Агент «Вечность»

Воздух в хранилище был вечным. Он не двигался, не менял температуру и, казалось, не содержал ничего, кроме пыли и тихого запаха разлагающейся бумаги – аромат окончательного забвения. Лампы дневного света, встроенные в стеллажи, жужжали назойливым ультранизким басом, который за восемь часов смены проникал в кости и выедал мозг.

Анатолий Воношкавин, младший научный сотрудник-архивист, давно сроднился с этим гулом. Он был его рабочим саундтреком. Его белым шумом. Иногда казалось, что он и сам вот-вот превратится в папку с пожелтевшими листками, затерянную среди километровых полок с делами давно почившей системы.

Он сидел за компьютером, единственным островком XXI века в этом море советского канцелярита. На экране – сканы рассекреченных докладных записок из ЦК КПСС. Текст плыл перед глазами. «О мерах по повышению эффективности социалистического соревнования в лёгкой промышленности». Анатолий щёлкнул мышкой, закрыв документ. Бессмысленно. Душа требовала чего-то большего, чего-то живого, какого-нибудь людского надрыва, запечатлённого в сухих казённых фразах.

Взгляд упал на палет с новыми поступлениями – делами из фонда КГБ, рассекреченными на прошлой неделе. Их ещё не успели внести в электронный каталог. Рутина. Но рутина, которая иногда преподносила сюрпризы.

Сгорбившись, он подошёл к палету и стал просматривать описи. Большинство дел касались каких-то второстепенных операций внешней разведки 70-х. Ничего интересного. Но одна папка, лежавшая чуть в стороне, привлекла внимание. На её корешке не было стандартного шифра. Только аккуратная, от руки написанная кириллицей фамилия: «Андропов, Ю.В. Личное. Совершенно секретно».

Анатолий поморщился. «Личное» дело Андропова? Оно должно было быть в особой кладовке, под семью замками, если вообще сохранилось. И уж точно не валяться здесь. Вероятно, какая-то ошибка, чья-то халатность. Любопытство, острый, почти физический укол, заставил взять папку. Она была неожиданно тяжёлой.

Он отнес её к своему столу, отодвинув клавиатуру. Папка была старомодной, с шершавой тканью переплёта. Завязки развязались легко. Внутри лежала тонкая стопка бумаг и несколько фотографий.

Но первая же фотография заставила вздрогнуть. Выцветший чёрно-белый снимок. Группа людей в мешковатых костюмах и фуражках где-то в парке. В центре – молодой, хмурый Юрий Андропов. Анатолий узнал его сразу, по той особой, интеллектуальной угрюмости, которая отличала его от других совпартработников. Взгляд скользнул по другим лицам и... остановился.

Скраю группы, чуть в стороне, стоял худощавый молодой человек в очках, нелепо улыбающийся в камеру. Он был одет в пиджак, который явно был ему велик. Анатолий медленно поднёс палец к изображению лица. Оно было знакомо до жути. Это было его собственное лицо. На двадцать, если не на тридцать лет моложе.

Сердце пропустило удар, потом заколотилось с бешеной скоростью. «Галлюцинация. Переутомление», – попытался убедить себя. Он лихорадочно перевернул снимок. На обороте аккуратный почерк: «Будапешт, парк Варошлигет. Май 1956. С сотрудниками посольства».

1956 год. Его ещё не было на свете. Его родителей едва познакомили.

Дрожащими руками он схватил следующую фотографию. Более поздняя, семидесятые, судя по одежде. Официальное собрание в каком-то кабинете. Андропов, уже седой, говорит что-то, опёршись на стол. За его спиной, в полутени, стоял тот же человек, что и на первом снимке. Старше, глаза за стёклами очков больше не улыбались. Они смотрели устало и внимательно. На него.

Третья фотография была совсем странной. Похоже, неофициальный снимок. Двое мужчин сидят за столом, уставленным пустыми чайными стаканами и бумагами. Андропов, в расстёгнутой рубашке, с сигаретой, что-то оживлённо доказывает. А напротив него... его альтер-эго из прошлого. Сидел, подперев голову рукой, и смотрел на Андропова с выражением, в котором читалась странная смесь усталости, дружелюбия и... скорби.

Анатолий отшвырнул фотографию, как обжёгшись. В голове стучало: «Это невозможно. Подделка. Чья-то больная шутка». Он схватил лежавшие под фотографиями бумаги. Первый лист – служебная записка. Штамп КГБ СССР. В левом углу – гриф «Сов. секретно» и резолюция. Резолюция была написана тем же почерком, что и подпись на обороте фотографии, энергичным, уверенным нажимом: «К исполнению. Ю. Андропов».

