Алёшенька вернулся!

Так дело было. Весна. Начало апреля. Числа седьмого, насколько помню, не раньше. Утром, строго по расписанию, приспичило мне выйти до ветру. Солнце уже вот-вот собралось взойти. Правда, пасмурно было, но не так чтобы дождь намечался, нет.

Из избушки-то выскочил, и даже на курс в сторону нужника вышел, а вот, сделав пару шагов, примёрз калошами к матушке сырой земле и замер. А примёрзнуть было от чего… Забор-то мой, штакетник почти новый, пару лет, как поставил, завалился и на планочки рассыпался. Только сиротливые столбики из лиственницы торчат, а поперечные бруски со штакетинами, все, как один, в осадок выпали.

Огляделся по сторонам – ни соседских заборов, ни столбов с проводами вдоль улицы, ничего стоячего не осталось. Всё полегло! А вот, запчасти струганные и крашеные все целенькие, и ни щепок, ни опилок нигде не видно.

Когда сообразил, что и туалет мой тоже рухнул прямо, как стоял, так и упал… Сердце чуть не оборвалось. Будто самое родное потерял. Оглянулся на сарай, а он прямо на глазах, скрип, потом хрусь! И тоже, словно сдулся, да и рухнул прямиком на честно нажитое движимое и сельхоз-огородное имущество.

«Мать честная!» — думаю, и затылок чешу. Никак не соображу, что за несчастье нашу Калиновку постигло. А ежели ещё изба захочет на брёвнышки рассыпаться да раскатиться, куда бобылю-горемыке податься? Правильно. К Карасихе. Только у неё домишко из дореволюционных кирпичей построен, а у всей деревни – срубы. Или четверики с холодными сенями и дощатыми пристройками, или пятистенки с заулками.

Но спервоначала, разумеется, от переизбытка чувств рванул к нашему заросшему овражку. Когда из него, из буерака этого, выбрался, все окрестные жители уже топтались на улице. Кто паниковал, кто скулил вполголоса, кто затылки чесал. А некоторые с мутными взглядами добро своё сгребали да подальше во дворы затаскивали. Нас ведь, и так, стариков, в Калиновке человек двадцать с небольшим оставалось, которым податься некуда. Или деток с их семьями в далёких городах-столицах стеснять не желавших.

Когда на второй… Или уже на третий день сообразили, что пропал не токмо весь уличный и дворовый металлолом с проводами, бочками прям вместе с керосином или соляркой, но и все почтовые ящики, таблички на угловых избах с названием улицы, знаки автодорожные со столбиками трубчатыми. А телефоны – те у всех прямо в карманах фуфаек в прах порассыпались. Даже мелочь рублёвая исчезла, будто и не было её вовсе.

Ещё баньки у народа превратились в памятники, потому как пришли в полнейшее разорение. Котлы, тазы, вёдра, магерки, которые ковшики, убыли в эмиграцию. Печурки банные, опять же, разорились и пришли в полнейшую непригодность.

Главное, из тех избушек, в которых старики жили, и я в том числе, ничего подобного не испортилось и не исчезло. Только из дворов, огородов и сараев с баньками. А вот там, в которых избах, где никого из хозяев в наличии не было – всё будто метлой вымело. У соседей даже остовы Москвичей с Запорожцами со дворов, даже трактора и мотоблоки с бензопилами, вся техника и ейные запчасти сгинули, будто их никогда и не было. А из пустующего жилья и чугунные настилы с печей, и задвижки, и духовки, и кастрюли с чугунками, всё испарилось!

«Мамай рогатый с адским магнитом прошёл, всё вторсырьё собрал да на чермет унёс», — так я решил и бегом в своё гнёздышко, пока его супостаты не разорили и не обезжирили.

Слава Богу, все деревенские срубы, как стояли, так и остались стоять. Да ещё стёкла оконные на местах остались, потому что на шпаклёвке держались. А петли на ставнях, на дверях, умывальники дворовые, прочее, на первый взгляд никчемное, имущество – как корова языком!

То есть, ставни с дверями просто наземь рухнули, а цветмет, ляминий с медью, бронзой, все будто испарились. На улице только бетонные столбики, закопанные в землю памятниками стоять остались. А деревянные стволы попадали, так как катанкой… Проволокой железной крепились, которая сгинула бесследно. И чашечки керамические, которые изоляторы – те тоже в приземлились, только без крюков-саморезов.

Ещё колодцы дворовые, да пара уличных в негодность пришли. Вёдра оцинкованные с цепурой, ручки во́рота с шайбами да подшипниками тоже улетучились. Только сами вороты-брёвнышки с оголовками рядышком на земле остались. Видать, супостаты их поодаль раскурочили. Хорошо, что родничок ближайший, метрах в ста, который, остался нам для довольствия и исправно истекает по сию пору.

Ну, народец, разумеется, дрогнул, и засобирался на большую землю. Котомки с документами, харчами, самым ценным барахлом в узелки, на плечо, и ходоками в сторону райцентра. Благо, до него километров двадцать, или чуть больше.

А мне-то куда податься? Годков-то уже много, как километража на том спидометре, так что грех жаловаться. Пришло моё время, значит, пришло. Куда от него убежишь? От конца своего.

Решил дома остаться. Потом, обходя Калиновку, узрел дымок из трубы домика Карасихи, понял, что не один остался парнем на деревне, а ещё есть, как минимум, одна живая душа.

Через пару дней в окошко смотрю, а по улице космонавты в скафандрах ходят, кланяются, будто следы на дороге рассматривают и палочками что-то в них ковыряют. Оказалось, вояки из части радиационной, химической и биологической защиты.

Спросил их, что хотят надыбать, и нет ли в деревне чего заразного. А то переживаю… Не за себя, конечно, а за подружку-самогонщицу, сколь времени протянет, голуба. Что-то нечленораздельное промычали, по шлему своему постучали, мол, ненормальный, не мешай работать.

Я им и говорю, чего тогда в химзащиту вырядились. Если напугать нас с Карасихой, то мы уже пуганые и перепуганные. А если для порядка, тогда терпите. Вам же ещё в этом облаченье в мирную жизнь возвращаться.

Поговорил с бедолагами, и бегом к Ульянке, вдруг, она ещё чего интересного увидела или услышала. А если её разжалобить получится, то и кредит «полулитровый» выпросить. Может, отдавать-то и не придётся. Она, правда, скупердяйка та ещё, но иногда и самой кой-чего по хозяйству требуется. А к кому обращаться, ежели из семерых мужиков, только я один не дезертировал.

В общем, посидел, покумекал, и решил навестить Карповну. А чтобы не с пустыми руками к ней – вынул с чердака удочку свою из хлыста лещины. Глядь, а на леске ни крючка, ни грузика. Только поплавок-балберка на месте. Стало быть, воры точно не магнитами орудуют, если алюминий со свинцом тоже утрачены. Хорошо, что запасные рыбацкие причиндалы на полке в сенях хранятся. Но брать жестянку из-под консервы поостерёгся. Вспомнил о мобильниках, которые у народа прямо в руках рассыпались.

Замесил горсть ржаной муки с подсолнечным маслицем, завернул в обрывок газетный, и пошагал на запруду. Палка на плече, а поводок с грузиком в кулаке, чтобы в сохранности были.

