но производительность падает. Центр винит саботажников, но рабочие знают правду – ресурсов нет, станки ломаются, а единственная стабильность, которую они видят – это стабильность их пустых желудков. В провинциях уже вспыхивают стихийные забастовки, но власти не спешат сообщать об этом.»

Репрессии и доносы

«Минувшей ночью в городе снова звучали шаги – исчезли известные профессора, инженеры, даже музыканты: Эдвард Лауренц, Густав Вихнер, Отто Гельман, Виктор Розенфельд, Элиас Дорн и это еще не все. Их судьба предрешена: подвал, допрос, признание под пытками. Донос становится оружием в руках мелких завистников и карьеристов, которые готовы выслуживаться перед Центром ради достижения своих эгоистичных целей. Но когда каждый день страх заглядывает в дома простых граждан, долго ли продлится молчание?»

Зарубежные события

«В других странах не все так однозначно. По нашим сведениям, за границей продолжаются переговоры о помощи тем, кто ещё не сложил оружие против нового режима. Ходят слухи, что западные державы рассматривают возможные новые санкции, а некоторые их представители даже обсуждают альтернативные пути давления. Разведка Центра пытается скрыть эти факты, но мир не так слеп, как им хотелось бы.»

Личные послания

«Не все новости можно сказать вслух, но те, кто должен услышать – услышат. Не верьте официальным отчётам, если дороги близкие. Держите ушки на макушке в тревожные ночи, когда шаги звучат слишком чётко. А тем, кто спрашивает о старых друзьях – они живы, пока ещё живы. Не теряйте надежды.»

Я отложил газету и сделал глоток чая. Всё было предсказуемо, но от этого не менее тревожно. За двумя газетами стояли люди – одни хотят сообщить правду, другие готовы их за эту правду уничтожить.

Я отложил газету, провёл ладонью по лицу и выдохнул. Весь этот день был словно затянут в густую, вязкую пелену тревоги. Черновик отца, разговор с Манфредом, чужие шаги за спиной, газета с предсказуемыми, но не менее жуткими новостями. Всё это накладывалось друг на друга, образуя неразрешимый узел мыслей.

Завтра со мной хотят встретиться. Кто – неизвестно. Где – неизвестно. Манфред не стал говорить лишнего, но этого как-будто и не требовалось. Если он передал это сообщение, значит, за ним стоит кто-то, кому я либо нужен, либо опасен.

Возможностей много. Монархисты? Маловероятно. Они осторожны, а я не настолько глубоко в их сети, чтобы мне доверяли. Центр? Может быть. Если они решили выйти на меня, то это либо проверка, либо ловушка. Иное сопротивление? Если так, то почему именно я? Я не герой, не заговорщик, не предводитель. Просто человек, который ненавидит этот режим.

Вариантов слишком много, а ответов нет. И до завтра их не будет.

Я поднялся, убрал газету в ящик стола. Заварил ещё чаю, но даже горячий, он не смог согреть этого холодного чувства в груди.

Что бы ни произошло завтра, я должен быть готов.

Сегодня был тяжёлый день.