Абсолютная власть 5

Поместье барона Градова

Утро было прохладным и влажным, предвещая скорый приход осени. Я стоял на парадном крыльце своего поместья, глядя на выстроенный в ряд походный экипаж — карета, телега для груза и дюжина верховых лошадей для охраны.

В воздухе витало знакомое чувство — чувство дороги, чувство точки невозврата.

Ко мне подошёл Никита. Его лицо, обычно такое невозмутимое, сегодня выдавало лёгкое напряжение.

— Всё готово, Владимир. Конвой проверен, маршрут утверждён. Доедешь до Владивостока, а там — имперский экспресс до столицы.

Я кивнул, переводя взгляд на воеводу.

— Хорошо. Помни, пока меня не будет, ты — мои глаза и руки здесь. Помогай Яровому и постарайся чему-нибудь научиться у него. Пётр Алексеевич знает своё дело. С Базилевским координируй все действия. Он теперь генерал-губернатор, но он не воин. Твоя задача — обеспечить ему тыл и дать совет в вопросах обороны.

— Понял, — коротко кивнул Никита, его взгляд стал твёрже. — Не подведу.

— Главное — не дай никому передушить друг друга в мелких склоках, — продолжил я, понизив голос. — Карцева теперь с Мишей, но старые обиды никуда не делись. Муратов и фон Берг ведут себя тихо, но я не верю в их внезапное смирение. Держи ухо востро. И следи за разломами. Любое усиление аномалий — немедленно докладывай через ворона.

— Будет исполнено, — Добрынин вытянулся в струнку. — Справимся. А ты там, в столице, береги себя. Совет Высших, я думаю, опаснее любых аномалий.

— На то и расчёт, — я усмехнулся без веселья. — Иногда, чтобы справиться с одной проблемой, приходится найти себе проблемы посерьёзнее.

В этот момент к крыльцу подкатила лёгкая коляска, из которой вышли Таня и Станислав. Они приехали из владений Соболевых специально, чтобы проводить меня. Лицо сестры сияло и одновременно было печальным. Она, не говоря ни слова, бросилась ко мне в объятия.

— Володя… — её голос дрогнул. — Ты уезжаешь так далеко… И надолго. Опять.

— Не переживай, в столице я не проведу столько времени, сколько в Тибете, — я успокоил её, гладя по волосам. — Решим вопросы — и вернусь. К тому же у тебя теперь есть муж, который должен о тебе заботиться.

Станислав, стоявший рядом, с деланной суровостью покачал головой.

— Вот именно. Наслаждайся столичной жизнью, Владимир. Только прошу тебя, не вздумай там жениться на какой-нибудь столичной дворянке.

Таня фыркнула сквозь слёзы:

— Вот именно! Пока я твою невесту не одобрю, никакой свадьбы!

Я усмехнулся и пожал Станиславу руку.

— Заботься о ней. И о вашем будущем ребёнке, — я дотронулся ладонью до живота сестры.

— Обязательно, — Станислав стал серьёзен. — Возвращайся, всё будет в полном порядке.

Я ещё раз обнял сестру, пожал руку шурину и, попрощавшись с ними, направился в сторону кухонного крыльца. Там, в тени от навеса, стояла баба Маша. В руках у неё был узелок.

— На, возьми, Володенька, — она протянула мне его. Из узелка пахло свежим хлебом и вареньем. — В дороге пригодится. В столице-то, поди, одни рестораны, нормальной еды не найдёшь.

— Спасибо, Бабуля, — ответил я, взяв узелок. — Ещё увидимся.

— Ох, не знаю… Лет-то мне уже много. Может, и не доживу до твоего возвращения.

Я шагнул к ней ближе и тихо, чтобы не слышали другие, сказал:

— Тебя же поддерживает Очаг, Бабуля. От меня можешь не скрывать. Ты ещё всех нас переживёшь.