Иду, значит, по сторонам зыркаю – никого. Даже вояк не видать. Видно, убрались на свою базу. На всякий случай следы высматриваю, вдруг, какие-нибудь обнаружатся. Ведь не по воздуху же супостаты летают. Не могли же они остов трактора по небу утащить… А если смогли, тогда к чему напрягаться? Как в той поговорке, всё равно же помрёшь, только уставший.

Пришёл, значит, на запруду. Сориентировался на местности, чтобы не зацепиться снастью за коряги, которые с мужиками по зиме завезли да на лёд раскидали, чтобы весной утопли. Отваживали залётных, а то бредежками баловались, и вылавливали наших карасиков на свои химические активаторы клёва.

Газетку с тестом из кармана вынул, палку-лещину наземь бросил, глядь, а на леске ни крючка, ни грузика нету. Я же их всю дорогу хранил как драгоценность от Фаберже, а всё равно не уберёг!

«Ну, и на кой я сюда припёрся?» — стою, горюю и на палку с леской таращусь. Боюсь даже думать, кто такой шустрый в Калиновке завёлся. На лету подмётки срезал! Точно не человек, а…

А дальше так мне обидно стало, что взглянул в небо и крикнул высшему начальству: «Да что же это за баловство деется? Где же наш заступник и надёжа? Господь, ты с нами, грешными, или уже конец света настал? Почему тогда начал с Калиновки?»

И тут слышу кто-то сзади плеснул по водичке, потом барахтаться на бережку начал. Оборачиваюсь, а на травке пара огромных карасей прыгает, килограмма по четыре, если не больше. Пытаются обратно в запруду вернуться.

Я мигом к ним, бедолагам, да и в воду закинул. Нерест же скоро, а такие самки столь икры наметают, что наша запруда ещё пару-тройку лет, а то и больше, не оскудеет.

Снова смотрю в небо и благодарю кормильца, а сам думаю: «Мне бы мальчиков по паре кг, не больше. Одного для Карасихи, одного мне. Света же нас электрического лишили, так что холодильники, увы, вышли на пенсию».

Пока со старшим общался, слышу, опять что-то на бережку трепещется. Оборачиваюсь, глядь, а там заказ мой: пара карасиков сковородочной величины. Хвать их под жабры и бегом в деревню. Конечно, на бегу поблагодарил, кого следует. Спонсора небесного. Видать, конец света пока отложен, так сказать, до лучших времён.

Прибёг к Ульянке и в окошко стучу. Нервно так. А сам думаю, говорить ей про небесного благодетеля, или пока в тайне держать. Решил не признаваться, вдруг, не оценит халявы, и самогоном не поделится.

Пока она в домишке своём банками гремела да приданым шуршала, по сундукам рассовывая, я на что-то отвлёкся. Когда сообразил, что с её компостной кучи так сивушной бардой смердит, что ажно дух захватывает – обрадовался. Видать, вовремя явился. Стало быть, не отвертится. Бартер на карасика вот-вот состоится. Даже пары карасей не пожалею, лишь бы пол-литра презентовала.

А энта зараза распахнула дверь в свою бражно-монтажную цитадель, и с порога мне говорит, что ей задаром не нать никаких карасей. А самогон она, якобы, уже как полгода никому не продаёт и не дарит. И даже на услуги по хозяйству не меняет. Ну, я тот час взбеленился и пригрозил этой скупердяйке небесной карой. Как никак, с самого утра с Создателем на короткой ноге. Потом кое-как остыл, мол, негоже христианину бедами грозиться. Одного карася швырнул Карповне под ноги и пошагал до дома.

Но по слабости человеческой замыслил-таки отомстить. Всю дорогу соображал и вендетту планировал, пока не заметил на дороге свежие следочки. Прямо внутри человеческих, которые химзащитники оставили.

«Мать честная!» — кумекаю и на отметины любуюсь. А следочки-то меленькие, будто новорожденные детишки гурьбой по Калиновке носились. Вот только беспалые, будто от бесов, которые в адских калошах на прогулку отпросились. «Значит, котлы у рогатых прохудились. Нужно новые выплавлять. А ещё адское топливо кончилось, ежели и керосин с соляркой тоже умыкнули», — так всё в красках представил, но про месть Карасихе не забыл.

Кое-как раскопал сарайскую кучу-малу, раскидывая по двору доски и брусья, шифер, чтобы убедиться, что всё железное убыло в ад на переплавку. Топорища с черенками от лопат, граблей и тяпок надыбал, всплакнул о постигшем горе-злосчастье. Потом отыскал секретный чемодан, в котором сетку-путанку хранил с ячеёй «шестидесяткой». Самое то на карася или толстолоба. Но я не браконьерничать собрался, нет, а охотиться.

Знамо дело, на кого. На этих… Сборщиков металлолома. Если у них следы, как у карапузов, почему бы западню на них не устроить. В избе же кое-какой метал имеется… Даже чайник эмалированный не пожалею. Он давно прохудился, а запаять – руки не дошли. Так и решил. Заперся в избе и затеял лиходейство.

Нет-нет, губить никого не собирался. Просто, в глаза мелкокалиберным ворюгам поглядеть. А ежели окажутся бесами, тогда сговориться с ними, и в оплату неустойки… В общем, задумал с их помощью призвать Карасиху к порядку. Чтобы не врала о сухом законе, когда её двор сивушный запах на полдеревни распространяет.

До темноты успел всё приготовить. И верхнюю подбору с балберами срезал, и нижнюю, которая грузов лишилась, тоже удалил. И обыкновенными нитками пару десятков струн закрепил, чтобы сетку сначала ровнёхонько привязать к входному козырьку, чтобы висела вдоль крылечка, а потом легко оторвалась и паутиной накинулась на незваного гостя. Или на незваных гостей, тут как повезёт. А торцовый шнур, наоборот, усилил отрезанными подборами. Чтобы накрепко привязать к стволу яблоньки, что у самого порога растёт.

Как стемнело, вышел во двор и почти до полуночи провозился, устраивая капроновую западню. Всё согласно чертежу, пришедшему в стариковскую головушку. Вот только забыл про свою амнезию, будь она неладна. «Наживку» то эмалированную запамятовал на порог выставить. Поэтому битых пару часов напрасно ждал у моря погоды. А, может, и не напрасно. Может, высшее начальство так решило, поэтому склероз мой обострило.

Когда, не дыша, дверь избушки раззявил и выставил на порог жертвенный чайник, не успел запереться, как злодеяние одним моментом содеялось. Вспомнилась народная мудрость, которая «на ловца и зверь бежит». Прибёг, голубчик. Никуда не делся. Зверь этот, который до металлолома охочий. Будто за околицей дежурил…

В общем, как только дверь тихонечко за собой притворил, сразу на пороге что-то зашуршало, зарычало, и начало то ли рогами, то ли копытами оземь колотиться. Я мигом выхватил из ножен свой сибирский батас и ринулся в неизвестность. Ведь на дворе хоть глаз выколи, полные и безоговорочные потёмки. Но я-то в родном монастыре, поэтому схватил левой рукой сразу за три капроновых тесёмки и рубанул их в том месте, в котором они вокруг дерева намотаны были. Прямо по стволу яблоньки полоснул, не жалко. Всё одно, состарилась донельзя. А тут послужила…

Потом мигом затащил свой невод с неведомым осетром в сени. Как только услышал, что пойманный клептоман продолжил сучить ножками и барабанить по полу рогами, мигом дверь на засов и бегом разжигать свою летучую мышку. Лампу керосиновою, это чтоб и городские поняли, уточняю.

