Афоня. Старая гвардия

Грохот стоял такой, будто сама земля, рискуя расколоться на куски, пыталась вывернуться из-под ног. Песок и щебёнка летели в лицо, смешиваясь с гарью, потом и солью моря. Воздух дрожал от стрекота пулемётов. Где-то справа каменной крошкой осыпалась скала — японцы вцепились в остров, как в свой последний рубеж.

Счетверенный пулемет «Максим», или М4, строчил короткими очередями. Пехота пошла вперёд, сквозь дым и ветер, по колено в воде.

— За Родину! За Сталина! — понеслось над заливом, и от этого крика побежали мурашки.

Десантники прыгали за борт, увязая в серой пене. Они шли, не пригибаясь, будто смерть у них на довольствии. А я поливал берег свинцом, пока хватало ленты.

Вдоль кромки тумана показались японские танки. Маленькие, злобные… один из них повернул ствол прямо на десант.

— Хрен вам вместо советского солдата! — зарычал я, направляя на «япошку» огонь.
Пули высекали искры из брони, отвлекая эту чертову машину. Через секунду мелькнула тень — это был сержант Козырев, наш ростовский пацан, мой земеля. Он бежал, пригнувшись, с гранатой в руках.

Танк выстрелил — дым, грохот, земля взметнулась столбом. Когда пыль рассеялась, танка уже не было. Черный дым возвышался над башней…, а рядом Козырев, лежал лицом вниз, прячась от осколков.

— Молодец, — выдохнул я, — своё дело сделал.

С моря катила следующая волна десанта. Небо раскалывалось на части от грохота, будто бы с самих небес сыпались горящие осколки.
Русский медведь проснулся. И теперь его уже не остановить…

Наваждение начало уходить. Вспышки, крики, грохот орудий — всё растворилось, как дым после залпа. Вместо гула моря и артиллерии послышалось дребезжание — тонкое, навязчивое.
Виу… виу… виу…

Телефон.
Я вздрогнул, приходя в себя. Солнце ударило холодным утренним светом. А из магнитофона тихо тянулся голос Муслима Магомаева:

«Я — гражданин Советского Союза…»

Недавно внуки подарили этот чёртов кассетник — подарок к юбилею, мне исполнилось семьдесят лет. «Чтобы дед не скучал», сказали, ещё добавили: сувенир эпохи. На батарейках, со скрипом, но работает.
Вот только сегодня голос Магомаева звучал как насмешка… да и магнитофон даже был не наш. Сделано в Японии. Дожились…

Я потёр лицо, чувствуя, как дрожат пальцы. Курилы, дым, наши ребята… Козырев. Если я вспоминаю тот штурм, значит, день будет тяжёлый. Не к добру.

Телефон продолжал вибрировать.
Я глянул на дисплей — цифры расплывались, глаза не фокусировались. Старость… да, вот она. Всегда думаешь, что минует, а нет — и тебя догнала.

Я выдохнул.
Семьдесят лет — не шутка. Формально я ещё действующий капитан ВМФ, хотя здоровья всё меньше… После распада Союза всё пошло под откос: и флот, и люди, да и я сам. А ведь когда-то думал, что буду жить вечно.

Я помассировал виски.

Вчера был очередной разбор — комиссия из округа, какие-то «предприниматели», «инвесторы». Мол, катер надо списать, оформить под металлолом.
А я ведь служу на нём с семидесятых. Это мой корабль… да больше скажу — это моя жизнь.

Я надел очки и снова посмотрел на экран, на крупные черные буквы. Тоже, блин, придумали, телефоны без проводов, с экранами, без ста грамм не разберёшься. А кто звонил… кому надо, перезвонят.

Я вдохнул полной грудью. Морской воздух был холоден и солоноват. Волнение сегодня на море было лёгкое, под брюхом катера перекатывалась вода. Надо ж вот так… закемарил прямо возле шестиствольной пушки.

Я погладил ствол, как живое существо, и металл будто задышал под ладонью.

— Ну что, дружище, — пробормотал я, — похоже, и тебя списывать собрались…

Телефон снова ожил — виу, виу, виу, — будто назло. Я медленно вытащил его из кармана. Этот серый кусок пластмассы с торчащей антенной казался чуждым всему, что меня окружало.
Нажал кнопку.

— Капитан Соколов на линии! — гаркнул я.

Голос в трубке был неприятный.

