Аэропланы над Мукденом

Анатолий Матвиенко

АЭРОПЛАНЫ НАД МУКДЕНОМ

От автора

Очевидно заранее: так не было!..

Согласимся: так не было.

Всё случилось иначе,

и люди, мною оживлённые,

не таковы были, какими описаны.

Лев Вершинин

Дорогие читатели! Соблюдая каноны жанра альтернативной истории, я наполнил роман действующими лицами, которые имеют исторических прототипов. Их биографии в силу авторского замысла существенно изменены, поэтому прошу не отождествлять реальных людей с моими героями. Полностью вымышлены лишь братья Самохваловы и пара второстепенных персонажей.

Для простоты прогресс в воздушной технике показан схематично и кратко, а самолёты не соответствуют реальным моделям первого десятилетия авиации. Специфические авиационные термины разъяснены в глоссарии в конце романа.

Книга посвящается изобретателям, самолётостроителям, лётному и наземному составу военно-воздушных сил и гражданской авиации Российской империи, Советского Союза и стран СНГ, а также памяти штурмана авиации дальнего действия Евгения Александровича Матвиенко, моего отца, и памяти военного инженера стратегической бомбардировочной авиации Вениамина Александровича Матвиенко, моего дяди. Низкий поклон вам за чистое небо Родины!

(Примечание автора для публикации на author.today - авиационный глоссарий размещён здесь до основного текста)

Бочка — фигура высшего пилотажа, при выполнении которой самолёт вращается вокруг продольной оси; при полубочке самолёт переворачивается вверх шасси либо из такого положения возвращается в исходное.

Вертикальный разворот (прямой или обратный) — фигура высшего пилотажа, при выполнении которой самолёт выписывает восходящую петлю и полубочку, теряя скорость, но наращивая высоту. Иногда именуется «боевой разворот», в Европе принято называть эту фигуру «иммельман». Возможен обратный разворот с наращиванием скорости — полубочка и полупетля вниз.

Глиссада — траектория полёта летательного аппарата, по которой он снижается непосредственно перед посадкой.

Кабрирование — движение с положительным углом тангажа, то есть с набором высоты.

Капотирование — переворот через нос при неудачном приземлении.

Киль — вертикальный элемент хвостового оперения, обычно содержит руль направления.

Козление — на авиационном сленге: нежелательные прыжки самолёта на упругих элементах шасси при жёстком касании земли на приземлении.

Крыло — в отличие от описания птиц, у которых два крыла, в авиации крыло считается единым конструктивным элементом. Можно сказать «верхнее крыло», но некорректно «правое крыло», в последнем случае говорят «правая плоскость».

Лонжерон — основной продольный силовой элемент каркаса крыла, брус или алюминиевая труба.

Магнето — генератор. На заре авиации запуск двигателя осуществлялся вдвоём — один с силой проворачивает пропеллер, второй вручную крутит магнето для создания достаточного напряжения в системе зажигания.

Мина Уайтхеда — торпеда.

Пикирование — движение с отрицательным углом тангажа, то есть с потерей высоты. В отличие от бытового применения этого термина не обязательно означает отвесное падение. У большинства самолётов допустимый угол пикирования (снижения) весьма ограничен. Крутое пикирование совершают боевые и пилотажные машины.

Подкос — здесь: наклонный элемент конструкции, обычно алюминиевая труба между плоскостями либо между крылом и фюзеляжем для увеличения жёсткости.

Расчалка — трос, обычно соединяющий крыло и иные элементы для увеличения жёсткости конструкции.

Серворуль — небольшая плоскость, устанавливаемая на элеронах, рулях высоты и направления, служит для уменьшения усилий на органы управления.

Стабилизатор — горизонтальный элемент хвостового оперения.

Стрингер — здесь: продольный элемент конструкции крыла, поддерживающий обшивку.

Тангаж — угловое движение летательного аппарата относительно главной поперечной оси. Угол тангажа — угол между продольной осью летательного аппарата и горизонтальной плоскостью.

Угол атаки — угол между направлением набегающего на крыло воздушного потока и хордой крыла. Отличается от угла тангажа тем, что направление воздушного потока может сильно отклоняться от горизонтали.

Хорда — отрезок прямой, соединяющей две наиболее удалённые друг от друга точки профиля. На заре авиации, когда применялись сравнительно простые аэродинамические профили крыла (плоский низ, выпуклый верх), совпадала с линией обшивки нижней части крыла.

Шасси — система опор летательного аппарата, обеспечивающая его стоянку, передвижение по аэродрому или воде при взлёте и посадке.

Элероны — аэродинамические органы управления, симметрично расположенные на задней кромке консолей крыла. Служат для управления креном. В ранних моделях иногда выполнялись как независимые поворотные плоскости.

Часть первая. РАЗБЕГ

Глава 1

26 марта 1889 года. Санкт-Петербург

Штабс-капитан, изрядно утомившись оглашением громоздкого бюрократического опуса, зачитал его заключительную часть:

— На основании вышеизложенного, комиссиею Военно-учёного комитета воздухоплавательный снаряд контр-адмирала Можайского в действительном виде либо с долженствующими усовершенствованьями признаётся для военного воздухоплавания неудобоприменимым.

Вот и приговор.

Отставной моряк десятки раз слышал подобную военно-канцелярскую казуистику. Отличаются резоны, вывод остаётся прежним — денег не будет. Жалкие несколько тысяч рублей, выделенных на постройку прибора в начале восьмидесятых, давно кончились, имение перезаложено, из знакомых и родственников вытянуты все суммы, которые они смогли ссудить упорному изобретателю. Пенсия, каждый рубль из которой расписан на месяцы вперёд, не позволяет закончить машину. Сыновья Александр и Дмитрий, уважающие отца, но уставшие от его многолетних бесплодных попыток поднять в воздух нелепую коптящую конструкцию, отказались участвовать в его деле и живут по-своему.

Флот умирает, но не сдаётся. Александр Фёдорович, давно разменявший седьмой десяток, с неизменным тщанием обходил чиновные коридоры Военного министерства. Кряжистая фигура моряка в чёрном контр-адмиральском мундире резко контрастирует с обличием сухопутных офицеров в зелёной форме, а его раскачивающаяся походка, словно на палубе фрегата, ничем не напоминает строевую выправку кабинетных шаркунов или кривоногую кавалерийскую стать. С петровских времён армия и флот поделены на две непересекающиеся касты, внутри каждой из которых насаживается презрение к иным. В угоду этой вражде часто забывается главная задача вооружённых сил — военная защита интересов империи.