Так вот. Запалил и вернулся из горенки в сени, чтобы проведать добычу. Глядь, а в сетной дели на самом деле бес запутанный! Только почему-то безрогий и голый. Кожаный весь, худющий, что аж рёбра торчат. И весь с головы до ног болотного цвета. Ростом, как я и догадывался, чуть выше полуметра. Глазищи – чернее чёрного. Просто, адские, какие-то. Рычит, ножками сучит, на мою катану косится, но страха никакого не выказывает.

«Ножик мой понравился?» — спросил у супостата, а сам батас сунул в ножны и в горенку закинул, от греха подальше. Потом, правда спохватился, что теперь придётся энтого карася вручную распутывать.

А этот бесёнок-ребёнок, вдруг, отвечает мне на своём инфернальном: «Гыр-дыр-дыр!» И тут у меня в голове сразу же перевод возникнул: «Чего тебе надобно, старче?» Ну, в этом смысле, только другими, анафемскими терминами, и моим переводом на человеческий.

«Отпущу тебя, Золотая Рыбка, коли подсобишь. Тему нужно одну пережулькать», — заявляю бесу-уркагану на серьёзе, а для пущей убедительности и наглядности корчу свирепую рожу.

«Кыр-гыр-рыр», — отвечает пленник, а у меня в бестолковке сразу же перевод заискрил с его адского жаргона: «Ежели сговоримся – перетрём твою тему. Не катай вату. Развяжи и расскажи».

«Вот уж дудки», — говорю незваному гостю.— «Я же не дурной и не полоротый. Спервоначала слово крепкое дай, и согласись на короткую службу. Как только содеешь зловещее смущение одному жадному человечку – слово грешника даю, что отпущу тотчас».

«Гыр-тыр-пыр!» — соглашается бес на услугу, и снова освободить просит.

А я ему в двух словах авантюру свою расписал, мол, развязываю, и потом тебя в мешок сюрпризный. После отношу в нужное место. Оно тут, недалече. Почти на моей улице. Три ограды безлюдные пройдём, а на свёртке… На повороте, значит, ещё пару заплотов пройдём, которые ты, злыдень, измохратил. Как только поставлю мешок наземь или на пол, тут уж как получится. Так ты сразу же выскочишь из мешочка, перстами своими рожки изобразишь и прогыркаешь на своём, на бесовском, тираду подлиннее. Чтобы до абонента дошло, что не шутишь. А я сразу переведу на наш, на человеческий. И потребую кое-что вроде жидкого выкупа. Выгорит дело – не выгорит, твоё дело подсобить, и сразу свободен.

«Кыр-гыр-гыр», — заявляет кощей кожаный, мол, по рукам.

Развязал я шурушку черноглазого, распутал, и, чтобы время до рассвета скоротать, запалил керогаз да чайник алюминиевый на него поставил. Всё ради любителя чужого добра. Угостил, чем Бог послал, и спрашиваю мелкотравчатого: «Так на кой тебе наш деревенский металлолом? Даже гвоздями ржавыми не побрезговал. Все выкорчевал из заплотов да нужников. Стайка, которая сарай, и та расплющилась. Сам, в крысу?.. То есть, тайком да в одиночку лиходействовал, или c братьями-разбойниками?»

«Кыр-гыр-гыр», — отвечает, мол, срочно понадобилось, извини. А про напарников смолчал, зараза.

«Так ты бы, для порядка, хоть разрешение спросил. На кой самоуправствовал? Неужели, не додумался?» — спрашиваю и чаёк по чашкам разливаю, а вместо конфеток сахар кусковой предлагаю.

«Дыр-дыр-сыр», — оправдывается. Вроде как, кто-то очень и очень начальственный, дал добро на разорение всей нашей деревеньки.

«Неужто сам Путин? То есть, президент всея Рассеи?» — не верю ни на грош байкам черноокого.

«Ныр-ныр. Быр-быр-сыр!» — лопочет. Мол, бери выше. Евойное начальство. Мол, то, которое президента выбрало и поставило командиром над всем вашим околотком.

«Эвон», — думаю. — «Вдруг, взаправду пожертвовала Москва малым, чтобы сберечь целую страну». Не стал дальше расспрашивать, а устроил бесёнку ночную экскурсию по избушке, и даже в подклет сводил. Чтобы знал, лихоимец, что воровать у нашего брата совершенно нечего. Разве что, капусту квашеную.

Пока он с непривычки спотыкался да принюхивался, да свёклу потом на зуб пробовал, я ведь светил ему не электричеством, а керосином, времечко-то и прошло. Когда возвернулись в горенку, глядь в окошко, а там заря занялась.

«Шабаш», — говорю злыдню и к мешку джутовому приглашаю. Мол, разговоры закончились, пора на дело.

— Кыр-гыр-гыр, — кивает, но просит овощ, надкушенный, догрызть и глазками на сахар пялится, чуть ли не облизывается. — Лыр-лыр-дыр. Цыр!

Понял, что сахарок так полюбился злыдню, что теперь он точно наплюёт на запреты начальства и обязательно вломится в избу, чтобы своровать оный. Ну, и, сгоряча махнул ему рукой. Забирай всё, что имею, только слово своё сдержи, и напугай того, к кому в скорости доставлю.

В общем, ударили по рукам. Я мешок придержал, а бесёнок высыпал в него всю сахарницу, потом метнулся в подклет и притаранил оттуда столько свёклы, сколько унести смог. Закинул свёклу в мешок, а затем сам чуть ли не рыбкой запрыгнул в него и скомандовал:

— Гыр-тыр-пыр! — мол, готов он к труду и обороне.

Я, недолго думая, мешок за вихор… Ну, горловину закрутил в жгут, на плечо эту нелёгкую ношу водрузил и бегом к двери. Глядь, а она-то на засове. Поставил мешок на пол и кинулся отпирать выход. Отпер, оглянулся и обмер! Кыр-гырка мой из мешка по пояс высунулся, перстами рожки изобразил и, вроде как, пугает кого-то.

«Молодец!» — хвалю его. — «Считай, репетиция удалась. Мигом сейчас на концерт проследуем, а там и повторишь явление местному населению».

Нырнул он обратно в мешочек, даже возражением не рыкнул. Я снова ношу на плечо и чуть ли не бегом к домику Карасихи. «Сейчас ты у меня бельишко-то нательное замараешь. Век меня помнить будешь. Нельзя же так бессовестно врать, что нет самогона, когда полдеревни сивухой пропахли», — кумекаю и шагаю к Ульянке.

Знал, что она ни свет, ни заря просыпается и хлопочет по хозяйству. Курей пару десятков держит, поросёнка опять же, кроликов. Как только вспомнил об ейном поголовье, тут же сообразил, что в её-то ограде все сараи с курятниками целёхонькие.

Ни одна деревяшка не приземлилась и не отвалилась. Мне бы в тот момент затормозить и хорошенько подумать о данном недоразумении, но куда там! Плечо-то, на котором тащил груз нелёгкий, уже занемело, да воображение о том, что вот-вот угощусь дармовым самогоном, отвлекли от грешных реалий.