Она на мгновение замерла, а потом её старческие губы тронула едва заметная улыбка. Баба Маша наклонилась ко мне и прошептала так тихо, что я едва расслышал:

— Очаг-то поддерживает… да вечно жить всё равно не смогу, родимый. Всё уходит. И я уйду рано или поздно.

Она потрепала меня по руке и, развернувшись, заковыляла обратно в дом, оставив меня с комом в горле. Она была последним живым мостом к тому, старому, дому, к моему отцу. И её слова звучали как последнее напутствие от уходящей эпохи.

Я глубоко вздохнул, отгоняя нахлынувшие чувства, и направился к карете. Мой отряд был уже в сборе. Среди гвардейцев стояли трое — коренастый Секач, отрастивший густую бороду; Ночник, худощавый, смуглый и вечно бдительный; и Трояк, чья лысая голова была покрыта шрамами.

— По коням, — приказал я.

— По коням! — эхом откликнулся Секач, и гвардейцы залезли на скакунов.

Сев в карету, я обернулся, бросая последний взгляд на дом. На Никиту, стоявшего по стойке «смирно». На удаляющиеся фигуры Тани и Станислава. На тёплый свет в окнах кухни, где хлопотала Бабуля.

Всё это было моим. Моим домом. Моим долгом. И чтобы защитить это, мне предстояло уехать отсюда.

Я откинулся на сиденье и постучал по дверце кареты. Хлопнули вожжи, и мы тронулись.

Дорога в столицу, в паутину интриг и в самое пекло имперской политики, начиналась.

г.Владивосток

Альберт Игнатьев поднимался по широкой мраморной лестнице Дворянского ведомства, и с каждым шагом в его душе всё громче звучала торжественная музыка.

Здесь, в этих строгих стенах, пахло настоящей, вечной властью. Властью, которая творилась не на полях сражений, а в тиши кабинетов, с помощью перьев, печатей и приказов.

Он поднимался на самый верхний этаж, в святая святых — в кабинет директора. К Якову Николаевичу Наумову.

«Ну что ж, Яков Николаевич, пора на покой. Старикам всегда тяжело уступать дорогу молодым и голодным. Особенно таким голодным, как я», — с улыбкой подумал Альберт.

У дверей кабинета стояли два стражника. Они узнали Игнатьева, и в их глазах мелькнуло удивление, смешанное с опаской. Он не удостоил их взглядом, просто толкнул тяжёлые двери и вошёл внутрь.

Кабинет был полон. За длинным полированным столом сидели человек десять — чиновники ведомства, несколько представителей местного дворянства. Во главе, развалясь в кресле, восседал сам Наумов, с лицом, выражавшим слегка сонную важность. Он что-то говорил, но его речь оборвалась на полуслове, когда все присутствующие уставились на вошедшего.

— Альберт Андреевич? — Наумов нахмурился, его брови поползли вниз. — Что это значит? У нас идёт совещание. Вам следовало бы…

— Мне следовало бы быть здесь ровно в десять утра, — голос Игнатьева прозвучал ровно и громко.

Он перевёл взгляд с Наумова на собравшихся, мысленно отмечая бледнеющие лица.

«О, как же вы все боитесь. Как же вам волнительно от того, что в ваш уютный мирок ворвалась настоящая жизнь».

— Яков Николаевич, ваше время истекло, — Игнатьев медленно подошёл к столу и положил перед ошеломлённым Наумовым лист бумаги с массивной сургучной печатью. — Приказ Совета Высших. С сегодняшнего дня я назначаюсь директором Дворянского ведомства Приамурья. Вы лишены должности за… несоответствие.

Наумов схватил бумагу, его руки заметно дрожали. Он пробежал глазами по тексту, и его лицо из бледного стало землистым.

— Это… это беззаконие! Я служил верой и правдой! Я подам апелляцию!

— Апелляции вы будете подавать уже в статусе частного лица, Яков Николаевич, — Игнатьев сказал это с лёгкой, почти сочувственной улыбкой. — А сейчас, будьте так добры, покиньте кабинет. Мне нужно провести первое рабочее совещание.