Нет, контр-адмирала здесь никто не оскорбляет. Он получает положенное по уставу количество офицерской вежливости, его принимают, выслушивают. Но дальше дело не идёт. В «родном» Морском министерстве дела обстоят ещё хуже: коллеги-адмиралы интересуются только постройкой новых кораблей и близкими к ним изобретениями — системами управления огнём, навигации, снабжения, обслуживания и т.д. Морская авиация, в самом оптимистичном случае, представляется флотоводцам как привязные аэростаты для наблюдения за акваторией. Да и то, в эпоху паровых двигателей угольный дым из топок распространялся на многие мили, демаскируя эскадры. Посему разведывательное значение воздухоплавательный аппарат мог бы получить только при реальной дистанции действия во многие десятки миль. Как ни парадоксально, сухопутное ведомство, занимавшееся всеми военными вопросами, кроме морских, по определению исповедует более широкий подход к техническим новшествам. Оттого Можайский как на службу регулярно являлся в величественное здание на Дворцовой площади, просил, убеждал, доказывал, умолял, получал очередной отказ и снова добивался аудиенции у генералов…

В сухих словах официальной переписки изобретатель не смог выразить главный аргумент: без покорения неба человек — лишь эмбрион высшего разумного существа. Обретя воздушное пространство, он получит невероятные возможности. Пусть Россия первой преодолеет нелепое ограничение, привязывающее нас к земле с рождения и до смерти.

Сегодняшний отрицательный ответ его обескуражил. Впервые за много месяцев Можайский получил не бюрократическую отписку, а развёрнутый анализ положений своего прожекта. Утратив часть присущей ему в молодости гибкости мышления и даже несколько закостенев в воззрениях, он не мог не признать убедительности отдельных доводов, которые изложил штабс-капитан.

Александр Фёдорович ощутил двойной удар. Отказ от казённого финансирования дополнился леденящим душу сомнением — может быть, действительно в его расчётах есть роковые ошибки, и снаряд не полетит даже с мощными двигателями Обуховского завода.

— Георгий Дмитриевич, вы доложили Петру Семёновичу о выводах комиссии? — спросил у штабс-капитана хозяин просторного кабинета, генерал от инфантерии Обручев.

Как начальник Главного штаба, он по должности является председателем Военно-учёного комитета. Сей комитет не распределяет министерских фондов и лишь готовит предложения Военному министру генералу Ванновскому, тем перекладывая ответственность и отводя упрёки от себя. Но разве министр подпишет документ, если он не выдержан в заведённом порядке и не визирован Обручевым?

— Никак нет, Николай Николаевич. После вашего утверждения и доклада господину министру решение о закрытии прожекта Можайского станет свершившимся. В письме на высочайшее имя контр-адмирал особо подчёркивал, что участники предыдущих комиссий не прислушались к его аргументам.

Начальник штаба одобрительно глянул на помощника. Штабс-капитан правильно уловил диспозицию и подготовил процедуру, после которой у назойливого изобретателя не будет оснований вновь беспокоить Его Императорское Величество жалобами на бюрократизм Военного министерства.

— Спасибо, Георгий Дмитриевич. Распорядитесь подать нам чаю. А мы послушаем уважаемого Александра Фёдоровича, какие он может привести возражения, — Обручев специально смягчил официозно-казённый тон, заданный канцелярским языком заключения комиссии. Да и сидящий перед ним отставной контр-адмирал, пусть и доросший по военному делу до четвёртого класса в табели о рангах, никакого отношения к сухопутной армии никогда не имел, по возрасту списан в окончательные нонкомбатанты и представляется генералу практически партикулярным лицом.

Можайский не притронулся к чаю и бросил хмурый взгляд из-под седых кустистых бровей на вертевшегося у окна моложавого штатского, представленного как «господин Самохвалов, воздухоплаватель».

— Простите, сударь. Далее речь пойдёт о секретных делах военного воздухоплавания.

Штатский улыбнулся, но за него ответил генерал:

— Полноте, Александр Фёдорович! В ближайшие годы военное применение вашего детища едва ли состоится. А бесценный опыт полётов Петра Андреича поможет сделать правильные выводы.

— К вашим услугам, — ещё раз осклабился тот.

Можайский вздохнул и решил не перечить по мелочам. Ныне предоставлен последний шанс переубедить Обручева, а там – лишь бы доделать аппарат. Потом он покажет и генералам, и самоуверенным штафиркам, насколько грозен будет его снаряд в воздухе.

— Милостивые государи! Я благодарю вас за внимательное ознакомление с моими документами. Признаю, в таком новом деле невозможно все проблемы решить уже при выделке первого снаряда. Посему неизбежны неисправности, аварии и переделки конструкции. Однако я полагаю, что для нашей армии и флота, а также первенства России в постройке воздушных кораблей тяжелее воздуха мы должны двигаться вперёд. Первопроходцам трудно.

— Извините, Александр Фёдорович. Мне кажется, у господина Самохвалова есть свои соображения по поводу новизны вашего прожекта, — перебил Обручев. — Пётр Андреевич, будьте любезны.

Воздухоплаватель, игнорируя выделенное для него кресло, начал расхаживать вдоль окон, вещая и размахивая руками. Его метания выходят за всякие рамки учтивости, но юродивые энтузиасты безумных дел всегда пользуются некими привилегиями наравне с артистами, писателями и прочими творческими индивидуумами, коих вредно загонять в предустановленные рамки. Несмотря на тридцать — тридцать пять лет возраста, которые Можайский ему дал по первому впечатлению, по имени-отчеству звать сей персонаж неловко. Скорее — Петя, в близком кругу подобных называют Петюнчик или ещё как игриво. И такое существо участвует в решении судьбы русского воздухоплавания? Куда катится Россия!

— Идея полёта на аппарате тяжелее воздуха не нова. На воздушном змее многие поднимались и до вас, Александр Фёдорович. Китайцы уже лет восемьсот так делают. Но это — не полёт. Стоит перерезать верёвку, змей отвесно падает на хвост. Он не умеет парить в воздухе без привязи. Безмоторные парящие аппараты — также не новость. Французы их называют «планёры», англичане — «глайдеры». Во Франции я летал на аппарате Жан-Мари Ле Бри. Вы не поверите, в эти несколько секунд над землёй чувствуешь себя настоящей птицей. — Пётр даже закрыл глаза, мысленно вернувшись в мгновения свободного полёта. — Лет десять назад я видел один из экспериментов Луи Пьера Муйяра. Николай Андреевич Арендт, наш соотечественник, также совершил, по слухам, несколько удачных полётов, но с ним, к сожалению, я лично не знаком, — из щёгольского кожаного саквояжа на свет появился зачитанный журнал «Знание» за 1873 год со статьёй Арендта «К вопросу о воздухоплавании». — Не обижайтесь, сударь, но их аппараты гораздо уверенней держались в воздухе, нежели ваше изобретение.