Прокрался в незапертую калитку и прямо ко входной двери в домишко притопал. Но груз свой наземь не ставил, потому как, напарник сразу же выскочит из него. Пару раз стукнул вполсилы по двери свободным кулаком и громко позвал Карповну. Мол, отворяй ворота, нас постигла суета. Ну, в этом смысле, только с матерком, чтобы доходчивей получилось.

Когда эта скопидомка изволила отпереть бойницу и выйти на порог, я тут же отстранил её вежливо и шагнул в пенаты вдовушки. Потом прямиком из сеней да в горницу, чтобы место посветлей было и спектакль, мною задуманный, стопроцентово сработал.

Обождал, пока подруга ругаться в прихожей перестанет и явится в горенку, и, как только порог переступила, говорю ей пламенную речь:

«Делись, зараза, первачом! Или сей же час экспрессом в ад отправлю!»

А той хоть бы хны. «Что на сей раз притащил, окаянный?» — спрашивает ракалия и ухмыляется брезгливо. Ну, думаю, настал мой час, и ставлю на пол ношу свою джутовую, а потом отступаю на пару шагов, для пущего эффекта.

Бесёнок почти не подвёл. Мигом из мешочного плена выскочил, ручонки поднял, перстами рожки изобразил, и замер. А вот гыр-гыркнуть забыл, адский сын, и весь мой спектакль поэтому насмарку!

А зверюга Ульянка ка-ак заверещит! Ка-ак заорёт! Только вот, не от страха, а от какой-то её вредной сквалыжной радости. «С ума сошла баба! Перестарался со спецэффектами», — успел я подумать, но, слава Богу, ошибся.

Смотрю на Карасиху и чувствую, что сам лишаюсь разумного рассудка. Потому как, кинулась Карповна к моему бесёнку-ребёнку, будто признала его за давно потерянного сродника. Или даже за сына. На руки схватила и заверещала благим матом: «Алёшенька вернулся! Алёшенька живой!»

«Какой такой Алёшенька?» — соображаю склерозом своим, а он, озорник, склероз этот, справку архивную да цитаты газетные подсовывает. Из «Аргументов». Может, и «Спид-Инфо» в стороне не остался. Точно не скажу. Мол, в Кыштымском посёлке… Почти что Калиновке… Извините, название похожее, только буквицы в голове никак не складываются.

В общем, в середине 90-х завёлся крошечный человечек, похожий на марсианина. Тётка сердобольная его усыновила, точно так же, как Карасиха моего бесёнка – любителя цветмета. И назвала Алёшенькой. Потом он то ли сгинул, то ли продали его на опыты, а, может даже, земляки-пришельцы за ним прилетели и родной мамке возвернули.

А чтобы наши полоротые меньше нервы друг дружке мотали, подсунули им скелетик махонький. Мол, были демоны, никто этого не отрицает, но самоликвидировались. Или что-то про недоношенного ребятёнка заплетали. Не важно. А тётку эту, Татьяну сердобольную, от греха в пансион женский упрятали, который для ослабших умом. В Челябинской волости сие случилось.

«Стало быть, это и есть тот самый инопланетянин Алёшенька. Значит, взаправду дело было. Возмужал и возвернулся на землю. Только малость перепутал Калиновку с… посёлком Каолиновым. Точно!» — кумекаю и сам себе удивляюсь, оттого что такой умный и злопамятный. Только на кой этот Алексей всю деревеньку нашу на счёт металла обезжирил, этого сообразить не смог.

Карасиха к тому времени уже вовсю с ним кыр-гыкала и чаем с карамелью угощала. Причём, я все Алёшкины речи совершенно не понимал, а Ульянка, зараза, вовсю кубатурила. Иногда сама гыркала и дыркала по иноземному. Видать, этот Лёшка только целенаправленно умел мысли транслировать. В смысле, одному человеку внушать, а не нескольким.

Ну, я терпеть это безобразие не стал, и шагнул к давно не видевшимся сродникам. Ударил кулаком по столу, да так нервно, что чай из их пиалок выпрыгнул, и говорю Ульянке: «Признавайся по-хорошему, сучье вымя, давно ты с этими бесами связалась? Шапокляк ты моя, Шапокляк».

«Какими такими бесами, Никанор Прокопович? Это же пришельцы из нашего родного рукава Орионского, только живут в двенадцати световых летах. Они мне внушали, что мы неправильно их обзываем. Не Овны они. И не Тигардены. А эти. Как вас там?» — спрашивает у Антошки. То есть, у Алёшки.

А тот как начал дырчать да гырчать, будто за живое царапнули, вот только я ничегошеньки не уразумел.

Решил прервать их воркованье, и обратился к недавнему пленнику. Мол, на меня смотри, зверюга, и телеграфируй внушение сильному полу, а не легковерной бабке Трындычихе.

«Гыр-кыр-кыр!», — тут же согласился бесёнок, а потом внушает мне, что Карасиха – и есть тот самый ниаглавнейший начальник не токмо в Рассеи, но и в мире. Мол, они печати какие-то на ейных кирпичах узрели. И сразу скумекали, с кем имеют дело. Пообщались телепатически с нашей деревенской королевной, а та им, якобы, дала разрешению на продразвёрстку металлолома. Мол, забирайте, гости дорогие, коли приспичило. И ремонтируйте всё, что из-за земного притяжения вышло из строя.

А сломалось у них не абы чего, а самый главный анти-вектолит, который не вовремя отхряс, поэтому их тэ-эска… Тарелка, значит, на которой они прибыли, свалилась на русскую землю и чуть ли не в дребезги на запчасти разлетелась. Но кое-какие приборы всё-таки выжили и остались в рабочем состоянии. Ими они и собирали по улице все металлы подряд, а где-то на берегу запруды ремонтировали свою антигравитацию, чтобы на ихом шаттле вверх на орбиту вернуться. А на орбите уже ихняя тарелка-матка. Здоровенная, но с земли глазами невидимая.

«На кой вам тогда наше топливо керосиновое да дизельное? За каким хреном и его умыкнули?» — спрашиваю зелёного троглодита и своим внушением продолжаю дознание. — «Вы на коктейле из керосина и солярки собрались до первой космической разогнаться? Не думаю, что у вас получится. Здесь топливо нужно с самого Байконура. Там октан запредельный».

А бесёнок возражает: «Нет-нет. Главное, починить антигравитацию, а солярка ваша с бензином и самогоном сдюжит поступательное перемещение на небо. Вскарабкаемся повыше, а там нас матка особым лучом за форкоп зацепит, и в свою утробу затащит».

После такого сеанса, меня словно электричеством шарахнуло. Стою и соображаю: «Значит, злыдня Ульянка для инопланетян денно и нощно первач гнала. Вот же стервозина. Или это она чтобы гости дорогие быстрее убрались восвояси? Хвалить её за это, что ли? Нет, не буду. Могла же пол-литра выкроить».

«Гыр-гыр-кыр», — слышу и оглядываюсь на королевну. Это она на ихней тарабарщине щебечет мне, ещё и лыбится по-издевательски. Мол, «Спасибо тебе, добрый человек, за такого долгожданного гостя!»