— Я никуда не пойду! — Наумов вскочил, ударив кулаком по столу. Его старомодное кресло с грохотом отъехало назад. — Это мой кабинет! Вы не имеете права!

Игнатьев вздохнул, сделав усталый вид. Он повернулся к стражникам, застывшим в дверях.

— Вы слышите? Бывший директор мешает работе нового руководства. Выведите его, пожалуйста. Только вежливо.

Стражники замешкались лишь на секунду, обменявшись взглядами. Но власть в лице Игнатьева была уже осязаемой, а Наумов стал всего лишь старым, отыгравшим своё чиновником. Они шагнули вперёд.

— Ваше превосходительство, просим… — один из них взял Наумова под локоть.

Тот отчаянно вырвался, его глаза расширились от ярости и унижения.

— Не смейте меня трогать! Игнатьев! Это ещё не конец! Ты слышишь?!

Но его уже вывели за дверь, а протесты и угрозы потерялись в гулком пространстве коридора. Двери захлопнулась, и в комнате воцарилась гробовая тишина.

Игнатьев медленно обошёл стол и опустился в кресло директора. Кожаный мягкий уют, идеальная высота. Он снял перчатки и демонстративно положил их на стол перед собой. Его руки, покрытые страшными, уродливыми шрамами от ожогов — наследие «милости» графа Муратова, — были теперь не клеймом, а символом.

Символом того, что он выжил. Восстал из пепла, как феникс.

Он обвёл взглядом замерших чиновников и дворян. И его взгляд задержался на одном лице. Барон Георгий Воронов. Тот самый Воронов, который взял у него деньги, клялся в верности, а на совете проголосовал за Базилевского.

Сейчас барон старался не смотреть в его сторону, уставившись в стол, но его шея и уши были густо-багрового цвета.

«А, Георгий Павлович. Мой старый друг. Интересно, как поживает ваш чудный садик, где вы приняли от меня дипломат с деньгами? Мы с вами ещё обязательно поговорим об условиях кредита. И о процентах. О, мы поговорим».

— Господа, — начал Игнатьев, сложив пальцы изуродованных рук перед собой. — Не будем терять времени. Как вы знаете, в регионе наступили перемены. И Дворянское ведомство должно стать оплотом стабильности и законности в это непростое время.

Он улыбнулся, и эта улыбка была холоднее тумана, идущего утром с моря.

«Все вы здесь сидите и думаете, как бы приспособиться. Как бы урвать кусок или хотя бы не потерять своё. Вы все — пешки. А я снова за доской. И на этот раз я не проиграю. Никому».

В его голове чётко выстраивались имена. Градов. Муратов. Базилевский. Карцева. Яровой. Все, кто смел его унизить, предать или встать на его пути.

«Я отомщу. Я буду душить вас медленно и по всем правилам. Я буду камнем в вашем ботинке, неожиданным штрафом, внезапной проверкой, сплетней, что очернит вашу репутацию. Я буду тем, кто перечёркивает ваши приказы красными чернилами. Вы хотели вышвырнуть меня из игры? Ошиблись. Вы просто пересадили меня за другую игру».

— Итак, — его голос снова приобрёл деловую окраску. — Продолжим совещание. Первый вопрос — о перераспределении земельных наделов в свете последних событий. У меня есть несколько… коррективов в существующие проекты. Начнём с владений барона Воронова. Георгий Павлович, будьте добры, внимание на меня.

Он смотрел на побелевшее лицо Воронова и чувствовал, как сладкий восторг наполняет его. Это был только начало. Всего лишь первая фигура, сдвинутая на новой, бесконечно большой шахматной доске.

Игра началась.

г.Владивосток

Следующим утром

Экипаж катился по вечерним улицам Владивостока, и я смотрел в окно на знакомые очертания, которые теперь казались чужими. Город жил своей жизнью — горели фонари, спешили по своим делам люди, слышался отдалённый гудок паровоза.

Здесь, в этой суете, уже почти не чувствовалось того напряжения, что висело над дворянскими владениями многих родов. Ту атаку Мортакса удалось отразить, но немало монстров разбежались и постоянно нападали то на патрули, то на мирные деревни.