Анатолий перевёл взгляд на основной текст записки. И у него перехватило дыхание. Это был отчёт о деятельности некоего «агента Вечность» за 1963 год. Сухим, казённым языком описывались успехи в продвижении некоего «Проекта ОГАС», упоминались противодействие со стороны «консервативных элементов в Минобороны» и «прогрессивная роль товарища А.И. Китова». Имя Анатолия Ивановича Китова, пионера советской кибернетики, Анатолий знал прекрасно. Он был одним из его «хобби» в истории науки.

Но это было ничто по сравнению с последним листом в папке. Простой листок бумаги из школьной тетради в клетку, пожелтевший от времени. На нём было написано всего несколько слов. Почерк был до боли знаком. Это был его собственный, нынешний, почерк Анатолия Воношкавина из 2004 года.

«Начинай с Венгрии. Он должен выжить. Помни про Кирова».

Анатолий сидел, не двигаясь, уставившись на эти слова. Шум света в стеллажах превратился в оглушительный рёв. Пыль кружилась в луче лампы, словно танцуя вокруг него. Он чувствовал, как реальность, холодная, серая, но надёжная реальность архива, начала трещать и расползаться по швам. Прошлое, которое он так любил разбирать по косточкам, внезапно ожило, повернулось к нему лицом – его собственным лицом – и пристально посмотрело.

Он не знал, сколько просидел так, парализованный. Последним, что почувствовал, прежде чем сознание поплыло, был запах – не пыли и бумаги, а странный, едкий и сладковатый запах... карболки. Или миндаля. Он никогда не чувствовал его в архиве.

Голова тяжело упала на разложенные на столе фотографии его собственной, не прожитой ещё жизни. Последним, что Анатолий увидел перед тем, как погрузиться во тьму, была его собственная, молодая и нелепая улыбка из далёкого будапештского парка.

***

Первым пришло ощущение боли. Острая, дёргающая боль в виске, будто кто-то ввинтил в череп раскалённый шуруп. Потом – холод. Пронизывающий, влажный холод, который пробирал до костей сквозь тонкую ткань пиджака. И тряска. Монотонная, укачивающая, но с жёсткими, болезненными толчками, которые бросали тело на что-то твёрдое и ребристое.

Анатолий попытался открыть глаза, но веки слиплись. Он с силой разлепил их. Над головой проплывало низкое свинцовое небо, затянутое сплошной пеленой туч. Запах. Это был не запах архива, а едкая смесь машинного выхлопа, бензина, угольной пыли и чего-то органического, сладковато-приторного – запах незнакомого города.

Он лежал на брезенте в кузове грузовика. Рядом тряслись какие-то деревянные ящики с немецкими надписями. Анатолий приподнялся на локте, и мир закружился. Голова раскалывалась. Он был в том же самом пиджаке и тех же брюках, в которых заснул в архиве. Но на них теперь были пятна грязи, а на ладонях – ссадины.

«Сон. Бред. Отравление угарным газом», – лихорадочно перебирал варианты в воображении, отчаянно цепляясь за привычную логику. Грузовик с грохотом проехал по булыжной мостовой, и Анатолий с размаху ударился головой о ящик. Боль была настолько реальной и яркой, что все теории разом рассыпались в прах.

С трудом доползя до борта рискнул выглянуть.

И застыл.

Машина ехала по широкой, незнакомой улице. По бокам тянулись невысокие здания в стиле, который был знаком только по учебникам архитектуры – пышный модерн, местами со следами пулевых отметин и небрежно заделанными осколочными пробоинами. По улице, звеня колокольчиками, проезжал трамвай, из окон которого свисали люди. Они были одеты в рубашки, пиджаки с широкими плечами, плащи и береты. Мимо грузовика, пыхтя, проплыл автомобиль – огромный, чёрный, с обтекаемыми формами, похожий на жука. «Победа», – мозг автоматически опознал знакомый с детства силуэт.

Но это было ничто по сравнению с людьми. Их лица... Они не были лицами из кинохроники. Они были живыми. Усталыми, озабоченными, местами весёлыми. Женщина с авоськой, набитой какими-то корнеплодами; старик в фуражке с лакированным козырьком; два молодых парня в «будёновках», что-то оживлённо обсуждающие. Это была не реконструкция. Это была жизнь.

«Венгрия. Он должен выжить».