Пока соображал да переваривал, что имела ввиду самогонщица, да над остальными новостями гадал, бесёнок кинулся к моему мешочку со свекольными и сахарными трофеями, да и вручил всё добро Карасихе.

Я так понял, чтобы та для прощального банкета успела из этих ингредиентов бражку замутить. А потом, как следует, на самогон перегнать. Чтобы градус октановый был под семьдесят шесть, не меньше.

Потом я почувствовал, что стал лишним на их празднике жизни и домой убыл несолоно хлебавши, да по дороге вспомнил, что ещё и без сахара остался. Только с мукой, маслицем постным, картошкой, капустой квашеной, да с крупами в ассортименте.

«Переживу как-нибудь. Пару недель карасями харчеваться буду. А когда пришлые бесята-ребята убудут восвояси… Схожу пёхом в райцентр за харчами. Да за пенсией. Там или сам начальству доложу, что металлоломная аномалия как есть кончилась. Или слух в народе запущу, что Калиновка перестала быть заразной», — так кумекал и сам себя успокаивал. А по приходу в родную избу еле до топчана добрался, да и рухнул на него, как тот рубль после 1 июля 1992 года.

Проспал до вечера, будто Стаханов после своего шахтёрского подвига-рекорда. Ещё и ерунда всякая кошмарила по старой памяти. Не абы чего, Карасиха приснилась. Старая донельзя. Толстенная – не обхватишь, а туда же. Чуть ли не десятилитровую бутыль самогона самолично инопланетянам притащила и наземь на лугу поставила. И они, эти бесята-ребята, тут как тут. На махонькой тарелочке, похожей на советский БМП, примчались всем скопом, чтобы топливо получить. А эта дурёха прямо так, за бесплатно, и без всякой счёт-фактуры им своё сокровище отдала. Ну, не дура?

Хоть бы молодость попросила. Или дров чтоб накололи, на худой конец. И эта ещё приснилась, матка ихняя. Которая в космосе была, но за первачом в атмосферу таки пришлось ей пониже опустится. Огромная махина, чуть ли не в полнеба, но тоже в виде тарелки с огоньками по всему периметру. Мелкими такими, синенькими. В телевизоре таких раньше много показывали. На РЕН ТВ, вроде.

Что дальше было – не досмотрел. Хоть был во сне, но и в нём электричество отключилось.

Вскочил от обиды, что столько литров самогона в трубу выхлопную улетит… Погоревал недолго, а потом, пока не стемнело, побежал к роднику. Слава Богу, пластиковые пятилитровки имелись в подклете. Вспомнил про них, когда бесёнка на экскурсию водил. То есть, Алёшеньку с Альфы Центавры.

До утра кое-как провозился. То картошки наварил, то чаёк замутил. Капусту опять же квашеную маслицем нерафинированным полирнул, лучком заправил – пальчики оближешь. Под такую бы закусь… Хорошо хоть карамель столетнюю в сундуке отыскал и ею полакомился.

Как заря занялась, собрался на запруду. Мол, сгоняю за парой карасей. А на самом деле – в разведку. Там же где-то лагерь супостатов. Значит, инопланетяне построили мартеновские печи, чтобы ворованный металлолом переплавить в «сорок пятую» сталь. Посмотрю, вдруг, марево какое-нибудь в небе увижу. Так, из любопытства. Чтобы потом смог понять, что они улетели, и маскировку с собой забрали. А тогда уже и в райцентр можно по делам отправляться.

До того замечтался, что вместо удилища с леской и крючками, снова схватил порожние пятилитровые бутыли и отбыл в поход. Только на берегу запруды понял, что опростоволосился. Пришлось и дальше из себя дурня корчить. Полез к воде чтобы набрать полиэтиленки и в избу вернуться, но вовремя вспомнил о разведке.

Осмотрелся, как воришка на ярмарке. Весь бережок разглядел докуда стариковские глазки смогли дотянуться. Ан нет никаких дымков, голографий или ещё каких-нибудь признаков пришествия.

Только взял в руки полные баклажки, только повернул оглобли в сторону Калиновки, как снова знакомо плюхнуло по воде, а потом трепыхаться на бережку начало. Обернулся… Мать честная! Пара карасиков снова захотела самоубиться и закончить земной путь на сковородке.

«Что же теперь делать?» — стою, значит, кумекаю. — «Ежели высшее начальство – вовсе не начальство, а мафия инопланетная, тогда нужно рыбный подарочек принять, и бегом до дома. А за баклажками прийти попозжа, как только настроение появится».

В общем, схватил карасей под жабры и бегом в деревню. Правда, «бегом» получилось всего-то метров пятьдесят, не больше. Почему-то умаялся тогда с непривычки. Ночку-то, вроде как, совсем не спал. А тут ещё мыслишки разные и религиозные в голове катавасию затеяли. Не то за здравие, не то за упокой, до сих пор не понял. Бог с ними. То, что далее со мной случилось, тоже ни одна, даже самая большая, научная энциклопедия объяснить не сможет.

В общем, притопал к родному порогу, поглядел на крылечко и узрел на нём пару своих пятилитровок. Стоят целёхонькие, полнёхонькие, без пробочек. Вот только водичка в них не из запруды, а прозрачная, как слезинка. Мне бы в тот момент ошалеть от чуда расчудесного, или обрадоваться помощи незнамо какого благодетеля. А я самокритичность свою извечную включил, ещё и недоверчивость из-за пазухи выпустил. Говорят, она помогает анализировать ситуацию, чтобы избежать опасности. Недоверчивость эта. Но ничего смущавшего в душе не завелось и не проклюнулось.

Всё одно, трогать водичку поостерёгся. Занялся карасиками, чтобы не зря из запруды выпрыгнули. Обоих почистил, выпотрошил, а потом по запарке водицей ключевой ополоснул, хотя собирался не трогать баклажки.

«Ну, теперь-то всё едино», — так решил и одну рыбину занёс в сени: мало ли крыс или зверят захотят угоститься свежениной. А другую – в руку и пошагал. Знамо дело, куда. К королевне.

Пока топал да шкандыбал по улице, вспомнил об анафемских кирпичах, на которых Алёшенька и всё его инопланетное семейство прочитали невесть какое откровение. А может даже, послание из тёмной глубины средних веков. Что, мол, в энтой скинии живёт повелитель всея Руси. Или что-то в этом вмещении.

Припёрся к домику Карасихи и, считай, в первый раз присмотрелся к её старинным кирпичикам, и всей кладке тоже. Всё чин по чину. Кирпичи как на параде, лежат ровнёхонько. Швы растворные одинаковой толщины. Видать, каменщик настоящий был, и денег много за такую ювелирную работу попросил.

Вот только цвет у кирпичей разный был. И клейма на ложковых гранях тоже неодинаковые. На совсем жёлтеньких – что-то вроде солнышек объёмных о восьми лучах, выходящих то из ямочек, то из пупырышек. На некоторых лучики прямые, только у середины узенькие, а на краю пошире. На других эти лучики изогнуты, как кавычки, но тоже сначала узкие, а потом широкие.

На красных и оранжевых кирпичах – просто загнутые лепесточки без обозначенного центра, но тоже числом восемь. На серо-коричневых – в кружке сначала ромбик, а уже в ромбике том квадрат. Ещё одинокие ромбики были. Иногда с закруглёнными гранями. Теперь-то знаю, что эти были символом нашей Земли, а тогда же ни в зуб ногой.

