АIX. Наработка книги: Дом Ринальди

Комната в самой глубокой части замка. Камень здесь, древний и отсыревший, впитывал стоны веков. Высокие стрельчатые окна, забитые свинцовыми решетками и покрытые вековой грязью, пропускали лишь жалкие лучи лунного света, которые падали косо, разрезая мрак пыльными лезвиями. Воздух стоял тяжелый, пропитанный запахом сырости, пыли, старого дерева и чего-то еще – сладковатого, как тление лепестков в гробу, и металлического, как ржавчина на ножнах забытого кинжала. По стенам, скрываясь в тенях, ползла черная плесень, узорчатая и живая. Где-то в углу монотонно капала вода, ее звук отдавался эхом в гулкой пустоте каменного чрева. Посреди этого мрачного величия стояла огромная кровать с балдахином из черного бархата, некогда роскошного, ныне истлевшего и покрытого серой паутиной, словно саваном. Каркас, выточенный из черного дерева, изображал сплетение стонущих душ и шипастых ветвей.

На кровати, в центре этого островка полузабвения, лежал мужчина. Его тело, мускулистое, но бледное, как мрамор надгробия, было стянуто толстыми ремнями из потрескавшейся кожи. Ремни впивались в плоть у запястий, лодыжек и груди, приковывая его к изголовью, украшенному резными черепами с пустыми глазницами. Его лицо, с резкими чертами и глубокими тенями под скулами, было обращено к сводчатому потолку, погруженному во тьму. Глаза, темные и невероятно живые в этом мертвом месте, горели лихорадочным нетерпением.

На его бедрах, бесцеремонно восседая, как демоница на троне из плоти, сидела девушка. Ее кожа была неестественно белой, почти фарфоровой, мертвенно-холодной на вид. Этим мертвенным сиянием контрастировали густые, как снежная буря, волосы – белоснежные, спадавшие тяжелыми прядями до острых бедер. На ней был лишь лифчик – готическое изделие из черного кружева и жесткого шелка, туго обтягивающее хрупкий торс, с замысловатыми переплетениями, напоминавшими паутину или сломанные ребра. Ниже пояса – лишь бледная нагота, резко выделяющаяся на фоне темных простыней и еe собственной бледной кожи. Поза ее была одновременно расслабленной и властной, ноги чуть расставлены, одна рука покоилась на его груди, где кожа вздымалась под ладонью с каждым напряженным вдохом. В уголках ее бесстрастных, как лед, губ виднелся след чего-то темного, почти черного – как запекшаяся кровь или яд.

Мужчина повернул голову, шея напряглась, как тетива. Его голос, низкий и хриплый, разрезал гнетущую тишину, как нож пергамент. Каждое слово было выковано из стали и усталости:

- Готово ли все? - Он не отрывал горящего взгляда от невидимых сводов. - Могут ли... мои силы... выступать? - Вопрос висел в воздухе, тяжелый, как предсмертный стон. В нем звучала не просьба, а требование, ожидание приказа, который должен быть исполнен.

Девушка наклонилась чуть вперед. Белые пряди скользнули по его груди, холодные, как прикосновение призрака. Ее губы, окрашенные в тот же темный оттенок, что и след в уголках рта, приоткрылись. Голос, выходящий из них, был чистым, звонким, как удар хрустального колокольчика в склепе, и абсолютно лишенным тепла:

- Да, Господин. - Она произнесла это с холодной, почти ритуальной точностью. - Все будет... как Вы велели.

Ее ледяные пальцы чуть сжались на его коже, где бился пульс – единственный признак жизни в этом каменном гробу, помимо его пылающих глаз. Тень от балдахина, огромная и зловещая, охватила их обоих, сливаясь с мраком комнаты. Готовилось что-то. Что-то древнее, темное и неотвратимое. И девушка с белыми волосами была его холодным, бесстрастным глашатаем.

- Хорошо, Элеонора. - сухо сказал господин.

Его взгляд, доселе устремленный в бездну потолка, упал на нее. Не просто упал – впился, как кинжал в бархат. В тех темных глубинах вспыхнуло нечто первобытное, хищное. Не томление, не ласка – внезапный, яростный голод власти, плоти и грядущего триумфа. Мысль о том, что его планы, выношенные в темнице боли и терпения, вот-вот воплотятся, воспламенила его кровь докрасна.