— Мы едем, Афанасий Александрович.

— Жду, — коротко ответил я и оборвал связь.

Положил телефон на поручень и долго смотрел вдаль. Всё уже улеглось, и море стояло ровное, как стекло, только вдалеке серебрилась зыбь. Где-то за горизонтом были Курильские острова. Я помнил этот берег, каждый камень, каждую бухту. Там, где грохотали наши орудия, и дымом пахло небо, наши люди шли в атаку без колебаний.

У японцев не было ни единого шанса.
Тогда мы шли не ради славы и не ради наград. Мы шли за Союз — за то, что строили своими руками, за то, что верили, что будет вечно.
И за Сталина.

Да, теперь его ругают. Теперь все умные — знают, как надо было. А я помню другое.
Помню, как простой народ плакал, когда объявили, что его не стало.

Я тоже плакал… тогда не понимал, почему, а вот теперь понял. С ним ушла сила, уверенность и правда.

Ветер с моря дул прохладой… вот только беду не разгонял. Где-то звякнула незакреплённая цепь, лениво скрипнул флагшток. Катер покачивался на волнах, старый, ржавый, но всё ещё живой.
Как и я.

Я глубоко вздохнул, чувствуя, как что-то давит в груди. Сердце, будь оно неладно, последнее время начало схватывать.

Я прошёл войну — от и до. С сорок первого по сорок пятый, весь флот, все моря. Видел смерть, видел победу, видел, как из пепла рождается сила нашего могучего Советского государства. А теперь вот вижу, как ту силу медленно продают на вес. От этого подступала тошнота, не физическая — другая, душевная.

Невозможно спокойно смотреть, как эти новоявленные «дерьмократы» и либерасты дербанят страну, за которую умирали мои товарищи. Вчерашние офицеры, а сегодняшние «менеджеры», режут на металл корабли, на которых я служил…
И куда продают, спрашивается? К желтопузым, прости Господи — в Пусан. Туда, где теперь за нашу сталь платят долларами, а не уважением.

После отставки адмирала Хватова — светлая ему память — начался настоящий разгул. Он держался до последнего, костьми лёг, не дал продать авианосцы.

Сначала бартером меняли — корабли на пепси-колу, а теперь просто торгуют, как колбасой. Рынок, мать его. И вот теперь эти нелюди добрались до моего ракетного катера…

Сегодня я ждал «гостей». Дельцы, как они себя называли, хотели «приобрести» корабль, якобы на металлолом. А я знал, чем это кончится: снимут вооружение, вывезут за границу, переплавят. Останется лишь ржавый след на воде, и… всё.

Я поднял взгляд на небо. Там, где когда-то шли наши звенья бомбардировщиков, теперь летали лишь жирные чайки. Всё то же море, тот же ветер… только Родины уже нет.

Вдалеке послышался гул двигателей — и на пристань один за другим въехали машины. Немецкие…

Самое мерзкое, что посредниками в этой сделке выступали наши русские люди. Люди, чьи деды гибли на фронтах, чтобы у страны было будущее. Люди, которые теперь ведут делишки и подписывают бумаги, вынося на торги всё, что держало страну.

Европейцы, корейцы — какого черта они едут по Сахалину, по нашим причалам, и вовсе не как любопытные туристы? Это не сон и не кошмар, это горькая реальность.

Приказ сверху пришёл чётко и недвусмысленно: подготовить документы, подписать акты передачи, допустить инспекцию. Как командующий, в чьей ответственности находился ракетный катер, я должен был поставить подпись. Подпись, после которой орудия снимут, а сам катер уйдет в неизвестность.

Я увидел, как из машины выходят крепкие люди в тёмных куртках — братки. Среди них был ещё, конечно, офицер в военной форме, бизнесмен с рыжими короткими волосами и представитель какой-то корейской компании с папкой в руках.

Они поднялись по трапу. Офицер отдал мне честь — резко, показательно, как положено. От этого жеста стало гадко. Человек в форме, в которой когда-то стояли те, кто гибли за присягу, теперь пришёл устраивать торг. Я едва кивнул в ответ, приветствовать его по уставу я не смог бы даже под дулом пистолета.

Следом поднялся кореец — улыбнулся, кивнул, сделал свой поклон, вежливый, до мерзости правильный. Я посмотрел и ему в глаза — и не ответил. Русский человек не кланяется никому.