Были в кладке и прочие кирпичики. С печатями, инициалами, цифрами, и даже с фамилиями промышленников дореволюционных. Стрелины, Харчёвы, остальных не вспомню. Только, разумеется, там, где у каменной стены связка или угол домика, на тычковых гранях ничего из выпуклых орнаментов не имелось. И понятное дело. Ни к чему они там…

Пока разглядывал обожжённые брикеты, Ульянка возьми, да обнаружь меня в окошко, и поэтому мигом распахнула створки.

«Что, не спится? Опять на рыбалку ходил?» — спрашивает злыдня и, как всегда, лыбится ехидно. Ну, я, недолго думая, карасика в ейную амбразуру заметнул… Из рук в руки, так сказать. И собрался домой. Керогаз раскочегарить, чтоб рыбку свою обжарить, а потом с картошкой, морковью и лучком потушить.

Только вышел на стариковский глиссер, как Карповна скомандовала: «Погодь минутку!» Не успел порадоваться, что вот-вот самогоном разживусь, а эта скупердяйка вместо бесценного напитка мне лопату штыковую из калитки выносит. «Огород в порядок приведи!» — распорядилась, как настоящий самодержец, и убыла восвояси.

Пришлось несолоно хлебавши до дома отчаливать. Только на полпути к избушке сообразил, к чему мне штыковую лопату всучили. Мои-то инструменты с инвентарём, все как есть, в негодность пришли. Сталь со ржавым железом пришельцы же умыкнули. А позариться на Ульянкино добро им духу марсианского не хватило. Или взаправду что-то прочитали на царских кирпичиках.

«Спасибо, конечно, за заботу», — подумал тогда о Карповне, но огородиком решил после обеда заняться. Только сперва семенной фонд свой перебрать и скумекать, чего и сколько посадить.

И, как обычно со стариками бывает, после сытости обеденной в сон склонило, поэтому ни ревизии семенного фонда, ни разметки грядок не сделал. А когда проснулся – уже вечерело. В старые-то времена свет бы включил, да и копался всю ночь, картошку с луком сортируя, или пакеты с семечками да зёрнышками перебирая, чтобы гнилья не посеять. А в теперешние-то керосин брать негде, поэтому спать завалился. Только лопату рядом с топчаном поставил, чтобы шурушки по старой памяти не умыкнули.

До утра страдал и совестью мучился. И спал, конечно, но отрывисто, считанные и кратковременные минуты. А вот утром словно из розетки выключился. Сморило-таки. Проснулся оттого, что кто-то в окошко тарабанит. Нервно так, но не по-мужски.

Сполз с топчана, глядь, а в оконце платочек Карасихи – пурпур, только выцветший донельзя. Пришлось ковылять на крылечко. Запор вынул, дверь распахнул, а там королевна с целой корзиной гостинцев. Еле дотащила, сердешная. Столько всего притаранила, что у меня голова кругом пошла. Главное, что в числе всех ейных деликатесов была трёхлитровая банка прозрачнейшего первача! «Коньяк Три свеклы», так она свой волшебный бальзам назвала.

Пока я, будучи в полном и безоговорочном шоке, глазкам собственным резкость настраивал, она уже лебедем вплыла в горенку. Через минуту выгрузила всю снедь на стол и заявила: «Не переусердствуй, Прокопович. А то я тебя знаю. Градус в банке не трёхлитровый, он на все пять вытянет. Так что, надо разбавлять водицей, чтобы требуху стариковскую оберечь. Я предупредила. С курочкой и пирогами потом разберёшься, а сейчас захвати свой батас, и пошли уже, поможешь с поросёнком справиться. Он барды объелся, так что, отключился, сам понимаешь… Пошли, говорю! Пасха же скоро».

А я что, я ничего. Счастье же трёхлитровое на голову свалилось, так что надо отработать. Ножны свои с батасом в кулак, и айда на фазенду королевны.

Быстренько всё оформил, осмолил, разделал. Лишки с неликвидами в дальнем углу огорода прикопал и откланялся. Дома же деликатесы остывают. И коньячок, опять же, прозрачный разбавления ожидает. За пару часов с небольшим управился, и бегом в родные пенаты.

Помню, что в избушку свою словно на крыльях влетел, даже засов на место не воткнул… Ещё помню, как бережно разбавил самогон той, якобы родниковой, водичкой, что на крылечке дожидалась своей участи. А дальше в памяти чёрная космическая дыра.

Ещё про лопату Карасихи помню, что она ни разу на глаза в то утро не попалась. И что в огороде королевны другим лыскарём копался-ковырялся. И что из своего подклета ни картофелины, ни луковицы, ни единого семечка в огороде не посадил и не посеял. Чеснок, правда, посадил. И лук-севок. До зимы дело было. А больше ничегошеньки… В смысле, не помню, чтобы сеял или закапывал.

В себя пришёл только… Не знаю, через сколько суток. Опамятовался… Пришёл в чувство и сознание, глядь, а кругом всё зеленым-зелено. Чуть ли не лето наступило. Пасха уж точно давно миновала.

Первым делом к шмоткам, да и ко всем уголкам избушки принюхался – никаких безобразий фекального рода не учуял. Стало быть, гигиена стариковская в приличном состоянии. Значит, нужник посещал регулярно и по всем, так сказать, большим и малым поводам.

Потом, вдруг, вспомнил, что нет у меня энтого самого интимного места. То есть, кабинета для раздумий и облегчений. Он же погиб геройской смертью в битве с пришлыми инопланетянами. Рухнул, как герой, но ни на шаг не отступил.

Вымахнул я из избушки, глаза раззявил пошире, а всё вокруг не только зеленело и цвело, но и пахло ароматами! Так пахло, что голова кругом. Нет-нет, не похмелялся я в то утро. Три литра первача до последней капли вылакал, пребывая в беспамятном состоянии. Даже запаха коньячного в избе не осталось. И посуды грязной, как ни странно, ни одной единицы не было. Вся на местах, вся в своеобычной кондиции.

О чём я? Ах, да. Нужник-то мой возродился! Гляжу не него, и глазам не верю. Целёхонький! Смотрю на огород – весь грядками оформлен, как на первомайском параде! Всё и везде зеленеет, распускается, зацветает… Диву даюсь, а сам кумекаю насчёт мемориальной забывчивости и причинах её материализации.

Пока с чувствами стариковскими справлялся, да подозрение строил на коньяк «Три свеклы», услышал отдалённый стук молотков. «Мать честная!» — очумел, когда представил, как Карасиха свои сараи ремонтирует. И тут же вспомнил, что всё её хозяйство от нашествия орды пришельцев нисколечко не пострадало. А потом и с другого края деревеньки точь такие же молоточки постукивать начали.

Когда мало-мальски оклемался от утренних впечатлений, представил, как в Калиновку явилась бригада внеземных гастарбайтеров, чтобы замаскировать свои бесчинства. Подумал, что надо бы и мои пенаты в порядок привести. Оглянулся на сайку и прочие дворовые хибары, с пристенным дровяником в том числе, а они уже стоят возрождённые! Все. Будто реставраторы столичные потрудились. А крыши и навесы стали такими добротными, что теперь при любом снегопаде устоят, ни капли влаги внутрь не пропуская. Заборчик, опять же, заново стоит на старом месте, будто никогда не рассыпался на запчасти.