Рука, до этого лишь конвульсивно сжимавшая простыни, метнулась с нечеловеческой силой. Пальцы, холодные и твердые как сталь старой решетки, впились в ее бедра – в ту мертвенную, фарфоровую белизну, что контрастировала с черным кружевом лифа. Он не притянул – рванул ее вниз, одновременно приподняв свои бедра с мучительным усилием против сковывающих ремней. Воздух вырвался из ее легких коротким, перехваченным стоном – «Ах!» – когда его член, вздутый, горячий и твердый как базальтовая колонна, грубо, без прелюдий, вошел в нее до самого основания.

Элеонора закинула голову назад. Белоснежный водопад волос хлынул по ее спине. Из ее горла вырвался не крик, а долгий, сдавленный вздох наслаждения, смешанный с болью. Он был влажным, жарким, резко контрастирующим с ледяной атмосферой склепа-комнаты.

И началось. Она не просто приняла его – она взгромоздилась на него, как наездница на вздыбленного демонического коня. Ее бедра заходили в бешеном, неистовом ритме. Вверх – тело вытягивалось струной, груди в тесном кружевном плену вздымались, тени играли на тонкой шее. Вниз – с глухим шлепком плоти о плоть, с хриплым выдохом из его груди и ее стоном, который эхом отражался от каменных гробниц стен.

- А-а-ах… М-м-мгх… – стоны рвались из нее, нестройные, дикие, заполняя звенящую тишину, сливаясь с капаньем воды и скрипом старого дерева кровати под их яростным соитием.

Наслаждение истязало ее. Глаза, прежде холодные как озерный лед, теперь были затуманены, широко раскрыты, в них горел огонь, зажженный его грубой силой. Нижняя губа, пунцовая от темной краски или чего-то иного, попала меж ее острых, маленьких зубов. Она прикусила – резко, до боли, до крови. Капелька ало-черной влаги выступила на разрезе губы, как драгоценный камень на фоне фарфора.

Не отрываясь от его взгляда, в котором бушевала буря властной ярости и темного восторга, она наклонилась. Руки вцепились в его плечи, оставляя бледные полумесяцы ногтей. Ее губы, окровавленные, жаркие, пахнущие медью и запретным нектаром, прильнули к его рту в поцелуе. Это был не поцелуй – это был укус, заклинание, передача силы. Он ощутил солоновато-металлический привкус ее крови на своем языке и ответил яростно, захватывая ее губы, как захватывают трофей.

Его руки скользнули вниз, миновали хрупкую талию, и огромные ладони с силой сжали ее ягодицы – упругие, холодные снаружи, но пылающие огнем изнутри от их яростного трения. Он приподнял ее, помогая бедрам, и снова грубо насадил на себя до упора, вгоняя свой член в самую глубь ее содрогающегося тела. Глубокий, животный рык вырвался из его груди.

В поцелуе, прерываемом их тяжелым дыханием и его яростными толчками, она прошептала. Не умоляла – признавалась, как акт веры, как последнее заклинание перед бездной:

- Да… Господин… Не останавливайся… Пусть… пусть даже от этого… родится ужасное…

Ее слова, горячие и кровавые, словно подлили масла в огонь его ярости. Движения стали еще жестче, еще глубже. Стоны Элеоноры превратились в сплошной, прерывистый вой, заглушаемый лишь его хриплым дыханием. По стенам, казалось, зашевелились тени от балдахина, принимая чудовищные очертания. Воздух сгустился, наполнившись электричеством темной магии и запахом их соития – медью крови, потом, влагой и древним камнем. Что-то неназванное, дремавшее в стенах Башни Молчания, пробудилось, привлеченное их запретным единением и готовое вырваться на волю вместе с плодом этого мрачного экстаза. Каменные души стен, казалось, застонали в ответ их безумным стонам.

Стремительный хруст костей под кожей, лязг рвущегося металла. Цепи не выдержали. Не просто ослабли – они разлетелись в рваные осколки, как сухие ветки под сапогом великана. Кожаные ремни лопнули с резким, хлестким звуком. Его тело, освобожденное, взметнулось с кровати не вставая, а приподнявшись на локтях, как разбуженный хищник. Взгляд, полный первобытной ярости и нетерпения, прикован к Элеоноре.