— Вы забываете, господин воздухоплаватель, что на моём снаряде есть паровые двигатели, — Можайский глянул на выскочку с явной неприязнью. Одна фамилия «Самохвалов» чего стоит, удивительно подходящая к самодовольному штатскому. — Я запатентовал своё изобретение.

Холёная рука извлекла из портфеля ещё одно печатное издание, на этот раз — английское.

— Джон Стригфеллоу и Уильям Хенсон в 1842 году зарегистрировали устройство «Воздушного парового экипажа», по-английски Aerial Steam Carriage, патент Британии № 9478. Их «Эриэль» с размахом крыльев сорок шесть метров, по-нашему это двадцать две сажени, был рассчитан на паровой двигатель мощностью пятьдесят индикативных сил. Ваша пятилетняя привилегия Департамента торговли и мануфактур, во-первых, давно истекла, во-вторых, имела оговорку «чтобы изобретение сие, по 97-й статье того же Устава, было приведено в полное действие». Как мы знаем, ваш воздухоплавательный снаряд так никуда и не поплыл. Обождите! — Самохвалов жестом остановил готовое сорваться у контр-адмирала возражение. — Паровой аэроплан, прошу милостиво извинить за ещё одно английское слово, не получился ни у кого. За полстолетия удалось построить ряд малых летающих игрушек на паровом или пружинном двигателе, а также несколько моделей в натуральную величину, которые катались по рампе или по земле, потешно пытались подпрыгнуть и быстро ломались. Как паролёт Феликса дю Тампля в 1875 году, он на куски развалился, — человечек хохотнул, но никто не поддержал его веселье. — В портфеле у меня целый архив вырезок. Простите великодушно, судари, но я не дерзну назвать нелетающее изделие аэропланом. Его можно наречь разве что моделью в натуральную величину или опытным образцом.

— Александр Фёдорович, если у вас есть что возразить — я весь внимание, — генерал изобразил объективность. Он от души обрадовался, что говорить неприятные вещи в лицо заслуженному моряку приходится не ему, а залётному штатскому, с которого взятки гладки.

— Мой снаряд взлетел, — угрюмо парировал Можайский. — Для длительного устойчивого полёта необходима установка двигателей Обуховского завода, на монтаж которых нет денег. Нужно шестьсот рублей. Слово дворянина.

Контр-адмирал снова уставился на воздухоплавателя. За годы на море он привык общаться с простым людом и не чураться его. Но выскочку надобно поставить на место. Такие вещи, как офицерская или дворянская честь, приказчикову сыну неведомы, зато понятны штабистам. Несмотря на безукоризненный английский костюм и грамотную речь Самохвалова, его простецкое или, как говаривали в старину, «подлое» происхождение лезет изо всех щелей: неуважение к старшим, отсутствие чувства собственного достоинства, манера бегать и махать руками в разговоре.

Штабс-капитан открыл папку и извлёк несколько листков. К прискорбию, папка Главного штаба предоставила не меньше разрушительных для Можайского документов, чем лакированный саквояж.

— В записке Главного инженерного управления Военного министерства, составленной по результатам испытаний в 1883 году, отмечено, что аппарат Можайского был приводим в действие, но взлететь не мог. Повторная попытка в присутствии представителей министерства датирована 1885 годом. Снаряд разогнался под уклон на деревянном настиле, завалился набок и поломал крыло.

— Но перед этим он оторвался от досок всеми четырьмя колёсами! — выцветшие глаза моряка вспыхнули фанатичным огнём. Не важно, что колёса снаряда крутились в воздухе, словно на бричке, перевёрнутой пьяным извозчиком, а подлёта не зафиксировал никто из присутствующих. Изобретения, на десятилетия опередившие время, могут быть воплощены лишь подвижниками, для которых слово «нельзя» ничего не значит.

— Не будем спорить по мелочам, — примирительно вставил начальник штаба. — Я даже готов допустить, пусть снаряд пролетел десять или двадцать шагов. Что это меняет? Вы дали слово о достаточности Обуховских моторов в пятьдесят индикаторных сил. В 1885 году у вас работали машины в тридцать индикаторных сил, а комиссия под председательством капитан-лейтенанта Рыкачёва настаивает минимум на семидесяти пяти. Но и вес увеличится, не так ли? Уже сейчас ваш аппарат тянет около шестидесяти пудов. Значит, снова надо наращивать котлы, цилиндры, запас воды и топлива. Если ваш аппарат взлетит, он не сможет преодолевать большие расстояния с полезным грузом. Пока сие лишь спорт — полетит или нет. До регулярной работы ещё годы и годы труда.

— Машины готовы. Говорить легко о чём угодно. Наверняка можно узнать лишь одним способом — установить их на мой снаряд и взлететь.

— Недостаточность мощности движителя — не единственная нерешённая проблема, — снова заговорил штабс-капитан. — В заключении комиссии генерал-лейтенанта Паукера указано: «При правильном устройстве снаряд может двигаться по воздуху по определённому направлению только при совершенно спокойном воздухе, или при весьма ровном ветре, направление которого сохраняет неизменное наклонение к горизонту. В противном случае снаряд быстро меняет движение, как в горизонтальном, так и в вертикальном направлении». Иными словами, имеющиеся приборы — вертикальный руль направления, подобный морскому, и руль глубины — не обеспечивают устойчивости аппарата в воздухе. Нет никаких приспособлений регулировать боковой крен. Комиссия Паукера рекомендовала опробовать изменение геометрии крыла, но это предложение не опробовано. Стало быть, при любом порыве ветра у воздухоплавателя нет возможности убрать крен или уберечь аппарат от переворота. На испытаниях так и произошло — при попытке подлёта снаряд тотчас перевернулся на крыло. Слава богу, человек внутри машины не пострадал существенно.