Почесал затылок в поисках всевозможных объяснений, но не найдя оных, пошагал к Карповне, чтобы ей выговор головомоечный устроить. А ещё ответ истребовать, почему после её… курочки с пирогами склероз у меня в пух и прах распоясался и обострился.

Пока вышагивал по улке, обнаружил столбы электрические с проводами. Потом колодцы общественные приведённые в надлежащий порядок. Увидел пару обыкновенных мужичков городского пошиба в спецодеждах, отдыхавших на травке в тенёчке.

«Стало быть, начальство районное в курсе, что суматоха с марсианским нашествием-пришествием сборщиков металла на убыль пошла», — скумекал и вошёл в Ульянкину калитку. Боднул головой дырявой её ставенку, а кулачком стукнул по стеклу, что из светёлки таращится. Не отозвалась с первого раза. Поэтому окликнул её голосом.

«Явился – не запылился!» — проорала откуда-то из далёкого далека.

Пришлось ковылять в сторону огородную. Там и обнаружил злыдню, а когда вплотную подошёл – поклон земной отбил большим обычаем, до земли который.

«Долгие лета тебе, государыня Ульяна Карповна!» — выговорил вежливо, еле сдерживаясь от матерных комплиментов и ещё более матерных аргументов на счёт амнезийного первача.

«И тебе не хворать», — отвечает и по привычке скалится улыбочкой.

Глянул я на ейное личико стариковское, а оно годиков на тридцать помолодемши! И сама она телесами пару пудов точно растеряла, как минимум.

От таких сюрпризов с чудесами и фигуристыми телесами – моментом позабыл, зачем припёрся к королевне. Все претензии как в воду колодезную канули.

«Выторговала-таки у Алёшкиного начальства молодость вечную! Вот зараза, а не старуха у разбитого корыта. Почитай, на халяву… да за пару бидонов реактивного бальзама сокровище бесценное получила. Самогоном да стеновыми орнаментами от мужниного батьки… От свёкра доставшимися, все, как одну башки инопланетные заморочила! Это свёкор ейный где-то раздобыл царские кирпичики и в Калиновку нашу на телегах притащил»,— стою, значит, пень-пнём, изумляясь такой вселенской несправедливости, и в облаках витаю вместо того чтобы на актуальную тему опамятоваться и допрос с пристрастием учинить.

Мол, почему, да по какому такому праву. И на королевну деревенскую найдём управу. Но ничего подобного в ёмкости для мозгов не заискрило. Видать, контакты головные распаялись и замыкнули в коротком повреждении.

Скорее всего, это сами пришельцы в самогон дарованный нагадили, а Карасиха активно соучаствовала. Мне нагадили, а Ульянке, наоборот, панацею какую-нибудь прописали за коллаборационизм с Альфой Центаврой.

«Ты чем меня опоила, землячка-хомячка? Почему из-за твоего высокоградусного первача память моя изволила замутиться и утренним туманом развеяться?» — грозно так спрашиваю Ульянку, и ещё более грозно кулаком трясу, пока что в воздухе.

«Опять всё позабыл, нейросифилитик хренов? Про хомяка с трёхсекундной памятью помнишь, а всё остальное опять растерял?» — выдаёт мне Карасиха контратаку отповедью.

Стою, глазками мерцаю, и ничегошеньки не догоняю. Не понимаю, то есть. «Причём здесь сифилис? Алёшенька твой из инопланетного вендиспансера сбежал? Так получается?»— кумекаю вслух, а злыдня Ульянка ещё смешнее улыбается.

Сподобился попросить её о вычеркнутых из стариковской памяти денёчках поведать. Ещё повиниться и извиниться за норов буйный и сотрясение кулачное. Пригласила в домик, мол, согласна доложить всю правду и последние известия местного значения. И, вроде как, в четвёртый раз такое со мной приключение, а из-за чего – не призналась. Сама, говорит, без понятия и в полном неведении.

Пришлось забрести в ейные апартаменты, а там и о последнем посещении оных вспомнить. Ну, как Алёшенька на хозяйку фазенды из джутового мешочка выпрыгнул, напугать пытаясь. Сам же его науськивал. Даже тренировал…

Зашли в горницу чин по чину. За стол усадила, снедь начала метать на скатёрку. Слышу, дверцей холодильника хлопнула, и обрадовался, о коньячке мечтая. Не срослось. Холодец на скатёрке приземлился. Наваристый, дрожавший. Пришлось начинать мирные переговоры, чтобы по-человечески да по-людски всё было.

«Не от твоего ли бальзама у меня сие мозговое затмение приключилось?» — спрашиваю её вежливо. «Конечно нет!» — отвечает, а сама горчичкой холодец мажет и по интеллигентному кушает – вилочкой. «А сам-тоа первач дегустировала, или не очень?» — продолжаю дознание. «Обязательно дегустировала. Даже на травке кипятком ошпаренной настаивала. На моей, на секретной», — сказывает Ульянка и даже лыбиться перестала. Я и понял, что не врёт.

Пока с холодцом справлялся, она про работников речь начала. Мол, я самолично им всякие препоны строил. Мужикам этим, в спецовке которые. Мол, категорически запретил им гвоздями и саморезами калёными пользоваться. Грозил инопланетным вторжением и повторным разорением Калиновки, а те, стало быть, только посмеивались. Правда все мои причуды выполнили, и всё хозяйство собрали на самодельные шпунты из лиственницы. Всё чин по чину на клей ПВА усугубили. Обмакивали и в просверленные дырочки вбивали. Якобы пару недель мучились за оплату достойную.

«А кто оплачивал?» — спрашиваю Ульянку, а сам себе удивляюсь. Мол, что за дурень нашёлся. С деньгами расстался из-за моих инопланетных фобий. Оказалось, что этим дурнем был я сам!

«Мы же все компенсацию от районного начальства получили. По полтора миллиона целковых на двор. Правда, только те, кто согласился в Калиновку вернуться или заново поселиться», — молвит королевна и серьёзно так косится в мою сторону.

«Мать честная! Полтора ляма на капризы свои извёл!» — печалюсь я с новой силой, но Карповна успокоила. Рассказала, что сотнею тысяч обошёлся. Правда ещё на материалы потратился. Сколько – она не знает.

«Я что, в район мотался? За пособием и пенсией?» — удивляюсь и спрашиваю её. «Нет», — говорит. — «Тебе, и всем нам, заказанные материалы бесплатно привезли. Мы оплатили их новыми пенсионными карточками».

«Терминалы банкоматские что, тоже бесплатно привозили?» — ещё больше удивляюсь и аппетит свой теряю. «Нет. На фургонах-автолавках свои мини-терминалы имеются. Они и наличные нам выдавали, если кому требовалось», — продолжает Карасиха свои небылицы.

«А где же мой этот… партбилет, который с банковским чипом?» — спрашиваю королевну, а сам по карманам шарить начал, да в нагрудном рубашечном обнаружил новёхонькую пластинку с незнакомыми жёлтыми буквицами.

Оказалось, всех окрестных стариков московское начальство от греха подальше перевело в сельский и хозяйственный банк России. И теперь все калиновские в нём свой пенсион получают. Мол, тамошние менеджеры нас, стариков, не обидят и личные данные наши с телефонными номерами никому не продадут.

