Ахиллес Смутного времени

Первым пришёл холод. Он пробирался сквозь тонкую ткань куртки, въедался в кости нудной, неприятной дрожью. Дмитрий Ильич Новиков не открывал глаз, пытаясь ухватиться за обломки сна – тёплое одеяло, мерцающий экран монитора, вкус вечернего чая… Но сон уплывал, как дым, а реальность оказывалась твёрдой, колючей и невероятно неудобной.

Он лежал на чём-то жёстком и сыром. Пахло. Пахло так, как не пахло никогда в его жизни: дымом, не просто сигаретным или от костра, а едким, древесным, въевшимся в саму ткань мира; прелыми листьями; влажной землёй; и ещё чем-то звериным, острым – конским навозом.

С неохотой, стоившей немалого усилия, Дмитрий открыл глаза. Небо было низким, свинцово-серым, затянутым сплошной пеленой туч. Он лежал в придорожной канаве, наполовину заполненной талой водой и грязью. Спина и бока промокли насквозь.

– Стоп, – приказал он себе, но голос дрожал. – Дыши. Глубоко. Надо просто осмотреться. Это какая-то аномалия, туман.

Попытался встать, но ноги подкосились, и он тяжело рухнул обратно в грязь. В ушах зазвенело, сердце колотилось где-то в горле. Это была не просто дрожь от холода – это был приступ паники, чистый, животный ужас. Дмитрий схватился за голову, сжав виски пальцами, зарывшимися в грязь. «Проснуться. Надо просто проснуться!»

Судорожно поднялся, отплёвываясь, с ужасом глядя на свои руки – исцарапанные, в липкой чёрной грязи, с тёмными полосками под отросшими ногтями. Одет был в свои же джинсы, кроссовки, которые купил в прошлом месяце, и тёмно-синюю куртку-ветровку. Всё было мокрым, грязным и невероятно чужим.

«Что за чёрт?..» – мысль билась, как перепуганная птица о стекло. Вчера вечером проверял тетради, спорил по телефону с коллегой о новых образовательных стандартах, смотрел новости… А теперь это. Пьяный угар? Но голова не болела, во рту не было перегара, только вкус грязи. Сон? Слишком уж реален запах и холод, сводящий скулы. Может, похитили? Вывезли за город и ограбили? Но кто станет раздевать до нитки, чтобы потом одеть обратно в ту же самую, хоть и грязную, одежду?

Дмитрий выбрался на дорогу. Вернее, на то, что здесь называлось дорогой. Это была колея, ухабистая, разбитая до невозможности, заполненная жидкой чёрной кашей, в которой стояли лужи с грязной ледяной водой. По краям тянулся хмурый, голый лес – смешанные ели и берёзы, без намёка на весеннюю листву.

Тут он заметил первую деталь, от которой кровь похолодела. На обочине валялись не пластиковые бутылки, пакеты, стаканчики и прочий бытовой мусор, а обломки деревянной колоды и какие-то обрывки грязного холста. В луже торчала не автомобильная покрышка, а кривое, деревянное колесо от телеги. И была тишина. Не городской гул, а глубокая, давящая тишина, которую лишь подчёркивали редкое карканье ворон и шелест веток.

– Эй! – крикнул Дмитрий, и собственный голос прозвучал неестественно громко и чуждо. – Здесь кто-нибудь есть?

Ответа не последовало. Он потряс головой, пытаясь собраться с мыслями.Так, я учитель истории. Мне сорок два года. Школа №27… Кафедра…

Мысли бежали по кругу, пока взгляд не упал на собственный рюкзак, валявшийся рядом в кустах. Дмитрий схватил его дрожащими руками. Водонепроницаемый, синий. Расстегнул молнию. Пачка сигарет «Парламент», зажигалка, паспорт в красной обложке с гербом СССР, планшет с потухшим экраном, блокнот в кожаном переплёте и книга. Тяжёлый, солидный том в твёрдой обложке: «Россия в Смутное время. Очерки истории и историографии».