— Полностью поддерживаю Георгия Дмитриевича, — встрял штатский. — Отправлять кого-либо на большую высоту в неустойчивом аппарате есть чистое душегубство. Недаром китайцы подымали на змеях лишь бандитов, приговорённых к казни, да пленных. Не берите грех на душу, любезный Александр Фёдорович. И так сколько людей погибло в воздушных опытах — Летур, де Груф, Малони, ломаных ног не счесть.

— Я сам полечу.

— А это уже совсем несерьёзно, — развёл руками генерал. — Нам с вами головой работать пристало, молодёжь пусть дерзает. Однако риск должен быть оправданным.

— Есть куча других просчётов, очевидных и без дальнейших экспериментов, — продолжил Самохвалов. — Конструкция перетяжелена. Скажите, зачем два мотора разной мощности и целых три винта? Почему пропеллеры стоят в прорези крыла, усложняя и без того громоздкую раму? Почему в центре установлена длиннющая водонепроницаемая лодка, а не лёгкая гондола — о спуске на воду пока даже речь не идёт?

— Пропеллеров потребно не менее двух, так как они вращаются в разные стороны и тем компенсируют вращательный момент. Второй двигатель даст надежду на управляемое снижение при отказе в воздухе первого. Прорези в крыле заимствованы из самой удачной летающей модели — «Летуньи». На воду опускаться мягче, чем на поле, коли в воздухе что-то испортится.

Оппоненты Можайского переглянулись. На все вопросы у контр-адмирала готов ответ. Правильный или неправильный — не важно. На его обветренном лице не читается никаких сомнений в своём изобретении. Что творится внутри — чужая душа всегда потёмки. Последнюю попытку достучаться до неё предпринял тот же Пётр Андреевич.

— У меня собрано более десяти публикаций, где доказывается, что вытянутое крыло лучше создаёт подъёмную силу, нежели короткое и широкое. Главная часть крыла — передняя кромка. Вот рисунки на примере глайдеров и крупных парящих птиц. У вас крыло из двух квадратов. Врезанные пропеллеры высасывают воздух с передней части плоскостей, кромка не работает.

Недовольство в адмиральских глазах сменилось усталым презрением.

— Прикажете переделывать снаряд целиком, господин... воздухоплаватель? На новый не хватит остатка моей жизни. Вы предлагаете умертвить весь прожект.

— Александр Фёдорович, может, вернёмся к варианту с воздушным змеем? Не разумно рисковать новыми моторами и жизнью механика, вычислите центр приложения усилия, полагаю, он недалеко от центра тяжести, зацепим за шестёрку... нет, за восьмёрку или сколько нужно лошадей, чтобы разогнать снаряд вёрст до двадцати пяти в час, и проверим его в полёте. Ежели удастся, я сам буду ходатайствовать за вас перед Николаем Николаевичем и военным ведомством.

— Я пробовал на шестиаршинной модели. Она перевернулась и сломалась. Но с моторами — другое дело, — стихший было, голос авиационного первопроходца окреп. — Ручаюсь, динамическая остойчивость, регулируемая хвостовыми рулями, выйдет стократ лучше!

Пауза затянулась. Можайский тщетно обвёл глазами присутствующих в поиске понимания и поддержки.

— Довольно, — прогудел Обручев. — Нам известны попытки построить паровой аэроплан. Военное министерство не может позволить тратить выделяемые на науку средства, чтобы доказать невозможность такого аэроплана в очередной раз. Георгий Дмитриевич, я подписал заключение комиссии, отправьте его господину министру. Вам же, дорогой Александр Фёдорович, я скажу следующее. Даже если ваш воздухолетательный снаряд состоится, пройдут многие годы, пока он станет достаточно надёжным для принятия армией на вооружение. Научный бюджет Министерства направляется на поддержку работ, полезных армии уже через три-пять лет, а то и ранее. Так что — увы. Ищите единомышленников, последователей, меценатов, сыновей привлекайте. Дай Бог, удастся воздушный корабль во славу России. И ещё, это моя личная просьба, господин контр-адмирал, больше не беспокойте Государя и великого князя. Время, сами понимаете, тяжёлое, не след отвлекать их от державных дум.

— Честь имею, — сухо попрощался Можайский. Его массивный силуэт скрылся за дверью кабинета.

Обручев облегчённо откинулся на спинку и отхлебнул остывший чай.

— Георгий, у меня на столе лежат два заявления — на вечный двигатель и самодвижущуюся бронированную повозку с пушкой. С ними разберись сами.

— Слушаюсь.

— Сколько у нас нераспределённых средств?

— Сто рублей, Николай Николаевич.

— Есть что-нибудь толковое?

— Так точно. Проект руководства по конно-сапёрному делу.

— Замечательно. Пётр Андреевич, спасибо, что уважили, — генерал с чувством пожал гладкую руку воздухоплавателя. — Без вас мне было бы трудно убедить несговорчивого изобретателя.

— Всегда рад помочь, ваше высокопревосходительство. Кстати, брат приобрёл двух породистых рысаков. Не желаете глянуть в манеже?

— Всенепременно! И ещё раз благодарствую.

Освободив десницу из генеральских лап, тёзка первого российского Императора кинулся догонять Можайского.

Отставной контр-адмирал неподвижно упёрся взглядом в ледяную поверхность Невы. Река не вскрылась, но уже потемнела местами, предвещая скорый ледоход, а за ним весну и тёплые дни. Вот только в душе моряка поселилась настоящая зима, не глядя на март. Денег больше взять негде. Достроить снаряд не на что. Долги отдавать нечем. Пенсии едва хватает на съём крохотной квартирки за Обводным каналом и полуголодное существование. Отставные адмиралы и генералы живут за счёт наследственных имений или за время службы прикупают землицы в личный пенсионный фонд. Все активы семьи Можайских безвозвратно вытянул аэроплан. Жена умерла, у сыновей своя жизнь, внуков Бог пока не послал. К чему постылое существование?

В такие критические дни, порой растягивающиеся в критические годы, когда ощущение тупика и безысходности заполоняет всё вокруг, нет сил сражаться и двигаться дальше, на горизонте вдруг появляется добрый фей или злой дьявол, который предлагает помощь и неожиданный выход из ситуации. Точнее, явление потустороннего существа случается в романах и сказках, в жизни чаще всего вообще никто не приходит, а человек сам выбирается из ямы или тонет в ней навечно.

Рядом с Можайским нарисовался Петя Самохвалов, вполне плотская и земная особь, которую контр-адмиралу меньше всего хотелось бы видеть в сей момент и в недолгую оставшуюся жизнь.

