А.Р.Т.

Меня в свой закуток пригласил мастер Рахман Радонович и, потрясая перед моим носом эскизами, выговаривал:

– Ты что, хочешь остаться без зачета? Ни одной мужской обнажённой натуры!

Его мастерская была завалена гипсовыми головами, рулонами желтеющей бумаги; воздух густо пах скипидаром и увядшими соцветиями. В этом святилище искусства царил свой, особый порядок, понятный только ему одному. Рахман Радонович, человек лет шестидесяти, с седой взъерошенной шевелюрой и пронзительными глазами, смотрел на меня с упрёком и недоумением. Для него мир делился на тех, кто одержим формой и линией, и всех остальных – профанов.

– Ну вы же знаете... я не могу рисовать обнаженку, – выдохнула я, чувствуя, как по щекам разливается предательский румянец.

– Это не обнаженка! – парировал мастер, с силой шлёпая ладонью по стопке моих рисунков. На них были тщательно выведенные гипсовые антики, драпировки, натюрморты с атрибутами искусств – всё, что угодно, кроме живого тела. – Это искусство! Это ню! Это всё равно что учиться на медика и отказываться препарировать трупы!

Его сравнение казалось ему исчерпывающим. Но для меня, выросшей в семье, где понятия о стыде были возведены в абсолют, оно прозвучало как кощунство. В голове всплыли образы: бабушка, с неодобрением щёлкая языком, выключающая телевизор при откровенных сценах; её голос: «Приличные девочки так себя не ведут».

Я стояла, опустив голову, и молчала. Спорить с Рахманом Радоновичем было бесполезно. Он был из породы старых мастеров, для которых академический рисунок был религией.

– Послушай, деточка, не сделаешь – вылетишь из Академии.

– Но где я их возьму? – голос мой дрогнул.

– А вот не надо было пропускать занятия!

– Мне что, к таксистам приставать? Или к дворникам?

– Я тебя не принуждаю искать натурщиков по подворотням. Ступай в Эрмитаж, в Русский музей. Рисуй с антиков. Да хоть с анатомички Грея копируй мускулатуру! Но я должен видеть понимание пластики живого тела. Без этого – никак. Ты талантливая девочка, рука поставлена, глаз точный. Но ты рисуешь мёртвое. Мне нужно живое. Понимаешь?

«Живое». От этого слова стало ещё страшнее. Гипсовый Аполлон – это одно. Он безгрешен в своей мраморной холодности. Но живой мужчина, с его взглядом, дыханием... Нет. Это было за гранью моих возможностей.

– Я... попробую, – прошептала я, понимая, что это пустой звук.

– Не «попробую», а сделай. Зачёт ждёт. До конца недели. Хоть пару листов. Хотя... – он прищурился, – почему я тебя жалею? С тебя тысяча штрафных эскизов!

– Но... – я чуть не присела от ужаса.

– Ладно, не трави душу. Есть у меня на пятом курсе двое: Артём с Тимофеем. Поговорю с ними, может, кто-то согласится тебе помочь.

Слова мастера повисли в воздухе. Пятый курс. Художники. Те самые, про которых ходили легенды. Воображение услужливо рисовало картины: мольберт, залитая светом модель... во всей своей природной непринуждённости.

– Рахман Радонович, а что взамен? – выпалила я сдуру.

Преподаватель снисходительно фыркнул:

– Вот не надо. Не усугубляй.

Я замерла, не понимая. В мире, где всё покупалось и продавалось, это прозвучало непонятно.

– Свари суп, – его голос приобрёл бытовые нотки. – Картошки пожарь. Колбаски кусок, если найдётся. Они пацаны не гордые.

– Так... просто?

– А что сложного? – Рахман Радонович пожал плечами. – Студенты. Вечно голодные, как волчата. Без всяких там... – он махнул рукой, отмахиваясь от моих комплексов, – заморочек. Дело-то житейское.

«Житейское» – это слово добило окончательно. Я кивнула и почти бегом покинула кабинет, где законы мироздания так откровенно игнорировались.

На улице я шла, не видя ничего вокруг. Слова «ты рисуешь мёртвое» отдавались в ушах зловещим эхом. А что, если он прав? Что если моё стремление стать художником – всего лишь попытка спрятаться от жизни? Надо было идти в стоматологи – работать с зубами. Безопасно, стерильно.

Дома я открыла анатомический атлас Грея. Идеальные, лишённые пола изображения. Линии выходили точными, но безжизненными. Это был чертёж, а не рисунок.

Потом я попыталась срисовать Давида Микеланджело. Камень. Холодный, идеальный, бездушный. Всё то же мёртвое совершенство.

Зазвонил телефон. Лариска.

– Ну что, как твой тиран? Зачёт поставил?

– Нет, – вздохнула я. – Даёт срок до конца недели. Найти мужчину без штанов.

– О! – в голосе Лариски послышалось оживление. – Наконец-то ты заживёшь! Идём в стриптиз-клуб?

– Очень смешно. Я не знаю, что делать.

– Слушай, а что, если... – Лариска сделала драматическую паузу, – пойти в спортивный зал? Там мужики потеют, мышцы напрягают... Чистая анатомия в динамике!

Идея была безумной, но не лишённой смысла. Спортзал... Публичное место, никто не раздевается догола. Можно рисовать людей в форме, наблюдая за работой мышц. Это было бы куда живее гипсовых торсов.

– Ларис, ты гений!

– Я знаю. Но с тебя мороженое. За вдохновение.

Положив трубку, я с горечью осознала: попасть в фитнес-клуб – это уже другая проблема. Одна трудность тянула за собой десятки других. Я снова взглянула на чистый лист, чувствуя, как нарастает паника.

И тут в дверь постучали.