Он поднял голову, вглядываясь в даль дороги. Ни машин, ни столбов, ни проводов. Только бесконечная грязь, лес и свинцовое небо.

Зубы начали выбивать дробь. Оставаться здесь значило замёрзнуть насмерть. Нужно было идти. Куда? Туда, куда ведёт дорога. Вперёд.

Намотав на шею шарф, надвинув капюшон и, прижимая к груди рюкзак, зашагал, с трудом вытаскивая ноги из липкой хляби. Каждый шаг отдавался в висках тяжёлым стуком. Он шёл, пытаясь не думать о доме, тёплой квартире, звонке на урок. Хотя отсутствие последнего вызвало небольшую улыбку. Нужно было думать о выживании. О том, что необходимо найти людей. Любых людей.

Прошёл час, возможно больше. Ноги одеревенели, пальцы потеряли чувствительность. Он уже почти смирился с мыслью, что будет идти так до темноты, пока не рухнет от истощения, когда впереди, за поворотом, послышался скрип.

Дмитрий остановился, затаив дыхание. Скрип усиливался, сопровождаемый тяжёлым храпом и отрывистыми окриками. Из-за поворота показалась телега. Хотя даже не телега – допотопный деревянный воз на двух огромных, кривых колёсах, скреплённых железными обручами. Его тащила по грязи тощая, облезлая лошадь, а сбоку шёл мужик. Длинный, поношенный зипун, лапти, онучи... Одежда, которую доводилось видеть только в музеях или на картинах Сурикова. Лицо обветренное, потрескавшееся, с той самой «русской» бородой, что растёт клочьями.

Мужик увидел Дмитрия и замер, уставившись на него с ошеломлённым, почти бычьим недоумением. Его взгляд скользнул по синему капюшону, по молнии на куртке, по кроссовкам. Глаза выкатились, рот приоткрылся.

– Здравствуй, – хрипло выдавил Дмитрий. – Скажи, пожалуйста, что это за место?

Мужик не ответил. Он просто пялился, будто его мозг отказывался складывать эти детали в знакомый образ. И только когда Дмитрий попытался сделать шаг, мужик дёрнулся назад, смахнул с себя шапку, перекрестился широким, размашистым крестом, плюнул через левое плечо и, не сводя с незнакомца глаз, начал пятиться, пока не наткнулся на свою клячу, и лишь тогда развернулся и засеменил прочь, поторапливая воз. В ужасе повторяя: «Ляхи, ляхи… уже и до нас добрались».

И вот тут-то, с дрожащими руками, Дмитрий полез в рюкзак. Он искал хоть что-то знакомое, якорь в уплывающей реальности. И наткнулся на книгу. «Россия в Смутное время». Вынул её, смахнул влагу. Тяжёлый, солидный том. Лихорадочно открыл, не зная, что ищет. Глаза сами упали на знакомый абзац: «…весна 1610 года… армия князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского...»

«Весна... Грязь... Разорённые дороги... Одежда... Страх перед чужаками... Ляхи...» Все пазлы, разрозненные и пугающие, вдруг сложились в единую, чудовищную картину. Его будто ударили током.

– Господи, – выдохнул он. – Неужели... Смута?

Зубы начали выбивать дробь уже не только от холода. Оставаться здесь значило замёрзнуть насмерть. Или быть убитым следующим же встречным, принявшим его за «нечисть». Мысли о доме, тёплой квартире вызвали не просто тоску, а физическую боль. Он сжал книгу так, что костяшки пальцев побелели.

Дмитрий стоял, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это был не сон. Это было не розыгрыш. Реакция этого человека была подлинной, как сама грязь под ногами.

Он снова поплёлся вперёд, и вскоре в воздухе повеяло дымом – не костровым, а печным, густым, жилым. Сквозь деревья он увидел частокол и тёмные, кривые крыши избы. Поселение.

Собрав последние силы, Дмитрий подошёл к воротам. Они были закрыты. У ворот стоял ещё один мужик, на этот раз с рогатиной в руках. Он был чуть моложе предыдущего, но страх в его глазах был точно таким же.