Фраза из записки ударила в мозг с новой силой. Анатолий огляделся с диким, животным страхом. Язык вывесок. Непонятные, чуждые слова с обилием диакритических знаков. Magyar. Венгерский.

Грузовик замедлил ход и, наконец, остановился. Шофёр, краснолицый мужчина в засаленной телогрейке, вышел из кабины и начал что-то кричать на непонятном языке, обращаясь к кому-то невидимому. Анатолий воспользовался моментом. Собрав остатки сил, перекатился через борт и грузно шлёпнулся на мостовую. Ноги не слушались. Пришлось прислониться к стене какого-то дома, пытаясь отдышаться и привести в порядок хаос в голове.

Он был в прошлом. Это было невозможно, абсурдно, немыслимо, но это было так. Мистический механизм «архивной петли», описанный в его же деле, сработал. Он перенёсся. В 1955 год. В Будапешт.

Паника, холодная и липкая, подступила к горлу. Что ему делать? Где жить? На что есть? В карманах не было ничего, кроме связки ключей от московской квартиры, которая будет построена только через тридцать лет, и скомканного платка.

«Тайник», – прошептал Анатолий сам себе. В деле, которое он нашёл, была инструкция. Нужно найти свой же «запасной» тайник.

Он заставил себя двигаться, оттолкнувшись от стены. Походка была шаткой, взгляд – безумным. Прохожие оборачивались, но никто не подходил. Город, ощутимо чужой и напряжённый, жил своей жизнью. Он брёл, не разбирая дороги, пока не упёрся в небольшую, закопченную дверь в арке. Над дверью висела вывеска с изображением книги и чашки. Кафе. Или библиотека. Неважно.

За дверью оказалось полутёмное помещение, наполненное ароматами кофе и старыми переплётами. За стойкой стоял пожилой человек в жилетке и с щёточкой усов. Он посмотрел на Анатолия с безразличным любопытством.

– Извините... – начал Анатолий и понял, что не знает, на каком языке говорить. – Excuse me? Parlez-vous français?

Человек за стойкой медленно покачал головой. Потом его взгляд стал внимательнее. Он что-то пробормотал на венгерском и жестом показал на угол зала, где стоял рядышком с книжными полками умывальник и зеркало.

Анатолий кивком поблагодарил его и, пошатываясь, направился туда. Ему хотелось просто умыть лицо и привести себя в порядок. Подойдя к раковине, он поднял голову и взглянул в зеркало.

И снова его отбросило назад, как от удара током.

Из зеркала смотрел тот самый молодой человек с фотографий. Худощавый, бледный, с растрёпанными волосами и огромными, полными ужаса глазами за стёклами очков. Но это было не просто сходство. Это было он. Его собственное лицо, каким оно, видимо, было в двадцать с небольшим лет. Исчезли мелкие морщины вокруг глаз, пропала седина у висков. Он помолодел на двадцать лет.

Анатолий сжал край раковины. Отражение сделало то же самое. Дыхание перехватило. Это была не просто телепортация во времени. Это было физическое превращение. Его тело тоже стало частью прошлого.

Он простоял так, может, минуту, а может, десять, не в силах оторвать взгляд от своего нового-старого лица. Потом пальцы нащупали в правом кармане пиджака что-то твёрдое и холодное. То, чего там не было, когда засыпал в архиве.

Анатолий медленно вытащил предмет. Это был обычный железный ключ, похожий на ключ от почтового ящика. К нему была привязана грязная, истрёпанная бумажка. На ней было написано всего два слова: адрес и номер квартиры. Адрес был в Будапеште.

«Тайник», – снова прошептал он, и впервые за этот бесконечный день в голосе прозвучала слабая, дрожащая нота надежды.

Анатолий повернулся и, не глядя на бармена, выбежал на улицу. Нужно было найти этот адрес. Это была единственная ниточка, связывающая его с безумием, в котором он оказался. Единственный шанс не сойти с ума прямо здесь, на улице незнакомого города, в самом сердце чужого и грозного прошлого.

***

Адрес привёл в немудрёный, но опрятный двор-колодец в Пеште. Поднявшись по скрипучей лестнице на третий этаж, он дрожащей рукой вставил ключ в замочную скважину старой, обитой жестью двери. Щелчок прозвучал невероятно громко в тишине подъезда.

Дверь открылась, впустив в прохладный полумрак. Это была однокомнатная квартира с высоким потолком. Пахло пылью, затхлостью и слабым ароматом лаванды – как в бабушкином комоде. Анатолий щёлкнул выключателем. Под потолком замигал, а потом загорелся слабый свет от голой лампочки.