— Фу-ф, насилу вас догнал, Александр Фёдорович. Горазды вы шагать.

Щуплая его фигура в сером английском пальто с английской же клетчатой кепкой на голове со стороны показалась бы нелепой на пронзительном мартовском ветру, сдабриваемом зарядами мокрого снега, особенно рядом с монументальным контр-адмиралом в чёрной флотской форме, недобро разглядывающем воздухоплавателя сверху вниз через щёлки пятнистых старческих век.

— Вы изволили торопиться за мной, чтобы ещё раз объяснить непригодность моего снаряда и бесцельность потраченных последних тринадцати лет моей жизни? Зря поспешали, сударь. Мне не интересно ваше мнение.

— Нет! Да! То бишь — про ваш проект всё сказано, незачем повторяться. А годы, право же, потрачены не зря. Вы накопили такой опыт, что не у каждого из европейцев имеется. Но у вас денег нет, у меня — есть. И летал я не раз, на глайдерах и аэростатах. Посему предложение выдвигаю. Обсудим?

Можайский пыхнул трубкой.

— Предложение? От вас — мне? Это настолько невероятно, что я, пожалуй, выслушаю.

— Объединяем усилия и строим аэроплан! — Пётр даже руки в стороны расставил наподобие крыльев, сжимая в правой саквояж с обидными для контр-адмирала доказательствами его неправоты.

— Мой?

— Нет же. Проще новый создать, чем ваш переделывать. В нём неправильно решительно всё.

Проглотив очередную обиду, Можайский отрезал:

— Тогда нам не по пути. — Но тут инженерное любопытство взяло верх, и он спросил: — У вас, очевидно, и чертежи есть, лучше моих?

— Помилуйте, Александр Фёдорыч, откуда? В мире нет человека, который знает, как правильно выделать такой аппарат. Начинать придётся с азов, клеить модели, строить планёр, учиться летать на нём, подбирать двигатель.

— Всё равно, без меня. Моей жизни не хватит, чтобы начать заново и закончить. Так я и свой проект заброшу, и новый не осилю.

— А как вы хотите остаться в памяти ваших будущих внуков, господин адмирал? Единоличным хозяином провального прожекта или соавтором первого в мире аэроплана? Держите, ознакомьтесь и завтра дадите мне свой окончательный вердикт, — Пётр сунул саквояж в руку Можайскому. — Ну, по крайней мере, найдёте ответы на многие из вопросов, что возникали при постройке вашего изделия. Теперь, эскьюземуа, позвольте откланяться. Холодно не по-весеннему, дома меня ждёт горячий грог.

Самохвалов порскнул по мостовой, размахивая тощей рукой в своём непривычном глазу английском пальто и вскрикивая «извозчик! извозчик!», а отставной изобретатель уставился на записку с адресом. Обречённо вздохнув, контр-адмирал выбил трубку и двинулся по набережной и далее по Невскому в сторону Обводного канала, уворачиваясь от брызг из-под колёс проезжающих экипажей. У него не нашлось лишних денег даже на конку.

Глава 2

27-30 марта 1889 года. Санкт-Петербург, Красное Село

Следующий день оказался на удивление солнечным и безветренным. Впрочем, отставного контр-адмирала, прожившего здесь много лет и привыкшего к переменчивости питерской погоды, обманчивое её улучшение не смогло ввести в заблуждение. Он прекрасно знал, что назавтра, а то и к вечеру, хляби небесные способны преподнести очередной мокрый сюрприз.

Оставленный Самохваловым адрес соответствует крепкому особняку на Васильевском острове. Всякий раз, перебираясь через Дворцовый мост, старый моряк наслаждался контрастом с левобережьем Невы. Там — гулкие колодцы дворов, зажатые домами прямые улицы со сплошной мостовой от стены до стены, безжизненное царство камня, кое-где перерезанное рукавами речной дельты. Люди и лошади кажутся чужеродным слоем, беспорядочно намазанным на гранитный остов великого града Петрова. На васильевских линиях зелени чуть больше, ближе к Финскому заливу чуется запах моря, на горизонте возвышаются корабельные мачты, а землю занимает упорядоченный припортовый хаос.

На седьмом десятке трудно менять привычки, сформированные в зрелые годы. Можайскому памятны качающийся настил квартердека, брызги на стекле нактоуза, хлопанье серых парусиновых полотнищ, угольная копоть машины, а потом — зелёные бескрайние поля северной Малороссии и Вологодчины, где он провёл столько лет и где вплотную подошёл к идее снаряда тяжелее воздуха. Здесь, на северо-западе России, он гораздо лучше себя чувствует не в городе, а в Красном Селе. Там на глазах вырастало его детище, которому он отдал больше сил, энергии, времени, да и, пожалуй, любви, нежели сыновьям.

Присутствие зелени у самохваловского дома обозначал палисадник, содержащий ряд куцых кустиков и, очевидно, газон. Без листвы и травы полоска живой природы выглядит по-мартовски мрачно, что никак не смутило воздухоплавателя, который с невероятно серьёзным видом обосновался на крыльце, делово черкая на листиках бумаги. Неожиданно швырнул мелкий камушек в толпу голубей. Когда сизари всполошенно взлетели ввысь, экспериментатор кинул на место птичьего выпаса энное количество хлебных крошек из растерзанной булки и продолжил наблюдать.

— Доброго здоровья, Александр Фёдорович! Пристраивайтесь рядом.

Контр-адмирал молча пожал Петину руку. Голуби, успокоившиеся после каменного гостинца, снова начали слетаться к дармовому угощению. Самые активные спикировали к кормушке, при приземлении выворачивали крылья, тормозя ими в воздухе, и сели точно к еде. Опоздавшие особи выписали планирующий круг, выбирая наиболее хлебное место из оставшихся.

Пётр слез с перил и вооружился Т-образной штуковиной с блестящим верхом. Он снял крышку с деревянного ящика, украшенного гордой надписью Kodak, после чего стал дожидаться наиболее выразительного голубиного виража. Можайский, прежде не видевший фотосъёмки с магниевой вспышкой, на минуту ослеп. Он протёр глаза, вполуха слушая Петюнин трёп.

— ...С воронами лучше было. Размах крыльев, почитай, раза в полтора больше-с. Но дворник, ирод окаянный, утром собаку уволок. Где, скажите на милость, я найду ещё одного дохлого пса?

