Агитбригада-4

Савелий Филимонович Селёдкин, пожилой бывший конторщик, бестолковый и безответственный по молодости и посему наделавший дюжину детей, о которых даже знать не хотел, жил в городе N одиноко и тихо. Он никому не мешал и старался, чтобы и ему не мешали. Людей он с возрастом уже, в принципе, не любил, впрочем, как и кошек, собак и прочих тварей. Поэтому норовил вне дома пересекаться с ними поменьше.

Вот и сегодня Савелий Филимонович прихватил бидончик под молоко, запахнул стёганную кухвайку на все пуговицы (и даже воротник поднял повыше), аккуратно отсчитал ровно один рубль двадцать восемь копеек, положил их в карман и вышел из коммунальной квартиры на улицу.

Здесь следует отметить, что квартира, хоть и считалась коммунальной, но проживал там Савелий Филимонович единолично. Остальные комнаты были заперты. В одной числился красноармеец Фёдунов, сгинувший где-то в вихре времён, но так как выписать его забыли, то комната так и осталась стоять бесхозной. Вторая комната принадлежала товарищу Бердымухамедову, который проживал, говорят, где-то аж на территории Туркменской СССР, но прописан был почему-то в коммуналке города N. Впрочем, Савелия Филимоновича такие демографические выверты интересовали мало, главное нет соседа – и красота. Третью комнату официально занимала гражданка Нечипоренко Оксана Казимировна, но эта выскочила замуж за бравого усатого чекиста и умчалась с ним куда-то то ли в Таганрог, то ли аж в саму Жмеринку.

Так вот, вышел Савелий Филимонович на улицу и пошел себе неторопливо по знакомому маршруту. В это раннее время улицы города N были ещё совершенно безлюдными, и Савелий Филимонович мог не бояться, что столкнётся с какими-нибудь людьми.

Шел Савелий Филимонович на рынок. Там знакомый сиволапый селянин привозил молоко из деревни, от собственной коровы. В магазинах в эти смутные времена молоко и хлеб начали выдавать по карточкам, доставалось, в основном, многодетным семьям и членам профсоюзов. Савелий Филимонович своих отпрысков знать не знал, а в профсоюзе не состоял принципиально. Вот и приходилось покупать втридорога на рынке. Но Савелий Филимонович был не в обиде: деревенское молоко было не чета магазинному – сладкое, свежее, пахучее, с густо плавающими на поверхности золотистыми жиринками.

Савелий Филимонович так размечтался об этом прекрасном деревенском молоке, что чуть не столкнулся со странной процессией. Собственно, и процессией эту процессию назвать было затруднительно: по тротуару, весело подпрыгивая, шла девочка. Маленькая такая, с тоненькими неубедительными косичками и розовыми бантиками. В руках девочка держала куклу, порядком истрёпанную и без головы.

Но не это поразило Савелия Филимоновича. Рядом с девочкой шел, причём как-то боком шёл, странно подволакивая ногу, высокий мужчина, в селадоновом сюртуке и кургузой фуражке. А поразил Савелия Филимоновича разговор между этими двумя.

Собственно, говорил, в основном мужчина, девочка изредка вставляла шипящее возгласы, не то «ы», не то и вовсе не «ы» – кто ж их, этих детей, разберёт.

Савелий Филимонович внимательно прислушался, разговор явно был серьёзный:

– А я тебе говорю, это Енох всё мутит! – горячо и даже несколько заискивающе говорил кривоногий мужчина девочке, – ну, сама посуди, у Генки от отца миллионы деньжищ остались, он мог бы уже по Парижам кутить, а он сидит здесь, в этой школе. И зачем собственно говоря, он там сидит?

Девочка хрипло ответила:

– Ы!

– Ты не права, Мими! – сердито воскликнул мужчина, – не нужен ему этот аттестат! Сама подумай, что он ему даст? Неужели ты думаешь, что Генка Капустин будет всю жизнь полировать клистерные трубки в захудалой аптеке, когда он может за один раз обчистить любое столичное казино, или даже самый наилучший игорный дом?!

– Ы! – прохрипела девочка.

– Вот и я говорю, нужно…

Но что было нужно неизвестному Генке, Савелий Филимонович, к сожалению, не расслышал – мимо как раз, громко позвякивая и дребезжа, прокатил трамвай:

– Поберегись! – браво воскликнул усатый кондуктор, но больше для порядка: кроме Савелия Филимоновича и странной парочки в это ранее время на улице всё равно никого больше не было.

Тем временем парочка повернула налево и Савелию Филимоновичу пришлось последовать за ними.

«Ну ничего, – подумал он, – сделаю небольшой крюк до рынка, утренний моцион – это для кишечника завсегда полезно».

Успокоив себя этой здравой мыслью, Савелий Филимонович резвой трусцой проследовал дальше и быстренько нагнал странную парочку. Продолжение давнишнего разговора, которое он на сей раз услышал, заставило его похолодеть:

– Миллионы Генкиного отца нужно забирать, и то срочно! А для этого надо ехать в Москву! – доказывал кривоногий, – Но пока он все эти нелепые экзамены сдаст, сама подумай – сколько времени пройдёт?! Уйма! И всё это время нам придётся торчать в этом проклятом городишке!

– Ы! – на этот раз согласилась девочка.

– «Трудовая школа имени 5-го Декабря»! Даже название и то дурацкое! – возмущённо проворчал мужчина, – И с Кларой этой нужно разбираться! И чем быстрее, тем лучше! А то скоро Епифан вернется и опять начнётся всё заново! Поэтому я предлагаю камень на шею – и в Шайтанку!

– Ы!

– Ты думаешь, Мими, мне хорошо в этом теле?! Да я даже ходить нормально не могу! Я же просил, давайте кого нормального убьём, чтоб помоложе. Так нет, Генка у нас чистоплюй чёртов! «Нельзя, не по-христиански»! – он тоненьким голосом перекривил неизвестного Генку, и Савелий Филимонович опять чутко прислушался:

– А труп из покойницкой похищать – это по-христиански разве? – мужчина аж подпрыгнул от возмущения.

И тут Савелий Филимонович почувствовал, как волосы зашевелились у него на груди, на руках, и на спине (голова у Савелия Филимоновича была лысая, как колено). Не отдавая себе отчёт, он машинально осенил себя крестным знаменем и, спохватившись, заозирался – не увидел ли кто этот недостойный истинного советского человека жест?

Тем временем странная парочка свернула в подъезд и пропала из виду.

Савелий Филимонович немного постоял, послушал, вдруг вернутся. Но никто так и не вернулся, и через пару минут он поспешил в неприметное серое здание, на котором у боковой двери была табличка с лаконичной надписью: «Коллегия ОГПУ СССР».