Потом шагнул бизнесмен. Уверенный, лицо — будто пластиковая маска с утренника, без единого чувства. В дорогом пальто, с мягким кожаным портфелем и с россыпью неуместных веснушек на физиономии.

— Здравствуйте, Афанасий Александрович, — сказал рыжий бизнесмен, протягивая руку.

— Это кто? — спросил я у офицера.

— Уважаемый бизнесмен, — шепотом ответил тот, будто извиняясь. — Компания Анатолия Борисовича выступает посредником сделки.

«Посредником»… вот теперь так называют тех, кто грабит собственный флот.

— Понятно, — сказал я хрипло. — Что от меня требуется?

Жать чистую, холёную ладонь рыжего-конопатого я тоже не стал.

Бизнесмен улыбнулся мягко, почти покровительственно, будто разговаривал не с капитаном, а со сторожем.

— Всего лишь подпись, Афанасий Александрович. Формальности.

Я молча направил взгляд на офицера. Тот отвёл глаза.

Я понимал, что спорить бессмысленно. Все решено. Начну цепляться, и завтра меня спишут, как списали Хватова. Они найдут формальный повод. Вот только, в отличие от Саныча, я сегодня пойду до конца. Сдавать свой корабль я не намерен, и этих уродов сегодня ждёт сюрприз.

Бизнесмен начал копошиться в своем портфеле, доставая бумаги. А кореец, как у себя дома, принялся ходить по палубе — трогал пушки, как музейные экспонаты. И все что-то приговаривал — «сунь-мунь»… бесовщина. Сделал бы я ему «сунь» кое-куда, но не сейчас, ещё не вечер.

— Р-руки убери, — прорычал я, не стараясь скрыть раздражение.

Он нахмурился, пожаловался на своём языке бизнесмену. Тот, не моргнув, сложил ладони на груди и сделал поклон… Срамота, тьфу ты… черт подери. Еще бы в зад его поцеловал!

— Давай уже подписывать твой акт, или что там надо подписывать, и отправим корабль на демонтаж, — поторопил я.

Бизнесмен поправил галстук, достал папку, в которой лежала бумага с аккуратными строками и печатями. Офицер, который был рядом, взял документ и подмахнул, даже не глядя, что именно подписывает.

Бизнесмен, кивнув, протянул папку с документами мне. Пальцы у него были ухоженные, аккуратные. Я взял ручку, и рука дрогнула. Я вспомнил голос Козырева, вспышки огня на тогдашних Курилах, запах пороха. В памяти мелькнули лица тех, кто не вернулся…
— Ваша подпись, Афанасий Александрович, — мягко сказал рыжий.

Я достал очки, развернул документ. Глаза уже подводили, но на бумаге пока ещё буквы выстраивались чётко. Строка за строкой, всё было ясно: пункт о демонтаже вооружения, графа «вывоз в порт: Пусан», подпись представителя, печать. Чем дальше я читал, тем больше мрачнел.

Сбывались мои худшие ожидания.

— Погоди, — сказал я, не поднимая головы. — Тут написано, что оружие уже снято. Но оно стоит, — я ткнул пальцем в борт.

Ответом стало тягучее молчание.
Бизнесмен и офицер переглянулись — быстро, но я успел уловить этот взгляд. Нет, не было там мук совести — только сожаление, что я это всё углядел.

Единственное, почему я вообще разговаривал с ними и ломал эту чертову драму — возможность снять орудия и технику с катера. Была у меня надежда, что орудия попадут на склады нашего Министерства обороны.

Была… да только что канула в Лету. Бизнесмен кивнул офицеру:
— Сходите, пожалуйста, обсудите детали с господином Паком.

Офицер ушёл, а бизнесмен повернулся ко мне, и на его лице появилась улыбка — вежливая, приторная, и при этом без тени уважения.

— Афанасий Александрович, — зашептал он почти ласково, — это нормальная практика. Корабль демонтируют уже в Корее, естественно, под присмотром наших лучших специалистов. Так даже проще, логистика выстроена, бумаги чистые. Адмирал Козырев уже подписал всю необходимую…

Я вздрогнул, когда услышал знакомую фамилию.

— Как — подписал? — холодно спросил я.

— Пожалуйста, — рыжий ткнул пальцем в одну из подписей на документе. — Вот подпись.