— Тухлую говядину они также откушают, — заметил моряк, которого начала забавлять непосредственность молодого (по сравнению с ним) естествоиспытателя. — Если не изволите брезговать, что под окнами вашего дома падалью несёт.

Пётр Андреевич тем временем презентовал голубям остатки булки, сгрёб фотокамеру и пригласил Можайского в дом.

— А вы побрезговали генеральским чаем. От моего не откажетесь? Распоряжусь подать его в кабинет.

Если зал, который скромно поименован кабинетом, и уступает площадью обители начальника Главного штаба, то не намного. Зато обстановка отличается разительно. Здесь нет императорского портрета, да и места ему не нашлось бы. Все стены, потолок, столики и даже часть пола занимают фотографии птиц, летательных аппаратов, чучела и их фрагменты, воздушные змеи, макеты, чертежи, книги. Зайдя в Петино святилище, контр-адмирал догадался, что уборщица под страхом смерти не допускается в сей храм воздуха.

Увидев знакомые очертания, Можайский приблизился к модели собственного снаряда. Вот и военная тайна — любой интересующийся штатский может узнать практически всё про будущий армейский аппарат.

Сдвинув на столе кучку барахла, отставной моряк водрузил туда саквояж.

— Благодарствую. Среди французских публикаций я нашёл замечательно остроумные идеи.

— А как у вас с английским, Александр Фёдорович?

— Хуже. В британских портах мог изъясниться, не более.

— Это поправимо. Могу перевести самые интересные заметки. А по-немецки, увы, и я — нихт ферштейн. Но, судя по картинкам, германцы не додумались, ни до чего оригинального. Прошу осмотреться, я на минуту — проявить фотопластинку.

К моменту, как Пётр вынырнул из глубин своего царства, вытирая руки пятнистой от реактивов ветошью, прошло гораздо больше минуты, чай давно остыл, однако контр-адмирал потерял счёт времени и продолжил разглядывать собранные здесь богатства. Чтение вырезок из саквояжа и коллекция новоявленного коллеги убедили его — он отстал от жизни. За долгие годы работы над снарядом он лишь вскользь просматривал сообщения о попытках других конструкторов, вычленяя главное — на моторном аппарате тяжелее воздуха покуда никто не полетел. Самохвалов начал с того, чему Можайский посвятил несколько месяцев в середине далёких семидесятых — с изучения достижений и ошибок предшественников. Что же, и ему возвращаться назад, к исходной точке? Поздно.

Усевшись за обширный письменный стол, хозяин кабинета продолжил, будто прервался секунду назад:

— Французы и англичане наэкспериментировались вплоть до доказательства следующих фактов. Во-первых, пилотируемый полёт на аппарате тяжелее воздуха реален. Во-вторых, аппарат должен иметь неподвижное крыло или несколько друг над другом для создания подъёмной силы — всякие махолёты или, по-французски, «орнитоперы», слишком сложны для передачи усилия от двигателя. В-третьих, механический двигатель с малыми крылышками на валу наподобие архимедова винта даёт достаточное горизонтальное усилие для движения аппарата и набора скорости, при котором подъёмная сила крыла оторвёт его от земли.

— Так точно. Это было известно ещё к 1880 году, когда я проектировал снаряд.

— С тех пор испытатели продвинулись в изучении полёта птиц. Я тоже, как видите, усердствовал немало, о своих выводах расскажу позднее.

— Пётр Андреич, поверьте, в наблюдении за птицами, особенно морскими, я также провёл немало часов. Человек взлетел на воздушном шаре — такого не было в природе, оснастил корабли паровыми машинами: все его успехи от придумки нового, чего Бог до нас не сотворил.

— Искренне согласен, коллега. Иначе я бы тоже ломал голову над машущей конструкцией. Но парящая птица подчиняется тем же воздушным законам, что и рукотворный аппарат с неподвижным крылом. Птицы да летучие мыши — пока наши единственные учителя. Кстати, о мышах. Они летают гораздо хуже и не способны к планирующему полёту. Насекомые и птичья мелочь — тоже. Почему? Крупные пернатые хранят секрет, который нам с вами предстоит раскрыть. Итак, Александр Фёдорович, вы со мной?

— Не знаю, молодой человек. Полагаю, мы и дальше сможем обмениваться идеями, но каждый будет строить свой аппарат.

— Кстати, давайте проведаем ваш снаряд. Если можно, конечно. Он по-прежнему в Красном Селе?

— Так точно.

— Скажем, завтра. Часов в девять я приготовлю экипаж.

На этом контр-адмирал откланялся. Он был готов ещё и ещё рассматривать Петины фотографии, подшивки и альбомы, но чувствовал себя нахлебником, не способным дать что-то взамен водопада информации. Суровая, справедливая и гордая натура старого военного несовместима с иждивенчеством. Таков один из парадоксов знаменитой и непостижимой русской души. Выпрашивая и растрачивая казённые средства безо всякого позитивного результата для Отечества, Можайский не считал себя паразитом. А что-нибудь безвозмездно забрать у частного лица не позволительно с позиций дворянской чести. Хотя дворянин — лицо служивое именно по отношению к Государю и казне. These mysterious Russians...

Всю долгую дорогу до приюта воздухолетательного снаряда Пётр, запахнувшись полостью, спасавшей путников от холода в открытом ветрам кабриолете, посвятил разглагольствованиям на тему птичьего полёта.

— Птичье крыло создаёт удивительную подъёмную силу даже при малой скорости набегающего потока. И, кстати, небольшом сопротивлении потоку, иначе птица не могла бы столь успешно двигать вперёд. Этот секрет я хочу вырвать путём длительных экспериментов над разными профилями крыльев. Меня другое волнует, как они умудряются лихо управлять парением? Тут — просто ума не приложу.

— Хвостом управляют, какой уж секрет.

— Я и раньше так думал, и многие европейские авторы статей — тоже. Но не вяжется это со снимками голубей.

— Пётр Андреевич, у вас голубиные снимки мазаные.

— Так-то оно так. Перьев на крыле не видно. Но положение отчётливо понятно. И вот что я выяснил. Когда голубь в вираж входит, линия хвоста остаётся примерно параллельной линии крыльев. И вправо-влево сизарь хвостом не машет. Понимаете? Перья хвоста работают у него только как руль высоты. Если, конечно, нечёткие фото я правильно истолковал.

— Пожалуй. Птица им наклон вперёд и назад регулирует. У нас на флоте это называется дифферент корпуса судна.

