Або офо

Дверь капитанской каюты скрипнула и тяжелые шаги добавили звуков в неожиданно тревожную тишину за бортом. Мужчина сел и потянул ящик бюро, открыл и нашарил верхний, недописанный лист – письмо жене. «Дорогая, любезная моему сердцу, милейшая мистрис Клотильда... если бы я мог показать Вам невообразимость, в наших северных широтах, яростности тропических закатов...» – пальцы непроизвольно сжались в желании смять, но, вместо этого, потянули из ящика, на столешницу.

Мужчина посмотрел в иллюминатор, всматриваясь в бледнеющие в эти часы звезды, и перевёл взгляд на женский портрет. Напряженная поза, навязанная художником, наложила на лицо женщины печать усталости и сделала её практически не узнаваемой. На картине жили только глаза, и Филипп невольно улыбнулся своей мысли: «Разве можно шторм спрятать в клетке?».

Перо коснулось чернил и решительно перечеркнуло написанное и заскрипело, торопливо выводя слова ниже.

«Кло, простите, но нет ни времени, ни желания продолжать следовать правилам политеса и прятать свои чувства от глаз случайных людей за описанием природных явлений и размеренности корабельных буден. Нет буден, дорогая, простите меня, и кажется, что уже никогда не будет. Я... я столько раз повторял вам «я люблю Вас», но только сейчас, пережив последние сутки, я понял, что так ни разу и не рассказал вам о своей любви. Вы – моя жажда. И утолить её не получилось ни женитьбой на вас, ни нашей общей страстью. Её не заглушило расстояние, моря и океаны. Не смыли шторма и даже полный штиль, растворяющий в себе любые мысли, кроме одной: «Ветра!» – не смог перебить эту жажду: видеть вас подле; держать за руку; чувствовать ваш запах, настоящий, не спрятанный под приторностью притирок и духов; слышать ваш голос, так же меняющий свои интонации, как морская волна, от шепота до свирепого крика. Вы – жизнь. Как вам удалось остаться живой в мире притворства и лжи? Даже умирая, я буду жаждать вас.

Вы уже поняли? Я прощаюсь с вами, продолжая лелеять надежду, что всё ещё будет... И однажды я увижу силуэт, ваш, стоящей на краю пирса... вряд ли будет это «И». Не буду лгать.

Я хочу, чтобы вы были счастливы. Как? Не знаю. Найдите свой источник счастья и даже память о нас пусть никогда не омрачит его.

Ваш, всегда и навсегда, Филипп ван дер Майес».

Мужчина встал и снял мокрую, изорванную рубаху. Выудил и сундука чистую и сухую, натянул через голову и заправил под ворот нательный крест. И только тогда вернулся к письму, скатал его и аккуратно вложил в пустую бутыль. Облил горячим воском пробку и забил её в горлышко. Тщательно запер все ящики в бюро, сундук и поправил покрывало на кровати, прекрасно понимая бессмысленность своих действий. И вышел на корму. У самого ограждения размахнулся сильнее и швырнул бутылку в уже оседающую позади корабля пену.

– Вот и всё! Время почти вышло. Нужно закончить с делами.

Он медленно обвёл взглядом свою гордую «Чайку». Даже сейчас с порванными вантами, частично сломанными стеньгами, надломленной грот-рейей и обвисшими, рваными парусами – она дрейфовала с непобежденным видом. Штаги удерживали бушприт, как вздернутый вверх подбородок Клотильды, когда она шла напролом к своей цели.

Филипп вошёл в рубку и достал судовой журнал. Торопясь, он начал писать карандашом в журнале: об уснувшем вахтовом; о внезапности тропического шторма; о смытых за борт матросах и пропавшем боцмане; об упавшей брам-стеньге, заклинившей рулевое колесо и о том, что неуправляемый корабль вдруг выбросило в око бури, дав передышку... перед концом. Дописал. Убрал журнал в ящик и провернул ключ. И только тогда вышел на палубу и попытался сдвинуть стеньгу, освобождая штурвал.

«Чайка» вдруг хлопнула оставшимися парусами, поймав ветер и Филипп пожалел, что не зарифил их, но у него были другие дела. Да и не смог бы он это сделать в одиночку. Всё, что мог теперь – примотать себя к мачте обрывком ванты и помолиться.

Око бури моргнуло и выбросило «Чайку» в бушующее море, отдавая на волю бога.

– Господи, отдаю себя в руки твои! Сделай, как сам знаешь... Всё... приму...

-------------------------------------------------------------------------------

«Або офо» (коптский язык) – око бури.