Одна рука – молниеносный выпад. Когти пальцев впились в тонкое черное кружево лифчика. Не расстегнул – сорвал. Ткань с треском разошлась, обнажив бледную, упругую грудь. Розовые, твердые от возбуждения соски подрагивали в холодном воздухе склепа. Он приник ртом к одному, затем к другому, не целуя, а зажимая губами, кусая основание, втягивая в себя с хриплым урчанием.

- А-ах-х-х! – Элеонора выгнулась дугой, ее стоны стали громче, отрывистей. Ее бедра заходили на его стволе с удвоенной силой, яростно, почти отчаянно. Каждое движение вверх – глубокий стон, каждое падение вниз – хлюпающий звук и его сдавленный рык. На ее фарфоровой коже, на шее, между грудями, на плоском животе – выступили капли пота. Мелкие, как роса, но горячие, живые, сливающиеся в блестящие дорожки. Ее тело пылало, контрастируя с ледяным камнем вокруг.

Резко. Без предупреждения. Его руки впились в ее талию. Он поднял ее, как перо, сдернул с себя и швырнул на спинку кровати. Элеонора отлетела, взметнув простыни. Перед ним предстала: вся ее трепещущая нагота – бледная, влажная, с растрепанными белыми волосами, раскиданными по черному бархату. Грудь вздымалась, киска сияла влажным блеском, на губе запеклась темная капля крови. Робкая? Нет. Горячая. Жаждущая. Отданная.

Он стоял над ней, его член – темный, вздутый, мокрый от ее соков – пульсировал у ее лица. Взгляд его был тяжел, как глыба.

- Мне решать, куда, – проскрежетал он, голос низкий, лишенный сомнений. Решение было принято в долю секунды.

Его руки схватили ее за голову. Большие пальцы впились в скулы, раздвинув челюсти. Он воткнул свой член ей в рот, заткнув стон. Глубоко. До горла. Элеонора захлебнулась, глаза расширились от неожиданности и боли, но… затем приняла. Ее губы обвили ствол, язык заскользил снизу, лаская уздечку. Одна ее рука сжала основание члена, дроча его в ритме своих сосательных движений. Другая рука опустилась, пальцы обхватили его тяжелые яйца, массируя их с жадным знанием дела. Она сосала яростно, с хлюпающими звуками, сдавленными стонами, задыхаясь, но не останавливаясь. Глаза ее смотрели на него снизу вверх – полные слез, но и полные страстной покорности.

Он зарычал. Глухой, животный звук. Бедра дрогнули. Горячие струи семени хлынули ей в глотку. Элеонора сглотнула. Раз. Два. Три. Жадно. Не проронив ни капли. Ее горло работало, губы сжимались у основания, выжимая последние капли, язык вылизывал головку, пока пульсация не стихла.

Он выдернул из ее рта мокрый, опадающий член. На мгновение в комнате повисла тишина, нарушаемая только ее прерывистым дыханием и хрипом в горле. Потом он наклонился. Сильная, влажная рука схватила Элеонору за шею. Не чтобы задушить, но жестко, властно, заставляя поднять глаза. Его лицо было близко, дыхание горячее на ее коже. Он прошептал, и шепот этот был холоднее льда:

- Не подведи меня в этот раз.

И – растворился. Без звука, без дыма. Просто исчез, как будто его и не было. Оставив на кровати лишь ощущение внезапного холода и тяжелую, влажную пустоту внутри нее.

Элеонора лежала неподвижно. Глаза широко открыты, смотрят в черноту сводов. Пот остывал на коже. Пустота внизу живота была невыносимой. Она опустила руку. Пальцы скользнули по мокрому лобку, вонзились в свою киску. Грубо. Быстро. Не для удовольствия – чтобы заткнуть дыру, чтобы догнать отголосок его присутствия. Движения были резкими, почти болезненными. Она закусила окровавленную губу, зажмурилась. Тело содрогнулось – короткий, сухой толчок оргазма, больше похожий на спазм отчаяния, чем на наслаждение.

Тишина. Тяжелая, гулкая. Капли воды где-то в углу. Она открыла глаза. Взгляд – остекленевший, но в глубине тела упрямая искра. Шепот сорвался с ее запекшихся губ, тихий, но полный стальной решимости:

- Я сделаю всё... чтобы Вы обращали на меня больше внимания.

Пальцы еще раз судорожно сжались между ног. Не в сладости, а в клятве.