— Для летательных аппаратов французы слово специальное придумали — тангаж. Но меня больше поворот и бортовой крен волнуют. Тут с флотом вообще всё по-разному. Кораблю пристало на ровном киле стоять, любой крен во вред.

— Почему же? Парусник всегда на подветренную сторону кренится. Лишь бы угол оставался в пределах допуска.

— Но вы же на флоте с креном боретесь. Балласт увеличиваете, целую теорию о метацентрической высоте выдумали. Никакой капитан в здравом уме специально корпус не накренит. Разве что от ракушек очистить. И рыбы в пруду так же плавают, я сам наблюдал. Поворот проходит только в горизонтальной плоскости, взмахом хвоста, а у корабля — движеньем руля, он точь-в-точь как рыбий плавник, но огромный. Отвлёкся, простите, сейчас к птицам вернусь. Так вот, они поворачивают с закладкой виража, кренятся и летят как по внутренней поверхности огромной воронки. И, знаете, что самое поразительное? Они входят в крен с лёгким движением крыльев. Не взмахом, а так — чуть шевельнул сизарь рукой, она уже выше, вторая ниже, и давай петли нарезать. А вот что именно он делает — подымает, нагибает или перекручивает крыло, не могу понять, сколько бы хлеба и фотопластинок не извёл. Очевидно, что нашему аппарату вертикальный руль направления не понадобится, максимум — аналог спинного плавника рыб для курсовой устойчивости. Достаточно руля высоты и руля крена. Хочешь повернуть налево — наклони аэроплан влево и подними хвостовое оперение, потом выровняй машину. Вы у птиц вертикальный хвост видели?

— Нет, только у рыб.

— Сиречь, водная и воздушная среда свои условия диктуют, разные.

Пётр ненадолго замолк и задумался.

Контр-адмирал окинул взглядом неторопливо проплывающие пригороды Питера и спросил:

— Как вы себе представляете программу работ по строительству аэроплана? — Можайский, отдавая должное эрудиции и энергии своего спутника, воспринимал его по-прежнему как анархически неорганизованного богатого купеческого сынка, не способного к планомерному труду. Но Самохвалов снова удивил.

— Весь путь разбивается на несколько последовательных этапов. Возможно, когда мы продвинемся вперёд и вместо чиста поля увидим новые проблемы, добавятся следующие этапы. Пока могу рассказать, что очевидно ныне. Во-первых, необходим близкий к идеальному глайдер с правильной формой крыла, способный нести человека и мотор. Здесь потребуется серия экспериментов на моделях, математические расчёты результатов и новые эксперименты. Для этого вы и нужны, Александр Фёдорович, опытный инженер и математик. Моё образование широко, но, к сожалению, не основательно. Во-вторых, требуется система управления креном и тангажем. С рулём высоты понятно, а как контролировать крен, пока никто не знает. Не делать же всё крыло подвижным, как советовал ваш друг Паукер, — при упоминании немца, создавшего проблемы по открытию финансирования в начале проекта, Можайский недовольно поджал губы. Петя продолжил трескотню:

— Допустим, мы построили аппарат, который совершает управляемый планирующий полёт с человеком на борту, англичане называют воздушного кучера pilot, и грузом вместо мотора. Неважно, как его запускать — с обрыва, с конного буксира, с аэростата. Лишь бы аппарат преодолел по горизонтали в разы большее расстояние, чем потерял начальной высоты, хорошо управлялся и не разбился на спуске. Вот тогда мы дойдём до места, где вы забуксовали, — поиск подходящего аэропланного двигателя, достаточно лёгкого и тяговитого.

— Как же вам видится третий этап?

— Понятия не имею, — Самохвалов пожал плечами.

— ?!

— Первые паровые машины на судах и мануфактурах давали мощность от трёх до восьми лошадиных сил, а массой были в десятки пудов. Сколько весит современный судовый 600-сильный двигатель? Да и локомотивные моторы скоро подберутся к тысяче лошадей. Но не уверен, что мы взлетим на паровике. Каждый год из Европы и Америки приходят сообщения об экспериментах с продуктами разгонки нефти. За пару-тройку лет, затраченных на подготовку планёра, что-нибудь изобретут. По прикидкам, без расчётов, нужен мотор мощностью не менее пятидесяти лошадиных сил и массой до полутораста-двухсот килограмм с пропеллером и запасом топлива. Или ракета.

— Ракета?

— Конечно. Если пороховой заряд, как в потешных патронах для фейерверков, разгонит глайдер ввысь, а пилот совершит управляемое парение, мы с вами, дорогой адмирал, войдём в историю как авторы первого аэроплана. Понятно, что для нашей мечты о долгом полёте порох не годится. О, я вижу по вашим глазам, вы уже мысленно примерили пиропатроны к воздухолетательному снаряду Можайского? Не трудитесь, уважаемый. Аппарат не имеет приспособы для поддержания устойчивости по крену. Его запуск в небо — верная смерть пилота. Зря я вам сказал про порох. На ракетной тяге можно набрать высоту, не более. Всё равно, что на конной, как на большом воздушном змее. Уверен, что вертикальный руль и ракетный мотор в воздухе никогда не понадобятся.

— Это одни рассуждения, — отмахнулся Можайский. — Скоро вы увидите практически готовый аппарат и перемените своё мнение.

— И даже увековечу, — Самохвалов погладил большой кофр с камерой Kodak.

— Пётр Андреевич, потрудитесь не употреблять выражений вроде «мы построим» и «мы войдём в историю». Я признателен за свежие мысли, но у меня своя дорога и одна цель — закончить мой снаряд.

— Как скажете, любезный Александр Фёдорович, — ответствовал тот и продолжил монолог о птичьем полёте.

Аэроплан издали смотрелся рукотворной птицей, выглядывающей поверх остатков поваленного забора. Огромное прямоугольное крыло словно в любую минуту готово унести её в небо. Но вблизи картина оказалась столь удручающей, что Петя, критически склонив голову, заявил, что не станет фотографировать ЭТО.

— Вообще говоря, ваше превосходительство, когда вы сюда наведывались в последний раз?

— В прошлом году, — ответил конструктор и, развернувшись корпусом, раздражённо добавил: — У меня нет лишних денег на поездки.

— Понятно, — не стал комментировать Самохвалов, который заметил ветхую лестницу и полез по ней в гондолу.

Из отчётов Главного штаба он знал, что последний запуск машин производился почти четыре года назад. Но о круглогодичном содержании аппарата под открытым небом на практически неохраняемой территории он и не догадывался.