Дружинники дворян сражались и умирали, а город тем временем наслаждался хрупким миром. В этом был какой-то горький диссонанс.

Было уже поздно, а мой поезд отправлялся утром. Поэтому меня привезли не на вокзал, а в поместье генерал-губернатора. То самое, где не так давно хозяйничал Охотников. Ворота распахнулись, пропуская нас на ухоженную территорию.

Само поместье было внушительным каменным зданием в имперском стиле, с колоннами и высокими окнами. В нём не было души, не было того тёплого, живого биения, что исходило от стен моего родового гнезда.

Не крепость и не дом. Просто резиденция. Красивая клетка для того, кто правит регионом.

На пороге меня уже ждал Базилевский. Его костюм, как всегда, был безупречен, но в глазах читалась какая-то тяжесть.

— Владимир Александрович, добро пожаловать! — он улыбнулся, но улыбка казалась напряжённой. — Прошу, проходите.

— Спасибо, что приняли, Филипп Евгеньевич, — я пожал ему руку.

Он провёл меня по анфиладе залов. Всё здесь было богато, дорого, но безлико. Золочёная лепнина, гобелены, паркет — стандартный набор для имперского сановника. Казалось, даже воздух здесь был другим — прохладным и неподвижным.

— До сих пор не могу привыкнуть к этому месту, — тихо сказал Базилевский, словно читая мои мысли. Он провёл рукой по полированной поверхности консольного столика. — Всё чужое. Каждый уголок напоминает о Высоцком, светлая ему память… Чувствую себя не хозяином, а временным постояльцем. Очень не хватает своего привычного кабинета.

— Власть редко бывает уютной, Филипп Евгеньевич, — ответил я. — Но вы здесь не для уюта. Вы здесь для дела.

Он кивнул, и мы прошли в столовую, где был накрыт ужин на двоих. Слуги разлили вино и удалились, оставив нас наедине.

Первые тосты были за успех миссии, за будущее Приамурья. Но за десертом Филипп Евгеньевич отпил глоток вина и поставил бокал с таким видом, будто собирался сообщить дурную весть.

— Вам, наверное, уже доложили? — спросил он. — Насчёт Игнатьева.

— Нет, я был в дороге. Что с ним?

— Его назначили директором Дворянского ведомства. Указ Совета Высших. Он ворвался в кабинет к Наумову и при всех выставил его за дверь.

Надо же. Я ожидал пакостей от Островского, но такой скорости не предполагал. Игнатьев в кресле директора ведомства… Это было как дать отравленный кинжал мастеру убийства.

— Он будет мстить, — сказал я, откладывая вилку. — Это даже не вопрос. Он использует свой новый пост, чтобы душить вас, Филипп Евгеньевич. Всё, что вы попытаетесь сделать для региона, он будет саботировать.

— Я понимаю, — Базилевский тяжело вздохнул. — Он уже заблокировал выделение средств на восстановление мостов в северных уездах. Говорит, «требуется дополнительная экспертиза».

— Это лишь начало, — я отпил вина. — Хорошо. Слушайте меня. Во-первых, вам нужна постоянная охрана. Я оставлю Трояка и ещё нескольких ребят из моего конвоя. Игнатьев способен на всё.

Базилевский хотел было возразить, но встретил мой взгляд и лишь кивнул.

— Во-вторых, вы не один, — продолжил я. — Соболев и Яровой уже в курсе? Они будут твоей опорой в Дворянском совете. Муратов… с Муратовым сложнее, но его ненависть к Игнатьеву сейчас сильнее, чем ко мне. Его тоже можно использовать. Весь регион видел настоящую угрозу, Филипп Евгеньевич. Видел монстров и аномалии. После этого интриги Игнатьева покажутся им детскими шалостями. Они не позволят ему раскачивать лодку. Ты должен сплотить их вокруг этой идеи — мы пережили настоящее вторжение, и теперь у нас нет права на внутренние дрязги.