Комната была обставлена скудно: железная кровать с тощим тюфяком, деревянный стол, два стула, настенная полка с парой книг. На столе стояла керосиновая лампа, хотя в комнате было электричество. Окно выходило в тот самый двор-колодец.

Первым делом Анатолий бросился к столу. В ящике лежала стопка аккуратно сложенной одежды: две пары простых брюк, несколько рубашек, потёртый, но крепкий свитер. Всё примерно на его рост. Он потрогал ткань. Качество, фасон – всё кричало о середине 1950-х. Анатолий сгрёб свою одежду из 2004 года – дорогой, но безнадёжно испачканный пиджак, брюки со стрелками – и сунул их в самый дальний угол под кроватью, подальше с глаз. Это был его анахронизм, его улика.

Потом взгляд упал на чемодан, стоявший в ногах у кровати. Старый, кожзаменитель, с потрескавшимися уголками. Он присел на корточки и отщёлкнул замки.

Дыхание снова перехватило.

Внутри лежала его новая жизнь, упакованная в прошлое. На самом верху – папка с документами. Он открыл её. Советский паспорт. Внутри – его фотография, та самая, с которой на него смотрел юный дублёр из Будапештского парка. Имя: Анатолий Вадимович Воношкавин. Год рождения: 1930. Прописка: Москва. Рядом – трудовая книжка с записью о приёме на должность младшего архивариуса в Советское посольство в Венгрии. И несколько других справок, включая рекомендательное письмо от какого-то московского НИИ. Легенда была безупречной. Каждый документ был подлинным. Он чувствовал это по бумаге, по штампам. Это была работа высочайшего класса.

Под документами лежала небольшая, но тугая пачка денег. Венгерские форинты и советские рубли. На первое время хватит.

И на самом дне, завёрнутая в промасленную бумагу, лежала тонкая, в кожаном переплёте тетрадь. Он открыл её. Страницы были чистыми, кроме самой первой. На ней тем же самым, его собственным почерком из будущего, был написан короткий список.

1. Устройся в посольство. Должность уже ждёт

2. Внимание. Андропов – посол. Наблюдай, но не приближайся. Жди знака.

3. Веди дневник. Фиксируй всё: настроения на улицах, слухи, газеты. Твои глаза – мой объектив.

4. Он должен выжить. Речь не об Андропове. Пока не о нём.

Анатолий откинулся на стуле, сжимая тетрадь в руках. Голова шла кругом. «Он должен выжить». Но не Андропов? Тогда кто? Кто этот таинственный «Он», ради которого его, архивариуса из будущего, забросили в эпицентр европейской политической грозы?

Он подошёл к окну и раздвинул занавески. Были сумерки. В окнах напротив зажигались жёлтые, тусклые огоньки. Где-то вдалеке просигналил паровоз. Этот город жил, дышал, не подозревая, что в его теле, как заноза, застрял человек из будущего с миссией, которую он до конца не понимал.

Анатолий повернулся и посмотрел на свою новую комнату. На свою новую одежду. На свои новые документы. Это была клетка. Красиво собранная, идеально подготовленная, но клетка. Его будущее «Я» проложило рельсы, по которым он был обязан ехать.

Чувство бессильной ярости подкатило к горлу. Его лишили воли. Сделали марионеткой в спектакле, режиссёром которого был он сам.

Анатолий схватил со стола первую попавшуюся кружку и с размаху швырнул её в стену. Фарфор со звоном разлетелся на осколки. Он стоял, тяжело дыша, глядя на белые черепки на тёмном полу.

Но гнев быстро прошёл, сменившись леденящей душу усталостью и пониманием. У него не было выбора. В этой игре он был и пешкой, и игроком одновременно. Единственный шанс выжить и, возможно, когда-нибудь вернуться домой – это играть по правилам, которые он сам себе и написал.

Он подошёл к столу, взял перьевую ручку, которая лежала рядом с тетрадью, обмакнул её в чернильницу и на чистой странице вывел дрожащей, но решительной рукой:

«Дневник А. В. Воношкавина. 12 сентября 1955 года. Будапешт.»

Сделав паузу, глянул на строку. Потом добавил ниже:

«Прибыл. Всё по плану. Сегодня видел город. Он красив. И очень напряжён. Как перед грозой. Завтра иду в посольство.»

Он отложил ручку. Миссия началась. Архивный демон вышел на охоту.