Лодка, не просмолённая, как флотская шлюпка, за несколько лет и зим растрескалась и потекла. Может, и к лучшему — талая вода свободно слилась сквозь щели в днище. Паровых машин нету, как и котла с топкой, конденсатора и сепаратора. Тросы над пустыми станинами грубо оборваны — безвестные герои, снимавшие паровые машины, явно торопились. Без тросов фермы хвостового оперения вместе с задней частью конструкции повалились вниз.

Крыло, обтянутое из экономии только с нижней стороны каркаса, обвисло под гнётом льда и растаявшего снега. Через многочисленные прорехи чернеет земля.

Пётр спустился вниз. Отряхнул деревянную труху с английского драпа, огорчённо потёр масляное пятно. Его чёрный спутник недвижимо встал у пропеллера, прижавшись лбом к потемневшей, покоробившейся лопасти. Деревянно-матерчатый урод с опущенным хвостом был подобен усталому мерину перед скотобойней, с которым хозяин ведёт последний безмолвный диалог.

— Вы велели снять машины?

Можайский покачал головой. Ничего удивительного. Рядом воинская часть. Не крадут только в одной армии мира — из оловянных солдатиков. Здесь русская пехота. Вряд ли стоило ожидать другого.

Самохвалов с тоской оглядел почерневшие крыльевые балки с грубыми деревянными нашлёпками — следами ремонтов после ударов оземь. Интересно, подумал он, если от пробежек и попыток подскоков горе-аппарат лупил плоскостями по грунту, как на нём летать? Верно, сидящий в люльке механик не потянул рычаг подъёма, дабы не улететь к Богу на этом корче. Нестреляющая Царь-пушка, незвонящий Царь-колокол и нелетающий Царь-аэроплан — многовато царей-бездельников на одну многострадальную Русь.

— Где же знаменитый наклонный деревянный настил, скатываясь по которому снаряд набирал взлётную скорость?

— Порублен на дрова, — Можайский оторвался от лопасти и свирепо вперил взгляд в несостоявшегося компаньона. — И что прикажете предпринять? Отступиться? Сдаться? Аппарат можно отремонтировать! Моторы украли — пусть, обязательно надо ставить мощные, обуховские. И настил не беда — на новых моторах он и без наклона разгонится, с ровной земли. Что вы смеётесь?

— Над собой. Просто укатываюсь. Не поверите, у меня мелькнула мысль выделить шестьсот рублей на доведение эксперимента до логического конца. Представляете? Вложить шесть сотен в груду ломья!

— Что же тут смешного, сударь? Извольте объясниться!

— Да я представил, как на ремонт крыла, замену пропеллеров и прочие дела вы заявите о следующей одной тысяче рублей. «Слово дворянина», как же.

Контр-адмирал грозно приблизился. Узловатые пальцы вцепились в английский драп. Можайский дёрнул так, что лацканы петиного пальто затрещали. Он прошипел, плюясь старческими слюнями прямо в глаза.

— Вы забываетесь, сударь! Не вам, детям лавочников, судить о дворянской чести.

— Не буду спорить. Только я, сын лавочника и белошвейки, никому не должен ни гроша. Ни рубля не взял из казны и могу всем в лицо смотреть без стыда. Кстати, коллега, вы в курсе, куда ушли средства из фонда Военно-учёного комитета вместо прожекта Можайского? На выработку руководства по конно-сапёрному делу. И не смотрите на меня так. Это, в частности, как сапёрам переправы наводить, чтобы лошади ноги не ломали, очень полезная вещь, а не... — Петя мотнул головой в сторону останков мечты. — Теперь отпустите меня и отправляйтесь в церковь грех замаливать, что собирались живого человека в небо забросить верхом на куче гнилья.

Отставной моряк отшвырнул Самохвалова в грязь, окончательно загубив его щёгольское пальто. Кипящая злость была вымещена на неодушевлённом предмете – Можайский с размаху врезал ногой по футляру с камерой. Выпустив пар, выдал трёхэтажный морской загиб и ушёл восвояси.

Сын пролетариев торгово-текстильного труда уселся в экипаж. Когда он вернулся в Питер, на город опустилась глубокая ночь.

— Барин! Вас внизу господин военный ожидать изволют.

Опять Обручев подослал кого-то из своих новых клевретов, подумал Самохвалов, сменил халат на пиджак и спустился в холл. Забавно, если встреча обернётся такой же испорченной одеждой. Придётся ехать в Лондон или Париж обновлять гардероб. Впрочем, туда в любом случае пора.

Но среди просторного зала обнаружился отнюдь не клеврет и не новый, а заметно изношенный. Угрюмой чёрной глыбой на надраенном паркете возвышался давешний спутник по красносельскому вояжу.

— Чем обязан?

Можайский несколько раз кашлянул. Непростые слова застряли в гортани угловатыми выступами и не пролезли наружу. Наконец, они просыпались как галька и заскрипели в пространстве особняка.

— Прошу простить... великодушно. Был несдержан, резок. Обидно слышать про ошибку дела моей жизни, особенно когда слова... правильные.

Пётр не стал строить из себя гордую барышню, без церемоний подошёл и пожал узловатую клешню старого моряка.

— Но, как вы понимаете, на помощь в постройке воздухолетательного снаряда с моей стороны рассчитывать не стоит. Не в силу личных обид, а от увиденного.

— Аппарата больше нет, — глухо отрезал его творец.

Обгорелые брови, ресницы, припаленные усы и мощный алкогольный перегар, не перебиваемый табачным выхлопом, дали чёткую картину развития событий после петиной ретирады. Спалив мертворождённого монстра, Можайский сжёг мосты к своей прежней жизни.

— Я вашу камеру стукнул, — визитёр продолжил исповедь. — Если там повредилось что, я возмещу. С пенсии.

— Не стоит утруждаться, — Петя махнул рукой. — Одна линза разбилась. Я уже заказал новую, двадцать рублей.

По унылому виду старика, для которого означенная сумма перекликалась скорее с годовым, нежели месячным бюджетом, Самохвалов понял — двадцатка списана в невозвратные потери, и о ней можно не волноваться далее.

— Лучше не откажите в любезности, которая вам вполне по силам. Представьте меня академику Менделееву. Самому ломиться как-то не комильфо.

— Непременно, — заверил моряк.

— Как бы ни развивались события, вам, Александр Фёдорович, без аппарата пришлось вернуться в исходную точку. А я и не выдвигался из неё.