Базилевский слушал, и постепенно напряжение в его взгляде стало спадать. Мои слова были не просто советом, а чётким планом действий.

— Надеюсь, вы правы, Владимир Александрович, — он снова поднял бокал. — Искренне надеюсь. За ваше здравие и за успех в столице. От вашего успеха там теперь зависит очень многое и здесь.

Мы доели ужин, разговор перешёл на более спокойные темы, но под спокойствием этом клокотала тревога. Игнатьев снова был в игре, и на сей раз у него появилось влияние.

Утром, поблагодарив Базилевского и оставив ему часть своего конвоя, я направился на вокзал. Имперский экспресс стоял на путях, готовый к долгому пути на запад. Платформа была заполнена суетящимися пассажирами, носильщиками, офицерами.

Я сделал несколько шагов к своему вагону, как вдруг моё внимание привлекла одинокая женская фигура, стоявшая в стороне, у колонны.

Анастасия Яровая.

Она была в дорожном платье простого покроя, но её осанка, её гордо поднятый подбородок и светлые волосы, собранные в строгую причёску, выделяли её из толпы, как алмаз среди булыжников. Увидев меня, она сделала несколько шагов навстречу.

— Владимир Александрович. Я узнала, что вы уезжаете. Решила проводить.

Я остановился перед ней, глядя в глаза. В них читалась смесь решимости и смущения.

— Это очень мило с вашей стороны, Анастасия Петровна, — сказал я. И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, спросил: — А почему бы вам не поехать со мной?

Она отшатнулась, будто я толкнул её.

— Что? Я… Поехать? В столицу? С вами? Но… зачем? У меня с собой ничего нет, даже платья сменного… Отец… что он подумает?

Её растерянность была настолько обаятельной, что я невольно улыбнулся.

— Платья купим в Москве, если понадобится, — сказал я, пожимая плечами. — А насчёт отца… я лично свяжусь с Петром Алексеевичем и сообщу, что беру его дочь под личную охрану и ответственность.

— Вы шутите, барон?

— Ни капли. По поводу того, что вы будете делать в столице… — я посмотрел на неё прямо. — Будете собой. На вашем лице нет ни капли лжи, Анастасия. В столице, где все носят маски, один искренний взгляд может стоить больше, чем самый хитрый план. Поехали.

Она смотрела на меня, и я видел, как внутри неё идёт борьба. Разум говорил ей о безумии этой затеи, о скандале, о неподготовленности. Но что-то другое — азарт, любопытство, а может, и что-то большее — уже тянуло её вперёд.

Анастасия глубоко вздохнула, выпрямилась, и её взгляд снова стал твёрдым и ясным.

— Хорошо, — тихо, но чётко сказала она. — Поедем.

Я кивнул, не удивляясь её решению. Кажется, я и не сомневался в нём. Взял девушку под локоть и повёл к своему вагону. Носильщик, не моргнув глазом, принял её крошечную дорожную сумочку.

Через пятнадцать минут имперский экспресс плавно тронулся с места. Я стоял у окна и смотрел, как Владивосток медленно уплывает назад, превращаясь в скопление дымящихся труб и блёклых крыш.

Рядом со мной, у другого окна, стояла Анастасия, и её лицо, озарённое утренним солнцем, выражало целую гамму чувств — от лёгкого страха до восторженного предвкушения.

Впереди лежали много дней пути. Бескрайние леса, степи, города огромной империи. А в конце этого пути — Санкт-Петербург. Город, где решались судьбы миллионов. Город, где мне предстояло сокрушить врагов и найти союзников.

Я чувствовал, как в груди закипает волнение. Не страх, а готовность. Предвкушение большой игры, где ставки были выше, чем когда-либо.

Сейчас, глядя на убегающий город и на юное, смелое лицо девушки рядом, я чувствовал себя не бароном, защищающим свои земли, а тем, кем мне и было суждено стать — игроком, садящимся за главный стол империи.

Игра начиналась. И я был готов сделать свой ход.

От автора