У меня аж мурашки по спине побежали. Димка Козырев… сын сержанта Козырева, с которым мы вместе брали Курилы в 45-м… да не может такого быть! Я ведь только вчера звонил адмиралу, он заверял, что ни за что не поставит подпись, и соглашался, когда я назвал передачу корабля предательством Родины.

Однако подпись адмирала была… вот она. Я смотрел на залихватскую закорючку, чувствуя, как внутри разгорается пламя.

Спокойствие, товарищ капитан…

Я медленно снял очки, посмотрел рыжему прямо в глаза.

— Ты хоть понимаешь, что на этом корабле стоит оборудование с грифом «секретно»? — сухо спросил я. — Что товарищ Козырев за подобный приказ себе уже трибунал обеспечил?

— Михал Саныч… — попытался перебить меня рыжий.

— Отставить! — рявкнул я, — Вы что творите, сынки? Вы хоть представляете, что сдаёте?

Рыжий не ответил. Только продолжая улыбаться, сунул руку во внутренний карман пиджака. Достал плотный белый конверт.

— Афанасий Александрович, — сказал он почти доверительно, — я же понимаю, вам сейчас нелегко. Деньги на сберегательной книжке сгорели, неопределенность… Всё мы знаем. Вот, — он приподнял конверт двумя пальцами, — десять тысяч зелени. У.е. Как бы сказать… выходное пособие. Чтобы без обид.

Я посмотрел на конверт. На секунду даже не понял — что это, подачка или проверка?

Пальцы сжались в кулаки.

Хотел же, блин, так всё провернуть, чтобы по-тихому, без жертв, так сказать. Но терпеть такое — увольте!

— Значит так, — сказал я тихо. — Вы, сынки, совсем страх потеряли. Офицеру взятку суёте…

Бизнесмен пожал плечами, не переставая улыбаться, будто мы обсуждали цену рыбы на рынке.

— Не надо громких слов, капитан. Время нынче другое. Все живут как могут, — хмыкнул он. — Не получилось у нас построить коммунизм, что ж теперь поделать. Надо же получить компенсацию за несбыточные мечты.

Я поднял взгляд. У борта офицер болтал с корейцем, жестикулировал, смеялся. Форма сидела на нём, будто на штатском, как костюм для маскарада.
Вот он, новый облик службы. Наверное, и ему что-то сунули… продался, гад, фашистам. Я всегда считал, что фашистская гадина не уничтожена под корень. И когда три года назад, в 90-м, ГДР включили в состав ФРГ, мне все стало окончательно ясно…

Я снова посмотрел на бизнесмена.

— Не зря говорят, что Сталина на вас нет, — процедил я. — За один только намёк на такое — всех бы вас к стенке поставили. Без суда. И правильно сделали бы.

Бизнесмен приготовил ухмылочку, открыл рот, будто хотел что-то сказать, но не успел.
Я разорвал документ пополам, потом ещё раз и еще, чтобы ни одной строки не осталось целой. И кинул клочья ему прямо в лицо. Бумага осыпалась на палубу, один клочок с фрагментом печати прилип к его щеке.

— Вот твоё «выходное пособие», — проскрежетал я

Ладонь легла на кобуру, и я выхватил табельный пистолет. В глазах бизнесмена сначала мелькнула ехидная улыбка, а потом появилось удивление.

— У вас есть ровно минута, чтобы исчезнуть отсюда к чёртовой матери, — прохрипел я. — А потом, вражина, я взорву корабль ко всем чертям.

Я не шутил. Не до шуток как-то было. Все сегодняшнее утро я провел за минированием своего военного катера. Жизнь не единожды показывала мне верность принципа — доверяй, но проверяй.

Кореец сжался, папки в руках этого Пака задрожали. Он посмотрел на бизнесмена — тот пожимал плечами, пытаясь показать невозмутимость. Не верил, гад, думал, что я блефую, или, как этим господам понятнее, его на понт беру. Офицер, видя, что происходит, кинулся ко мне.

— Вы что делаете, Михал Саныч? Вы нарушаете приказ! — выкрикнул он.

— Я приказы предателей Родины не выполняю, — отрезал я и начал отсчет. — Время пошло. Пятьдесят девять, пятьдесят восемь…

Офицер и бизнесмен переглянулись — в их взглядах промелькнуло понимание, что я сдержу слово.

— Уходим, — выдохнул офицер.

Бизнесмен дернулся, начал качать пальцем в воздухе.