Не успел я как следует удивиться, а Ульянка новый секрет поведала. Мол, только ей и мне-горемыке ещё и особую премию выдали с шестью нулями. За то, что родную Калиновку не покидали. В это я не поверил, пока в следующем обозе заказ мой предварительный не прибыл. На автолавке, вестимо, на газелевской.

Оплатил-то я его, когда заказывал. А вот наличных попросил пару тысчонок и остаток банковский с последним десятком операций стребовал. Но они ни в какую сделать этого не смогли. Кое-как после звонков по «восемьсотке» оператор назвал циферку, в которую по сию пору не верю. И для вас её не озвучу, уж извините.

О чём я? Ах, да. Ещё Карасиха божилась, что Алёшенька с его зелёной ботвой и братвой до дома улетели. Сие, мол, сразу после Пасхи случилось. Всё своё космическое и очень антигравитационное отремонтировали, да и убыли. Правда, перед этим кое-что в округе замутили.

Дамбу нашу запрудскую укрепили. Болото на дальней стороне осушили… Нет, не осушили, а углубили метров на пятнадцать. Мол, потом, всё равно, илом болотным затянет, зато запруда на пару километров расширилась и удлинилась. А то место, на котором марсианские мартены для выплавки стали строили – снесли подчистую. Якобы молниями шарахали, пока на той площадке омут глубокий не образовался.

Я, как только об этом услышал… О дамбе на нашей запруде, да о её расширении с углублением, сразу собрался проведать кормилицу. Пару карасиков изловить, чтобы рацион стариковский разнообразить. Нерест же, по всему видать, благополучно прошёл. А Ульянка о колодцах речь завела. Мол, их тоже Алёшенькины кенты углубили и облагородили. Даже каменьями дно выложили. Не простыми, а целебными. Шунгитом и кремнием, вот.

Мол, теперь наши стариковские головы не рискуют получить инсульты. Теперь, мол, капилляры мозговые у нас все, как один, эластичные, а не ломкие, как у обычных старикашек. Поэтому и я, и Карасиха оздоровились за неполный месяц, помолодемши годков на несколько. И далее оздоровляться будем, ежели пить колодезный деликатес продолжим.

Знамо дело, я в такие басни не поверил, пока Ульянка меня носом в зеркало трюмо не воткнула. Глянул на себя и не угадал. Будто на фотографию свою предпенсионную уставился. Вот так дело было.

А заполировалось всё инопланетное приключение моим первым походом на рыбалку. На, так сказать, обновлённую и углубленную запрудушку, в которой водичка, когда-то бывшая как чаёк заваренный, просветлела. Видать, взаправду Алёшенька весь торф в верховьях водоёма выгреб и на Марс свой уволок.

В общем, собрался я тем же вечером. Орешину с чердака вынул, оказалась последней, но не в том суть. Лесочку приладил, после через проволочную петельку, что на кончике, продел и привязал тесёмкой. Другой конец лески сквозь самодельный поплавок протиснул, грузик с грехом пополам приладил, а потом и петельку завязал. К петельке той поводок с крючком «десяткой» примастырил, и в поход пароход.

Иду, значит, пейзажами любуюсь. Заодно разницу примечаю и дурьей башке отмечаю… Почему в дурьей? О кто, скажите на милость, о наживке не вспомнил? Кто ни хлебушка не захватил, ни теста на маслице не замесил? То-то же. Всё башка с ейным склерозом, будь он неладен.

Через часок дошагал до запруды. Гляжу, насыпь дамбы расширили и новёхонькими сваями из железобетона упрочили. Как только умудрились забить их – по сию пору не знаю, а очевидцев, понятное дело, не нашлось. Это же Алёшкина мафия комиссарила, а не наша, которая областная. Та только воровать горазда.

Взошёл на дамбу, глядь, а водичка в запруде метра на полтора, если не больше, убыла. То есть, обмелела. Кумекаю, любуясь на наши препяственные коряги взирая, которые всем видными стали. И понимаю, что ежели пришельцы взаправду водоём наш углубили и расширили, то и водичка могла уровень прошлый утратить.

Присматриваюсь и понимаю, что не соврала Ульянка, и водица по-настоящему прозрачней и синее стала. Возможно, от чистого и безоблачного неба так показалось.

Шагаю далее к своему местечку заветному. Туда, где караси выпрыгивали из запруды. Пришёл, остановился и отвлёкся на разглядывание дальнего бережка, который на самом деле отдалился. Чуть ли не до самых кочек, которыми болотина заканчивалась, а она, считай, точно больше пары километров была. Болотина эта.

Бросил лещину наземь и дошагал почти до природных бугорков. Раньше-то они почти не выглядывали из воды, а в тот день торчали почти на метр, не меньше. Водичка же убыла, а новой, весенней не хватило, чтобы прибавившийся на дне объём заполнить. Но, всё одно, зелень природная покрыла всю изменившуюся округу. Так что и уткам, и бекасам есть где поселиться. Да и водорослям, шморе, урути, ещё рдесту, клятому, места хоть и малёха, но осталось. Тростник с цветущей кубышкой тоже вдоль бережка остался. Камыш лесной с озёрным тоже в наличии, значит, и птичкам не так будет обидно, что болотину секвестировали, как бюджет в шестнадцатом году.

Когда никаких взрывных и прочих инопланетных следов не разглядел, вернулся к удочке своей, чтобы рыбёшку половить. Поднял хлыстик, размотал лесочку, и только в тот момент вспомнил о наживке, напрочь забытой.

Плюнул со стариковской досады, и почти собрался сбегать в ближайший осинник, чтобы в прошлогодней листве поискать выползков или навозных червячков. Не успел лещину наземь уронить, как вдруг, знакомо хлюпнуло по глади запрудской. Потом сразу же продублировало, и второй раз плескануло. А когда начало шуршать да на бережку оземь колотится, я чуть не окаменел от сюрприза!

Знамо дело, от какого. От сверхъестественного! Инопланетяне же с атаманом Алёшенькой до дома убыли. Улетели работу над ошибками в антигравитационных механизмах выполнять. Да с пробами разными на земле нашей взятыми опыты лабораторные делать. В общем. Работы-то у них на ближайшую сотню лет гарантированно в избытке.

А кто тогда такой сердобольный и сердешный старика рыбкой дармовой снабжает? Ещё и об Ульянке не забывает. Знамо дело, кто. Небесный наш начальник!

Повернулся и узрел картину на постном масле. Пара кабанчиков-сазанчиков разлеглась на бережку и чуть ли не хрюкает, но обратно в запруду не просится.

В общем, перекрестился я нервно. Поклонился в сторону солнышка. Пробормотал по-стариковски благодарность искреннюю и православную. Кое-как смотал лесочку на хлыст лещины, а потом и рыбинами огромными занялся.

Вспомнил, как родной отец из прутьев куканы делал. Продел свою удочку толстым кончиком сквозь рот и жабры рыбок, чтобы они на весу очутились, когда палка на плече стариковском окажется, и отбыл домой. Чуть ли не строевым шагом, вот только весь с головы до ног в мурашках…

На этом заканчиваю запрягать Пегаса-Савраску, а вы теперь гадайте о том, что рассказал вам: быль или сказку.

С уважением, пенсионер Никанор Прокопович.