Алая луна

Поль Папусти, вечный опоздавший, в последний момент вскочил на подножку экспресса «Алая Луна». Освещения в коридоре не было. Подсвечивая огнем зажигалки номера чужих купе, он шёл, пока не достиг нужного. Поль юркнул в своё купе, и первое, что он увидел в свете лампы, — кем-то забытый на столе томик Книги Иова.

За его спиной, в коридоре, промелькнула чья-то тень — отражением в стекле.

Поль затаился в углу купе. Пролистывая находку, он пытался понять мотив главного героя, но отвлёкся на шорох в коридоре и потерял нить повествования. Он достал коньяк.

Силуэт мелькнул мимо купе. Потом — тишина. Монотонный стук колёс убаюкивал.

Его покой внезапно нарушила Графиня.

Молодая, с лицом фарфоровой куклы и голубыми глазами, она застыла в проёме двери, закутанная в японский шёлк, под которым угадывались точёные линии тела.

— Я могу войти? Я могу войти. — она сделала шаг ближе.

— Вы потерялись, — её голос был шёпотом. — Все здесь потеряны. И голодны.

Она распахнула халат. Её груди были упругими, а соски — словно провалы в иной, беззвёздный мир. Поль, парализованный вожделением, не мог отвести взгляд.

— Но лишь избранные могут насытиться, — она встала вплотную, и он, повинуясь древнему ритуалу, приник к её соскам грешными устами. Сок был вязким и чарующим, как инъекция наноботов. Его охватила паника перед огромным, невидимым — тем, что притаилось в составе поезда, в каждом его атоме.

— Не бойся большого другого, — прошептала она. — Его не существует. Есть только мы. И вечность.

Поль плыл в её взоре, а затем утонул полностью, хоть и путешествовал поездом. Богиня увлекла его в своё купе, пропахшее сладковатой пудрой. Кельнер Лука принёс им коньяк и виноград на серебрянном блюде.

Поль, находясь в крайне возбужденном состоянии, опустился на колени. Пока графиня, откинувшись на бархатные подушки, лакомилась виноградом, он предался экстатическому служению. Целовал и лизал её ступни — то одну, то вторую, гладкие, идеальной формы.

Обхватив тонкую щиколотку, он направил ножку графини к костру своих чресел. Поль проработал каждый миллиметр ее гладких стройных ног.

Когда она уснула или впала в забытье, Поль возжелал войти в неё сзади. Эрекция его была абсолютна. Одним движением он откинул ткань халата. Ажурные трусики отделяли его от влажной вселенной. Он попытался сместить ткань, но замешкался. О, черт! Она была в тонких колготках. Нужно было разрешение. У кого спросить? Лука покинул их — на исходе осени. В нерешительности, дрожа, он заметил на полке среди безделушек знакомый переплёт — «Капитал» Маркса. Он раскрыл книгу наугад. В фразе «является ли труд действительно полезным для других, удовлетворяет ли его продукт какой-либо…» чьей-то рукой было подчеркнуто слово «обмен».

Это было решением.

Он выскользнул из купе и вернулся к себе. Роясь в чемодане, под ворохом грязного белья он нашёл ту самую Книгу Иова. Она могла снять оковы с тела. Он открыл её — и, о ужас, страницы были чисты. Абсолютно белые, без единой буквы. Как символ обрыва внутренней речи.

В этот момент поезд с ревом ворвался в тоннель, и свет погас. В кромешной тьме Поль почувствовал боль — что-то острое впилось ему в лодыжку.

Он вскрикнул. Миг вспышки света от встречного состава осветил кремового шпица: его мордочка была в крови.

Поль вспомнил фразу: «… страдания навлекаются на праведников в качестве предупреждения более серьёзных грехов…»

Боль сменилась всепоглощающей апатией. Он больше не боялся большого другого. Он всё понимал.

Поль вышел в странно мерцающий коридор.

Двери других купе открывались. Из них выходили пассажиры — бледные, с запавшими от долгого сна глазами, с такими же ранками на щиколотках.

Красивая незнакомка в форме проверяла билеты.

Поезд мчался вперёд, увозя в алую бездну обречённых на бесконечную череду голода и насыщения. Поль взглянул на своё отражение в стекле — в глазах плясали искры похмелья.

«Мы одиноки, — подумал он, шагая в ресторацию. — Мы будем в вечности голода плоти».

Голод уже шевелился в нём — бессмысленный,

как пустые страницы его Moleskine, подаренного матерью 15 лет назад.