— Ты пожалеешь, старый урод, — процедил он сквозь зубы. — Я тебя сгною…

Я не дал ему договорить. Коротко, точно съездил ему пистолетом по зубам.

На!

Рыжий попятился, умываясь юшкой. Выпучил на меня глаза, словно не веря в то, что такое в принципе возможно.

— Я жалею только о том, что вообще согласился встретиться, — ответил я холодно. — Пошел на хер, вражина!

Да, я понимал, что будут последствия и что остаток своих дней я теперь проведу за решеткой…, но решение было принято.

Делегация засобиралась на берег. Кореец, который до этого пытался держать лицо, практически обделался от страха. Побежал, скрючившись, прикрывая голову папками с контрактами.

— Сяо ляо… — испуганно визжал он.

Я стоял у борта, глядя им вслед. Бизнесмен спешил, кореец бежал, а офицер семенил за ними, оглядываясь через плечо. В свете солнечных лучей поблескивали звездочки на погонах. Ещё придерживал фуражку…

Я выдохнул и опустил пистолет.

Я не слышал, как тикал таймер, но звук его щелчков отдавался в голове. План был простой — потопить катер, не дать овладеть им проклятым буржуям. Не будет такого, что советский военный корабль пойдет на металлолом, а секретные технологии попадут в руки врага!

Мой план был прост, как пять копеек. Дождаться, когда предатели внемлют предупреждению и побегут, сверкая пятками. А потом сделать… большой ба-бах, с берега наблюдая за тем, как тонет мой корабль.

Честно? Я не собирался дать возможности предателям швырнуть меня в тюрьму. Как подобает настоящему офицеру, я раздумывал и над тем, чтобы уйти вместе с катером под воду.

Но нет…

Уходить никто не собирался. Рыжий, добежав по сходням, начал что-то рассказывать браткам, обильно жестикулируя. Братки засуетились, бросились к машинам, начали открывать багажники. Замелькали автоматы, а вот и кое-что поинтереснее… РПГ.

Видать, тоже готовились, гады. Козырев предупредил? Мразь такая. Удушил бы этот свиной потрох своими же руками!

Я слышал магнитофон сквозь шум:

— Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз… — пели «Самоцветы».

Не было времени на долгие размышления. Корабль был мой, и пока я дышу, он останется под флагом Родины.

Я подошел к резервному посту управления, к визирной колонке с коллиматорным прицелом. Я понимал, что на всё про всё у меня остается чуть больше сорока секунд.

Первый залп дал по колесам первой машины. Резина взорвалась, тачка тяжело просела. Второй залп пришелся по баку второй машины. Огонь вспыхнул, рвануло!

Машины занялись одна за другой.

Кореец и бизнесмен метнулись прочь с причала, братки задергались, ругаясь и ища укрытие. Кто-то отстреливался, кто-то рванул к ближайшим ящикам, но я видел, что страх сковал их. Но у одного громилы, шкафа-шифоньера, душку оказалось чуточку поболе. Он ответил выстрелом из РПГ — первый выстрел прошёл низко, рванул по палубе, слизал рубку на корме. Дым и раскалённые осколки посыпались на палубу. Затем последовал второй — ударил в борт катера.

Я же давил на спуск, кроша причал и изменщиков родины в капусту.

Тра-та-та-та-та!

Очередной выстрел взбух осколками в нескольких метрах от меня. Горячая волна окатило тело, у меня резко свело грудь. Я отшатнулся, но пальцы всё ещё давили на спуск.

Бах! Бах! Бах!

— За Родину! За Сталина! — кричал я.

Казалось, что дыхание рвётся и идёт трещинами, что весь мир уходит в серую вязкую кашу, и в ней остаётся только один звук — песня, которая шла из магнитофона.

— …мой адрес — Советский Союз…

Воздуха стало меньше, а мир сузился до линии прицела.

Потом все стихло внезапно: крики, грохот, дым. Песня вдруг закончилась, и словно замер весь причал.

Рвануло.

Морской воздух, солёный и бесстрастный, будто обнял меня. Я видел, как волны лениво царапают борт, как огонь сжирает немецкие автомобили, горевшие так же, как когда-то горели танки японцев, и черный дым поднимается к небу.

И чувствовал, как жжёт и саднит в груди — там, в душе. Обидно… за Родину обидно.

Мысль скользнула и стала последней, растворившись в пустоте.