– Стой, окаянный! Не приступай! – голос был хриплым, но молодым. – Кто такой? Откелева? Чего надо? – поднимая рогатину вопрошал сторож.

– Я… путник, – голос сорвался на фальцет. Дмитрий поднял руки, показывая, что безоружен. – Заблудился. Замёрз. Дайте обогреться, ради Бога.

– Какой путник? – сторож окинул его взглядом, полным подозрения и брезгливости. – Видать, беглый холоп! Али шпиён лядьской! Одежа на тебе – бесовские покровы! Аль на колдуна похож?

Слово «колдун» прозвучало особенно зловеще. Дмитрий понял, что одно неверное движение – и рогатина окажется воткнута ему в грудь.

– Я не колдун, – он говорил медленно, стараясь выговаривать слова чётко, по-книжному. – Я… учитель. Из далёких земель. Несу знания.

Он медленно, очень медленно опустил руку в рюкзак и вынул книгу. Тяжёлый, солидный том и протянул её сторожу.

– Вот. Видишь? Книга. Я человек книжный.

Мужик с опаской посмотрел на книгу, не решаясь взять. Бумага, печать – это было магией, недоступной простому человеку. Его взгляд смягчился, замешательство сменило агрессию.

– Грамотный… – пробормотал он. – Ладно. Стой тут. Ни с места.

Он что-то крикнул в сторону избы, и вскоре к воротам вышел пожилой мужчина в тёмном кафтане, с окладистой седой бородой и умными, пронзительными глазами. Это был, судя по всему, староста или кто-то вроде того.

– Человек, назови себя, – строго сказал старик, оглядывая Дмитрия с ног до головы.

И тут в голове у Дмитрия Ильича Новикова, учителя истории, всё сложилось в единую картину. Одежда, речь, дорога, телега, частокол, страх перед «колдуном»… Он сделал глубокий вдох и произнёс то, что, как он надеялся, спасёт ему жизнь.

– Имя моё Дмитрий, – сказал он, стараясь говорить нараспев, как читал когда-то древние тексты. – Родом я из… из далёкой греческой земли, от горы Афонской. Бежал от поганых турок, искал пристанища в земле православной. Ищу, кому бы службой своей потрудиться.

Он снова протянул книгу. «Греческий чернец». Монах с Афона. Легенда была грубой, но хоть какой-то щит. Грамотный иноземец-монах был фигурой хоть и странной, но потенциально полезной. Разбойника или колдуна убили бы без разговоров. К монаху могли отнестись иначе.

Старик взял книгу, перелистнул несколько страниц, хотя было ясно, что читать он не умеет. Но он оценил вес тома, качество бумаги, сложные схемы и карты.

– Грек… – протянул он, и в голосе исчезла часть неприязни. – Странная одежа на тебе. И речь… не совсем греческая.

– Долгие скитания, отец, – Дмитрий почти поверил в свою роль. – Много земель прошёл. Одежда истлела, сию на чужбине добыл.

Старок помолчал, раздумывая.

– Ладно. Войди. Обогреешься. Писарь у нас околел с осени, а перепись государеву ждут. Может, ты и впрямь к делу годишься. А там видно будет. Но смотри… – он поднял палец. – Никакого колдовства. У нас за это в прорубь. Сразу.

– Благодарю, – выдохнул Дмитрий, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Ворота скрипнули, пропуская внутрь. Впустили. Это был первый, самый маленький шаг. Впереди был тёплый, пахнущий дымом воздух избы, любопытные и испуганные взгляды, чашка какой-то мутной болтушки и осознание простой, страшной и невероятной истины: учебник истории в рюкзаке был теперь не пособием, а инструкцией по выживанию. И где-то там, за этим лесом, шёл войной молодой князь Михайло Скопин-Шуйский, чья судьба была перечёркнута в самой последней главе.

Но до этой главы нужно было ещё дожить.